- Тебе безразлично, с кем я сплю? - спросила Оля.
- Сейчас ты спишь со мной, - ответил я.
- Нет, я серьёзно спрашиваю, - сказала Оля. - В своём рассказе ты написал, что тебе это безразлично.
- Я просто не хочу этого знать... И не передёргивай: в рассказе я написал, что тебе доверяю, - ответил я миролюбиво, и упрятался под одеяло. И поспал ещё полчаса. Потом она разбудила меня.
- Пойдём на балкон, - сказала Оля.
Мне не хотелось вылезать из-под одеяла. Там было тепло и уютно, а Оля обволакивала меня своими телесами, как тесто сосиску в уличной закуске. Она была стройной и даже казалась худенькой в одежде, но в кровати растекалась так, будто в ней полтора центнера, и заполняла теплом всё пространство под одеялом.
- Давай полежим ещё, - сказал я.
- Надо идти, - ответила Оля.
- Зачем?
- Выпьем и покурим, - сказала она.
- Я не хочу пить и курить.
- Но будешь!
Пришлось вставать. Оля была хозяином крутой газеты и у неё могли быть дела.
-Знаешь, как убивали моего папу? – спросила Оля на балконе.
- Я не хочу этого знать.
- А вот знай. Только налей мне сначала и дай сигарету.
Я капитулировал. Налил нам водки, которая стояла на балконе, и сбегал к своему пиджаку за сигаретами и зажигалкой.
- Мы были дома, - сказала Оля. – Это было прекрасным солнечным утром, и я готовила салат. Потом раздался звонок в дверь. Их было четверо. Они ударили меня по лицу, и я упала. Потом они перетащили меня в комнату отца. Они сняли с него штаны. Один из них побегал по квартире и нашёл удлинитель. В одну из розеток они вставили паяльник, а в другую утюг. Папу держали на боку, чтобы я видела. Паяльник они вставили ему в задницу, а утюг поставили на щеку. Запах горелого мяса был ужасным. Самое ужасное было в том, что они не задавали ему вопросов. Они не хотели от него ничего добиться. Они пытали его просто так.
Я молчал. Этот неприятный рассказ, вероятно, был моей расплатой за ласковую ночь.
- А потом они вынули паяльник и убрали утюг, - продолжила Оля. – И стали насиловать меня. Втроём. А четвёртый держал его голову и раздвигал ему веки, чтобы он не жмурился и всё видел. И эти трое насиловали меня до тех пор, пока папа не умер. А потом они сказали мне: «Спасибо и до свиданья», и ушли.
- Круто, - сказал я. Мне не нравились петербургские традиции, хотя я работал в этом городе уже почти год.
Я не успел полюбить Олю, потому что мы виделись всего четыре раза. С другой стороны, этих четырёх встреч хватило, чтобы её запомнить.
Я разлил водку по стаканам ещё раз, дал Оле прикурить снова и рассказал ей анекдот. Деревенский мальчик приезжает с родителями в город к их друзьям. У друзей есть такая же маленькая дочка. «Пойдём на балкон, я тебе сделаю минет», - говорит девочка мальчику. «А что такое балкон»? – спрашивает мальчик.
Оле было не смешно. Мы вернулись в квартиру и сели за кухонный стол.
- Ты когда-нибудь смотрел в глаза новорожденного ребёнка? - спросила меня Оля.
- Конечно, - ответил я. – Я же сам принимал роды. Мне запомнились глаза моего сына. Я ещё не отрезал пуповину, а он на меня смотрел. И в его глазах была бездна. И какое-то глубокое знание. Через несколько недель глазки стали обычными, детскими, глупенькими.
- Это потому, что новорожденный ещё помнит свою прошлую жизнь, - сказала Оля. – При рождении в него вселяется душа человека, умершего в этот момент. И эта душа живет до тех пор, пока не зарастёт первый родничок. А потом мозг ребёнка становится сильнее, чем душа ушедшего человека, и малыш всю прошлую жизнь забывает.
- Давай сделаем ребёнка, раз тебя так интересует эта тема, - сказал я, зевнув.
Оля меня ударила и испугалась. Не того, что я дам ей сдачи. Она испугалась своего поступка. Она осела на пол под кухонным столом и заплакала. Я присел рядом, положил её голову на свою коленку, и тут она уже громко разрыдалась. Я гладил её по голове, но от этого она рыдала ещё сильнее, и тогда я перестал её гладить, а только держал, и она постепенно стала успокаиваться.
-Знаешь, у меня запор. Жопа не хочет срать, - сказала Оля, утерев слёзки и сопельки.
- Ну не хочет, и не хочет. Потом расхохочется, - ответил я. Оля неожиданно подпрыгнула и убежала в санузел. И вернулась оттуда через полчаса. Без слез, но с косметикой.
- Тебе всё это идёт, - сказал я. – Но когда ты не раскрашена, как матрёшка, то ты лучше.
- Ага. С синяками под глазами и запором, - ответила она.
- Знаешь, если парню нравится девушка, то ему в ней нравится всё. Даже если бы ты попросила, чтобы я поставил тебе клизму. Я бы наслаждался ароматом.
- Не пошли, - сказала Оля.
