Признание в любви. Из серии Геологические рассказы

От автора.

Это не документальные рассказы, хотя все они основаны на реальных событиях. Правда и вымысел в них так перемешаны, что я, порой, и сам уже не могу различить их. Сюжетами стали яркие мгновения моей геологической жизни, рассказывая о которых, я преследовал  лишь одну цель – немного развлечь читателя. И если мне это удалось – то я получил свою награду.



Останний кусочек


Месяц назад, в самом начале июня, нас вертолетом забросили на юг хребта Сетте-Дабан. Партия, в которую мы попали, проводила геологическую съемку пятидесятиты-сячного масштаба и мы, студенты геолфака Донецкого политехнического института, ра-ботали тут на своей преддипломной геологической практике радиометристами. Мы – это я, Серега Пинченко (можно просто – Пинч) и Галя Черненко. Для нас это была настоящая романтика, о которой мы много слышали от наших преподавателей и старшекурсников. Горы, маршруты, песни под гитару и разговоры у костра чуть ли не до утра, и в то же время интересная геология района и каждодневные поиски рудного и россыпного золота. Нам было интересно все, и геологическая структура горного хребта, и дикая природа Се-вера, и бесконечный день, и абсолютная безлюдность территории. Геологи, с которыми мы работали, были классными мужиками, немного помешанными на своей работе, но в общем – ничего, с ними было о чем поговорить.
Геологов было четверо.
Шеф – Чернов Юрий Дмитриевич, усатый и чернявый, как кавказец, мужик тридца-ти трех лет с южно-российской интонацией в голосе.
Старший геолог - Пал Палыч Рогозин, невысокий голубоглазый блондин лет трид-цати восьми. Волосы  у него на макушке уже сильно поредели и, чтобы не казаться среди нас совсем старым, он постоянно ходил в пляжной кепке с большим козырьком.
Геолог - Пал Юрич Крючков – наш, настоящий хохол - веселый, могучий и борода-тый. Я чувствовал себя рядом с ним, как дома. Он так и сыпал шуточками на украинском языке, нередко даже матерными, но только приобретающими от этого какую-то особую прелесть.
Геолог – Альвира Львовна, очень привлекательная молодая женщина, почему-то утверждающая, что она не женщина, а человек.
С нами был еще водитель вездехода Пашка, конопатый парень нашего возраста, не-давно пришедший из Армии. Служил он механиком-танкистом и теперь управлял гусе-ничным вездеходом АТЛ-5.

Как только мы прилетели в поле и устроились на базе, Чернов собрал студентов на берегу реки.  Пашка пристроился к нам, расширяя аудиторию слушателей. Шеф разложил на речной гальке геологические карты и коротко рассказал о геологии своей территории. Он  заверил нас, что ничего сложного в ней нет. Жестикулируя, рассказывал нам о струк-туре территории, будто парил, летал над ней, и при этом, - если надо, - мгновенно прони-кал внутрь Земли. Он будто сам присутствовал в прошлом и при  осадконакоплении, и при смятии пород в складки, двигал древние континенты и наблюдал, как сминаются морские породы при сближении этих континентов. Мне было смешно слушать его, а он –  прямо, пел! Казалось, он сам был частью всего когда-то происходившего здесь, был и частью того горячего рудоносного раствора, который образовался при сжатии горных пород,  и сам вместе с другими минералами кристаллизовался  в золотоносных кварцевых жилах. Я даже представил его с молотком, в сапогах и накомарнике закристаллизованного среди кварца и золота. Вот это был бы экспонат! Я едва сдерживался от хохота.
Пятикилометровую толщу горных пород нашей территории, накопившихся  на мор-ском дне за какую-то пару сотен миллионов лет, он показал нам за пять минут. Просто вывел на речку и,  постукивая молотком по валунам и гальке, сказал:
- Вот породы древнего океана: черные и полосатые известняки – это кембрий, воз-раст 570-505 млн. лет; зеленые известняки и алевролиты – это нижний и средний ордовик, 505-448 млн. лет; черные коралловые доломиты – верхний ордовик и силур, 448-408 млн. лет. А вот эти красные и зеленые туфы и базальты – это девон. Был тут у нас девонский рифт, который 400 миллионов лет назад расколол на куски Сибирский континент. 
Когда мы все это усвоили, шеф показал нам складчатые структуры и разломы, сла-гающие горные гряды хребта Сетте-Дабан.  Особое внимание он уделил Бурхалинскому глубинному разлому, в зоне которого севернее нашей территории геологами пару лет назад было обнаружено рудное золото.
- На нашей территории, - сказал он, - известны только россыпи золота, выходящие из зоны этого разлома. Они уже отработаны старателями. Нам нужно найти источник этих россыпей - рудное золото. Интересное это дело, хлопцы, - рассмеялся Чернов.
- А разлом этот, глубинный, сильно глубокий? – спросил вездеходчик Пашка. Он вместе с нами внимательно слушал шефа и был очень серьезен.
- Когда-то до мантии доставал.
- До чего?
- До мантии! – пояснил Пинч. – Не знаешь что ли, что это такое?
Пашка сделал вид, что знает.
- А он широкий?
- Одни говорят – метров пятьдесят, другие - двести, а кто-то видел эту зону всего метров пять шириной, - ответил шеф. – Какой он на нашей территории будет, я еще не знаю.
- Ну, так все же, какой он глубины? - не унимался Пашка.
- Глубокий, Пашка, не переживай, очень глубокий! - шеф рассмеялся.  - Скоро по-едем туда, и сами увидим,  какой он на нашей территории. Одно знаю точно – все золото сидит в нем!
Пашка вытер вспотевший лоб, взъерошил светлые волосы, веснушки на его рас-красневшемся лице стали еще темнее.


Загрузив в вездеход снаряжение и продукты на месяц работы, мы выехали с нашей геологической базы.  Река Белая, в бассейне которой мы работали, поперек пересекала хребет Сетте-Дабан. Долина ее была широкой и вездеход, несмотря на сплошное бездо-рожье, без труда доставлял нас к намеченным участкам работ. Мы занимались геологиче-ской съемкой и не без удивления отмечали, что на рабочих планшетах Чернова прямо у нас на глазах рождается детальная геологическая карта территории. Каждый раз, выдавая очередное маршрутное задание, шеф раскладывал перед нами листы своих карт и каждый раз структура территории становилась все яснее и яснее. Уже заканчивался месяц, как мы уехали с базы, заканчивались взятые с собой продукты, но Чернов и не собирался возвра-щаться обратно.
- Не переживайте, хлопцы! Мы приближаемся к зоне Бурхалинского глубинного разлома, - сказал он нам. – Найдем золото – это запомнится вам на всю жизнь! А мяса до-будем, не переживайте!
А мы и не переживали. Шеф был у нас «кормилец». Без мяса мы не сидели ни дня. Галя, у которой Чернов был руководителем практики, а она у него в маршрутах радиомет-ристом, рассказывала нам после каждого их возвращения на стоянку, что они видели то сохатого, то северного оленя, то снежных баранов. А медведей уже столько перевидали! Шеф всех предупредил, чтобы без оружия в маршруты не ходили. Но мы с Пал Юричем за целый месяц работы видели всего одного медведя, да и то издали, и он сразу же удрал, как только увидел нас. А Пинч с Альвирой Львовной только медвежьи да оленьи следы и видели
- Галя, это на тебя зверь идет! – посмеивались геологи.
Галя этим гордилась.
Шефу, шутя, говорил кто-нибудь: «Кажется, мясо заканчивается». И вскоре Чернов, также шутя, докладывал: «Заказ выполнен!» Мы, не жалея, съедали мясные заготовки, чтобы поскорее освободить  посуду под новую добычу. Аппетит у нас был ого-го какой! Мясо, сухари, смесь сухого молока с сахаром и чай – были излюбленным нашим кушань-ем. Мы даже начали толстеть! Геологи только посмеивались над нами, говоря, что они в поле худеют, растрачивая в маршрутах накопленные за зиму жировые запасы, а студенты всегда толстеют. Галя, приехавшая на практику худющей, как весенний скворец, очень радовалась тому, что смогла немного пополнеть и приобрести желанную женственность. Я даже заметил, что геологи стали на нашу Гальку откровенно по-мужски поглядывать. И что они в ней такого нашли? Обычная девчонка - стройная, темноволосая, зеленоглазая. Ну, веселая, общительная, заботливая, готовит хорошо... ну и все. Таких у нас в институте - сотни. Симпатичная, конечно, но - ничего особенного! А они ее прямо так и расхвали-вают, так и осыпают комплиментами. Она чуть ли не хвостиком виляет от этого. Я, когда смотрел на нее в эти мгновения, был на сто процентов уверен, что у наших предков все же был хвост. И когда она в плотно обтягивающих ее фигурку джинсах суетилась у печки с блинчиками или пирогами, я видел, что геологи украдкой провожали взглядами все ее движения. Наблюдать это было так интересно. Кто бы мог подумать, что Пал Палыч, ко-торый ей в отцы годится, или бородатый как дед Пал Юрич, женатые, серьезные, старые мужики, - им под сорок уже, - и  на нашу Галю так поглядывать станут!


Мы с Пинчем не могли дождаться, когда уже доберемся до этого глубинного разло-ма, о котором только и слышали от геологов. Но шеф не торопился. Он спокойно разби-рался в приразломных геологических структурах, чтобы знать, как он сказал, что и где ис-кать в самой зоне разлома. И когда настал день переезда на участок, где предполагалось проводить поиски золота, мы просто сгорали от нетерпения.
Кузов вездехода был загружен доверху нашими  пожитками, мы вымостили верх спальными мешками, разлеглись на них и поехали, покачиваясь в такт движениям маши-ны. Но наш вездеход не мчался вперед, как обычно, напролом, а, едва передвигаясь, вилял по долине Ханды. Пашка выбирал ровные, открытые места, осторожно объезжал кустар-никовые заросли, пару раз даже останавливался и спрашивал шефа, скоро ли разлом.
- Скоро, скоро, - отвечал шеф. - Поехали дальше.
И чем ближе мы приближались  к намеченной цели, тем медленнее ехал наш везде-ход.
- Пашка, мы почему «ползем» по долине? – рассерженно спросил шеф, когда Пашка снова остановился.
- Так Вы же говорили, разлом глубокий будет, вот я и боюсь, как бы мы в него не провалились.
Шеф только улыбнулся, а мы покатывались со смеху. Пашка серьезно смотрел то на нас, то на шефа.
- Обдурили что ли? - неуверенно спросил он.
Шеф понял, что Пашка совсем иначе воспринял геологическую терминологию. Для него это было серьезным делом – не попасть по неосторожности в глубинный разлом. Ведь он, как водитель, в ответе сейчас за всех нас, да и жизнь свою молодую загубить по своей собственной глупости ему совсем не хотелось.
- Пашка, это у геологов только название структуры такое – глубинный разлом. Ко-гда-то давным-давно это был действительно глубинный раскол земной коры, и по нему из недр Земли поднималась к поверхности раскаленная  базальтовая магма и изливались ла-вы. А сейчас, гуляя по долине, ты этот разлом и не заметишь. Он остался в горных поро-дах только каменным отпечатком того, что когда-то тут происходило. Вот этот отпечаток мы и показываем на карте, как древний глубинный разлом. Так что, поезжай смело.
Пашка сердито хлопнул дверцей кабины. Вездеход взревел и рванулся вперед. По-хоже, Пашка обиделся. Бедные лиственницы! Они безропотно гибли под безжалостными гусеницами вездехода. Даже когда впереди нас появился лось, Пашка не остановился, промчался мимо него, сминая все на своем пути.
В устье ручья Бурхала, правом притоке Белой, шеф попросил Пашку остановиться. 
Пашка заглушил вездеход, выскочил из кабины и, не глядя на нас, пошел к реке и стал умываться.
- Зона глубинного разлома проходит прямо по этому ручью. Ставим стоянку тут. Тем более что скоро дождь начнется, - сказал Чернов, глядя на запад.
Из-за соседнего хребта к нам стремительно приближалась полоса свинцово-черных туч. Мы едва успели поставить палатки и собрать сухих дров, и дождь обрушился на нас, сильный, с резкими порывами ветра и градом. Потом он понемногу стих и стал тягуче мо-нотонным.

Мы день за днем ждали хорошей погоды. Но дождь моросил и моросил, лениво сы-пал с серых небес водяную пыль. Казалось, дождю не будет конца. Тайга размякла, реки разбухли от переполнившей их воды. Стало по-осеннему холодно. Но в нашей палатке было тепло и уютно, потрескивали в печке дрова, и мы блаженствовали на своих толстых спальных мешках, раскинутых поверх надувных матрасов.

Дожди шли уже вторую неделю. И это, как сказал Чернов, была обычная для июля непогода. Две наши палатки, одна для женщин, другая для мужчин, стояли на высокой речной террасе. Поднявшаяся в реке вода уже почти достигла кромки берега. Утренняя и вечерняя радиосвязь с другими отрядами и геологическими партиями нашей экспедиции были единственной ниточкой связывающей нас с внешним миром, и в том мире, на сотни и тысячи километров вокруг, тоже была непогода. И хотя, как выразился шеф, пропадала лучшая часть короткого северного лета, для нас это было прекрасное время, когда не нуж-но было ежедневно вставать в шесть утра, уходить в маршруты и возвращаться к полуно-чи на стоянку. Можно было отоспаться, почитать, собрать геологические материалы к ди-пломному проекту, написать письма домой и друзьям.
За эти дни мы с Пинчем и Галей перепели уже все наши студенческие песни и те-перь, почти безвылазно сидя в палатке, я  часами разучивал новые.
А геологи маялись. Было видно, что они устали от вынужденного сидения в палатке. То один, то другой из них, надев плащ-дождевик, пытались сходить хотя бы в короткий геологический маршрут, но через пару часов, насквозь промокнув в зарослях кедрового стланика,  они возвращались назад на стоянку. Пал Палыч и Пал Юрич целыми днями играли в шахматы и без конца курили. Чернов сидел за своими геологическими картами, наносил на них с аэрофотоснимков отдешифрированные тектонические нарушения, видимые залегания и складки горных пород, увязывал геологическую ситуацию пройденных маршрутов и часто спрашивал то Пал Палыча, то Пал Юрича о каких-то деталях строения складок и особенностях горных пород. Те ненадолго включались в воссоздание геологической структуры территории, но, как только шеф снова надолго задумывался, возвращались к своим шахматным баталиям. Шеф мрачнел. Что-то не клеилось в его построениях структуры  территории. Он снова и снова перечитывал записи в полевых  книжках геологов и все выспрашивал Пал Палыча о фактуре его маршрутов.

Пал Палыч занимался геологическим изучением Восточной Якутии уже пятнадцать лет. «Я – съемщик! – сказал он нам однажды. – Это то, что я умею и люблю делать!» За его плечами уже были изученные им территории, руководство геологическими партиями и открытия месторождений. Этой весной Пал Палыч написал отчет по результатам геоло-гического картирования на соседней территории и  был переведен в нашу партию стар-шим геологом. И что-то он столкнулся с Черновым, что-то они по-разному смотрели на геологию этой территории, отчего мы уже не раз были свидетелями их откровенных раз-ногласий. Чернов был всего три месяца назад назначен начальником партии и его коллеги, кажется, еще не совсем воспринимали его, как своего начальника. Он был на пять лет моложе Пал Палыча, горяч, нетерпелив, но удачлив и всегда на удивление прав. Он напирал, давил своей правотой, отчего вызывал в Пал Палыче законное сопротивление и неприятие его взглядов. Мы только посмеивались над их спорами.
И вот теперь снова шеф не смог увязать геологию своих маршрутов с Палпалычев-ской и все из-за кливажа, этой интенсивной  сланцеватости, образующейся при смятии горных пород в складки. Эта сланцеватость почти полностью затушевывала складчатую структуру территории.
- Пал Палыч, вот ты говоришь, что ты съемщик, – плохо скрывая свое недовольно, сказал шеф. – Что же ты тогда в маршрутах кливаж не меряешь? Невозможно увязать мои маршруты с твоими, и наши структуры с соседними на бывшей твоей территории.
- Разлом между ними, наверное, - спокойно ответил Пал Палыч, делая очередной шахматный ход.
- Никакого разлома тут нет! – возмущался шеф. – По аэрофотоснимкам видно, что структуры нормально прослеживаются за рамку нашей территории, но совершенно не вя-жутся с твоими. В общем, хлопцы, я вот о чем прошу вас, - Пал Палыч с Крючковым, не поднимая глаз, слушали шефа, - каждый элемент залегания горных пород, который вы де-лаете, должен сопровождаться замером элементов залегания кливажных трещин. Иначе все это бессмысленно!
- Да я никогда этот твой кливаж не мерил и мерить не буду! – в запальчивости отве-тил Пал Палыч шефу.
Шеф оторопел.
- Как это не буду? Да ты пойми, Пал Палыч, - уже немного сбавив тон, сказал шеф, - мы работаем в сильно сжатой и опрокинутой складчатой структуре. Практически все складки пород сжаты настолько, что их крылья имеют одинаковые падения слоев. Это же изоклинали с параллельными крыльями складок. Как расшифровать такую складчатость? Только кливаж может показать в нормальном или опрокинутом крыле складки ты нахо-дишься. Все ведь очень просто: если кливаж круче слоистости – это нормальное крыло складки, кливаж положе – опрокинутое,  ну а если совпадает со слоистостью – то крылья складки имеют параллельное залегание.
- И не уговаривай! – упорствовал Пал Палыч. – Не мерил я его никогда и мерить не буду!
- Ну, и как же мы с тобой структуры увязывать будем?
- Да разлом между ними проведем - и все дела!
«Да, мужики, похоже, непогода не только за стенами нашей палатки», - подумал я и снова потянулся к гитаре: Рэ-соль-си-ми-ля… «Здравствуйте! Я - Ваш пленник, Вы - моя прелесть, мадам…», - запел я. Тихая мелодия в ритме вальса тут же заполнила собой не-большое пространство нашей  палатки. Все остальное отошло прочь.

И вот в один из этих дождливых дней сидим мы в своей палатке вчетвером. Пашка и Пинч  ушли к девчатам, оттуда слышались их неясные разговоры, смех и песни под гита-ру. А мы молчали. Шеф зарылся в своих геологических построениях, был, как обычно, за-думчив и погружен в бесконечную глубину веков геологической истории. Пал Палыч с Крючковым играли в шахматы.  Я бесцельно смотрел в потолок.  Отчего-то было грустно. Дождь монотонно стучал по палаточному брезенту. И когда уже казалось, что наступила полная безысходность, у входа в палатку послышался Галин голос.
- Можно?
- Конечно можно, Галя, заходи! - наперебой закричали геологи, засуетились, приби-рая развешанные для просушки личные вещи и мгновенно наводя в палатке порядок.
Галя вошла, пряча что-то у себя за спиной, хитро посмотрела на нас.
- Нэ сумуйтэ, хлопци! – сказала она. – Ось я вам прынэсла горилки от моей бабули, - одной рукой она поставила на стол большую бутылку с горилкой, - а к горилке ще й сало! - в другой руке из-за спины показался большой кусок сала и головка чеснока.
Мы ахнули! Нашего мрачного настроения как не бывало! 
- Да где ж ты, Галя, еще и сало взяла? – глотая от предвкушения слюнки, спросил ее Пал Палыч. – Ты же, когда  угощала нас салом в начале сезона, говорила, что то был «останний кусочек»!
- И меня когда в маршруте салом угощала, говорила: «Это - останний кусочек!» - сказал  шеф.
- Да она и нам говорила про «останний кусочек», - усмехнулся я. - Мы прилетели в экспедицию, устроились на работу, получили комнату в общежитии… к вечеру голодные были, как волки! И тут Галя достает из своего рюкзака хлеб, чеснок и кусок сала!
Галя оглядела нас с таинственной женской улыбкой и сказала:
- Цэ, хлопци, вже останний кусочек! Бэрэгла на всякий случай. Ось вин и тут!
- Ох, эти хохлушечки! – восхищался Пал Палыч. – Чудо! Жену бы такую!
Он тут же откупорил бутылку, плеснул горилки в ложку, поднес к ней горящую спичку. Самогон вспыхнул сизым пламенем.
- Не-е-т! – довольный  увиденным, протянул он. - Такое не пье-е-ем! Надо разба-вить!
Галя, не скрывая радости, смотрела на эту мужскую забаву и улыбалась.
- Пал Юрич, а Вы? – спросила она Крючкова, который безучастно наблюдал за про-исходящим. – Вы не хотите? Вставайте!
Пал Юрич, словно ждал этого приглашения, степенно приподнялся со своего спаль-ника и, усмехнувшись, спросил:
- Дэ ж ты, Галя, бачила, щоб хохлы сало нэ йилы, та й горилку нэ пылы?

Горилка была настоящим украинским первачом, мягко и приятно пахла хорошим самогоном. Мы выпили, не спеша, смакуя каждый глоток. Сало с чесноком таяло во рту, напоминая ридну матку Украину. Геологи расслабились, разговорились, начали припоминать интересные истории из своих прошлых полевых сезонов, студентов, бывших у них раньше на практике и оставивших о себе хорошие воспоминания, и, конечно же, снова стали расхваливать нашу Галю. Вчера она приготовила восхитительное жаркое из оленины с чесночком и «сметаной», приготовленной из сухого молока. Восторгов было - море! Разговоры дошли и до различных  приключений с медведями. И тут шеф, как бы между прочим, говорит:
- У нас тут тоже медведей навалом, а ты, Пал Палыч, все без оружия в одиночные маршруты ходишь. Приключений ищешь, что ли?
Инструкцией геологам при работе в горно-таежной местности предписывалось все-гда иметь при себе ведомственное оружие для защиты от хищных зверей, но револьвер Пал Палыча мы видели только однажды, в начале сезона. Он пристреливал его тогда по мишени.
- Я револьвер всегда с собой ношу,  - усмехнулся Пал Палыч. -  В рюкзаке.  Да и ка-кой толк от него? С револьвером мяса все равно не добудешь, а медведей я тут еще ни од-ного не встречал.  Это у тебя, вон, студентка такая красавица, что на нее зверь и бежит, посмотреть хочет. А мне что? Иду себе по горам, молотком по камушкам постукиваю – весь зверь от меня и разбегается.
Пал Палыч оглядел нас уже повеселевшими голубыми глазами.
- Ну, а как встретишься с ним нос к носу, что тогда? - усмехнулся шеф.
- Тогда и посмотрим! - не сдавался Пал Палыч.
Он потянулся к чайнику, поднял его - чайник оказался пустой.  Пал Палыч поднялся и пошел к ручью за водой. Как только он скрылся за пологом на входе в палатку, Пал Юрич глянул на шефа своими черными хохляцкими глазами и, лукаво улыбаясь,  сказал ему:
- Юрко, дай Пал Палычу в напарницы Галю – будет он тебе тогда и оружие носить, и кливаж мерить. Кливаж – это же спец. раздел ее дипломного проекта, - ты ведь сам го-ворил, что  у Гали только о нем и разговоры в маршрутах, - а так как медвери будут еще приходить «на Галю посмотреть», - смеялся он,  – так Пал Палыч и оружие носить будет. Попробуй! Пошути! А то вы нашли друг на друга, как коса на камень.
Чернов молчал. Галя замерла, сидела, не поднимая глаз, ждала, что скажет шеф. Я заметил, что Чернову совсем не хочется расставаться с Галей.
Пал Палыч вернулся в палатку, поставил на печку наполненный водой чайник, огля-дел нас.
- Что примолкли? Меня ждете? - спросил он.
- Так ты говоришь, Пал Палыч, что это на нашу красавицу Галю зверь бежит по-смотреть? – усмехнувшись, спросил шеф. – Ну, тогда после дождей будешь с Галей в маршруты ходить. Посмотрим, может ты и прав!


Через пару дней закончились дожди. Вода в реках спала. Геологи, истосковавшись по маршрутам, просто набросились на работу. (Неужели и я когда-нибудь буду таким? Аж смешно, ей Богу! Это же не дивчина, по которой истосковаться можно!)
Пал Палыч уходил в свой первый маршрут с Галей, кажется, даже не веря, что все это происходит в действительности. Он тщетно пытался скрыть свою радость, суетился и вообще вел себя как-то не естественно. Он все ходил по стоянке, что-то высматривая. Га-ля, давно собравшаяся в маршрут, нетерпеливо спросила его:
- Ну, Пал Палыч, скоро уже?
- Щас, щас! - ответил он, а сам все ходил и ходил туда-сюда, шаря вокруг глазами.
Мы с Пал Юричем тоже ожидали его. Нам было по пути к началу маршрутов.  Крючков закурил очередную папиросу и, улыбаясь, спросил:
- Ты шо, Пал Палыч, женилку потерял, чи шо? Никак в маршрут не выйдем!
- Да кепку где-то положил - найти никак не могу.
- Не ту ли, что у тебя на голове?
Пал Палыч недоуменно пошарил у себя на макушке.
- Точно - она! Вот, зараза, замаскировалась, –  рассмеялся он, - а я ищу ее!
- Бывает, Пал Палыч. Я однажды ружье потерянное полчаса искал, а оно  у меня за спиной висело!
- Ну, вы и даете, мужики! - Галя покачала головой и нетерпеливо сказала. – Пойдемте уже что ли!
Подшучивая друг над другом, геологи  пошли к подножию горы. Мы с Галькой по-топали следом.
День обещал быть жарким. В небе ни облачка. Комары после долгих дождей толи вымерли, толи еще не пришли в себя, но их не было. Тайга без них словно опустела. Бурхалинский разлом, таивший в себе золото Сетте-Дабана, был где-то здесь. Мне не тер-пелось поскорее прикоснуться к этой великой тайне. Я и не предполагал тогда, что зона разлома будет сплошными зарослями кедрового стланика и повезет здесь, увы, не нам с Пал Юричем.




Пал Палыч сразу же, по холодку, стал подниматься на водораздел, где были видны скальные выступы. Только там можно увидеть  зону Бурхалинского глубинного разлома, - решил он. Он шел быстро, привычно записывал геологическую ситуацию маршрута. Галя не отставала. Чем выше они поднимались, тем ниже становились лиственничные деревья. Вскоре и они исчезли. Кусты кедрового стланика покрывали склон горы почти до самой вершины, только ее гребень скалистыми выступами упирался в небо.
- А вон и олень, смотрите! - Галя  показала рукой на склон впереди них.
Метрах в ста пятидесяти Пал Палыч увидел мелькающие среди кустов  кедрового стланика белые «штанишки» и могучие рога северного оленя. Олень давно заметил людей и теперь, оглядываясь, с достоинством удалялся от них, осторожно пронося среди кустов величественные рога, покрытые нежной бархатистой шерсткой.

К полудню Пал Палыч с Галей поднялись на гребень водораздела. Горы вокруг словно пригнулись, полегли под их взглядами. Казалось, они выше всех вершин вокруг. Красота! Галя идет то впереди, то позади, веселая, красивая, только и слышится ее голос:
- Пал Палыч, у этих известняков радиоактивный фон десять микрорентген в час, ... у этих алевролитов четырнадцать, …а у этих сланцев двадцать один. Пал Палыч,  все поро-ды имеют одинаковое падение слоев, но здесь кливаж круче слоистости, а здесь, смотрите, положе.
- Да на фига он мне нужен, этот кливаж! - не выдержал он. – Не мерил я его никогда и не собираюсь!
- Так Вы же говорили, что со мной будете мерить!
- Это я просто  так сказал, шутя, только чтобы шеф отвязался.
- Ох, Пал Палыч, Вы прямо как мой папа! – Галя укоризненно поглядела на него. - Такой же врун, лишь бы заполучить свое.
Пройдя по водоразделу еще пару километров, они наткнулись на дайку долеритов пронизанную кварцевыми жилами с видимым золотом. Что тут началось! Пал Палыч ис-колотил молотком все жилы, выискивая в них золото и отбирая пробы для лабораторных анализов. Галя тоже набрала образцов кварца с золотом и радовалась, что ей теперь будет что показать в институте.
- Ну что, Пал Палыч, пообедаем? - спросила она, когда опробование жил закончи-лось.
- Угу! - только и ответил он увлеченный работой и, не замечая того, что Галя сняла с себя плотную геологическую спецовку, оставшись только в узеньком зеленом бикини.
- Лето проходит, а у вас тут ни позагорать, ни искупаться в реке... Как вы живете тут на этом своем Севере? - спросила она.
Пал Палыч, не слыша ее, описывал  в записной книжке золотоносные кварцевые жилы.
- А вон и медведь, Пал Палыч! - сказала Галя.
- Где?
- Да вон, в километре от нас гуляет по склону, но идет в нашу сторону. Доставайте-ка свой револьвер.
- Револьвер у меня в палатке, Галя. Я его не ношу никогда.
- Так Вы же говорили, что в рюкзаке носите!
- Да это я пошутил, чтобы шеф отстал. Медведь далеко, не переживай. Почует нас и убежит.
- Ну, Пал Палы-ы-ыч! - не находя слов, протянула она и стала накрывать стол к обе-ду. Она расстелила на ягеле небольшую, расшитую украинским узором льняную скатерку, разложила на ней приготовленные с вечера блинчики с мясом, маринованные огурцы и небольшой кусочек сала.
- Ух ты - сало! – изумился Пал Палыч.
- Останний кусочек! – вздохнула Галя.
Пал Палыч был неимоверно рад. В его мыслях звучало: «Хохлушечка! Настоящая хохлушечка!»

Они пообедали, сложили в рюкзаки пробы и собирались уже идти дальше. Пал Па-лыч закурил очередную сигарету и тут Галя говорит ему:
- Смотрите, а медведь  уже в двух ста метрах от нас. Да он же бежит к нам! - вдруг выкрикнула она.
Пал Палыч глянул в ту сторону. Перед ними был открытый луговой склон водораз-дела, поросший травой и редкими кустами кедрового стланика, и медведь, действительно, бежал по этому склону горы по направлению к ним.
- Почуял людей, наверное, да с перепугу побежал не в ту сторону, - не теряя хладно-кровия, сказал Пал Палыч, но, на всякий случай, поудобнее переместил вперед большой охотничий нож, висящий в чехле на поясе.
Галя наблюдала за медведем. Вот он уже в ста метрах от них, вот в пятидесяти...
- Пал Палыч, - уже шепотом сказала она, - он ведь бежит прямо к нам!
Что было делать - Пал Палыч никак не мог придумать. Он все еще надеялся, что медведь пробежит мимо. Они спрятались за большим сосновым кустом. Пал Палыч до-стал свой нож и приготовил геологический молоток на длинной ручке, которым тоже, в крайнем случае, можно будет отбиваться от зверя, осторожно глянул поверх куста стланика, за которым они прятались, и тут же присел. Медведь был в двадцати метрах от них.  Страх неприятной дрожью пробежал по телу.
Пал Палыч огляделся. Вокруг был только голый гребень горы с редкими кустами кедрового стланика. Бежать? Но куда? Он снова осторожно выглянул из-за куста.
Медведь стоял уже в пятнадцати метрах от них. Это был черно-бурый самец и такой огромный, каких Пал Палыч за пятнадцать лет своей геологической работы еще никогда не встречал. Он стоял, повернувшись к ним боком, немного вытянув вперед морду и вню-хивался в воздух. Легкие потоки ветра вихрились на гребне горы, и было видно, что мед-ведь потерял привлекший его запах. Ветер дул теперь от него. Его огромные черные нозд-ри шевелились, глубоко втягивая в себя воздух,  он уже поворачивал голову в их направ-ление и тут Пал Палыч не выдержал. Осторожно, чтобы не издать ни звука, он с Галей стал убегать от этого места, все быстрее и быстрее, стараясь все время оставаться с под-ветренной стороны склона.
Усталые, еле волоча ноги, спустились они с горы в долину реки. И только тут Пал Палыч почувствовал неимоверную тяжесть проб в рюкзаке. Но радость от находки золо-тоносных жил отодвинула в сторону недавно пережитый страх.  Подгоняемые желанием скорее рассказать о находке, они быстро пошли к стоянке.

На следующий день Пал Палыч снова засобирался в маршрут на тот же водораздел.
- Сегодня с оружием? - с шутливой строгостью спросила Пал Палыча Галя.
- Да! - усмехнулся он.
- А где же оно?
- В рюкзаке. Не переживай, Галя, подойдем к началу маршрута – надену кобуру на пояс, а сейчас чего её зря таскать.
- Не забывайте, Пал Палыч, - Галя шутливо погрозила ему пальцем. - На меня зверь идет!
Они снова поднялись на вершину горы, подошли к тому месту, где вчера встрети-лись с медведем, посмеялись над пережитыми страхами и пошли дальше. Геология марш-рута была очень  интересной, и азарт поиска золотоносных жил совершенно отвлек их от мыслей о медведях. День был солнечный, жаркий. Галя разделась, идет по гребню горы в бикини и кроссовках, загорает. Только радиометр неудобно давит на грудь, да огромный рюкзак тянет назад и режет лямками нежные девичьи плечи. Пал Палыч украдкой погля-дывает на нее: «Эх, как хороша дивчина! Ягодка!», а она ему все: «Пал Палыч, а кливаж здесь снова круче слоистости, а здесь положе...»
- Ох, Галя, достала ты меня уже с этим кливажом! - смеялся он. – Ну ладно, запишу.

Они прошли еще несколько километров по вершине горы, исследуя каждое обнаже-ние горных пород, и обнаружили всего одну окварцованную дайку долеритов. Но сколько они ни колотили тот кварц молотком, сколько ни рассматривали его в лупу - золота в нем так и не увидели.  Но проб все равно набрали много.
Была середина дня. Обедать они расположились среди невысоких и редких кустов кедрового стланика на едва приметной тропе, идущей по водоразделу. Пока Пал Палыч дописывал геологическую ситуацию последних нескольких сотен метров маршрута, Галя, нежась в нежарких лучах северного солнца, собирала на стол. На скатерке, как в сказке, стали появляться варенье, баночка сгущенного молока, пахучий индийский чай, вареное оленье мясо, чеснок и маленький кусочек сала.
- Опять сало! - удивился Пал Палыч.
- Цэ вже останний кусочек! - сокрушенно вздохнула Галя. – Прошу к столу!
- Щас, Галя, допишу чуток. Немного осталось! - ответил он и уткнулся в описание маршрута.
Костерок, на котором готовился чай, уже прогорел. Пал Палыч, жмурясь от сигарет-ного дыма, дописывал последнюю строчку, когда услышал дрожащий Галин шепот.
- Пал Пал-л-ы-ыч! Медве-е-едь!
- Где? – спрашивает он,  не отрываясь от написания последних слов.
- Во-о-о-т! - тихо выдохнула Галя.
Пал Палыч поглядел на нее. Она округлившимися глазами смотрела мимо его лица. Он оглянулся в направление ее взгляда и чуть нос к носу не столкнулся с огромной мед-вежьей башкой. Медведь, не обращая на Пал Палыча никакого внимания, словно загляды-вал через его плечо: что это он там пишет?
Пал Палыч замер от неожиданности. Когда дыхание вновь вернулось к нему, он глубоко выдохнул струю сигаретного дыма прямо в медвежью морду. Медведь зажмурил-ся и недовольно отвернулся.
Этого мгновения Пал Палычу хватило, чтобы перепрыгнуть через накрытый к обеду стол, схватить Галю за руку и ... они побежали!
Они мчались по гребню водораздела, не выбирая дороги. Только ветер свистел в ушах. Остановились, когда сил бежать дальше уже просто не было. Пал Палыч оглянулся. Никто за ними не гнался.
- А револь...вер.. где,... Пал Палыч? – едва выговаривая после бега слова, спросила Галя.
- В рюкзаке... Где ж… ему... быть! - присев на камень, ответил он.
- Вы же знали, ...что на меня... зверь идет! ...Не верили? …А?
- Это... не на тебя, ...Галя,... зверь идет, …а на сало! - со сбившимся от бега дыхани-ем выговорил Пал Палыч и улыбнулся ей.
- Ох, уж эти… Ваши шуточки! - Галя покачала головой.
Пал Палыч поднялся на скалу, поглядел на то место, где они собирались пообедать. Медведя там уже не было. Вернувшись назад он увидел, что его обед был полностью и очень даже аккуратно съеден, банки из-под сгущенки и варенья были вылизаны до блеска. Медведя и след простыл.
- Вот и пообедали! - только и сказал Пал Палыч, достал из рюкзака кобуру с револь-вером, нацепил ее на ремень. - Придется таскать теперь!
- А кливаж? – улыбаясь, спросила Галя. – Или мне проситься назад к Юрий Дмитричу?
- Да, Галя, при таких доводах и кливаж, наверное, мне тоже придется мерить!

На следующий день в маршруте Галя, как обычно, собирала на скатерку обед. Пал Палыч искоса наблюдал за ней. И когда она достала  из своего рюкзака малюсенький ку-сочек сала, он украдкой расстегнул кобуру револьвера и огляделся, потом посмотрел на Галю и, улыбаясь, спросил.
- Опять сало?
- ¬Оцэ, Пал Палыч, вже правда - останний кусочек! - рассмеялась она.


Буря-дура и неисправимый врун


Старший геолог нашей геологической партии Николай Семенович Шинкарь не был ни страстным рыбаком, ни заядлым охотником, но каких только рыбацких и охотничьих баек о нем ни рассказывали. Я никогда не знал наверняка, где в них была правда, а где вымысел. То, и другое было так круто намешано, что различить их было уже невозможно. Но когда Шинкарь сам о чем-то рассказывал, я никогда не допускал и мысли о неправде – такими честными были его глаза.
В поле Шинкарь всегда был главный добытчик. Пока другие геологи пытались до-быть «свежанинки» на охоте, у Шинкаря все получалось само собой. Он мог запросто со ста метров по-ковбойски, - не целясь, - «снять» из револьвера пробегающего мимо оленя, или когда  мы переезжали на вездеходе на другую стоянку и посреди широкой горной до-лины увидели в километре от нас убегающего оленя, Николай Семенович просто взял ка-рабин, выстрелил ему вслед и невозмутимо сказал: «Поехали за мясом!» Никто, конечно, в удачный выстрел не верил, и по дороге мы только и подшучивали над Шинкарем, но ко-гда подъехали к тому месту, где видели оленя - он лежал там бездыханный. Бывало, после долгих дождей в первый же погожий день Шинкарь выходил утром из палатки, оглядывал в бинокль окружающие стоянку скалы и, обнаружив на каком-нибудь уступе стадо снеж-ных баранов, брал карабин, прицеливался, делал выстрел и говорил: «Ну, мужики, соби-райтесь, пойдем за мясом! Что-то тушенка уже надоела». И к немалому всеобщему удив-лению добытый Николаем Семеновичем баран был там, куда Шинкарь приводил нас.
Ну, а уж про его собаку Бурю ходили целые легенды. Это была чистокровная лайка. Пепельно-серая  шерсть, мощная грудь, тонкие лапы, уши торчком, хвост крутым кольцом лежит на спине. Красавица! И глаза умные-преумные! Смысл своей полевой жизни Буря видела в том, чтобы добыть зверя. Был у нее только один недостаток – она не держала зверя на месте. Обнаружив его где-нибудь,  гнала к хозяину, чтобы тот «взял» добычу. И когда Шинкарь, смеясь, рассказывал о всяких курьезах, случавшихся с ним и Бурей в геологических маршрутах, геологи от души хохотали и, естественно, не верили. Конечно, они допускали некоторую долю правды, но большую часть его рассказов все же считали, обычной для охотников и рыбаков, выдумкой Шинкаря, из-за чего за ним среди друзей-коллег прочно закрепилась слава неисправимого враля. Однако за его умение с честным видом и невинными, искренними глазами рассказывать свои истории, Шинкарю это вранье прощалось и с удовольствием пересказывалось потом в кругу друзей на зимних геологических вечеринках.
Шинкарю было лет тридцать пять. В поле он никогда не брился, носил клетчатую рубаху и лихо повязанный  на голове пестрый платок. У него был большой, всегда крас-ный нос и светлые голубые глаза. С револьвером и ножом на поясе, с папиросой «Беломо-ра» в зубах, высокий, бородатый, загорелый, он выглядел, как веселый удалой пират. Мо-лодые геологи любили Шинкаря, во всем ему подражали, отчего наша геологическая пар-тия выглядела в тайге,  как настоящая шайка разбойников.
Только начальник нашей партии Тарас Сергеевич Татарченко не мог примириться ни с любовью коллег к Шинкарю, ни с его внешним видом, ни с его, как он считал,  бесконечным враньем. Тарас Сергеевич был на пару лет моложе Шинкаря, честолюбив, строг, серьезен. У него были темные волосы, голубовато-серые глаза и серьезное волевое лицо. Он был всегда хорошо пострижен, чисто выбрит, немного задирал вверх подбородок, отчего выглядел, как «немножко барин» - так оценила его продавщица-латышка,  рассказывал нам Тарас Сергеевич, когда он, будучи в отпуске,  примерял костюм в рижском универмаге и спросил ее, как он в нем выглядит. Геологическую спецовку летом он носил с таким же достоинством и аккуратностью, как и дорогой костюм зимой. Но, несмотря на всю его внешнюю серьезность, это был добрый малый. Вот только шуток не понимал. Шинкаря считал неисправимым вруном, все время старался поймать его на вранье и отучить от этой вредной привычки. Шинкарю он никогда не верил, а тот постоянно над ним подшучивал. Это было похоже на непримиримую борьбу серьезности и несерьезности.
- Ты, конечно, можешь обмануть всех, тебе все верят, - сказал однажды Шинкарю Тарас Сергеевич, - но меня ты не сумеешь обмануть никогда! Я всегда знаю, когда ты врешь.
Шинкарь только усмехнулся.
Тарас Сергеевич был страстным рыбаком-подлёдником. Как и другие геологи, он тщательно готовил к предстоящему подледному лову зимние удочки, различные импорт-ные  лески, блесны, мормышки. У него был и самый мощный заграничный бур, которым можно было почти мгновенно пробурить лунку во льду, - а лед-то у нас на реке зимой намерзает до полутора метров толщиной. Подледная зимняя рыбалка для Тараса Сергее-вича была не только средством добыть семье рыбки на уху, но и своеобразным долго-жданным праздником, к которому он тщательно готовился. И как только температура с минус пятидесяти поднималась до минус тридцати, он быстренько организовывал на вы-ходные дни выезд геологов на рыбалку. Заказывал экспедиционную машину-вахтовку, устраивал настоящее рыбацкое соревнование с призами за самый большой улов, самую крупную рыбу и, разумеется, утешительный приз для невезучих – за самую маленькую пойманную рыбку.
В рыбалке Тарас Сергеевич был удачлив, но первые призы почему-то всегда доста-вались Шинкарю, у которого и бур был плохой, и удочки самые простенькие, и блесны - всё из нашего поселкового магазина для рыбаков и охотников. Приедут рыбаки на какую-нибудь известную им на реке зимовальную яму, и давай одну за другой лунки бурить. Ры-бацкий азарт гоняет их с места, на место. А Шинкарь сядет в сторонке и сидит себе у од-ной бурки целый день. Соберутся к вечеру рыбаки улов свой показывать – а у Шинкаря и рыба самая крупная, и наловил больше всех.
- Да он ее сюда с собой привез! - не выдержал однажды Тарас Сергеевич. – Ну, кто еще тут поймал тайменя или линка? Покажите! У всех одни щуки.
- А свеженький! - проверит кто-нибудь пойманного  тайменя.
И вот однажды решил Тарас Сергеевич уличить Шинкаря в обмане. Выехали мы, как обычно, на рыбалку, нашли хорошее место на реке. Геологи разбрелись по широкому ле-дяному полю, забурились. Тарас Сергеевич подошел к Шинкарю, пробурил бурку в пяти метрах от него и сел рыбачить. Он недовольно оглядел выбранное Шинкарем место. Сам он не стал бы тут бурить никогда. А Шинкарь достал бутылочку водки, предложил Тарасу Сергеевичу выпить. Тот отказался.  Николай Семенович плеснул себе немного в кружку, выпил, закурил и счастливо оглядел заснеженное поле реки. Темные фигурки рыбаков  бродили вдали с одного места на другое, светило солнце, мороз не жег лицо. Хорошо! Выкурив папироску, Шинкарь достал термос с горячим чаем…
Так просидели они пару часов. Тарас Сергеевич весь извелся. В душе он ругал и себя за свою глупость, и Шинкаря, из-за которого он на эту глупость пошел, но все же решил: пусть лучше у меня пропадет одна рыбалка, но  я его на чистую воду выведу! А Шинкарь сидел себе на своем раскладном стульчике, жмурился на солнышке, блаженно поглядывал на соседа повеселевшими голубыми глазами и рассказывал смешные истории о своих прежних рыбалках.
«Ну и врёт! – возмущенно думал Тарас Сергеевич. – Да кто ж тебе поверит!»
А у Шинкаря в лунке вдруг клюнуло. Он лихо подхватил леску и... вытащил ёршика длиною пять сантиметров.
- Так, - весело сказал он, - утешительный приз я уже получил. Теперь подождем главного!
«Жди-жди, - смеялся про себя Тарас Сергеевич, - и я подожду вместе с тобой! Это и весь твой улов, а остальное - из рюкзака доставать надо!»
Он терпеливо ждал разоблачения.
Невысокое зимнее солнце покатилось к горизонту, и длинные синие тени береговых елей легли на снег. На реке сразу похолодало. Рыбалка подходила к концу.  Тарас Сергее-вич видел, что геологи вдалеке уже стали собираться кучками. «Там сейчас весело - смех, разговоры,  - грустно подумал он, - бутылочку уже разливают, наверное, а тут...»
Шинкарь вдруг вытащил крупного хариуса, тут же еще одного, еще… и пошло! Он вылавливал их одного за другим, а у его соседа не было ни одной поклевки. Тарас Сергее-вич весь изнервничался, пробурил еще одну лунку немного ближе к Шинкарю – клёва нет, пробурил еще ближе – снова ничего.
- Бури рядом, - сказал ему Шинкарь, - вся стая тут стоит.
Теперь их лунки были в метре друг от друга. Шинкарь вытаскивал хариусов одного за другим, а у соседа даже поклевки не было. Тарас Сергеевич расстроено поглядывал на снасти Шинкаря, на бьющуюся в снегу выловленную им рыбу, лихорадочно менял на сво-ей удочке и леску, и блесны, и наживку – все было тщетно!
Через полчаса клев кончился. Тарас Сергеевич так ничего и не поймал.
- Ушла стая! – сказал Шинкарь.
Он собрал в мешок свой улов. Тарас Сергеевич не мог поверить своим глазам.
«Ну, хоть бы кто-нибудь поймал сегодня больше!» - горестно думал он.

И на работе у них было то же самое. Шинкарь был опытным геологом, хорошо знал геологию Верхоянья и уже открыл несколько месторождений рудного и россыпного золо-та, но о работе он всегда говорил, словно бы шутя. Все ему было легко и просто: пошел в маршрут и если в этом районе есть что-нибудь - нашел! – ну а если нет ничего – значит и найти это невозможно. Такова была его философия. Тарасу Сергеевичу напротив все каза-лось сложным. Он считал, что найти месторождение не получается только потому, что плохо искали. Но какие бы новые мысли и идеи по геологии изучаемой территории ни приходили Шинкарю в голову, если они не совпадали со взглядами и представлениями Тараса Сергеевича, он неизменно возражал и говорил Шинкарю:
- Этого не может быть! Я такого не видел и пока не увижу своими глазами – не пове-рю!
- Так я же это видел! - горячо доказывал Шинкарь.
- А я нет! - невозмутимо отвечал Тарас Сергеевич.
- Ну, а если ты увидишь то, чего вообще не может быть, - тогда ты этому поверишь, да?
- Если сам увижу - поверю! А так… Ты соврешь - не дорого возьмешь!
Мы только посмеивались над ними, не принимая  все это всерьез. Да и как можно было относиться ко всему этому серьезно?
Бывало, зимой после обеденного перерыва приходит Шинкарь на работу, приносит сумку яблок и всех нас, - а нас в  партии семь человек, - угощает. А мы уже и забыли, ко-гда в последний раз яблоки в магазине видели – наверное, еще в летне-осеннюю навига-цию.
- Ух ты, а крупные какие, краснобокие! Где взял, Коля? – спрашивает его Тарас Сер-геевич. – Опять наврешь, что мама посылку прислала?
- Да нет, это мне из затона мужик знакомый привез. Там, - говорит, - у них в мага-зинчике продаются. Ну, я и заказал ему ящик, - отвечает Шинкарь.
Затон был в трех километрах от поселка на другом берегу реки. Там в небольшом речном заливе был зимний отстойник судов речного пароходства, ремонтная база и мага-зин со своим, особым снабжением. Пока Шинкарь рассказывал нам про яблоневый сад своих родителей, и какие у них дома яблоки растут, Тарас Сергеевич, сославшись на ка-кие-то дела, надел полушубок, шапку  и вышел из кабинета. Никто не обратил на это вни-мания. Мы догрызли яблоки и погрузились в работу. Только когда наш шеф через два часа вошел в кабинет, злой и весь окоченевший с мороза, - на улице было минус пятьдесят три, - мы поняли, что он сбегал в затон за яблоками. Нос и щеки у него были красно-бордовые, волосы на голове вспотели под шапкой, и весь он ежился от тепла, вдруг охватившего его. Все знали, что Тарас Сергеевич был заботливым отцом семейства и,  чтобы для своих де-тишек среди зимы добыть на этом лютом Севере яблоки, он пошел бы и не по такому мо-розу, и не только за три километра.
- Тарас, это твоим детишкам, - сказал Шинкарь. Он положил перед шефом два боль-ших яблока. - Я всем принес по одному - и вам, и детям тоже. Мама целых десять кило-граммов прислала.
Тарас Сергеевич серьезно оглядел нас, увидел, что никто не смеется, и только тогда примирительно сказал:
- Спасибо, Коля! – рассмеялся, хлопнул в ладоши, потер замерзшие руки. -  Эх, чайку бы сейчас!

В тот год наша геологическая партия проводила поиски месторождений меди в се-верной части хребта Сетте-Дабан. Этот красавец-хребет обрамляет с востока бескрайнюю Восточно-Сибирскую равнину, поднимаясь над ней на высоту более двух километров. Сетте-Дабан был любим нами. Это не унылый поросший ягелем и кедровым стлаником горный пейзаж северных хребтов Верхоянья, где лишь монотонная толща черных алевро-литов, широченные маристые и кочкастые долины, где горы низкие, поросшие кустами кедрового стланика, ягелем и опутаны паутиной оленьих и бараньих троп. Сетте-Дабан – это зеленые, черные, желтые и красные породы во всем изобилии их оттенков; это скали-стые горные вершины и цветущие долины рек, и это - настоящий медвежий край! Редкий день обходился тут без встреч с медведями. Они бродили по долинам, переворачивая ва-луны и лакомясь муравьями и их личинками, мышковали на склонах гор, где жировали на лугах лемминги, пищухи и короткохвостые мышки-полевки. Конечно же, медведей никто из нас не боялся. Все мы были вооружены и относились к ним как  к неизбежной неприятности полевой геологической жизни.
В тот год к нам в экспедицию приехало на геологическую практику много студентов, но в нашу партию попала только одна девушка из Лисичанского геологоразведочного техникума - Татьяна Калинина. Она была среднего роста, немного полновата, улыбчива, на щечках приятные мягкие ямочки. Русые волосы были подстрижены по-мальчишечьи коротко, но это только подчеркивало ее расцветшую женственность. «Пончик!» - как мы с чьей-то легкой подачи стали называть ее меж собой. Тарас Сергеевич назначил Шинкаря руководителем ее практики. Нам, – молодым пацанам, - он ее не доверил. 
«Посмотрим, как теперь Шинкарь о своих приключениях врать будет. То он всегда один в маршруты ходил, - не проверишь его, - а теперь...», - усмехнулся Тарас Сергеевич и до середины лета уехал с семьей в отпуск.
Был конец мая, над поселком гудели вертолеты, геологические партии одна за дру-гой покидали поселок. Мы сделали несколько вертолетных рейсов на нашу полевую базу, завезли туда все необходимое для полевых работ снаряжение и продукты. В одном из рей-сов при недогрузке вертолета нам пришлось совместить свой полет с другой геологиче-ской партией. Наши друзья-коллеги из той партии работали в пределах Скалистого хребта на Дыбинском гранитном массиве. Когда мы приземлились там и выгрузили их вещи, Шинкарь все освободившееся в вертолете место загрузил обломками и глыбами «дыбинских» гранитов, и мы полетели на свою территорию. В иллюминаторах, куда ни погляди – одни горы. Смотришь, и под тобой проплывают скалистые гребни и склоны, засыпанные песчаниками, алевролитами и черными сланцами. Но вот черноцветная толща Скалистого хребта сменилась пестрыми породами девона и силура – это был наш родной хребет Сетте-Дабан. Пролетая над какой-то горой, сложенной светлыми девонскими известняками, Шинкарь попросил летчиков зависнуть над каменной осыпью, и мы сбросили на нее все  «дыбинские» граниты.
- Зачем, Коля? - спросил я.
- Это мой гостинчик для Тараса, - подмигнул он мне. – Только никому не говори по-ка!
Через несколько дней мы вылетели в поле: Николай Семенович Шинкарь - за стар-шего, пятеро молодых специалистов: Сашки - Егоров, Бакланов, Рыжий и я, Васька Жур-ба, четверо горняков-рабочих, принятых в нашу геологическую партию на сезонную рабо-ту и «Пончик».
Прилетев  в поле, Татьяна получила у завхоза на складе спальный мешок, рюкзак, накомарник, резиновые сапоги и геологический костюм-спецовку 56 размера. В спецовку такого размера поместилось бы не меньше двух Татьян.
- Какая есть! – вздохнул завхоз, увидев, с каким недоумением она рассматривает куртку и брюки. – Размеры поменьше мужики уже разобрали.
Пару дней она почти не выходила из своей палатки, но когда появилась – мы ахнули! Перед нами предстала зеленоглазая красавица с изящной и привлекательной фигурой в какой-то сшитой на американский манер военной форме. Оказалось, что нашу простую, как мешок, геологическую спецовку цвета «хаки» она вручную всю перешила. Брюки выглядели теперь как джинсы с многочисленными накладными карманами.  Куртка также была  ушита по фигуре и заправлена в брюки. Под мягкой тканью этой куртки волнующе выделялись упругие девичьи груди.
Геологи, занимавшиеся заготовкой дров для бани, побросали топоры и пилы, дружно закурили и откровенно разглядывали Татьяну. 
- Вот это студентка у Семеныча! - восхищенно сказал Васька. – Мне бы такую! Мо-жет женился бы…
- Да-а, - протянул Сашка-Рыжий, - от такой глаз не отведешь! Эх…
Татьяна, не обращая на нас никакого внимания, прошлась туда сюда по базе, сходила к пекарне, взяла свежего хлеба. Отламывая корочку, она ела его и весело болтала о чем-то с нашим пекарем-завхозом. Потом пошла к реке.
- Гы-гы-гы, - засмеялся Сашка Бакланов, прищурив и без того узкие якутские глаза, - смотрите, мужики, - шеи не посворачивайте!
Переглянувшись, мы рассмеялись, и снова принялись за работу.
Но главным достоинством Татьяны оказалось совсем другое.
Через некоторое время мы узнали, что она считала своим долгом не только работу радиометриста в маршруте, в качестве которого она проходила геологическую практику, но еще чтобы геолог, с которым она вместе работает, всегда чувствовал рядом женскую заботу, внимание, всегда был сыт и доволен, а это при нашей полевой жизни – все равно, что быть у Бога за пазухой.
- Мама научила,  - как-то сказала она нам. - Если мужчине рядом с тобой хорошо, то и тебе всегда хорошо будет, доченька!
Когда Шинкарь, смеясь, рассказывал нам, что у них было на обед в маршруте – ни-кто не мог поверить! А судя по его рассказам, она готовила в маршрутах настоящий зеле-ный борщ с щавелем, пельмени с олениной, уху из пойманного тут же в реке хариуса, плов или суп-харчо с жаренными оленьими ребрышками, ягодный компот или кисель из смородины или голубики. День-то рабочий у нас по четырнадцать- шестнадцать часов, - вот она и старалась для своего геолога.
- А какие у нас сегодня были вареники с ягодой! – рассказывал нам Шинкарь, когда мы по вечерам засиживались у костра, и разговор заходил о маршрутах.
- Да врет он, как всегда! – видно было по смеющимся глазам Васьки Журбы. – Ну, как можно в маршруте вареники сделать?
- А чем-нибудь геологическим она в маршрутах занимается? -  смеясь, спросил Саш-ка Бакланов. - Или только еду готовит? Гы-гы-гы.
- Тань, что это? - спросил Шинкарь.
Он поднял лежащую под ногами речную гальку бордового цвета и бросил перед ней на землю. Татьяна небрежно попинала ее носком сапога.
- Бордовые алевролиты. Такие встречаются в девоне на трех уровнях: живет, фран, фамен - в тихийской, сегеняхской и менкюленской свитах.
Мы молча переглянулись: «Вот так «Пончик!»
- А какой у нас с Танькой сегодня чай был! С молоком и мятой. А компот с голуби-кой – просто сказка! – «пел» нам Шинкарь.
- Нет, так не честно, Николай Семенович! – сказал Сашка-Рыжий. – Мы, значит, в маршрутах на сухомятке перебиваемся, а Вы тут нам кулинарные байки о своей студентке рассказываете!
- Ну, спросите Таньку, если мне не верите! - смеялся Шинкарь.
- Тань, неужели это правда? - спросил Рыжий.
Татьяна только, улыбаясь, поглядывала на Шинкаря  и молчала.
- Жара стоит, - продолжает Шинкарь под общий хохот нашей компании, - есть со-всем ничего не хочется, а она наготовит всего и пристает: «Нет, Вы покушайте, покушай-те!

Однажды Шинкарь с Татьяной вернулись из маршрута за полночь. Были они какие-то странно молчаливые. Мы все уже давно были на стоянке, поужинали и ожидали их возвращения. Несмотря на белые ночи, исключающие вероятность того, что в этих горах можно заблудиться или сбиться с маршрута, возможность всяких недоразумений и непредвиденных случаев никогда  не исключалась.
- Николай Семеныч, вы что там месторождение нашли что ли, что так долго не воз-вращались? - спросил Сашка Егоров. Он улыбался, его узкие якутские глаза превратились в совсем тонкие щелочки. - Или снова поохотились?
Шинкарь присел на пенек у костра, закурил папиросу, выпустил облачко дыма.
- Да, пришлось поохотиться. Влёт одним выстрелом медведицу «снял».
Мы не ожидали такого ответа и молчали, ожидая продолжения рассказа. Шинкарь тоже молчал.
- На нас, правда, напала медведица! - сказала Татьяна. Она серьезно оглядела нас.
Геологи заулыбались такой детской серьезности «Пончика».
- Должно быть, медведице здорово не повезло, раз вы тут, - сострил Васька Журба.
- Эка невидаль, - медведь! Их тут немногим меньше, чем комаров! - добавил Рыжий.
- Ну, давай, Тань, не тяни, рассказывай, как вы ее погоняли, гы-гы-гы, - подхватил шутку Сашка Бакланов.
- Вам, конечно, смешно, - грустно сказала Татьяна, – а мне было не до смеха!
Она легонько постучала кулачком по голове прилегшую рядом Бурю.
- Буря-дура, - в задумчивости сказала Татьяна, а потом, будто стряхнув с себя эту за-думчивость, стала рассказывать.
- К обеду мы уже поднялись на вершину горы. Вокруг такие заросли кедрового стла-ника, что мы еле нашли баранью тропу, чтобы выбраться из него. И когда вышли на не-большую полянку, где в ямках была талая вода, решили пообедать. Жара стоит, комаров нету! Такая классная погода была, - ну, вы же знаете! Я готовлю обед, Николай Семено-вич, сидя в сторонке, описывает маршрут, Буря растянулась на ягеле под солнцем, дрых-нет. Вдруг она вскочила, бросилась в кусты стланика и с лаем умчалась куда-то. В тоже мгновение из кустов стланика выскакивает медведица, бросается прямо на Николая Семе-новича, ну и… он выстрелил!
Татьяна замолчала.
- Ну?  Дальше-то что? – спрашивает Сашка Егоров. Он почти никогда не брал в маршруты оружие, считая себя только частью якутской природы. «Это русские, - говорил он, - боятся тут всего, вот на них звери и нападают». – Николай Семеныч, ты же не промазал?
- Буря, дура, погналась, как оказалось, за медвежонком, – начал рассказывать Шин-карь. – Ему на выручку бросилась мамаша. Вылетает из кустов, а тут – мы! Я едва успел выхватить револьвер и выстрелить. Она уже была в прыжке на меня. Ну и вот... – он пых-нул дымом папиросы, усмехнулся, - лежу я под медведицей, - рухнула она на меня, как бревно...  я и понять ничего не успел, думал, убила и все. Но, нет - живой! Чувствую толь-ко ее тяжесть, резкий медвежий запах и то, что у меня все лицо залито чем-то теплым, липким. Лежу, боюсь даже шелохнуться. И медведица не шевелится. Ее голова лежит у меня на плече, медведица прямо накрыла меня всего. Да тяжелая такая – килограммов двести пятьдесят, не меньше! И вот, лежу я, уткнувшись лицом в ее шерсть, задыхаюсь уже. Когда понял, что она мертва, - еле столкнул ее с себя. Выбрался, смотрю, - Танька возле костра лежит. Склонился я над ней, похлопал по щечке. Она пришла в себя, посмот-рела на меня, – в глазах ужас, -  и в обморок. Я снова ее тормошу. Она придет в себя, как глянет на меня и снова в обморок. Еле привел ее в чувство! - рассмеялся Шинкарь.
- Да, Вам смешно! А каково было мне? – оправдывалась Татьяна. - Открываю глаза - все как в тумане, - и вдруг вижу… - что-то страшное, все в крови, склоняется надо мной... Медведица! О, ужас! Его съела, теперь – меня!
- А я сначала и не обратил внимания, - смеялся Шинкарь, - что весь в крови. Потом уже, когда разглядел медведицу, понял почему. Выстрелив, я попал ей в шею. Пуля пере-била позвоночник. Медведица была уже мертва, когда рухнула на меня, ну и залила меня всего своей кровью из раны, - он вздохнул и добавил. -  Маршрут пришлось бросить.
- А Буря-дурочка загнала медвежонка на лиственницу и довольна - сидит, лает на него, нас зовет. Даже на выстрел не прибежала,  - Татьяна сердито поглядела на собаку. – Я еле отстирала одежду Николая Семеновича.
Буря невозмутимо лежала рядом. Сытая, довольная, она жмурила глаза и слушала рассказ, поглядывая то на говорящих, то на пламя костра. Только недремлющие ее уши поворачивались туда-сюда, ловя неслышные нам ночные таежные звуки.
Мы похохотали над этим приключением, вспомнили и другие курьезные случаи из своей полевой жизни. Но усталость брала свое. Сумерки белой ночи уже стали отступать, начинался новый день. Теперь только спать. Через шесть часов снова в маршрут.
Я ушел в палатку, укладывался в своем уютном спальном мешке. Слышно было, что у костра кто-то еще смеялся, расспрашивая  о чем-то Татьяну, и ее девичий смех коло-кольчиком звучал в ночи.
«Когда б не меткий Колин глаз, мы не смеялись бы сейчас!» - подумал я, засыпая.

