Ловя на мушку силуэты снов,
Смеётся и злорадствует любовь *
Смерть это лоск. Глянец полной луны в ночном небе. Зеркальный мох ауры перехода. Прыжок. Точка росы. В одно мгновенье. Низ становится верхом, верх становится низом. Потом костлявые ветви деревьев. Другая точка. Точка опоры, рычаг нагрузки для переворота весов. В одной чаше смерть, в другой любовь. Все переворачивается. Причина в яде: коктейль желаний, неведения и ненависти. Причина смерти - причина рождения. Истинное изменение реальности. Той реальность, что выражает сама себя, без интерпретации и искажений.
Не знал и не узнаю никогда
Зачем ему нужна твоя душа -
Она гореть не сможет и в аду.
Слово это волшебный медиатор. Оно колеблет, некие струны, неведомые фибры.
Кровь не вода. Почему-то понимание этого постулата пришло ко мне уже в значительно зрелом возрасте. Казалось бы, чувство родства впитывается с молоком матери, цементируется нежными тереблениями пухленьких детских щечек всевозможными дядями, тетями, вбивается братскими или сестринскими оплеухами, тычками и поджопниками, шлифуется поздравительными рукопожатиями и обнимашками. У меня не так. Даже толстенные альбомы фотографий родни, долгие рассказы семейных легенд и историй, свадьбы, крестины, дни рождений, похороны, никогда не тянули во мне родственные ниточки. Осознание пришло неожиданно. В соседней, но чужой стране, в момент, когда в телефонной трубке местного таксофона я услышал обычное «Алло!».
Смотри же и глазам своим не верь -
На небе затаился чёрный зверь -
В глазах его я чувствую беду.
Слова это не просто значения. Это интонация, громкость, долгота, глубина, место и время комбинации звуков, создающих образ.
Начало 90-ых. Знойный курортный город. Лето, разгар сезона. Солнечные очки, цветастая рубаха и шорты - бермуды. Вид нелепый для города, даже курортного. Спасают только кеды на босую ногу, и бейсболка с серьезной надписью FBI. Среди высоких зданий, крутых машин, банкиров в галстуках, выгляжу как бульдозерист в спа - салоне. Ненавижу большие курортные города. Шагнув с пляжного песочка, сразу оказываешься посреди перекрестка шести полостного автобана. Как из парилки в сугроб, только вместо снега дерьмо.
- Здравствуйте – говорю я по-румынски – Меня мать просила вам позвонить, когда буду в вашем городе.
Я замолчал, не зная на что больше злится: на свой нелепый вид, на вымученный румынский или на глупость предстоящего разговора. Однозначно одно - вообще не надо было звонить. Но деваться уже было некуда. Собравшись, продолжил на местном языке:
- Извините. Мы не знакомы. Меня зовут Евгений. Я ваш родственник из Бельц.
Повисла неловкая пауза. Сомнения на счет предмета моей злобы склонялись к варианту «вымученный румынский». Проще говоря, на том конце провода просто не поняли о чем это я. То, что услышал я в трубке таксофона минуту спустя, удивило так же сильно, как может удивить китаец, исполняющий «Хава Нагилу».
- Говорите. Не молчите – услышал я в трубке чистую русскую речь – Я внимательно вас слушаю.
На родном языке разговор пошел куда более живо. Пару минут я рассказывал свою родословную. Когда дошел до маминого брата, перескочив на время через своего двоюродного брата, с которым ходили в один детский сад, потом школу, то-есть дошел до дяди, папы того самого двоюродного брата через которого незаслуженно перескочил, то-есть моего дяди, который служил на Черноморском флоте, подводником, тётя, меня перебила:
- Вы в Констанце? Куда за вами такси прислать?
- Такси? – переспросил я.
Учитывая мой курортный внешний вид, такси было бы в тему. Предстал бы сразу перед незнакомой теткой, не считая таксиста. Портовый город ничего не потеряет, не узрев мою цветастую рубаху. Но, гордость победила. В конце концов, не в трусах. Хотя и очень близко.
- Не надо такси, я сам приеду. Адрес у меня есть. Только …
«Эти чертовы шорты, эта ****ская рубашка» - морально себя мутузил.