- Я и не думал. Ты просто никогда не любила. Многие женщины никогда не любят никого, кроме своих детей. А какашки своих новорожденных они нюхают, и не испытывают никакого отторжения. Я уверяю.
- Я не могу иметь детей, - сказала Оля.
- Я уже понял, - ответил я. – Ты делала аборт после изнасилования?
- Нет. Они меня отъелднонили так, что все ткани умерли, - ответила она.
- Жалко, - сказал я.
Глаза её были сухими. Она пересела на стул у окна, а я боялся к ней подойти и дотронуться, как к оголённому электрическому кабелю – током ударит.
Свою историю Оля рассказала, когда мы виделись с ней всего в третий раз. А при четвёртой встрече я сказал, что решил вернуться в Москву. Но она может поехать со мной. Она ответила, что правильно сделаю, если уеду один.
Я так и сделал. Но вернёмся на месяц назад.
Оля была хозяином газеты «Светский стиль». У отца после его смерти отняли не всё. Газету дочке оставили. Её финансировал некий предприниматель, друг отца, которого Оля, если ей верить, и в глаза не видела.
В этой газете рулила Оля, она печатала культурные новости, стихи и короткие рассказы. Я туда пришёл, чтобы напечатать свои стихи. Оля их внимательно изучила и стала перечитывать с издевательской интонацией:
«Тот, кто хотел быть распят,
Выстроил свой эшафот.
Я не умею прощать.
Что же нам делать, ах, вот –
Сентиментальный фокстрот».
- Ну и как же делается сентиментальный фокстрот? – спросила она.
- Танцуется, - ответил я.
- Ладно, - сказала Оля. – Читаем другое:
«А в дни отчаянья и бед
Спасали вера и дорога.
А верил я в себя и в Бога.
А шёл я к Богу и к себе».
- И что ты, шнурок, знаешь про отчаяние и беду? – спросила Оля едко.
- Только то, что шнурками подростки называют родителей, - ответил я. – Когда мой сын вырастет – он будет называть меня шнурком.
- Зачем ты бросил сына и жену? - спросила Оля.
- Я их не бросал, - ответил я. – Я дал им шанс пожить, как люди. С человеком, который в состоянии это обеспечить.
- Мне не нравятся эти твои стихи, - сказала Оля. - Напиши новые и приходи через неделю. Я жду…
Так закончилась наша первая встреча.
У меня возникло подозрение, что в поэзии Оля не очень разбирается, и я решил её стебануть. Через неделю я принес ей три стихотворения: «Не говори никому» Осипа Мандельштама, «Рождественский романс» Иосифа Бродского и «Пророк» Пушкина.
Оля их внимательно изучила и сказала:
- Ну в прошлый раз было ещё куда ни шло. Но сейчас всё совсем плохо. Что вот это за корявость:
«Не говори никому,
Всё, что ты помнил – забудь:
Птицу, старуху, тюрьму,
Или ещё что-нибудь».
- Что ты знаешь о тюрьме? – раздражённо спросила Оля? – В мужских тюрьмах нет старух. Идём дальше. Мимо Александровского сада кораблики не плавают! А вот эта фраза «И дольней лозы прозябанье» - это что? Это издевательство?
- Это - Пушкин, - признался я, чтобы больше над Олей не издеваться. – Имеется в виду прорастание первой травы на большом пустом поле. «Пророк» - так стихотворение называется.
Когда она вспыхнула – я обалдел. Я ни разу не видел, чтобы девушка краснела так – до цвета свёклы. Я ушёл, а через неделю у нас состоялась третья встреча. Я принёс ей уже не стихи, а короткий рассказ.
РЕВНОСТЬ
"Ты меня будешь ревновать?" - спросила Оля.
"Да, - честно ответил я. - Я буду ревновать тебя к стулу, на котором ты сидишь. Потому что он касается твоей попы. А касаться её должен только я. Я буду ревновать тебя к велосипеду. Ещё сильнее. Потому что седло касается твоей письки. А касаться её должен только я".
"Так что же мне теперь делать? - спросила Оля. - Только стоять или лежать с тобой?"
"Стоять тоже... Понимаешь... Я буду ревновать, что ты касаешься Земли своими пальчиками и пяточками... Понимаешь, я всё равно буду ревновать, - ответил я. - Но ревность и недоверие - две совсем разные вещи. Я тебя всегда буду ревновать. Но всегда буду тебе доверять".
***
- Нормальный рассказ. Но почему героиню зовут Ольгой? – спросила она.
- Потому что рассказ я написал лично для тебя. Я же не спрашиваю, как молодая и ничего не понимающая в литературе девушка стала владельцем культурного издания. И я не буду задавать тебе вопросов о том, кто тот папик, который тебя облагодетельствовал.
- Хорошо, я завтра утром тебе расскажу, - ответила Оля.
И мы поехали к ней. Каким разговором закончилась наша третья встреча - я написал выше.
Я пока ещё ничего не сказал о нашей четвёртой встрече. Но последняя встреча была неинтересной. Так, простились на вокзале. Я оставил Ольге свой московский телефон, но она не звонила. Через несколько недель я заскочил в «Светский стиль», но в редакции уже был бутик. А в квартире Оли жили другие люди.