…Северное лето пролетает быстро. Мы исследовали уже огромную территорию. Каюр Ромка Хатмулин на пяти лошадях едва успевал перевозить с места на место наш от-ряд. С каждой стоянки мы делали по два-три маршрута и переезжали на новое место. За-держивались дольше только при находках руды.
Июль подходил к концу, приближалась очередь Шинкаря идти в отпуск, и он торо-пился поскорее закончить проектную геологическую съемку. У его жены – учительницы, летом была единственная возможность съездить в отпуск вместе с мужем. За их совмест-ную жизнь они почти никогда не проводили отпуск вместе – постоянно не совпадало: она могла только во время летних школьных каникул, а он только зимой, ранней весной или поздней осенью, но никак не летом  во время полевого геологического сезона. В нашей экспедиции почему-то запрещалось давать  геологам отпуска летом. Как-то так сложи-лось, что руководство экспедиции считало, что работаем мы летом, а зимой ничего не де-лаем, только пишем о том, что летом сделали. «Сами, мол, работали геологами, знаем!» Им, конечно, свысока было видней. Но в последнее время, после долгой и нервной тяжбы профсоюза с руководством экспедиции, все же удалось добиться, чтобы геологам разре-шили хотя бы по очереди брать отпуск летом: пол сезона один, затем другой. Таким обра-зом, двое из геологов одной геологической партии уже могли съездить летом в отпуск вместе с семьей. Даже не верится, что еще совсем недавно к этому относились почти как к предательству.
На очередной радиосвязи с базой экспедиции мы узнали, что из отпуска вернулся Тарас Сергеевич Татарченко, который теперь и сменит Шинкаря. Вертолет обещали при первой же погодной возможности. И хоть у нас была прекрасная погода, экспедиционный радист уверял, что у них идут проливные дожди. Что ж, при расстоянии между нами в двести километров это было вполне возможным.
Но скоро и у нас задождило. Мы сидели в своих палатках, когда послышался какой-то отдаленный, не ясный еще гул вертолета. Наша стоянка сразу оживилась.
Для геолога гул вертолета, как для моряка показавшаяся вдали кромка земли. Верто-лет - это почта,  письма родных, любимых, всевозможные гостинцы-посылочки, новости, о которых не узнаешь по радиосвязи, свежие продукты и все, что вдруг понадобилось и было заказано. Короче – это приятное событие в полевой жизни.
Низко пролетев над долиной под плотным покрывалом из облаков, наполовину за-крывших горы, и не сделав обычный облетный круг, вертолет плюхнулся на широкой речной косе прямо перед нашими палатками. Пока мы разгружали его и загружали пробы, заранее приготовленные для отправки в химическую лабораторию, Шинкарь, наскоро передал Тарасу Сергеевичу геологические дела, студентку Таньку и собаку Бурю.
- Тарас, ты только с Бурей без оружия в маршруты не ходи,  - сказал он шефу. - Она у меня - дура полная. Все звери вокруг - твои будут.
По усилившемуся гулу вертолетных винтов было ясно, что «борт» уже загрузили, и летчики готовы к взлету. Шинкарь торопливо собрал в палатке свои вещи, беспорядочно затолкал их в рюкзак. Татарченко с ухмылочкой наблюдал за ним, а потом не сдержав-шись сказал:
- Коля, ну ты хоть соври что-нибудь на прощанье!
Шинкарь посмотрел на него светлыми голубыми глазами и улыбнулся.
- Некогда уже, как-нибудь в другой раз. Ну, пока! – сказал он и крепко пожал шефу руку. – Да, кстати, ты всегда говорил, что меловых гранитов в Сетте-Дабане нет и быть не может, а я нашел. Это вот тут, - он показал пальцем место на карте. – Весь склон завален гранитами.
Татарченко только усмехнулся. Он был совершенно уверен, что никаких меловых гранитов в пределах хребта Сетте-Дабан нет и быть не может, но когда Шинкарь улетел, Татьяну о гранитах он все же спросил.
- Да, видели, - подтвердила она, вспомнив, как радовался Николай Семенович об-ломкам гранитов валявшимся на склоне горы.
- И эту научил! - покачал головой Татарченко. - Ну и Шинкарь!

Тарас Сергеевич, привыкший ходить в маршруты в одиночку, после рассказов о Танькиных кулинарных способностях, слышанных нами от Шинкаря, не мог поверить свалившемуся на него полевому счастью. Наконец-то он хоть по-человечески поест в маршрутах. Это не в одиночку консервы лопать! Он уже жил предвкушением вареников с голубикой, пельменей и борща с грибами. Вероятно забыв о своем высоком положении в партии, он смачно облизывался перед нами, рассказывая о клубнике, черешнях, яблоках и абрикосах, которыми он объедался в отпуске в мамином саду на Украине. А тут теперь он хоть оленины поест да хариуса малосольного.
Да, этого добра у нас было вдоволь. Яблочко бы хоть одно или помидор!
Собравшись в свой первый маршрут, Тарас Сергеевич не стал брать карабин. Мяса еще было достаточно, а с собакой медведей бояться нечего, решил он.
- А Николай Семеныч никогда без оружия в маршрут не ходил, - заметила ему Тать-яна.
- То - Николай Семеныч, а это - я, - ответил шеф.
Татьяна грустная пошла с ним в маршрут. Буря, не сразу поняв, что Шинкаря дей-ствительно нет, понурив голову, потрусила следом за ней.
- А с Николаем Семеновичем мы обычно сразу в гору поднимались, - сказала Татья-на, когда они свернули в долину ручья. - Гораздо легче со свежими силами утром в гору подниматься.
Татарченко промолчал. Даже не задумываясь ни о чем, он предложил ей как-то руку, чтобы помочь при подъеме на крутой скальный уступ перед водопадом.
- А Николай Семенович всегда относился ко мне, как к геологу, и я сама научилась взбираться на скалы.
Он отвернулся от нее и решительно полез на скалу. Не выбирая дороги, шел вперед, пока не забрался в непролазные тальниковые заросли.
Он остановился, решил по аэрофотоснимкам местности и карте определить, где они сейчас находятся, и выбрать хорошее место для подъема на водораздел. Татьяна, поправив висящий на груди тяжелый радиометр, стояла, смотрела на шефа и нетерпеливо ждала, когда же они пойдут дальше.  Тарас Сергеевич чувствовал, что под ее пристальным взгля-дом у него не получается быстро сориентироваться на местности, слишком много было тут мелких однообразных распадков и сплошные заросли  на склонах. Чтобы как-то снять затянувшуюся неловкость, он предложил разжечь костерок и попить чаю.
- А Николай Семенович всегда выбирал красивое место для чаепития, - ответила она, оглядевшись. - А тут что? Одни коряги!
- Дрова это, - буркнул Татарченко.
Он только сейчас заметил, что они стоят у распадка, по которому весной сошла снежная лавина,  все вокруг было похоже на свалку из переломанных деревьев.  На фото-снимках этого не было. Пришлось идти по ручью дальше.
День медленно набирал тепло. Утренняя прохлада все еще держалась в ущелье и не давала  того сладостного ощущения лета, по которому скучаешь долгой северной зимой. Татарченко шел, постукивая молотком по редким скальным выступам базальтов, туфов, известняков, замеряя углы падения пород и делая записи в полевой книжке геолога. Тать-яна была молчалива, задумчива и монотонно произносила: «Шесть, восемь микрорентген в час», - таков был измеренный ею радиоактивный фон горных пород.
Долина становилась шире, заросли закончились, ручей, как мурлыкающий кот, жур-чал среди каменных глыб. Татарченко залюбовался открывшимся перед ним цирком из базальтовых гребней в верховьях ручья.
- Ну что ж, вот тут и пообедаем, - сказал он.
Каково же было его удивление, когда Татьяна на обед достала обычную для всех остальных геологов банку говяжьей тушенки, сухари, сгущенку и чай. Он ожидал совсем другого, но виду не подал. Привычно разжег костерок из собранных сухих веток листвен-ницы, заварил пахучий индийский чай.
- А Николай Семенович чай  со смородиной любит, - задумчиво произнесла Татьяна. – В долине мы всегда со смородиной-каменушкой чай заваривали.
Словно ничего не слыша, Татарченко с аппетитом ел тушенку, расспрашивал ее о прошедшей без него половине полевого сезона, об учебе, о сегодняшнем студенчестве. Она отвечала коротко. Стараясь завязать разговор, он рассказывал ей всякие смешные ис-тории, которые происходили в прежних полевых сезонах. Татьяна молча слушала. Буря лениво долизывала брошенную ей банку из-под тушенки, как вдруг метрах в двадцати от них из кустов кедрового стланика вышел медведь, остановился, увидев людей. Как бы из-виняясь, что не туда забрел, попятился обратно в кусты. Буря тут же с лаем бросилась за ним.
- Видать, медведь с перепугу так рванул, что только пятки сверкают, - сказал шеф.
Татарченко смеялся, слушая удаляющийся лай. Он собрал свои вещи, надел рюкзак и, продолжая маршрут, стал рассказывать Татьяне о былых приключениях с медведями - ведь не было сезона, чтобы они не натворили чего-нибудь. Но лай почему-то стал при-ближаться. Через некоторое время Татарченко увидел бегущего к ним медведя. Следом за ним неслась Буря. Медведь, увидев людей, метнулся в кусты. Буря, слегка помедлив, сно-ва устремилась за ним в погоню.
Минут через десять Татарченко с Татьяной снова услышали приближающийся лай. Прямо перед ними из кустов стланика выскочил медведь. Ошалевший, ничего не понима-ющий, он пронесся мимо, не обратив на людей внимания, а следом, наседая на него и но-ровя ухватить за зад, мчалась Буря. В азарте она совсем не слышала, что ее наперебой зо-вут  Татарченко и Татьяна.
Шеф ничего не понимал.
- Что, она всегда так медведей гоняла? - спросил он Татьяну.
- Ну, она же, наверное, ждет, что Вы стрелять будете, вот и выгоняет его на Вас, – уже с испугом ответила Татьяна.
- Давай на дерево! Быстро! - скомандовал Татарченко, снова услышав приближаю-щийся лай.
Татьяна подбежала к лиственнице, подпрыгнула, обхватила ее руками и ногами и за-стыла.
- Я больше не могу! - жалобно пропищала она.
Лиственницы вокруг были высокие, стройные, без сучков, первые ветви были на уровне не менее пяти метров.
«Что же делать? Что делать? - металась в голове у Татарченко беспокойная мысль. - И как назло карабин на стоянке оставил, поленился таскать. Вот, дурак!» – ругал он себя.
А лай был уже рядом. Тарас Сергеевич, загородив собой девушку, стоял с геологиче-ским молотком в одной руке  и ножом в другой, чтобы отразить нападение зверя. В такой ситуации от медведя можно было ожидать чего угодно.
Медведь вывалился из кустов в пяти метрах от них, сел на задницу,  вертелся, отби-ваясь от Бури, и ревел. «Волосы становились дыбом от этого рева» - рассказывал нам по-том Тарас Сергеевич.
Они спрятались за дерево. Буря кружилась вокруг медведя, в упоенье заливалась ла-ем, недоуменно поглядывала то на Татарченко, то на Татьяну и все норовила укусить мед-ведя сзади. Но тот, переведя дыхание, снова бросился в кусты.
И тут Татарченко не выдержал и заорал:
- На базу! Побежа-ли-и!
А лай уже снова приближался...
- Ох,  давно я так не бегал! – смеясь, сказал он нам, когда мы вечером собрались у костра. – Все! Без карабина теперь – никуда! А Бурю-дуру завтра – на привязь, пусть сто-янку сторожит!

На следующий день Тарас Сергеевич во всеоружии двинулся в маршрут, и карабин свой проверил, и еды на двоих взял, - полагаться на Татьяну не стал. Буря, не понимая своего наказания, рвалась с привязи, и лаяла им вслед, но Татарченко был непреклонен. Он сразу же стал подниматься на водораздел, лез напролом сквозь кусты кедрового стла-ника и когда остановился передохнуть, Татьяна не глядя на него сказала:
- А Николай Семенович всегда сначала баранью тропу находил, и потом уж мы под-нимались по ней на гору.
Татарченко промолчал. Он отдышался и упорно полез сквозь кусты дальше. Татьяна побрела следом за ним.
Они поднялись на гребень водораздела. Тарас Сергеевич достал карту и аэрофото-снимки, долго рассматривал их, делая стеклографом на снимках какие-то пометки, что-то записывал в полевой книжке. Татьяна грустно смотрела вверх на вершину. Им предстояло пройти по гребню горы километров пять и затем спуститься в распадок. Она отметила, что светлые девонские доломиты тянутся вверх еще на пятьсот метров, а дальше были видны только базальты. Их темные остроконечные гребни отчетливо выделялись на фоне светлого неба. Над скалами быстро пролетали облака, ветер доносил пряный запах цветущего розового рододендрона.
Еще совсем недавно она не замечала крутизны подъема на вершину,  радовалась каждому окаменевшему в породах кораллу, рядом всегда была Буря, которую можно было потрепать по шерстке, от Николая Семеновича приятно пахло табаком, он улыбался и что-то говорил ей, шутил, а она  смотрела в его голубые глаза и внутренне трепетала от его голоса, от его улыбки, и боялась только, как бы он не заметил этого. Теперь все словно опустело вокруг, погасло.
Тарас Сергеевич собрал свои карты в полевую сумку, и они двинулись дальше.
- Что грустная такая? – спросил он, заметив ее задумчивость. – Наверное, медведей боишься? Не бойся, – весело сказал он, не дожидаясь ее ответа. - Со мной не пропадешь, но... горя хватишь!
Татьяна уже слышала от геологов эту шутку и не улыбнулась. А Тарас Сергеевич, стараясь хоть немного развеселить ее, стал рассказывать самые невероятные истории из полевых приключений с медведями.
- Вы знаете, - сказала ему Татьяна. – А Николай Семенович мне никогда не врал!
Татарченко опешил, поняв, что она ему не верит. Конечно, он немного приукрасил эти истории, - ну так, самую малость, - только чтобы веселей было, а все остальное было чистой правдой.
- Кто? Николай Семенович не врал? –  не находя слов, чтобы выразить свое возму-щение  такой ее доверчивостью к Шинкарю спросил  Татарченко. – Ну, ты даешь! Да он никогда и слова правды не сказал! - негодовал он. – И про граниты эти, - я уверен, - наврал, даже глазом не моргнул! И тебя подговаривал, наверное, чтобы сказала, будто вы их видели. Да?
Татьяна  молчала.
- Ну, ничего. Дойдем мы сегодня и до этих гранитов, - усмехнулся он. -  Покажешь их мне. Откуда тут могут взяться граниты!? - и Татарченко пошел вверх по гребню водо-раздела, уже не обращая внимания на свою загрустившую и далеко отставшую от него спутницу.
Они поднялись на самые кручи базальтовых скал, шли по гребню. С одной стороны была почти отвесная пропасть, с другой крутой каменистый склон. Они радовались, когда могли кое-где различить баранью тропу и хоть немного пройти по ней. Но тропа быстро терялась меж камней, и тогда приходилось чутьем определять, где можно было пройти. Спуститься со скал оказалось намного труднее, чем подняться на них. Но когда и скалы остались позади, Татарченко, едва увидев кусты кедрового стланика, сразу же сделал при-вал. Он быстро собрал сухие кедровые ветки и разжег костер. Достал из рюкзака заготов-ленную им на стоянке банку с маринованным мясом и приготовил шашлыки. Татьяна ту-шенку открывать не стала и от шашлыков не отказалась. Пока они ели, Тарас Сергеевич вскипятил чай, заварил его собранной тут же неподалеку мятой. Он наслаждался обедом.
- А Николай Семенович мятный чай с молоком любит, – сказала Татьяна и достала из своего рюкзака пачку сухого молока. - Хотите?
- Нет, - отказался Татарченко.
Он соскучился по полю и радовался каждому мгновению этого маршрута. Вокруг него были любимые им горы Сетте-Дабана, где-то далеко внизу шумел на водопадах ручей, в синей дали виднелась равнина Сибирской платформы.
- Ну, а теперь – к вашим гранитам! - сказал он, когда они закончили обедать.
- Вы что, не верите что там есть граниты? - спросила Татьяна.
- Если там есть граниты – я поверю, что Шинкарь никогда не врет!
- Граниты вон там, - Татьяна рукой показала на осыпь ниже по склону.
Татарченко важный и снисходительный пошел вниз по склону горы. Татьяна сняла радиометр и осталась ожидать его на гребне. Тарас Сергеевич, торжествующе поглядывая на нее, шел по каменной осыпи, потом остановился, озираясь вокруг, забегал туда-сюда по склону, поднимался наверх, спускался вниз...
Через два часа Тарас Сергеевич вернулся на гребень горы совершенно расстроенный. Он никак не мог понять, откуда здесь взялись граниты.
«Это невозможно! - говорил он сам себе. – Но я видел их собственными глазами, правда, не в коренном обнажении, но все же видел».
Он исходил все вокруг – коренных обнажений гранитов не было видно.
«Но не с неба же они упали сюда!? - спрашивал он себя. – Здесь все засыпано этой каменной осыпью».
- Тарас Сергеевич, Вы бы хоть раз поверили Николаю Семеновичу, и он бы перестал Вам врать! - сочувственно сказала Татьяна.
- Да ведь он неисправимый врун! - ответил  ей шеф. – Но, что удивительно - тут он  впервые не соврал.
- Вы действительно, как говорят о Вас, верите только своим глазам? – улыбнулась она.

На стоянку в тот день Тарас Сергеевич вернулся необычно возбужденный. Геологи сидели у костра, покуривали свои папироски.
- Я сегодня, хлопцы, в Сетте-Дабане граниты видел! - сказал нам шеф. – Представля-ете!? Это же сенсация! Это значит, что у нас тут могут быть месторождения тонкодис-перстного золота в карбонатных породах, такие же, как в штате Невада в Америке! Я столько читал об этом невадийском золоте и всегда думал, что нам  в Сетте-Дабане не хватает именно гранитоидного магматизма, чтобы могли сформироваться такие же,  как там, месторождения золота. А теперь... – он обвел нас горящими в свете костра глазами. - Всё, мужики, завтра все идем на поиски гранитов!
- А это не те ли граниты, - спросил я, - что Коля на вертолете с Дыбов привез?
Татарченко недоуменно уставился на меня.
- На каком вертолете?
- Мы же залетали в этом году на Дыбинский массив, -  говорю я, - и он там полвер-толета гранитами загрузил. Мы их высыпали вон на той горе, - я показал шефу на видне-ющуюся вдали гору. - «Зачем, Коля?» – спросил я его тогда. «А это мой гостинчик для шефа!» - смеялся он.
- Тарас Сергеевич, - Татьяна, улыбаясь, смотрела на него, - Николай Семенович ни-когда не врет, - и таинственно добавила, - но шутки любит.
Она встала и ушла в свою палатку.
- Хлопцы, - тихонько сказал нам шеф, - от Колиной собаки я уже избавился. И Тать-яну заберите кто-нибудь, ладно! Пускай остаток лета она кому-нибудь другому рассказы-вает, что Шинкарь любит, да что и как делает!
Мы только радостно переглянулись.

Вернувшись с отпуска, Шинкарь рассказывал нам, как он с женой съездил на свой родной Урал, как они сплавлялись там по горным рекам, рыбачили, собирали бериллы, топазы... Шинкарь давно говорил нам, что еще со студенческих лет знает  на Урале одну речку с россыпью изумрудов и давно мечтает сплавиться по ней. Он достал из кармана крупные зеленые кристаллы и показал нам.
- Ух, ты! - только и смогли сказать мы, любуясь природными гранями кристаллов и чистотой их цвета.
- На базаре купил, наверное? - иронично спросил Шинкаря Тарас Сергеевич, разгля-дывая очередной изумруд.
- Ну, а как было не купить их, - смеясь, ответил Шинкарь, - если там по дешевке продают драгоценные камни. Этот я за червонец купил, этот за сотню...
- Рублей? - спросил шеф.
- Баксов!
Я смотрел на Шинкаря и видел, что его «понесло». Он уже не мог остановиться. Он откровенно врал.
 
Когда мы шли после работы домой, спросил я его:
- Зачем ты это делаешь, Коля?
- Что ты имеешь в виду?
- Эти сказки твои про драгоценные камни… что ты их на базаре купил.
- Ты знаешь, - ответил Шинкарь, - когда мне верят, я не могу и слова соврать. Но ес-ли говорю правду и вижу, что не верят... Я не знаю, как это происходит, но что-то во мне, - независимо от меня, - тут же переключается... и я говорю то, что от меня хотят услы-шать. Прямо, «внаглую» вру и только удивляюсь - всему верят! Ну, - думаю, - и получайте то, что хотите!
- Что-то я не заметил, чтобы ты меня, например,  хоть раз обманул.
- А какой интерес тебя обманывать? – рассмеялся Шинкарь. - Ты же всему веришь!



Розыгрыш


- Александр Ильич, я больше не могу там работать! – заявила Рита Тычева, едва вой-дя в палатку начальника нашей геологической партии. – Даже в инструкции написано, что одиночные маршруты в горах запрещены! Почему я должна работать одна?
Она нервно достала папиросу «Беломора» и закурила. Мы, четверо Сашек, - бывалые уже геологи, второй сезон пошел, - были в палатке начальника и теперь с любопытством ждали, что же последует дальше.
- В конце концов, я ведь женщина, и мне просто страшно! Этот медведь приходит к моей палатке каждую ночь, ходит вокруг, рычит, а я сижу до утра с револьвером в руках и не могу сомкнуть глаз, - выпалила она и только после этого обратила внимание, что в па-латке все замерли и смотрят на нее.
У Риты это был первый самостоятельный полевой сезон, и, видимо, она с энтузиаз-мом молодого специалиста решила отстаивать свои права. Мы не могли скрыть, как смешны были нам ее откровенно женские претензии.  Прищурив глаза от папиросного дыма, Рита неприязненно посмотрела на нас.
Это была невысокая полногрудая женщина лет двадцати пяти, язвительная и желч-ная как и большинство дам, обделенных мужским вниманием. Она не была красавицей. Бледно-голубые глаза на сильно загорелом лице, нос горбинкой, в уголке бесцветных губ - неизменная папироса «Беломора». Из-под повязанного на голове платка выбились светлые пряди волос, старая матросская тельняшка была небрежно заправлена в брюки геологической спецовки, на ремне с одной стороны висел револьвер, с другой якутский охотничий нож. Выглядела она как настоящий разбойник с какого-нибудь пиратского корабля. Рита гордилась своим питерским университетским образованием (надо сказать очень даже хорошим), свысока поглядывала на нас, окончивших лишь геологоразведочные техникумы или какой-то там, как она говорила, «задрипанный» Якутский университет. А мы не могли воспринимать ее серьезно. Ее полное пренебрежение к своему внешнему виду в сочетании с гордостью столичной женщины только смешило нас. Мы постоянно посмеивались над ней. К себе Рита требовала от всех совершенно официального обращения по имени и отчеству, не допуская никакого панибратства, но ее требование выполнял только Александр Ильич Воронцов - начальник нашей геологической партии. А мы, увидев однажды ее подпись «Маргаритычева», называли ее не иначе, как только «Маргаритыч». Она злилась, но ничего не могла поделать.
- Что Вы предлагаете, Маргарита Николаевна, чтобы я пошел работать с Вами или кто-нибудь из наших геологов? – спокойно спросил ее Воронцов.
Он указательным пальцем приподнял над бровями край своей видавшей виды широ-кополой фетровой шляпы и посмотрел на Риту. Она смутилась под взглядом этого краси-вого и сильного сорокадвухлетнего мужчины. Его голубые глаза по-мальчишечьи озорно смотрели на нее из-под белесых бровей, в густых пшеничных усах и бороде пряталась улыбка.
- Вы же знаете, - продолжал Воронцов, - что у нас на пятнадцать геологов всего шесть студентов, приехавших на практику. Ну, посудите сами: геологическая съемка без радиометрии не проводится, поэтому четыре человека я оставил в съемочном отряде ра-диометристами. Два техника-геолога заняты на шлиховом и донном опробовании ручьев, им нужны промывальщики – двух студентов я отдал им. Вот и все! Один рабочий принят пекарем на базу - стар он в маршруты ходить, на пенсии уже давно. Завхоз - такой же. А больше в поселке не нашлось желающих бегать по нашим горам за мизерную зарплату маршрутного рабочего. И потом, Маргарита Николаевна, сначала Вы просите поставить Вам палатку в пяти километрах от базы, чтобы в маршруты было ближе ходить, а теперь Вам рабочего, то бишь охранника, подавай... Где же я его возьму?
Воронцов замолчал.
- Но ведь страшно! - жалобно сказала Рита. Она обречено опустилась на стоящее у стола полено и снова закурила.
- Подумаешь, медведь! – сказал Сашка Рыжий, бесшабашный парень с копной ярко-рыжих волос на голове. - Что же нам теперь всем по двое ходить, чтоб не страшно было?
Половина геологов нашей партии действительно работала в одиночку, а северная часть хребта Сетте-Дабан на речке Менкюле, где мы проводили геологическую съемку, была излюбленным медвежьим краем. Я не знаю, есть ли еще в Восточной Якутии места, где можно было бы увидеть столько медведей. Они встречались повсюду: в долинах рек и каньонах, на чистых луговых склонах гор, в непролазных зарослях и на скальных верши-нах. Но к ним понемногу привыкаешь и принимаешь уже, как естественную и неотъемле-мую часть окружающей среды, как не желанных и не очень приятных соседей.

- Маргаритыч, ты же при оружии, - продолжил Рыжий, – как только медведь придет – пали в него из своего револьвера! Он с перепугу такого деру даст, что ты его больше и не увидишь, и не услышишь.
- Скажи ему: «Мишка, уходи!» – серьезно сказал якут Сашка Егоров, - и он уйдет. Я всегда так делаю.
- А Бакланчик спит себе каждый день под кустами кедрового стланика и ни о каких медведях не думает. А, Сашка? – Воронцов, смеясь, глянул на якута Сашку Бакланова. Недавно Воронцов отправил всех нас в маршруты, а сам задержался на базе - в тот день начальник экспедиции проводил совещание по радиосвязи. А когда пошел Воронцов в маршрут, в кустах кедрового стланика наткнулся на спящего Сашку Бакланова. Тот, свер-нувшись калачиком на солнышке, спал, досматривал свой сладкий утренний сон, и ника-кой медведь не был ему страшен. Бакланов только стыдливо и виновато улыбался.
- И откуда там медведь взялся? – удивленно спросил Воронцов. – Там же горняки неподалеку взрывные работы ведут, взрывы каждый день с утра до вечера.
- Недавно каюр подранил у них возле стоянки огромного медведя, - сказал я. - Тот стащил у горняков мешок с консервами. Взял в охапку и унес. Но сначала, наверное, не-много порвал его, так как банки с тушенкой и сгущенкой всю дорогу из мешка сыпались. По этим банкам каюр и пошел вслед за ним. А когда увидел медведя на берегу реки и как он давит лапами банки и облизывает выдавленную из них сгущенку,  пальнул по нему картечью. Медведь удрал и вот ходит теперь, наверное,  к Рите со своей обидой.
- Санька, - обратился ко мне Воронцов, - сходи, посмотри: что там и как? - ты ведь неподалеку там каждый день бываешь.
- Ильич, что же мне всю ночь там сидеть, чтобы убедиться в чем-то? - недовольно пробурчал я.
- Ничего, завтра отоспишься, - усмехнулся Воронцов. - Выходной даю. Да и не съест тебя Рита, не бойся.
- А я и не боюсь. Чего мне бояться?
- Ну, вот и сходи.
В палатку вошел наш пекарь, черный, как цыган, бородатый мужик лет шестидесяти пяти, сказал Воронцову, что хлеба на две недели он уже напек, можно забирать для оче-редного дальнего захода. Съемочный отряд геологов во главе с Воронцовым после не-дельного отдыха снова собирался уйти с базы на месяц в самую дальнюю высокогорную область хребта Сетте-Дабан.
Рита поняла, что большего она тут уже не добьется, молча докурила папиросу и ушла.
Пекарь, примостившись на освободившееся полено, остался послушать «о чем гео-логи болтают».
- Что девку-то обидели? Грустная такая ушла. А, хлопцы? - спросил он.
Узнав о Ритиной проблеме, рассмеялся и со знанием дела сказал нам:
- Эх, пацаны-пацаны, вы еще молодые, бестолковые. Мужика ей захотелось! А вы - «медведь, медведь»! Мне бы ваши годы – я б ее от всех медведей спас. Посмотрите, какая девка - сок чуть не брызжет!
- В твои годы, Тимофеич, и Баба-Яга - красавица! - сказал ему Сашка Рыжий.
- А они, эти некрасивые, - пекарь поглядел на нас вспыхнувшими огнем глазами, - в постели так хороши бывают, что душу за нее заложил бы, на край света пошел бы и кра-савиц тебе никаких не нужно будет, все отдашь, чтобы только вновь с ней побыть.
Мы затихли, удивленно глядя на нашего пекаря: «Вот так дед!»

Получив от Воронцова маршрутные задания, мы вышли из палатки.
- Сань, ну если она действительно соблазнить тебя вздумает, разыграй ее немного, - напутствовал меня Рыжий, – сделай вид, что ты не догадываешься ни о чем. Посмотрим на нашего Маргаритыча с этим ее «медвежьим соблазном». Я бы и сам сходил, - уж очень хочется ее разыграть, - да мне она ни за что не поверит.
- Да, разыграть Маргаритыча – это будет действительно умора! - поддержал его Ба-кланчик.
Я стал возражать, но хлопцам так понравилась эта идея, что они уже дружески по-хлопывали меня по плечам, благословляя на этот розыгрыш.
- Это ж только шутка, Сань! – не унимался Рыжий. - Не относись к этому так серьез-но. Тебе-то только и надо будет, что понаблюдать за происходящим. Обхохочешься, наверное.


На следующий день, закончив к обеду документацию горных выработок, я пошел в свой обычный маршрут. Горный отряд, которым я руководил в качестве прораба-геолога, проводил буровзрывные работы  в шести километрах от нашей базы. Воронцов нашел там медную руду в девонских песчаниках, и теперь мы оценивали это месторождение. В тече-ние месяца я ежедневно ходил на  участок, медвежьи следы видел повсюду, но ни разу не встречался с самим медведем. Иногда мне даже хотелось оставить ружье на базе, чтобы не таскать целыми днями эту тяжеленную бандуру, но, вспомнив, как однажды, будучи без ружья, я встретил за день пятерых медведей и такого страху натерпелся... «Нет, уж! – рассуждал я. - На медведей приятно смотреть в кино, но когда встречаешься с ними в горах один на один, да еще и безоружный... - приятных ощущений почему-то не появляется».
Мне нравился мой участок, я  был увлечен его изучением. Рудовмещающая геологи-ческая структура разбита разломами на блоки. Блоки горных пород были смещены отно-сительно друг друга, отчего рудные горизонты, и без того засыпанные каменистыми осы-пями, постоянно терялись. Чтобы найти их и задать новые горные выработки, я буквально исползал весь этот участок и показал на карте все смещения по этим разломам. Теперь горные выработки точно вскрывали рудные горизонты. Геологическую карту участка я «отрисовал» с такой детальностью, что Воронцов, вернувшись на базу после первого ме-сячного захода и знакомясь с результатами работ, долго смотрел на нее и молчал. Потом только спросил: «Все это я могу увидеть на местности?» «Естественно!» - ответил я. Во-ронцов взял мою карту и ушел на участок. Вернулся вечером и, улыбаясь, сказал: «Сань-ка, вперед  и с песней!»

На моем участке во впадине меж двух гребней гор было озеро Чугучан. В кристально чистой воде отражались небо, белые облака и окружающие озеро черные базальтовые скалы. Каждый раз, изнывая в маршруте от жары и обливаясь потом, я смотрел на него с вершины водораздела, и мне хотелось поскорее спуститься вниз, искупаться, поплавать. А спустившись, я так ни разу и не нырнул в него. Вода была обжигающе холодной, в ней можно было только слегка поплескаться - и все.
Закончив свой маршрут, я подошел к озеру, обмылся ледяной водой и направился  к Рите. Ее палатка стояла в двух километрах от озера у белых скал. Рита проводила там ми-нералого-петрографические исследования медистых песчаников и базальтов. Ходить на участок работ каждый день с базы, как я, она не захотела, но и жить по соседству с наши-ми горняками тоже отказалась. И хотя это были хорошие, знающие свое дело  работяги, и относились к ней с неподдельным уважением, она воспринимала их только как зэков - каждый из них, к сожалению, имел за плечами как минимум две судимости. И вот теперь начались проблемы - одна она не может работать. «Ну что ж, посмотрим, что там!» - усмехнулся я, направляясь к Ритиной палатке.
Я шел по пологому склону, лавируя между кустами кедрового стланика. Кусты были широкие, разлапистые, высотой почти в человеческий рост. Стланик цвел, и в воздухе стоял насыщенный смолистый аромат. При малейшем прикосновении к веткам стланика, пыльца сыпалась с цветущих почек желтыми облачками. Я шел  быстро, глаза автомати-чески выбирали среди кустов просветы и едва заметные звериные тропы, и вдруг в пяти метрах  впереди от меня из-за куста кедрового стланика встал медведь. Темно-коричневый, почти черный, он поднялся на задних лапах во весь свой могучий рост. Я ви-дел его всего лишь одно мгновение - и он исчез. В обступившей меня тишине не прозву-чало ни шороха, ни хруста ветки, ничто не шелохнулось, будто никакого медведя и не бы-ло. Я стоял, чувствуя, как гулко бьется сердце в груди, и с удивлением отметил, что держу в руках ружье, готовый в любой момент выстрелить, и даже не могу припомнить, как и когда снял ружье, висевшее у меня за спиной.
Постояв так пару минут, я обошел куст стланика. - Никого! Зная эту медвежью осо-бенность бесшумно растворяться в зарослях, я забросил ружье за спину и пошел дальше.
«Наверное, это и есть Ритин медведь, - подумал я. – А не маленький! Куст стланика - чуть меньше моего роста и медведь за ним  почти по пояс был виден».
Медведей я не боялся. Зная возможности моего двуствольного ружья двенадцатого калибра, я  мог быть относительно спокоен при встрече с медведем. Сила, с которой пуля останавливала бегущего на меня зверя, породила во мне уверенность в своей защищенно-сти и жалость к этому зверю, так же уверенному в своей силе. Медведь тут хозяин, это его территория. Но она и моя тоже!
Вскоре я подошел к ручью, у которого стояла маленькая двухместная палатка. Рита была уже дома. Она сидела у костра, просушивая мокрые волосы, курила и что-то записы-вала в тетради.
- Привет, Рита!
- Привет! А я думала ты уже не придешь, - усмехнулась она. - Чай будешь пить? Ужин я еще не готовила, только недавно вернулась из маршрута.
Она говорила с интонацией, легко выдающей в ней коренную ленинградку. Именно по такой своеобразной интонации в произношении и узнаются москвичи,  новгородцы,  пермяки, питерцы.
- Я бы выпил кофе, - как бы между прочим сказал я, зная, что у Риты есть и кофе-молка, и турочка-кофеварка, и кофе в зернах (страшный дефицит! «Мама прислала», - об-молвилась она перед полем), и то, что она иногда  устраивает себе этакие маленькие праздники с кофе. Из ее палатки еще на базе я пару раз чувствовал запах настоящего мо-лотого кофе.
- Кофе потом, после ужина, а сейчас давай чаю попьем!
Я снял ружье, прислонил его к молоденькой лиственнице, сбросил рюкзак и сапоги. Босой сходил к ручью и  с наслаждением побродил в холодной воде. Затем вернулся к ко-стру, прикурил от горящей ветки сигарету и с удовольствием сделал первую затяжку.
- А ты неплохо устроилась, - сказал я, присаживаясь у костра.
Палатка стояла на небольшой опушке среди зарослей кедрового стланика, перед ней, журча, тёк небольшой ручей, за которым стеной возвышались белые гипсовые скалы. Размытые водой породы причудливыми коралловыми ветками лежали в ручье, некоторые из них украшали полянку перед палаткой Риты.
За чаем и за ужином, за разговорами о геологии участка и в воспоминаниях о наших студенческих годах прошел вечер. Близилась полночь. Мы сидели у костра. От его пламе-ни сумерки белой ночи казались совсем темными. Говорить уже ничего не хотелось. Я понял, что надо уходить.
- Ну, вот видишь, Рита,  и никакого медведя нет! - сказал я. – Так что, пойду я домой.
- Так медведь приходит, когда сидишь в палатке, - быстро сказала она, словно боясь, что я сейчас уйду. – Пойдем в палатку!
«Началось! - усмехнулся я про себя. – Спектакль под названием «Соблазн». Действие первое. Может, действительно прав был пекарь, говоря, что ей мужика захотелось? Ну, нет, дорогая! Я еще не дошел до того, чтобы ты показалась мне желанной».
- Ну что ж, - пряча усмешку, сказал я, - пойдем в палатку. Может, все-таки кофе уго-стишь, пока твоего медведя ждать будем.
Мне очень хотелось «расколоть» ее на кофе.
- Ладно, - согласилась Рита, - спать все равно не придется, давай хоть кофе попьем.
Я взял ружье, и мы зашли в палатку. Уютное, хорошо обжитое женское жилище: толстый спальный мешок на невысоких бревенчатых нарах, жестяная палаточная печка, небольшой столик, на котором  в «коралловом» подсвечнике стояли свечи, рядом лежала книга и какие-то женские штучки. Но для двоих палатка была уже тесновата. Я затопил печку, тепло быстро наполнило палатку. Рита сняла кроссовки, забралась на свой спаль-ник, предложила мне сесть рядом. Она сняла с себя куртку и осталась в джинсах и корот-кой белой майке, плотно облегающей ее большие груди. И хоть я старался не смотреть на них, они почему-то все время мелькали передо мной в этой тесной палатке, и от них исходил такой нежный и притягательный аромат теплого женского тела.
«Не соблазнишь! Даже не надейся!» - усмехнулся я.
Рита сварила  в турочке душистый кофе, разлила его по кружкам. Я маленькими глотками пил этот божественный напиток,  наслаждался им, как вдруг она схватила меня за руку и едва слышно прошептала:
- Пришел! Слышишь, ветка хрустнула?
Она прижалась грудью к моему плечу, вся напряглась, замерла, словно действитель-но вслушивалась в ночную тишину.
«Так,  - смеясь про себя, отметил я, -  началось! Действие второе».
- Тебе это показалось, - как можно спокойнее сказал я и отстранился от нее.
Я совершенно не слышал никаких звуков, но чтобы не рассмеяться и не выдать себя, взял ружье и вышел из палатки.
Вокруг была тишина. Ни звука. Только мягко журчал ручей. Скальные гребни окрестных гор отчетливо чернели на оранжево-зеленом фоне гаснущего неба. В опустив-шихся на землю ночных сумерках заросли кедрового стланика сливались в сплошную темноту. Я подбросил толстых поленьев в костер перед палаткой и вернулся назад: «Сей-час начнется Действие третье» - сказал я себе. В душе я уже хохотал, представляя, что сейчас будет.
- Может, ты все это придумываешь? – сказал я Рите, вернувшись в палатку. Мне хо-телось, чтобы она прекратила эту игру. - Мышь пробежит, ветка хрустнет, а тебе уже ка-жется, что медведь пришел. Девчата, они же всегда трусихами были!
- Так он же еще и рычит! Понимаешь? – шепотом сказала она. Ее лицо раскрасне-лось, груди волнующе поднимались при дыхании. В этот момент она показалась мне даже красивой.
Я улыбнулся. Я ей не верил. «Ну и актриса! – думал я. - Похоже,  что  ты действи-тельно тянешь время, чтобы за полночь сморить меня сном и уложить к себе в постель. А играешь прямо профессионально! Только зачем же меня медведем пугать?»
 Я прислонил ружье к брезентовой стене палатки и, едва сдерживая улыбку, допил свой уже остывший кофе. Словно устав сидеть, Рита прилегла на спальник и все крути-лась на нем, не находя себе удобного места. Мне тоже хотелось спать, и я теперь только и думал, что зря я сюда вообще пришел. Зачем мне все это нужно? Там, на базе, в тепле мо-ей уютно обустроенной палатки так хорошо, я бы лежал сейчас в своем спальном мешке, читал бы при свечах рассказы О. Генри, а тут...
Тепло палатки расслабляло. Словно пытаясь уснуть, Рита закрыла глаза. Я видел, как подрагивают ее ресницы и знал, что она не спит. Она никак не могла успокоиться, переворачивалась с бока на бок, но как бы она ни ложилась, все равно прижималась ко мне, вздрагивала и отстранялась. Понимая, что мы не сможем просидеть так всю ночь, что усталость все равно уложит нас рядом, я решил уйти.
- Эти бессонные ночи сделали меня совсем  слабой, - сказала Рита. – Мне кажется, я бы сейчас просто провалилась в сон.
Словно засыпая, она расслабилась и прижалась ко мне. Постель не была рассчитана на двоих. Жар, исходивший от ее тела, я почувствовал даже через плотную ткань моей спецодежды. «Так! Третье действие подходит к концу, - сказал я себе. - Надо заканчи-вать».
- Ладно, пойду я, Рита. Спи.
- Нет-нет, не уходи! – встрепенулась она. - Посиди еще. До рассвета всего два часа осталось.
Вид у нее был такой сонно-постельный и такой по-женски теплый и притягательный, что я на мгновение усомнился в своей стойкости. «Ну вот, от нашей гордячки Риты не осталось и следа – в постели все женщины одинаковы, - подумал я. – Но, нет! Все! Хватит! Игра закончена. Занавес. Я пошел домой».
Я уже хотел встать и в это мгновение услышал рядом с собой такой страшный, кло-кочущий медвежий рев, что мурашки  разбежались у меня по всей коже,  а волосы на го-лове, казалось, встали дыбом! Ощущение было такое, что медведь стоит прямо у меня за спиной за тонкой брезентовой стенкой палатки. От парализовавшего меня медвежьего ре-ва я не мог даже шелохнуться, потом почти бессознательно схватил ружье и сидел, до бо-ли сжав его руками, готовый выстрелить на любое движение, на любой шорох. В мертвой тишине просидели мы так несколько минут. Безмолвие опутало все вокруг.
Я осторожно вышел из палатки с ружьем наизготовку. Из ночных сумерек на меня молчаливо смотрели белая скала, темные кусты кедрового стланика и черные базальтовые кручи окрестных гор. Я вытащил из ружья пулевые патроны и, в надежде хоть как-то напугать зверя,  дробовыми зарядами выстрелил в разные стороны по кустам кедрового стланика, в которых он мог затаиться. Стланик безропотно принял в себя дробь, но так и остался нем. Постояв немного, я вернулся в палатку. Рита сидела на спальнике, двумя ру-ками держала свой револьвер, в ее глазах застыл страх. И тут я посмотрел на нее совсем по-другому. Я вдруг увидел ее маленькой, беззащитной и в то же время такой смелой - она столько дней боролась здесь со своим страхом, только чтобы оставаться независимой и гордой! «Вот тебе и Маргаритыч! - подумал я, немного успокоившись. - А давненько я не испытывал таких острых ощущений. Я тут, как дурак, сидел, посмеивался над ней, а сам со страху чуть не помер!»
Улыбка тронула мои губы.
- Не бойся! – стараясь казаться веселым, сказал я Рите. - Он теперь, наверняка, тако-го дёру дал, что больше сюда не вернется!
Следующие полчаса показались мне вечностью. Я все поглядывал на часы, а они как будто остановились. Тишина белой ночи была гнетущей, говорить ничего не хотелось. Но усталость брала свое, клонила в сон, и когда мои глаза уже готовы были сомкнуться, невдалеке от палатки снова раздался страшный медвежий рев, раз, другой, третий...
Словно сбрасывая с себя путы парализующего страха, я выскочил из палатки и вы-стрелил в сторону этого рева одним жаканом, второй оставляя на всякий случай  в стволе. Вокруг была все та же звенящая тишина. Спустя несколько секунд невдалеке от палатки я услышал сердитое медвежье ворчание. Тут же выстрелил туда и перезарядил ружье.
И снова тишина.
Я зашел в палатку. Рита по-прежнему сидела, крепко сжав руками револьвер. Ее трясло от волнения. Я протянул ей сигарету, мы закурили.
- Саша, он до рассвета так ходить будет, еще часа полтора, пока солнце не взойдет, - сказала она, совсем поникнув.
- Как же ты тут жила целую неделю?
- Вот так и сидела, и тряслась от страха, а сказать, что боюсь - стыдно было. Я же - геолог!
«Ладно, поиграли и хватит», - подумал я, а  Рите с напускным спокойствием сказал:
- Собирайся, пойдем на базу! Хоть немного поспим там, чем тут сидеть и медведя твоего ожидать. Завтра каюр перевезет твои вещи и палатку на стоянку горного отряда. Мужики там после этого медведя ангелами тебе покажутся.
Мы быстро собрались и ушли. Движение придавало уверенности. Это было уже не пассивное сидение и ожидание. Я был возбужден, кровь ощутимо текла в моих жилах, я весь превратился в зрение, слух, обоняние, шел, чувствуя в себе что-то звериное, и это чувство нравилось мне. Это была готовность в любой момент сразиться, защищать себя - древний инстинкт самосохранения, доставшийся нам в наследство от предков и затаив-шийся в нашем сознании. И все же, мне все время казалось, что этот медведь провожал нас до самой базы, казалось, что я всем своим существом чувствовал его присутствие то сзади за спиной, то сбоку, то впереди.
Только подойдя к базе, я оглянулся назад в темные сумерки и  стал хохотать. Рита, уже дружески улыбаясь, смотрела на меня.
- Ты знаешь, - признался я ей, - я думал, ты меня соблазнить хочешь. «Ну и  актриса, - смеялся я над тобой, - играет почти неподдельно!»
- Я знаю, Саш. И хоть мне было вовсе не до смеха, все же хотелось посмотреть, как свою роль сыграешь ты.


Недотрога


   Маршруты с геологической базы всегда дальние. Обычно пять-семь километров занимает только подход к началу маршрута. Идешь, этак, утречком пару часов по долине реки, гуляешь. Затем километров пять сам геологический маршрут – это подъем по рас-падку или по склону на водораздел высотой полторы тысячи метров, затем собственно «прогулка» по скалистым вершинам хребта Сетте-Дабан, ну и спуск в долину. Эта часть дня занимает часов десять, она документируется геологом в полевой книжке, где он опи-сывает все, что видел: горные породы, складки, разломы, руду.  За эту часть дня ему пла-тят зарплату. Ну и затем километров восемь – возвращение на базу. В общем, за день так «нагуляешься», что к вечеру еле ноги домой тянешь.
На базе нас было двое: я да завхоз-радист, цыганковатый на вид дед, всю жизнь про-работавший с геологами промывальщиком. Теперь он на пенсии, но жить без геологии, - как он говорит, - не может. Дел у него было немного: раз в неделю хлеба напечь, да к приходу на базу горняков баньку истопить. От безделья завхоз целыми днями рыбачил и неизменно по вечерам дожидался моего возвращения, чтобы свежим малосольным  сигом побаловать, ну и  поговорить «за жизнь» - уж очень он любил это дело. Я же занимался поисками  и оценкой золота на участке в пяти километрах от базы, руководил буровзрыв-ными работами. Начальник нашей партии, Александр Ильич Воронцов, нашел здесь в прошлом году, и теперь мы вскрывали канавами золотоносные кварцевые жилы. Рабочие-горняки постоянно ждали от меня все новых и новых мест проходки горных выработок, и поэтому, чтобы найти эти места, «гулять» по горам мне приходилось много. Тяжесть пер-вых маршрутов, конечно, уже отступила.  Постоянно увеличивая своему телу нагрузку, я чувствовал, как сгорают во мне жировые запасы, накопленные за долгую зиму стараниями моей женушки. Это физически ощутимое в теле горение было приятным. С каждым днем бегать по горам становилось все легче. Через месяц я уже носился по ним, как молодой конь. Азарт открытия подстегивал меня. И все же к вечеру усталость брала свое. Рюкзак с рудными пробами тяжелел с каждым километром, предательски тянул к земле и я неизменно ругал себя за жадность, что набрал столько проб. На базу я каждый раз возвращался, едва волоча ноги.
А съемочный отряд во главе с Воронцовым (это восемь геологов, четверо студентов-практикантов и каюр с десятью вьючными лошадьми) «гулял» в это время по всей нашей территории. Территория не то чтобы очень большая, всего две тысячи квадратных кило-метров, но все же и не маленькая. И шефу просто не терпелось поскорее изучить ее всю, «отрисовать» геологическую карту и найти то самое золото, ради которого мы сюда и приехали. Ему не верилось, что оно уже найдено. И потому работали геологи-съемщики, судя по разговорам на радиосвязи, без выходных. Только дождь мог принести им долго-жданный отдых от маршрутов, но погода стояла классная и «пахали» они тоже классно.
И все же вчера Воронцов сообщил, что продукты у них закончились и сегодня их от-ряд возвращается на базу. Он наказал завхозу истопить баню, напечь побольше хлеба, ну и для души чего-нибудь приготовить. Завхоз даже обиделся. Он и без напоминаний знал, что надо делать, но радости своей не скрывал, давно ждал их.

   В тот день я как обычно едва тащился из своего маршрута. Еще издали я почув-ствовал запах конского пота. Все ясно. Съемщики уже вернулись. Вскоре  увидел спутан-ных и отпущенных пастись лошадей, затем палатки, дым над баней и маленькие фигурки людей, снующих по базе.  Забыв об усталости, я прибавил шагу.
После долгого отсутствия геологи чувствовали  себя на базе, как победители в окку-пированном городе - громкие разговоры, хохот, звон посуды. Еще недавно сиротливо сто-ящие палатки быстро обживались,  из печных труб валил дым. Жизнь бурлила. Запах жа-реного мяса и копченой рыбы доносился от кухни. Это завхоз сдал «победителям» все свои заготовки.
- Побалуйтесь-побалуйтесь, ребята, - приговаривал он, - наголодались в заходе, заго-нял вас там Ильич. Вон какие стройные вернулись.

 Воронцов и наш старший геолог Коля Шинкарь сделали первую ходку в баню и за-тем уединились в избушке завхоза. Запах спелой браги тут же поплыл по базе. Нас, «пацанов», они еще в свою компанию не звали, да нам и не до того было. Пока «старички» за кружкой браги вспоминали свою молодость, мы не спеша веселой компанией молодых хлопцев парились в баньке, парились долго, обстоятельно, с удовольствием, пока нас не пристыдили и не выгнали оттуда отчаянно заждавшиеся девчонки.
 После полуночи моя четырехместная палатка была полна народу. Ко мне пришли поболтать мои друзья-геологи, молодые, неженатые еще, хлопцы: якуты Сашка Егоров и  Сашка Бакланов, хохол Сашка-Рыжий и одессит Васька Журба. Как будто мы не нагово-рились в бане! Их прямо распирала жажда сегодня же поделиться со мной всеми своими впечатлениями. С ними пришла и незнакомая мне девушка, студентка-практикантка. У нее была короткая стрижка, щечки с ямочками при улыбке и большие зеленые глаза. Сев-шая после стирок клетчатая мужская рубашка плотно обтягивала полные груди. Девушка чувствовала себя среди моих друзей свободно и непринужденно, я это сразу заметил. Она протянула мне свою маленькую руку, поздоровалась и смешливо спросила:
- Так это Вы и есть тот, о котором я столько слышала?
- Наверное, - ответил я, даже не представляя, что ей обо мне наговорили.
- Меня зовут Ирина, - сказала девушка. Ее глаза внимательно смотрели на меня.
- Очень приятно! - ответил я и не представился ей.
После полночного ужина из вареной жирной оленины, мы еще долго сидели за чаем и разговорами. Мне уже хотелось спать, но рассказы моих друзей не заканчивались, и те-мы не исчерпывались. Попьем чайку - и  дальше. Каждому не терпелось рассказать что-то свое. Геологи смеялись над их приключениями, перебивая, дополняли рассказчика и хохотали. Заразительное веселье царило в моей палатке. Я был очень рад своим друзьям и, поддавшись азарту, тоже рассказал пару медвежьих историй из моей горняцкой жизни.
Печка уже давно прогорела, в палатке стало прохладно. Я попросил ребят ничего не рассказывать без меня, выскочил наружу, чтобы наколоть дров и подбросить в печь. Вась-ка Журба вышел следом за мной.
- Сань, как тебе наша недотрога? - спросил он.
- Какая недотрога?
- Ну, Иришка, - пояснил Васька.
- Хорошенькая, - ответил я. – А что?
- Ты представляешь, никого из нас в упор не видит. Мы с Рыжим месяц вокруг нее кругами ходили – бесполезно. Отшивает и все – не подступишься. Одним словом – недо-трога. Я даже переболел уже этой своей влюбленностью
- Васька,  ты разве не знаешь, что выбирает всегда женщина, а, выбрав,  позволяет тебе соблазнить ее.
- Да знаю, - горестно вздохнул Васька и унес наколотые дрова. 
 
Разнося тепло, в палатке снова загудела печка. Рассказы потекли дальше. Вся жизнь, прожитая съемщиками за прошедший месяц, представала передо мной. Это были и двух-дневные маршруты с ночевками у костра, и трудные переходы с лошадьми по, казалось бы, непроходимым каньонам (но наши-то везде пройдут), и смешные истории с медведя-ми и северными оленями, и изнурительный зной, комары, ливневые дожди и беснующаяся «черная вода», переполнявшая горные реки. После долгих скитаний по нашей территории у них было много ярких впечатлений, но даже о самых трудных эпизодах своей кочевой жизни они не могли говорить без восторга. Я слушал, выкладывал на стол очередные порции оленины и  радовался их аппетиту. Только когда ночные сумерки сменил загорающийся рассвет, мои друзья начали потихоньку расходиться. Не все, не сразу, а как-то по одному, будто вышел на минутку и не вернулся. Первым исчез Сашка Бакланов, все знали, что для него поспать – первое удовольствие. Егорчик тоже наговорился и ушел. Рыжий заторопился еще кое-что «обсудить» с начальником, он все прислушивался к доносившимся из избушки завхоза хмельным голосам и тоже исчез.
Усталость прошедшего дня брала свое. Веки мои стали неимоверно тяжелыми. Я уже  засыпал. Тогда, зевнув и не попрощавшись, ушел и Васька Журба.  Со мной в палатке осталась только Ирина. Я думал, что сейчас уйдет и она, но Васькина «недотрога»  вовсе не собиралась этого делать. Она сидела на стуле-пенечке, смотрела на меня и посмеивалась. «Чего она ждет? – думал я. - Ее как будто забавляет, что я валюсь с ног». Не зная, что говорить, я молчал и нетерпеливо ждал, когда же она уйдет. Завтра на участке меня ждут горняки для сдачи горной выработки.  Они вскрыли на глубине пять метров золотоносную жилу, канаву зачистят к десяти часам утра, пока оттайка мерзлоты еще не такая сильная, и не приди я вовремя – со стенок в выработку тут же потечет оттаявшая рыхлая порода, дно затянет грязью и тогда…
Похоже ей было смешно смотреть на меня. Ей было весело. А я, едва сдерживая зе-воту, боролся со сном. Словно не замечая этого, она стала рассказывать, как медведь залез на крышу их палатки и, порвав брезент,  провалился вниз, прямо на стол с посудой, чем и разбудил спящего в палатке каюра, и не известно, кто испугался больше: медведь или ка-юр; и что она никогда не слышала такого виртуозного мата, каким разговаривает наш ка-юр, рассказывала про то, как прямо у каюра из под носа медведь ухитрился стащить тяже-ленный не завязанный мешок с рудными пробами, как теряя их, медведь полкилометра волок тот мешок по земле, а затем  разорвал его и бросил. Каюру долго пришлось разыс-кивать эти пробы и таскать их на стоянку. А вечером, рассказывая  геологам о медведе-воришке, каюр дал волю своим чувствам - иначе от возмущения не связал бы и двух слов. Но матерился красиво, виртуозно! Один заматерится – и от него уже воротит, а этот… - сплошной мат, но такое сочетание слов, что просто диву даешься, как красиво и точно можно выразить свою мысль и чувства.
- А какой снег был там на вершинах гор! Представляешь, летом! – восхищенно гово-рила она. - А какие синие наледи в долинах рек!... А какие бурундуки воришки… ты не поверишь! И снова говорила и говорила…
Не в силах больше сдерживаться, я протяжно зевнул, посмотрел на часы и реши-тельно сказал:
- Все, девочка, поздно уже! Я спать хочу – аж глаза слипаются. Утром мне рано вставать, так что… – пора домой!
- Сейчас так светло… Как вы можете спать в такое время? - невозмутимо спросила она и все смеялась, будто смешинка попала ей в рот, и она никак не может остановиться. - Но, если тебе так хочется от меня избавиться, то выгони меня, – предложила она, а сама все говорила и говорила о какой-то чепухе.
   Во мне начало зарождаться раздражение. «Неужели она не понимает, что пора уходить?»  Прервав ее, но все же не желая обидеть, я как можно мягче сказал:
- Понимаешь, Ирина, поздно уже. Вся база спит. Тебе пора идти домой.
- Ну, так выгони меня! Попробуй! - в ее глазах играло что-то дерзкое, дразнящее.
Я не был настроен играть. Я думал только о том, какая это мука - вставать рано утром, не выспавшись. «Ну что ж, дорогая, - подумал я, - я знаю один способ, как от тебя можно вмиг избавиться. Сейчас ты пулей вылетишь из моей палатки».
Я подошел к ней.
Ирина поднялась со своего стульчика и, подняв лицо, стояла передо мной.
И тут я, глядя  ей прямо в глаза, стал нахально расстегивать пуговки на ее рубашке.
Она не отводила взгляда.
Я ожидал увидеть испуг, возмущение такой наглостью и, как следствие, долгождан-ное избавление от столь назойливой гостьи. Но ее глаза, лукаво посмеиваясь, сверкали в свете свечи, а рука моя почувствовала горячую нежность девичьей груди. Меня поразило ощущение необыкновенного притяжения, оно окутало меня всего, я уже не мог ему про-тивиться. Сон как рукой сняло. Не веря в происходящее, я смотрел в ее глаза, а они, хитро и победно смеясь, приближались ко мне...