- Только удобно ли будет? – закончил я.
- Конечно, удобно. Было бы неудобно, не стала бы приглашать – нотки старушки процентщицы лязгнули об мембрану динамика трубки так громко, что тётя посчитала нужным смягчить – Не беспокоитесь, банкет не намечается.
Взял такси. В дороге чувствовал себя студеном на пересдаче. Старался вспомнить все, что мне мама рассказывала о тёте. Учитывая, что они ни разу в жизни не виделись, информации было как козюлек под ногтями микрохирурга.
Задумывая чёрные дела
На небе ухмыляется луна.
Смысл слова, его предназначение это колебание фибр, дергание струн.
Тетю, из Бессарабии в Румынию увезли ребенком в 40-ом. Тогда многие бежали. Красная армия представлялась в местной прессе, как орда зомбаков, съедающих, грабящих и насилующих всех подряд. Точнее в другом порядке: грабящих, насилующих и уж потом съедающих. Тогдашняя пресса, впрочем, как и современная, не сильно блюла логическую цепочку страшилок. Затем война. После войны железный занавес. В случае с Румынией быстрее была железная штора, даже шторка. Тем не менее, граница была на замке, или замочке, но с одной и с другой стороны. Следом падение перестроенного социализма. Плавное такое падение, с огромной волной болотной жижи, смывшей из карманов людей крошки надежды, любви и порядочности. Потом демократия. Дилемма: быть сытым, но привязанным псом, или свободным, но голодным волком. Короче, агония старого и пытка нового.
И вот мать получает письмо от некой сестры из Румынии, от чужого родственника, из враждебной страны. Быстрее даже записку на русском языке, запечатанную в конверт: «Пишу в надежде найти своих родных. Пишите, звоните» Имя, адрес и номер телефона. Письмо было отправлено в никуда, по старому адресу, и к маме попало случайно. Мамина одноклассница работала на почте, и чисто из кгбшно - бабского любопытства сообщила о послании «оттуда». Мама испугалась будь здоров. На семейном совете выдвигались разные версии, начиная от провокации и заговоре спецслужб, заканчивая сказочным наследством от «тёти из Бразилии, где много, много диких обезьян». В итоге было решено оставить письмо от незнакомой кузены без ответа, как сейчас говорят – игнорить, от греха подальше. Через месяц все забыли и о провокации, и о наследстве. Все, кроме мамы. Родная кровь уж точно не кисель.
Я собирался на отдых. В турагентстве предложили неслыханные три звезды фешенебельного отеля на лазурном берегу Мамая. Вечером, накануне отъезда, мама завела меня на кухню. У нее был вид кассира, задумавшего бежать на Гоа, прихватив с собой кассу банка.
- Смотри, сынуля – из тайника под газовой плитой достала коробку конфет «Вишня в шоколаде». В коробке были фотографии - Это дедушка и бабушка, до войны. Это его брат с супругой, это …
Мама бережно выкладывала на стол одну за другой старые, растрескавшиеся, пожелтевшие фотографии. Ни фотографии, ни большинства людей на этих фото я раньше не видел. Чтобы не обидеть маму, я терпеливо, с притворным любопытством разглядывал незнакомцев, кивал головой и изредка поддакивал. Наконец, стопка фоток закончилась, и коробка из-под конфет опустела.
- Я одолжила фотографии у твоих дядек, тети, бабушки …
- Короче, всю родню раскулачила – перебил я маму.
- Нет, одолжила. Надо вернуть обязательно. Вот, смотри, эта фотография моего дяди Филиппа. Я его помню еще … - мама нашла в стопке фоток нужную, и, с какой-то детской лаской, смотрела на черно – белого франта в узких штанах, фраке, и с высокой шляпой в руках.
Но мои мысли были уже на море. Предстояло еще собраться, и я снова перебил мать:
- Мам, что за ностальгия? Давай потом как-то посмотрим. Мне утром ехать, надо еще кучу дел переделать.
- Да, да. Я поэтому и хочу с тобой поговорить. Помнишь письмо от тети из Румынии?
И тут до меня дошло.