Повариха Нэлка


Начало июня – это начало полевых работ. Дальше тянуть нельзя. На вылет в поле составлен график. Всем геологическим партиям нужно - позарез! Дождавшись своей оче-реди, мы по утру простились со своими семьями и собрались у конторы нашей экспеди-ции. Проходит час, другой - о вертолете, обещанном на девять утра, нет никаких известий.
Что ж, ожидание вертолета – для геолога дело привычное. Да и видано ли это, чтобы вертолет прилетел в назначенный срок!? Он-то у нас один на весь Восточно-Якутский район, а район, слава Богу, как крупное европейское государство. И потому, когда мы узнали, что вертолет забрали на «неотложку», никто не удивился. Мы удивились бы, если б он прилетел вовремя.
Время близилось к полудню. На улице было прохладно, и все мы сидели в кабинете нашей  геологической партии. Кабинет казался переполненным. За столами и в проходах между ними на вьючных ящиках сидели одиннадцать молодых мужчин в зеленых геоло-гических спецовках. Это были геологи нашей партии и студенты, прибывшие на геологи-ческую практику из Новочеркасского и Донецкого политехов. Мы болтали о том, о сём и курили - шеф разрешил напоследок курить прямо в кабинете.
Состояние было каким-то неоднозначным. Вроде мы еще были тут, у себя в поселке, в пяти минутах ходьбы от наших красавиц-жен и маленьких детей, оставлять которых на целое лето было неимоверно тяжело, и в то же время нас здесь уже не было. Душой мы были уже за сотни километров отсюда в Верхоянских горах.
Вскоре мы узнали, что вертолет забрали, чтобы вывезти из оленеводческого стада роженицу. Что ж – дело житейское. Чтобы скоротать время, мы припоминали прошлые истории своей полевой жизни, рассказывали студентам о нашей экспедиции, о геологии Южного Верхоянья, о проблемах коренного и россыпного золота хребта Сетте-Дабан, где нам предстояло работать и, естественно, о стоящей перед нами задаче – найти золото на нашей территории. Студенты, обалдев от объема навалившейся на них информации, слу-шали нас и разглядывали стены кабинета, сплошь завешанные пестрыми геологическими картами. И тут  вошла ОНА. Мы сразу замолчали и повернулись к ней.
 Перед нами стояла молодая женщина лет двадцати восьми.  На ней было старенькое пальто из черного драпа, красный вязаный берет и шарф. Выглядела она довольно потрепанно, как мы сразу поняли, нелегкой жизнью одинокой  и  жалеющей мужчин «доброй» женщины. У нее было слегка отекшее лицо и свежий синяк под левым глазом, который не могла скрыть даже обильная пудра. Таких женщин нередко можно было увидеть в поселке с нашими полевыми работягами – бичами. Вернувшись с хороших летних заработков, они находят себе подругу на зиму или, как они говорят, «крышу над головой», чтобы перезимовать, а там, как только забрезжит весна, снова к геологам в поле - деньги ведь давно кончились и в долг уже никто не дает.
 - Здравствуйте! – сказала она. - Кто здесь Виталий Иванович Сармантов, начальник партии?
 Она оглядела нас быстрым оценивающим взглядом многоопытной женщины. Я за-метил, как блеснули ее глаза, и как она вся внутренне встрепенулась, увидев такое множество мужчин в нашем небольшом кабинете.
- Я – начальник. Здравствуйте! – улыбаясь, ответил ей Виталий Иванович и шепо-том, словно о какой-то тайне, спросил ее. – А что случилось?  Нам вертолет дали?
Она улыбнулась его шутливому тону и немного расслабилась.
- Нет! Из отдела кадров меня только что направили в вашу партию маршрутным ра-бочим. Просили подписать мое заявление о приеме на работу, ну, что Вы не возражаете, - сказала она и протянула Виталию Ивановичу лист бумаги.
Виталя Сармантов, наш начальник, широкоплечий молодой мужчина в очках, кото-рые придавали ему в сравнении с нами некоторую взрослость, принялся читать ее заявле-ние. Виталя был немного старше нас, и хотя все мы были друзьями, все равно мы называ-ли его не иначе как «Виталиваныч» - уж очень шло ему это имя и отчество. Тридцати двух лет от роду, энергичный, жизнерадостный, всегда с добрым словом на устах, всегда готовый помочь, поддержать в трудную минуту, пошутить, поднять настроение - он был душой нашей геологической партии.
- Что делать умеете? - спросил он женщину, дочитав ее заявление.
- Все! - ответила она и тут же, словно спохватившись, добавила. - Раньше поварихой работала в нашей поселковой столовой, когда замужем была.
Она замолчала. Виталиваныч подписал заявление и вернул ей.
- Мы сейчас улетаем в поле. Вы знаете? – спросил он.
Она кивнула в ответ.
- Вертолет могут дать в любую минуту. Быстренько домой за вещами! Опоздаете - ждать не будем!
- А у меня уже все с собой. Я только доченьку маме отведу и все. Это недалёко.
Она тут же втащила из коридора в кабинет свой рюкзак. Из-за дверей к нам с осто-рожным любопытством  заглянула черноглазая девочка лет пяти. «Доченька», - понял я.
- Заходи-заходи сюда, не бойся! – позвал ее Виталиваныч, но девочка тут же пугли-во скрылась за дверью.
- Ладно! – рассмеялся Виталий Иванович. – Заканчивайте свои дела и сразу же назад. Как зовут-то Вас?
- Называйте меня Неля, или просто Нэлка, - как хотите! - сказала она, окинула всех нас радостным взглядом и вышла из кабинета.


Когда за ней закрылась дверь, Виталиваныч предвосхищая возможные вопросы и возражения, сказал:
- Будет у нас поварихой!
- Виталиваныч, да она же бичиха, на нее смотреть страшно! – сказал Васька Журба. – Я бы такую никогда не взял!
 - А я видел ее недавно  в нашей поликлинике у венеролога, - добавил Витя Зорин. – Смотрю, красивая молодая баба, и к венерологу ходит…
- Витя, а ты сам, что там делал? - спросил Виталиваныч.
- Ну, я, как обычно, ежегодную предполевую медкомиссию проходил, - ответил Зо-рин.
- Так, может, и она предполевую медкомиссию проходила?
- Виталиваныч, да на нее как посмотришь, так кроме как о триппере уже и думать ни о чем не можешь! – не унимался Васька.
- Ладно, хватит трепаться, мужики! – резко сказал Виталиваныч. – Медкомиссию она прошла, значит - все в порядке. Наш отдел кадров без медицинской справки никого не возьмет! Так что, – он на мгновение замолчал, словно подвел черту, -  в бане отмоется, отдохнет на свежем воздухе  - и нормальная баба будет! Бичихами не рождаются. Это - какой мужик бабе попадется, такой она и станет. Да и что это за работа в поле, – с улыбочкой сказал Виталиваныч, - шестнадцать мужиков и ни одной женщины?!
Нас в партии действительно было шестнадцать мужиков: семь геологов в возрасте от двадцати пяти до тридцати двух лет, пятеро восемнадцатилетних студентов-практикантов. Завхоз-радист, каюр и двое рабочих-промывальщиков были лет на десять постарше нас. И вот теперь появилась повариха Нэлка.
В полдень нам объявили, что вертолет приближается к поселку, через двадцать ми-нут посадка. Мы забрали из кабинета ведомственное оружие, ящики с геологическими картами и  аэрофотоснимками, догрузили все  это в ожидающую нас у крыльца конторы машину и укатили к вертолетной площадке. Когда подъезжали туда, вертолет уже усажи-вался на поляне на небольшую бетонную плиту. К нему тут же подкатила машина скорой помощи, забрала роженицу и уехала. Под шелестящий шум работающих винтов мы загру-зили борт своим полевым скарбом. Вертолет поднялся, сделал прощальный круг над по-селком, и медленно потянул на северо-восток к Верхоянским горам.
Все! Полевой сезон начался!

Студенты прильнули к иллюминаторам. Под нами внизу проносились лиственнич-ная тайга Сибирской равнины, лениво извивающиеся реки и многочисленные блюдца ма-леньких озер. Геологи, давно привыкшие к этому зрелищу, лишь изредка поглядывали в иллюминаторы. Каждый был занят своими мыслями, и мысли эти были там, в поселке, где на все лето остались без нас, и словно осиротели, наши семьи. Нэлка, удобно устроившись в вертолете среди мягких спальных мешков, разглядывала нас с любопытством таежной сойки-кедровки. Я заметил, что из ее поля зрения сразу же выпали молодые пацаны-студенты. Ее глаза перебирали лица геологов. Она откровенно изучала нас. Мне было как-то даже не по себе от этого оценивающего женского  взгляда. В какое-то мгновение в ее глазах я увидел лукавое торжество женщины, почувствовавшей свою извечную силу. И тогда я, так же как и она, оценивающе осмотрел нашу мужскую братию.

«Так, - подумал я, - Виталиваныч отпадает сразу. Этот не клюнет ни на чьи чары. Его любовь – Мария!
Виталя Державин, рыжеватый веснушчатый парень, недавно женился, в своей Иринке души не чает, она для него – тот несказанный свет, к которому он всегда будет стремиться. С этим у Нэлки тоже будет прокол.
Витя Зорин, высокий, почти на голову выше всех, голубоглазый блондин, уже два года женат, в поселке у него остались беременная жена, и  теперь он только и будет ду-мать: как она там без него? Тут у Нэлки нет вообще никаких шансов.
Дима Амосов, маленький, крепко сложенный якут с блестящими на смуглом лице черными глазами-бусинками. Он часто моргал и блаженно улыбался, встречаясь с кем-нибудь взглядом. Его жена преподавала в нашей поселковой школе математику. Они были красивой якутской парой. Диме никогда и в голову не придет никакой  полевой роман с Нэлкой».
Себя я в расчет вообще не брал.
«Остается Васька Журба - единственный в нашей партии неженатый геолог», - по-думал я.
Василий был темноволосый, крепкий, хорошо сложенный мужчина среднего роста, с благородным и немного меланхоличным выражением на худощавом лице. Он уже отрастил к полю усы и аккуратную бородку, отчего стал  похож на закаленного  ветрами морского капитана. Старый холостяк, давно мечтающий жениться. Уж, каких только кра-савиц и хорошеньких девчонок у него не было, и как готовить вкусно могли, и за Ваську не прочь были замуж выйти! Виталиваныч в поле всегда определял ему в пару самую лучшую студентку-практикантку в надежде, что вдруг Васька  все-таки на ней женится. Но не тут-то было. Василий так долго перебирал невест, что теперь, наверное, вообще не знает, какая ему нужна. «Да ты что, Васька!? - говорили мы ему. - Девчонки, как принцесски красивые, а тебе все не так. Что ж тебе надо тогда?»
«Ну… если б хоть одна из них отказала мне, как только я ее захотел - сразу бы на такой женился. А так… Никакого азарта, никакой страсти, наперед знаю все, что она ска-жет, что сделает … Скучно, мужики!» 
«Смотри, Василий, кто много перебирает, берет потом, что придется. Раз уж прин-цессы тебя не устраивают - бичиха будет в самый раз!» - смеялись мы.
«Спокойно, мужики, – заверял нас Василий, - на бичихе я не женюсь никогда!»
«Василий, никогда не говори: «Никогда!» - сказал ему Виталиваныч.

…Нэлка спрятала улыбку в уголках губ. Обзором  мужчин она осталась довольна. Лето обещало ей быть хорошим. По ее удовлетворенным глазам я понял, что она, навер-няка, о нас подумала: «Это сейчас они еще хорохорятся, жен своих вспоминают. Ничего, пройдет время... и время свое дело сделает. Мужики – они всегда мужики. Что, я их не знаю? Максимум на месяц-полтора может их и хватит!»


Мы прилетели на базу нашей геологической партии. Пока вертолет, выбирая направление посадки,  делал над базой круг, мы успели сверху все разглядеть.
База, как база: свежесрубленные баня, пекарня, склад для продуктов, пара изб, на  каркасы натянуты зеленые брезентовые палатки. Мы делали так всегда, чтобы до начала работ палатки выгорели под солнцем и стали светлей. Постройки стояли на высокой тер-расе, перед ними – широкая открытая долина реки Куранах. Вся долина была в островах, поросших кустами тальника и полярного эвкалипта. Песчаные косы в пойме реки были густо испещрены медвежьими и оленьими следами. Неподалеку от базы бродили наши лошади. Вездеход уже наследил по долине - значит, на охоту ездили, и мясо на базе есть!
Мы приземлились, быстро разгрузили вертолет, и он снова взмыл в воздух, потре-щал винтами, погудел и скрылся за ближайшей горой. Все стихло.

Нас встретил Василий Турунтаев, геолог, бывший на весновке за старшего. Это был коренастый широкоскулый эвен - «абориген» и «хозяин тайга», как он сам, не без гордо-сти, называл себя. Вид у него был начальственный. Похоже, бичам, - нашим полевым ра-ботягам строившим базу, - он спуску не давал, держал их в строгости. С ними иначе и нельзя. Работяги уже принявшие нормальный человеческий вид, степенно и с достоин-ством бывалых полевиков разглядывали только что прибывших. Загорелые до черноты и отрастившие бороды, они приветливо пожимали нам руки, знакомились со студентами, баловались нашими сигаретами, в общем,  встречали нас, как родных.
- Смотри, еще и бабу привезли! - сказал один из них, кивая на одиноко стоящую в стороне Нэлку.
- Да это ж Нэлка, Кольки Питерского баба! – ответил другой. – Привет, Нэлка! - прокричал он ей.
Нэлка бросила на него холодный равнодушный взгляд и отвернулась. Она была со-вершенно расстроена тем, что ее тут узнали. Этих бичей она возненавидела с первого взгляда и сделала самое лучшее, что могла, – не замечала их вообще.
Несмотря на их пестрое уголовное и бичевское прошлое, это были неплохие работя-ги - промывальщики золота. Никто, кроме них, к геологам на сезонную работу в поле не нанимался, и мы всегда брали их. Брали битых, давно не мытых, не бритых, вонючих, тря-сущихся от невозможности похмелиться. И знали, что, получив работу и первый денеж-ный аванс, они будут изо всех сил стараться снова втянуться в нормальную людскую жизнь, и на работу будут ходить строго по расписанию, и делать будут все, что только не поручишь, самым наилучшим образом. Работа у геологов была для них спасением от топ-кой, как болото, бичевской жизни, где  было только беспробудное пьянство и похмелье. «Я пью только один раз, когда осенью с поля выезжаю, - смеясь, говорил нам наш каюр Ромка Хатмулин, - а потом всю зиму только похмеляюсь!» В поле они и в рот не брали, работали, как и все мы, и чувствовали себя с нами людьми. Но, возвратившись с поля в поселок и получив свою полугодовую зарплату, они пускались во все тяжкие: «В кармане денежки.… А ну, налей! Любите, девушки, меня скорей!» Вокруг было полно подруг, друзей, в стаканах булькала водка.… Но летний заработок быстро исчезал, а вместе с ним исчезали подруги и друзья. Вскоре они оставались одни, а затем превращались в безра-ботных попрошаек, постоянно сшибающих у знакомых геологов денег в долг. Но долги свои помнили и обычно отдавали все до копеечки. Кто не вернул, можно считать, что ты от него откупился навсегда - больше у тебя не попросит.

Итак, было начало июня.
Горная тайга пробуждалась. В воздухе пахло болотным багульником, от изб исходил смолистый аромат  свежеошкуренных лиственниц. Хребет Сетте-Дабан еще пестрел пятнами недотаявшего снега, но его скалистые вершины уже манили к себе.
 «Погодите, родимые, - думал я, разглядывая окружавшие нас горы, - еще пару дней, освоимся - и мы ваши!»
На третий день, разделившись на два отряда, мы покинули базу. Отряд промываль-щиков, возглавляемый Василием Турунтаевым, навьючив на лошадей свои пожитки, ушел с базы первым. Они должны были промыть на золото все ручьи нашей территории. Наш съемочный отряд из шести геологов, пяти студентов и поварихи Нэлки, загрузив вездеход продуктами и снаряжением на месяц автономной работы, ушел за горный перевал в доли-ну Харыллаха. Мы должны были провести там геологическую съемку пятидесятитысяч-ного масштаба, т.е. исходить эту территорию с расстоянием между маршрутами в среднем пятьсот метров.  Не слабо, правда? Но, что делать? Известняки, слагающие горные гряды Сетте-Дабана, пронизаны дайками долеритов - этакими тонюсенькими магматическими жилами толщиной от одного до десяти метров. Некоторые из них вме-щают рудное золото и являются основным источником россыпей золота в ручьях. Их-то нам и надо найти.
 

…Северное лето наступило мгновенно. Еще вчера вокруг лежали пятна снега, с гор-ных вершин тянуло ледяным холодом, а сегодня знойное июньское солнце сожгло по-следние воспоминания о зиме.
День был бесконечен. Солнце лишь ненадолго садилось за горизонт, и, едва насту-пали сумерки, всходило снова. Природа мгновенно ожила. Через неделю лиственничная тайга стояла зеленая, в воздухе пахло молодой нежной хвоей, по долинам рек цвели жел-тые и сиреневые подснежники-прострелы.
Нэлка наша хорошела вместе с природой, оживала, как  и все вокруг. Она действи-тельно, как говорил Виталиваныч, отмылась в бане, кожа на ее лице помолодела, посвет-лела, синяк сошел, и она, улыбчивая и красивая, с утра до вечера хлопотала на кухне. А мы, молодые и прожорливые хлопцы, только нахваливали ее и не могли нарадоваться нашей поварихе. Такого в поле у нас еще никогда не было!
Мы возвращались из своих маршрутов в ночь – заполночь, и Нэлка всегда дожида-лась нас всех, до последнего. На стоянке всегда были и горячая вода помыться, и вкусная свежая еда. Чебуреки, пельмени или вареники она готовила к приходу каждого, и подава-ла их свеженькими, только что с огня. Борщ красный или борщ зеленый из колымского щавеля, которого тут было полно по долинам ручьев, она готовила… - ну прямо «как у мамы». Нашей благодарности ей не было предела. Мы только восхищались ее способно-стями и не скупились на похвалу, а она была для нее, как в сушь вода для цветка. Нэлка расцветала. Это была уже красивая молодая женщина.  Волосы у нее стали светло-каштановыми, почти золотистыми,  и темные карие глаза жгуче сверкали на загорелом  лице. Полные и от природы яркие губы были привлекательны, как спелые красные ягоды. Она не носила бюстгальтер, ее небольшие упругие груди отчетливо выделялись под то-ненькой майкой и твердые бугорки сосков  постоянно привлекали наше внимание. Она уже чувствовала себя среди нас Женщиной.
Виталиваныч сразу же по приезду в поле установил на кухне четкий порядок: «Каж-дый моет свою миску сам!  Но, - рассмеялся он, - чтобы жизнь была веселей, мужики, я предлагаю всем нам сыграть в одну игру. Игра простая и честная. Кинем на пальцах. Счет идет от предложившего по ходу часовой стрелки. Кому по счету выпадет, то есть кто «вы-играл», - тот и моет посуду за всех! Попробуем?»
Мы сыграли. Понравилось. И теперь, чтоб елось веселей, мы садились за стол, кида-ли на пальцах кому мыть посуду и только потом принимались за еду. Через некоторое время подметили определенную закономерность: больше всего в этой игре «везло» тем, кто не хотел играть. К таким относился Виталий Державин. Доходило уже до того, что он добровольно соглашался мыть посуду за всех. «Все равно выпадет мне», - смеялся он, но от игры не отказывался. Она увлекала. Из правил всегда были исключения.


Прошел месяц. Однажды Нэлка попросилась со мной в маршрут.
- Ты ведь один в маршруты ходишь, наверное, потому что я поварихой работаю! Вот тебе и не досталось маршрутного рабочего, - участливо сказала она.
- Радуйся, Нэля, что тебе не приходится по этим горам и скалам лазить. Это нам де-ваться некуда – работа у нас такая. Да и привык я один в маршруты ходить. А завтра... - и маршрут у меня дальний, и заросли там, и скалы, так что ты уж лучше на стоянке побудь. Ты же для всех нас, как мать родная!
Нэлка покорно молчала. Я видел, что она терпеливо ждала, когда наша мужская природа замутит нам голову.

Как-то в свободный немаршрутный день собрался я сходить на рыбалку, хариуса половить.
- Саш, можно я с тобой пойду? - попросилась Нэлка.
Я посмотрел на нее. По ее нежному взгляду я понял, что она выбрала меня. Что это будет за рыбалка - я себе уже представлял. Сославшись на то, что передумал идти, я не взял ее с собой, но сам все же тайком ушел.
Через несколько дней я, как  обычно, поздно возвращался из своего маршрута. Шел дождь, я промок до нитки и не столько от дождя, сколько от густо сыплющихся с кустов кедрового стланика водяных капель. Вода в ручьях поднялась, их уже нельзя было перей-ти, не зачерпнув воды даже с отвернутыми голенищами длинных сапог-болотников. Но, как говорится, мокрый воды не боится, и потому я шел напролом, шел быстро, чтобы хоть как-то спасти себя  от сковывающего тело холода. На стоянку пришел в темноте. Все уже давно были на месте, сидели  в уютном тепле нашей большой «мущинской» палатки. Только одна Нэлка, накинув на себя плащ-дождевик, ходила по стоянке, всматривалась в темноту, ждала меня. Когда увидела, пошла навстречу.
- Ну, наконец-то, - радостно улыбаясь, сказала она. - Саша, вода горячая в ведрах на костре, еда у меня в палатке, я убрала все с дождя, чтобы не остыло. Приходи, поешь.
- Спасибо, Нэль, сейчас приду!
Я зашел в нашу палатку.
- Привет!
- Привет!
- Ты что так долго, Сань? Мы уж тут не знаем, что и думать – дождь, вода в ручьях поднимается, а тебя все нету!
- Рудишку нашел, да далеко так, - ответил я, стаскивая с себя мокрую спецовку, - пока излазил все, пока опробовал – время и ушло, а домой повернул – тут дождь и начал-ся!
- Ну, иди-иди! Нэлка тебя там ждет. Весь вечер по стоянке ходила, сама, наверное, тоже мокрая, да замерзшая.
С ведром горячей воды и тазиком я сходил к реке, помылся и немного согрелся от тепла горячей воды. Дождь уже не казался таким холодным. Быстро одевшись, я забежал в маленькую двухместную палатку нашей поварихи.
Она сидела на бревенчатом топчане, покрытом толстым ватным спальником. На ней была майка-морячка в красно-белую полоску, брюки были аккуратно ушиты и подчерки-вали ее очень даже красивые формы. На столике горели свечи, и расширенные темные глаза Нэлки отражали их пламя. Я невольно залюбовался ею, и вдруг увидел, что ее глаза были совсем не равнодушны. В них было не желание, а жажда любви! Я сделал вид, что ничего не заметил и отвернулся.
- Покушай, Саш! Вот котлеты, вот олений бульон, вот морс из голубики. Завтра не запаздывай, - вареники с ягодой буду делать. Я тут обнаружила неподалеку голубичник, первая ягода уже поспела. Вкусная!
В палатке было жарко натоплено, я даже приоткрыл полог на входе, чтобы выпу-стить жар, быстро поел, поблагодарил ее и собрался уходить.
- Спокойной ночи, Нэль! - сказал я, вставая.
- Останься! - тихо прошептала она.
Я посмотрел на нее. В ее глазах была мольба. В моем сознании мгновенно промель-кнули лицо моей жены, лицо той Нэлки с синяком под глазом, какой я увидел ее в первый раз, лица моих друзей, ожидающих в соседней палатке моего возвращения и, наверняка, обсудивших уже: останусь я тут или нет, и это  лицо Нэлки, сидящей напротив с дрожа-щим на лице выражением мольбы...и  «О, нет!»
Я вышел.
Она почти неделю со мной не разговаривала.  Из маршрутов она меня больше не ждала. А я был рад, что у меня с ней все закончилось.

- Ну что ты, Нэля, с женатых мужиков начала, - по-дружески и, как будто шутя, ска-зал ей однажды Виталиваныч. Он видел, что она совершенно расстроена. – Они же только о своих женах и думают. У нас тут только один Василий Журба холостяк. Ты же знаешь.
- Не нравится он мне, - смутившись, ответила Нэлка. Она не могла смотреть на Ви-таливаныча.
- Зря.  Хороший мужик и, самое главное, - рассмеялся Виталиваныч, - всегда при деньгах. Геологи наши, как нужда припрет, деньги только у него и занимают. Как-то они у него не тратятся, хоть и не скупой он. Но с женщинами ему не везет. Никак не найдет свою.
- Такие мужики, как Василий, не в моем вкусе, - отвернувшись в сторону, сказала Нэлка. – Гордые, заносчивые, пренебрежительные к женщинам. Я влюбчивая, но в такого никогда не смогла бы влюбиться.
- Нэля, - улыбнулся ей Виталиваныч, - никогда не говори: «Никогда!»
- Нет, правда, Виталиваныч, я в такого никогда не влюблюсь! Я понимаю, что все эти мужчины не для меня, но… так хочется ласки именно от таких. Замуж шла за «геоло-га», как он мне говорил. Работал у вас в экспедиции промывальщиком, учился заочно. А потом спился и все. Друзья у него были – алкаши запойные. И вроде всех их со школы знаю, и хорошие ребята, и жалко мне их, но водка эта… всем жизнь сгубила. Пока трезвые – нормальные мужики, озорные, лихие, бесшабашные и добрые, а в запой ушли – и все летит кувырком. Сгинул мой муженек. Азартный рыбак был, да пьянёхонек вместе с лодкой и другом под лёд на Алдане ушел. Не мог конца ледохода дождаться, помчался на рыбалку, а где-то вверх по Алдану затор прорвало, лед снова валом по реке пошел …
На ее глазах заблестели слезы. Нэлка отвернулась и ушла.

Через месяц Василий Турунтаев сообщил Виталиванычу, что в ручьях пошли знако-вые и весовые содержания металла, отмыт даже небольшой самородок золота. Вскоре и мы зацепились за золото в дайках долеритов. Все мы жили теперь радостным ощущением предстоящего открытия, работали, не замечая времени, и каждый раз уходили со стоянки все дальше и дальше, а возвращались все позже и позже. И мы всегда знали, что на стоян-ке нас ждет наша Нэлка. А через некоторое время я заметил, что Нэлка стала оказывать Виктору Зорину недвусмысленные знаки внимания. Готовить стала еще лучше, - (Витя был гурман), - и мы только радовались этому. Но дней через десять, поняв всю тщетность своих усилий, она остыла  и к нему. Снова была молчалива и грустна.
Мы продолжали поиски золота.
А через две недели Нелка уже снова светилась от радости. Виталя Державин после своей удачной охоты так расхвалил приготовленное Нэлкой жаркое из баранины, что она тут же  окружила его своим нежным вниманием.
Виталя не стал довольствоваться им ни одного дня. Он сразу же пресек это, при всех сказав ей за завтраком, что лучше своей Иринки еще никого не встречал и что, кроме жены, ему никто больше не нужен. Нэлка была долго обижена тем, что он сделал это так грубо, при всех.
С Виталием Ивановичем у Нэлки сразу же сложились дружеские отношения, и пе-реступить эту грань она уже не могла. Да и у него была удивительная способность под-держивать с женщинами именно такие дружеские отношения, которые понимались со-вершенно однозначно. На Диму Амосова и наших студентов она, как на мужчин, почему-то вообще не смотрела. И тогда Нэлка (ну что тут поделаешь?) все же обратила свое вни-мание на Ваську Журбу. Робко, боязливо, чтобы никто не заметил, она стала, как бессло-весная мусульманская женщина, заботиться о нем, ни словом, ни взглядом не выдавая се-бя. Что-то тихое, смиренное появилось в ее облике.
После Виталиваныча Васька был единственным в нашей партии, к кому Нэлка об-ращалась на «Вы» и по имени отчеству. На некоторое время это помогло ей скрыть свое отношение к Василию. Но чем больше я наблюдал за ней, тем больше убеждался, что она заботится о Ваське совсем не так, как она делала это прежде. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал или заметил это. Я понял это по тому, что несколько раз видел, как Василий с удивлением, скрывая догадку, смотрел то на свое чистое полотенце, то на выстиранную рубашку… Но Васька почему-то решил подурачиться.
Сидя вечером у костра, когда мы все уже вернулись из маршрутов и поужинали, он с серьезным и горестным видом стал рассказывать, как этой зимой на какой-то геологиче-ской пирушке  он пил с друзьями прекрасный венгерский портвейн, и в хорошей компа-нии, за хорошим разговором мужикам немного не хватило. Он побежал в магазин за ви-ном, но в спешке забыл под брюки трико надеть (а мороз на улице за минус пятьдесят да-вил) и, пока бегал в магазин, кое-что себе в штанах и отморозил.
- Теперь, должно быть, никогда не смогу жениться! - грустно закончил он свою по-весть.
Зная Ваську, мы едва сдерживали смех. Но Васька сидел с таким скорбным выраже-нием на лице, что даже мы, его друзья, смогли бы ему поверить. Нэлка выслушала Вась-кину исповедь, понимающе и серьезно посмотрела на всех нас, встала и ушла в свою па-латку.

Поутру мы проснулись и, как обычно, к кухне. А там - полведра вчерашнего холод-ного борща. Нэлки еще нет. Воздух, ух, как свеж, утренняя прохлада в горах так холодна. «Проспала Нэля, наверное», - решили мы. Разогрели борщ, поели и разошлись в маршру-ты.
Вечером вернулись – на кухне ведро остывшей уже гречневой каши, холодный гу-ляш и компот из сухофруктов. Нэли нет!
«Что ж, дело к полуночи, сколько же ждать нас!» - рассудили мы. Разогрели еду, поели и спать.
Утром встали – на кухне те же, оставшиеся с вечера, полведра гречневой каши и гу-ляш. Нэли нет!
Вскипятили чай, разогрели гуляш и кашу, доели все и разбежались в свои маршру-ты.
Вернулись – ведро остывшего горохового супа у потухшего костра. Нэли нет!
И так продолжалось три дня, пять, десять, две недели,  три…
«Приболела, может быть?» - размышляли мы.
Виталиваныч уже не раз заходил к ней в палатку, справлялся: здорова ли, все ли в порядке, не обидел ли кто?
- Нет! Все хорошо, Виталиваныч. А что, есть жалобы? Не вкусно? Я старалась, все приготовила, но мой рабочий день закончился пять часов назад, и я хочу спать!
Мы поняли - это бойкот, необъявленная война, протест, возмущение, обида, черт ее дери! В партии одни мужики, и она, одна единственная женщина, страдает тут уже два месяца без мужской ласки! Да и мы сами словно осиротели без ее улыбки, без ее заботы, без ее смеха…
Утром, собравшись за завтраком у костра, мы обсудили возникшую проблему.

- Проблему надо решать, мужики! – сказал Виталиваныч и с хитрой улыбочкой оглядел всех нас. – Добровольцы есть?
Студенты прыснули от смеха и разбежались, зная, что Виталиваныч сейчас, как все-гда, решит все полюбовно, по счету.
Мы  молчали.
- Так, добровольцев нет! - подвел Виталиваныч итог. - Тогда предлагаю кинуть на пальцах.
Стараясь быть серьезным, он оглядел оставшихся у костра своих друзей-геологов.
Мы  молчали. Никому из нас Нэлка уже не казалась такой страшной, как в начале. Мы даже стали теперь поглядывать на нее с тайными мыслями: «Ох, и хороша баба! Про-сто ягодка!»
- Итак, кому выпадет, - сказал Виталиваныч, – будь добёр, послужи, постой за това-рищей, умри, но чтобы завтра же Нэлка была прежней, веселой поварихой!
Делать нечего. Все понимали, что другого выхода нет. Правда, Виталя Державин пытался возразить, отказаться, но его тут же  прижали: или играют все, или никто. После недолгих колебаний, он сдался. На счет «три» каждый выставил  пальцы рук - кто сколько захотел. Виталиваныч их подсчитал, суммировал и от предложившего по ходу часовой стрелки начал отсчет: «Раз, два, три…».
Мы сидели, замерев. Никто не проронил ни слова, и, как потом выяснилось, каждый думал: «Хоть бы не я! Хоть бы не я!» (А может врали?)
Счет остановился на Ваське с чем-то там «отмороженным». Остальные облегченно вздохнули, заулыбались.
Честно говоря, я отнесся ко всему этому, как к шутке. Игра - она и есть игра. Можно в любой момент рассмеяться, отшутиться, отказаться и все. А тем более в таком деле. Я был уверен, что сейчас все так и произойдет. Но Васька был необыкновенно серьезен. Он вздохнул и сокрушенно сказал:
- Эх, должно быть, это судьба!
Кто серьезно, кто, шутя, сочувствуя ему, мы благословили Василия на этот подвиг. Договорившись вернуться на стоянку не раньше десяти вечера, мы разошлись в маршру-ты. Но, как потом выяснилось,  целый день, что бы мы ни делали - мы думали только о Ваське с Нэлкой, да о том, как бы все было, если б выпало нам…

Вечером на стоянке нас встречала веселая и жизнерадостная повариха. Из кастрю-лек на кухне пахло горячими пельменями, оленьим бульоном, ягодным морсом. На нас Нэлка глядела гордо, независимо и даже с каким-то вызовом.  Глаза ее сверкали, щеки го-рели, едва сдерживаемая улыбка замирала в уголках ярких красивых губ. На нее невоз-можно было наглядеться. Это была уже не простая полевая ромашка. Это была роза в са-мом цвету!
А Васька сидел у костра на пенечке и, не обращая на нас никакого внимания,  точил пилу.


По осени, вернувшись с поля, Василий вдруг пригласил всех нас на свадьбу.
- Я все «фифу» себе красивую да гордую искал, - сказал он нам, – а потом подумал: «А на фига она мне? Голову себе морочить? А Нэлка...  и красивая, и добрая, и ласковая, и все женское при ней! Да и кто еще меня так любить сможет? Да я и сам никого еще так не любил! Я вдруг понял, что мне именно этого всегда и не хватало, чтобы женщина вот так, как Нэлка, на меня смотрела: восторженно, с любовью, словно видит и не верит, что все это наяву… чтобы радовалась каждому мгновению, что мы вместе, чтобы за мной хоть на край света пошла - только позови ее! А сначала… - Боже ты мой! - и не подступиться к ней было! Я и так, и сяк, а она - ни в какую! Прямо, прынцесса! – «Шо Вы себе позволяете!» – да: «За кого Вы меня принимаете!» Черт возьми, еле уговорил! - счастливо смеялся Василий. - Мне кажется, я таким красноречивым и не был никогда, а тут… она так завела меня, что до сих пор в себя прийти не могу, не налюбуюсь ею, не нарадуюсь…
В общем, хлопцы, дочка у меня уже есть, теперь пацанов, Василичей,  «настрогаем» и будем жить!
Будем жить, мужики!



Дачный разговор.


Ледоход на реке закончился в двадцатых числах мая, вместе с ним закончились и ве-сенние холода. И сразу наступило лето.
Дни казались бесконечными. Белые ночи лишь на пару часов легкими сумерками опускались на поселок, и солнце всходило снова. Оно, не скупясь, отогревало промерз-шую за зиму землю. Дачникам-огородникам этого северного края было отпущено лишь два с половиной месяца на все: посадить овощи, вырастить и собрать урожай, и радовать-ся, если летом не ударит мороз и не загубит цветущую картошку. Такова Восточная Яку-тия!
Через две недели после ледохода земля оттаяла уже больше, чем на штык лопаты. Сажать картошку было еще рано, но и ждать, пока прогреется земля, тоже было некогда. Как оводы, жужжали над поселком вертолеты – геологические партии Аллах-Юньской экспедиции одна за другой вылетали на полевые работы в горы Южного Верхоянья. Гео-логи-полевики, не дожидаясь выходного дня, отправлялись на свои дачи, чтобы успеть провести посадку и затем спокойно улететь из дома на целое лето.
Я тоже решил не тянуть.  Отвез на дачу  пять ведер проросшей картошки. Взял с со-бой и медвежью шкуру, чтобы проветрить и просушить ее. Уж очень жалко было мне смотреть на нее, лежащую в сарае в мешке. Пять лет она украшала большую комнату в нашем стареньком деревянном доме. У тех, кто видел ее впервые, она вызывала откровен-ное восхищение, и своими размерами, и цветом, и выделкой. Шкура была огромной. Чер-но-бурая, блестящая, она была распластана по всей стене, и когтистые передние лапы охватывали стену почти от потолка до пола. Медвежьей голове была придана слегка вы-пуклая форма, ноздри на носу расширены, как это бывает, когда медведь внюхивается по ветру в таежные запахи, короткие округлые уши стояли торчком. С другой стороны шку-ры торчал короткий, как ухо, черный хвост. Но особое восхищение и удивление вызывали у всех медвежьи когти. На задних лапах они были небольшие, сантиметра по три, но на передних… - каждый был длиною с человеческий палец. Черные, отполированные, загну-тые, они выглядели, как пять растопыренных ножей. Вот и попадись такому на коготок!
Эта медвежья шкура была моим первым охотничьим трофеем, я дорожил им. Нрави-лась она и жене, и детям, они не раз просили постелить шкуру на пол, чтобы поваляться на ней и поиграть. Но в нашей новой квартире, которую мы получили год назад, ей, к со-жалению, не нашлось места. И лежала  теперь красавица-шкура в кладовке, никому не нужная, позабытая, позаброшенная.
В общем, я взял ее на дачу.
Дачные участки были в четырех километрах от поселка на берегу озера. Получив там когда-то шесть соток заросшей кустарником земли, мы всей семьей раскорчевали ее, вскопали, поставили домик с плоской крышей-солярием, огородили землю от разгулива-ющих тут коров и лосей и теперь радовались своему «имению». Здесь можно было отды-хать, шашлычить, купаться в озере, загорать и копаться в своей кормилице-земле. Прямо за домиком начинался могучий лиственничный лес.

Придя на дачу, я набросил медвежью шкуру на забор и занялся посадкой. Иногда я с удовольствием поглядывал на нее. Со стороны она была похожа на настоящего вышедше-го из леса огромного медведя. Я заметил, что наши соседи – пожилая якутская пара, пере-капывали свой участок земли и искоса поглядывали на шкуру. С ними я еще не был зна-ком. Прошлым летом на их участке были другие хозяева. Сразу знакомиться с ними меня не тянуло. «Еще успеется», - рассудил я.
Работа доставляла мне настоящее удовольствие. Земля была мягкой, рыхлой, корич-невато-черной. От нее исходил приятный запах плодородия. «Эх, не было бы летом замо-розков, - думал я, опуская в землю проросшую картошку, - урожай был бы - что надо! На всю зиму хватило бы!»
Я заметил, что старик-якут уже несколько раз подолгу смотрел на медвежью шкуру. Мне даже показалось, что он хотел заговорить со мной, но не решался. Каждый раз, встречаясь со мной взглядом, он со вздохом отворачивался и продолжал работать.
Через пару часов я закончил посадку. Солнце припекало. Теплый ветерок ласкал ли-цо. Я сходил к медвежьей шкуре и повернул ее к солнцу другой стороной. И тут сосед  не выдержал, подошел ко мне.
- Здорово! – улыбаясь одними глазами, сказал старик. – Ты, я смотрю, охотник. Вон какого медведя добыл! Не у каждого охотника, однако, увидишь такую шкуру.
- Да, это так, - не скромничая, подтвердил я.
Густая черно-бурая медвежья шерсть поблескивала на солнце. Ветерок легкими вол-нами колыхал ее. Якут провел по шкуре ладонью. Шерсть была мягкой и упругой из-за густого подшерстка. Старик долго гладил ее рукой и молчал. Он был невысокий и, каза-лось, еще полный сил и здоровья, только смуглое от природы лицо рассекали глубокие морщины, расходящиеся от темных узеньких глаз. Старик показался мне странным, со-всем не похожим на простодушных, жизнерадостных якутов. В глазах у него застыла тос-ка.
- И много ты медведей добыл? – спросил старик.
- Шесть. Но охотился только на одного, вот на этого, – я кивнул на шкуру. – С остальными приходилось выбирать: или ты его, или он тебя.
- Бывает и так, - согласился старик. – А я вот, сто медведей убил.
- Сто? – невольно вырвалось у меня.
Я был поражен услышанным.
- Да, сто, - сокрушенно подтвердил старик. – Я всю жизнь на них охотился, был лучшим охотником на медведя в нашем районе. Всегда было так: если где-нибудь мед-ведь-шатун бродит, или если где-то медведь человека задрал – сразу меня звали: «Надо убить этого зверя!» - говорили мне. Я шел, преследовал его или караулил и убивал. И ни-когда медведя не боялся. Для меня это было настоящим мужским делом. Азарт был. Мед-ведь – это ведь не только шкура и желчь, как сейчас считают. Это, прежде всего, мясо и жир. И если зимой медвежью берлогу встречал в тайге – никогда не проходил мимо. Брал мишку прямо в берлоге, спящим. Это потом уже, для большего азарта, стал его длиной палкой дразнить, поднимал из берлоги и валил в упор. Злой, однако, мишка тогда бывает. С рогатиной или с ножом на него не ходил, - ростом я мелкий, чтобы медведя ножом брать. А так, с ружьем, один на один – это по мне, это мне всегда нравилось. Медвежатина вкусное мясо, однако.
- А для меня она – то же самое, что и псина. Так медведем воняет, что никогда не за-будешь.
- Привыкаешь, - сказал старик. – Зато медвежий жир – лучшее лекарство от просту-ды. Попей горячего молока с этим жиром - и простуды как не бывало.  И при обмороже-нии ничто не может спасти человека, кроме медвежьего жира. Врачи, чтобы не началась гангрена, отрезают людям отмороженные пальцы рук или ног, и все. А опусти отморо-женные пальцы в теплый топленый медвежий жир и держи там - они и отойдут. И целы останутся.
- Да, я знаю, - согласился я. - У нас один геолог именно так и спасся, когда врачи предложили отрезать ему пальцы после обморожения.
- С нашими морозами, когда три месяца меньше пятидесяти градусов не бывает - без медвежьего жира никак нельзя. Надо всегда иметь дома запас. Только надо брать внут-ренний жир, с кишок.
- Я знаю.
- Э-хе-хе, - сокрушенно вздохнул старик. – Никогда не думал, что буду теперь даже шкуры медвежьей бояться.
Я удивленно уставился на него. Старик, по-прежнему улыбаясь одними морщинами, смотрел на шкуру и гладил ее. Он словно совершал какой-то обряд.
-  Я теперь без оружия и за поселок выйти боюсь. Медведь-шайтан караулит меня повсюду, ждет, когда я без ружья буду. И тогда он убьет меня. Все время ходит за мной и следит. И эту шкуру…, - старик вдруг грубо потрепал медвежью шерсть, - …это он заста-вил тебя принести ее сюда, чтобы напомнить мне, что он предупреждал меня.
- «Ну, всё, старик «беса погнал», свихнулся! – подумал я.  Мне было уже не инте-ресно слушать его старческие бредни. Я хотел уйти.
- Ты, наверное, думаешь, что я сошел с ума? - усмехнувшись, спросил старик. – Я и сам теперь иногда так думаю. А раньше смеялся надо всем этим, не верил.
- Чему не верил?
- Во все эти шаманские сказки не верил. Это случилось со мной  лет десять назад, - стал рассказывать старик. Говорил он торопливо, словно боялся, что я не захочу его вы-слушать. – Я с друзьями моими, Егором и Никитой, пошел тогда на охоту на мишку. Бер-логу еще летом заприметил. Она была в верховьях глубокого распадка, заросшего кедро-вым стлаником. Пошли мы туда под Новый год… Распадок весь в снегу, кусты стланика полегли  под его тяжестью, одни снежные бугры торчат, и из одного бугра пар идет. Пря-мо снежная труба от этого пара над бугром намерзла. Стрелять мишку я друзьям не раз-решил и гордо сказал  им: «Этот будет у меня пятидесятый!». Егор длинным шестом раз-будил, поднял мишку, тот с ревом выскочил из берлоги и погнался за ним. Никита не вы-держал, первым стрельнул в мишку. Однако в зад ему попал. Пуля ужалила медведя, он сел, заревел, а потом вдруг пошел на меня. Я стрелял его с таким чувством, как будто я – Бог! - и он рухнул прямо к моим ногам. Когда вернулись домой, закатили настоящий пир. Пили водку, закусывали жирной жареной медвежатиной, веселились и тут один старик из наших (у нас все его шаманом считали) говорит мне: «Ты, Илья, не умрешь, однако, своей смертью. Она к тебе  в медвежьей шкуре придет. Медведь-шайтан заберет тебя». Я только рассмеялся тогда. Дед мой тоже был охотник. И хотя медведь у якутов считается священ-ным животным, он и на медведя охотился. Рассказывал, правда, что когда охотились на него, то одевались в другие одежды, обкуривали себя, чтобы медведь запах якутских лю-дей не узнал и говорили: «Это не мы тебя убиваем, это другие», а когда ели медвежатину, всегда перед едой, подражая ворону, говорили: «Кух-кух», - чтобы его Дух думал, что это ворон его ест, а не человек - иначе Злой Дух мог вселиться в медведей и мстить  якутским людям.
В Злых Духов я тоже не верил, но слова шамана мне почему-то запомнились. Я все время думал об этом и стал совсем злой на мишек. Ни одного не отпускал, если он встре-чался мне. А когда счет до ста дошел, приснился мне сон, что медведь, встав на задние лапы, с ревом идет на меня, а у меня с собой ружья нету! Я и убежать от него не могу - ноги не слушаются … вижу над собой его широко раскрытую пасть и с ужасом понимаю, что сейчас его зубы с хрустом разгрызут мой череп, а когти разорвут на куски… Я просы-паюсь среди ночи, в поту, в страхе… беру ружье и так лежу  с ним в темноте до утра - ни глаз сомкнуть, ни заснуть не могу. И с тех пор сон этот снится мне каждую ночь: медведь приходит ко мне, а у меня ружья нету. Я слышу его рев, вижу страшную оскаленную пасть и просыпаюсь... Сил больше нет, измучился весь.
Старик вздохнул.
- И сейчас, вот тут, медведь-шайтан следит за мной из леса, ждет, когда я буду без оружия. У меня теперь ружье всегда с собой, - он кивнул на прислоненную к стене дачно-го домика двустволку. – Я никогда никому не рассказывал об этом. Стыдно было. Что лю-ди скажут об охотнике!? Не знаю, почему я тебе это рассказал.
Жена старика  что-то недовольно сказала ему по-якутски.
- Учугей, – ответил старик.
Я знал, что это означало «хорошо». Старик виновато и печально улыбнулся, пожелал мне хорошего дня и пошел копать свой огород.  Я с радостью расстался с ним и забыл об этом разговоре.
Через три дня вертолет унес меня за пятьсот верст от поселка в Скалистый хребет Южного Верхоянья. Домой я вернулся только в середине сентября.
Урожай на даче был уже собран. Жена сообщила мне, что она с мальчишками нако-пала почти десять мешков картошки. Довольные этим, мы уже не вспоминали, что в про-шлом году мороз в июле «скосил» цветущую картофельную ботву и по осени, перекапы-вая огород, я собрал лишь одно ведро картофельного «гороха». Что тут скажешь? –  Яку-тия!

Был выходной день. Последнее тепло затянувшейся осени манило на природу. Мы, как обычно, всей семьей пошли на дачу «пошашлычить» и навести там перед зимой поря-док.
Когда пришли, на соседнем участке я увидел пожилую женщину-якутку и вспомнил о старике, с которым разговаривал весной. Я поздоровался с ней. Женщина безучастно глянула на меня и только кивнула на приветствие. 
- А где ваш муж? – не знаю почему, спросил я ее.
- Нету, - устало ответила она. – Шайтан забрал.
- Какой шайтан?
Женщина ничего не ответила, отвернулась от меня, продолжая собирать на огороде картофельную ботву. Я не стал навязываться на разговор. Разжег костер, повесил над ним котелок с водой. Легкий дымок, треск лиственничных веток, я – дома, рядом дорогие мне люди… Много ли нужно геологу для счастья!?
Жена вынесла на террасу раскладное кресло, села в него, укутала ноги пледом и, устроившись поудобнее, подставила лицо солнцу. Последнее тепло уходящего лета было нежным и таким зыбким, что даже легкий ветерок сдувал с лица солнечные лучи. Осень отцветала желто-коричневыми красками, была тихой и обреченной. Сыновья взялись за приготовление шашлыков. Я обошел дачный участок вдоль забора, поправил сбитую жер-дину, увидел, что ко мне со своего участка направляется мой коллега,  Лёха Туманов, за-ядлый охотник и признанный в нашей экспедиции «медвежатник». В этом году он пропу-стил полевой сезон, писал отчет по результатам трехлетних исследований и, конечно же, теперь спешит ко мне расспросить о нашем поле, об охоте, рыбалке. Лёха был коренаст, широкоплеч, с неизменной черной бородой и всклокоченными волосами на голове. «Сам, как медведь!» – шутя, говорили о нем геологи. Мы поздоровались, пожали друг другу ру-ки.
Я заметил, что Лёха чем-то взволнован.
- Ты слышал, что с твоим соседом случилось? – спросил он меня.
- С каким?
- Ну, с якутом этим, - он кивнул на соседский дачный участок.
- Нет. Я только вчера с поля прилетел. А что?
- Представляешь, - выпалил Лёха, - поехали мы неделю назад на нашем автобусе в горы за брусникой. В горах, - сказали нам, - еще можно было бруснику найти. Тут, вокруг поселка на равнине – неурожайный год, ягоды совсем нету. Баб наших поехало человек двадцать и пятеро мужиков. И этот якут. Я знал его. Он был настоящий медвежатник. Я слышал даже, что он чуть ли не сотню медведей завалил. Не знаю, как он с нами оказался, но он поехал, и ружье с собой взял. Мы даже обрадовались, что хоть один среди нас с ру-жьем будет. Выехали мы за сто двадцать пятый километр Магаданской трассы. Целый день ездили туда-сюда, все распадки проверили, все речные террасы и склоны гор обошли – нигде ягоды нет. Думали: «Всё! Не найдем!» И вот когда под вечер уже возвращаться домой собирались, прямо у дороги наткнулись на богатый брусничник. Поляна вроде не-большая была, а брусники на ней – как будто ее кто-то из ведра по земле рассыпал. Да крупная такая, как вишня, висит кистями. Мы набросились на нее, рвем  – только треск стоит, радуемся. За пару часов каждый по ведру ягоды нагрёб. И вдруг  из кустов кедрово-го стланика выходит медведь… Черный, огромный, как шифоньер. Бабы, - кто похватал свои ведра с ягодой, кто побросал, - побежали к автобусу, мужики ножички подоставали, но тоже быстренько отступили. Я аж выматерился от обиды, что у меня ружья с собой нету. Сколько раз мне хотелось добыть такого медведя по осени, большого и жирного – никогда не встречал. А тут он сам пришел, и у меня ружья нет. Эх! Ну, ладно, - думаю, - старик-якут его сейчас возьмет, я помогу разделывать, и мне достанется и мяса кусок, и жира медвежьего маленько… Желчь и шкура, само собой – стрелку. Медведь стоял, как в тире, в двадцати метрах от старика – только стреляй! Смотрю, а у него и ружья с собой нету – в автобусе оставил, наверное, чтоб не мешало ягоду собирать. Медведь медленно пошел на якута... Я не верил своим глазам. Старик опустился перед ним на колени и скло-нил голову… Я метнулся к автобусу за ружьем, хватаю его, выбегаю… Поздно! Старика уже не было. Медведь разодрал его в клочья. Тяжело дыша, сумрачно, как дьявол, он смотрел на меня, на землю с его шерсти капала кровь… Одно мгновение - и он исчез в ку-стах. Я даже выстрелить не успел…
Лёха перевел дух и потом уже спокойно добавил:
- На следующий день мы собрали группу охотников, облетали на вертолете всю округу - медведя так и не нашли. Как сквозь землю провалился. Жалко… - такой медве-жара был!
Леха все говорил и говорил, но я уже не слушал его. Перед моими глазами стоял об-раз старика, каким я увидел его весной. Мне даже послышался его сокрушенный вздох: «Э-хе-хе!» Я невольно оглянулся, но никого не увидел.
«Неужели, правда – шайтан забрал?!»



Большой лентяй Чеча.


Мой давний друг прислал мне письмо. Он написал, что пока я молчал, - а я не писал ему полгода, - он съездил в очередную геологическую экспедицию, опубликовал итого-вую работу по золотоносности Восточной Якутии и теперь, с началом учебного года, сно-ва преподает в университете. Жизнь бурлит, идеи приходят в голову одна за другой, у не-го постоянно не хватает времени, чтобы реализовать их все, и потому он активно привле-кает для этого своих студентов, подкидывая им темы для курсовых и дипломных работ. В конце письма была приписана одна строчка: «Умер наш коллега Николай Григорьевич Чечерин».
Эта строчка была для меня, как вспыхнувшая в темноте спичка. Я вдруг отчетливо увидел человека, которого знал, кажется, всю мою жизнь. Когда-то мы вместе работали в Восточной Якутии, а потом, на рубеже тысячелетий, разлетелись кто куда - страна боль-шая.

В первый раз я увидел Чечерина двадцать лет назад. Получив дипломы геологов, мы с Серегой Найденовым приехали на работу в Якутию. Из Якутска нас, молодых специали-стов, направили в Аллах-Юньскую геологоразведочную экспедицию в поселок Хандыга.
Стоял апрель, огромные сосульки висели под крышами домов, сверкали на солнце. С них текло, и звон капели заслонял все другие звуки. Снег был черным от вытаявшей угольной пыли, и Хандыга, тогда один из лучших северных поселков, показался мне убо-гим и грязным. В ожидании решения, в какую из геологических партий нас определят, мы вышли на крылечко экспедиционной конторы и закурили.
У геологов подготовка к летним полевым работам шла полным ходом. Над поселком гудели вертолеты, геологические партии одна за другой отправляли в поле продукты, снаряжение, сезонных рабочих. Одной сигареты мне показалось не достаточно, чтобы сбить охватившее меня волнение. Серега также закурил вторую. Он молчал, но я видел, что он волнуется не меньше меня. Да и как тут было не волноваться. Раньше в эти края только заключенных на каторгу завозили, а мы приехали сюда сами, месторождения открывать. Мы могли бы, конечно, поехать в Туапсе, Ессентуки, Сочи, но выбрали Якутию. Жажда открытий гнала нас на Север. Мы торопились, боялись, что не успеем, что, пока мы учимся, все месторождения уже будут открыты. Но вот мы здесь.
Из конторы на крылечко вышел высокий мужчина лет сорока, темноволосый, голу-боглазый, нос горбинкой, отчего взгляд его казался орлиным, решительным. Держался он свободно, уверенно, мы сразу поняли: это бывалый геолог! Теперь я понимаю, что он был еще совсем молодым, но тогда мне, двадцатитрехлетнему, он показался пожилым, почти что старым.  Геолог закурил и, жмурясь от яркого весеннего солнца, спросил:
- Что, мужики, на работу приехали?
- Да!
Он стал по-дружески расспрашивать нас, кто мы, откуда, рассказал об экспедиции, о последних открытиях крупных месторождений, сделанных его друзьями.  Золото, свинец, цинк, германий, серебро – у меня даже дух захватило.
- А Вы сами нашли что-нибудь? – прямо спросил его Серега.
- Да, в прошлом году вот месторождение меди нашел. Случайно! – рассмеялся он. - Иду в маршруте, жара стоит, обнаженности пород - никакой, все сопки в зарослях кедро-вого стланика, еле продираешься сквозь них, но лезу, знаю: тут должно быть месторожде-ние! Выбрался я на полянку - еле живой от усталости, дай, - думаю, - отдохну. Прилег  на солнышке – камень мешает под головой. Сунул руку за голову, достаю тот камень, и хо-тел уже швырнуть его, куда подальше в кусты, а он тяжелый такой. Смотрю на него, а это - кусок песчаника буквально набитого рудными минералами: халькозином, борнитом, халькопиритом. Да это же медная руда! Задали мы там горные выработки, ну и вскрыли рудные горизонты с медью. Написал вот новый проект, работаем теперь по промышлен-ной оценке этого месторождения.
Он рассказывал об этом, как о чем-то совершенно обыденном, а у меня даже сердце забилось чаще. Только много позже я понял, что это Бог подсунул тот камень под голову Чечерина. Геолог этот так много сделал на своей территории, и так близко подошел к от-крытию, что такой курьез мог быть только шуткой Всевышнего.
- Ну, а нам вы что-нибудь оставили? - с надеждой спросил я Чечерина. – Или на этой территории все уже найдено?
- Не переживайте, мужики, - улыбнулся он. - И на ваш век открытий хватит!



Наша экспедиция проводила  геологическое исследование Восточной Якутии в рай-оне хребтов Сетте-Дабан, Скалистый и Сунтар-Хаята. Сто пятьдесят геологов работали над пятнадцатью проектами по геологическому картированию территорий, поискам и оценке открытых ими месторождений. Каждый проект вела группа геологов от пяти до десяти человек, называемая  геологической партией. Серегу определили на работу в пар-тию Чечерина, меня к Воронцову, который с этого года начинал доизучение территории вокруг открытого Чечериным месторождения меди.
Александр Ильич Воронцов был  таким, каким я и представлял себе настоящего гео-лога: высокий, широкоплечий, бородатый и… влюбленный в свою профессию. Он дал мне неделю времени на ознакомление с проектом и на подготовку к полевым работам, потом назначил начальником поискового отряда и с пятью рабочими-горняками отправил в поле.
- Прилетите вот сюда, - показал он мне точку на карте. - Где найдешь место для по-садки вертолета - там и ставь лагерь. Обнаженность пород тут плохая, поэтому сначала проведешь на этом участке поиски, отрисуешь геологию, потом задашь горные выработки для вскрытия рудных горизонтов. У Чечерина тут были отобраны пробы с высоким со-держанием меди. За лето нужно оценить этот объект. Все!
- Александр Ильич, - неуверенно сказал я, -  я ведь эту территорию еще совсем не знаю и с ее геологией совсем не знаком.
- Новая территория, Санька, - это как новая женщина,  - улыбаясь, сказал мне Во-ронцов. – Сначала она кажется тебе таинственной и загадочной, а когда познакомишься с ней поближе, полюбишь ее - тебе будет казаться, что ты знал ее всю жизнь. Давай - вперед и с песней!

Я отработал лето на том участке, детально отрисовал его геологическую структуру, а горные выработки действительно вскрыли пласты песчаников с богатой медной рудой. Чечерин радовался, Воронцов на радиосвязи хвалил меня. Это окрыляло. К концу сезона участок казался мне уже маленьким, меня тянуло дальше, к загадочным базальтовым ска-лам, со всех сторон окружающим нас.
Я не удержался, сделал несколько маршрутов туда и...  нашел богатые медные руды совсем другого типа. В прошлогоднем отчете Чечерина  об этом не было написано ни строчки.
После окончания полевого сезона  на заседании Научно-технического Совета экспе-диции я с радостным волнением докладывал о результатах проведенных поисковых работ и о находке нового типа пластовых медных руд. Как только я закончил, Чечерин с досадой сказал:
- Вы прямо  выдаете это за что-то новое. Да видел я эти руды, когда мы там работа-ли!
Я опешил. Я никак не ожидал такого поворота. Из конференц-зала на меня смотрели десятки глаз незнакомых мне еще геологов нашей экспедиции.
- А что же я тогда в Вашем отчете ничего не прочел об этом? - спросил я Чечерина.
- Так и отчет, и новый проект – все за одну зиму написать надо было, - натянуто за-смеялся Чечерин. Он, словно ища поддержки, оглядел своих друзей. Они молчали. - Такая запарка была, что я и забыл написать об этом.
 - Чечерин, ты бы лучше обо всем другом написать забыл, но не о руде, - сурово ска-зал главный геолог экспедиции Николай Васильевич Гусев. – Пропустил, ну так и набе-рись смелости признать это!
Слово Гусева на всех заседаниях было решающим, и не только потому, что он был по должности главным геологом. Все знали, что главным он стал по достоинству.

Такое заявление Чечерина охладило мое первое благоприятное впечатление о нем. Да и Серега Найденов частенько выражал свое недовольство тем, что Чечерин вообще не занимается проектными работами и все свои дела сваливает на него. Он, конечно, не за-ставлял его работать больше, чем нужно. Просто Сереге приходилось выполнять работу, которую, как начальник геологической партии, должен был делать сам Чечерин. Пока Се-рега вместе с другими геологами партии занимался картированием территории и поиска-ми, выполнял плановые объемы работ, составлял геологические карты, писал главы отчета о проведенных исследованиях и подсчитывал запасы металла в обнаруженных рудных телах, Чечерин размышлял о геологии всего Северо-Востока Якутии. Своей территории ему было мало. Он думал и… «рожал» новые идеи. В маршруты ходил только затем, чтобы проверить свои новые предположения. И если они подтверждались, Чечерин тут же вносил изменения в проект, сам лично возглавлял работы, выдавал своим сотрудникам новые задания, и вся его партия начинала работать на реализацию этой идеи. Но как только он видел, что дело пошло на лад, тут же перепоручал все Сереге Найденову. Чечерин без малейшего сомнения полагался на Найденова и был очень рад, что наконец-то к нему в партию попал настоящий геолог. Характер у Сереги был такой же, как у Чечерина, – твердый, решительный. Ему не хватало только легкости в отношении к жизни, - как говорил Чечерин, - уж слишком серьезно он подходил ко всему.

Летели годы. ¬И наши коллеги-ровесники, и мы с Серегой уже давно сами вели гео-логические проекты. Работали увлеченно, у каждого были теперь свои идеи, свои разоча-рования и открытия. Менялись территории и люди, с которыми приходилось работать. Одни уходили, не оставив в памяти следа, другие становились частью нашей жизни, ча-стью нас самих. Совсем незаметно пришло время, когда мы стали такого же возраста, как когда-то наши первые начальники. А они выходили на пенсию. Многие уезжали в родные края: кто на Байкал, кто на Урал, кто на юг России.
Собрался в путь и Чечерин.
Тридцать пять лет своей жизни отдал он Северу. Открытия месторождений воль-фрама, молибдена, меди, свинца и серебра, сделанные Чечериным, в то время не интере-совали никого из руководителей Геологии. Восточная Якутия – это страна золота. Только открытие месторождения золота может принести  официальное признание первооткрыва-телю. Таким образом, главного своего открытия Чечерин, получается, так и не сделал. Он давно уже был пенсионером. Северный стаж и годы, проведенные в полевых условиях, обеспечивали ему выход на пенсию в пятьдесят лет, но он завершал свою трудовую жизнь в шестьдесят. Не мог больше, как прежде, часами сидеть за микроскопом, слезились и бо-лели глаза. Из-за этого он решил оставить работу и уехать на родину, подальше от соблаз-на вновь и вновь приходить в свою экспедицию. Родом он был ставропольский казак, ли-хой, только шашкой махать. За его вспыльчивость в геологических спорах, за горячую кавказскую кровь и, разумеется, из-за фамилии он  получил от друзей-геологов прозвище «Чечен», хотя обычно они, любя, называли его просто «Чеча». И вот теперь любимый всеми Чеча уезжал.
По поводу своего отъезда он устроил в конторе прощальную вечеринку. Я смотрел тогда на Чечерина, и мне казалось, что он совсем не изменился с тех пор, как я увидел его в первый раз. Все та же насмешливая уверенность, все тот же решительный взгляд голу-бых глаз, только темные его волосы заметно поседели, да мы уже не чувствовали себя ря-дом с ним юнцами.
Вечеринка была совершенно обычной. Такие вечеринки всегда бывали у геологов, когда им случалось отмечать свои открытия или защиту отчета по результатам исследова-ний. На столе были добытая Чечериным в поле и подкопченная оленина, малосольная рыбка - хариус, мальма и  сиг,  картофельное жаркое, домашние соления и салаты, приго-товленные Галиной Филипповной - женушкой Чечерина. И водка - по бутылке на брата. Большой кабинет Чечерина казался совсем маленьким от количества собравшихся в нем геологов. Женщины, наши незаметные и незаменимые петрографы, минералоги, геохими-ки, приняв активное участие в подготовке этой вечеринки, после официальной части сразу же оставили мужчин одних. Теперь это была веселая и шумная мужская компания.
Я удивляюсь, с каким спокойствием мы отнеслись тогда к отъезду Чечерина.  Геологи привычны к разлукам - такова наша профессия. Каждый год, выезжая на полевые работы, мы на несколько месяцев расставались с нашими семьями и друзьями-коллегами, и этот отъезд Чечерина кто-то из геологов, произнося тост, сравнил с очередным  полем Чечерина, только теперь в теплые края южной России. И он, конечно же, напишет нам отчет, как там геологу на юге…
Мы добре выпили и закусили. И когда всем уже было так хорошо, что мы казались друг другу бесконечно родными, начались обычные рассказы о полевых приключениях и, конечно же, нескончаемые геологические споры – ведь, как шутили у нас: «Сколько гео-логов – столько и мнений». Тут ни у кого не было должностей, все были равны.  Пробле-мы, не находившие решения на Научно-техническом Совете, решались за рюмкой водки легко и по-дружески. В общем, вечеринка удалась. Тосты следовали один за другим, каж-дому хотелось сказать на прощание что-то хорошее о Чечерине, об интересной совмест-ной работе и о сделанных открытиях - веселых, случайных, нежданных или доставшихся тяжелым кропотливым трудом. Все трудности полевой геологической жизни вспомина-лись теперь, как веселое приключение. Только Сергей Найденов был серьезен и «петь хвалу» Чечерину не стал. Он захмелел, старая невысказанная обида вдруг забурлила в нем. Он встал из-за стола с чаркой водки в руке и, оглядев нас, сказал:
- Я пять лет проработал с Николаем Григоричем, когда приехал после института в нашу экспедицию (два проекта отработали мы вместе), и все эти пять лет, когда он чис-лился начальником нашей геологической партии, я делал за него его работу.
- Сережа, зато потом ты, как генерал командовал своей партией, и открытия серебра вон какие сделал», - добродушно смеясь, сказал Чечерин.
- Ну, ты, Найденов, и припомнил, - пожурил Серегу Николай Васильевич  Гусев. -  Это ж было двадцать лет назад, когда ты еще пацаном был!
- Конечно, - не обращая внимания на замечание Гусева, продолжил Сергей, - с одной стороны это была для меня хорошая школа. Григорич всегда был рядом, подсказывал, что и как лучше сделать, никогда не давил своей опытностью, давал и мне право самому находить решения поставленных перед нами задач. Но иногда бывало так обидно, что выполненная мною работа и написанный в основном мною отчет идут за авторством Чечерина, - моя фамилия стоит только второй, но…, - Сергей замялся, он видно уже пожалел, что начал говорить об этом и решил смягчить свою исповедь, - когда я думал о том, что мне, молодому специалисту, он сразу же сделал оклад всего лишь на стоимость бутылки коньяка меньше своего - я мирился с этим. Хотя, честно скажу,  работать отдельно от него я стал с радостью.
- Ну, лентяй я, мужики! Ну что тут поделаешь? – смеялся Чечерин. - Я все знаю, все умею, только делать не люблю. Работать по проекту и выполнять плановые объемы работ – это для меня, как нож в сердце! Ладно еще, когда территория попадается интересная, какой-то азарт есть, а так... Дают тебе запланированную для изучения площадь - пиши проект, работай. Да мне, бывало, стоит только посмотреть на нее - и я уже знаю, что от этой территории ожидать можно, есть тут что-нибудь или нет. Я понимаю, что для ее изучения государственные деньги отпущены, поэтому сажусь и добросовестно пишу проект, закладываю все объемы работ, необходимые для объективной оценки этой территории. Кто же просто так поверит Чечерину, что там ничего нет? Это надо доказать! И вот именно доказывать кому-то то, что я уже знаю, мне и не хочется. Поэтому я и брал всегда к себе в партию энергичных, жаждущих открытий  молодых специалистов. Они – начинающие, честолюбивые, им все еще интересно, а я – старый лентяй. «Может, они и откроют там что-нибудь», - думал я. - Я всегда допускал, что могу ошибаться. Но если территория не увлекла меня сразу - она была для меня уже потеряна. Я привык доверять своему чувству.
- Случалось и ошибаться, Чеча! - уколол его Михаил Федорович Рогожин, вечный трудяга и передовик производства, у которого, в отличие от Чечерина, никогда не было времени на пустую болтовню. И на идеи тоже.
- Да, Миша, – улыбнулся Чечерин, - без этого не обошлось. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.  Надо ж было и мне что-то другим после себя оставить, - отшу-тился он.
Чечерин был возбужден, глаза его блестели. Это был все тот же любимый нами Че-ча, каким мы его знали – гордый, обаятельный и... ленивый.

- Если бы Николай Григорьевич не был лентяем, возможно, я никогда не стал бы се-рьезно заниматься геологией, как наукой, и не писал бы сейчас диссертацию, - сказал Виктор Барков, высокий молодой человек со светлыми голубыми глазами. Он немного картавил, говорил спокойно, рассудительно, в его манере разговора чувствовалось проис-хождение из интеллигентной семьи. Барков был потомственный геолог, и его отец, и дед были известными в геологическом мире учеными, и Виктору казалось совершенно необ-ходимым не подвести их. Он рвался к открытиям. Уже побывал в нескольких экспедици-ях, но открытий не сделал. А потом уехал подальше от Москвы, только чтобы не чувство-вать постоянной опеки и заботы своих знаменитых предков. Чечерин, как только узнал об этом, сразу взял его к себе в партию.
- Так вот, работал я в конце восьмидесятых с Григоричем, - продолжил Барков. - Он направил меня для поисков золота на самый  перспективный по его представлениям уча-сток. За месяц работы я детально исползал весь этот участок, опробовал там буквально все, но никак не мог разобраться ни в структуре рудного поля, ни в закономерностях рас-пределения золота в нем. А он все спрашивает меня на радиосвязи: что там и как? «Не знаю еще!» - не выдержав, выпалил я. Он пришел ко мне за сорок километров с другого участка. Ознакомился с тем, что я сделал, сходил в пару маршрутов и отрисовал  мне структуру моего рудного поля, определил и минеральные фации углеродистого метасома-тоза, с которым,  как оказалось, связано золото, и методику, и направление дальнейших поисков. Я посмотрел на это и только усмехнулся. Мое представление об этом участке было совершенно другим. Со свойственной молодости самоуверенностью я иронично сказал ему, что я, мол, тут все вдоль и поперек исходил и то не смог разобраться, а Вы вот так: «пришли, увидели и победили!» Он не стал со мной спорить, а просто на листе бума-ги (как он выразился: чтобы я не забыл), написал мне геологическое задание на реализа-цию его идеи и сказал: «Это ты сделать обязан! А свои представления можешь тоже реа-лизовывать, я не возражаю». И ушел в свой отряд.
Возмущайся – не возмущайся, а выполнять задание начальника надо. Душа к этому не лежала, но я начал работать. Потом увидел, что в этом что-то есть, и так увлекся, что даже не заметил, как для меня стали простыми  и ясными и структура участка, и законо-мерности распределения золотого оруденения в нем. Месторождение рождалось прямо на глазах.
После поля, докладывая на Научно-техническом Совете экспедиции о результатах проведенных исследований, Григорич преподнес все так, как будто это открытие, все от начала до конца, принадлежало мне. А ведь я сделал только то, что он заставил меня сде-лать. Конечно, я добросовестно работал там все лето, сделал много, и мне было приятно слышать хорошие отзывы старших и похвалу начальства. Мою радость омрачало только то, что генетическая модель формирования этого месторождения принадлежала не мне. Поборов стыд, я сказал об этом на техсовете, но меня как будто никто и не услышал. А потом Николай Григорьевич обязал меня заниматься этой темой, убедил писать диссерта-цию. Так и пошло дальше. Ну, вы же сами знаете!
Чечерин, смущенно улыбаясь, слушал рассказ Баркова. Ему почему-то было стыдно выслушивать в свой адрес благодарную похвалу коллег. Чтобы избавиться от этого чув-ства, он тут же предложил всем налить и выпить:.
- За нашу госпожу Удачу! - сказал он.
Геологи зашумели, зазвенели бокалы.
- Чеча, ну как мы тут теперь без тебя? – хитро улыбаясь, спросил его Игорь Григо-рьевич Соболев, старый друг Чечерина. – То мы не успеем рюмку налить, чтобы обмыть какое-нибудь событие - ты уже тут как тут. А теперь?
Бывало, разливаем после работы бутылочку, я и говорю: «И Чече налейте!» «Так нет же его» - говорят мне. А я, смеясь, отвечаю: «Сейчас придет». И точно - он уже заходит в наш кабинет!
Дружный хохот наполнил кабинет Чечерина. Все знали об этих случаях. Мы, конеч-но, понимали, что все это была чистая случайность, но его друзья, шутя, подкалывали этим Чечерина уже не раз, припоминая ему его же слова: «Случайность, повторенная трижды, – это уже закономерность!»
- Мужики, вы не думайте, что я просто так болтаюсь в конторе по  кабинетам, - сме-ялся вместе со всеми Чечерин. - Я так работаю. Общение помогает мне думать. По-моему, геолог, - если он действительно геолог, - работает всегда. Что бы он ни делал - он думает. Ну, а о чем он думает? Да о геологии, черт возьми! А ведь это и есть его работа. Но насту-пает момент, когда работа не идет. Ну, не идет и все! Кажется, зашел в тупик, собранная тобою информация переполнила твои мозги. И тогда самое лучшее, - уж поверьте мне, братцы, – это оставить на время эту работу. Ходи по кабинетам, кури, болтай с друзьями в курилке. Так может продолжаться день, два, три, неделю - когда как. Мысли твои замерли, но они все равно только об одном, ни о чем другом ты уже думать не можешь. Твое сознание перегружено фактами, твоя голова, как компьютер, которому задана сложная задача, и нужно время, чтобы эта задача была решена. Доверься природе, не суетись, не мешай ей, подожди - программа включена, она работает.
Твое тело ходит, делает какие-то дела, а мозги работают независимо от него. И вдруг наступает момент, когда внутри тебя что-то включилось. Задача выполнена. Тебя озарило. Все!
Все разговоры, друзья, семья, вся жизнь вокруг - перестают для тебя существовать. Ты не слышишь, что тебе говорят, не видишь, что происходит вокруг, ты погружен во многомиллионную глубину веков, ты ушел в геологическое прошлое своей территории. Тебя тут просто нет!
Нет, конечно, ты ешь, пьешь, разговариваешь с коллегами, с женой и с детьми, но «тебя» здесь нет. Твоя душа, твое сознание там, за сотни миллионов лет в прошлом, когда на нашей маленькой планете раскалывались древние континенты, возникали океаны, об-разовывались месторождения... Ты пишешь, ты творишь, ты выдаешь «на гора» все, чем были заняты твои мозги последние годы и месяцы, пока ты изучал эту территорию и… таким образом освобождаешься от этой муки.
Чечерин оглядел нас горящим взглядом.
- И если кто-то скажет, что Чечерин не работал, когда болтался по кабинетам - тот просто болван, не доросший еще до того, чтобы быть геологом! Геология – это не только производственная рутина, это... это, в конце концов, творчество! И его муки приятны мне, как художнику создание его картин. Я создаю, я рождаю то, что вынашивал в себе все эти дни и ночи. Да и потом, - рассмеялся Чечерин, - скучно жить, мужики, без общения с ва-ми.
И нам с ним, действительно, никогда не было скучно. К кому бы ни заходил Чече-рин, ему всегда были рады. Он был остроумным собеседником, с ним  приятно было по-говорить. А так как разговоры наши были в основном о геологии, сколько интересных мыслей и идей подкидывал он нам, как бы между прочим. Он делился ими, не скупясь, знал, что все равно его на все это не хватит. Пусть хоть другие материализуют его мысли.
Прощаясь с нами, он сказал:
- Я жизнь прожил - как песню спел. И тем был счастлив, что любил, творил, путешествовал и делал открытия, а мне за это еще и зарплату платили. Дай Бог и вам, братцы, сказать так, когда придет пора!


Чечерин считал, что жизнь свою он прожил не зря. Геология и была его жизнью. Но совсем недавно наступило время, когда он написал свой последний геологический отчет и должен был защитить его на Научно-техническом Совете экспедиции. Слух о том, что у Чечерина очередное «new how» уже давно разнесся среди геологов. Во время защиты конференц-зал был переполнен. Тут собрались не только руководство и геологи экспеди-ции, но даже любопытствующие дамы из бухгалтерии и планово-экономического отдела пришли, чтобы все увидеть и услышать лично.
То, что сделал Чечерин, было новым, необычным, не вписывалось в сложившиеся общие представления о геологии Восточной Якутии. Темой его исследований был дисло-кационный метаморфизм, т. е. изменения, которые претерпевают горные породы при сильном горизонтальном сжатии.
Когда-то, 350 миллионов лет назад, от восточного края древнего Сибирского конти-нента стали откалываться куски, называемые теперь Колымской и Охотской континен-тальными плитами. Между ними возник океан, существовавший почти двести миллионов лет, на дне которого накопилась огромная толща осадочных пород. И вдруг... случилось этим отколовшимся когда-то кускам (не приняли их на чужбине) двинуться обратно в направление Сибирского континента. Заключенные между этими континентальными плитами океанические породы стали сжиматься, сминаться в складки, пока их полностью не выдавило на поверхность и не надвинуло на Сибирскую платформу. Эти, смятые в складки, океанические породы и слагают теперь наши Верхоянские горы.  Чечерин проработал в этих горах всю свою жизнь, они были для него живыми.
О замеченном им метаморфизме пород Чечерин говорил давно. Некоторые из геологов поддерживали его, но большинство дружески подтрунивали: «Какой там метаморфизм, Чеча? Придумай что-нибудь другое!» Но Чечерин настаивал на своем, привлек друзей из Министерства, с которыми когда-то работал, и, можно сказать, «пробил» проект на изучение дислокационного метаморфизма. Он так увлекся этой темой, что только и говорил о ней. Слушая его, порой уже казалось, будто кроме метаморфизма на нашей территории ничего существенного и не происходило. Геологи только посмеивались, считая это просто чудачеством Чечерина.

И вот на защите своего отчета он заявил, что все месторождения золота на террито-рии Южного Верхоянья обязаны своим возникновением именно установленному им дис-локационному метаморфизму.
Зал зашумел. Это было слишком!
Представленная  Чечериным карта метаморфизма поразила нас своей смелостью. Он вынес на нее все известные месторождения золота, и, как ни странно, все они расположились в пределах выделенных им метаморфических зон. Зоны эти широкими полосами тянулись с юга на север и пересекали территории, на которых все мы работали.
- Ну, ты, Чечерин, и хватил! Какие зоны? Какой метаморфизм? Ерунда все это! - усмехнулся Волдырев, неплохой когда-то геолог, а теперь старший экономист экспеди-ции.  – Я же там работал. Нет там никакого метаморфизма! - фыркнул он.
Волдырев был ровесником Чечерина. Он также руководил когда-то проектами и по-тому позволял себе высказывать свое мнение не только по экономическим вопросам. Те-перь это был лысый, толстый, никому не нравившийся человек. Он был груб, хамовит, никто не любил его, но  и упрекнуть его в чем-то, как геолога, тоже не могли - сделанное им когда-то, было сделано хорошо. Он сидел важно, плотно заполнив собой все кресло, и едва мог сцепить руки на распирающем рубашку большом животе.
Чечерин не обратил на него никакого внимания. Он просто показал нам, что дисло-кационный метаморфизм проявлен не везде, а только в зонах древних глубинных разло-мов. И когда эти зоны пересекали осадочные породы на микроэлементном уровне обога-щенные золотом, в них под воздействием высокой температуры и давления, вызванных сжатием, происходила интенсивная миграция золота, как высокоподвижного химического элемента, и концентрация его в золотоносных кварцевых жилах. То есть, казалось бы, из ничего образовывались месторождения.
- Ох, Чеча, ты и загнул! - пробурчал Волдырев.
- Николай Григорьевич, так Вы скоро скажете, что у нас все месторождения золота метаморфические, - усмехнулся Борис Васильев, новый начальник геологического отдела. Он был далек от региональной геологии, всю жизнь занимался разведкой золоторудных месторождений и был абсолютно уверен, что золото обязано своим возникновением только гранитоидной магме.
- Да, я утверждаю, что все наши месторождения золота - гидротермально-метаморфогенные, - поправил его Чечерин. – Во время сжатия происходил такой разогрев осадочных пород, что рудные химические элементы, находящиеся в них в избытке, но в рассеянном состоянии, концентрировались в горячих рудоносных растворах и кристалли-зовались затем в кварцевых жилах. Они-то и содержат основные запасы золота Южного Верхоянья.
- А увидеть этот Ваш метаморфизм в поле можно? – спросил его Лёвин, наш новый начальник экспедиции. Он сам много лет  работал на юге Якутии среди древних метамор-фических толщ Алданского щита. Породы там были преобразованы метаморфизмом настолько, что узнать их первичный состав было действительно сложным делом. Здесь же все было наоборот, и теперь он с ироничной ухмылочкой выслушивал доводы Чечерина.
- В полевых условиях метаморфические зоны, конечно, не видны, - ответил Чече-рин, - Их можно с определенной долей условности выделить по зонам повышенной тре-щиноватости пород. Степень метаморфического преобразования, к сожалению, можно установить только под микроскопом, но....
- Что ж нам теперь всю Восточную Якутию под микроскопом рассматривать? - про-бурчал кто-то в конференц-зале.
- Всю не надо, - спокойно  ответил Чечерин. - Каждый сделает это на своей территории, выделенной ему для изучения. Это стоит того, если мы занимаемся золотом.
Зал загудел, где-то слышался смешок, разговоры и перешептывание переходили в откровенные споры. Чечерин молчал. Он смотрел на своих коллег и терпеливо ждал, ко-гда они выговорятся. Я не заметил в его глазах того прежнего блеска и азарта, так харак-терного для Чечерина во время геологических споров. Мне показалось, что в них была пе-чаль.  Дождавшись, когда в зале затихнут, он сказал:
- Я задал только направление дальнейших исследований, а теперь, - Чечерин улыб-нулся и оглядел всех нас, сидящих в конференц-зале на слушании его доклада, - дело за вами, братцы. Я, что хотел – сделал, и об этом сказал вам. Теперь отхожу в сторону, усту-пая дорогу молодым.
Он сел на свое любимое место в первом ряду. В зале наступила тишина. Председа-тель приемной комиссии попросил присутствующих высказаться.
Согласия среди геологов не было.
Чечерин сделал всего несколько профилей через огромную территорию нашей экс-педиции, а выводы, большей частью основанные на предположениях, анализе чужих ра-бот и собственной интуиции, распространил на всю Восточную Якутию. Он просто нахально провел свои метаморфические зоны через территории, на которых мы работали, и показал, где надо искать месторождения золота. Но этих зон никто из нас не видел, и потому мы восприняли их - кто в штыки, кто скептически, а кто-то просто отмахнулся от них и все. Друзья поддержали его, но умеренно. Никому не хотелось тут же отказаться от своих взглядов, которым посвящались многие годы жизни. Одни геологи хвалили его за новизну и смелость, другие осторожно высказывались о необходимости уделить более пристальное внимание этой проблеме, третьи откровенно критиковали Чечерина за недо-статочную обоснованность выводов и упрекали в чрезмерной объемности написанного отчета.
- Так это только в разделе петрографии, только чтобы доказать наличие метамор-физма, - неумело оправдывался Чечерин.

Подводя итог заседания,  начальник экспедиции снисходительно, как старший, мно-гоопытный товарищ, пожурил его:
- Метаморфизм, Николай Григорьевич, – он, усмехнувшись, покивал головой, – это... метаморфизм! А у нас что? Так, неопределенный намек. И придавать ему такое большое значение и  тем более делать из этого такие далеко идущие выводы – это не только, как тут некоторые говорили, смело, - он, топорща щегольские усики, надул свои губы и, подыскивая нужное слово, многозначительно помолчал, - это в некоторой степени похоже на авантюризм!
В общем, Чечерина не то чтобы совсем «раздолбали», а пожурили и, как будто, сжа-лившись над ним, приняли его отчет. Сошлись на том, что «Николай Григорьевич, конеч-но, всегда был богат идеями (не всегда правда удачными), а это - его последняя работа… ему хотелось внести что-то новое, вот он и придал такое большое значение своему мета-морфизму. Возможно, он и есть, этим надо заниматься, ну а там - посмотрим».
- Никуда вы от этого не денетесь, мужики,  - сказал в заключение Чечерин. - Есть тут метаморфизм! И когда вы займетесь его изучением – вы схватите за хвост ту самую «жар-птицу» – месторождения будут!
Ведущие специалисты экспедиции, у которых и своих идей в голове было полно, только скептически усмехнулись такой уверенности Чечерина. Большинство из них думали, что после отъезда Чечерина об этом его метаморфизме потихонечку забудут. Так было уже не раз и с девонским рифтогенезом, и с углеродистым метасоматозом, и с алмазоносными трубками лампроитов, и со многими другими идеями, оставленными уехавшими из экспедиции геологами.
И все же представленная Чечериным карта метаморфических зон взбудоражила многих. Большей частью, чтобы опровергнуть доводы Чечерина, мы нехотя начали изу-чать степень изменения горных пород в зонах повышенной трещиноватости. И тут случи-лось нечто совершенно неожиданное – многие из нас  засомневались в своей правоте.
Тогда мы основательно взялись за изучение этих зон, чтобы все же доказать, что ме-таморфизма у нас нет. Но чем больше мы старались это доказать, тем больше убеждались в правоте Чечерина. Метаморфизм был! Слабый, начальный, а в некоторых местах и со-вершенно отчетливый, достигающий степени полного преобразования внутренней струк-туры породы, хотя внешне они казались совершенно  неизмененными. Но именно этого слабого метаморфизма оказалось достаточно для того, чтобы в породах началось движе-ние рудного вещества и образование золоторудных месторождений. Мы были немало удивлены, разочарованы и в тоже время горды за Николая Григорьевича Чечерина.
Конечно, каждый из нас немного корректировал его. Мы более точно определяли степень изменения пород в пределах своих территорий, уточняли границы «чечеринских» метаморфических зон, пока все они не расположились в определенных рудоконтролиру-ющих структурах. А последовавшие за этим открытия месторождений рудного и россып-ного золота уже ни у кого не вызывали сомнений, что именно Чечеринский метаморфизм контролирует размещение этих месторождений.

…Чечерин давно уехал, но все эти годы он незримо был среди нас: в строчках наших отчетов, в наших геологических картах, на которых мы показывали теперь его ме-таморфические зоны, он постоянно присутствовал в наших разговорах и геологических спорах. Мы и не подозревали, что среди нас жил человек, которого мы будем вспоминать теперь с гордостью, что когда-то вместе работали, болтали о пустяках и глобальных про-блемах геологии, о политике, о женщинах и о нашей жизни. И, кажется, никогда и ни о чем серьезно.

После очередного открытия один из ведущих геологов нашей экспедиции доклады-вал на Научно-техническом Совете о результатах проведенных исследований. Особое внимание он уделил «чечеринскому» дислокационному метаморфизму, сыгравшему, - как он выразился, - основную роль в формировании рудных месторождений золота на его территории.
Начальник экспедиции сидел, развалившись в кресле, и с самодовольной улыбочкой на гладковыбритом лице слушал доклад. Он нетерпеливо теребил кончик своего галстука, в задумчивости надувал губы и топорщил тонкие, аккуратно подстриженные усики. Когда доклад был закончен, он, усмехнувшись, спросил:
- А что-нибудь новенькое у Вас есть? Что Вы все о метаморфизме, да о метамор-физме… Кто ж тут не знает, что все золото связано именно с ним!


Признание в любви.


Автобус «Новочеркасск – Новороссийск» отправлялся в десять утра. До отправления оставалось пятнадцать минут, и я маялся от ожидания, не зная чем занять себя. Я пред-ставлял себе долгую и нудную шестичасовую поездку, июльскую жару и духоту, от кото-рой нет спасения, и уже мучился от предстоящей мне муки. Еще три дня назад был в Яку-тии, и вот теперь стоял на автовокзале в своем любимом студенческом городе. Я в отпус-ке. Вчера прилетел в Ростов к тетушкам, сегодня проведал в Новочеркасске свою семиде-сятилетнюю учительницу и теперь мчусь домой, на юг, к морю. Родители еще не знают. Уж лучше им быть приятно взволнованными одно мгновение при встрече, чем переживать несколько дней, беспрерывно думая  о том, как я доберусь к ним через все эти разделявшие нас восемь тысяч верст.

Солнце только поднималось над городом, быстро заполняя теплом проспекты и улочки. Я скрылся в тени акаций, где еще хранилась утренняя свежесть, и закурил. Смот-рел на привокзальную площадь и как будто совсем не видел людей идущих по ней и сто-ящих в ожидании посадки в автобус. На их месте я видел девчонок и парней из нашей группы. Двадцать лет назад стояли мы здесь, провожая друзей, разъезжались по стране. Учеба закончилась. Все получили распределение в разные геологические экспедиции Со-юза. Кавказ, Кольский полуостров, Средняя Азия, Якутия, Камчатка, Сахалин, Мага-дан…Страна у нас была большая. Мы еще не знали, что не увидимся десятки лет, а воз-можно  и никогда. Я отчетливо видел молодые, красивые, счастливые лица моих одно-курсников, слышал их смех, разговоры… Отсюда мы поедем потом на железнодорожный вокзал, будем пить в привокзальном буфете портвейн «777» и  Витька Дрозд с пьяным от-чаянием будет петь под гитару:
«Все кончается, кончается, кончается…
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются, надолго изучаются.
И так все ясно – слов не говори!»

Я даже не заметил, как докурил сигарету. В автобус на Новороссийск началась по-садка.
«Шесть часов езды… при тридцати пятиградусной июльской жаре! - сокрушенно подумал я. – На Севере я уже отвык от такого».
Садиться в автобус я не торопился, хотелось еще хоть немного подышать прохладой этого утра.  Чистое безоблачное небо не оставляло никакой надежды на приятное дневное путешествие.
«Эх, деваться некуда!»
Я вздохнул и решительно направился к автобусу, вошел и занял свое место у окна.
Рядом со мной в кресло плюхнулся молодой парень. Он откинул назад спинку сиде-нья, устроился поудобнее и тут же уснул. Слегка приоткрыв рот, он сладко посапывал. Я даже позавидовал ему. В его годы я тоже мог так.

Сорок пять минут езды от Новочеркасска до Ростова в раскаленном солнцем автобу-се показались мне  двумя часами. А солнце еще только разгонялось. Я не знал куда деться. Испарина покрыла все тело, рубашка прилипла к спине, по лбу текли капли пота.
Когда автобус остановился на автовокзале, паренек рядом со мной проснулся.
- Это Ростов? – сонно спросил он.
Я утвердительно кивнул, и он вышел из автобуса. Его место заняла  пожилая жен-щина. Несомненно, ей было за семьдесят, но выглядела она так, что ее нельзя было назвать старушкой. Темные с проседью вьющиеся волосы, улыбающиеся коричневато-зеленые глаза, аккуратно подкрашенные губы. Морщинки разбегались от ее глаз, когда она щурилась на солнце, и тонкой  паутинкой отмечались на загорелых щеках. На ней бы-ло темное крепдешиновое платье в белый горошек и легкий светлый пиджак. В молодости это была, наверное, очень красивая женщина, да она и сейчас еще оставалась такой. Она вернула спинку сиденья в исходное положение, села и посмотрела в окно.

Автобус тронулся. Из приоткрытого окна потянул горячий ветерок, слегка разорвал опутавшую тело липучую духоту. Дышать стало немного легче, и мысли мои постепенно вернулись к прерванным воспоминаниям о моей юности. …Когда-то вот с этого вокзала мои тетушки провожали меня на службу на Черноморский Флот. В те годы, будучи в го-роде, я еще стыдился своего станичного происхождения, а они, бывшие кубанские казач-ки, а тогда уже настоящие ростовчанки, своего прошлого не скрывали.
«Мы хотим, чтобы ты запомнил эти проводы. Чтобы все три года, пока будешь там на своих кораблях плавать, вспоминал нас», - говорили они и, на виду у всего ростовского народа, не стыдясь, громко пели:   
«Ой, гай, гай, гай, гаю зэлэнэнькый,
За що хлопця полюбыла – що вин молодэнькый!»

- Вы далеко едете? – спросила меня сидящая рядом со мной женщина.
- До Новороссийска, - ответил я и отвернулся к окну. Заводить дорожные разговоры «ни о чем» у меня не было ни малейшего желания.
Автобус уверенно пробирался по улочкам Ростова к автостраде, ведущей на юг Рос-сии. Я смотрел в окно. По тротуарам ходили парни и девушки, загорелые, веселые и серь-езные, некоторые были с книжками и толстыми тетрадками в руках. «Абитуриенты. Пора поступления в Вузы». Автобус остановился на желтый свет у светофора. Я невольно залюбовался  девушками, стоящими  у пешеходного перехода. Они были красивы и полны несравненного очарования юности. Солнце освещало их лица, золотило волосы, легкие короткие платьица и юбочки обнажали стройные загорелые ноги.
- Какие красивые девчата, правда!? – сказала моя соседка.
Когда я повернулся к ней, добрая материнская улыбка была на ее лице.
- Да, - подтвердил я. – Юность и молодость красивы сами по себе.
- И одеваются так красиво, - заметила она. – А я как вспомню, як я одевалась, колы ще дивчиною була… Одно платюшко, штопанэ-перештопанэ… На дэнь пиду у колхоз в поле работать, выверну его наизнанку, щоб на солнце нэ выгорило, а вэчором переиначу обратно и оно, вроде як и новое. Постираю его, просушу на солнышке и - на танцы. Эх, - женщина вздохнула, - як начнэш молодость свою вспоминать, так тики голод, тяжолу ра-боту, та що ничого одить було и вспоминаешь. А всэ ж, счастлыви булы. Счастлыви, що живые осталысь, що любылы… Косы, та очи – вот и вся девичья краса, песни, та танцы – вот и вся забава. Вы извините меня, что я не чисто по-русски разговариваю. Все время за-бываю. Я умею,  - женщина смущенно улыбнулась, - но дома всю жизнь по-нашему, по-кубански разговариваю. Вот и не замечаю уже, как говорю. У нас почти все так говорят. Мне даже кажется иногда, что это и есть наш русский язык. А мы ж не русские. Мы - ку-банские казаки. Мы разговариваем на смешанном русско-украинском языке. Сроду не помню, чтобы кто-нибудь из наших по-другому говорил.
- Не беспокойтесь, я все понимаю.
- Даже не верится, что мне уже семьдесят два года. Як выйду в наши горы… Теплый ветер с моря дует, платье на ногах треплет… И кажется, шо я ще молода дивчина. Бо на моих молодых ноженьках вот так же когда-то платьюшко на ветру трепетало, да только косы тяжелые тогда были вокруг головы уложены, да я была молодая и сильная. А сей-час… как посмотрю на себя в зеркало… - Боже мой! Яка я стара! – одни зморшки на лице.
Мне было неудобно сидеть, повернувшись к моей соседке только головой. Я отвер-нулся от окна, удобно умостился на своем сиденье и посмотрел на свою попутчицу. Жен-щина сидела в пол оборота ко мне и  смотрела в окно, но, по-моему, ничего там не видела. Она была далеко в глубине своих воспоминаний. Я смотрел на нее и на мгновение представил ее молодой, полной чувств и жажды жизни, видел ее на вершине горы в том платьюшке, о котором она говорила, с косами, смеющуюся…  и как морской ветер треплет платье на ее девичьих ножках… Женщина взглянула на меня и улыбнулась. Морщинки все сразу засмеялись на ее на лице.
- Смотрю я на цих молодых дивчат, на хлопцив, - они цветут, як цветы весной. И мне так хорошо, аж жить хочется. Птицы поют – я радуюсь, цветочек зацвел, солнушко встает – я радуюсь, воздухом этим дышу, песню пою, на дитэй та на внукив моих дывлюсь – радуюсь. Жизнь стала такой хорошей, только любить и радоваться, а вона вже прошла. А как вспомню, как мы жили…  так даже не верится - моя ли это жизнь была?
У нас была большая семья - восемь душ дитэй, мама, батько. Жили мы в станице Натухаевской под Анапой. Знаете, где это? Кругом родня - одни казаки. Богато жили. Зэмля своя була и урожай богатый давала. А в тридцать третьем году, осенью, - мне тогда двенадцать лет было, - тикы урожай собралы, прыйшлы ночью нащи солдаты… с оружи-ем та й з машинами – и всэ забралы. Увели и коней, и скотину… Та и не только у нас - у всех казаков в станице все позабирали. Как мама ни плакала, как ни причитала: «Що ж мы йисты будем? Дитэй - восемь душ! Пожалийтэ!» – Нэ пожалилы. Нычого нэ оставылы.
- Ешьте, что попрятали, кулачье проклятое! – сказал командир тех солдат.
- А батько наш стоить, дывыться, та й курэ, тики желваки на скулах ходять. Аж чер-ный весь зробывся.
Уйихалы солдаты и осталысь мы ны с чим. Мы - вси диты, ходылы з мамою по по-лям, попадавшие колоски пшеницы та зёрнушки собирали. Мешок назбыралы. А впереди – зима. Йисты ничого. Ходылы по лису  збыралы кыслыцю, та грущи лесные, сушылы та йилы. А потом уже пухнуть стали от голоду та й умирать. Старший брат, Шурик, - ему четырнадцать лет было, - ушел з дому и по сий дэнь нэ знаю, живой остался чи не. До сих пор увижу в каком-нибудь мужчине его черты – и все кажется, что это он, Шурик, живой. А младшие все поумирали. Мама только плакала, та искала, что бы нам поесть дать. Кору, веточки молодые от боярышника ели, корешки копали, воробьев та голубей ловили, а все ж не выжили. Когда первая весенняя травка пошла, одна я  из детей только и осталась. Пухлая, ноги толстые, еле хожу, но выжила. Мама с батьком худые, как сейчас вижу, – шкура та  кости. А тоди щавель, крапива, лебеда пошла… На траве и выжили. У маминой сестры, Насти, корова случайно осталась. Блудливая была, не пришла в ту ночь до дому, - так у них на молоке вся семья выжила. Тетя Настя и нам молока давала… так у них у самих семья – девять душ. На всех не хватило.
Пришла пора сажать – а сажать нечего. А тут колхозы стали делать, выдали нам не-много пшеницы, кукурузы, семечек... Мама пошла  в колхоз работать. А батько не захо-тел. Ушел в Тоннельную на железную дорогу работать. Там хоть паек давали. Казаки та-кие не довольные были, что у них все позабирали, а теперь под страхом смерти от голода в колхозы зазывают. Та не долго  бурчали казаки. В тридцать седьмом одних порасстреля-ли, других сослали, а третьи и примолкли. И ради булы, шо живые еще остались. Ото такэ в мэнэ дитство було.
А як дивчиною стала, - хоть и бедно жили, так голоду такого уже не было. Тому и ради булы. Работала я с мамой в колхозе, с утра до вечера. Пропалываешь ту кукурузу… Земля сухая, тяпка тяжелая, сорняки растут как на дрожжах, ряды кукурузные на полях, кажется, без конца и без края… И так под солнцем целый день. К вечеру руки – хоть от-руби та й брось. Чувствуешь только - гудят они, та й спина болит. Казалось, приду домой, упаду на кровать и усну - сил больше нет. А вечером, как услышишь, что гармошка заиг-рала – так куда и усталость делась! Быстренько помыться, причипуриться, волосы вином изабеллы промыть, чтобы мягкие да пахучие были – (мама научила. После этого вина и волосы, и руки цветами пахнут) – и на танцы! А там уже хлопцы ждут. Моряки на танцы придут, глаз от них не отведешь – красивые, высокие, веселые хлопцы, все один к одному. Клеш, тельняшки, гюйсы, бескозырки на макушечке, ленточки на ветру развеваются… и я, молодая та красивая! Танцевала лучше всех, а пела как! Головы парням крутила… Од-ному морячку там свидание после танцев назначу, другому там, а сама натанцуюсь, напо-юсь, насмеюсь с ними  и убегу домой спать, - утром ведь чуть свет на работу. Та и боялась я их, взрослых хлопцив. А они меня любили. Бегали за мной, и все прощали, потому что веселая я была. Танцевала с ними, частушками прямо так и сыпала, шутила да их всё подначивала, покою не давала, пока не влюбилась в Романа Нагорного. Всех тогда забыла. Только он и был для меня один на всем белом свете. Высокий, стройный, волосы русые вьются, на лоб спадают, застенчивый та влюбленный в меня. Так любил меня, что я не могла уже шутить с ним, как с другими. Казалось, дня не смогли бы прожить друг без друга. А когда он мне замуж предложил за него идти – и радовалась, и не знала, куда от стыда деться. У меня-то всего приданного – одно платье на мне. Та разве он смотрел на то. Осенью тридцать девятого мы поженились. Месяц пожили. Ще й налюбыться нэ вспи-лы, а тут война с Финляндией. Его сразу забрали на войну, - он военный был, лейтенант, - а через три месяца убили. Я как узнала – казалось, не только его, но и меня убили. Ни плакать, ни спать, ни есть, ни слова сказать не могла. Мама еле отходила меня. Год жила, как немая, ни с кем не разговаривала, ни разу не улыбнулась. С войны от Романа только и успела одно письмо получить. Столько раз читала его, та перечитывала… Уже пятьдесят лет прошло, а до сих пор каждое слово помню.
Женщина достала носовой платок и вытерла лицо. Я смотрел на нее. Она не плакала, по-прежнему смотрела мимо меня в окно и, кажется, не видела ничего реального. Она снова жила свою прожитую жизнь. Слезы по погибшей любви, похоже,  давно были вы-плаканы, осталась только горькая память. Я не мог произнести ни слова.
Не глядя на меня, женщина продолжала говорить.
- К жизни я вернулась только через два года. Морячок Сашка Удотов смог отогреть меня. Нежностью
своей, что ли, заботой обо мне. Была война, сорок второй год. Он, как и отец мой, тяжело раненый был, приехал после госпиталя домой, в нашу станицу, долечиваться. У его мамы корова была, хозяйство какое никакое… Это не в городе! Сначала ходил за мной, как тень, и молчал, а потом заговаривать начал, робко, неуверенно. Я ж была такая, что хлопцы боялись и говорить со мной.  А он как улыбнется – ну, прямо, Романа мне напоминает и все, а заговорит со мной – я и забываю о своей боли. А говорить он был мастер. Веселый, шутливый, добрый, всегда мог такое слово сказать, от которого я вдруг да улыбнусь. Я и не заметила, как оттаяла. Сашка и раньше был влюблен в меня, еще до моего замужества, да только я не замечала его совсем. И когда он признался мне в любви, я не стала противиться, пожалела его, хоть сама любить не могла. Думала, это придет по-том…
А немцы наступали. Бомбили чуть не каждую ночь. А потом захватили нас. Саша сам раненый та хромой, и я уже на третьем месяце беременная от него. Зима, одежды теп-лой нету. Поехал он с моим двоюродным братом Леней в Новороссийск на базар, картош-ки на одёжу сменять. А там облава… Подпольщики убили какого-то немецкого офицера, и немцы устроили облаву на базаре. Построили всех мужиков, которые на базаре были, в одну шеренгу, каждого десятого вывели строя и тут же на глазах у всех расстреляли. И мой Саша десятым оказался. Лёня, когда рассказывал мне это (он девятым был), плакал как дитё, а я не могла. Что-то прямо окаменело в душе. Но во мне остался Сашин ребенок. Я уже чувствовала его. Он рос. Мой живот уже распирал платье. И вот идем мы однажды с девчатами по дороге с Натухаевской в Тоннельную, а навстречу немцы. Увидел один немец мой выпирающий живот, наставил на него штык от винтовки и спрашивает: «Russe?» Я испугалась страшно и, сама не знаю почему, отрицательно замотала головой. Немцы рассмеялись, что-то весело заболтали между собой и ушли. Так одна из дивчат, шо со мной была, разнесла потом про меня на всю станицу, будто я сама и призналась, что от немца беременная. Ну, да Бог с ней! Он ей судья.
Немцы заняли нашу хату, нас с мамой в сарай выгнали. Все у нас позабирали. Зима, холодно. И снова мы голодуем. Они картошку почистят, шкорки выбросят, а мама соберет их, вымоет и варит нам супчик с тех шкорок.
Мама после того голода в тридцать третьем году, когда все дети поумирали, уже двоих дочек родила, Шуру и Любу. Детей кормить надо, а голод как будто преследовал нас с тех пор, как разорили наше хозяйство. Каждую зиму не знали: доживем ли до лета? А тут я еще беременная. Батько ругался страшно, что я дитя нагуляла. Чтобы с голоду не поумирать, батько пошел до немцев работать на железнодорожную станцию. Он и раньше там работал, а теперь, за паек, даже рад был, что немцы взяли его, а не другого.
А тут еще партизаны голодные ходят чуть не каждую ночь: еду им давай! Где ж ее возьмешь? Батько с одним так поругался. «Вы, - говорит, - в горах прячетесь, шкуры свои спасаете, да ходите по станицам побираетесь, а я, чтобы дети от голоду не повымерли, на немчуру работаю и вас кормить не собираюсь!» «Не дадите - значит, враги народа!» - ска-зал один партизан. «Да идите вы… Народ…» Батько выгнал его.
Еле перезимовали мы ту зиму с сорок второго на сорок третий. Так голодали! В июне  я родила ребеночка, та такого худого, что аж стыдно было показывать. «Гыдко даже палычкамы брать», - сказал о нем батько. А тут еще через месяц у меня молоко пропало. Так я перловки отварю, молочка туда трошки добавлю, заверну в марлю и даю моему Павлику. А вин йисты хоче, смокче ту марлю, як титьку. Видать, сильно жить хотелось хлопцю - выжил, окреп и даже не болел ни разу.
А в августе сорок третьего наши наступать стали. Немцы драпают. Линия фронта, - ее называли тогда «Голубая линия», - недалеко от нас проходила. Так немцы, когда отсту-пать стали, нас всех в станице собрали и погнали на Тамань, а потом на баржи с танками погрузили и через Керченский пролив переправляли, чтобы наши не бомбили те баржи с людьми.  Та где там! Як налэтилы нащи самолеты, та як началы бомбить те баржи… Лю-ди кричат, плачут, со страху в море прыгают, тонут, кругом взрывы… Я сижу на палубе, Павлика моего к груди прижала… Куда бежать? Куда прятаться? - Некуда! Бомбы рвутся, осколки летят, визжат… Страшно даже вспоминать! Когда перестали бомбить, подошел ко мне батько, а я сижу без сознания, - как он говорил, - белая, как смерть, и вся в крови. Лицо, тело, ноги - все осколками побило, и в плече у меня, прямо возле Павликиной го-ловки, торчит длинный, как нож, осколок. Батько повытаскивал крупные осколки, какие мог, перевязал меня. Мелкие во мне до сих пор сидят. А в Павлика ни один осколок не попал.
Наша баржа не потонула. Ее дотащили до берега. Всех, оставшихся в живых, немцы погрузили в эшелоны и повезли нас по Крыму, потом где-то по Украине… И тут снова налетели самолеты, та и поезд весь разбомбили. Кто живой остался – разбежались кто ку-да. Батько добыл где-то подводу, повез нас к своей родне, да не довез. Дороги после до-ждей так развезло, что не проехать. Так мы и остались на Украине в Сталинской области в каком-то хуторе зимовать. Вырыл батько землянку - в ней и жили вшестером: мама, батько, сестрички мои Шура и Люба (одной шесть лет, другой годик) и я с Павликом. И снова голод та холод. Кругом степь, дров нету. Ходим по полю кизяк собираем, да перекати-поле. Зимой там снег, пурга, не то, что у нас на Кубани. Как задует ветер – только перекати-поле по степи и катятся, под забор набьется целая куча. Горит та трава, как порох, но от холода все же спасала.
Немцы отступают. Лошади у них толстые, тяжеловозы, тащут пушки… так после бомбежки мы тех убитых лошадей, как волки, растаскиваем. Этим мясом только и спас-лись от голода.

Автобус съехал с автострады на какую-то остановку. Водитель объявил десятими-нутную стоянку. Почти все пассажиры покинули автобус. Моя соседка вздохнула и улыб-нулась мне:
- Пойдемте, подышим свежим воздухом, - предложила она и пошла к выходу.
Я последовал за ней.
Автовокзал представлял собой маленькое кирпичное здание автокассы и широкую рыночную площадь, на которой шла бойкая торговля. Загорелые полногрудые казачки громко зазывали покупателей, предлагая им свой домашний товар: «Пирожки горячие с картошкой, капустой, творогом. Беляши свежие, горячие… Чебуреки, чебуреки… подхо-ди-налетай! Бычки, бычки жаренные! Фрукты, овощи, мед, молоко, сметана… Та вы по-смотрите, какая сметана! Ложка в ней стоит! Это ж вам не с магазина! Та хиба це дорого? Берите, не пожалеете!»
Да, тут можно было купить все, что желала проголодавшаяся дорожная душа: и по-есть сейчас, и взять с собой для дома. Не выставляя товар на прилавок, ушлые мужики предлагали осетрину и черную икру свежего посола. Ветерок разносил дразнящий запах шашлыков. Даже слюнки потекли. Я прошелся между торговыми рядами,  купил пару больших красных яблок «Джонатан» и вернулся в автобус.
Моя соседка пришла с кульком горячих пирожков. Она улыбалась мне и предложила попробовать пирожки. Я стал отказываться.
- Нет, Вы попробуйте! Вкусные! – настаивала она. - С картошкой и с капустой. Я никогда не беру с мясом, брезгую, а с картошкой и с капустой люблю. Что в них можно положить, кроме теста и овощей?!
Я все же отказался. Автобус выехал на автостраду и набрал скорость. В разогретом солнцем салоне некуда было деться от зноя. Из приоткрытых окон дул горячий ветер. Женщина ела пирожки, и от них исходил такой вкусный запах жареного теста и капусты, что я сглотнул слюну и пожалел, что отказался. Я достал яблоки и предложил одно ей.
- Та Вы шо? Шоб я купленные яблоки ела?! Я своих-то никогда не ем. Як молоди булы – наголодалысь, а як стари сталы – одно только и осталось, что вкусно поесть. Спа-сибо Брежневу, хоть при нем по-людски при социализме пожили. Та и при Горбачеве еще хорошо было, пенсии на жизнь хватало, а при Ельцине… и говорить не хочется, сами зна-ете. Одно только плохо у нас, - рассмеялась она, - что мы все равно толстеем. Дывлюсь я иногда на женщин, яки воны с возрастом становятся товсти, и думаю: «Нэ дай мэни Боже, такою зробыться!» Так не хочу толстой быть.
Она действительно выглядела хорошо. Невысокая, подтянутая, не худая и не толстая, темные вьющиеся волосы красиво серебрила седина. Тонкие морщинки у глаз не старили эту женщину, а только указывали на ее преклонный возраст. 
Она поела, аккуратно вытерла белым батистовым платочком губы и руки, достала из сумочки губную помаду и зеркальце. Я отвернулся, чтобы не мешать ей. Когда она закон-чила, я посмотрел на нее. Женщина, нисколько не смущаясь, улыбалась мне.
- Вы, наверное, думаете: «Старая уже, а туда же - красится!»
- Нет. Вам очень идет! – искренне признался я.
- А я не могу по-другому, - просто сказала она. - Как привыкла смолоду за собой следить, так и до сих пор. Мужу нравилось, что я всегда красивая - и причесана, и подкрашена, и одета хорошо. Утром чуть свет проснусь – сначала себя в порядок приведу, а потом только корову доить иду. Подою ее, выгоняю в стадо в пять утра - мужики только удивляются: «И когда ты, Маруся, успеваешь все!?» А я видеть не могу, как женщины заспанные, абы в чем, выгоняют по утрам коров в стадо, на люди выходят. Я як замуж вышла после войны, так с тех пор и крашусь. Дивчиною була – не красилась, а потом Вася, муж мой… (Умер три месяца назад…Царствие ему небесное! – она перекрестилась) …стал мне покупать то губную помаду,  то карандаш, то тушь для ресниц, ну и духи, конечно. Я и привыкла. Любил меня, бедный, всю жизнь, а я его нет, не любила. Вы только представьте себе, мы сорок восемь лет прожили вместе, и мне всегда казалось, что я не любила его. Сейчас поверить не могу, что это была я…
Как я не хотела за него замуж идти! Он вернулся с войны летом сорок пятого. Ходит по селу, хромает, –  в ногу тяжелораненый был, - медали, та ордена на гимнастерке свер-кают. Невысокий, плотный такой мужчина, - ему тогда тридцать лет было, - вроде и кра-сивый даже мужчина, но - грек. Волосы черные, нос большой, брови широкие, щеки после бритья - аж синие. А я черных вообще не любила, боялась даже. Они мне всегда такими страшными казались. Смотрят на дивчат на русских так, что, кажется, живьем бы съели. Жена его, гречанка, во время войны умерла, родителей нету… Батька в тридцать седьмом расстреляли, мать в ссылке на Северном Урале умерла. Остались только брат четырнадца-ти лет и шестнадцатилетняя сестра, да и то не знает, где они. Ходит по селу, та расспра-шивает людей, может, знает кто: где они. Узнал. Поехал  в Мариуполь к сестре, привез их оттуда домой. Председатель колхоза ему сразу зерна всякого дал, корову вернул, которую в колхозное стадо забрали при эвакуации. Вася до войны лучшим работником в колхозе был. Механизатор широкого профиля, до сорок третьего «броню» имел от призыва, а по-том, как колхоз эвакуировать стали, сбежал на фронт. И теперь председатель держался за него двумя руками. Мужиков в колхозе и так мало, а тут самый лучший механизатор жи-вой с войны пришел. Много мужчин погибло на войне, баб одиноких - полное село. Ви-лись они вокруг него, как пчелы. Ну, одна и прилипла к нему. Пожил он с ней лето, и кончилось у них все. Не понравилась она ему. Неряха была.
А я почтальонкой тогда в колхозе работала. Стал он со мной заговаривать. Как ни увидит меня – улыбается, и все поговорить хочет.  А я боюсь его. Черный, небритый, страшный такой… Та и встречались мы редко. Работал он от темна до темна. Идет, быва-ло, с работы мимо нашей хаты, а мы с девчатами на лавочке сидим, песни поем. Как уви-жу, что  прихрамывает кто-то идет - и прячусь, чтобы он не увидел меня и не заговорил. Девчата смеются, а я аж трусюсь от страху. Так он однажды, уже в декабре, надел галифе, на военную свою гимнастерку ордена и медали нацепил и пришел со сватьями до моих родителей, меня сватать. Я как увидела его - сразу с дому до подружки убежала. Верну-лась поздно. Мама и говорит мне: «Сколько, Маруся, не бегай, а лучше иди за него. Он хоть и грек, так у него корова есть и, значит, с голоду не помрете. А мы как эту зиму зи-мовать будем, выживем ли? – не знаю. Сама видишь, как живем. Та й посмотри, доню: ра-ботящий, красивый, та и люды кажуть – добрый. Другие бабы за ним бегают, а он, ви-дишь, к тебе прилип, приглянулась ты ему. Хоть мы ему и сказали: пускай у тебя спраши-вает, - иди за него, дочка!»
Я только слушаю и плачу. Не хочу за него идти!
На другой день Вася приходит снова.
Стою я возле калитки, рядом Павлик мой (ему уже два с половиной годика), сестры мои маленькие, Шура и Люба, играются во дворе. Вася подошел, стоит, не знает, что ска-зать. И я молчу.
- Ну, ты это… Маруся… – еле вымолвил он. - Выходи за меня!
А сам, смотрит на меня, и в глазах, - я вижу, - боится, что я откажу, и вижу, что лю-бит меня.
- Если прокормишь – бери! – вдруг говорю ему. – Только я не одна. Павлик – сын мой!
Он сначала не поверил, думал я этим отпугнуть его хочу. Я чернявая, коса длинная до пояса, а Павлик беленький, и волосы и брови, - все в нем, как у Сашки моего было. А Вася так обрадовался, что я согласилась…
- И приданного у меня - только то, что на мне, - добавляю я. А он уже берет Павлика на руки, маленького, худенького, конфеты дает и ему, и сестричкам моим.
- А я думал это братик твой, слышал, как он маму твою «мамой» называет.
- Нет, это мой сын. Его отца в войну убили.
- Ну, ничего, не пропадем! – говорит. – У меня тоже двое… брат и сестра.
Так и стали жить вместе.
Еды нам действительно хватало. После долгих лет это была первая зима, когда я не боялась голода. Еще и маме еду таскала. Так Вася, как узнал, да как стал ругать меня, что я тайком от него таскаю… «Ты что, не могла мне сказать, что у них ничего нету!» - и сам отвез им и пшеницы, и кукурузы, и семечек, чтобы масла надушили. Мои мама и батько тоже в колхозе работали, так на их трудодни так мало давали, что они зимой не знали, как и выжить. Та оно и летом иной раз так же было.
Жатва идет. Вася от зари до зари на тракторе своем в поле работает, домой приходит – уже темно, уходит – только светать начинает. И вот приходит однажды с работы, а дома и хлеба поесть нету. Как глянет на меня (думал, я не испекла хлеба, забыла). Говорю ему, что хлеба испечь не из чего. Выматерился он страшно и ушел. Пошел прямиком к предсе-дателю, высказал ему все… Ну, что и как он ему высказал, - я представляю: работает за двоих - за троих, а дома йисты нычого нэма! Председатель выслушал его, молча скрутил цигарку, закурил и спокойно говорит:
- Ты, Вася, что после работы делаешь? Помолчи! Я скажу тебе! Как стемнело – сразу домой бежишь, Марусю свою увидеть. Бо соскучился! А ты посмотри, что другие делают. Почему они домой с тобой не идут? Мне, дорогой ты мой, план хлебосдачи такой дали, что хоть все зерно сдай - все равно я его не выполню - мало будет. Потому и нечего мне на ваши трудодни давать. Контролеры на току сидят целыми днями, проверяют, не утаил ли чего. Иди, Вася, домой, отдыхай, браток! Завтра рано вставать.
На следующий день, как стемнело, остался Вася в поле, - вроде как трактор починить надо было, - и только диву дается, почему это никто домой не торопится. Все ходят туда-сюда, какими-то делами занимаются, хотя можно уже ничего и не делать. И тогда он увидел: кто в карманах, кто за пазухой люди тащут домой зерно. Он уходил в тот вечер последним. Набрал полмешка пшеницы и принес домой. Тогда, при Сталине, строго было. Поймают – тюрьма. Как Вася ни боялся - все же притащил. Я того зерна намолола, - знаете, раньше в каждом доме были такие круглые камни, чтобы зерно молоть, - напекла хлеба, наварила каши… Снова жить можно.
И вот стою я как-то с соседкой, подружкой моей, через забор разговариваю, она и говорит мне, что ее Петро вчера пол мешка пшеницы принес. Ну, и я ей говорю, что и мой Вася тоже принес. Они ведь оба трактористы были, друзья. А как поругались мы однажды из-за чего-то, Петро и говорит Васе, что он вор, пшеницу в колхозе ворует, и что я его жене сама об этом  рассказывала.  Приходит Вася домой, как туча грозовая. «Правда это?» - спрашивает. Я и говорю, что сначала она мне сказала, а потом  и я ей, что ты тоже при-нес… Ох, и было мне! Давай он ту пшеницу прятать, закапывать,  а то доложит сосед, найдут – всё, тюрьма! А он в тридцать седьмом был в ссылке на Северном Урале, знает, что это такое, сбежал оттуда зимой. Чуть волки не съели, пока до какой-то деревеньки до-брался. А те ссыльные, что остались там зимовать, так и сгинули все, никто не выжил, ни мать его, ни родственники.  Так Вася, как начал ругаться, что я болтливая такая… До смерти не мог забыть тот случай и так мне обидно было, что он и детям нашим говорил всегда: «Если доведется в жизни сделать что-то такое – никогда не рассказывай жене - она первая тебя и выдаст! Всегда помните: у нее есть самая близкая подружка, а у той муж и другая близкая подружка…»
В общем, больше не носил он зерно, пока снова есть стало нечего. Только тогда опять принес.
Васина сестра, гречанка, так меня не любила. И только за то, что Вася меня любил. На меня смотрела, как на прислугу в доме, считала, что я должна все по дому и по хозяй-ству делать, а она ничего. И все ей не так было, все время между нами ссоры были, пока она замуж не вышла и не ушла из нашего дома. А Костя, брат Васин, и другие его братья любили меня. Да и сама я понемногу привыкла к грекам.  Они уже не казались мне такими черными и страшными, как раньше. Это были веселые, интересные, образованные люди: художники, писатели, журналисты, учителя, инженеры и директора заводов и шахт, председатели колхозов. У Васи родня на Украине большая была. Хочь батькив ихних и порасстрелялы, диты всэ ж выучилысь и сталы людьмы. Как какой-нибудь праздник, соберется вся Васина родня, - одни греки, - и я среди них… Я вроде тоже чернявая, но я русская, это чувство сидит во мне крепко, я очень долго не могла к ним привыкнуть. И Васю его сестра все время упрекала за то, что он на русской женился. А он мне и говорит: «Не люблю я гречанок. Сами черные, оденутся во все черное, и выглядят, как черные вороны. Мне всегда нравились русские женщины. И как тебя увидел, услышал, как ты красиво по-русски разговариваешь - так сразу и влюбился. Только такую в жены и хотел!» А я до войны по-русски очень плохо разговаривала, все больше по-нашему, по-казацкому.  Ну, Вы же знаете, как у нас казаки на Кубани разговаривают: все перемешано, и русский, и украинский. А тогда на Украине встретила я молоденькую дивчину, такую же, как мы,  беженку. Она из Москвы была. Мы подружились, и мне до того нравилось, что она так красиво по-русски говорит, - ну, я у нее и научилась. Я видела, что все считали, будто я грамотная, что я так хорошо по-русски говорю, а на самом деле у меня три класса образования. С такой жизнью, как у нас, не до учебы было.  В общем, женился Вася на мне, как на русской, а потом как услышал однажды, как я с соседкой по-хохляцки разговариваю… - поверить не мог! И сыновьям нашим всю жизнь потом говорил (шутя, конечно), будто я его обманула. А сейчас я вообще не могу говорить чисто по-русски. Да и где он на Кубани тот чисто русский язык? Песни все поем на украинском, говорим и не думаем никогда, на каком языке говорим. На своем говорим, на казацком.
- Вы знаете, я тоже, пока не поехал из своей станицы в Новочеркасск учиться, думал, что я чисто по-русски разговариваю. А там одна девушка, украинка, объяснила мне, что в моем словарном запасе почти треть слов - украинских. Я всегда, рассказывая о чем-то, говорил  на дом – хата, на чердак – горище, и был уверен, что «дом» и «чердак» – это только городские так говорят. Я с детства читал и по-русски, и по-украински, пел и те, и другие песни и думал, что это и есть наш русский язык, красивый, разноликий, разноцветный. Ну, как у яблока, - один бок красный, другой зеленый, - кусай его, с какой хочешь стороны. И говори, как хочешь,  хоть так, хоть этак - все и всем ясно и понятно.
- О то ж и мои хлопцы такие. Дома со мной только по-кубански разговаривают, а с друзьями, та на работе – уже по-русски говорят. Стесняются своего родного языка. А зря!
В общем, развенчал меня Вася. А я ведь и не знала об этом ничего. Говорю, как мне нравится и все.
Павлика моего Вася любил, как сына своего. Когда ему шесть лет исполнилось, ку-пил ему гармошку, и сам научил играть на ней. А как он хотел от меня детей! И ничего у нас не получалось. Десять лет прожили вместе, а детей не было. Он все на себя грешил. На войне  в окопах намерзся - думал из-за этого. Рад был бы, - говорит, - если б ты, Мару-ся, хоть от другого родила, только чтобы это твое дитё было. Так любил меня, налюбо-ваться не мог, а на такое пошел, додумался! Да разве могла я  допустить такое!? А он стал только об этом и думать, только об этом и говорить: «Роди, Маруся! Дитя хочу от тебя и все!» И вот как-то пришел к нам один мужчина,  попросился переночевать. Молодой, вы-сокий, красивый, волосы русые вьющиеся. Вася встретил его, как брата родного, понра-вился он ему. И накормил, и горилки налил, и баньку истопил, а сам засобирался на рабо-ту. Это на ночь-то глядя! «Ты куда, Вася?» – спрашиваю его. «Та работы много, - говорит, - надо и сменщику помочь, да и трактор что-то барахлит у нас…» В общем, наврал мне и ушел. Я не сразу поняла, что он все это навыдумывал, только чтобы хлопца того со мной на ночь оставить. А когда поняла, собралась я, та й пишла ночевать до мамы. «Нэхай, - думаю, - хлопэць той, шо хоче в нашей хати робэ. Мэни байдуже».
Утром Вася приходит, смотрит так… с робкой такой надеждой, и не знает, извиняться ли, радоваться ли… И я ему тогда, - в первый раз за десять лет, - такую взбучку дала!
Он стерпел. Я видела, он все же радовался, что я не изменила ему.
Видать, Бог сжалился над нами.
Поехал Вася  весной в санаторий в Славянск. Он все больше и больше прихрамывал, нога в бедре, перебитая на войне осколком мины, все время ныла, не давала покою. А я, пока Вася  был в санатории, сходила к врачу, рассказала ему, что живем уже десять лет, а детей нету. Врач какие-то там уколы мне прописал, витамины… Я прошла этот курс. Приехал Вася из санатория веселый, справный, помолодевший, красивый такой. Ему тогда уже сорок лет было. В первый раз я посмотрела на него тогда, как на желанного мужчину. Замуж за него шла без любви, от горя, а тут … Десять лет мне нужно было, чтобы привыкнуть к нему настолько, что я уже не думала о том, что он грек. И все равно, мне все время казалось, что я не люблю его.
Не знаю, что помогло нам: уколы, Васин курорт или то, что я в первый раз на него посмотрела как на желанного мужчину… В общем, я забеременела. Как Вася радовался! Он прямо не знал, как угодить мне, что для меня сделать… А по селу бабы слухи понесли, что это я с его другом нагуляла. Друг его, сменщик, заходил ко мне пару раз проведать, пока Вася на курорте был, спрашивал: не надо ли чего помочь? Ну и Васина сестра пришла и стала Васе выговаривать, что это я нагуляла ребенка, мол, все об этом знают, кроме него. Он взял и выгнал ее из дому, и сказал, чтобы больше никогда не приходила к нам.
«Не слушай никого, Маруся, - говорит мне, - я-то знаю, что это наш ребенок!» И так мне было радостно  от этих его слов, а он любил меня еще больше, чем раньше. Что толь-ко ни делал для меня, каких только подарков ни дарил, и в город ездил, для меня и для ре-бенка накупил всего…
Я родила ему сына, Ваню. Брат Васин родной, Иван, на войне погиб, вот и назвали мы сыночка нашего в честь его брата. Вся Васина родня, все друзья его приходили по-здравлять нас. И бабы те, болтливые, приходили. Посмотреть, наверное, хотелось: не на друга ли Васиного похож ребенок.
- Это наш, грек! – гордо сказал Васин брат.
Ребенок был чернявый, брови широкие, как у батька, нос греческий… Вася не мог нарадоваться, что у него сын родился.
А родители мои еще в сорок седьмом году вернулись  на Кубань. Батька нашего сра-зу же арестовали и как врага народа отправили в лагеря за то, шо он в войну у немцев на железной дороге работал. Там он и сгинул. И мама осталась одна с двумя дочками. И вот когда я родила Ваню, написала маме письмо. А она написала мне, как они там бедуют од-ни.  Я вдруг так затосковала и по маме, и по сестричкам, и по Кубани моей… прямо ссохла, схудала так, шо кажется одни очи на лице и остались. Вася не знал, что и делать со мною, боялся за меня, как бы я не умерла.
- Может ты до мамы хочешь съездить, Маруся? - спрашивает меня.
- Хочу, – отвечаю. – Дуже хочу!
Ну, мы и поехали в мае туда в гости. А там… - все цветет, соловьи заливаются, кра-сота такая, что не нарадуешься. Пошли мы в горы наши. Як вышла я на гору, да почув-ствовала, как ветерок с моря дует, как платьюшко мое по ногам треплет, -  та й снова ощутила себя все той же молодою крепкою дивчиною, какой раньше была. Воздухом тем дышу – не надышусь, смотрю вокруг – не насмотрюсь, и на Украину  ту возвращаться не хочу.
И Васе понравилось на Кубани. Поля посажены, ухожены, люди работают, смотрит - и ему аж неймется, домой хочет, на Украину, к своим полям.
Вернулись мы туда, а мне все там не любо. Чужбина! Домой хочу, на Кубань. Там мама, все братья и сестры мои, вся родня наша казацкая и мне там так хорошо было. Стала я Васю уговаривать на Кубань уехать. Еле уговорила. А председатель его не отпускает: «Да ты что, Вася, ты ж у меня лучший механизатор, как же я без тебя?! Нет, не отпущу!» Васина фотография всегда на доске почета висела.  Вечный стахановец был. Всегда грамоты за ударный труд получал, да только детям нашим (уже когда на пенсии был) показал однажды толстые пачки грамот и облигаций государственного займа и с горечью сказал: «Вот это и все, хлопцы, что я за свою жизнь заработал. Одно могу сказать: «Я жил честно. И работал честно.  А что за работу мою со мной вот этими бу-мажками расплатились - так то не моя вина. И за то спасибо государству, что живой еще остался».
И когда после уборки урожая Васе снова вместо денег вручили почетную грамоту, он сам решил уехать.
- Тут, в колхозе, я никогда ничего не заработаю. Надо уезжать из села и идти на за-вод работать», - сказал он.
 Пошел к председателю паспорта забирать (документов у нас на руках тогда не было, прямо, как крепостное право было, все паспорта - у председателя колхоза), а он не отдает их ни в какую. Так Вася психанул, сказал ему все, что он об этом думает, собрались мы и уехали без документов. Председатель прислал их нам потом. Друг все-таки был.