- Мам, нет. Я на море, с пацанами. Неделю. Мне некогда будет звонить, искать там кого-то. Я тебя прошу …
- Сынуля! Это я тебя прошу – на этот раз была мамина очередь меня перебить – Всего лишь позвони по этому номеру.
Со дна коробки мама достала конверт с письмом – запиской.
- Мам, ну кому звонить? Что я скажу? Может там и нет никого. Прикололся кто-то …
- Тебе трудно? – настаивала мать – Просто позвони из гостиницы. Если это письмо шутка, повесишь трубку. Все.
- Ладно, – неохотно согласился я, только потому, что не было времени спорить – позвоню.
Тут же промелькнула подлая мысль: позвоню, не позвоню, посмотрим. А соврать никогда не поздно. Да, подло, да, не уважительно, но что поделать, море, солнце. Я уже вставал, когда мама настойчиво продолжила.
- Вот, сынуля. Возьми на всякий случай фотографии, только смотри не потеряй. Я обещала вернуть.
Мама торопливо собирала фотографии в коробку.
- Мам, ну на фига мне эта макулатура? – капризничал я – Я же только позвоню.
Но мама была неумолима:
- На всякий случай. И вот еще. Тут гостинцы для тети. Передашь если что.
Мама протянула пакет с двумя бутылками чего-то, коробкой конфет и какой-то консервой.
- Мам, я просто позвоню. Чего мне таскаться с этой тарой? – продолжал я капризничать.
- Возьми. Если что сами выпейте.
Последний аргумент показался мне очень даже резонным. В конце концов, лишняя выпивка не помешает – это раз. Вариант с подлой ложью не исключается – это два. Ну и самое главное, где-то подсознательно мне не давала покоя версия про тетю из Бразилию, где много, много диких обезьян.
И мы с тобой попали на прицел
Произнесенные в именно верное время слова достигают наибольшего резонанса душевных струн.
- Я очень хорошо помню день, когда меня посадили на телегу с горой пожитков – начала свой рассказ тётя.
Мы сидели в гостиной большой квартиры. Мамины фотографии и гостинцы оказались очень кстати: баночка икры, коробка конфет, бутылка коньяка и бутылка водки. Но пили мы с тётей чай из красивого сервиза. Тетя долго разглядывала фотографии, подолгу вглядываясь в лица. Спрашивала меня о всех и каждом. На суровом лице властной женщины с каждой новой фотографией пролетали все белее и белее отчетливые тени трепета, любви и сожаления. Даже после маминой лекции, я мало кого узнавал, из-за этого чувствовал себя крайне неловко, не зная, что ответить на очередной тетушкин вопрос. Больше всего жалел я о том, что, для храбрости, не пригубил из бутылки коньяка. Тогда воображение подсказало бы мне какие-то ответы на эти вопросы. Пусть это были бы сказки, но согласитесь, все же лучше молчания. Наконец, досмотрев и отложив фото, женщина начала рассказывать свою историю.
- Мы ехали очень долго, может неделю, может две. Ехали в никуда. В Румынии не было ни родственников, ни друзей. Местные сначала с опаской, а потом со злобой смотрели на вереницу телег, впряженные в быков. Время от времени нас останавливали конные разъезды с людьми в форме. Может они были и солдаты, но вели они себя как бандиты. Забирали все что хотели. Хамили, угрожали оружием, а особо возмущенных избивали.
На отъезде настояла моя мать. Она сильно боялась большевиков. В газетах писали о раскулачивании, ссылки в Сибирь, о расстрелах богачей. В кинохрониках показывали голодающих крестьян. От одного слова «большевики» у мамы начиналась истерика. Помню, как однажды они с отцом ругались, и мама заявила, что если они не уедут, она наложит на себя руки. «Лучше вечно гореть в аду, чем хоть на секунду оказаться в плену армии антихриста» - кричала она на весь дом. Отец сомневался. Он не верил пропаганде, да и было больно оставлять дело своей жизни. Семья была богата. Сахарная фабрика, спирт завод, железная дорога. Но мать, в конце концов, убедила его.
Женщина вздохнула, рассеяно перебирая фотографии:
- Да и дело было не только в имуществе.