Приехали мы на Кубань, купили маленькую хатку на улице, на которой мама жила. Вася устроился на работу в карьер бульдозеристом. Ванечка рос, здоровенький был маль-чик. А с Павликом проблемы начались в школе. Он учился уже в шестом классе и вообще не мог по-русски разговаривать. Его учительница спрашивает, он все понимает, а отвечает по-хохляцки. Над ним в школе одноклассники смеются, дразнятся, он сильно побил нескольких мальчишек и в школу больше не хотел ходить. Вася еле уговорил его, пообещал взамен гармошки баян купить. У Павлика сразу глазенки загорелись, школу не бросил. А как он пел, как играл потом на баяне, как танцевал! Васе так нравилось, когда Павлик возьмет баян, стоит, играет, а ноги чечетку отбивают. Ну, а как «Цыганочку» заиграет… - невозможно было усидеть на месте! Хоть и бедно жили тогда, а столько радости в доме было.
Я снова забеременела. Вася не мог нарадоваться, что у нас будет еще один ребенок. Ему уже сорок лет было, а казалось, что он только начинает жить.
Год жили  мы в маленькой хатке, а когда я Гришу родила, Вася строиться начал. Да такой дом построил – лет десять это был самый лучший дом на нашей улице! Это потом уже люди, глядя на него, стали еще лучше дома строить. Но мне наш дом и до сих пор нравится. Весь беленький, наличники на окнах синие, летняя кухонька напротив дома стоит, кругом цветы; двор закрыт от солнца беседкой из лозы винограда «Изабелла». Во дворе колодец, стол, а там дальше сад: яблони, груши, черешни, абрикосы, виноградник. Вася половину огорода виноградом засадил. У нас трое соседей  греки были, два сбоку и один через дорогу. Так они радовались, что грек Василий среди них жить будет. Дали ему виноградных чубуков, чтобы посадил. А когда виноград стал урожай хороший давать, научили вино делать. Вася не хотел вино делать, он до сорока лет не пил вина, но греки эти всегда  угощали его осенью молодым вином и говорили: «Грек без вина – это не грек! Садишься за стол – выпей стаканчик своего хорошего вина, а потом кушай!» Ну, Вася и начал тоже вино делать. И самим нам приятно было хорошего вина выпить, и продать можно было (всё лишняя копейка в дом), и как гости придут – есть чем угостить. Ох, и любили те греки осенью посидеть вчетвером у кого-нибудь во дворе и попить вина, наго-вориться. Бывало, соберутся, когда молодое вино уже созрело (это, как праздник у них та-кой был), каждый принесет своего лучшего вина, угощает друзей и рассказывает: из како-го винограда сделал, да сколько воды в сок добавил, сколько сахару, да сколько раз с дрожжей снимал … Як бы воны нэ таки чорни булы – так вроде и красивые люди, хоть и дуже гордые, та носатые. Слушаешь их, - и аж смешно становится. А они пробуют вино, смеются, та друг друга подначивают: «Ты много воды в виноградный сок налил, Панте-лей, - говорит один. - Вкус не тот!» «Да ты что, Анастас, это же ранний «Бургунд»! Как ты можешь такое говорить!» - возмущается другой. «Так ты же, когда вино делал, приходил ко мне за водой, - помнишь? – у тебя в колодце воды не хватало!» И хохочут. Самое вкусное вино, конечно, из «Изабеллы» получалось, пахучее, сладкое, но они им не хвастались, у каждого оно хорошо получалось, а вот из «Бургунда» или из «Муската» сделать хорошее вино, и чтобы аромат этого сорта сохранить… - тут нужно было постараться. Мне нравилось, как мужчины проводили эти дни, и детям своим они всегда давали молодого вина попробовать: «Чтобы знали, что такое - «хорошее вино»! - говорил Христо. А как они гордились, что они греки! И детям своим все время говорили, чтобы никогда не стыдились своей нации. «Греки дали миру культуру! И на Русь принесли и христианство, и письменность. Нам ли стыдиться, что мы греки!»

Вася мой был мастером на все руки. Всю мебель для дома сам сделал, да такую, что по тем временам не то, что не купишь, а и не увидишь нигде. И бочки для вина дубовые сам сделал. В сарае у него мастерская была и он целую зиму, все свободное время в ма-стерской проводил, все строгает там что-то, молотком постукивает. Инструмент себе тоже весь сам смастерил. Говорю ему: «Та ты хоть отдохни, Вася», а он и отвечает: «А я и отдыхаю, когда что-то делаю. От безделья только устаю».
Сам так наработается, бедный, на карьере, что и во сне руками как будто рычаги своего бульдозера дергает. А все равно все свободные дни – в мастерской  своей работает. Худой стал, та еще больше черный. А мускулы у него, как каменные были.
Зарабатывал хорошо, было на что и дом построить, и на еду хватало. Подарки мне покупал с каждой получки. На карьере он снова лучший работник был. Директор его це-нил. И грамоты, и премии, и бесплатные путевки в санаторий всегда давал ему.
А потом нога у него стала болеть, та так, шо хочь плачь. Пошел к врачу, ему хотели инвалидность дать, да разве на ту пенсию по инвалидности проживешь?! Ее только на хлеб и хватило бы. Вот и работал он на бульдозере до пенсии. Закончит смену, идет до-мой, хромает, но веселый и довольный, что домой, к семье своей вернулся. И сразу давай мне по хозяйству помогать, чтобы я поскорее освободилась, и мы вместе были. Да разве ж с тем хозяйством работа когда-нибудь кончится?! Летом только в огороде и трудись, да на зиму заготовки делай. Ну, а зимой уже можно было отдохнуть. Так мне нравилось в доме зимой: тепло, дрова горят, потрескивают, печка чистенькая, беленькая. Я борщ готовлю, Вася лежит на диване, читает мне вслух «Тихий Дон», - в той книжке все написано, как и мои, та и его батькы жилы. Прямо, как про нашу жизнь Шолохов написал. Вася всегда говорил, что так, как я, никто борщ не может готовить. Ну, разве что мама моя могла. Та и все люди у нас в станице знают, что лучше меня нашего кубанского борща никто не приготовит. Я ведь всю жизнь домохозяйкой была. Это моя профессия – вкусно готовить, - рассмеялась она.
- А чем же он такой особенный, ваш борщ? – спросил я.
- Та ничем. Вроде все готовим одинаково, да только мужики, как своих жен ни хва-лят, а все равно, попробуют у меня борща и признают, что мой борщ лучше.
- Расскажите, как Вы его готовите! Мне так хочется узнать, как настоящий-то борщ готовится.
- Все просто: готовится мясной бульон (можно вместе с фасолью). Когда мясо полу-готово, ложится мелко нарезанный буряк (побольше) и варится примерно один час. Буряк надо брать такой - красно-белый, полосатый. Затем положить картошку. Когда картошка почти готова, ложится капуста, перчина болгарского перца и зажарка. А зажарка делается  так: лук поджарить на постном масле, добавить туда перекрученные  на мясорубке крас-ные помидоры и мелко нарезанный болгарский перец. Если капуста свежая – варить ее надо одну минуту, не больше, чтобы она еще хрустела. Переваришь - все пропало. Кис-лую капусту варить минут пять. Ну, и перед тем как снять с плиты, положить заправку: старое сало, толченное с луком, чесноком, укропом и петрушкой. Добавить лавровый лист, черный и красный перец. Вот и все!
- И вот в этом вся особенность Вашего борща?
- Весь секрет – в старом сале, - улыбнулась женщина. – Особенность украинской кухни именно в том, что все заправляется в конце старым салом. Внутреннее свиное сало солится, сворачивается в рулет и хранится так в прохладном месте. Сало старится и при-обретает свой особенный аромат. Чем старее сало, тем меньше его нужно положить. За-правишь им хоть борщ, хоть суп, - с мясом или без мяса, - а вкус и запах будет такой, что не надышишься. Кажется, что все такое наваристое, мясное, ароматное. Только мне ка-жется, что самый главный секрет в том, что готовить нужно с душой, с хорошим настрое-нием. Когда хочется дорогих тебе людей накормить вкусно и готовишь еду с радостью – все будет вкусным! Но если это в тягость, если душа не лежит готовить, а надо – вкусно не получится, хоть ты что делай!
Как хорошо мы жили семьей в те шестидесятые годы. Павлик отслужил в армии, же-нился. Построили они с батьком дом ему на нашей улице. Скоро и внуки пошли. Та не долго радовались мы их счастью, та внукам… Можэ, и прав был батько, когда говорил хлопцам нашим: «Жена всегда остается чужой. Родным может быть только человек род-ной по крови – брат, сестра, дети, родители… Они всегда остаются родными, чтобы ни случилось. А жена… Ты можешь прожить с ней жизнь, а поссоришься, и она уже думает, как было бы, если бы она за другим замужем была. И изменить может, и может уйти от тебя к другому, и при этом еще и обберет до нитки. Она не чувствует себя родной тебе. Она всегда чужая». Как обидно было мне это слушать, все думала, что это он про меня го-ворит им. А потом смотрю… Павликина жинка… Поссорились они, и пока Павлик на ра-боте был, подогнала она к дому машину с контейнером, все из дома забрала и уехала. Приходит Павлик с работы, а в доме пусто. Только в детской комнате кровать с голой сет-кой стоит, да стол на кухне, и в ящике стола - вилка и ложка. И тут приходит соседка и говорит: «Павлик, жинка твоя брала у меня вилку та ложку». «Вот эти?» - спрашивает он. «Да», - и забрала их. Ото и все, с чем остался. А как любили друг друга, когда женились! Женился он потом снова. На своей первой любви женился. Еще со школы дружил с одной дивчиной у нас в станице, та пока служил в армии три года – она замуж вышла. Через год развелась с мужем, ребенок у нее уже был. Та видать старая любовь не ржавеет. Сошлись они и стали жить вместе, сыночка родили. И снова вроде все хорошо.
Дети наши, Ваня и Гриша, росли, учились, отличники были. Батько ничего не жалел для них. А как рисовали! Вася и рисовать их научил, и лепить из пластилина и глины, и из камня разные барельефы вырезать, фигурки разные. Хотел, чтобы Ваня художником стал или скульптором, у него хорошо получалось. А Ване то геологом, то археологом хотелось быть, то путешественником. Всё книжки читал о путешествиях и мечтал, о таких же, как в них, приключениях. А стал учителем. Преподает сейчас в нашей школе физику и математику, ведет кружок по рисованию и лепке. Батько гордился тем, что его сын учителем стал, что его дети в школе любят, и все люди в станице знают. И Ване говорил всегда, что учитель – это не работа такая, это состояние души, когда ты что-то хорошо знаешь и умеешь и не можешь держать в себе, тебе хочется  научить этому других. Вася и хлопцам нашим до восьмого класса помогал задачи по математике решать. Если что-нибудь у них не получалось, идут до него: «Батько, помоги!» А он, как решит им задачу,  - радуется, как ребенок, что за сорок лет не забыл еще математику. Он ведь только семь классов успел закончить. Учился до войны в греческой школе в городе Старое Бешево, отличник был, а когда их раскулачили, пошел работать. Не до учебы уже было. Так и проработал до шестидесяти пяти лет, пока хлопцы ни выучились.
И что самое интересное, Ваня в шестом классе едва тянул ту математику. Двойки та тройки получал. Редко четверка попадется. Не понимал и все. Так Вася, бывало, ляжет с хлопцами в зале на пол, и вроде как шутя, устроит с ними соревнование по решению задач по алгебре или геометрии… И у Вани вдруг так все хорошо пошло по математике. Одни пятерки стал приносить. В школе все задачи по новой теме за один урок решал. Вот Ваня, наверное, и доигрался с батьком, - стал учителем математики. Живет сейчас недалеко от нас. Видимся чуть не каждый день. Это хорошо. Построил вместе с батьком дом каменный двухэтажный. Женился, двое детей. И он, и дети - все себя греками считают, выучили греческий язык и уезжать отсюда не собираются. Тут их родина.
- Да, - согласился я. - Не зря же говорят: где родился, там и сгодился.
- И правильно. А Вы где живете? – спросила она.
- Вырос в Новороссийске, а живу в Якутии.
- И чем Вы там, в Якутии, занимаетесь?
- Работаю геологом.
- Ваня мой тоже хотел геологом стать, на Север поехать. Так батько его отговорил. Будешь, - говорит, - всю жизнь по стране мотаться и ничего у тебя не будет. А на родном месте будешь жить - и все наживешь: и дом свой построишь, и машину купишь, и хозяй-ством обзаведешься. На одном месте даже камень мхом обрастает.
- Это точно, - согласился я.
- А с другой стороны, младший наш сын, Гриша, весь свет повидал. Ваня завидует ему. Высказывал не раз батьке, что всю жизнь из-за него на одном месте просидел, ничего не видел, и дальше моря, что за горой, никуда не ездил. А куда отсюда ехать? В Сибирь? Ну, поразъехались бы все наши хлопцы, и жили бы мы одни с батьком на старости лет. Они сами бы потом себя ругали, что прожили жизнь вдали от нас, и себя,  и нас лишили радости – ни помочь друг другу, ни в гости сходить, ни слова доброго сказать некому… Гришу,  вон, не дождешься домой – всё в морях: то в Египте, то в Сингапуре. Моряк, месяцами дома не бывает. Но как вернется с плавания – так радости столько всегда и в семье, и у нас  с батьком. Та не долго. Через месяц-другой снова уезжать надо. Я так скучаю по нему всегда! А батько нет. «Чего я по нему скучать буду? Сам бросил нас, мотается где-то, а я скучать должен». Наверное, все мужчины такие. Хотя, я знаю, что и батько скучал по сыну, да только не показывал этого никогда.
Я все «батько», та «батько» говорю. На украинском языке «батько» это - отец. Ваня, как увидел в своем свидетельстве о рождении надпись: «Батько – Кириллиди Василий Ва-сильевич», - так и стал его называть «батько». Сначала, шутя, а потом уже стал стесняться говорить «папа», ну и мы все тоже привыкли к этому.
Выросли наши хлопцы, живут сейчас своими семьями, а как собиремся все вместе, так батько только и рассказывает им, как его родители, та деды раньше жили, да так жалеет, что уехал со своей родины, Украины. Все уговаривал нас всех туда вернуться. Все ему тут на Кубани было хорошо, только родни сильно не хватало. И простора. Мы живем в станице среди гор, а он степи любил. Любил выйти в поле, и чтобы поля бескрайние было видно. «А тут что? – говорил. – Зайдешь в лес -  ущелье и ничего не видно». Все тосковал по своим полям, которые пахал когда-то, где пшеницу сеял, урожай собирал. А я ту степь украинскую и вспоминать не хочу. Ладно еще летом. А зимой… Снег, ветер… В общем, не уговорил он меня на Украину возвращаться, та и дети наши не захотели. Так и остались мы на Кубани жить.
Умер он и даже никто из родни его на похороны не приехал. И теперь мне так жалко его. Жалко, что не понимала я тогда, что из-за меня у него никогда в душе настоящего по-коя не было. Только теперь, когда одна осталась, лежу по ночам, думаю о нем, и всю жизнь нашу прожитую вспоминаю. И так горько мне, так жалко его! Жалко, что любить его не могла. Ну, хоть убейте меня, не могла и все. Я только Романа любила, только и вспоминала ту мою первую погибшую любовь. А Вася всю жизнь для меня старался, только мною и жил... И маме моей всегда помогал, и нахвалиться не мог на свою тещу Ев-докию Ананьевну, Царствие ей небесное! Она ни разу в жизни ему и слова поперек не сказала, все «Вася… наш Вася» - прямо, как сын родной он ей был. Только улыбается, смотрит на него и, кажется, не верит, что он грек. А во мне и по сей день сидит, что он грек, что он не русский. Вот такая я зараза! Ничего не могла с собой поделать. Та может, ни один русский не сделал бы для меня столько хорошего, как он, а  все равно, я всю жизнь чувствовала, что он грек. Сорок восемь лет вместе прожили, он уже и язык свой за-был, и говорил только по-русски, и песни пел только наши, казацкие на украинском языке, а я… Что я за женщина такая?! Как без любви, из страха перед голодом вышла за него замуж, так всю жизнь и прожила, не любя. И диты мои вже вырослы, и сама вже стара стала, а все Романа, вспоминаю, что на войне погиб. Як я хотила дитя от його! А вин - не. «Как я тебя, Маруся, с дитем малым оставлю?! Мне ведь на войну идти! Если погибну, - говорил, - выходи замуж за другого, не оставайся одна». А я, вроде как, всю жизнь, без него одна и прожила. Сыну моему, Ванечке, говорила, что я его батька никогда не любила и не люблю. Хоть и видела, что Ваня аж темнеет лицом, так не нравится ему слышать от матери такое. Но я такая вот. Всегда говорила правду. Хоть Вася и говорил, что правда иногда страшнее лжи бывает, - ничего не могла с собой поделать. И сыну, когда он расспрашивал меня о моей жизни, говорила все, как есть. Только Васе не говорила об этом ничего. Но он, наверное, всегда чувствовал, что я не люблю его, мучился, та виду не подавал. А как умер он… - теперь хоть сквозь землю провались! – только сейчас и поняла я, что люблю его, что любила всегда, та, наверное, не понимала, что люблю.
Ото и горько, и тяжко мне, что я не понимала и не ценила любви, что была рядом со мной всю жизнь. И только когда Васи не стало, поняла, чего сама себя лишила. Любовь, его любовь, была рядом со мной все сорок восемь лет, что мы жили вместе! Да, были мгновения, когда он злился, бушевал или молча мучился оттого, что я кому-то улыбну-лась так, как он хотел, чтобы я улыбнулась ему; на кого-то посмотрела так, как он хотел, чтобы я посмотрела на него… Он заслужил всего этого в тысячу раз больше, а не получил от меня ни улыбки такой, ни взгляда такого, ни слова… Поссоримся бывало – и я уже ду-маю: всё, к маме уйду. А мама моя ни разу меня не защитила. Всегда на Васиной стороне была. «Вести, - говорит, - себя нужно так, чтобы у мужа не было повода на тебя сердить-ся».
И вот живу теперь одна и думаю только об этом. Я словно обокрала нас обоих, обде-лила любовью и его, и себя. А ведь я всю жизнь хотела любви… Как же так получилось?
Невестка у меня, Ванина жинка, такая же зараза, как и я. Ваня – вылитый батько. Любит ее, все готов для нее сделать, а она… И я слова не могу ей сказать, бо сама такая же была. Жаль только, что поймет она это слишком поздно.
- Так Вы расскажите ей про себя, про своего мужа, - сказал я женщине. - Все, что мне говорили, расскажите. Может быть, она и поймет.
- Да она и слушать меня не станет. А только еще хуже, только поперек все сделает. Люди – они ж такие, что только на своих ошибках учатся, и только потеряв, понимают цену того, что имели.
Она вздохнула.
- Ну, вот и моя станица. Вы уж извините меня, что я заболтала Вас, всю дорогу гово-рила и говорила без умолку. Извините!
Женщина виновато улыбнулась. Собрала свои вещи, пожелала мне здоровья и сча-стья, попрощалась и пошла к выходу. Автобус подкатил к остановке на придорожной ры-ночной площади, и она вышла. Я видел, как моя недавняя попутчица зажмурилась от ослепившего ее солнечного света, прикрыла ладонью глаза, затем огляделась и медленно пошла вдоль дороги.
Следующие полчаса езды до Новороссийска я все время думал о ней. В моей памяти вновь и вновь всплывал ее рассказ. Я с удивлением отметил, что всю дорогу не замечал ни жары, ни липучей духоты, опутавшей автобус, ни медлительного времени. Пять часов пу-ти слились в один миг - миг ее жизни.


Невидимые крылья.


Последняя минута… последний поцелуй… Все! Я побежал… Опаздываю!
Выбегаю из подъезда на улицу, оглядываюсь на окно, в котором вижу лицо Светла-ны и ее прощальный взмах руки. Машу в ответ и отворачиваюсь, возвращая себя к стре-мительно надвигающемуся рабочему дню.
«Пешком уже не успею. Нужно ехать на автобусе», - решаю я.
Быстро иду по улице к остановке, не замечая ни прохожих, ни ветра, ни крепкого мороза. Я все еще там, в объятиях моей любимой, и вновь переживаю сладостные мгнове-ния нашего утра… Издали  увидел, что автобус подкатил к остановке, забрал пассажиров и тронулся. Бегу ему наперерез, машу рукой. Водитель заметил меня, остановил автобус. Я запрыгиваю на подножку, и за мной тут же захлопывается дверь.
- Благодарю! - выдохнул я. Водитель улыбнулся, пассажиры недовольно посмотрели на меня - тоже опаздывают. Пермь – большой город, и для многих, чтобы добраться до работы, ехать нужно не менее часа. 
«Так - две остановки езды и минута ходьбы до офиса…, - я взглянул на часы. – Дол-жен успеть!»
После белой заснеженной улицы, в салоне автобуса было темновато. Стекла окон обледенели и плохо пропускали свет. Люди все были одеты в темную зимнюю одежду и погружены в свои мысли, раздумья. Лица их были настолько серьезными, что казались почти угрюмыми.
«Неужели это и есть мы, русские?» - с горечью подумал я.
На остановке одни серьезные люди вышли из автобуса, другие, такие же серьезные, вошли в автобус, быстро заняли свободные места. Кондуктор двинулась к ним за платой за проезд. Я смотрел на людей и вспомнил, как коробили меня слова моего немецкого коллеги, и как все восставало во мне, когда он говорил, что русских в Германии (а их там много) он сразу же узнает по их мрачному виду. Я спорил с ним, пытался доказать его не-правоту и понял бесполезность спора, только когда и другие немецкие геологи, с которы-ми я сидел за столом в ресторанчике, подтвердили мне, что это так. Тщетно  вглядывался я теперь в сосредоточенные, мрачные  лица пассажиров, и обида за свою нацию комом подкатывала к горлу. «Да, на Западе создали в общении культ Улыбки, зачастую фальши-вой, но все же это была Улыбка. Не сразу понимаешь, что это только маска, не сразу при-выкаешь к тому, что она не искренна, но все равно она всегда была приятна. У нас знаешь наверняка, что если тебе улыбаются, то эта улыбка предназначена именно тебе. Там все по-другому, но, как говорил барон Мюнхгаузен: «Улыбайтесь, господа! Серьезное лицо – еще не признак ума. Все гадости на Земле делаются именно с серьезным выражением на лице. Улыбайтесь!»
И вдруг серая мрачность автобуса озарилась. Так бывает, когда в темной комнате вспыхивает спичка, зажигает свечу и свеча, разгораясь, освещает всю комнату. У входной двери, держась за поручень, стояла девушка лет двадцати. На ней было темно-зеленое пальто и норковая шапка-боярка вся в мелких капельках растаявшего инея. Лицо светлое, беленькое, с легким румянцем на щеках, и носик слегка вздернут. Улыбка  цвела на ее гу-бах, глаза сияли счастливой мечтой или воспоминанием, и от ее лица исходил  какой-то необыкновенный свет. Я сразу заметил это. Как завороженный смотрел я на нее и не мог оторвать взгляда. На мгновение мне показалось, что я увидел сошедшего с небес ангела.
«О чем она думает, что прямо светится?»
Девушка, вероятно, почувствовала, что я неотрывно смотрю на нее, взглянула на ме-ня, но мой взгляд нисколько не смутил ее. Она посмотрела на меня еще пару раз, и мне самому стало неловко оттого, что я не могу оторвать от нее глаз. Мне вдруг захотелось подойти к ней и сказать, как она прекрасна, что она излучает такой свет, от которого хо-чется жить, радоваться жизни, любить, творить, делать открытия…
Водитель объявил мою остановку, автобус стал притормаживать. Я направился к вы-ходу, остановился рядом с ней и… ничего не сказал. Мы лишь на мгновение встретились взглядами. Ее зеленые глаза мягко и нежно посмотрели на меня, уголки губ дрогнули и на ее щеках мне тут же улыбнулись две ямочки…
Что помешало мне заговорить с ней? Нерешительность, неуверенность или боязнь влезть в чистоту ангельской души со своими, возможно, банальными и ненужными сло-вами? Я вышел на остановке, и автобус увез ее прочь в морозный январский день.  Я знал, что больше никогда ее не увижу. Странное чувство безвозвратной потери сменило только что жившее в моей душе ощущение радости бытия.
«В конце концов, - утешал я себя, - ты ведь только что вырвался из ласковых рук своей любимой! Уймись, подумай о ней, о работе… Да, это верно. А все-таки жаль, что я никогда ее больше не увижу».

На работу я все-таки опоздал. Это заметили все мои коллеги, но только две дамы строгими взглядами укорили меня за  это. «Ах, чихать!» - отмахнулся я и, чуть ли не насвистывая, прошел мимо них к гардеробу, разделся.  Едва сдерживая распирающую ме-ня улыбку, под любопытными взглядами коллег я прошел к своему рабочему столу, сел за компьютер и включился в работу. Но она не поглощала меня, как всегда, целиком. Тщетно пытался я сконцентрироваться на петрографии и химическом составе алмазоносных  лампроитов Западной Австралии, сравнить с ними «вишерские» туффизиты Урала, кимбелиты Якутии и Архангельска. В моей памяти вновь и вновь возникал светлый образ девушки. Я все время вспоминал ее глаза, улыбку и тот удивительный свет, который исходил от нее. Я заставлял себя не думать о ней, с нежностью вспоминал свою Светлану, но та, другая,  все равно всплывала в моей памяти. Я ничего не мог с этим поделать.

Закончился рабочий день, и я помчался домой. Светлана встретила меня у дверей, обвила шею руками, расцеловала, прильнула ко мне всем телом.
- Я так соскучилась по тебе!
- Когда ты успела? – спросил я, за шуточным тоном скрывая радость от ее призна-ния.
- Я не видела тебя восемь с половиной часов!
За ужином Светлана рассказала, что она съездила в Театр оперы и балета и купила нам билеты на «Кармен».
- Там будет петь твоя любимая Надежда Бабинцева! – ревниво надув губки, сказа-ла она. - И ты знаешь, - в глазах Светланы я увидел робкое счастливое выражение, - когда я ехала в автобусе, на меня все время смотрел один мужчина… Обычно заходишь в авто-бус и знаешь, что кроме кондуктора до тебя никому нет дела. Стоишь, думаешь о чем-то своем, а тут… Я сразу почувствовала, что на меня смотрят. И тогда увидела его. Мужчина за сорок, темноволосый, зеленоглазый… Он смотрел на меня и улыбался. Я отвернулась, но, постоянно чувствуя его взгляд, нет-нет да и взгляну на него. Улыбка у него была доб-рая и понимающая. Я даже подумала, что он видит мое счастье и знает, как я люблю тебя. И мне было совсем не стыдно, даже если бы он знал, что я только что из постели, где об-нимала и любила тебя. Мне было все равно, что он смотрит на меня, о чем думает. Я ду-мала о тебе, вспоминала каждую минуту, что мы были вместе. Я была так счастлива! А когда автобус подъехал к остановке, он подошел ко мне и сказал:
- Если б Вы только знали, как Вы прекрасны! Глядя на Вашу улыбку,  я вижу свет, озаряющий все вокруг. Случайно под пальто у Вас нет крылышек?
Я удивленно подняла брови.
- Мне жаль расставаться с Вами, - сказал он, - но, несмотря на это, - до свидания! Улыбайтесь! Хорошего Вам дня! - и он вышел из автобуса.
Мне даже стало жалко, что он так быстро ушел. Остаток дня я думала о тебе, ждала тебя и, тем не менее, постоянно  ловила себя на мысли, что все время невольно вспоми-наю этого человека, и то, что он сказал мне…
 Я смотрел на Светлану, - она была действительно прекрасна! – и думал: «Как мог я не увидеть этого света в ней?!» Я слушал ее, и улыбка не сходила с моих губ. Теперь я знал, что так светится только Любовь. «Счастье вот оно – рядом! Мы просто не замечаем его, а, увидев, боимся в это поверить, и уверяем себя, что это нам только кажется. А ты не бойся, смотри, - говорил я себе, - счастье – вот оно, сидит напротив, смотрит на тебя…
А все же рассказать ей или нет о другом ангеле, которого сегодня видел я?»

Пожелание


Леху - студента-заочника, мы совершенно спонтанно решили «проводить» на защиту дипломного проекта. Среди нас, которым уже под пятьдесят, в отделе геолого-маркшейдерской службы старательской артели он казался совсем мальчишкой. Лет два-дцати двух, среднего роста, худощавый, длинные белесые волосы спадают прямо на глаза. Леха постоянно поправлял их и, щурясь от дыма, курил сигареты «Captain Black» с арома-том черешни. Михаил Петрович Руденко, наш главный геолог, смотрел на Леху и чему-то улыбался. Он был самым старшим из нас. Коротко подстриженные и зачесанные назад во-лосы красиво серебрила седина, загорелое лицо было расчерчено светлыми лучиками морщин у глаз. Высокий, широкоплечий, с могучей волосатой грудью, виднеющейся в широко расстегнутом вороте рубахи, он всем своим видом излучал силу и уверенность во всем.
Михаил Петрович разлил по кружкам водку.
- Лёха, я хочу выпить за то, чтобы ты хорошо защитил свой дипломный проект, и чтобы защита эта не была для тебя легкой.
- Михаил Петрович, что за пожелание такое? – удивленно спросил я.
- Почему я пожелал не легкую защиту? Да потому, что я тужился сейчас вспомнить защиту своего дипломного проекта - и не смог. Она прошла не оставив в памяти следа, хотя я знаю, что дипломный проект я сделал хорошо и защитил легко, без проблем. А те-перь… даже радости той защиты не помню. Представляете!? В памяти осталось совсем другое, чего я и не собирался запоминать. Ну, да это долгая история. Давайте лучше выпь-ем!
Мы чокнулись кружками.
- Ну, так расскажите свою историю, - попросил его Лёха.
Михаилу Петровичу явно не хотелось надолго занимать внимание своих коллег, но мы стали настаивать.
- Ты, уж если заговорил об этом, –  рассказывай!
Он, улыбаясь, оглядел присутствующих и не стал вынуждать нас упрашивать его, тем более, что обстановка нашей вечеринки располагала именно к таким воспоминаниям и рассказам.
- Моя история – это сдача экзамена по сопромату на втором курсе. Я работал тогда техником-геологом в «Южно-Якутской» экспедиции и заочно учился на горно-геологическом факультете Якутского университета. Для меня сопромат был общеобразо-вательным предметом и, как все вы знаете, совершенно не нужным геологу-естественнику. В нашей группе было около тридцати «технарей», и все мы трепетали от одной только мысли, что нас теперь «задавят» формулами и математическими расчетами. Преподавать «Сопротивление материалов» к нам в университет приходил профессор из Института горного дела Севера. Это был мужчина лет пятидесяти, невысокий, энергич-ный и очень серьезный. На первой лекции по сопромату, он задумчиво оглядел нашу группу и сказал:
- Сложилось мнение, что сопромат - очень трудный предмет. Смею вас заверить, что на самом деле это не так, и если вы будете непрерывно в течение сессии посещать мои лекции, я развею у вас это ложное представление. Все очень просто. Сопромат начинался вот с этой, простой, как дважды два – четыре, формулы, - он написал ее на доске и пояс-нил, что она значит. – В дальнейшем, по мере развития науки о сопротивлении материа-лов, в эту формулу добавили еще один параметр, - он приписал к ней одну букву, - и пер-воначальная формула преобразилась. Что тут сложного? Потом добавили еще одну бук-ву… Видите, как все просто. Вот так, друзья,  мы и пойдем с вами по сопромату от про-стого к сложному.
И действительно, этот профессор смог так преподнести свой предмет, что, казалось, проблем с сопроматом ни у кого из нас не будет. Мы тут же начали пропускать его лек-ции, списывая затем конспекты у тех, кто был на них. А через пару недель этот профессор заболел, и нам его заменили.
Сам по себе сопромат, конечно же,  никого из студентов-заочников не вдохновлял, но посещение лекций по этому предмету вдруг стало стопроцентным. Вдохновение вы-звала назначенная нам университетская училка по сопромату - Зинаида Яковлевна Самойлова, женщина лет тридцати пяти, стройная, ухоженная и красивая, стерва. У нее были темные волосы, карие глаза и яркие вишневые губы. И вся она выглядела так, что куда ни посмотри – все восхищало. Она знала о своих женских достоинствах и постоянно нам их демонстрировала. На лекции она неизменно приходила в костюме - короткая юбка, белая полупрозрачная  блузка и жакет. Всегда строга, холодна в обращении, она вертелась перед нами и так, и сяк. То ей вдруг становилось жарко, и она снимала жакет, оставаясь почти обнаженной по пояс. То она начинала объяснять очередную тему и тянулась, как можно выше написать на доске формулы, но взоры всех присутствующих на лекции были обращены не на формулы, а на высоко обнажившиеся из-под коротенькой юбки стройные ноги. Остальное уже дорисовывало воображение. Когда на доске не хватало места от размашисто нарисованной схемы приложенных к конструкции сил напряжения, Зинаида Яковлевна гибко и изящно наклонялась и дописывала формулы в самом низу доски. И в это время оторвать глаза от ее попки не мог никто. Зная это, она артистично двигалась у доски, высокомерно поглядывала на нас и объясняла очередную занудную формулу. Глядя на нее, думать о сопромате смог бы, наверное, только кастрат. Мне всегда казалось, что она получает истинное наслаждение оттого, что, поворачиваясь к нам лицом, видит наши вожделенные взгляды. Чтобы вернуть наши мысли к «Сопротивлению материалов», она задавала нам вопросы по только что прослушанной теме. И почему-то больше всего на ее вопросы приходилось отвечать мне. В общем, она брала передышку, чтобы затем продолжить свою игру в «обольстительное преподавание».
Сопромат мне давался легко, и я, так же как и другие мои сокурсники, не мог нагля-деться на Зинаиду Яковлевну. Через несколько дней мне это надоело, и я перестал ходить на ее лекции. Освободившееся от сопромата время я посвящал дописыванию какой-то курсовой работы. Но через неделю Зинаида Яковлевна  отловила меня на перемене у со-седней аудитории и спросила, почему я не посещаю ее лекции.
- Знаете, я ничего не могу на них запомнить, - ответил я. - Уж лучше я дома почитаю книжку  по сопромату  и приду сдавать экзамен.
- Вам не нравится, как я читаю лекции?
Она смотрела на меня откровенно по-женски. От нее исходил аромат французских духов «Же де Флор» и нечто такое притягательное, что я смутился.
- Мне нравится, но… простите, на них я думаю не о «Сопротивлении материалов», а о Вас.
На мгновение в ее глазах промелькнул огонек не то восторга, не то гнева – я так и не понял тогда.
- Не слишком ли Вы смелы, Руденко? Я даже не знаю, принимать ли Ваши слова за комплимент или за оскорбление, но прошу Вас приходить на лекции.
Она развернулась и легкой пружинистой походкой  ушла от меня. Я неотрывно смотрел ей вслед и не успел отвернуться, когда она вдруг обернулась и посмотрела на ме-ня. Лукавая торжествующая улыбка была на ее лице.
На следующий день я посетил ее лекцию. До сопротивления материалов мне не было никакого дела, я не сводил глаз с Зинаиды Яковлевны. Она была еще краше, чем прежде, порхала у доски, писала, объясняла нам новую тему, словно рассказывала о чем-то своем самом сокровенном. Улыбка делала ее лицо приветливым и добрым. Строгости, как не бывало. Я с удовольствием любовался ею, витая в самых несбыточных мечтах. И тут она меня о чем-то спросила. Я не слышал вопроса, непонимающе посмотрел на нее, потом на своих сокурсников. А они смотрели на меня и ждали ответа.
- Я, кажется, помешала Вам. Извините, - сказала Зинаида Яковлевна, отвернулась к доске и стала чертить мелом конструкции, балки и векторы напряжения… А после лекции она попросила меня остаться.
- Почему Вы пренебрегаете моим предметом, Руденко? Вы думаете, наверное: я сдам его и забуду навсегда. Так ведь? - в ее светло-карих глазах и в уголках сочных, кра-сиво очерченных губ была ирония.
Я не стал разыгрывать невинность и с присущей молодости самоуверенностью пря-мо сказал ей, что сопромат для моей специальности совершенно не нужен, и я забуду о нем, как только сдам экзамен. А мысленно добавил: «И о Вас тоже».
Она мило улыбнулась мне и, ничего не сказав, ушла.

Пришла пора сдавать экзамен по сопромату.
Я пришел к самому концу. Взял билет, за полчаса набросал тезисы ответов на вопро-сы и решил задачи. Помимо билета, экзамен включал в себя обзор домашних контрольных работ и курсового проекта. Судя по тому, что мужики из моей группы «удачно», то есть на «удовлетворительно» сдавали экзамен, я был совершенно спокоен и уверен, что сдам его – ведь половина группы «сдула» у меня и контрольные по сопромату и курсовой. Когда наступила моя очередь, я подошел к столу, улыбнулся Зинаиде Яковлевне и сел за экзаменационный стол. Она была необычно приветлива со мной, стала расхваливать мои контрольные работы, восхищаться тем, что они выполнены на очень высоком для студента-заочника уровне.
- Вы сами делали эти контрольные? – спросила она.
- Естественно.
- А у меня сложилось впечатление, что я их уже у кого-то видела. Расскажите мне, пожалуйста, как будет выглядеть вот эта схема, если приложить силу вот здесь, - она раз-вернула чертеж ко мне и карандашом нарисовала вектор напряжения.
Я ответил.
- А вот здесь.
Я показал.
- А если вот так.
Я дорисовал чертеж.
- А вот так, - она все больше и больше загружала нарисованную конструкцию несу-щей балки.
Я задумался.
- Вы не знаете таких простых вещей? Подготовьтесь хорошенько, Руденко. Через два дня у меня будут сдавать экзамены очники. Вот с ними и пересдадите, - она вернула мне мою зачетную книжку.
Я не мог поверить в случившееся. Я не сдал экзамен! Сессия закончилась, и у меня назавтра уже куплен билет на самолет домой. С билетами тогда была настоящая проблема, их покупали за месяц раньше, - и тут такой облом!
- Может быть, мы обсудим  мой курсовой проект, и я отвечу по билету, - предложил я.
- Что тут обсуждать. Я не могу с каждым студентом проводить целый час. «Сопро-тивление материалов» Вы не знаете!
Едва сдерживая раздражение, я посмотрел ей в глаза - в них было холодное ликова-ние. Я понял, это была ее маленькая месть.
С той сессии я поехал домой с «хвостом».
На следующий год весенняя сессия шла прекрасно.
Экзамен по «Деталям машин» вообще привел нас в восторг. Дедушка-профессор, чи-тавший лекции, по этому предмету, пришел в экзаменационную аудиторию и сразу же сказал:
- Кто хочет «тройку» – давайте зачетки.
Больше половины группы помчались к его столу с зачетными книжками. Остальные замерли в ожидании дальнейших событий. Профессор, хитренько улыбаясь, смотрел на нас.
- М-да, я оказывается неплохо преподал вам предмет, - ухмыльнулся он. – Кто хочет четверку – несите зачетки.
Еще с десяток мужиков ринулись к нему, не веря в свалившуюся на них удачу. В эк-заменационном зале осталось пять человек. В том числе и я. Мы уже ожидали, что сейчас и с нами произойдет то же самое.
- Ну, а если вы, друзья, знаете мой предмет на «отлично», с вами я хотел бы погово-рить. Берите билеты.
Вот тут-то нам пришлось попотеть, чтобы заполучить свою «пятерку». Получили ее не все.
В общем, сессия шла своим чередом. Я легко сдавал геологические дисциплины – готовился к ним дома основательно. Дискомфорт мне создавал  лишь «хвост» по сопромату.
Чтобы договориться с Зинаидой Яковлевной о пересдаче экзамена, я за пять минут до окончания ее лекции подошел к аудитории по сопромату. Там стояло трое парней, и в небольшой проем неплотно прикрытой двери заглядывали в аудиторию. Я тоже заглянул туда и увидел Зинаиду Яковлевну. Она была у доски, что-то объясняла студентам-заочникам второго курса и играла свою прежнюю роль. Это был настоящий театр. Выгля-дела Зинаида Яковлевна просто обольстительно. Мне даже стало неловко, что я прилип к ней взглядом. «Так вот почему эти парни толкутся у нее под дверью! - усмехнулся я. – Да, она этого стоит».
Когда Зинаида Яковлевна, сияющая и удовлетворенная, покидала аудиторию, я по-дошел к ней и поздоровался.
- А, это Вы! – она окинула меня взглядом с головы до ног, улыбка на ее лице потух-ла. – Приходите в конце сессии. Будете сдавать экзамен вместе с этой группой.
Она уделила мне не более пяти секунд.
Я успешно сдавал зачеты и экзамены за третий курс и тщательно готовился к сопро-мату. Рассчитывать на удачу не приходилось. Нехорошее предчувствие подтвердилось, когда я пришел на экзамен. Зинаида Яковлевна вообще не замечала меня. Я взял экзаме-национный билет, основательно подготовился и вышел отвечать. Она не стала выслуши-вать мои ответы на вопросы по билету, а сразу попросила объяснить ей какой-то чертеж из моего курсового проекта.
Я объяснил.
Она задала мне еще пять вопросов по различным темам курса «Сопротивления мате-риалов».
Я ответил.
Шестой вопрос касался темы, которой у меня в голове вообще не было. Я замолчал. Она вернула мне мою зачетную книжку, и я понял, что экзамен закончен. Я был зол и опустошен.
- Через неделю я принимаю экзамен у очников, -  Зинаида Яковлевна улыбнулась мне добрейшей улыбкой. - Подготовьтесь и приходите.

Всю неделю я не мог больше думать ни о чем, кроме сопромата. Почти автоматиче-ски сдавал зачеты и экзамены по оставшимся геологическим дисциплинам, и все вечера просиживал за книгой и задачами по сопромату. К концу недели я проштудировал учеб-ник от корки до корки. Сопромат уже казался мне настолько простым, что, пролистывая учебник, я не мог зацепиться взглядом за что-либо, чего не знал.
Я пришел на экзамен. Молоденькие студенты всей группой взяли экзаменационные билеты, и расселись за столами в аудитории. Они с любопытством посмотрели на меня, когда я подошел к столу, взял билет и сел вместе с ними.  Через час Зинаида Яковлевна предложила начать экзамен.
Первыми пошли отличники. Они поверхностно отвечали на вопросы по билету и по-лучали свои пятерки. Потом пошли хорошисты. Эти знали намного меньше, но свои чет-верки все же получили. Затем наступило затишье. Студенты сидели, опустив глаза, гото-вились, и никто не хотел идти отвечать. Я понял, что теперь самое время сдать экзамен мне. Поднял руку, но Зинаида Яковлевна, безразлично взглянув на меня, сказала:
- Подождите. Вы пришли в чужую группу. Будете сдавать последним.
Она стала по одному вызывать  студентов для сдачи экзамена. Те нехотя выходили к доске и мялись, не зная, что сказать. Зинаида Яковлевна задавала им простейшие вопросы и ответы типа: «Бэ – мэ», - неизменно удостаивались тройки. Я нетерпеливо ерзал на сво-ем стуле и ждал, когда же это закончится. Через два часа мы с Зинаидой Яковлевной оста-лись в аудитории вдвоем.
- Прошу Вас! – сказала она.
Я подошел к ее столу.
- Садитесь! Что там у Вас?
Я зачитал первый вопрос и стал отвечать на него. Зинаида Яковлевна встала из-за стола, прошлась перед доской.
- Достаточно. По второму вопросу.
Я без труда рассказывал вторую тему, а она подошла к окну, облокотилась на под-оконник и смотрела на улицу. Там светило солнце, была оттепель, на крышах висели пер-вые  серебристые сосульки.
- Третий вопрос, - перебила она меня и, подставив лицо яркому весеннему солнцу, зажмурилась.
Зинаида Яковлевна так изящно выгнула спинку, что я на мгновение забыл о сопро-тивлении материалов, но тут же взял себя в руки, сконцентрировался и перешел к задаче по третьему вопросу.
Томно вздохнув, Зинаида Яковлевна вернулась к столу и посмотрела на мой чертеж.
- А если изменить напряжение вот здесь, - она чикнула ручкой на моем рисунке. – Что будет?
Я ответил.
- А если вот тут, - она снова изменила вектор напряжения.
Я показал.
- А как должна выглядеть несущая конструкция, если нагрузка на эту балку будет постоянно увеличиваться?
Я нарисовал.
Она задала мне еще с десяток вопросов, на которые я, не задумываясь, тут же отве-чал. Затем она взяла мою зачетную книжку, поставила оценку, расписалась, захлопнула ее и с милой улыбкой протянула мне. С нескрываемым облегчением я взял зачетку, сунул в карман и попрощался с Зинаидой Яковлевной. «Все! Наконец-то!» Она проводила меня взглядом полным женского очарования. Я не сомневался, что получил «отлично».
Выйдя из аудитории, я все же не удержался и посмотрел на свою оценку. Представь-те, каково было мое удивление, когда я увидел в зачетке «трояк» по сопромату! «Вот стерва!» - выругался я, но все же был рад и «трояку».
Так вот, братцы, с тех пор прошло двадцать лет. За это время в моей памяти стерлись многие прекрасные мгновения студенческой жизни, но Зинаида Яковлевна и сопромат… - этого я не могу забыть до сих пор и не забуду, наверное, никогда. Это было самое яркое и, как мне теперь кажется, самое прекрасное впечатление того времени. И я благодарен ей за него.
- Да-а, - протянул Леха, - не хотел бы я такого экзамена.
- Мне тогда тоже не хотелось. А сейчас… - Михаил Петрович мечтательно улыбнул-ся. – Какая это была женщина! Просто чудо! Жаль, что понимаешь это слишком поздно. Ведь для такой женщины достаточно было немного внимания и пары искренних компли-ментов, чтобы сдать экзамен по сопромату.
Я улыбнулся его самоуверенности и про себя сказал: «Вот тогда ты его и забыл бы!»

Геологическая тропа


Июнь. Жара. Геологическая съемка.
Дым лесных пожаров повис над горными хребтами Южного Верхоянья. Поисковые маршруты - день за днем, без выходных, пока стоит погода. Коротким северным летом геологам дорог каждый день. На нашей территории в ручьях предшественниками была установлена россыпная золотоносность. Но чтобы найти источник россыпей - рудное зо-лото, нам предстоит снова обойти все  эти горы.
Вот тебе и вся романтика!
Я пробираюсь вверх по склону водораздела сквозь  заросли  кедрового стланика – этого кустарникового кедра, распространившегося  по Восточной Якутии до Полярного круга и буйно разросшегося в наших Верхоянских горах. Гибкие кедровые ветви стелются над землей,  непролазной стеной встают на пути. У стланика пора цветения. Только тро-нешь ветки, и желтая пыльца облаком сыплется на тебя с цветущих почек и оседает на  вспотевшем лице. Сотни комаров гудят вокруг меня, не умолкая ни на мгновение, свирепо роятся перед лицом, намазанным антикомариным лосьоном, лезут в рот, цепляются за ресницы. Я иду напролом сквозь заросли кедрача. Искать в них просвета бесполезно - только еще больше напетляешь по склону  и устанешь.
«Эх, найти бы баранью тропу! - думаю я. – Но эти умные животные, конечно же, не ходят по таким зарослям. Тут ее не найдешь, а на гребне водораздела тропа обязательно должна быть».
Следом за мной с тяжелым радиометром на груди идет мой маршрутный радиомет-рист - студентка геологического факультета Пермского университета. Маленькая строй-ная девушка со слегка раскосыми зелеными глазами и короткой мальчишечьей стрижкой. Отличница. У нее первая производственная практика. Девчонке тяжело, но крепится, виду не подает. Она – будущий геолог! Лицо ее раскраснелось от тяжелого подъема, выступившие капельки пота блестели на солнце. На меня она почти не глядела  и на все мои вопросы однозначно отвечала «да» или «нет». Я не стал досаждать ей разговорами, молча шел дальше, но по тому, как она иногда на меня поглядывала, я видел, что ей совсем не нравились ни я, ни наш маршрут. Она не понимала, зачем мы лезем сквозь эти заросли, неужели нельзя было пройти в более удобном месте? Но задавать, как она однажды сказала, «глупые вопросы» не стала. Надо – значит надо! Что тут поделаешь? - Работа! Она постоянно оглядывалась вокруг, пытаясь найти не такой заросший участок склона и показать его мне, но, не находя, шла следом за мной. Так поднимались мы все выше и выше и через три часа выбрались на гребень водораздела.
Над вершинами скал кружили орлы. Вокруг в синей дымке тонули горные гряды. В небе ни облачка. От разогретых солнцем камней исходил жар.
Я сразу же нашел баранью тропу. За тысячи лет поколения снежных баранов, про-ходя среди скал в самых удобных местах, выбили и расчистили своими копытцами эти узенькие тропки – прямо, камешек к камешку уложен. Я облегченно вздохнул: «Все, те-перь можно и отдохнуть!» Снял ружье, рюкзак и сапоги, развесил на кустах для просушки волглые суконные портянки.  После раскаленных на солнце резиновых сапог, намазанные «антикомаринкой» ноги блаженствовали на свежем воздухе.
 «За дурной головой - ногам покоя нет!» - вспомнил я отцовскую оценку моей про-фессии и усмехнулся: «Это уж точно!»
Я описал пройденный маршрут, мы отдохнули и пошли дальше по гребню горы. Те-перь я шел по тропе, которая как нельзя лучше вела нас между кустов кедрового стланика. Тропа вилась вдоль скал, в которых можно было увидеть почти всю структуру участка. Душа моя пела! Я уже забыл и о недавней тяжести подъема на эту гору, и о беспросветных зарослях, и о комарах. Мои глаза автоматически фиксировали геологическую ситуацию, и я наносил ее на карту. Я словно жил теперь в том позднеюрском периоде, когда все эти породы с воображаемым мною скрежетом мялись в складки, рвались разломами, несущими золотое оруденение, и возникали эти горы...
- Александр Васильевич, -  говорит мне студентка, - Вы однажды рассказывали, что до нас геологи здесь уже работали.
- Да, - отвечаю, - работали.
- И много? – спрашивает она.
- Да, много. В пятидесятых годах делали геологическую съемку полумиллионного масштаба, в шестидесятых – двухсоттысячного, а десять лет назад сделали съемку  пяти-десятитысячного масштаба. Территория оказалась перспективной на золото, и вот мы те-перь проводим ее доизучение.
- И здесь геологи тоже ходили? - тяжело дыша на подъеме, спрашивает она.
- Конечно, ходили, – говорю я, продолжая подниматься по тропе вверх.
- И по этой горе ходили?
- И по этой ходили.
- И прямо вот тут ходили? -  уточняет она.
- Наверное, и тут ходили. Смотри, какая тропа хорошая.
- Так если здесь уже столько геологов прошло, - возмущенно сказала она, - что они даже такую тропу натоптали, что мы тогда здесь делаем?!
Когда я повернулся к ней, ее глаза смело и дерзко смотрели на меня. Она ожидала моих оправданий.
И тут до меня дошло!
Я смеялся и не мог остановиться, я смеялся до слез, представляя себе своих друзей, и как они с серьезными лицами слушают этот мой рассказ - ведь они столько троп таких «натоптали» по горам Южного Верхоянья. И мне стало так легко. Душа моя пела. И весь день ни жара, ни комары, а тем более заросли не смогли испортить мне радости этого маршрута.
Геолог


Вы знаете, что такое – геолог?
Нет?
Ну, так слушайте!
Октябрь. Геологические партии закончили полевые исследования. В конторе экспе-диции обычное послеполевое оживление: встречи друзей, защиты полевых геологических материалов, бурные обсуждения результатов работ, нескончаемые разговоры о маршру-тах, приключениях, находках… И вот в это время из отпуска возвращаются наши  друзья-геологи – Санька и Татьяна Соколовы. В этом году они пропустили полевой сезон - до ав-густа писали отчет по оценке медного месторождения, а потом защитили его и укатили в отпуск в Болгарию.
- Привет!
- Привет!
Мы радостно пожимаем друг другу руки.
- Ну, как вам там под солнцем юга отдыхалось? – спрашиваем мы, смеемся, откро-венно любуясь их южным загаром. – Рассказывайте, ладно ль за морем иль худо, и какое в свете чудо?
- Ребята, мы так прекрасно провели это лето! - восторженно защебетала Таня. – Вы только представьте себе: Златы Пясцы, солнце, фрукты, легкое вино, музыка… и мы с Сашей впервые в жизни летом в отпуске - вдвоем, на море! Боже мой, это было как в сказке! Никогда не забуду! Я не могла накупаться, назагораться, насладиться всем этим хотя бы раз в жизни… Мы ездили на экскурсии в горы, поднимались пешком на Шипку… Оттуда такой вид! Чудо! Ребята, я вам рекомендую обязательно съездить туда …
Мы слушали Таню, мысленно сравнивая ее впечатления от отпуска со своими впе-чатлениями от прошедшего под комариный звон полевого сезона. Санька Соколов вместе с нами улыбался Татьяниным восторгам.
- Саш, ну а ты что молчишь? Ты что там видел интересного? 
- Да ничего! Там одни базальты.


Большие и маленькие полюса.


Андреас  Снегин, высокий, темноволосый мужчина с заметной уже сединой на вис-ках, вошел в поезд, отправляющийся из Туапсе в Краснодар. Пройдя по коридору, он нашел свое купе и удобно расположился на мягком диване. Мельком взглянул на перрон, достал из дипломата книгу, на белой обложке которой был отпечатан крупный королев-ский пингвин. Поверх него золотыми буквами было написано: «История географических открытий в Антарктиде». Начав читать книгу еще до отъезда, Андреас так увлекся той да-лекой героической эпохой, что теперь с нетерпением возвращался во времена, когда сен-сационные географические открытия были еще реальностью.

…1773 г. – Джеймс Кук, один из лучших первооткрывателей всех времен, пересек Южный Полярный круг и пытался достичь берегов неведомого Южного континента. Без-брежные паковые льды преградили ему путь. Стоя на капитанском мостике своего кораб-ля, Кук с надеждой вглядывался в горизонт, но куда бы он ни посмотрел - повсюду была лишь бескрайняя водная поверхность, полная льда. Льдины сверкали, отражая  радужные цвета невысокого полярного солнца, над ними величаво возвышались гигантские айсбер-ги. Кук знал, айсберги - это осколки материковых льдов, и потому нисколько не сомневался в наличии за этим ледовым поясом  континента, так же, как и Гренландия, покрытого ледяным панцирем. Пять месяцев его корабли плавали среди льдов. Достигнув широты 70 градусов 10 минут, Кук так и не обнаружил Южного материка. «Терра инкогнита» - «Неведомая Земля», - назвал он его.
Разочарованный неудачей, в сообщении о результатах своей экспедиции к Южному континенту он написал: «Мир вряд ли потеряет что-либо, не узнав его!»
И мир, действительно, на 50 лет потерял интерес к открытию неведомого континен-та…

Андреас даже не заметил, что поезд уже давно покинул город. Стук колес по рельсам был почти не слышен, поезд словно летел над полотном железной дороги. Взглянув в окно, Андреас увидел проносящиеся мимо ухоженные поля, беленькие хатки, лесные рощи и небольшие новые поселки с добротными двух- и трехэтажными коттеджами под красной черепицей.
«Но, что там дальше?» - подумал он, отвернулся от окна и продолжил чтение.

…Южный континент продолжал ждать своего первооткрывателя.
Богатейшие колонии морских слонов, моржей и тюленей на многочисленных остро-вах южных широт постоянно привлекали охотников за добычей. Проникая все дальше и дальше на юг, моряки совершенно случайно открывали неведомые земли. Их богатства завораживали первооткрывателей. Это способствовало организации с 1820 года новых экспедиций к неизвестному Южному континенту. И тогда открытия последовали одно за другим.
Англичанин Эдвард Брансфилд, признанный первооткрывателем Антарктиды, аме-риканцы Нафанаил Палмер и Чарльз Уилкес, русский мореплаватель Фабиан Беллинсгау-зен, шотландцы Джеймс Уэдделл и Джон Биско, англичанин Джеймс Росс и другие путе-шественники, чьи имена запечатлены в названиях морей и континентальных областей Антарктиды, были первыми ее исследователями. Путешественники были очарованы красотой полярного лета на берегах Антарктиды. Несчетные птичьи базары, невиданные ранее огромные популяции пингвинов, тюленей, китов и, наряду с этим, полное отсутствие условий и средств к существованию для человека. Некоторые экспедиции, не успев выбраться из гигантского ледяного пояса, охраняющего подступы к континенту, были вынуждены зимовать среди бескрайних льдов. И тут их поджидали только цинга, голод и смерть. Недостаток огня, бесконечный холод, ураганные ветры и внезапные снежные бури приводили зимовщиков к психическим расстройствам. Многие из них сходили с ума от непостижимой грандиозности холода и от  эйфорического ощущения наступающего конца света…

Андреас настолько погрузился в историю открытия и изучения Антарктиды, что ни-чего не замечал вокруг. Он не слышал, как объявили остановку, не заметил, как остано-вился поезд. Он читал. Он был в далеком прошлом. Пока не увидел Ее.
Она вошла в купе, села напротив него и улыбнулась. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с темными восточными глазами и красивым разлетом тонких бровей. Улыбка ее полных маленьких губ была тихой, спокойной и такой теплой, что ему даже показалось, будто он ее уже где-то видел.
«Красивая женщина, - отметил про себя  Андреас. – Как хорошо, что наша страна полна красавиц, и они, сами не подозревая того, создают нам ощущение красоты жизни! Но, приятель, нельзя же так откровенно разглядывать незнакомых женщин! А что можно? – спрашивал он сам себя. - Делать вид, что ты не вовсе замечаешь, как они восхитительно красивы? Ну, ладно, все!»
Андреас снова погрузился в чтение.

... «Исследование антарктической области есть наиважнейшая задача географической науки!» - было провозглашено в 1895 году на международном географическом конгрессе в Лондоне. Это заявление прозвучало как призыв ко всем правительствам и ученым для организации научных экспедиций к Южному полюсу еще до конца девятнадцатого столетия.
Призыв не остался не услышанным. Бельгия, Британия, Швеция, Германия и Фран-ция быстро организовали свои экспедиции в Антарктиду. К 1900 году исследователи до-стигли южной широты 78 градусов 50 минут, к 1902 году - 82 градуса 17 минут. И все же они смогли проникнуть лишь на 383 км ближе к Южному полюсу, чем их предшественники. Полюса так никто и не достиг...

Переворачивая очередную страницу, Андреас мельком взглянул на свою попутчицу. Она смотрела на него и улыбалась. «Возможно, она уже давно наблюдает за мной, и я чем-то вызываю у нее улыбку», - подумал он. И тут Андреас поймал себя на том, что смотрит на нее взглядом серьезным, даже суровым, не вернувшимся еще  из тех далеких времен, где борьба за жизнь была единственным чувством, единственным инстинктом, подчинявшим себе все человеческое существо. Словно сбрасывая с себя это ощущение, он улыбнулся ей в ответ. Его попутчица отвернулась к окну, но улыбка по-прежнему про-должала блуждать по ее лицу, отражаясь то мягкими ямочками на щеках, то легкими морщинками у глаз. Андреас оглядел ее. Черные, коротко стриженные прямые волосы, темные сверкающие глаза, красиво очерченный рисунок ярких губ. Маленькая изящная женщина, очень даже хорошенькая. «Да, жизнь – прекрасна! - подумал он. - Хотя бы по-тому, что в ней так много красивых женщин. И одна из них сидит вот тут, напротив. Но … Как там Южный полюс?»
Он погрузился в чтение, и снова все вокруг перестало для него существовать …

…В экспедиции 1901-1903 годов на паруснике «Дискавери» Роберт Скотт достиг Антарктиды. Он долго выбирал среди льдов подходящее место для стоянки и, наконец, бросил якорь у южных берегов Земли королевы Виктории. Исследовательская лыжная группа Скотта, ушедшая с корабля в глубь континента, состояла из трех достаточно из-вестных и неординарных личностей: Скотт, Уилсон и английский сир Эрнест Чеклетон. Со связкой ездовых собак они сумели уйти от своего корабля на полторы тысячи кило-метров и оказались внутри бескрайней ледяной пустыни. Когда они повернули обратно, продуктов оставалось совсем немного. Собаки выбивались из сил. На привалах, поскули-вая от боли, они обкусывали лед с окровавленных лап. Запах крови приводил в бешенство обезумевших от голода животных. Сильные собаки разрывали слабых. В свою очередь слабые, чувствуя неизбежную смерть, стаей набрасывались на сильных. Но все равно и те, и другие находили свой конец в кастрюлях первопроходцев Антарктиды. С каждым днем собак становилось все меньше, голод уже доходил до такой  стадии, что еще за сотни ки-лометров от своего корабля исследователи решили разделиться и возвращаться к нему каждый своей дорогой.  Они сочли за лучшее в одиночку замерзнуть в снегу или умереть от голода, только бы  избавить себя от искушения когда-либо съесть друг друга.
Когда через 93 дня они вернулись к кораблю, собак уже не было. Голод был прояв-лен в самых ужасных формах - к кораблю вернулись обтянутые кожей скелеты...


Поезд замедлил скорость и Андреас услышал: «Краснодар. Конечная остановка. По-езд, следующий до Ростова, отправляется через пятнадцать минут».
Пассажиры двинулись к выходу. Андреас закрыл книгу и взглянул на свою попутчи-цу. Она, все так же мягко улыбаясь, смотрела на него. «Да, не так часто приходится сидеть рядом с такими красивыми женщинами!» - подумал он. Легкое сожаление, что он не познакомился со своей прекрасной попутчицей, промелькнуло в его сознании, но, так и не заговорив с ней, Андреас покинул купе.
Андреас не стал расхаживать по вокзалу и разглядывать пассажиров, разъезжающих по югу России по льготному воскресному тарифу. Он нашел нужный ему поезд, вошел в вагон 1 класса, сел в пустом купе и раскрыл книгу.

… 1907 г. Эрнест Чеклетон, полностью оправившись после тяжелой цинги, получен-ной в последней совместной экспедиции с Робертом Скоттом, предпринял первый бросок к Южному полюсу. Борьба за первенство достижения полюса была в полном ходу. Уже ничто не могло сдержать ее. Чеклетон хотел достичь одновременно обоих антарктических полюсов: и географического, и магнитного. С пятнадцатью манджурскими пони и автомобилем группа исследователей направилась вглубь ледового материка. Одиннадцать пони погибли сразу же после отбытия, но только после того, как достигнув широты 88 градусов 23 минуты, они потеряли последних лошадей, Чеклетон был вынужден прервать экспедицию и возвращаться к своему кораблю, стоящему среди льдов в море Уэдделля.
Путь назад оказался неимоверно тяжелым. Борьба  со смертью от голода принимала самые драматические формы. Чтобы добыть себе  хоть пару граммов пищи, на местах, где были достреляны пони, мужчины копали и ели снег, в который когда-то попали капли крови. Наконец, едва живые, они добрались до лабаза с продуктами и были спасены.
Когда сообщение Чеклетона о постигшей их неудаче дошло до Лондона, Роберт Скотт решил сам покорить Южный полюс. К нему в экспедицию попросился известный арктический исследователь, норвежец Руал Амундсен, но Скотт даже не удостоил его от-ветом. Англичанин не собирался делить славу с каким-то норвежцем. Его корабль устре-мился к Южному континенту…

Дверь в купе открылась, и Андреас увидел свою прежнюю попутчицу. Она улыбну-лась ему, села напротив и сказала:
- Надеюсь, я вам не помешаю. Мне так уже привычно.
- Не беспокойтесь! Все в порядке, - ответил Андреас. - Мне очень даже приятно ви-деть Вас снова!
- Спасибо!
Улыбка делала ее лицо лучистым и светлым. Зубки влажно сверкали, и яркие розо-вые губы только подчеркивали их белизну. Слегка раскосые глаза были темны и глубоки, как звездное ночное небо. Андреас невольно залюбовался ею. Он не знал, что нужно гово-рить в таких случаях. Да и нужно ли? Знакомиться и что-то говорить, чтобы не показаться  скучным, ему совсем не хотелось. «Самый легкий способ решения этой задачи, - подумал он, - просто продолжить чтение».
Он заставил себя отвернуться от нее и стал читать дальше.
Его прекрасная попутчица тоже достала книгу, раскрыла ее на закладке и попробо-вала читать. Нет, что-то было не так. Ей чего-то не хватало. После короткого раздумья она достала конфетку. Шурша серебристой фольгой, развернула ее, изящно взяла конфетку двумя пальчиками и положила в рот, сжав при этом губы, как при милом дружеском поцелуе. Потом ей захотелось снять жакет. Красиво выгибая грудь, женщина по-тихонечку вынимала руки из рукавов.  Андреас непроизвольно отметил, что грудь у нее по-девичьи хороша, она не носит бюстгальтер, соски отчетливо выделяются под тонким, облегающим тело пуловером. Украдкой наблюдая за ней, Андреас почувствовал, что воздух в купе стал осязаемо наэлектризован.  Купе вдруг показалось ему неимоверно маленьким и тесным.
«Черт возьми, да отвернись же, наконец, от нее!» - сказал он себе и заставил себя читать.
Но тут она встала, повернулась к нему спиной и потянулась вверх, чтобы повесить жакет на крючок.
И снова он непроизвольно взглянул на нее. Линии ее тела были абсолютно правиль-ные, движения плавные, как в замедленном кино. Из под пуловера на ее спине обнажилась нежная загорелая кожа с маленькими золотистыми волосками, а прямо перед ним была ее мягко обтянутая брючками попка, и она была такой изящной, что…
Чтение уже совершенно не шло ему в голову.
В конце концов, его незнакомка управилась, поправила на себе пуловер и улыбну-лась Андреасу скромной, извиняющейся улыбкой. Она села, взяла книгу и, вздохнув, при-нялась читать.
Тогда и Андреас с трудом вернул себя в начало двадцатого века.

... Руал Амундсен долго и тщательно готовился к экспедиции к Северному полюсу. Всю свою жизнь он занимался исследованием Арктики и давно мечтал первым добраться до Северного полюса планеты. 9 августа 1910 года на корабле «Фрам» Амундсен покинул шведский порт Кристиния и взял курс на север. Однако вскоре в одном из норвежских портов он получил телеграмму, что Северный полюс уже достигнут американцем Робер-том Пири. Спонсоры Амундсена сразу же потеряли интерес к его проекту. Тогда Амунд-сен сообщил им об изменении своих намерений.
«Мы отправимся к Южному полюсу!» - заявил он.
Спонсоры согласились финансировать эту экспедицию, и команда корабля, в полном составе, решила  плыть с ним.
9 сентября 1910 года Амундсен взял курс  на противоположный пункт земного шара - к Антарктиде...

…Андреасу не читалось. Не было прежнего азарта. Он чувствовал, что в воздухе ку-пе появилось нечто такое, что заставляло его думать о сидящей напротив женщине. Воз-дух, как будто, был напоен запахом ее красоты, ее молодости.
«Черт возьми! Не думай об этом! – говорил он себе. - Что за глупости лезут тебе в голову?»
И он вновь заставил себя вернуться к чтению.

... Через четыре месяца 14 января 1911 года Амундсен достиг берегов Антарктиды и бросил якорь в Китовой бухте моря Росса.
4 января  того же года Роберт Скотт уже основал лагерь в маленькой бухте в море Уэдделля. Его лагерь располагался в 650 км к западу от стоянки Амундсена и, таким образом, Скот оказался на 116 километров дальше от полюса, чем норвежец. Скотт решил использовать старый проверенный маршрут Чеклетона, рассчитывая пройти дальше своего предшественника. Англичанин по-прежнему выказывал недоверие собакам и отдал свое предпочтение пони.
Амундсен, напротив, связывал свои планы  по достижению Южного полюса  исклю-чительно только с собаками. Он считал их самым надежным транспортным средством в полярных широтах  и потому, направляясь к Антарктиде, закупил в эскимосских поселе-ниях Гренландии больше сотни лаек. До 11 апреля Амундсен развозил на них запасы про-дуктов и снаряжения на каждую широту и лабазировал в пределах ледового шельфа моря Росса. Две тонны залабазированного груза давали ему уверенность в успехе предстоящей экспедиции.
19 октября 1911 года при хорошей ясной погоде с 4 санями и 52 лучшими собаками Амундсен отбыл со своей командой к Южному полюсу. Через каждые 40 км исследовате-ли добирались до приготовленного ими лабаза. Так, сохраняя и свои силы, и собак, они достигли подножия высокогорного плато южного континента. От их последнего лабаза до полюса, туда и обратно,  оставалось 1100 км. Они взяли с собой продуктов на 60 дней и на 30 дней оставили запас на лабазе. По одному из материковых ледников исследователи пересекли скалистые Трансантарктические горы и оказались на ледовом плато на высоте 3600 м над уровнем моря.
Грандиозные ледники с гигантскими зияющими трещинами преградили им путь. Казалось, будто сама природа восстала против них.  Десять ездовых собак погибли, провалившись в засыпанные снегом бездонные трещины ледника. В одной из расщелин едва не погиб сам Амундсен. Он чудом успел ухватиться за оказавшиеся рядом нарты. С неимоверными трудностями преодолевая каждый километр пути, исследователи достигли позиции 85 градусов 36 минут. Тут они были вынуждены принять нелегкое решение: двадцать четыре  собаки из пятидесяти двух были застрелены. Они были уже не нужны для достижения цели.
14 декабря 1911 года Амундсен со своей командой вышел к Южному полюсу. Сде-лав все необходимые замеры и записи, они поставили на полюсе палатку и водрузили над ней норвежский флаг.

Исследовательская группа Роберта Скотта была в это время еще на расстоянии 500 км от полюса.
Пройдя сквозь все трудности и препятствия, выпавшие им на пути, на подходе к по-люсу они увидели чью-то брошенную после ночевки палатку. Жестокая депрессия охва-тила их. Тяжелое предчувствие, что их опередили,  подтвердилось, когда они 17 января 1912 г. добрались до Южного полюса планеты. Там уже стояла палатка, и над ней разве-вался норвежский флаг…
«Великий Боже! Это самое ужасное место на Земле для нас! – написал Скотт  в своем дневнике. - Пройдя сквозь все испытания, мы остались без платы – быть первыми! Теперь домой. В бессмысленной борьбе. Станем ли мы это делать!?»
Они не сделали этого. Через год поисковая группа нашла их замерзшими в одинна-дцати километрах от лабаза с продуктами. Последняя запись в дневнике Скотта гласила: «По воле Божией, позаботьтесь о наших близких!»...


Поезд замедлил скорость. Послышалось объявление: «Ростов. Конечная остановка. Пожалуйста, все выходите!»
Андреас взглянул на свою попутчицу. Она улыбалась и неотрывно смотрела в его лицо.
- Чему Вы все время улыбаетесь? – не сдержавшись, спросил он ее и почувствовал, что сам уже тоже улыбается во весь рот.
- Мне было очень интересно наблюдать за Вами. Скажите, что можно читать с таким серьезным видом?
- Это история открытия и исследования Антарктиды, - сказал Андреас и показал ей обложку книги.
- Ух, как же там, наверное, холодно! – она повела плечами, как будто сама ощутила вечный холод ледового континента.
- Летом, как рассказывали мне мои коллеги, там бывает даже тепло. И на прогретых солнцем камнях появляется вода.
- Представляю! – рассмеялась она. - И Вы находите, что в Антарктиде сейчас хоро-шо, наступает лето, а у нас унылая, скучная осень... Вы так увлечены своей Антарктидой, что не замечаете ничего вокруг!
- Отчего же? Я заметил, как Вы красивы!
- Действительно? Спасибо! А можно узнать кто Вы по профессии?
- Я – моряк, океанолог. Изучаю срединно-океанические хребты, современные рифто-вые структуры Атлантики и шельфовые области полярных морей.
- Ах, вот оно что! И у Вас чисто профессиональный интерес к Антарктиде?
- В данный момент я просто знакомлюсь с историей географических открытий.
- И чем же Вы так увлечены? Отчего так серьезны? Что делают герои Вашей книги? - спросила она.
Андреас улыбнулся настойчивости своей попутчицы. Но в ее глазах он увидел такой неподдельный интерес, что не смог оставить ее без ответа.
- На своих кораблях мои герои уплывали к неведомым еще берегам Антарктиды и, поставив на карту свою жизнь, мчались к Южному полюсу… Некоторые из них погибли, но смысл своей жизни они видели в достижении своей цели. А цели они себе ставили та-кие, что остается только сожалеть, что нам после них уже ничего такого не осталось.
- Я никогда не понимала людей, которые бросают все и мчатся к неведомому, ради своей, только им одним понятной, цели. Ведь это… - как журавль в небе. Я предпочитаю синицу в руке. Пусть маленькое, но счастье, вместо большой, недостижимой и постоянно ускользающей цели.
Андреас только усмехнулся, подумав, что все женщины мыслят одинаково.
- Все с Вами ясно! Вы  - такой же, как те, о ком читаете! Ну, мне пора, – она улыбну-лась. – До свидания! Всего Вам хорошего!
Она протянула Андреасу свою маленькую руку. Ее рукопожатие было крепким. Женщина дольше, чем это обычно бывает, смотрела ему в глаза. Она словно ожидала, что он, наконец-то, познакомится с ней, но Андреас  отпустил ее руку, и она направилась к выходу.
- До свидания!
Она в последний раз взглянула на него и исчезла за дверью. В ее прощальном взгля-де он увидел легкое сожаление о неслучившемся знакомстве.

Ростов. Улица Садовая. Две недели спустя.
Стоял октябрь. Крича, улетали на юг косяки перелетных птиц. Синее небо поражало своей чистотой. На его фоне ярко выделялась желтизна  каштанов и кленов. Природа сми-ренно затихала в объятиях осени. Но вдруг налетал ветер, поднимал и кружил над тротуа-рами опавшие желтые листья. Мелодия их танца навевала грусть.
«Когда-нибудь и я, как всё, умру. И никуда от этого не деться…» - вспомнил Ан-дреас строки стихов Кайсына Кулиева.
Андреас шел по улице большого красивого города. Вокруг было много людей, а он чувствовал себя совсем одиноким. Мимо проходили девушки и парни. Они обнимали друг друга за талии, или держались за руки, а то и просто шли, засунув друг другу руки в задние карманы джинсов. Молодость цвела, невзирая на осень. Молодые люди шутили и смеялись, громко и непринужденно. Как хорошо было им в этой теплой еще осени, об-нявшись,  бродить по городу!
- Добрый вечер! – услышал Андреас.
Он повернулся на приветствие и увидел Ее, свою недавнюю попутчицу. Она  улыба-лась ему, лицо ее по-детски светилось радостью.
-Я очень рада видеть Вас снова!
- Я тоже рад видеть Вас! Здравствуйте! – сказал Андреас. – Но я даже представить не мог, что в этом почти миллионном городе можно вот так запросто встретиться!
- Вы не поверите: я шла сейчас, думала о Вас, и вдруг смотрю – Вы идете! Что делае-те Вы здесь, на Садовой?
 - Я живу тут неподалеку. Сейчас возвращаюсь с работы. Вышел вот из офиса, иду по улице и наблюдаю жизнь. Надо же когда-то возвращаться в реальную окружающую меня действительность, а то я все время то в Арктике, то в Антарктике, - рассмеялся Андреас.
Он смотрел на нее, и в его душе рождалось чувство восхищения. Как она была пре-красна в этой золотой  осени! Андреас откровенно любовался ею. Лицо ее было светлым, с легким нежным румянцем на щеках, темные глаза и волосы подчеркивали белизну кожи, а вишнево-розовые губы казались сладкими и сочными,  как черешни. Ее стройный силуэт в темном полупальто гармонировал с желтизной осыпавшихся листьев.
- Что Вы на меня так смотрите? – спросила она.
- Как: так?
Она рассмеялась.
- Как будто Вы меня уже раздеваете!
- Я просто любуюсь Вами, сударыня! Как Вам приходят в голову такие мысли?
- Мне так показалось. Под Вашим взглядом  я почувствовала себя именно так. И, знаете, мне было приятно. А в Вашей реальной действительности не стало от этого  не-много веселей?
- Да, мир вокруг как будто изменился, – Андреас улыбнулся. - Он стал еще краше и радостней от Вашей улыбки!
На душе у него действительно стало светло и радостно. Женщина, как давняя знако-мая, взяла его под руку, прижалась к плечу и повела по улице.
- Не будем же мы вечно стоять посреди  тротуара! – отшутилась она.
Андреасу было приятно, что его прекрасная незнакомка вот так запросто и по-приятельски ведет себя с ним. Сам он никогда бы не позволил себе такого и потому  легко передал инициативу ей.
- Я вспоминала Вас, как ни странно, очень часто, - сказала она. - Даже заходила в книжный магазин, полистала альбомы  об Антарктиде, посмотрела, что она собой пред-ставляет. - Она изучающе заглянула в глаза Андреаса, словно желая что-то увидеть в них, а потом добавила: - Вот так живем и не знаем ничего, или почти ничего, кроме своих больших и маленьких забот. Я даже не знала, что оледенение этого континента произошло тридцать пять миллионов лет назад, что толщина льда на Антарктиде достигает четырех километров, что температура воздуха там опускается до минус девяноста градусов, и … И мне очень хотелось узнать: что же заставляло мужчин оставлять своих любимых и мчаться на этот край света, навстречу неизвестности, опасности, возможно даже смерти. Для чего им это нужно? Я никак не могу понять: для чего?
- Жизнь мужчины наполнена смыслом, пока у него есть к чему стремиться. У него должна быть цель в жизни.
- И сколько же лет уходит у мужчины на достижение своей цели?
- Месяцы, годы, а иногда и целая жизнь.
Она присвистнула, словно говоря: «Вот это да!»
- И цель обязательно должна быть не меньше, чем достижение полюса или открытие неведомого континента? - с легкой иронией спросила она.
- Вовсе нет! У каждого человека свое восприятие жизни и свои цели – большие или маленькие. Каждый ставит их себе сообразно со своей натурой, со своим характером, со своей философией. Человек бывает по-настоящему счастлив, только когда ставит себе цель и достигает ее. Не важно, какова она по своим масштабам, важно, что цель была по-ставлена и достигнута.
- И сколько целей уже достигли Вы?
- К сожалению, не так много, как хотелось бы.
- Расскажите о какой-нибудь из них!
Андреас только улыбался, удивляясь настойчивому любопытству этой женщины.
- Ну, расскажите! - настаивала она.
- Только два пути достижения цели оставляют в памяти неизгладимый след: или са-мый легкий, или самый тяжелый. Легкий путь – это мгновенный, счастливый случай… дар судьбы… удача, когда цель достигнута без каких бы то ни было усилий. Его приятно вспоминать со счастливой улыбкой. Но чаще всего дорога к цели проходит сквозь неимо-верные трудности. Но и они со временем вспоминаются, как прекрасное романтичное приключение. К нему тянет снова и снова. Именно преодоление чего-либо и достижение цели наполняют жизнь смыслом. Хотя, как говорил поэт, - Андреас улыбнулся ей, - «по доброй сути жизнь проста: ее уста, его уста…».
Прижимаясь к его плечу, женщина серьезно посмотрела на Андреаса.
- Мне кажется, последнее на Вас совсем не похоже, - сказала она и, словно решая: куда бы им пойти? - поглядела вокруг.

Был конец рабочей недели. Люди, возвращающиеся с работы, заполнили уличные кафе и рестораны, молодежь гуляла по улицам, паркам и скверам. Вечерний Ростов свер-кал разноцветными рекламными огнями. Синий теплый вечер располагал посидеть где-нибудь, выпить пива или кофе, поговорить с друзьями. И люди делали это. Повсюду на улицах возле ресторанчиков стояли столики, за ними сидели парочки, компании или оди-нокие люди. Одни вели оживленную беседу, другие наблюдали за прохожими. Звучала музыка, музыканты давали концерты прямо на променаде у центральной площади. Где-то играли на скрипках молодые музыканты из консерватории, где-то слышно было итальян-ское сопрано, а где-то баян затянул «Варяга».
Они свернули в маленькую, уютную улочку. Мужчина с седой курчавой шевелюрой, давно не бритый, в потрепанных джинсах, прислонившись к стене, играл на саксофоне. Его саксофон пел о любви, и в воздухе улочки плыла душа этой мелодии. Перед саксофо-нистом на земле лежал раскрытый чехол от инструмента, в нем видны были монеты, бро-шенные прохожими. Человек этот уже неплохо заработал сегодня.
Бросив в чехол червонец, Андреас увлек свою незнакомку в маленькое кафе. Они се-ли за только что освободившийся столик у окна, к ним тут же подошел официант и спро-сил, что они желают. Андреас заказал две чашечки кофе. В кафе было тепло, уютно, во-круг было полно народу, звучала легкая мелодия танго. Люди ужинали, пили пиво, курили и разговаривали. Незнакомка Андреаса тоже разговорилась. Он узнал, что она студентка, учит германистику и японский язык, сейчас готовит доклады о Пикассо и других известных мастерах живописи, представляет на презентациях своих друзей - молодых талантливых художников, ходит в оперу, на концерты, дискотеки, выставки, рисует сама, и даже получила предложение выставиться.
- Жизнь бурлит, но иногда бывает так грустно и одиноко. Вот как, например, сего-дня. И я пошла в город. Одна. И встретила Вас! – она улыбнулась и добавила: - Мне ино-гда хочется испытать что-нибудь такое, от чего захватило бы дух, хотелось бы кричать, совершить нечто… сумасшедшее, встряхнуться…  Извините меня за мою откровенность!
Она смотрела не него, действительно  смутившись своей откровенности.
- Я знаю тут одно местечко, где возможно, - возможно! - Вы сможете немного встряхнуться. Пойдемте! - предложил ей Андреас.
Они вышли  на вечернюю улицу сверкающего города. Женщина взяла Андреаса под руку.
- Ну, и куда мы пойдем? – спросила она.
- Здесь, неподалеку, стоит приезжий «Парк развлечений». Я проходил как-то мимо и слышал оттуда невероятно восторженные вопли. Возможно, там Вы сможете достичь сво-ей маленькой мечты.
- Там я еще не была.
- Я тоже, но всегда хотелось зайти. Один - я бы ни за что не пошел, а вдвоем…

… Она рулила на маленькой машине и с восторгом пищала, когда не в силах спра-виться с управлением, врезалась в другие машины… кричала и смеялась, когда врезались в них и по-детски прижималась к Андреасу… Карусели кружили их по кругу, ветер развевал ее волосы, глаза сверкали, отражая пролетающие мимо огни… Вот, раскрыв от восторга рот, расширив глаза и изо всех сил вцепившись в поручни «саней» она обрушилась вниз  с горки с такой скоростью, что казалось, на первом же развороте ее вынесет прочь и разобьет! Но нет! Сани, изворачиваясь на сумасшедшей скорости, делали крутой вираж, со всех сторон мгновенно раздались непроизвольные вопли, визг, крики то ли страха, то ли захватывающего восторга… Из ее груди вырывается такой же непроизвольный крик взорвавшихся чувств… а вот они, прижавшись друг к другу, кричат вместе… и как только им показалось, что все уже позади, сани вновь сорвались в бездну, из которой их мог вывести только его… ее… их крик души…
Новый виток, еще и еще!…
Замедлившийся бег саней почувствовался сразу.
- У-у-ф-ф-ф!
Она пришла в себя, только когда сани остановились. Сидела, крепко вцепившись ру-ками в поручни. Глаза ее сверкали. Сердце стучало в груди. Она восхищенно смотрела на Андреаса.
- Это было здорово! Это было то, что надо! – сказала она. - Это было нечто похожее на оргазм с картинкой нежно-розового прибоя, но… совершенно новое, необычное, неиз-вестное еще мне чувство! Спасибо!
Они покинули парк и вышли на аллею.
- Вы не хотите спросить: как меня зовут? - спросила она.
- Зачем? – Андреас,  улыбаясь, смотрел на нее. - Мы с Вами уже несколько часов вместе и до сих пор прекрасно обходились без имен. Возможно, мы больше никогда и не увидимся, - случайные встречи бывают не часто, - и, спросив Вас сегодня об этом, я зав-тра уже забуду Ваше имя. Стоит ли тогда спрашивать?
- Пожалуй, Вы правы, если все обстоит именно так. Вы не запоминаете имен?
- С первого раза – никогда. Потом мучаюсь, пытаясь вспомнить, как зовут человека, с которым только что познакомился, и имя которого забыл, едва разжались наши руки. Переспрашивать неудобно, а так, как у нас, - намного проще.
- Меня зовут Сание, - сказала она. – А Вас?
- Андреас.
- Андреас, - с деланной серьезностью повторила она. – Какое мужественное имя! Мне приятно познакомиться с Вами, Андреас.
- Взаимно, Сание, - рассмеялся он.
- Только, ради Бога, не тужтесь, чтобы запомнить мое имя.
- Я стараюсь.
- Я рассказала Вам о себе, но совершенно ничего не знаю о Вас. Расскажите мне, кто Вы, чем занимаетесь?
- Девочка моя, Вы полагаете, мне хочется это делать?
- Ну, хотя бы немножко, в двух словах, - попросила она. – Я так много думала о Вас, что мне не терпится узнать Вас поближе. Мне нравится наблюдать людей, знакомиться с ними. Люди – это то, что я люблю. Расскажите мне о себе!.
- Зачем? Часто нас тянет к кому-то, только пока мы не узнаем его поближе.
- Но, мне хочется! Пожалуйста! - просила она. – Вы женаты?
- Был.
- И Вы не были счастливы?
- Я был счастлив, только пока мог заниматься своим делом и знал, что у меня есть семья, к которой я вернусь после очередной экспедиции.
- Ждать не легко.
- Я знаю. Но если бы все мужчины сидели возле своих жен, кто бы тогда делал от-крытия?
- Ну почему Вас тянет только к полюсам? А если полюсов Земли на всех не хватает, что тогда? Что делать нам?
Андреаса рассмешила серьезность, с которой она расспрашивала его.
- У каждого человека свой полюс, к которому он стремится. Полюс - это теперь только образное выражение.
- Значит, Вы не осудите человека, если его цель не столь высока?
- Нисколько!  Достижение цели, большой или маленькой, – это единственный ре-зультат, который оправдывает нашу жизнь, подтверждает ее осмысленность. Каждый ре-шает за себя, каков смысл его жизни. И что удивительно, в разные годы смысл  жизни у меня был такой разный. Когда мне было двадцать, я находил его в любви, в тридцать – в любви и в работе, в сорок – в работе и в любви, а в свои пятьдесят я вдруг почувствовал, что жизнь без любви вообще не имеет смысла. Каждый день, в котором я не любил – это потерянный день. Жизнь вдруг так стремительно понеслась вниз. Я   чувствую ее, как набранную в ладони воду. Ее не удержишь. Она неумолимо просачивается сквозь паль-цы… - Андреас рассмеялся. - И что это я вдруг начал философствовать? Мой старый друг однажды сказал мне, что у старости есть свои преимущества: потеряв интерес к женщи-нам, он впервые в жизни почувствовал себя свободным. «Сколько сил, энергии, времени и денег потратил я на женщин! - говорил он. - Сколько мог бы совершить! А с другой сто-роны, зачем мне все это было бы нужно, если б я не знал женщин!?» Мы, к сожалению или к счастью, действительно, рабы любви.  Неужели только старость сделает нас свобод-ными?
- Вы хотите испугать меня своим возрастом? – спросила Сание. - Я только завожусь от Ваших слов! Хотите зайти ко мне на чашечку кофе? Я живу вот здесь, - она кивнула головой на небольшой особняк за невысокой металлической оградой.
Андреас и не заметил, как они оказались в тихой улочке далеко от шумного центра города. Уже давно была ночь. Сад вокруг дома темнел черными стволами высоких дере-вьев. В одном из окон на втором этаже горел свет.
- Моя комната внизу. Я не хочу беспокоить родителей, поэтому попробуем пройти незаметно. Я войду домой и потом впущу Вас через окно. Хорошо?
Не дожидаясь его согласия, Сание взяла Андреаса за руку, провела через сад к окну своей комнаты и оставила там. Вошла в дом, зажгла свет в прихожей. Андреас увидел, что с верхнего этажа  спустились мужчина и женщина, поговорили с Сание и снова поднялись наверх. Вскоре он услышал легкий щелчок, затем  открылось окно, и Сание впустила его в свою комнату. Свет она не зажигала, только предложила Андреасу разуться, снять куртку, присесть на кровать и подождать, пока она принесет кофе. И исчезла в темноте.
Оставшись один, Андреас подошел к светлому проему окна, отдернул занавески. Лунный свет из сада немного осветил комнату. Он увидел посредине комнаты большую кровать, справа от нее стол, компьютер, книжные полки, небольшие картины на стенах.
Сание не было долго. Устав ждать, Андреас присел на кровать, откинулся на спину и закрыл глаза. Только по колебаниям света на веках он почувствовал чье-то присутствие в комнате. Сание вошла совершенно бесшумно, держа в руках поднос. На нем стояли под-свечник с горящей свечой, ваза с яблоками и виноградом, бутылка вина, бокалы и плитка шоколада. Сание уже переоделась в тонкий серебристый халатик, была босой, волосы на голове влажно блестели, от нее пахло цветами.
«Вот тебе и кофе, приятель!» - улыбнувшись, подумал Андреас.
Сание поставила поднос на журнальный столик у кровати, разлила вино в бокалы и предложила Андреасу выпить. Она впервые за весь вечер была молчалива, изредка изуча-юще поглядывала на него. Чилийское «Каберне-Савиньон» 1995 года было мягко терп-ким, пахло виноградом, солнцем, слегка пьянило. Вино незаметно сняло возникшую меж-ду ними неловкость, и они разговорились. Сание вдруг завела речь о больших и малень-ких целях, об открытиях и полюсах, к которым хочется стремиться, о съеденном дикарями Куке, о счастливчике Амундсене и о замерзшем в снегу Роберте Скотте...
… Андреас неотрывно смотрел на девушку. Сание была так близко. Он почувство-вал, что воздух в комнате стал наэлектризованным, как тогда в купе поезда, когда он уви-дел ее в первый раз. Это было реальное, физически ощутимое чувство.
- Вас почему-то всегда тянет в дальние страны, к преградам и полюсам, и вы совсем не думаете о том, что открытия могут быть просто там, где вам хорошо.  Может быть, за ними никуда и не надо уезжать? – Сание вопросительно смотрела в глаза Андреаса. – Вы когда-нибудь видели розовый прибой? Или плывущие по небу квадратные облака? А по-стоянно меняющиеся фантастические цветные пейзажи, которые хочется тут же встать и зарисовать? Или вспышку - рождение новой звезды? А улыбающееся вам лучистое солн-це? Знаете, мне всего двадцать три, - она улыбнулась. - Я еще только познаю жизнь, и по-ка что мои открытия и мой полюс – вот здесь! - она выразительно показала глазами на свою постель. – Как он Вам?


Шахтёр.

Было лето 2006 года.
Возвращаясь из отпуска, я заехал в город Шахтерск. Мне очень хотелось встретиться со своими старыми друзьями-геологами, которые переехали сюда из нашей Восточной Якутии и живут в Шахтерске уже несколько лет.
С вокзала звоню одному, другому, третьему… - все на полевых работах. Да и что можно было ожидать летом от геологов?! Один занимается поисками рудного золота в юго-западной Якутии за хребтом Кодар, другой разведывает россыпь золота на ручье Юр-ском в Становом хребте, еще трое работают главными геологами в бассейне реки Тимптон в старательских артелях Южной Якутии.  В городе оказался только Сашка Рябич. Мы с ним не виделись лет пять. Я слышал, что после переезда в Шахтерск он пару лет проработал участковым геологом в какой-то старательской артели, а потом пошел работать на строящуюся угольную шахту.
«Все, конец геологу, - говорили о нем у нас в экспедиции. – Ну какая геология на шахте? Как специалист, он там просто деградирует. А ведь неплохой геолог был - струк-турщик, региональщик! Все прошел, от детальных поисков до региональной геологии, ему бы теперь только настоящей геологией заниматься, а он – то в артель, то на шахту. Заметался и пропал геолог!» Зная Сашку, я тоже был такого мнения. Мы двадцать лет проработали вместе, он давно перерос уже то время, когда мыслил масштабами небольшого рудного поля. Теперь он рассуждал категориями всего северо-восточного региона, в мыслях своих летал, парил над Якутией, и я просто не мог представить его на угольной шахте, ползающего, как крот в норе, под землей. «Я занимаюсь сейчас «мик-рогеологией», - как-то написал он мне. – Но от нее жизни людей зависят».
У меня был его рабочий телефон, я позвонил и услышал знакомый Сашкин голос:
- Шахта «Заречная», Рябич. Здравствуйте!
- Привет, Сашко! – сказал я.
- Са-а-ня, здорово! – послышался радостный голос друга. - Ты откуда звонишь? Из Шахтерска?! Ну, тогда давай ко мне! Адрес знаешь? Я буду дома в шесть вечера. Как я рад слышать тебя, Санек, ты даже не представляешь!
Отчего же? Я представлял! Мы уже дожили до того возраста, когда голоса друзей стали родными.

У Сашки Рябича была новая семья. Я не был знаком с его второй женой, слышал только, что когда Сашка переехал жить в Шахтерск, все жены его старых друзей, словно сговорившись, не захотели знаться с ней. Они любили его первую жену, Лёлю, с которой дружили долгие годы, и простить Сашке разрыв с ней не могли. Никто даже представить себе не мог, что Сашка, любивший свою Лёлю с седьмого класса, и проживший с ней два-дцать пять лет, отметив серебряную свадьбу, соберется и уедет от нее навсегда. Как-то он написал мне в письме, что пережил разрыв так мучительно, что, казалось, умер. Семейная жизнь, как он выразился, прошла в борьбе за лидерство, а он, увы, не был рожден подкаб-лучником. Жаль, что Лёля не поняла этого и гнула свое. Пока не перегнула.
У Сашки теперь маленькая дочь – вот ею, говорят, он и живет.
В Шахтерске я был впервые. Среди городов Восточной Сибири это, пожалуй, самый красивый город. Он стоит на вершине горы, пестрые современные здания создают вид праздничной свежести, но, по большому счету, это - обычное для России сибирское захо-лустье,  где живут временщики, приехавшие сюда на заработки. Тут пройдет вся их жизнь, но все это время они будут жить мечтой о том, как уедут отсюда, и потому не посадят здесь ни деревца, ни цветочка. Многоэтажные каменные дома стоят, словно, на заросшем бурьяном пустыре. Хотя в одном из дворов я все же увидел целые заросли лилий, ромашек, дельфиниумов и петуний.
Я обошел весь город и ближе к шести часам вечера подошел к подъезду дома, в ко-тором жил Сашка Рябич.
Его я увидел издали. Смотрел, как он приближается ко мне, видел такие родные чер-ты его лица. Он тоже заметил меня, разулыбался, помахал рукой. Я пошел ему навстречу. Мы крепко пожали друг другу руки, обнялись.
- Ну, здравствуй! – выдохнул он.
Когда мы поднялись на лифте на восьмой этаж, и Сашка нажал кнопку звонка в свою квартиру, я услышал за дверью радостный детский голосок: «Папа пришел!» Дверь открыла молодая женщина с раскосыми сибирскими глазами, за ней с возгласами: «Папа пришел! Папа пришел!» - пританцовывала маленькая девочка.
- Знакомься,  Саня - это моя жена Марина, а этого зайчика зовут Аня.
- Привет! Это тебе! – я протянул малышке книжку и  кулек с виноградом.
- А я Вас знаю, - сказала Марина, – и по рассказам, и по фотографиям. Такое ощуще-ние, что мы уже давно знакомы. Проходите,  мы вас ждем, и сейчас будем ужинать.
Стол был накрыт на кухне. Это была большая светлая комната с балконом, за кото-рым виднелись лес и горы. На столе уже стояла красивая посуда, коньяк «Белый аист», красное вино «Изабелла», маленькие бутерброды с красной икрой, различные салатики и фрукты… Из духовки доносился знакомый аромат мяса «по-французски».
- Сань, ты хоть и дорогой гость, но пока мы гостей принимаем только на кухне, - словно оправдываясь, сказал Рябич. - Квартиру недавно получил от шахты, ремонт успели сделать только здесь и потому кухня - единственное место в квартире, где я чувствую себя уютно. Все остальное – чужое еще.
Мне у них нравилось. И хоть я все еще сравнивал Марину с Лёлей, мне здесь было уже хорошо. Я достал из дипломата и свою бутылочку «Белого аиста», приятно отметив, что вкусы у нас с Сашком не изменились.
Мы, как водится, выпили, поужинали, в неторопливой беседе провели целый час, рассказывая друг другу последние новости о наших общих друзьях и знакомых. С удивле-нием я отметил, что круг моих знакомых очень замкнут – одни геологи. А Сашка с восхи-щением говорил о старателях, с которыми познакомился, работая в артели. Это были гор-ные мастера, бульдозеристы, мониторщики, начальники участков. Я даже с какой-то рев-ностью слушал его рассказы о том, какие это классные мужики - старатели. Потом Сашка начал говорить о шахтерах, с которыми он познакомился на шахте. Я невольно усмехнул-ся про себя: «Раньше он только геологией своей восхищался, а теперь мужиками. Значит, с геологией дело совсем плохо».
 Вскоре Марина с Аней ушли в другую комнату, и мы с Сашкой остались вдвоем.
- Как тебе работается на шахте, Сашко? – спросил я. – Не жалеешь, что ушел из гео-логии?
- А я из нее и не уходил никогда. Она, Сань, во мне каждый день, каждый час, каж-дый миг. Она – это я. По большому счету, я ведь ни думать ни о чем другом не могу, ни делать что-то другое. Моя профессия – это моя жизнь, и мне это нравится. Знаешь, дру-жище, просто наступило время, когда я понял, что работать надо там, где тебе платят до-стойную зарплату. А геология – она и на шахте геология. Ничуть не хуже региональной. Я и здесь занимаюсь изучением геологического строения, - ну, пусть не рудных полей, а всего лишь шахтного поля, - какая разница? Поменялся только масштаб поисков – если раньше я оперировал амплитудами разрывных нарушений в километры, то сейчас это первые метры – десятки метров. И все! Все остальное – то же самое. Моя задача: детально знать геологическое строение моего шахтного поля и давать прогноз на все опасности, которые могут поджидать шахтера под землей. По мне - так это задача не из последних. И знаешь, Саня, мне совсем не позорно работать геологом на шахте, потому что геолог для шахтера – отец родной. Он постоянно думает о том, как нужно лучше закрепить кровлю выработок и обеспечить безопасность работы в шахте. А то и горько и смешно слышать от молодых пацанов-шахтеров, что они в забой, как на войну, идут. Ну, так делай свое дело так, чтобы и не стыдно было за сделанное, и не страшно ходить в забой, потому что ты сделал все, как надо.
Сашка открыл вторую бутылочку коньяка и налил нам. Он взял свою рюмку, смот-рел на меня и молчал. Я понимал, что он хочет что-то сказать, и не мешал ему.
- Знаешь, Саня, долгое время я работал «на желтом золоте», теперь вот, - он улыб-нулся, - работаю «на черном золоте», но самое настоящее золото, как я понял, – это люди, повстречавшиеся мне в жизни и оставившие в ней яркий след. Именно эти люди живут со мной, живут во мне, делают мою жизнь красивой и дают мне ощущение радости бытия. Как мало их, Санёк! Собираешь по крупицам такие встречи, бережешь их, дорожишь ими и… увы, часто теряешь. Эх, ладно, Саня, давай выпьем за хороших людей, а потом и по-говорим!
Мы чокнулись рюмками, смакуя, пили коньяк. Закусывать уже не хотелось. «Белый аист» в бутылках простенькой, привычной с советских времен формы, был по-настоящему приятен – сладковатый, бархатисто-терпкий, пахнущий цветами.
- Ну, так вот, Санёк, - продолжал Рябич, - поработал я в старательской артели «Золо-тинка» почти два сезона. Пошел в старатели, чтобы хоть немного денег заработать – ста-ратели ведь всегда в три раза больше нас, геологов, зарабатывали. С Мариной сошлись, ребенка ждем, а у меня за душой ни гроша. Я ведь ушел от Лёли с одним чемоданом да деньгами на дорогу до Шахтерска. К друзьям ехал. Так что, начинали мы с Мариной с ну-ля. Председатель артели хорошую зарплату обещал. Взяли меня участковым геологом. Я работал на совесть, радовался, что там, где мы должны были взять сто килограммов - мы брали двести пятьдесят. Но радость моя кончилась, когда наступил час расплаты. В артели четыре участка, два из них планового золота не дали, и артель в целом план по золотодобыче не выполнила. В конце сезона мне в кассе выдали тридцать семь тысяч рублей за пять месяцев старательской работы - это семь тысяч в месяц. Столько зарабатывает уборщица на нашей шахте. Стыдно было от таких старательских «заработков» – хоть сквозь землю провались. Но начальству нашему стыдно не было. Вот это и есть, Саня, - «российский капитализм с волчьим лицом». Машков, председатель артели за неделю до расплаты смотался в теплые края, так что спрашивать было не с кого. Хорошо, что друзья здесь есть. Виталя Шахунин выручил. Сделал мне заказ на перспективную оценку Верхнетимптонского золото-россыпного района, предоставив для этого всю имеющуюся по данной территории геологическую информацию. Я сделал ее за два месяца, дал прогноз на возможность добычи еще восьми тонн золота и заработал на этом в два раза больше, чем за свое старание. Меня уговорили снова пойти в артель, мол, старательский фарт – дело капризное, раз на раз не приходится; мол, мина дважды в одну воронку не падает и все такое… Геолог им был нужен позарез. А я уже друзей в артели приобрел. И каких друзей, Саня! Это – настоящие мужики, дружбой с которыми можно гордиться. Я согласился. Снова впрягся в старательскую лямку и только потом понял, как все это делается. Нашим новым капиталистам дурить людей, оказывается, очень просто, на этом они себе капитал и делают. Вот, к примеру, - разведанная россыпь золота. На ней подсчитано и передано к отработке шестьсот килограммов золота, а председатель, волчара поганый, ставит артели план на сезон - тонну золота. Хлопцы-старатели - настоящие спецы, в основном с Украины приехали сюда на заработки, ничего не подозревая, вкалывают, как каторжные, - день и ночь, без выходных, по двенадцать часов, в течение восьми, а кто и десяти месяцев. Намывают они за сезон с той россыпи восемьсот килограммов золота - подчистую до крупицы собирают, а председатель им - шиш под нос, а не зарплату. «План-то, ребята, не выполнили!»
Ты понял, Сашко, в чем суть старательского фарта?
В общем, ушел я из артели прямо среди сезона, когда понял, что осенью меня ждет прошлогодняя история у кассы.
Выехал в город. Безденежье полное. Старателям ведь платят раз в году по окончании сезона. Ну, выдали мне аванс, купили мы с Мариной самое необходимое - и снова на нуле. Идем как-то по улице, Аня в  коляске спит, настроение мрачное, я  и говорю Марине:
- Я сейчас на таком низу, что дальше падать уже, кажется, некуда.
- Ну, вот и хорошо, - смеется она. - Значит, у тебя есть только одна дорога – наверх.

И тут я узнаю от знакомых, что на шахту «Заречная» требуется главный геолог. Ди-ректор там, правда, суперкрутой, - говорят, - из «новых русских» – пальцы веером и все такое... Геологи у него меняются один за другим, но... попробуй! Зарплата геолога на шахте - двадцать тысяч.
- В месяц или в год? – с горькой иронией спрашиваю я, понимая, что за такую зар-плату я буду работать хоть где, даже в шахте.

Я съездил на шахту - она находится в тридцати километрах от города. Шахтовая контора стоит на обрывистом берегу реки, пропилившей глубокий каньон среди сопок. Сопки - сплошь поросшие соснами, лиственницей да кедровым стлаником. Красота! Контора двухэтажная, выглядит очень современно, и снаружи и внутри, отделка - прямо, как на Западе, на стенах красивые большие фотографии в рамках. Я прошелся по коридорам, в открытых дверях кабинетов было видно, что все здесь на высшем уровне. Такие офисы можно было увидеть лишь у очень богатых фирм. В глаза бросился очень молодой состав работников – почти все от двадцати до сорока лет, не более. И девушки – раскрасавицы, как с обложки журнала мод.
«Ни фига себе, шахта!» - думаю.
 В зашел в геолого-маркшейдерский отдел, познакомился с коллегами. Затем пошел к главному инженеру. Это был огромного роста могучий блондин лет тридцати пяти, Ар-темов Лев Николаевич. Он стоял у своего рабочего стола, держа в руках стакан чая в изящном подстаканнике. С высоты своего роста он изучающе смотрел на меня, смотрел так, словно ожидал увидеть кого-то другого, а тут пришел я. Он просмотрел мои докумен-ты и подтвердил, что им действительно нужен главный геолог, зарплата – двадцать тысяч, но надо, чтобы я поговорил лично с директором, Кузнецовым Петром Алексеевичем. Он взял мои документы и ушел к директору в кабинет напротив.
Я ждал минут десять, затем секретарша с восхитительной фигурой пригласила меня к шефу.
В большом светлом кабинете за директорским столом сидел крупный полноватый мужчина лет сорока двух с начинающей  лысеть коротко стриженной головой и также ко-ротко остриженными черными усами и бородой. Он был мрачен. Глаза опущены к бума-гам, брови насуплены. Он даже не взглянул на меня, когда я вошел.
- Здравствуйте! – сказал я, улыбаясь.
Лишь мельком глянув на меня, он буркнул что-то вроде приветствия и показал мне рукой на стул. Главный инженер сидел за столом напротив меня и был очень серьезен.
Директор молча просматривал  список моих производственных отчетов и публика-ций, который я приложил к своим документам.
«Да, мрачный тип», - подумал я.
Молчание было гнетущим. Я волновался. Мне позарез нужна была работа, а после «старательских заработков» двадцать тысяч месячной зарплаты казались такой  невероят-ной удачей, что я молил Бога, чтобы он помог мне заполучить эту работу.
- Что ж, список внушительный, - наконец сказал директор. – Судя по Вашим публи-кациям, Вы специализируетесь на структурной геологии. Так?
- Да, - говорю, - изучение геологической структуры месторождения – это мой про-филь.
- И Вы никогда не занимались углем.
- Я – геолог. И если я сегодня не знаю какой-то специфики угля, как полезного иско-паемого, то только потому, что мне это не было нужным. Если я займусь им, я буду знать о нем все.
- А Вы когда-нибудь были в шахте?
- Я был на руднике.
- Ну что ж, значит, Вы знаете, что такое шахта. Я принимаю Вас с испытательным сроком три месяца. Можете завтра приступать к работе. До свидания.
Директор встал из-за своего стола и протянул мне руку. Мне показалось, что надо мной нависла глыба, так высок и могуч он был. Рукопожатие было крепким, и я едва смог охватить его большую крепкую руку. Еще не веря, что уже принят на работу, я пошел к двери.
Через пять минут из кабинета директора вышел главный инженер Артемов, в руках он держал мои документы и улыбался.
Мы зашли в его кабинет.
- Ну, вот и все. Оформляйтесь и начинайте работать. Подчиняетесь Вы непосред-ственно мне, но так как  завтра я улетаю в отпуск, значит, - генеральному директору. Ознакомьтесь с должностной инструкцией и – за дело!
Вот так, Сашко, я и стал шахтером.

На следующий день кадровичка знакомила меня с приказом о приеме на работу. Я обратил внимание на фразу «…с окладом, согласно штатного расписания».
- А оклад какой? – поинтересовался я.
- Пять тысяч. Плюс коэффициент – ноль семь и восемь надбавок. Итого – двенадцать тысяч в месяц.
- Как? Мне же главный инженер сказал - двадцать.
- Откуда я знаю, что Вам главный инженер сказал. Вот Ваше заявление, и на нем стоит виза Петра Алексеевича: «Принять с окладом, согласно штатного расписания».
Я решил тут же выяснить в чем дело, взял свое заявление и пошел к директору. Он как раз выходил из своего кабинета, и я задал ему вопрос прямо в приемной.
- Как это понимать? Мне же главный инженер сказал, что зарплата геолога - два-дцать тысяч.
- Да, - невозмутимо подтвердил директор. - После испытательного срока. А пока - согласно штатного расписания.
- Так надо было сразу и говорить об этом, чтобы я знал, на что иду, - завелся я, по-нимая, что меня «кидают» в первый же день.
- Вы что, мне не верите? – вспылил директор.
- А что, в наше время кому-то можно верить? За последние пять лет меня уже столь-ко раз дурили Ваши «товарищи», что верить начальству на слово – это все равно, что быть дураком.
Директор аж засопел от возмущения. Ему было тесно в небольшом помещении при-емной. С высоты своего роста он смотрел на меня сверху вниз, и я видел, что он просто взбешен моей наглостью.
- Не нравится – увольняйтесь! - единственное, что нашел он сказать, отвернулся от меня, выдвинул свое могучее тело из приемной и вразвалочку пошел по коридору.
В тот момент единственным моим желанием было тут же забрать свои документы и уехать. Но шахта находилась в тридцати километрах от города, и транспортная связь с ним была только шахтовым автобусом, вывозившим смену в восемь часов утра и в пять вечера. Делать нечего - я вынужден был ждать до пяти.
Я вернулся в геолого-маркшейдерский отдел. Маркшейдеры как раз собирались идти в шахту, и когда спросили меня, чего я такой расстроенный, я выложил им все, как есть.
- Плюнь на все, - сказал мне главный маркшейдер Казаков. – Не переживай! Доку-менты забрать – минутное дело. За последние полтора года – ты у нас четвертый геолог. Что-то они у нас не задерживаются, - усмехнулся он. - Одному зарплата маленькая, дру-гому под землей работать не нравится, третий с директором не может сработаться. Вот и ты - не успел прийти – уже увольняться собрался. Пойдем лучше в шахту сходим, хоть посмотришь, как мы работаем. Все лучше, чем тут в расстройстве сидеть.
Он приветливо улыбался, и, как мне показалось, был очень даже доволен работой на шахте.
- Пойдем-пойдем, - говорит другой маркшейдер, крупный, полноватый мужчина с отменным брюшком. - Петрович, - представился он мне. – Отнесись к этому, как к экскурсии. Под землей тоже геология есть. Посмотришь.
Я согласился. Действительно, хоть на экскурсию в шахту схожу, будет хотя бы что вспомнить о приезде на шахту.
В итээровской душевой дежурная выдала мне гостевую шахтерскую спецовку. Лам-повщица, как только главный маркшейдер представил ей меня как нового главного геоло-га, без лишних вопросов выдала мне аккумуляторную лампу и похожий на большой тер-мос «самоспасатель» – этакий шахтерский противогаз без маски.
Мы пошли в шахту.

Был разгар лета, светило солнце, от камней карьерных отвалов исходил приятный жар.
Угольный пласт шахты «Заречной» имеет мощность четыре метра, залегает, полого погружаясь в сопку под углом четыре градуса. Его двенадцать лет разрабатывали откры-тым способом, а потом, когда это стало нерентабельно, прямо в борту карьера по углю «зарезали» наклонные шахтные стволы и стали готовить лавы для подземной добычи уг-ля.
Мы подошли к одному из стволов. Вход в шахту был забетонирован и закрыт желез-ной дверью, над которой в бетоне были отлиты крупные цифры – 2003 г. Маркшейдеры открыли дверь и шагнули в темноту шахты. Я за ними.
Когда дверь за моей спиной захлопнулась, белый свет погас. Я оказался в сплошной темноте, черной, как преисподняя. Луч света, бьющий из шахтерской лампочки, выхваты-вал  из черноты лишь небольшое пятно, делая его черно-бурым.  Я не знал, куда ступить, куда идти, а маркшейдеры, словно, побежали вперед в свою шахту.
- Эй, мужики, - кричу, - подождите!
Они остановились. Я повел лампочкой по шахтному стволу.
Сашко, это было впечатляющее зрелище! Высота выработки - четыре метра, ширина – метров шесть. Метро, да и  только! Кровля и борта закреплены анкерами и затянуты же-лезной сеткой, вдоль правого борта – ленточный конвейер, вдоль левого – проход и… тьма несусветная! Все шахтные выработки идут по углю, а уголь ведь тоже черный. В кромешной тьме шел я за маркшейдерами, и моей единственной мыслью было: «Куда ступить, чтобы не провалиться в какую-нибудь черную яму?» Я смотрел только под ноги. Нам встречались люди, но я не видел их лиц. Из черноты вырывался лишь луч света от лампочек, ослеплял меня, люди проходили мимо, и я не видел уже вообще ничего. Так прошли мы почти километр, переходя из одной выработки в другую. Дороги я не запом-нил, смотрел только на мелькавшие впереди меня сапоги маркшейдера Петровича. Так, иногда лишь на мгновение поднимешь голову, осветишь черный тоннель выработки - и снова под ноги. Мне показали пару встреченных горными выработками разломов с ам-плитудой вертикального смещения угольного пласта на три и шесть метров. Это было вторым впечатляющим зрелищем! Я сразу понял, что для шахты тектоническая трещина с амплитудой смещения угольного пласта на три метра - это все равно, что на съемке для нас был крупный разлом с амплитудой три километра. А чтобы пройти шестиметровый разлом, шахтерам приходилось отступать от забоя метров на пятьдесят, подрезать «почву» угольного пласта и опускаться почти на десять метров для того, чтобы пройти под зоной разлома и снова выйти на угольный пласт. Но, самое интересное, – в «почве» из зон разломов ручьем текла чистая родниковая вода.
Когда маркшейдеры остановились и стали устанавливать на треногу тахеометр, я смог немного осмотреться. Мы были в конвейерном штреке недалеко от забоя. В бортах выработки – черный уголь, в «кровле» рыжеватые песчаники с серией редких диагональ-ных трещин отдельности, вдоль борта из забоя течет ручей с мутной черной водой - вот и все, что там можно было увидеть. Тут раздались резкие, как у трамвая, громкие сигналы, и через минуту ожил ленточный конвейер. Из забоя донесся звук заработавшей техники, и конвейерная лента понесла уголь из шахты на поверхность.
Вместе с маркшейдерами я дошел почти до самого забоя.
«Раз уж я залез в шахту, - думаю, - я посмотрю тут все». И пошел в забой.
Комбайн резал уголь. Позади него были люди. Они ходили по каким-то уже натоп-танным ими дорожкам, таскали какие-то железяки, что-то делали. Возле комбайна стоял шахтер с пультом дистанционного управления и управлял режущим инструментом ком-байна. В свете ламп я видел крутящиеся металлические зубья, черные блестящие комья падающего угля. В воздухе в лучах света плыли густые мелкие блестки угольной пыли. С кровли текла и капала вода. Я подошел к машинисту комбайна, поздоровался. Он кивнул. В боковом свете лампы я увидел серьезной, черное от угольной пыли лицо парня. «Так вот они какие – шахтеры! Это они выдают «на гора» тонны угля, на котором работают электростанции и отапливается весь наш Крайний Север!»