Тётя отлично говорила по-русски. С легким акцентом, но очень уверенно. Рассказ меня заворожил. Еще бы, мой дед был буржуем!
Видел я деда пару раз, в совсем глубоком детстве. Настолько глубоком, что воспоминания становятся сном. Бабушка ненавидела его всем сердцем. Проклинала и живого, и мертвого уже после смерти деда. Говорила, что старик алкаш и бездельник. Дед старался не попадаться ей на глаза. Прятался или убегал, когда по близости оказывалась бабушка. Она отгоняла беднягу от нас, от внуков, как клочка отгоняет кота от цыплят. Дед всегда был один. Помню, кто-то из родни на семейном празднике предложил угостить деда чем-то съестным, котлетами по-моему, бабушка прошипела: «Отдай лучше собакам, чем пьянице этому». О причине такой нелюбви я ничего не мог знать, в воспоминании – сне об этом ничего не говорится. Взрослым было виднее. Поэтому дед остался в моей памяти алкашом и неудачником.
И тут такая новость.
- И отец, и мать, и все остальные уговаривали дядю до последнего – продолжила тётушка – Но твой дед, Борис, не хотел бежать. Уперся и … Вот они на фотографии – два брата.
Пожелтевшая фотокарточка сохранила изображение двух еще молодых мужчин. Один был в темном костюме, точно скроенным по его высокой, худощавой фигуре. В одной руке он аккуратно держал широкополую шляпу. Во второй сжимал трость. Холодное выражение лица была такое же, как у моей собеседницы. Другой мужчина был в светлом пиджаке, напоминавший китель. На голове у него была клетчатая кепка. Веселое лицо украшали тоненькие, элегантные усики. Мужчины стояли в парке у празднично украшенного фонтана.
- Вот это Борис. С усиками – тётя указала на мужчину в кепке. В нижнем углу фото курсивом было написано «1939. Светлый праздник Пасхи». Надпись была на русском, что меня сильно поразило. Из школьных учебников я знал, что румыны не допускали ничего русского, даже пердеть в клозете следовало исключительно на румынском.
- Дааа. Буржуи – вырвалось у меня. Тётушкин взгляд ударил меня также, как учитель лупит линейкой по пальцам не старательных учеников – Извините.
- Не извиняйся. Я знаю, быть богатым было непростительно в советские времена. И все же это твои деды. Ты еще не знаешь, как больно терять то, что создавали несколько поколений.
Тётушка стала доставать одну за другой старые фотографии. Она аккуратно клала их передо мной и продолжила спокойным голосом врача психиатра.
- Мой дед, твой прадед был архитектором. Его дома до сих пор стоят и в Бухаресте, и в Одессе, и в Киеве. А его отец, твой прапрадед построил сахспирт завод, крупнейший в Бессарабии. А начал все мой прапрадед, с обычной курильни.
- Извините – промямлил я снова.
Тётя смотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал, потупил взгляд. Женщина улыбнулась уголками губ.
- Это и твои прадеды тоже. Впрочем, я вижу: остатки порядочности у тебя еще есть.
Она продолжила.
- Во время социализма, я много раз бывала в Советском Союзе. Объездила его вдоль и поперек, от Мурманска до Самарканда, от Владивостока до Риги. По обмену опытом, в составе разнообразных делегации, просто как турист. Меня всегда тянуло на родину …
- На родину? – удивился я.
- Да я всегда была и остаюсь русским человеком. Я побывала во всех советских республиках. Во всех, кроме Молдавии.
Тётушка отпила чай из изящной фарфоровой чашки.
- Мне было невыносимо, видеть то, что создавал и, в конце концов, потерял мой отец. Я помню слезы у него на глазах, каждый раз, когда он рассказывал мне о своем деле, как он говорил «Бессарабской солодильне».
Я же своей рукою
Сердце твое прикрою
К сожалению нас окружает шум. Уродливый порядок систематизированных звуков, переплетающихся в слова. А для фибр нужен прекрасный хаос.
- Что было дальше? - спросил я, смущенный своими же репликами.
- Твой дед не хотел ехать с братом – продолжила тётушка - Его до последнего дня уговаривали. Убеждали, что опасно оставаться, что большевики его расстреляют или сошлют в Сибирь. Но он был непреклонен.