Я пронаблюдал весь процесс проходки и добычи угля, крепления кровли, наращива-ния скребкового конвейера, вентиляционного рукава и противопожарного водопровода. Шахтеры, заметив новичка в белой итээровской каске, который все время топчется в за-бое, то один, то другой спрашивали меня, кто я такой.
- Геолог, - отвечаю.
- Ну, наконец-то! – говорит один шахтер с черным лицом. - А то три месяца уже без геолога работаем. Идем вслепую. Что ждет нас впереди – никто не знает.
Они приветливо разговаривали со мной, рассказывали о проблемах проходки, спра-шивали мое мнение и об устойчивости кровли, и что ожидает их впереди, и когда эта вода из кровли закончится. «Я первый раз вижу угольную шахту, - думаю, - а они меня спра-шивают обо всем, будто я только и делал, что на шахте работал». Я даже земляков там  наших встретил, Саня, - целая бригада шахтеров из Джебариков. Тоже переехали жить в Шахтерск. Познакомились. Мужики были недовольны работой в мокрых забоях. На Джебарях в трехсотметровой мерзлоте шахта сухая была. Здесь же вода мешала проходке, производительность падала, оплата труда становилась все ниже, а работа все труднее. Шахтеры ругали и капитализм, и директора шахты, представлявшего его. Самодур, - го-ворят, - повыгонял с шахты лучших проходчиков. Придет в забой – то одно ты не так де-лаешь, то другое. Мишка Лахно – бригадир проходчиков, - кавалер шахтерской славы, всю жизнь на шахте в Джебарях проработал, - взял да и сказал ему:
- Знаешь, здесь я командир, а ты иди у себя в кабинете командуй. Но, если ты лучше всех знаешь, что и как надо делать – возьми, покажи.
Директор взял да и показал, а когда все заработало как надо, Мишке и говорит:
- До конца смены можешь не дорабатывать. Ты - уволен.
В общем, нет у директора уважения к людям, - говорят, - да и жмот еще тот - за ко-пейку удавится, лишь бы только не платить шахтерам.
«Да, - думаю, - ну я и встрял!»

Ухожу из забоя, смотрю – мне  навстречу идет какая-то черная глыба с лампочкой наверху. Идет напрямик, без разбору, как носорог в атаку. Затопчет сейчас, - думаю.
Черный силуэт поравнялся со мной, остановился, ослепил светом лампы.
- Вы уже здесь? – услышал я хриплый бас директора. – Ну, и как Вам наша шахта?
- Впечатляет, - говорю.
Директор, отвернувшись от меня, вразвалочку пошел в забой.

В конце смены я с маркшейдерами выходил из шахты. Они тащили свои приборы и пропустили меня вперед, чтобы я открыл дверь  шахтного ствола. Я открываю ее и... Са-ня!
«Боже мой! Как прекрасен этот мир!» - было моим первым внутренним восклицани-ем.
Меня прямо ослепили яркий свет солнечного дня, зелень травы вдали и розовый цвет иван-чая. Оказывается, все то время, пока я был там, в черноте, под землей, здесь по-прежнему светило солнце, цвели цветы, в зеленой хвое стояли лиственницы, и таежный багульник  источал свой пряный аромат. Я оглянулся назад и явственно увидел, как там, в глубине под землей, сейчас работают шахтеры, строят шахту и по конвейеру на поверх-ность идет уголь. Да вот он, - смотрю, - сыплется с конвейерной ленты в кучу, экскаватор, грузит его на БелАЗы, и они увозят уголёк, увозят результат шахтерского труда. Черт возьми, оказывается, как приятно сознавать и видеть это!
Пешком, не спеша, мы прошли от шахты до ламповой, сдали лампы и «самоспасате-ли» и пошли в душевую. Там я глянул на себя в зеркало и… захохотал! Я не мог поверить своим глазам, Саня! Из зеркала на меня смотрел и хохотал какой-то чёрт - черные вскло-коченные волосы, черная рожа, только глаза и зубы белые блестят. Черт этот кривлялся, корчил мне рожи и хохотал.
Я мылся с наслаждением и все никак не мог отмыть въевшуюся в веки между ресниц угольную пыль, только глаза до красноты растер. Смотрю и маркшейдеры такие же «кра-шенные» ходят.
- Это не отмывается, - пояснил мне маркшейдер Петрович, и мы с «накрашенными» глазами пошли в контору.
«Да, - думаю, - осталось только губы еще накрасить – и на панель!»
Я уже встречал в городе мужиков с накрашенными ресницами и веками, но что это шахтеры – только на шахте узнал.
Так, Саня, прошел мой первый рабочий день.
«Ладно, - думаю, - поработаю, раз устроился, пока другую работу найду. Как никак - зарплата уже идет, а то придется искать новую работу забесплатно».

Главный геолог на шахте обязан в месяц делать не менее восьми спусков в шахту. Я прикинул – это два спуска в неделю. Не так уж и много. Ну что ж… Я решил познако-миться с геологией шахтного поля.
Месторождение угля было открыто геологом Иваном Брискиным в 1949 году, трид-цать лет разведывалось, а в 1982 году запасы угля были утверждены Государственной ко-миссией по запасам полезных ископаемых и поставлены на баланс. В общем, тут была сделана детальная разведка. С 1990 года на месторождении шла открытая разработка пла-ста карьером протяженностью четыре километра – это не так уж и мало, чтобы узнать о строении шахтного поля почти все.
Ознакомившись с отчетом, я понял, что детальная разведка не выявила в пределах шахтного поля ни одного нарушения угольного пласта. По представлениям разведчиков это был идеально ровный угольный пласт, погружающийся с поверхности на глубину че-тыреста метров под углом четыре градуса. Только границами шахтного поля с запада и востока были два нарушения с амплитудой смещения пласта пятнадцать и двадцать мет-ров. И тут я узнаю от маркшейдеров, что все те нарушения, которые встретили в шахте, встречались и на карьере при открытой добыче угля.
Я начал копаться в карьерных картах – и ничего найти не могу. Карьерные геологи и маркшейдеры, очевидно, не считали нужным выносить на геолого-маркшейдерские карты разрывные нарушения. Я нашел тонюсенькую школьную тетрадку, которая оказалась журналом геологической документации карьера и в ней, наконец-то, обнаружил описания нарушений: чем представлены, амплитуды по четыре - шесть метров и… привязка.
Саша, я не мог поверить увиденному! В журнале было написано: «Нарушение нахо-дится возле экскаватора ЭКГ-1». Это было пару лет назад. Экскаватор уехал и, наверное, утащил за собой и то нарушение угольного пласта. Мне сразу стало ясно, кто тут работал. У нас в Аллах-Юньской экспедиции такого невозможно было даже представить, а тут в Восточной Сибири я с такими геологами уже встречался. Не лично, а по их отчетам и гео-логическим картам. Тут принято было писать геологические отчеты, не выезжая в поле, и геологические карты рисовать – чем проще, тем лучше. Вот так-то, Саня.
Ты извини, конечно, что я так плохо о нашем брате-геологе говорю. Но мне при-шлось поработать с золотодобытчиками, которым геологи передали в эксплуатацию рос-сыпные месторождения. От них я не слышал о нас ни одного доброго слова. «Туфтачи» - было единственным мнением. Я, конечно, защищал честь геолога, как мог, говорил им, что вот, мол, классный отчет по Тимптону, где вы добыли в два раза больше, чем вам пе-редали в эксплуатацию. А они мне все речку Иенгру в глаза тыкали, где они «прокалыва-лись» почти каждый год. А для старателя прокол – это трагедия, и чаще всего - трагедия семейная. Жена может простить тебе долгое отсутствие, когда ты с победой вернулся до-мой, но если тебя не было почти год, и вернулся без денег… Что тогда? Где ты был? Что делал? Ты ж на заработки поехал!
В общем, хоть я и считал, что не задержусь на шахте, мне захотелось понять геоло-гическое строение шахтного поля. Да и что там того шахтного поля? – три на четыре ки-лометра. Неделя делов!
Как было принято у нас в экспедиции? Три дня на детальное изучение геологическо-го отчета; четыре километра идеально обнаженного карьерного уступа – это еще один маршрутный день; один день на то, чтобы обойти почти все шахтное поле вдоль берегово-го обрыва реки; и день на то,  чтобы осмотреть шахту и ознакомиться с документацией горных выработок. Итого – шесть дней необходимо было, чтобы узнать о геологическом строении шахтного поля все, что должно быть известно на данный момент.
Я загорелся этой мыслью. Угольное месторождение, шахта… Все это было новым для меня, и мне вдруг стало интересным узнать, что здесь и как. Когда еще придется?

Я сделал свой первый маршрут по карьеру. В скальном уступе карьера высотой до двадцати пяти метров все разломы были видны идеально. То были зоны смятия и дробле-ния песчаников кровли. Сам угольный пласт большей частью был или засыпан обломками песчаников, или затоплен водой. Но амплитуды смещения хорошо фиксировались по маркирующему угольному прослою в пятнадцати метрах выше нашего пласта. Я увязал их с теми нарушениями, которые были встречены в шахте. Структура немного прояснилась. А когда я вынес на свою геологическую карту системы трещин, выделяемые в песчаниках, мне стали ясны и основные закономерности тектонического строения шахтного поля.
Возвращаюсь назад, смотрю, возле шахтного ствола стоит группа шахтеров. «Хоть познакомиться с ними», - думаю. Подхожу, здороваюсь. Одного из них я даже узнал.
- Как дела, мужики? – спрашиваю.
- Какие дела с таким директором?! Ни хрена не платит, а хочет, чтобы мы ему вка-лывали, выкладывались. У нас подземка, а он платит столько же, сколько получают на Нерчинском разрезе при открытой добыче. Да еще и ходит в шахту чуть ни каждый день, погоняет.
- Ладно бы еще смыслил что-то в шахтерском деле, а то ходит тут – пальцы веером, я, мол, все знаю, все умею, а сам, наверное, денег наворовал, диплом купил и шахту эту, и лезет теперь поучать нас, как шахту строить надо. Ушел только что. Наорался и ушел.
- Вот мы, - ха-ха-ха, - и стоим тут, думаем: делать или нет то, что он сказал. Это же все, что три дня делали, переделывать надо. И забесплатно. А у нас ведь сдельщина. Такие вот дела, геолог.

Прихожу я в контору, а у меня на столе лежит космический фотоснимок на наше шахтное поле. Один, конечно, без стереопары. Маркшейдеры где-то откопали. Вот радо-сти у меня было! Я вспомнил нашего главного «космического дешифратора» Николая Ва-сильевича Голоперова, который по космическим снимкам сразу же выделил все основные системы тектонических нарушений на территории нашей экспедиции. Да еще и нас гонял! Помнишь?
Я тут же отдешифрировал этот космоснимок и перенес с него все выделенные систе-мы нарушений земной коры на свою геологическую карту. Они точно совпали со вскры-тыми шахтой разломами и с установленной мною системой региональной трещиновато-сти. Я радовался вырисовывающейся у меня на глазах структуре шахтного поля. Теперь я знал, куда тянутся эти нарушения. Я уже самостоятельно сходил в шахту и спокойно осмотрел все, что могло пригодиться для моих построений. Еще день у меня ушел на то, чтобы осмотреть береговые обрывы реки, обобщить информацию по разведочным сква-жинам и построить геологические разрезы по направлению проходки горных выработок.
Короче, через неделю геолого-структурная карта шахтного поля была готова. Я, ко-нечно, понимал, что она в тот момент была упрощенной, для ее уточнения и детализации потребуется еще немало времени, но… Я свое удовольствие получил.
И тут звонит директор.
- Мне нужен Ваш прогноз по воде и нарушениям. Зайдите ко мне через пятнадцать минут.
Ты же знаешь, Саня, в нашей экспедиции к работе всегда предъявлялись очень высо-кие требования, и делали мы ее так, что где бы я ни был, с кем бы ни разговаривал – я ни-когда не чувствовал себя боязно. А тут испугался. С чем идти к директору?
Я тут же набросал на миллиметровке сложившуюся у меня в голове схему циркуля-ции воды в горном массиве, взял нарисованную мною рабочую карту-грязнульку, на кото-рой была вынесена геологическая информация, полученная за неделю, и пошел к директору. В конце концов, - думаю, - что мне терять? Я что, собираюсь тут работать?
Захожу в кабинет директора, назло этому мрачному типу улыбаюсь, здороваюсь, а у самого сердце прямо заколотилось в груди.
Директор мрачно буркнул в ответ приветствие, рукой показал на ряд стульев у длин-ного стола, дочитал какую-то бумагу и встал. Глыба его большого тела возвысилась надо мной. У меня, Саня, средний рост - метр семьдесят восемь, но рядом с ним я почувствовал себя неуютно маленьким.  На какое-то мгновение у меня даже появилось ощущение, что я школьник, а он учитель, вызвавший меня к доске. Его поредевшие на голове волосы были очень аккуратно коротко пострижены, черные усы и борода тоже. Голубовато-серые глаза казались немного усталыми, но были необыкновенно светлыми и добрыми. Но вот он снова насупил брови, сел за стол напротив, и, не глядя на меня, спро-сил басом.
- Ну, так что у нас?
У меня вспотели руки, и карандаш так предательски задрожал в руке, что мне стало стыдно. Он все заметил, но даже виду не подал.
«Ну, ты даешь, Рябич! Какого черта ты трясешься?» - спрашиваю сам себя. Меня аж зло взяло, что я так разволновался перед ним. Я перевел дух, все это показалось мне даже смешным. Уже улыбаясь, я разложил перед ним свою геологическую карту.
- Чего Вы смеетесь?
- А что, надо быть мрачным типом? – спрашиваю я, и чуть не добавил: «…как Вы».
- Давайте о деле.
Терять мне было нечего. Я просто поделился с ним своими представлениями о гео-логическом строении шахтного поля, показал все разломы, которые уже вскрыли горными работами и которые я прогнозирую. Идеально ровный, толстый и лакомый «блинчик» угольного пласта, который тут собирались разрабатывать лавами – этакими длинными панелями через все шахтное поле, был разбит на моей карте разломами на блоки. И прогнозные амплитуды разломов были от трех до десяти метров (как я теперь понимаю – нечто ужасное для шахтеров).
Директор хмурил брови, мрачнел и недовольно сопел, напряженно скрестив пальцы рук на столе. Такое строение шахтного поля ему явно не нравилось. Согласно проекта строительства шахты это просто не позволило бы вести отработку угольного пласта длин-ными лавами, в которые запускают комбайн, и он там строгает себе уголёк, который кон-вейер тут же выдает на гора. Красота! Но мы с тобой, Саня, – геологи-поисковики. А что такое геолог-поисковик? Он - как та собака-ищейка, которая научена найти то, что нужно. Так и я. Все мои мысли в последнюю неделю были настроены только на то, чтобы установить геологическое строение шахтного поля, знать о нем практически все: что, где, как, почему… Я от этого кайф ловлю! Плохо только, что после этого начинаешь любить свою территорию, с ней жалко расставаться.
То, что я нарисовал на своей карте, если не «убило» директора, то, по крайней мере, вызвало в нем какое-то замешательство или сомнение. А я, как бывало у нас в экспедиции, уже войдя в азарт геологического доклада, сказал ему также, почему шахта столкнулась с проблемой «большой воды» в забое. Да просто каждый раз, подходя к абсолютной отметке 670 метров - уровню воды в реке, выработки утыкались в такой мощный подземный водоприток, что их проходка становилась невозможной. Связь подземных шахтных вод с рекой казалась очевидной. Для шахты это было самым страшным.
Директор помрачнел еще больше.
«Может, я не то говорю, что надо?» - мелькнула мысль. Но надо было договорить до конца, и я сказал, что без отведения воды из затопленной части карьерной отработки и без опережающего осушения угольного пласта можно и не рассчитывать сделать тут что-либо.
Директору вовсе не понравилось то, что он услышал. Он резко встал из-за стола, по-ходил по кабинету туда-сюда, затем подошел к окну и молча смотрел на зеленую дымку тайги. Я видел, что он был недоволен и даже зол.
- Да, - наконец сказал он. – В отношении обводненности шахты Вы подтвердили мои самые худшие предположения. Но нарушенность пласта разломами… Неужели может быть такое, что Вы тут понарисовали?
Он так зло смотрел на меня, что  я не вытерпел и сказал:
- Знаете, это не я поломал вам угольный пласт. Это было сделано до меня, этак сто – двести тысяч лет назад в период четвертичного горообразования. Я только констатирую то, что вижу.
- А откуда Вы знаете, что разломы тянутся именно через все шахтное поле?
- Я этого не гарантирую. Я могу только предполагать, что это так. Разломы могут расщепляться на серию трещин и затухать, но… как говорится, надеяться надо на лучшее, а готовым быть к худшему.
- Ладно. Что сейчас ожидает нас по ходу проходки? Геолог до Вас давал прогноз, что метров через сто нас ожидает два разлома с амплитудой по четыре метра.
- Я ознакомился с его прогнозом. Их не будет, - говорю. -  Я увязал все вскрытые и прогнозируемые мною разломы, и могу сказать, что только через пятьсот метров нас ждет новое нарушение пласта.
- А Вы не боитесь ошибиться?
- Очень боюсь, но все мои выводы базируются на имеющейся в моем распоряжении фактуре. Вот смотрите…
Я говорил и чувствовал, что он хорошо понимает всю ситуацию и не дает мне ни ма-лейшего шанса не знать что-то или соврать. Он тут же заметил бы это! Я говорил то, что считал, что знал на тот момент. Чего я не знал – вдруг добавлял он. И мне это нравилось. У меня было такое ощущение, что мы работаем вместе как два геолога, только он мой шеф, а я исполнитель. Я четко понимал это и принимал, как должное, потому что чувствовал, что он выше меня, и по должности и по знаниям своего шахтного поля. Свою задачу я видел только в том, чтобы помочь ему узнать как можно больше о нашем месторождении. И роль помощника мне тоже нравилась. Будучи начальником геологической партии, я мечтал, чтобы у меня был помощник, так же, как я, заинтересованный в нашей работе. Увы, мне не повезло в этой части. И когда я почувствовал, что нужен шефу, я внутренне безоговорочно и даже благодарно принял это.
Шеф попросил меня наблюдать динамику водопритока в шахте, так как он заметил такую закономерность, что вода льет только в забое и в призабойном пространстве, а там, где была еще месяц назад, – теперь сухо. И с разломами, - сказал, - надо бы разобраться детальнее.
В конце разговора у меня даже сложилось впечатление, что он разговаривал со мной не как крутой директор из «новых русских». Какие-то нотки нормального специалиста, озабоченного ходом дела на производстве, звучали в его голосе. В какое-то мгновение мне даже показалось, что я разговариваю с человеком, уже знающим все то, о чем я говорю, и что я не сказал ему ничего нового.
Но вот он прошел за свой стол, сел, насупил брови и снова стал тем крутым директо-ром шахты «Заречная».
- Ладно, все, - говорит. – Идите работать.
«Да я вроде и тут работал», - думаю.
И до чего же я, Саня, вредный! Цепляюсь к каждому слову! Другой бы и не заметил, а я…Меня за мою жизнь уже так достали мои близкие, считая, что работа – это только тя-желый физический труд, что я действительно цепляюсь к словам, потому что моим рабо-чим инструментом, к сожалению, является голова.

На следующий день смотрю, а там, где я сказал: «надо отвести воду», - уже работают тяжелые бульдозеры и экскаваторы, БЕЛАЗы увозят породу… Я впервые почувствовал серьезную ответственность за сказанное мною.
А как только я подумал, что надо бы уже заняться поисками новой работы, мне вы-дали аванс пять тысяч. На шахте платят дважды в месяц – аванс и зарплата. Неплохо, правда? Где сейчас такое увидишь? Кругом задержки зарплаты от трех до пяти месяцев. Марина была довольна – слов нет! Деньги есть, я каждый день дома, жизнь семейная, как говорится, стала налаживаться. Но больше всего меня успокаивало то, что я, как и прежде, занимаюсь своей геологией, и никто не командует мною. Ух, не люблю командиров, Саня! Особенно когда какой-нибудь бездарь начинает давать указания и поучать меня. А на шахте, как только узнали, что я остался работать, на меня сразу «наехали» главные специалисты шахты - молодые и прыткие хлопцы, лет по тридцать им. Главный технолог тут же начал давать мне указания, что я должен делать. Я сначала объяснил ему популярно, что то, о чем он говорит, не относится к работе геолога, но он напирал, утверждая, что я обязан делать это и подчиняться ему, так как он главный технолог. Я взял да и послал его... Он обиделся, ушел, а когда пришел снова со своими указаниями, я послал его уже более доходчиво, и он от меня отстал. Представляешь, Саня, на шахте появился человек, который не подчиняется никому, кроме директора. Молодые пацаны, ставшие главными специалистами, этого не любят. И главный маркшейдер, привыкший, что все в геолого-маркшейдерском кабинете крутится вокруг него, тоже полез мне указания давать. «Я - начальник геолого-маркшейдерского отдела, - говорит. - Ты должен мне подчиняться!» Его посылать я не захотел, - все-таки в одном кабинете работаем, - попробовал объяснить ему, что я не люблю, когда ко мне лезут, не удосужившись даже ознакомиться со структурой предприятия и должностными инструкциями. Дал почитать свою, ткнув пальцем в строку, где было написано: «Главный геолог является руководителем геологической службы шахты и подчиняется непосредственно руководителю предприятия». Ему тяжело было переварить это открытие, но он понял, что следующим моим действием будет то, что я и его, как ранее главного технолога, пошлю в нужном направлении. И он отстал.

А директор словно забыл обо мне. Мол, делай, что хочешь. Мне аж обидно стало. Как будто меня и нет, будто я и не нужен тут. Всем дает указания, всех проверяет, спра-шивает, перед ним ежедневно отчитываются главные специалисты, он каждый день на наряде дает шахтерам задания, что, где и как надо сделать. А я как будто и не существую для него. «Да и чёрт с тобой, - думаю. – Это даже хорошо, что ко мне никто не лезет, я и сам знаю, что мне делать».
Что мне всегда, Саня, нравилось в нашей работе – так это то, что «сверху» нам толь-ко давали территорию, которую надо изучить. И мы сами писали проекты на изучение этой территории, сами по ним работали, и делали только то, что считали нужным для по-знания своей территории. Нет высшего профессионального счастья, Саня, чем то, которое мы имели, и за которое нам еще и зарплату платили. Пошел в маршрут… вот она, твоя территория, геолог, - изучай ее! Никто тебя не контролирует, никто в шею не гонит, пого-да-непогода – ты сам ставишь себе задачу и идешь, куда считаешь нужным пойти. Когда геология стала твоей жизнью – тут уж не до того, чтобы «туфтить». Не станешь ведь об-манывать сам себя и сводить на нет смысл своей жизни. Тут уж выкладываешься на всю катушку. Все, что я делал в своей жизни – это было то, на что я был способен. Большего  в тот момент я сделать не мог. И потому мне очень импонирует армянская пословица, услышанная однажды от Армена Джигарханяна. Он сказал: «Способности человека мож-но сравнить с кувшином, из которого выливается только то, что в нем есть».

Итак, я занялся геологией шахтного поля. И делал я это не с меньшим увлечением, чем раньше, когда занимался изучением рудных месторождений. Мне нравилось, что я попал на серьезное производство. Вся энергия нашего шефа, его настрой и стремление построить шахту передавались мне. Я чувствовал, что внутренне мне здесь очень хорошо. С каким удовольствием я осознавал, что причиной тому – мой шеф, и что это – моя шахта!
Но вот меня, как главного геолога,  направили на сдачу экзаменов по промышленной безопасности на угольных шахтах и охране недр. И там, на лекциях, где собрались веду-щие специалисты со всех угольных предприятий Восточной Сибири, я вдруг слышу от преподавателя – хорошенькой женщины, государственного инспектора территориального горнотехнического надзора, что шахта «Заречная» - наша шахта! - самое худшее предпри-ятие региона. Это частное предприятие и хозяевам просто наплевать на промышленную безопасность, - говорит она. Я не мог поверить, что это вот так, публично, могут заявлять люди, мнение которых считается авторитетным. Я был просто уверен, что наконец-то по-пал на серьезное предприятие, где все делается, как надо, и где меня не обдурят, как дурят сейчас наш народ по всей стране. Здесь во мне впервые после крушения социализма начала зарождаться уверенность в завтрашнем дне. А однажды мы собрались с друзьями на нашу традиционную геологическую вечеринку, и Витька Никитин спрашивает меня:
- Как ты, Саня, работаешь с таким директором?!
- Что значит «с таким»?
- Да он же у вас, - говорят, - гад последний. Я о нем столько нехорошего слышал, что когда узнал, что ты к нему пошел работать, - был просто расстроен.
- А что говорят о нем?
- Ну, каждый раз в конце месяца, - говорят, - когда до плана, а значит и до большой шахтерской зарплаты, остается пара смен, директор, специально идет в шахту с проверкой и останавливает забой. Находит массу недоделок и заставляет шахтеров устранить их, а тогда уж и план проходки давайте. Но чтобы устранить все те недоделки, которые он накопал, нужна не пара смен, а неделя. Он специально «заваливает» план, чтобы не платить шахтерам хорошую зарплату.
- Не знаю, от кого ты это слышал, Витя. За те девяностые годы, когда разворовывали нашу страну, нас так приучили к тому, что директора, в большинстве своем,   - «гады по-следние», что я и до сих пор не могу поверить, что у меня сейчас - не гад. Стыдно призна-ваться, но я даже горжусь, что работаю с таким человеком.
- Неужели, правда, Сань?
- Правда. А насчет «заваливания» плана я скажу тебе. Да, оплата шахтерского труда зависит от пройденных метров. Но стоимость каждого метра проходки включает в себя саму выемку угля, крепление выработанного пространства, наращивание конвейера, вен-тиляционного става, противопожарного трубопровода и многое другое, собственно и со-ставляющее понятие строительства шахты. А шахтеры мчатся вперед, - метры дают, - а что там позади них остается – это их не волнует. Тяп-ляп и готово! И так сойдет! Получа-ют свою большую зарплату - и снова расслабуха! А потом надо очередные метры давать, но сзади все начинает рушиться: заваливается оборудование, затапливается выработка, все это надо разгребать, делать заново. Вот так и рушится план следующего месяца. Ныть да все тяп-ляп делать – это по-нашему, а работать, чтобы не стыдно было, да в шахту не страшно было ходить - на это нас не хватает. По мне так мягок Кузнецов, даже слишком мягок. Наш народ без кнута да погонялы не может работать. Только дай слабинку – и все пропало. Это раньше нашим хлопцам все было по плечу, а сейчас – все пофиг!

На планерках, которые директор проводил с главными специалистами шахты в во-семь утра каждого понедельника, все ставили себе серьезные производственные задачи: план проходки, метры, объемы, монтаж-демонтаж, ремонт оборудования… И только я: почитать отчет, сходить на карьер, пройти вдоль реки скальные берега посмотреть, на со-седний карьер сходить, где вышележащий угольный пласт разрабатывают… «Кто на что учился», - как говорится. Спуски в шахту, документация выработок, горно-геологический прогноз, предписания по креплению кровли и выделение опасных зон считались моей непосредственной каждодневной работой – чего было говорить об этом. Прочитал долж-ностные обязанности, инструкцию по геологическим работам на шахте – и вперед! Но по-чти на каждой планерке директор, как пацанов, отчитывал своих подчиненных, ведущих специалистов шахты.  Прямо не производственная планерка,  а классное собрание в шко-ле. Они, как настоящие двоечники, оправдываются перед ним, врут, ссылаются на беско-нечные проблемы, которые мешают им работать.
- Меня не волнуют ваши проблемы, - свирепеет директор. - Какого черта я должен постоянно выслушивать их?! Вы сами ставите себе задачу на неделю, - не я вам, а вы себе! - и не выполняете даже тех обязательств, которые сами на себя берете, не говоря уже о тех, что я вам ставлю.
Честно говоря, Саня, иногда бывало стыдно слушать, как директор ругал их. И глав-ное - по делу. Если бы меня так отчитали - я бы со стыда сквозь землю провалился. А им - как с гуся вода. Но гонору! - мы, мол, главные специалисты шахты!... Мне иногда было даже жалко директора, что ему, по большому счету, и положиться-то не на кого. Все надо контролировать самому.

Что меня поражало в шахте, Саня, так это невозможность познакомиться с кем бы то ни было. В забое черно, лампочкой светить в лицо нельзя – глаза слепит, а не светить - ни черта не видно с кем говоришь. Бывало, поговорю с шахтером в забое, вроде даже и за-помнил его, а выхожу на свет Божий – и не узнаю. Долго пришлось привыкать к этому. За месяц приобрел лишь три знакомых лица. Но каких! То были настоящие шахтеры-работяги! Вся жизнь на шахтах прошла, цену себе знают, профи. Под землей чувствуют себя, как дома. Лица черные от угольной пыли, глаза блестят, улыбаются, рукопожатие приятное, настоящее, мужское - крепкое, как железные клещи.
- Вы что тут железо таскаете, что руки так накачали? – спрашивал я, смеясь.
- А шахтерская работа только с железом и связана, -  отвечают мне. - В шахту столь-ко железа спустить надо, что мы тут только бодибилдингом и занимаемся - то на монтаже конвейера, то на противопожарном трубопроводе мышцы себе качаем.
Постепенно лица шахтеров стали фиксироваться в моей памяти, я запоминал их и черных от угольной пыли в шахте, и чистых с накрашенными ресницами, когда мы встре-чались у вахтового автобуса, уезжая с шахты домой. Мы уже здоровались и перебрасыва-лись парой дружеских фраз.
А моя зарплата за первый месяц оказалась пятнадцать тысяч. Чистыми.

Структура шахтного поля захватывала меня. На моей карте появлялись все новые и новые данные, и когда было нечто интересное, заслуживающее внимания шефа, я писал краткую «Информационную записку» и через  секретаря передавал ее директору, чтобы он был в курсе. Такое общение с начальством меня вполне устраивало, хотя иногда и воз-никали мысли, что, может, я тут и не нужен вовсе. Но я успокоился и на этот счет, когда однажды на планерке директор, в очередной раз отчитывая кого-то, раздраженно сказал:
- Я уже устал говорить вам одно и то же! Сколько можно?! Работу свою нужно стро-ить так,  чтобы я и не знал, что у меня на шахте работает механик, энергетик, технолог или кто-то другой. В идеале: если я не знаю, что у меня на шахте работает этот специалист - значит, дела в его сфере идут хорошо. А с вами я уже не знаю, что и делать. Руки, что ли, не оттуда выросли?! Каждый день только и слышишь: то сломалось, то отказало, то чего-то нет…  У нас есть все для нормальной работы, и потому меня не интересуют ваши нескончаемые проблемы и отговорки. Меня интересуют только постановка задач и сроки выполнения обязательств, которые вы на себя берете. Учитесь, в конце концов, правильно организовывать свою работу.
Вот организовывать свою работу, Саня, как я теперь понимаю, и есть высшее ма-стерство. Ты знаешь, Саша, мы работали, и нас никогда никто не гнал в шею. Может это оттого, что мы не рабочие? С рабочим классом, с гегемоном этим, все сложнее. Мы рабо-тали за идею, единственной целью которой было - сделать открытие, а рабочий класс все-гда работал за деньги. А ведь у нас тоже был определенный объем работы и так же со-ставлялся график его выполнения. Но это был стиль работы, можно сказать даже, образ жизни. У работяг все по-другому. В этом месяце он ни фига не сделал, дал пятнадцать процентов от плана, и директор закрыл ему хорошую зарплату, а в следующем месяце вы-полнил план, а зарплата та же самая. «Я что, дурак, чтобы упираться, - план давать?!» - рассуждает работяга.  И филонит, делая вид, что работает - зарплата ведь все равно идет. Ему и в голову не приходит, что директор поддерживает шахтеров за счет других средств, только чтобы держать зарплату на определенном уровне, не ниже, чем на других предприятиях, чтобы не было оттока рабочих кадров. Шахту надо строить! Директор свирепеет от их разгильдяйства, но ничего поделать не может. Гонит лодырей взашей, вызывает со всей страны специалистов, молодежь местную за счет шахты обучает в колледжах шахтерским профессиям, а толку все равно мало. Ну не привык наш человек вкалывать! Платят так, что на жизнь хватает – и ладно! А ведь можно в два-три раза больше зарабатывать!
И знаешь, Саня, что самое удивительное? На шахте сложился замкнутый круг: ди-ректор не платит шахтерам высокую зарплату, потому что они не выполняют план про-ходки, а шахтеры не хотят вкалывать, пока он не станет им платить вдвое больше, чем на открытых работах зарабатывают. Так все и делается - ни шатко, ни валко. А многих про-сто устраивает и та зарплата, которую они получают. Посмотрел я, как работают шахтеры, сравнил с тем, как работают мои друзья-старатели в артели, и думаю: «Эх, старательский бы подход к работе на шахте – тут бы уже горы свернули! За такую месячную зарплату, как у шахтера, старатели работают по двенадцать часов без выходных. И как работают! А тут не работают, а лямку тянут – не успев приехать на шахту, уже ждут конца смены. Шахте год всего, коллектив не сложился, настоящих спецов мало… Да, шахтерский труд тяжелый, да, обводненность забоев высокая, но ведь план проходки не директор устанавливает. Собирается руководство шахты, начальники участков и на каждый месяц принимается план проходки горных выработок исходя из реальной горно-геологической ситуации в забое. Объемы просто смешные, не сделать такое – надо постараться, но и их не выполняют. То одно сломалось, то другое не работает. Техника вся новая, большей частью импортная, суперсовременная, но в наших руках ничто не работает долго. Вот и злится директор, вот и приглашает из ростовской области шахтеров и платит им втридорога, только бы работали, только бы построить хо-рошую шахту. А местных завидки берут: тебе платят больше, чем нам – ну, так ты и вкалывай, а мы посмотрим и свое получим.
Два-три раза в неделю директор лично проверял, как идет строительство шахты. Сам обходил все горные выработки, и нет такого закутка, куда бы он ни заглянул. И тут уж до-стается шахтерам! Они, конечно, недовольны - бурчат, ругают его: не барское, мол, это дело по шахте лазить, да указывать нам, что и как делать надо. Мы, мол, и сами все знаем. А я заметил, что шеф по-другому не мог.
Он, как Петр-Первый, требовал, учил, сам показывал, как и что надо делать… Ино-гда директору нашему приходилось и за лопату браться, чтобы на деле показать «спецам», как надо работать.
Я когда слушал его, как он давал начальникам участков задания на наряде, то пони-мал, что он знает шахтерское дело от и до. Это совсем недавно я узнал, что шеф наш за-кончил горно-геологический факультет Томского университета, начал работать в Кузбассе на шахте бригадиром проходчиков, горным мастером, а потом начальником участка. Худший участок, на который его поставили, вышел в передовые. Затем его назначили главным инженером и, в конце концов, директором шахты. Оказывается, наш шеф прошел шахтерский путь снизу до верху, все знал, все умел, и когда шахтеры пытались его обмануть, в надежде, что он, крутой директор из новых русских, всяких там «штучек» шахтерских не знает - он или жестоко их наказывал, или вообще выгонял с шахты.
Однажды начальник участка, оправдываясь, почему не выполнил распоряжения ди-ректора и запорол все, говорит, что думал: будет лучше сделать по-другому. Директор просто взорвался! Часы свои  швейцарские, что вертел в руках, как грохнет об стол – только «брызги» полетели!
- Это Я строю шахту, мать вашу так, - взревел он. – И делать надо то, что Я говорю! А думать, о том, как это лучше сделать. А вы только и думаете: делать или не делать то, что директор сказал. Знатоки хреновы! Все, хватит! Снимаю тебя! Иди в проходчики и учись выполнять то, что тебе говорят. Что? Не пойдешь? – Тогда увольняйся к чертовой матери!
Да, он бывал крут, но, увы, прав! А матершинник был еще тот! Никогда не замате-рится при женщинах, но среди шахтеров – он был главным матершинником. Я слышал, как он сказал однажды:
- Я вырос среди шахтеров, сам - шахтер и разговариваю с ними на языке, который они лучше всего понимают.
Он матерился при всех, и я бывал немало удивлен, что он никогда не ругался, разго-варивая со мной.
А моя зарплата за второй месяц стала уже девятнадцать тысяч.

Проходческие забои в шахте были на глубине восемьдесят метров от поверхности, и двигались в направлении долины небольшого ручья. Под ручьем угольный пласт нахо-дился на глубине пятнадцать метров, а значит, и выработки будут идти на такой глубине. Я тщательно изучил геологическую ситуацию этого участка и в своей «Информационной записке» дал шефу прогноз, что здесь, прямо по долине ручья проходит зона разлома, по которой угольный пласт будет смещен вверх на пять метров, а значит, будет всего в деся-ти метрах от поверхности. Кроме того, песчаники кровли в зоне разлома полностью дез-интегрированы – то есть расцементированы и превращены в спрессованный песок, кровля выработок будет крайне неустойчивой, склонной к размыву, вывалам и обрушению. А так как на поверхности находится ручей, в котором летом течет от двух до пяти тысяч куби-ческих метров воды в час, обрушение или размыв кровли может привести к прорыву воды в шахту и ее затоплению. Одной из рекомендаций был – выход горных выработок на по-верхность и прохождение над ручьем в виде галереи. Ну, как это делают для метро.
На следующий день шеф собрал техсовет шахты. Когда все собрались у него в каби-нете, директор встал из-за своего стола и сел за общий длинный стол, на котором были разложены геологические разрезы и карты шахтного поля. Директор был свеж, подтянут, усы и борода как всегда аккуратно подстрижены и подбриты. Добродушно улыбаясь, он поприветствовал всех. От его светлой улыбки и в кабинете сразу стало светлее. Но вот он сдвинул брови, глаза его потемнели, и лицо снова приняло суровое директорское выраже-ние.
- Геолог тут поломал нам все шахтное поле, - мрачно сказал он собравшимся. – Пора уже за каждый новый разлом снимать с его зарплаты по тысяче рублей, потому что если так и дальше пойдет – нам придется собирать чемоданы и уезжать отсюда, а не шахту строить.
Он помолчал немного.
- Ну, ладно, давай, Палыч, докладывай.
Я показал ведущим специалистам шахты геологическую карту шахтного поля, выде-ленные мною нарушения залегания угольного пласта, и аргументировано рассказал, на чем базируются мои выводы.
- Кто не верит, - говорю, - пойдем, все покажу на местности. А для большей убеди-тельности предлагаю пробурить здесь несколько разведочных скважин.
- Никто не ставит под сомнение Вашу профессиональную компетентность, - говорит шеф, - но все же мы пробурим эти скважины, потому что именно здесь проектным инсти-тутом «ГИПРОУГОЛЬ» планируется зарезка двух центральных шахтных стволов. Найди-те подрядчика, - говорит он мне, -  и сделайте заказ на бурение. Все! За работу, господа!
После техсовета главный технолог подошел ко мне и, этак ехидненько посмеиваясь, говорит:
- Ну что ж, посмотрим, какой ты геолог, и как ты умеешь прогнозировать. Хи-хи-хи.

Подрядчики пробурили нам эти скважины и подтвердили смещение пласта на пять метров. Главному технологу пришлось писать в «ГИПРОУГОЛЬ» обоснование на перенос центральных стволов в другое место и согласовывать прохождение выработок над долиной ручья в виде поверхностной галереи.
 Так я поломал и схему вскрытия шахтного поля.
- К сожалению, прогнозы геолога сбываются, - сказал шеф на планерке. Он был строг, серьезен, движения его могучего тела были энергичными, полными уверенности и эта его уверенность в том, что мы делаем все, как надо, придавала уверенности и мне, что все у нас получится несмотря ни на что. И с разломами и с водой мы справимся!
А зарплата за третий месяц стала у меня уже двадцать тысяч. Чистыми. Я перешаг-нул за трехмесячный испытательный срок, шеф ни разу не выразил своего недовольства мною, не сделал ни одного замечания и всегда был со мной очень корректен. Меня это устраивало, я делал то, что считал нужным делать и уже не думал о том, чтобы куда-то уходить. Работать геологом на шахте не казалось мне чем-то зазорным, да и в геологиче-ском плане работа была не менее интересной, чем региональная геология или поисковые работы на рудном поле. Чем больше я узнавал геологическое строение шахтного поля, тем больше оно мне нравилось, и тем больше я видел, насколько поверхностно изучена структура и условия разработки нашего угольного месторождения.

Последнее воскресенье лета – это, Саня, День шахтера. В моей жизни был только один профессиональный праздник - День геолога, и потому шахтерский праздник я еще не воспринимал за свой. Работа на шахте шла полным ходом. Проходка выработок велась двумя забоями, комбайны рубили уголь, уходя все дальше и дальше. Водоприток увели-чивался с каждым днем, но шеф постоянно говорил о том, что дело чести шахтера - давать «метры» и тонны угля.  А по поводу праздника сказал, что у шахтера только два праздни-ка в году - День шахтера и Новый год, и поэтому встречать эти праздники надо достойно. Он вдруг выступил с призывом провести спортивные соревнования между участками и службами шахты, выделил кучу денег на подарки, премии и призы, и при этом ни на ми-нуту не давал  шахтерам слабинки. Все шло очень делово, и когда он в канун праздника собрал после обеда на производственное совещание всю контору, почти все ведущие спе-циалисты пришли со своими ежедневниками, готовясь получить очередное задание, пусть и предпраздничное.
И вот в конференц-зал входит директор. В темном костюме и белой рубашке, при галстуке, аккуратно пострижен, могуч и, как всегда, строг и нахмурен. Дело для него все-гда было на первом месте, и потому ожидать сейчас можно было чего угодно. Серьезно, очень по деловому он поздравил всех с наступающим Днем шахтера, пожелал простых человеческих благ (я подумал тогда, что еще не каждому дано найти вот такие простые и очень правильные слова, которые сказал он). И тут он улыбнулся, лицо его засветилось необыкновенной добротой и радостью.
- А теперь заносите! - скомандовал он в распахнутую дверь.
И девушки быстро занесли и расставили на столе подносы со сверкающими бокала-ми, коробки дорогих шоколадных конфет, фрукты. Снабженцы принесли несколько ящи-ков с шампанским.
- Всех прошу к столу! – по-дружески пригласил нас директор. - Мужчины, разливай-те шампанское, угощайте дам. С праздником вас, друзья! - с улыбкой до ушей, прокричал шеф. - С днем шахтера!
Я не мог поверить, что это наш директор! Он был весел, смеялся, шутил, делал жен-щинам комплименты, сказал первый тост сам и один за другим предлагал говорить тосты другим. В общем, он завел всех. Он, казалось, был душой этого коллектива! Я видел весе-лые лица своих коллег-шахтеров, молодых и красивых женщин, и мне было хорошо среди них. Шампанское, как говорится, текло рекой. В самый разгар веселья шеф, сославшись на срочный телефонный звонок, вышел. Мне даже показалось, что без него веселье  как-то сразу померкло. Тем не менее, мы с удовольствием допили шампанское, поболтали, девушки засобирались домой. Шеф отпустил их пораньше, чтобы успели принарядиться, ведь на вечер уже заказан ресторан и все будут там с супругами. День шахтера у нас – праздник семейный.

Когда мы с Мариной пришли в ресторан, зал был уже полон. За празднично накры-тыми столами сидели красивые женщины в вечерних платьях, с изумительными причес-ками и украшениями, а рядом с ними, словно подчеркивая их красоту, сидели мужья. Мужчины были в строгих костюмах, которые им приходится одевать, наверное, лишь па-ру раз в году.
 Шеф не стал дожидаться опоздавших. Ровно в семь он попросил всех наполнить бо-калы и поздравил нас с праздником, опять же найдя удивительно нужные и искренние слова. Затем он обошел весь зал, со всеми чокнулся бокалом, поздравляя теперь каждого в отдельности и принимая поздравления от них. Я заметил, что люди ждали этого его пер-сонального поздравления, и только когда шеф покидал их стол, и уходил к другому, они выпивали свой бокал. Ты знаешь, Саня, что-то в этом было. Я еще не понимал – что, но что-то похожее на единение коллектива, когда люди и работают и празднуют вместе.
Мы с Мариной сидели за столом напротив молодой супружеской пары. Людмила и Виктор, - представил я их Марине. Людмила работала у нас в конторе. Всегда красива, ухожена, со вкусом одета. На такую женщину нельзя не обратить внимание. Проходя ми-мо меня, она, бросив лишь мимолетный высокомерный взгляд, всегда холодно здорова-лась со мной и отворачивалась. Я боялся даже заговорить с нею. Ее мужа, черного  от угольной пыли, я часто встречал в забое. Виктор всегда был приветлив, весел, улыбчив, он здоровался со мной, как лучший друг. Никогда раньше я не видел их вместе, и даже не знал, что они – муж и жена, а тогда посмотрел и словно увидел нас с Лёлей в молодости – ее, строгую и восхитительно красивую, и меня, безалаберно молодого и веселого парня. Людмила была в серебристо-розовом платье, с открытыми плечами, изящная бижутерия украшала локоны на голове, шею и грудь. Во мне бурлили странно противоречивые чув-ства, когда я смотрел на нее – восхищение и любование ею, сменялось воспоминаниями о Лёле, горечью и сожалением о наших ушедших годах, и настроение мое круто балансиро-вало между восторгом и испорченностью. Ее муж, привыкший к красоте супруги, прини-мал, наверное, все, как должное, и, казалось, вовсе не замечал ее. «Ее красоту замечают такие, как я сейчас», - горестно подумал я, вспомнив, как в молодости меня просто бесили мысли о поклонниках моей жены. А в чем, собственно, была их вина? Что они восхищались ею? Молодым этого не понять. Они поймут это, только став такими, как мы сейчас. Чтобы отвлечь себя от навалившихся на меня горестных размышлений, я налил себе в бокал коньяка больше, чем обычно, и к немалому удивлению Марины, не дожидаясь тоста и не предлагая никому, выпил.
Хмель сделал свое дело, и я, забыв о печали, стал воспринимать окружающее в весе-лых розовых тонах. Мы с Мариной без конца танцевали, но стоило только нам сделать передышку, как ее тут же стали приглашать на танец мои коллеги, желающие непременно познакомиться с моей женой. Во время одного из танцев, мы с Людмилой остались одни за столом. Звучало медленное танго, Виктор ушел покурить, Марину увел танцевать наш маркшейдер Петрович.
- Может быть, Вы пригласите меня на танец!? – сказала Людмила.
- Да, конечно, с удовольствием, - не веря услышанному, ответил я и протянул ей ру-ку.
Мы кружили в медленном танго, ее близость пьянила и отрезвляла одновременно. И снова на меня нахлынули воспоминания о Лёле.
- Вы со всеми такой?
- Какой? - не понимая вопроса, спросил я.
- Напряженный.
- Вы всегда были так суровы со мной, что я просто боюсь Вас.
- Глупенький, - прошептала она и так доверительно прикоснулась ко мне своей пре-красной головкой, что я внутренне весь затрепетал от этого прикосновения, от запаха ее волос, от теплоты ее рук и плеч. Напряжение спало, мне впервые за весь вечер стало легко и радостно. «Что могут делать женщины! – думал я. - Этих нескольких мгновений оказа-лось достаточно для того, чтобы ко мне вернулось обычное радостное восприятие жизни».
Но танец закончился, объявили, что сейчас будет салют, и все пошли на улицу.
Шеф не поскупился на салют. Наверное, не только мы, но и весь город любовался бесконечными взрывами разноцветных огней, салютовавших в честь шахтеров. Мы с Ма-риной стояли, держась за руки, и она, наклонившись ко мне, прошептала:
- Как здесь хорошо, но я уже соскучилась по Анечке.
- Я тоже.
- Тогда пойдем домой! - а в глазах такое обещание любви, что отказаться от этого я не мог. Мы ушли в самый разгар веселья. Я, как всегда, пришел домой трезвым и голод-ным, стал рыскать на кухне в поисках съестного, чем немало насмешил и Марину, и Эмму Леонтьевну – нашу знакомую «бабулечку», остававшуюся с Аней.

- Ну, давай, Саня, по рюмочке! – предложил Рябич.
Мы выпили.
- Ты, Саша, обратил внимание, что идти ко мне домой надо мимо дэка «Пушкина»? Ну, так вот, иду я как-то с работы домой, смотрю - возле дворца культуры скромная такая афиша висит: «Выставка фоторабот Петра Кузнецова «Это – Якутия». Вход бесплатный». Сколько раз я проходил мимо и не обращал на эту афишу внимания. Дай, - думаю, - зайду, посмотрю. Ты же знаешь, я тоже люблю пофотографировать.
Выставлено было несколько сот фотографий, в основном пейзажи. А какие, Саня, пейзажи! Их автор - настоящий художник, влюбленный в жизнь, в ее красоту. Он только хотел показать увиденное другим. Я был просто восхищен его снимками.
- Кто это - Петр Кузнецов? - спрашиваю смотрительницу выставки.
- Это директор шахты «Заречная» - Петр Алексеевич Кузнецов.
- Директор шахты!?
Я не мог поверить услышанному. Наш директор?!
Я обошел выставку еще раз, пытаясь представить себе нашего шефа - этого мрачного типа - за съемкой такой красоты. Я стал всматриваться в фотографии и узнавать места съемок. Каково же было мое удивление, когда я понял, что все это было снято на нашем шахтном поле. Представляешь?! И знаешь, Саня, я вдруг увидел нашего шефа совсем дру-гим человеком! И этот человек мне нравился.
Потом я узнал, что и все фотографии, которые я видел в конторе нашей шахты и ко-торыми восхищался - это тоже его работы.
Вот это шеф! Во мне бурлило чувство гордости. А ведь ты, Саня, не хуже моего зна-ешь, у нас сейчас среди начальства авторитетов нет – чуть ли не сплошь одни говнюки сидят, которые только о своем кармане думают. А тут… встречаешь такого вот и понима-ешь, что это человек другого уровня, он выше тебя и по знаниям и по опыту. Полная эру-диция во всем, о чем бы мы ни говорили.  Вот и получается, что он и богат и умен, и щедр и крут, и профи, и творческая натура и ничто наше ему не чуждо. Он – такой же, как мы, только поднялся высоко. И не зря. И понимаешь, что именно такие люди строили заводы и шахты, поднимали страну, побеждали в войнах, делали историю. Он по натуре – полко-водец.
Я принял это и видел свою задачу только в том, чтобы помогать ему. Что самое уди-вительное – это было приятным чувством.

В середине сентября был самый мощный водоприток в шахту, забои заливала ледя-ная вода. Шахтеры были постоянно мокрыми, замерзшими, работать без специальных во-достойких костюмов было просто невозможно. Проходческие комбайны тонули в черной угольной жиже. Хорошо еще, что выработки шли вверх, вода вытекала из забоя и скаты-валась вниз по штрекам к водосборнику. Направление проходки так и выбирали, чтобы вся вода стекала вниз. И тут я выдаю шефу свой прогноз, что скоро выработки пойдут вниз, и тогда вся вода будет стекать прямо в забой - надо готовить мощные призабойные насосы для откачки воды.
Директор тут же вызвал меня к себе.
- На каком основании Вы утверждаете, что выработки пойдут вниз? Ведь направле-ние проходки выбиралось так, чтобы идти вверх.
Я разложил на столе свои рабочие планшеты.
- Я собрал всю имеющуюся информацию по разведочным скважинам на этом участ-ке, проанализировал ее, отдешифрировал аэрофотоснимки и пришел к выводу, что через сто метров выработки выйдут на горизонтальное залегание пласта,  затем угольный пласт на протяжении двухсот пятидесяти метров будет идти вниз, опустится на  пять метров и в самой нижней части нарушится разломом с амплитудой до трех метров. И там, в этой яме, естественно, будет очень сильный водоприток...
- Александр Павлович, я не ставлю под сомнение твою профессиональную компе-тентность, но откуда такая уверенность? – вдруг спрашивает шеф.
- Петр Алексеевич, я двадцать пять лет занимался только этим. Это моя работа.
Он нахмурился, приняв свое обычное суровое выражение лица, встал и, засунув руки в карманы брюк, в задумчивости ходил по кабинету.
- А как, по твоему мнению, пласт пойдет дальше?
- Дальше - пару сотен метров вверх, потом разлом с амплитудой пять метров, еще пару сотен метров вниз и снова разлом метра четыре, потом вверх...
- Черт возьми! - вспылил шеф. - Так какого же... черта… геологи не выявили тут при разведке ни одного разлома?! За что мы заплатили сотни миллионов, покупая это место-рождение? Чтобы теперь тыкаться мордой в эти разломы?
- Конечно, можно, как страус, спрятать голову в песок и не видеть ничего, но от это-го разломы никуда не денутся. Надо быть готовыми к тому, что они будут.
Мне было искренне жаль, что я вынужден был омрачать моего шефа. Я видел, что он всей душой болел за производство, ему хотелось поскорее построить шахту и начать до-бычу угля, но, увы, порадовать его мне было нечем. Я уже знал, что ему досталось бога-тейшее месторождение коксующегося угля, но с очень сложными условиями разработки. Я очень хотел помочь ему. А чем я мог помочь? - Только тем, что выявить и показать то, что здесь есть на самом деле, чтобы к этому были готовы и встретили не как свалившееся вдруг… Но при этом я оказался в роли человека, принесшего плохую весть. Мне было тошно не меньше, чем ему.
- Давай-ка, мы организуем геологическую конференцию, - сказал шеф, - пригласим на нее ведущих специалистов - геологов, гидрогеологов, буровиков, разработчиков... Об-судим наши проблемы. Разошли приглашения.
Он назвал мне несколько фамилий и геологоразведочных организаций в разных точ-ках страны.

На конференцию прилетели ведущие специалисты-угольщики из Кузбасса и Моск-вы, разведчики угольных месторождений Восточной Сибири. Ведущие специалисты шах-ты пришли все.
Я сделал доклад о геологической и гидрогеологической ситуации на шахтном поле и проблемах, с которыми мы столкнулись – вода и разломы. Шеф, наверное, видя недоста-точную полноту постановки проблемы, нетерпеливо вскочил и энергично дополнил, рас-ширил мой доклад. В завершение он сказал:
- Восемьдесят процентов запасов угля нашего угольного бассейна можно будет до-быть только подземным способом. Мы первые здесь строим шахту, и от того, как мы ее построим, зависит будущее подземной разработки всего угольного бассейна, будущее нашего региона. Поэтому, господа, прошу вас высказаться по поводу проблем, с которы-ми мы столкнулись.
Он ожидал услышать от присутствующих конструктивные предложения по решению наших проблем, но все свелось лишь к критике структуры шахтного поля, которую я нарисовал.
- Все это от лукавого, что вам тут ваш геолог понарисовал, - глядя на шефа, говорил заслуженный разведчик угольных месторождений Восточной Сибири. - Дешифрирование аэрофотоснимков никогда тут ничего не давало. Я вот тридцать лет изучаю наше место-рождение, где ведется открытая добыча, и ничего понять не могу, а он только пришел на шахту и уже переломал вам все. Нет тут такого!
- Что ж, - сказал я, - если Вы за тридцать лет ничего не поняли в строении вашего месторождения – этого не случится уже никогда.
- Вы знаете, чтобы разобраться в структуре шахтного поля, надо иногда целую жизнь посвятить изучению угольных месторождений, - ответил он.
- У меня нет столько времени, - парировал я.
- А Вы раньше на угольных месторождениях работали? - спрашивает меня геолог из Новокузнецка.
- Нет, - говорю, - не работал. Раньше я занимался изучением сложнейших по своему строению территорий и рудных полей, коллеги, и нам на это государством давалось два-три года. Думаю, и здесь мы разберемся. Я знаю одно - в региональном плане наша терри-тория представляет собой надвиговую зону в районе краевого предгорного прогиба, и зна-чит, помимо этих разломов на нашем шахтном поле может быть еще и целая серия по-слойных надвигов, характерных для предгорных углевмещающих структур. Так что...
- Какие там надвиги! Что Вы все усложняете! - прервал меня заслуженный разведчик недр. -  Тут до Вас десятки лет геологи работали, разобрались бы. Структура шахтного поля довольно простая, и нечего тут туману напускать.
- И разломы... Какие это разломы - пять метров?! – «наехал» на меня главный гидро-геолог из Кузбасса. - Разлом - это когда сотни метров или километры смещения, а это так - трещины. Вы хоть почитайте структурную геологию - что такое разлом.
- Ну вот, только гидраши еще не учили меня, что такое разлом, - рассмеялся я, чув-ствуя подступающее раздражение.  – Знаете что, когда я занимался «большой» геологией, я картировал «большие» разломы с амплитудами смещения в сотни метров и километры. Но сейчас я занимаюсь шахтной микрогеологией, и должен вам сказать, господа, что для шахты амплитуда смещения три или пять метров - это такой же крупный разлом, как для геолога-съемщика - три-пять километров, потому что механизированные добычные ком-плексы не рассчитаны на такие нарушения в залегании угольных пластов. И называйте их, как хотите, - завелся я, - но они разломали нам весь угольный пласт, а значит, разломают и технологию разработки месторождения.
- И каков, по Вашему мнению, возраст этих нарушений? – с ухмылочкой спрашивает меня  заслуженный разведчик недр.
- Ну, раз уж их не было двадцать лет назад, когда вы изучали это месторождение, - отвечаю, - значит – современный. Вот за эти двадцать лет, после вашего отчета, все тут и переломалось.
- Тихо-тихо, Александр Павлович! - шеф вскочил, видя, что началась перепалка, и остановил нас. -  Давайте, господа,  вернемся к теме нашего совещания.

Предложение начать осушение угольного пласта было единогласным. А кто из нас, шахтеров, был против? Возмущение, как сказал шеф, будет у инвесторов, так как  в Про-екте обоснования инвестиций на строительство шахты писали, что воды здесь не будет лет двадцать,  а про разломы не упоминалось вовсе, а теперь такие затраты... «Московский скворец», как окрестили шахтеры московского гидрогеолога Скворцова, предложил довольно оригинальную идею осушения шахтного поля. Суть ее заключалась в том, чтобы в нижней части шахтного поля разбурить зоны разломов, которые являются водоносными каналами и качать из них воду, понижая общий уровень воды в горном массиве. Идея эта мне понравилась, потому что в шахте я видел, что вся вода течет именно из зон разломов, но многие оказались ее противниками, считая такую идею чуть ли не шарлатанством, и написание Проекта осушения было отдано гидрогеологам Западно-Сибирского геологического управления, предложившего еще и услуги по бурению водопонижающих скважин.
Через три месяца я прочитал проект осушения, написанный западносибирскими гидрогеологами. Моему возмущению, Саня, не было границ! Я взял да и сказал шефу, что это просто студенческий курсовой проект по гидрогеологии, не более. Надо заказывать проект серьезной организации, которая сможет решить наши проблемы.
- Ну, так поищи эту серьезную организацию, - говорит он.
Да что ее искать, - думаю, - вот рядом с нами Нерчинский разрез, тридцать лет рабо-тает уже, проблем с водой не меньше, чем у нас, но они решаются, хотя в течение пяти первых лет карьер просто затапливала вода. Они заказали проект осушения специализированной организации - Белгородскому институту по осушению месторождений, - и специалисты все сделали, уже двадцать пять лет курируют эту работу, и карьер ежегодно выдает свои миллионы тонн  угля.
Я нашел в интернете сайт этого института и был немало удивлен и обрадован. Эти ребята осушили почти все месторождения нашей страны, Саня! - Норильский ГОК, ал-мазные трубки «Мир», «Айхал», железные рудники Курской магнитной аномалии - да почти все крупные месторождения у нас и за рубежом в странах бывшего соцлагеря... Что тут выдумывать?!
Говорю шефу, что нашел серьезную проектную организацию в Белгороде. Созвонил-ся с ними. Проект будет стоить три с половиной миллиона.
- Сколько? - шеф от возмущения аж зафырчал. - Западносибирцы написали нам про-ект за триста тысяч, а эти за три с половиной миллиона! Это просто наглость - драть такие деньги!
- Три с половиной миллиона - это стоимость одной скважины, которую бурят нам западносибирцы, а скважин они предлагают пробурить шестьдесят. Мне кажется, лучше потратиться на проект осушения стоимостью в одну скважину и решить этот вопрос профессионально.
- Ладно, приглашай их, - вдруг соглашается шеф. - Обсудим этот вопрос.
- Только нам на шахту надо бы хорошего специалиста - гидрогеолога, - говорю.
- Ну, так ты же справляешься!
- На гидрогеолога, Петр Алексеевич, нужно пять лет учиться. Я не люблю дилетант-ства. Моряк плюс геолог, - смеюсь я, – это еще не гидрогеолог.
- Посмотрим, - шеф снова насупил брови. - Вызывай специалистов.