- А бабушка? – спросил я – Бабушка тоже не хотела ехать?
- Нет, не хотела. И Борис остался из-за нее. Он был без ума влюблен в твою бабушку.
Женщина вздохнула.
- С самого начала семья была категорически против их брака. У дедушки Ильи, у моего дедушки, случился удар, когда он узнал что его сын Борис, женится на портнихе из бедной еврейской семьи. Был большой скандал. Борис пригрозил уйти из семьи, если не получит родительского благословения. В конце концов, смирились. Но Надю (мою бабушку) так до конца и не приняли.
Я смотрел на фотографию деда и бабушки. На старинном, черно-белом изображении под-руку стояли статный молодой человек в нарядном костюме со шляпой, и большеглазая девушка, с аккуратной прической и в красивом платье. «Вот дела – подумал я – такая любовь! А потом – алкаш»
- Естественно, она не хотела ехать – продолжила тётя – Сама не хотела и Бориса отговорила. Они остались.
Тётя снова нашла фотографию двух братьев и долго на нее смотрела, думая о чем-то своем. Я из вежливости ее не торопил. Хотя чего там лукавить, из страха. За то короткое время нашего общения я успел до трепета, до дрожи проникнутся к этой женщине уважением. Наконец она продолжила:
- Отец переписывался с некоторыми из оставшихся. Ему писали, что Бориса прогнали с собственной фабрики. Дали работу дворника. Инженер высшей категории - дворник. Удивительно, что его не сразу арестовали, а только через несколько месяцев. Сосед донес, мол, Борис, обмолвился, при румынах было чище на улицах.
- Ему дали двадцать пять лет – продолжил я - Шахта на Воркуте. Мама рассказывала, что домой он вернулся в 65-ом, то-есть отсидел от звонка до звонка. Вернулся опустившимся человеком. Пил. Бабушка хоть и дождалась его, но обратно не приняла. Дедушка снимал комнатушку в том же доме что и бабушка. Наверно чтобы быть ближе к жене и детям. Бабушка с ним не то, что не разговаривала, даже не здоровалась.
Мы сидели молча, думая каждый о своем. Наконец тётя прервала нашу паузу.
- Расскажи о нем.
Немного поковырявшись в воспоминаниях (или снах), я сказал:
- Я плохо его помню. Лысый, худющий мужик. С постоянной беззубой улыбкой на морщинистом лице. Петушками на палочке меня всегда угощал. Это леденцы такие.
Снова пауза. Больше я ничего вспомнить не мог. Потом, неожиданно вспомнился сон. Сам по себе. Как дежа вю. Так бывает.
- Еще я помню его похороны, мне было лет пять. Тесная комнатка, несколько человек, наверно соседи. Гроб с телом. Такое же худое лицо и … улыбка. Еще помню, жирная тётка в фартуке, шептала другой такой же тётке, что нашли его тело из-за запаха из комнаты. Участковый, дверь выбил.
Страшная деталь воспоминания заставила меня снова задуматься. Всплыли образы: похороны и поминки. Во дворе: длинный деревянный стол застеленный пленкой, лавочки вдоль стола. Соседи несут тарелки с голубцами, котлетами, винегретом. За столом сидят всего лишь несколько человек. Чистых тарелок, напротив пустых мест на лавочке, гораздо больше. Мало людей, поэтому я отчетливо помнил каждое лицо. Лишь одно лицо я не помню. Не помню потому, что его там не было. Мурашки кошмарного сна побежали на спине.
- Бабушки на похоронах не было!
Как часто бывает, чувство сожаления о сказанном наступило сразу после последнего слога последнего слова. Но было поздно, по тётушкиной щеке беззвучно полилась слеза.
- Такая вот любовь.
P.S. Мы еще долго разговаривали с тётей. Она рассказывала, о себе. О том, как мать выменивала оставшиеся драгоценности на еду, как жили в коровнике у «добрых людей», как работали за миску супа. Как война вернула надежду на возвращения, но обманула, добавив горя наряду со всеми. О том, как пережив брата на несколько месяцев, умер ее отец.
* - группа Агата Кристи, песня Черная луна.