Когда приехали представители института, я был немало удивлен, что шеф разговаривал с ними о проекте, как уже о давно решенном деле, и цена его вовсе не волновала. Пятнадцать минут разговора с проектировщиками, распоряжение мне - курировать всю эту работу, поблагодарил их и все. Дело сделано.
Через три месяца мы стали бурить водопонижающие скважины по белгородскому проекту. К тому времени забои заливала вода, и не только из почвы, но и из кровли в не-которых местах лила, как из ведра. Но шахтеры уже научились справляться с водой в за-бое – крепили насос сбоку к комбайну и тут же откачивали воду. Сложно, но без этого было не обойтись. Песчаники кровли угольного пласта в обводненных местах были очень неустойчивыми, только выберут уголь - они тут же обрушаются. Проходку вести прихо-дилось по одному метру, и сразу крепить кровлю. Производительности - никакой. Шеф психует - с него сверху инвесторы требуют объемы проходки, он требует ее с шахтеров, а они запурхались совсем в этих обводненных и опасных забоях. Плана проходки нет, зар-плата невысокая, а кому захочется за мизерную зарплату стараться и рисковать. Работают потихоньку, той зарплаты, что получают, на жизнь хватает, а хотите от нас большего - так платите за риск и условия труда. Платить не хочется. Вроде как не за что. В общем, круг замкнулся - хозяева шахты делают вид, что платят, а шахтеры делают вид, что работают. Кто-то должен уступить. Но кто? Жизненный опыт показывает, что люди рискуют и выкладываются на всю катушку там, где за это платят соответственно. А иначе - зачем? Все великие стройки поднимались тем, что там платили больше, чем где бы то ни было, туда и шли спецы, и делали свое дело на высшем уровне. Тут у нас, похоже, промашка вышла.

Шахта наша опасная по взрыву угольной пыли, но с такой обводненностью, как у нас, опасность эта была минимальной. Тем не менее, на шахте регулярно проводилось осланцевание выработок инертным глинистым порошком, чтобы снизить концентрацию чистой, способной к взрыву угольной пыли. После осланцевания идешь по шахте, от луча света лампы, кажется, аж светло - черные стены выработок, кровля, почва - светлые, как побеленные. Инертная пыль - белого цвета, оттого и выработки  кажутся побеленными.
И вот однажды приглашаю я на шахту пробоотборщицу из лаборатории техническо-го контроля за качеством угля. Через каждые сто двадцать пять метров мы должны брать пробу угля, чтобы уточнять его качество. Так вот, приезжает из города девушка лет два-дцати пяти,  робкая такая, веду ее в шахту пробу отбирать. Зашли, дверь за нами закры-лась, она остановилась и стоит в темноте. «Я, - говорит, - не вижу куда идти».
Я вспомнил свой первый поход в шахту, взял ее за руку и повел. Ты знаешь, Саня, держать девушку за руку было очень приятно. И вот идем мы, - до забоя почти пару кило-метров, - переходим из одной выработки в другую, проходим мимо разломов, идем вдоль ленточного конвейера... Выработка свежеосланцованная, беленькая, словно только что снег выпал. Вдоль борта выработки, журча, течет темный ручей воды. Девушка и говорит мне:
- Что-то меня вашей шахтой пугали-пугали, когда я собиралась сюда ехать, а мне все это напоминает ночную зимнюю прогулку вдоль ручья.
Я аж засмеялся. «Черт побери! Ну, я скажу шахтерам, что о нашей шахте девочка думает, а то они всё ноют, что страшно тут!»

Шахту начинали строить в 2003 году украинскими комбайнами П-220, а тут зимой получили давно заказанный австрийский проходческий комбайн АВМ-20. Это была одна из лучших моделей мировой горной техники - мощный, могучий красавец-комбайн, сплошная электроника, компьютерное управление… в общем – гордость нашего шефа. Стоит, правда, сто десять миллионов рублей, но и чудеса вытворяет в проходке. Наши комбайны давали пять-семь метров за смену, а этот двадцать пять - запросто.
Специально для него на шахте открыли второй проходческий участок. Ну, это все равно, что вторую шахту открыли. Стволы зарезали также из карьера. Единственным пре-имуществом этого участка была мерзлота. Мощность мерзлых пород разведчики давали там до 60-80 метров. Мы рассчитывали, что в мерзлых породах проблем с водой не будет. И это действительно было так. Комбайн лихо врезался в уголь, темпы проходки ошелом-ляли. Шефу приходилось даже сдерживать шахтеров, останавливать проходку, так как они, увлекшись «метрами», совсем забывали о требованиях к промышленной безопасно-сти. И все шло хорошо, пока не вскрыли разлом. Ну что там того разлома – сброс на четы-ре метра! Но из зоны разлома хлынула вода - сорок кубов в час. Выработку пришлось бросить. Пошли в другую сторону, но и там, через несколько сот метров, воткнулись в разлом, и из него хлынула вода. Оказалось, что и среди мерзлоты по зонам разломов цир-кулировала вода. Может, и прав был «московский скворец», утверждая, что нужно разбу-рить зоны разломов и откачивать из них воду?
В выработки подается теплый воздух, и потому через некоторое время мерзлые по-роды стали оттаивать. И если в выработке оттайка проходила на глубину до одного метра, то в вблизи зон разломов она распространялась в кровлю на глубину до двух-трех метров. А крепление анкерами было предусмотрено лишь на глубину метр восемьдесят. Я доло-жил шефу, что в зоне разлома началась оттайка и отслоение кровли. Он запретил шахте-рам ходить туда, а меня попросил понаблюдать за этим местом.
И вот однажды там случился обвал.
Хорошо, что там никого не было. Когда произошел обвал, грохот и воздушная волна так шуганули шахтеров, что они  со всей шахты гурьбой бросились к выходу. Узнав об этом, я тут же помчался туда на вахтовке. У входа в шахту меня встречала вся смена. Гор-ный мастер и бригадир рассказали, откуда послышался  обвал, проводили меня до ответв-ления в эту выработку, но дальше не пошли.
На шахте, Саня, как я потом понял, геологу оказана высокая честь - первым обследо-вать опасный участок и сделать свое заключение. Я еще не знал об этом, но уже кинулся туда, так как чувствовал, что лучше меня эту ситуацию никто не оценит. Горные породы - это мое. Я когда подошел к завалу, прямо физически ощутил, что камни эти, которые я любил всю жизнь - они меня берегут.
Я обследовал зону обвала. Все стало ясно.
В слоях юрских песчаников всегда видны многочисленные скопления отпечатков обугленной флоры - стволы деревьев, ветки, листья травы и папоротников... По этим сло-ям связка внутри породы очень плохая . И вот в оттаявшей части у зоны разлома на глу-бине два с половиной метра произошел отрыв кровли и ее обрушение.  Выработка на про-тяжении десяти метров была полностью завалена огромными глыбами пород, из которых торчали погнутые металлические прутья анкеров. Ощущение было жутковатое. Окажись здесь кто-нибудь во время обвала - шансов выжить не было бы никаких. Раздавило бы в лепешку.
Когда я уже заканчивал зарисовку купола обрушения, увидел приближающиеся огоньки шахтерских лампочек.
«Осмелели, - подумал я. – Идут».
Но пришли не шахтеры-проходчики. То был шеф с главным технологом, маркшей-дером, начальником участка и горным мастером. Я рассказал о ситуации и полез под ку-пол показывать ее.
 - Куда? Назад! - рыкнул шеф. - Ну его на фиг, лазить тут. Закрыть проход в эту вы-работку железной сеткой, - дал он распоряжение начальнику участка, - и чтобы тут никто не ходил. Всё! В ближайшее время мы здесь работать не будем, пусть постоит так, по-смотрим, как развиваются процессы в мерзлоте.
Но через некоторое время произошло обрушение у другого нарушения. Шахтеры были не на шутку напуганы. Они уже боялись идти в шахту. Шеф в сопровождении глав-ных специалистов и шахтеров пришел к месту обрушения. Как ни в чем ни бывало, он пробрался к самому забою, стал под обрушенным куполом, осматривается. Было страш-новато, но, глядя на него, я тоже полез туда . «Родные камни тебя берегут», - говорил я се-бе. Шефу, наверное, страшно было не меньше, чем мне, но, глядя на меня, он уже не о се-бе думал, а обо мне. Такое ощущение снимает страх за себя, это я знаю. Стоим с ним, го-ловами вертим, освещаем зону отрыва, чтобы выяснить, что и почему. На нас десяток настороженных глаз из темноты глядят, а я уже и забыл об опасности. Шеф тут стоит, а я что, прятаться буду?! Я осмотрелся и увидел, что и здесь отрыв произошел по слою, насыщенному обугленными отпечатками флоры. Оттаяла мерзлота, и кровля под соб-ственной тяжестью обрушилась.
- Такую кровлю, - говорю, - крепить нужно анкерами глубокого заложения.
- Да это так.
Я полез по завалу к кровле купола.
- Стой, Палыч, не надо, - остановил меня шеф. - Пусть проходчики закрепят купол, потом посмотришь.
Он сказал это так, как боевой командир на фронте сказал бы своему бойцу, чтобы не лез под пули, не рисковал зря. Как-то по-отечески это было сказано, Саня, хоть он и младше меня на восемь лет. В тот момент я так его и воспринял, как боевого командира, скажет: в бой, под пули - пойду. С таким, Саня, командиром пошел бы смело. Знаешь, не-ведомое доселе чувство уважения к этому человеку родилось в моей душе. И когда шеф сам полез под козырек обвала осматривать ситуацию за зоной вывала, уже я не сдержался и сказал ему, что не стоит этого делать, пока не подкрепили кровлю.
- Мне можно, - ответил он. - Я должен знать, на что посылаю людей.
- Я тоже.
И полез за ним. Мы были рядом, и это чувство подавляло естественный страх.
Осмотрев все и отдав распоряжения,  что и как надо делать, шеф со своей свитой ушел, а я остался в забое. Хотелось все же детально осмотреть вывал сейчас, а не потом. Шахтерам ведь придется крепить его сейчас. Полез я под купол, осматриваю его, слышу недовольное ворчание шахтеров внизу. Матерные словечки так и цепляются за слух.
- Нет, не барское это дело по забоям лазить, - ворчал шахтер. - Наш директор шахты в Сангарах один раз в году в шахту спускался, а этот чуть ли не каждый день в шахте, да еще и в самые опасные места лезет.
- А чего ты хочешь? Он же себе шахту строит!
- И стал, едрёнать, под куполом, показывает нам, что ничего страшного тут нет, что даже он, директор, не боится, а мы, проходчики,  зассали.
- А что ему – постоял пятнадцать минут и ушел, а мы тут всю смену должны вкалы-вать, жизнью своей рисковать ради него. Шахта рушится, а он нас в забой гонит - крепи!
- Ну, что там, геолог? - спрашивают меня.
- Крепите смело, - говорю. - Что могло упасть - уже упало.
В общем, закрепили этот купол, подхватили кровлю анкерами глубокого заложения на четыре с половиной метра, установили сигнальные реперы для наблюдения - нет ли просадки кровли, и выработки пошли дальше


И вот однажды шеф пригласил меня на свою заимку, – красивый деревянный особ-няк, стоящий у обрыва к реке, - отметить двухлетнюю годовщину шахты. Пригласил с женой, но так как она с Аней была  в отпуске у своих родных, я пришел один. Настроя на праздник не было, и я, прежде чем зайти в заимку, вышел на обрывистый берег реки, где шеф сделал смотровую площадку. Оттуда открывался прекрасный вид на долину, каньон и горы. В тридцати метрах внизу текла река.
Догорал закат. У самого края обрыва, облокотившись на ограждение, стояла молодая женщина и задумчиво смотрела на реку.
- Не помешаю? – спросил я.
- Посмотрим, - даже не глянув на меня, ответила незнакомка.
Настроение у нее было под стать моему. Мы молча смотрели на позеленевшее небо, чернеющие горы и гаснущие блики волн на реке. Заговаривать с красивой незнакомкой я не решился, уж очень строг был весь ее вид. «Ах, надо идти», - подумал я и пошел на за-имку, стоящую неподалёку.
Там было уже все руководство шахты  с женами - красивыми женщинами в шикар-ных платьях, золоте и бриллиантах.
Шеф был очень весел. Ни слова о работе. Он смеялся, шутил. Я видел - он снова был душой этой компании. Многие на шахте стремились попасть в его окружение, так и кру-тились рядом, лезли во всё, почитая за честь быть приглашенными в его общество. А я не стремился к этому, я просто делал на шахте свое дело и все. Не знаю, почему он позвал меня. Когда я пришел, его приближенные были немало удивлены. Я чувствовал себя сре-ди них неуютно - не та компания. Я увидел здесь моего земляка из Джебариков - началь-ника второго проходческого участка. Этот мне ближе, - подумал я, - и  подошел к нему.
Пригласив всех к столу, шеф перед первым тостом, рассказал присутствующим о том, как начиналась наша шахта, как он из Новокузнецка приехал сюда с бригадой шахте-ров и четырьмя проходческими комбайнами, как искал специалистов-шахтеров по всей Восточной Сибири, приглашая на шахту лучших. Он вспомнил их всех, с кем начинал эту шахту, и о каждом нашел сказать доброе слово. Я слушал его и чувствовал, что за всеми его словами стоит душа - добрая, чистая, светлая душа этого человека. Иначе он никогда не нашел бы таких слов. И это был уже не «мрачный тип» с насупленными бровями, ка-ким он казался мне вначале. Самая обаятельная улыбка была на его лице. Он предложил тост за процветание нашей фирмы, за благополучие наших семей, за наше здоровье.
Мы выпили. Рядом с шефом сидела женщина, которую я только что видел у обрыва реки. Она улыбалась и с нескрываемой нежностью смотрела на него. Я никогда прежде не видел ее на шахте. По сравнению с другими дамами на этой вечеринке, одета она была скромно, но со вкусом. И именно это делало ее очаровательной.
Шеф, как настоящий тамада, по очереди давал сказать тосты другим. Своим первым тостом шеф по-видимому задал тон этой вечеринки. Каждый вкратце рассказывал о своих впечатлениях о начале работы на шахте, и когда очередь дошла до меня, я встал и, улыба-ясь, сказал:
- Предаваясь воспоминаниям о своем приходе на шахту, я могу сказать, что меня здесь так встретили, что единственным моим желанием  было - тут же уволиться. Шеф обманул меня в первый же день.
У присутствующих чуть челюсти не отвисли от таких слов. После приятных воспо-минаний и хвалебных слов в адрес директора услышать такое... Да это просто наглость!
- А теперь мне не нравится то..., - я специально сделал паузу и оглядел присутству-ющих. Они сидели за столом с онемевшими лицами и ждали развязки. Директор тоже. Женщина, сидящая рядом с ним, застыла и не сводила с меня глаз, ожидая, что я скажу дальше. «Тяни паузу, как можно дольше» - вспомнил я слова Лёли, она умела это делать. - Мне не нравится, - продолжил я, - то, что мне нравится работать с Кузнецовым Петром Алексеевичем.
Вздох облегчения, пронесшийся над столом, был ощутимым.
- Ну, ты, Палыч, и закрутил! – смеясь, сказал шеф. – «Ему, - видите ли, - не нравится то, что нравится...»
- Именно так. Я очень боюсь разочарований, - сказал я и осушил свою рюмку.
Настроение у меня почему-то испортилось, в голове была только одна мысль: «Ду-мает ли человек, когда говорит то, что думает?» И чего это я тут разоткровенничался? Кому это нужно? Ты что, Рябич, забыл, где ты находишься!? Это же не компания твоих друзей-геологов, где открывают душу!»
Я вышел на террасу и закурил. Через минуту на террасу вышел шеф, стал рядом. Мы смотрели на реку, на горы в темных сумерках теплой весенней ночи. Молчали.
- Палыч, ты что, действительно так все воспринял, будто я тебя обмануть хотел? - наконец спросил он.
- Да. В последние пять лет ваши коллеги-директора только и делали, что дурили ме-ня.
- Я в своей жизни не обманул ни одного человека.
- Приятно слышать.
- Да и потом, с прошлого месяца я ведь поднял тебе зарплату до тридцати.
- Благодарю, Петр Алексеевич. Всё не было подходящего случая сказать Вам это.
- Знаешь, Александр Палыч, я такой же, как и ты, наемный работник. Меня так же наняли на эту работу, как я тебя. Но я могу платить, сколько захочу, если вижу, что чело-век помогает мне строить шахту.
Тут к шефу подошла женщина, сидевшая рядом с ним за столом. Она взяла его под руку, прижалась к нему. Я отошел, оставив их одних.
- Кто это? - спросил я главного маркшейдера, указав взглядом на женщину рядом с шефом.
- Это его жена. Приехала в гости.
- А что же она не с ним здесь?
Он не ответил.
Мне было искренне жаль, что у них все складывается именно так: он - здесь, она – там, за тысячи верст от него. Но может быть оттого, что он здесь один, он может позво-лить себе работать без выходных, по 18-20 часов в сутки. На нем держится все: строитель-ство шахты, обогатительной фабрики, дорог, складов, все снабжение. Он во всем разбира-ется и, кажется, нет ничего такого, чего бы он не знал. Такие люди уже не принадлежат себе. Да они и не могут жить по-другому. Они берутся за самое трудное, самое сложное, и им, во что бы то ни стало, нужно сделать это, потому что это и есть их жизнь. Конечно, им платят за это соответственно. Хозяева знают, кого нанимать на такую работу.
Один мой знакомый проходчик рассказывал, как он с директором ездил однажды на международную выставку горной техники, организованную в Новокузнецке. От нашей шахты поехало человек десять. Приехали, посмотрели выставленную технику ведущих фирм-производителей из Австралии, Америки, Германии, Австрии, Украины, России… А потом гостей пригласили поехать на экскурсию на одну из лучших шахт Кузбаса. Наши тоже поехали. Посмотрели и поверхностный комплекс с обогатительной фабрикой, и спу-стились под землю посмотреть шахту. Идут по выработкам, восхищаются, как все отлич-но налажено, как четко поставлена работа, какая техника работает – супер! - а какая высокая производительность… И тут, - рассказывает он, - гид и говорит: «Такой эту шахту сделал бывший ее директор – Петр Алексеевич Кузнецов, наш почетный гость, приехавший к нам на выставку из Восточной Сибири, где сейчас строит новую шахту. Да вот он здесь, среди нас». И показывает на шефа, выводит его перед всеми, представляет. «У меня, - говорит проходчик, - чуть челюсть не отвисла. Наш директор?!» Когда возвращались домой, шеф и спрашивает:
- Ну, и что вы видели там особенного, не такого, как у нас? Все – то же самое. Толь-ко там шахта уже построена, а мы свою только начинаем строить. Да, в начале трудно, за-то потом гордиться своей шахтой будем.
В общем, слушаю я шахтеров и только диву даюсь: одни ругают его, на чем свет стоит, другие, боясь признаться в этом, восхищаются. Так вот узнаешь случайно, что од-ному он квартиру дал, потому что он нужен шахте, другому оплатил операцию на сердце стоимостью в полмиллиона, и человек этот говорит тебе:
- Знаешь, я живой сейчас, потому что Кузнец заплатил за мою жизнь.
Хотя сам  шеф сказал однажды на планерке, что у него здесь нет ни родственников, ни друзей, ни блатных. Здесь у него только коллеги по работе, которые помогают ему строить шахту.
Вот так-то, Санёк!


Зима, Саня, пролетела – я и не заметил ее. Приближалось лето – второе лето моей работы на шахте. Лето для шахтера - это не пора, когда кипит работа. Под землей в шахте и зимой и летом температура одинакова. Но когда хлынут летние дожди, почти вся вы-павшая на землю влага устремляется вглубь земли, питая подземные водоносные горизон-ты. А уже из них вода поступает в выработки. Летом водоприток в шахту, в сравнении с зимним, увеличивается в десять-пятнадцать раз. Насосы едва справляются с притоком во-ды в забой. И не дай Бог им выйти из строя или вдруг отключится электроэнергия - неми-нуемо наступает затопление выработок. В общем, летом у шахтеров проблем хватает. Ме-сторождение наше в отношении условий разработки оказалось совершенно не изученным, что ожидает шахтостроителей по мере ухода выработок на глубину - никто не знает. Вот это и есть моя работа на шахте, Саня, - сказать, что нас ожидает впереди.
Собственно говоря, мы делаем эксплуатационную разведку - строим шахту, получа-ем проблемы и ищем пути их решения.

Однажды шеф меня спрашивает:
- Александр Палыч, ты видел надвиг в береговых обрывах реки прямо возле Шахтер-ска?
- Нет.
- Надо бы тебе посмотреть его. Может и у нас есть такое.
Я как раз собирался сплавляться с семьей по реке, мы только погоды ждали на вы-ходные. И вот наконец-то дождались. Взяли такси, выехали к речке, сели в свою лодочку-трехсотку и поплыли. Ах, Саня, какая это красота - плыть на лодочке, по берегам погля-дывать! Вроде всю жизнь только и сплавлялся по рекам, но там, в наших горах, думать приходилось только о том, чтобы  проплыть пороги и водопады, не перевернуться, не рас-пороть дно, не потонуть, а тут - плывешь себе, на солнышке жмуришься, отдыхаешь. Не сплав, а прогулка речная. Но вот река сделала поворот, и мы поплыли вдоль отвесной ска-лы высотой метров тридцать. «Ё-маё!»  Я аж вскочил в лодке, когда увидел этот надвиг. – «Да это же наш Кыллах!» Ты ведь работал, Саня, на Кыллахском хребте южнее Джебари-ков, и сам выделял там надвиги, представляешь. Угол падения пород был градусов пять, внизу - пачка черных алевролитов, сверху - светло-серые песчаники, и песчаники эти за-вернуты в изоклинальную лежачую складку, скользящую по послойному надвигу. В Кыллахской надвиговой зоне все разломы такие. Тут, оказывается, - тоже! А это значит, что мы имеем дело со сложнейшей надвиговой структурой территории, завуалированной пологими залеганиями пород под простую.
Потом я посмотрел ситуацию на геологической карте района - там были нарисованы только вертикальные палки разломов. Так что, этого надвига никто раньше не видел? По ходу сплава я увидел еще несколько опрокинутых складок и надвиговых зон со всеми, присущими им, заворотами пластов.
После того сплава я снова занялся детальным изучением своего шахтного поля. И то-гда в уступах карьера я обнаружил массу мелких зон послойного скольжения над нашим угольным пластом. Но какова их роль и каково воздействие на углевмещающую толщу пород, выяснить не удавалось. В кровле выработок в основании пачки массивных песча-ников я видел многочисленные зеркала и борозды скольжения, но что там дальше в глу-бине массива - узнать было невозможно. В шахте ты видишь только плоскость кровли угольного пласта, а что там в глубине – узнаешь только после обрушения кровли.
Я снова стал дешифрировать аэрофотоснимки и вдруг обнаружил на своем шахтном поле какую-то непонятную мне структуру. Я видел ее и раньше, крутил снимки и так и сяк - ну не вяжется она со всем остальным и всё! И тут меня поразила мысль: «Да это же надвиг!» Он перерезает все наше шахтное поле пополам, оттого и не вяжутся эти две ча-сти структуры. Я сам себе боялся признаться в этом. Скажи я сейчас об этом шефу - да он разорвет меня за то, что я уничтожил его месторождение. Успокаивало меня только то, что надвиговая зона проходила в толще пород выше нашего угольного пласта. Но ведь та-кие огромные надвиги могли быть и в кровле нашего пласта. Я был ошеломлен своим от-крытием. Проанализировав всю полученную информацию, исходив снова весь карьер, я понял, что мы имеем в кровле пласта до четырех с половиной метров так называемой «ложной кровли». Это крепкие на вид породы, но расслоенные, расцементированные по напластованию, содержащие глинистые и угольные прослойки, которые и обуславливают способность пород к отрыву и обрушению. А если тут еще добавить послойные под-вижки, которые, как по маслу, шли по углистым слоям – тогда все, кровля под собственной тяжестью может обвалиться в любой момент. Все, что я мог сделать - это доложить об этом шефу.
Шеф сделал вид, что ничего не услышал, но по выражению его лица я увидел, что опять подтвердил его самые худшие предположения. А отступать ему некуда, только - вперед! Надо строить шахту!
Эх, елки-палки, доля геолога на шахте - приносить весть об опасности, которая нас поджидает впереди, заранее предупредить о ней. Геолога за это не любят. Он заставляет делать массу работы по созданию безопасных условий в горной выработке. Когда опас-ную зону прошли со всеми предосторожностями, на которых ты настаивал, и ничего не случилось, у многих возникает мысль: а может там ничего опасного и не было, а мы тут из-за него столько труда вложили? Но случись что-нибудь, тут же заявят: а чего ж ты нас заранее не предупредил! Ведь это - твоя работа!
Однажды прогнозирую я небольшую зону разлома с амплитудой смещения угольно-го пласта до четырех метров. Нарисовал продольный профиль, показываю главному ин-женеру Артемову, что нас ожидает впереди метров через сто.
- Видите? – спрашивает он маркшейдеров и технологов, показывая им чертеж.
- Да, может, там и нет такого, - отвечает главный маркшейдер Казаков.
- Я тоже хотел бы, чтобы не было. Но если Палыч сказал: «Будет» – значит, будет.
Это, Саня, была высшая оценка моей работы со стороны начальства. Зону разлома ждали. И когда мы подошли к ней, угольный пласт резко изогнулся, ушел вниз на три метра и на пол метра сорвался по тектонической трещине. Ох, сколько было радости в глазах технологов, что я ошибся! Они и слушать не хотели, что резкий изгиб пласта – это тоже нарушение. И когда в следующий раз я давал прогноз опасной зоны на нарушение с амплитудой смещения всего двадцать сантиметров, технологи и начальник участка, где вскрыли зону разлома, отмахнулись от меня, как от назойливой мухи.
- Ты что, решил перестраховаться? Лишь бы только нам работу лишнюю создать? – зло этак спрашивает меня главный технолог, который вместе с начальником участка по моим предписаниям должен разрабатывать мероприятия по безопасному ведению работ в опасной зоне.
- Ты видел этот разлом? – спрашиваю его.
- Да какой это разлом – двадцать сантиметров!?
- Там зона повышенной трещиноватости шириной метров пять, и в ней такие зеркала скольжения видны по трещинам, что кровля повисит-повисит, а потом может скользнуть по ним, как по маслу, и обвалиться. Разлом на протяжении двадцати метров под очень острым углом пересекает выработку, поэтому ее нужно закрепить анкерами глубокого заложения, а еще лучше поставить арочную металлическую крепь.
- Да ты хотя бы представляешь, сколько времени займет такая работа? Из-за твоей перестраховки у нас сорвется план проходки, шахтеры снова ничего не заработают, нас лишат премии…
- Ладно, хватит, – говорю ему, чувствуя, что у меня внутри уже начинает закипать раздражение. - Расписывайся в предписании!
Он расписался. Представляю, что обо мне говорили в техотделе, когда я ушел! Начальник участка тоже отнесся к моему предписанию, как к чему-то излишнему. Уста-новил в зоне разлома сигнальный репер и все. А через несколько дней, – в выходной как раз, – звонит мне домой горный диспетчер: «В шахте обвал. Завалило комбайн. Срочно приезжай».
Я уже знал, где это могло случиться.
- А люди? – спрашиваю, а у самого аж похолодело все внутри в ожидании, что я сей-час услышу.
- Люди все живы.
Только тогда у меня и отлегло.
Приезжаю на шахту, иду в забой. Как я и предполагал, обвал произошел в зоне того разлома с амплитудой двадцать сантиметров. А вывал был… Страшно представить, что было бы, если бы в забое были люди! Кровля оторвалась в глубине три с половиной метра. В зоне вывала огромные глыбы  полностью завалили десятиметровый комбайн АВМ-20.
Ко мне подошел начальник участка, которому я давал предписание на крепление разлома. Вид у него был подавленный.
- Если б ни тот репер, что мы поставили в зоне разлома, вся смена полегла бы там, - дрожащим от волнения голосом сказал он. – Прямо как Бог отвел беду от нас, Палыч. По-чему-то заглох комбайн. С кровли вдруг потекла вода – ее раньше не было. Комбайнер поднимает голову, а сигнальный репер прямо над ним, и у него на глазах реперная зеленая полоска безопасности скрывается в кровле, а потом и желтая… Он закричал: «Кровля пошла!» - и только все выбежали из забоя – за ними все и обвалилось. А если бы работал комбайн? Шум, грохот, пыль… ничего не видно и не слышно… - все бы там и остались.
Говорить ему что-либо не имело смысла. До него уже и так все дошло. К нам подо-шли еще несколько шахтеров-проходчиков.
- Ну, что там, Палыч? – спрашивают.
Я знал всех их. Неплохие мужики. Каждому из них я показывал эту зону разлома, говорил, что надо закрепить ее. Одни согласно кивали головой, другие просто молча вы-слушивали меня, мол, нас это не касается, на это начальство есть.
- Вы кому строите шахту, мужики? Себе или директору? – только и нашелся сказать я и полез осматривать купол вывала.

Директор вызвал к себе меня, главного технолога и начальника участка. Едва мы вошли в его кабинет, главный технолог тут же заявил шефу, что он давно говорил началь-нику участка, что нужно закрепить зону разлома, даже геолог потом написал ему предпи-сание об этом, а он не выполнил. Я не верил своим ушам! Вот это подстава!
- Наш отдел уже давно разработал план мероприятий по закреплению этой зоны, мы всех ознакомили, а на участке его проигнорировали, - продолжал главный технолог, раз-ворачивая перед шефом свежеотпечатанный Паспорт крепления опасной зоны.
- Да ты что? Когда? – спрашивает его начальник участка. – Я его первый раз вижу.
- Где ознакомительные подписи? – спрашивает шеф.
- Да тот Паспорт с подписями потерялся куда-то, - не моргнув глазом, врал главный технолог. - Я новый распечатал.
Шеф не стал устраивать разборки.
- Ты получил от геолога предписание, - жестко сказал он начальнику участка, –  и в течение недели не выполнил его. Ты понимаешь, что это значит?
- Да.
- Тебе просто повезло, что никто не погиб в забое, иначе – тюрьма. Это до тебя дохо-дит?
- Теперь – да.
- Три дня тебе на крепление кровли и расчистку завала. Ясно?
- Ясно.
- Идите.
«И чё он меня вызывал?» – думаю.

Да, Саня, разломов на шахтном поле оказалось много. И чтобы уточнить правиль-ность выбора технологии разработки месторождения, шеф заказал Кемеровскому научно-исследовательскому институту сделать оценку тектонической нарушенности угольного пласта, и его пригодность для отработки длинными панелями - лавами.  Институт, содрав с шахты около миллиона рублей, через три месяца выдал свое заключение, что тут есть пара-другая небольших непротяженных разломов и все. Не бойтесь, ребята! Посмотрел я их работу и думаю: «Я за свою зарплату сделал детальную структурную карту шахтного поля (хотя с меня этого и не требуется) и ей не хотят верить. А институт за миллион сле-пил туфту - и это уже научное заключение. Что ж, сэляви, как говорят французы.
Спустя некоторое время я выдаю предписание, что через пятьдесят метров на маги-стральном штреке нас ожидает разлом с амплитудой смещения десять метров. Что тут началось! «Какой разлом!? – вопили технологи. - Научный институт дал свое заключение, что тут ничего нет! Этот геолог только пугает шахтеров!» Побежали директору доклады-вать.
Шеф вызывает меня и спрашивает:
- Что, Палыч, ты и вправду считаешь, что там будет разлом?
- Петр Алексеевич, я не сказал ничего нового. Этот разлом я нарисовал, еще когда только пришел на шахту. На моей геологической карте, что висит на стене в кабинете, он на виду у всех вот уже полтора года. Чему Вы удивляетесь?
- Ну, так почему же институт дал заключение, что тут ничего нет?
- Откуда я знаю. Институт - это люди. В своем заключении я уверен, а в институт-ском сильно сомневаюсь. Будем считать это маленькой профессиональной дуэлью.
Я усмехнулся.
- Тебе смешно, а мне не до смеха. За что я заплатил деньги этим…. специалистам?
Шеф был зол. Я видел, что он не хотел верить мне, но верил. И если бы я ошибся – он с радостью простил бы мне эту ошибку.
- Прогнозировать вертикальные разломы – не так сложно, Петр Алексеевич. Главную опасность для нас будут представлять послойные надвиги. Они повсюду в кровле нашего угольного пласта, но где конкретно ожидать опасность, где этот надвиг сформирует купольную структуру, которая может обрушиться, этого не скажет никто. Только арочная металлическая крепь может защитить от внезапного обрушения.
- Да брось ты! Арка не подходит для технологии проходки комбайном АВМ-20, а рамы при такой ширине выработки, как у нас, если начнется посадка кровли – все равно не удержат ее, сложатся в один миг. Видел я такое. Анкерное крепление – самая совре-менная технология, и мы от нее не откажемся.
- Так ведь у нас все делают «тяп-ляп», «и так сойдет» - пока не обвалится, и только тогда, со страху за свою шкурку, крепят на совесть.
- Да, Александр Палыч, не любишь ты шахтеров.
- А мы тут не любить друг друга собрались, а дело делать. И людей на работе я в первую очередь уважаю за профессионализм. На иного посмотришь – душа-человек, в компании все его любят, с ним и поговорить приятно и выпить… Да только в работе он - ноль. А ведь от того, что он делает, жизни человеческие зависят.
- Ты это о ком? – спрашивает шеф.
Я усмехнулся.
- О тех, наверное, кто меня не любит.

По шахте разнеслось: геолог сказал: «Пятьдесят метров до разлома!» 
Шахтеры накинулись на работу. Комбайн резал уголь, мчался вперед. Устроили настоящую гонку, только бы узнать: есть там разлом или нет. И когда прошли пятьдесят метров и не встретили никакого разлома – ехидства в конторе было немало. Только шеф да шахтеры-проходчики, работающие в забое, молчали. Оказывается, только для них и имеет истинное значение то, что происходит в шахте. Они были бы только рады, если бы я ошибся.
- А институт-то был прав, Александр Палыч, хи-хи-хи, - похлопывал меня по плечу главный технолог. – Против Науки не попрешь!
- Да где уж нам, - соглашаюсь я.
- Сколько работаю на шахтах, всегда убеждаюсь, что геологи - туфтачи, - орал на всю контору начальник первого проходческого участка. -  Напрогнозируют всякой фигни, а потом оказывается - нет там ни черта! Только пугают шахтеров. А хули нас пугать? Мы – смертники! Идешь в забой, как на войну, - никогда не знаешь, вернешься ли оттуда жи-вой!
Но это можно в конторе перед девчатами кричать, и ходить, по-геройски расправив плечи, а я-то уже знаю, что по большому счету природа всегда дает шахтеру шанс – за-крепить все вовремя и правильно, чтобы было безопасно в забое. Вот тогда и ходи, как ге-рой. А то ведь тяп-ляпщики наши сами понаставят себе «капканов» и ходят потом в шах-ту, как на войну. Не словил его собственный капкан - и он уже герой.
Ну, так вот, на пятьдесят втором метре комбайн в забое уткнулся в каменную стену. Шли-шли по углю и вдруг – песчаники. Угольный пласт, как ножом обрезало. «Вот тебе на! Разлом!» Из песчаников со всех трещин била вода – кубов двадцать в час на забой пришлось. И ехидство главных специалистов кончилось. Хлебайте теперь, ребята!
Пробурили поисковую скважину - пласт на семь метров ушел вниз.
Весь ужас, Саня, состоит в том, что я смотрю на свое шахтное поле и вижу все, что ожидает нас внутри Земли. И то, что я вижу, мне не нравится. Я боюсь говорить об этом, потому что это не хочет услышать никто. У нас здесь дорогой, высококачественный кок-сующийся уголь – а за него придется платить еще более дорогой ценой - жизнями. Хоть что ты делай там под землей, а цена за этот уголь в человеческих жизнях уже отмерена. Мы только не знаем – где, когда и сколько?

К нам на кухню пришла заспанная Марина, в халатике, теплая на вид, мягенькая.
- Вы не наговорились еще? - понимающе улыбаясь, спросила она. – Час ночи! И уже вторую бутылку допили. Ну, геологи!
- Марина, мы не так часто встречаемся. Вы уж простите нас, - сказал я.
- Да ладно, говорите. Пусть хоть выговорится, а то ему про свою геологию и погово-рить-то не с кем - все друзья по полям разъехались. Завтра, - то есть сегодня уже, - выход-ной. Выспитесь.
Она ушла. Сашка Рябич проводил ее нежным  взглядом.
- Ну, так вот, Саня, послойные разломы, - о которых я тебе говорил, - встречая косую слоистость, часто расщепляются на серию трещин, выходят по косым слоям песчаников в кровлю и затем по обратным косым слоям возвращаются к угольному пласту, образуя эта-кие волнообразные купольные структуры. Одна из таких купольных структур обрушилась на соседней угольной шахте. Отрыв произошел в песчаниках кровли угольного пласта на глубине девять метров. Под завалом осталась доставочная машина и машинист. Его отко-пали на третий день в покореженной кабине машины - жив, только перепуганный и го-лодный был. Все обошлось, но шахту проверяли бесконечные комиссии Госгортехнадзо-ра, выявляя то одни, то другие нарушения промышленной безопасности. В конце концов, шахту взяли да и закрыли. Шахтеры остались без работы и в большинстве своем перешли к нам.
Меня удивляет все это, а кое-что до меня просто не доходит. В автомобильных ката-строфах на улицах наших городов гибнет людей больше, чем на войне, а тут шахта – опасный производственный объект, все знают об этом, но если случится что – природа бывает коварна, а под землей особенно, - тут уж давай искать виноватых в этих опасно-стях. Дороги и автотранспорт не закрывают, а шахту закрыли.

А мы продолжали строить свою шахту. Забои уходили все дальше и дальше от по-верхности. В общей сложности уже было пройдено больше восьми километров вырабо-ток. Вода прибывала с каждым днем, а после ливней заливала шахту так, что из забоя я выходил мокрый до нитки. Это за полтора-два часа. А что говорить о тех, кто работает там всю смену?! Без водозащитного костюма – никуда. «Мы не шахтеры, - горько шутили мужики. – Мы подводники, и комбайн наш – подводная лодка».

Все лето шеф не отпускал меня в отпуск, но в середине сентября все же дал двадцать дней. Мы съездили во Владик на Японское море, успели покупаться, позагорать. Приез-жаем домой, звоню друзьям, а они мне и говорят, что у нас на шахте было два обвала, под последним погиб директор. Я не мог поверить. Я не хотел этому верить!
Помчался на шахту.
В конторе все были мрачными, говорили шепотом, не слышалось ни смеха, ни гром-ких разговоров. Вокруг была жутковатая тишина, словно жизнь покинула нашу шахту. Я спросил у маркшейдеров, что случилось?
- Неделю назад обвал был - кровля оторвалась на глубине три с половиной метра. Расчистили его, начали крепить купол - и тут новый обвал, завалило комбайн АВМ-20. Шахтеры боятся идти туда, бузят, что их на смерть гонят. А техника новая, сотню милли-онов стоит, вода ее топит - спасать надо. Директор сам пошел руководить разборкой зава-ла и креплением. И тут новый отрыв... Все ломанулись из забоя... А шеф не успел... 
Саня, на меня свалилось такое чувство вины, что я не находил себе места.
Я вышел из конторы на улицу, стоял и смотрел на долину реки, невысокие посерев-шие сопки, на застывшую стройку обогатительного комплекса… Еще недавно здесь била жизнь, кипело строительство, машины ходили одна за другой… Все это кипело и верте-лось вокруг нашего шефа. А сейчас – как умерло все. Неужели все это из-за одного чело-века? Этот человек был не только директором - он был настоящим шахтером, шахтостро-ителем. По большому счету, он был настоящим событием в моей жизни, очень большим и важным, и таким коротким, почти мгновенным. Событие это, Саня, совсем незаметно, нежданно-негаданно пришло в мою жизнь в один из самых тяжелых ее периодов. Я бла-годарен ему за это.
Чтобы освободиться от гнетущего чувства окружившей меня пустоты, я пошел в шахту. Мне нужно было самому все увидеть.
На меня давила зловещая тишина, царившая в горных выработках. Техника не рабо-тала, редкие шахтеры слонялись туда-сюда. В забое в зоне обвала вообще никого не было. Двенадцатиметровый комбайн АВМ-20 был почти полностью завален каменными глыба-ми, каждая из которых весила больше тонны. В темноте выработки с кровли, с шумом разбиваясь о камни, текла вода.
Я стал у края обвала и, освещая лампочкой стены выработки, осмотрелся. Четыре метра – угольный пласт, еще три с половиной метра - зона отрыва в песчаниках, итого - весь купол высотой семь с половиной метров. Стандартная ширина выработки - пять с по-ловиной метров, а тут начали делать сбойку с соседней выработкой, расширили сопряже-ние...  В общем, кровля не выдержала. Под собственной тяжестью она рухнула в пустоту освободившегося пространства. Я представил себе произошедшее, и мне стало жутко. Я все же поднялся по глыбам обвала к самой кровле купола. И знаешь, Саня, что я там уви-дел? - Зону послойного надвига! Из кровли угольного пласта по косым встречным слоям песчаников он вышел в перекрывающие уголь породы и сформировал в них огромную ку-польную структуру. Именно по плоскости этого надвига - глинистой, развальцованной, мокрой и блестящей, как зеркало, - произошел отрыв и обрушение. Вот тебе и простая структура месторождения!
Сашка замолчал, отрешенно смотрел в пространство.

-  Ну, и что теперь? – спросил я его.
- Теперь? – Рябич помолчал, потом улыбнулся. – Как оказалось, Кузнецов, задал главный импульс, дал такой толчок строительству, что мы все еще летим по инерции. По белгородскому проекту пробурили серию водопонижающих скважин, опустили ниже угольного пласта уровень подземных вод. В забоях почти сухо. Строим шахту дальше. Только те, кто раньше ругал директора, Саня, - поверить не могу, - теперь, спустя не-сколько месяцев, говорят: «Эх, Кузнеца бы сейчас на шахту, да еще бы и на каждый уча-сток по такому, - вот бы дело шло!»
- Так вы, значит, воду эту «забороли»? – спросил я Рябича.
- Нет, Саня. Природу не заборишь.  Вся выпавшая за лето дождевая вода, где-то к се-редине августа просачивается в шахту. И эта масса воды должна стечь. Это – как стихия. А против стихии, как известно, не попрешь! Ее нужно пережить, переждать. И все! Она отойдет сама. Как цунами. Кто с ней борется?
На сток воды уходит два месяца, а потом в шахте опять сухо. Ну, я и предложил но-вому шефу на эти два месяца – с середины августа и до середины октября - останавливать проходку. Не гробить людей и технику в воде, а провести плановый ремонт, шахтеров-проходчиков отправить в отпуска, в шахте оставить работать только участок водоотлива, чтобы не затопило ее, да крепильщиков. И знаешь, Саня, дело пошло.
Вот ты спросил: «Что у нас теперь?» - и я вдруг осознал, что у нас было. Рядом с Кузнецом,  я  вновь почувствовал азарт жизни. Да, это был азарт! Работая с ним, я чув-ствовал мощный, пульсирующий ритм жизни - после разрухи девяностых годов, мы вновь строим нашу страну, поднимаем ее…
Так иногда думаешь, Саня: а ведь по большому счету мы жили и не знали, что рабо-таем рядом с великим человеком. Я не боюсь этого слова, потому что многим в жизни-то и вспомнить нечего будет, кроме как они с Кузнецом шахту строили. Они забудут, как он ругал их, и чего это ему стоило, помнить, и гордиться будут тем, что сделали – шахту по-строили.


Раз на раз не приходится


Восточная Якутия необыкновенно богата месторождениями золота и серебра, воль-фрама и меди, свинца и цинка, здесь есть  масса месторождений и других металлов. И все они никому не нужны. Кроме золота! Вот им-то мы и занимаемся.
Выезжаем в поле небольшим отрядом из пяти человек: три геолога, водитель и гор-норабочий. Работягой был мой пятнадцатилетний сын, Данил, закончивший девятый класс, и напросившийся в поле стоянку сторожить да кашу геологам варить. Ни геология, ни путешествия его нисколько не привлекали, ему просто хотелось заработать немного «своих» денег.
Водителем «Урала» был Славка Казаренко, - веселый, жизнерадостный мужик лет за сорок. Улыбка никогда не сходила с его губ. Казалось, он на жизнь смотрел, шутя, играя и любя ее. Славка был из тех водил, что всю жизнь с геологами работают, все колымские трассы прошли, везде бывали, все знают, умеют и все, что может понадобиться водителю для работы в горах, при себе имеют. С ним было спокойно и надежно в любой полевой ситуации.
Геологи – все прежде были начальниками геологических партий, все когда-то руко-водили проектами, исследовали территории и писали отчеты по результатам своих иссле-дований, в общем – командиры.
Сашка Бабич – кубанский казачура, закончивший Новочеркасский политех, десять лет был начальником геологических партий, изучавших золотоносные территории Южного Верхоянья. Это был высокий, чернявый сорокалетний геолог, серьезный, правильный, резкий в суждениях, все знающий и все делающий лучше других. «Я у Пэка учился!» - любил говорить он, и этим все было сказано. Спорить с ним о геологии было бесполезно, потому что Арнольд Вильгельмович Пэк, у которого он учился, был из той старой профессуры, прошедшей ГУЛаг, Колыму и прекрасно знавшей и теоретическую и прикладную геологию, а Сашка был в институте отличником. Вот и поспорь с таким! Высказывать мнение отличное от Сашкиного - было достаточно неосторожным делом. Со своими друзьями-геологами он был очень категоричен, и меня всегда удивляло, как при разговоре с незнакомыми людьми или с начальством он мгновенно пасовал и превращался в этакого незнайку-неумейку и, нехотя, но соглашался со всеми их самыми бредовыми идеями.
Вячеслав Федорович Мехоношин – старик по нашим тогдашним меркам, - ему уже пятьдесят пять стукнуло! – тоже лет двадцать был начальником геологических партий. Это был представитель старшего поколения геологов нашей экспедиции, спокойный, ме-ланхоличный и умный. Отбушевал в молодые годы.
Ну а мне досталось быть командиром командиров.

Наш бортовой «Урал», плотно загруженный на полтора месяца автономной работы, сойдя с Магаданской трассы, ушел по реке Куранах за перевал и через тридцать километ-ров спустился в долину реки Саккырыр.
Мы шли по сплошному бездорожью - галечные косы и отмели, валуны и каменные развалы, -  «Урал» прошел все. Медленно, но уверенно, мы продвигались по тайге к наме-ченной цели. А цель была, – как любил подшучивать надо мной Данил, - «раскрыть страшную тайну золота хребта Сетте-Дабан!»
Стоял июль - самый разгар лета. Горы были подернуты дымкой дальних пожаров. Жара и сушь стояли так долго, что, казалось, этому уже не будет конца. В широкой до-лине реки Саккырыр нигде не было видно воды.
Наша машина то легко бежала по песчано-галечным косам, то буквально «перешаги-вала»  через каждый камень в нагромождениях валунов на перекатах. Так, выбирая дорогу среди валунно-галечного моря, мы двигались вниз по руслу реки, пытаясь хоть где-нибудь найти воду, чтобы остановиться на ночевку.
Уже начинали сгущаться сумерки белой ночи, когда посередине русла мы наткну-лись на глубокую яму, на дне которой была видна небольшая лужица с чистой проточной водой.
- Все! Тут делаем стоянку! – закричал Бабич.
Я оглядел широкое русло реки: и в русле палатку ставить нельзя, и на террасе не хо-чется - до воды далеко.
- Что ж, давай попьем чайку, осмотримся, - предложил я.
Быстро собрали паводковый хворост. Костерок немного дымнув, затрещал, заиграл пламенем, над ним повесили чайник с водой. Вскоре вода в нем закипела, подняла пузы-ристую водяную шапку, перелившуюся через край и сбившую пламя костра.
Поварёнок снял чайник, сыпнул в него жменю индийского чая, и когда заварка села на дно, разлил по кружкам ароматный красно-коричневый напиток.
За чаем и сигареткой мы расслабились, разговорились. Я все поглядывал на дальнюю террасу реки, возвышающуюся метров на пять над поймой. «Далеко от воды, - размышлял я. – Но и в русле ставить лагерь нельзя».
- Ну что, начнем палатку ставить? – спросил Бабич.
Он нетерпеливо глянул на меня, не понимая: чего я тяну. Он бы сам сейчас распоря-дился, все дружно начали бы делать свое дело, и через пол часа лагерь был бы готов, но… Субординация! – черт её дери! Я видел это и сказал:
- Десять лет назад работали мы на севере хребта Сетте-Дабан. Жара была, такая же, как сейчас, - дождя прямо не могли дождаться. О большой воде и забыли уже. И вот од-нажды поставили палатки в самой пойме реки.
На небе – ни облачка! Спим, как младенцы! А где-то далеко, в верховьях той реки, прошел дождь. И проснулся я оттого, что мой надувной матрас, на котором я лежал в спальном мешке, вдруг… поплыл, кружа в палатке! Когда  я выбрался из спальника – я уже чуть не по колено был в воде. Похватал в охапку ружье, спецовку, сапоги, вьючный ящик с геологическими картами и потащил все это из палатки на террасу. Когда вернулся за остальным – в палатке просто текла река.
Вокруг – темнота, суматоха! Все тащут вещи  из реки на террасу, девчонки пищат, орут! Только когда поняли, что все обошлось, что все спаслись и всё спасли, стояли мок-рые, замерзшие и счастливые, глядя, как в бушующем потоке остался только наш везде-ход, и как к нему прибивает одно дерево за другим, как у вездехода образуется завал из лиственниц и никто не знает теперь: устоит наш вездеход АТЛ-5 или унесет его река и похоронит где-нибудь под галечником в русле. А там - все наши вещи и продукты на месяц работы!
- Так вот, -  говорю я. - Может, не будем рисковать и поставим палатку на террасе?
- И что? За двести метров за водой ходить будем? – возмущенно спрашивает Бабич. – Нам всего одну ночь переночевать! Федорыч! - обращается он к Мехоношину. - Вы не первый год в полях, что скажете?
- Не знаю, - нерешительно отвечает тот. – Мы, бывало, и в русле реки останавлива-лись, когда хорошая погода стояла. Хотя, случалось и топило нас. Как-то делали съемку вдоль долины реки Аллах-Юнь, - а долина широкая, вы же знаете, несколько километров шириной, - поставили палатку на тальниковом острове в пойме реки, ну а ночью понемногу начал дождь накрапывать. Среди ночи просыпаюсь от какого-то шума, смотрю - студенты на корточках в палатке сидят. Спрашиваю:
- А вы чего не спите?
- Вам хорошо, - говорят, - на надувных матрасах. А у нас матрасов нету, а в палатке вода стоит!
Потрогал я рукой – сыро! Выбираюсь из спального мешка, выхожу из палатки, а во-круг нас – вода бушует! И умные наши лошади ушли с нашего острова на высокий берег реки. Представляете!? Ну, мы залабазировали вещи на деревьях и, как рассвело, вплавь выбирались оттуда, – смеется он над своими воспоминаниями.
- Ничего смешного! – говорю я.
- Да и я, бывало, попадал в такие передряги, - подхватил разговор Славка Казаренко. - Однажды возвращался с дальнего рейса, - так получилось, что не в паре, а один шел, - а дождь моросил уже второй день, и вода в реках стала уже подниматься. В одном месте, на перекате, думал: проскочу! - Но… вода подхватила машину и, как щепку, понесла по те-чению. – Представляете! Я даже не знал, что мой «Урал» умеет плавать!  Мотор заглох, но… колеса все же зацепились за дно, и он остановился прямо посередине реки. Залез я на крышу кабины,  и сидел там, пока не решился все же вплавь к берегу добираться, потому что вода все прибывала и прибывала.  Думал, машину унесет. Но нет, устояла, родимая! Дождалась, пока вода спадет! Через три дня ее бульдозером вытащили оттуда.
- Небо безоблачное, - сказал Бабич. - Весь день жара стояла. Нечего тут страху наго-нять! Чего нам бояться? Ваших россказней? Да и что это за стоянка, если воды рядом нет? Даже умыться нечем! Ставим палатку тут и все! – и он оглядел нас всех взглядом, не принимающим никаких возражений.
Воцарилось молчание.
Мы с неохотой поглядывали на дальний берег. Никому не хотелось становиться ла-герем вдали от воды. И мне тоже.
- Ладно, - говорю я. - Раз на раз не приходится. А палатку все же давайте поставим на террасе. Воды принесем!
- Здесь ставим палатку! - заявляет Бабич. – Нечего тут выдумывать!
Я понимал, что работать со своими друзьями, которые еще вчера были «командира-ми», а теперь должны слушать твои команды, не просто. Тут всегда нужно поддерживать баланс отношений, чтобы и их не обидеть, и принять свое решение.
- Не стоит, Саня, рисковать, - говорю я. – Давай поставим палатку на террасе.
- Да тебе просто покомандовать хочется! – взрывается Бабич. – Тебе хочется пока-зать нам, что ты тут начальник! Что, как ты скажешь, – так и будет!
Глаза его сверкали, и я видел, что ссора неминуема.
Я смолчал, а Бабич не унимался. Он никак не мог смириться с тем, что нужно уез-жать от воды по прихоти, хоть и начальника, но его друга, с которым он может на правах друга спорить, возмущаться, указывать, что и как нужно делать. Возмущение распирало его, перерастая в откровенную ссору.
- Поехали! – сказал я водителю, поняв бесполезность спора.
Тот послушно запрыгнул в кабину машины, развернулся и поехал к дальнему берегу реки, а мы, кто устало, кто нехотя поплелись вслед за ней искать место для стоянки.

Палатку поставили быстро.
Сходили за водой и привычно устроили свой немудреный ночлег.
Данил, второй сезон работающий со мной в поле во время летних каникул, как за-правский кок, готовил в эмалированном ведре простой и быстрый  “мущинский” ужин - суп из рыбных консервов: когда закипела вода, он бросил в нее промытую пшенную кру-пу и картошку, и через двадцать минут заправил суп банкой рыбных консервов в масле, резаным луком, лавровым листом и черным перцем.
- Все, мужики, суп - готов! – доложил он.
Костер, весело потрескивая, лизал своим пламенем до черна закопченные ведро и чайник, висящие на тагане над костром. От света огня сумерки вокруг сгустились. Каза-лось, наступила настоящая ночь.
Мы помылись, поужинали, выкурили по последней сигаретке.
И вот уже в палатке разложены надувные матрасы, раскинуты спальные мешки.
Все - как всегда.
Палатка была наполнена смолистым ароматом свежесрубленных лиственничных ве-ток. В темноте еще не выгоревшего на солнце палаточного брезента даже комары при-тихли, затаились. Глаза уже слипались. Усталость, обнимая нас, клонила ко сну. Мы за-брались в свои спальные мешки, и только Данил никак не мог угомониться. Он все еще шарился в темноте по кустам вокруг палатки, собирая сухие веточки на утреннюю рас-топку печки (а вдруг пойдет дождь, - как я ему говорил, - и нечем будет растопить печку утром. Что тогда?).
Наконец, все стихло.
Среди ночи меня разбудил какой-то посторонний шум. Прислушавшись, я услышал легкий крап дождя по палатке.
«Ну что ж, - блаженно подумал я. - Можно спокойно спать. Мы - на террасе!»
И тут же уснул.
Дождь шел всю ночь. Как сладко спится под его мерную дробь по брезенту палатки! А когда он усиливался, чувствовалось, как дождь водяной пылью пробивается сквозь па-латочный брезент, и она приятно осыпает лицо. В спальнике - тепло и уютно, и покидать его не надо, - день все равно пропал, - и мы дружно похрапывали в своих спальных меш-ках.
Наконец, Федорыч не выдержал. Он, вероятно, уже отлежал свои «стариковские» бо-ка, поднялся, вышел из палатки, и тут мы услышали его смешливый голос:
- Эй, Бабич! Иди умываться! Вода к тебе сама пришла!
До меня медленно стал доходить смысл его слов. И только тогда, сквозь стук дождя по палатке, я услышал приглушенный шум, от которого мне стало страшно.
«Откуда? Неужели так быстро?» – мгновенно пронеслось у меня в голове.
Словно сговорившись, мы с Бабичем мигом выбрались из своих спальных мешков. И каково было мое удивление, а более всего удивление Бабича, когда, выскочив из палатки, мы увидели несущийся мимо нас могучий поток серой паводковой воды, заполнившей все двухсотметровое русло горной реки!
 Окрестные горы скрывала завеса рваных облаков, сеявших серую дождевую морось. Вода  уже вплотную подходила к нашей палатке, машина колесами стояла в воде, и Слав-ка бегал вокруг по берегу, ища место для выезда на более высокое место.
В мгновение я представил себе: что было бы, если б мы остановились ночевать у во-ды?! Там было самое глубокое место речной долины, и там, на стремнине, сейчас бушева-ли такие стремительные серые волны, что мне стало страшно. Еще вчера звенящая от су-ши тайга обмякла, разомлела. Было видно как в серой мгле на противоположной стороне реки с подмытого берега в воду безмолвно падали лиственничные деревья. Они еще цеп-лялись своими корнями за берег, но вырваться из всепоглощающего потока воды не мог-ли. Река, подмывая берег, жестоко и безжалостно отрывала их от него, и, поглощая, уно-сила прочь. Мимо нас в бушующем потоке воды проносились огромные стволы вековых лиственниц. Из воды торчали лишь их ломаные ветви и оголенные изодранные корни. И я мысленно благодарил Бога, что он вразумил меня поставить палатку здесь, а не там.
- Да-а-а! – посмеиваясь, протянул Бабич. – Мне еще ни разу не приходилось попа-дать в такие ситуации.
- Раз на раз не приходится! - сказал я, и уже не думая о вчерашнем споре, стал искать глазами: куда бы переставить палатку повыше.

1994 г.


Выпьем и пойдем ко мне…


Отработав на золоторудном участке в бассейне реки Саккырыр и набрав кучу руд-ных проб, чтобы раскрыть «страшную тайну золота хребта Сете-Дабан», мы переезжали в верховья реки Тыры для оценки промышленной значимости Тарынского вольфрам-бериллиевого месторождения.
Наш «Урал» прошел сквозь все преграды северного бездорожья. Это был настоящий вездеход на больших резиновых колесах! А Славка Казаренко – просто Бог северного без-дорожья!
Мы уже подъезжали к поселку Нежданинскому, когда «Урал» вдруг «сломался» прямо
на въезде в поселок. Он заглох, уткнувшись бампером в галечный бруствер на берегу ре-ки.
«Вот невезуха! – подумал я. – И что теперь?»
Славка Казаренко, выпрыгнув из кабины, оббежал вокруг машины, заглянул под нее, затем открыл капот, покопался в движке. Попробовал завести мотор, но тот не заводился, и Славка обреченно захлопнул крышку капота. Он подошел ко мне и с довольно мрачным видом сказал:
- Ну всё, шеф, машине - каюк! Похоже, полетели клапана и вкладыши. Надо идти сдаваться. В поселке есть гараж, мехцех, я там всех знаю. Пойду, поспрашиваю, что мож-но сделать.
И он ушел, а мы остались на берегу реки у незнакомого поселка.
Я, конечно, знал, что поселок Нежданинский – это поселок геологов-разведчиков  и золотодобытчиков, что работают здесь самые классные специалисты нашей экспедиции, но я не знал их лично. Только понаслышке знал их фамилии – главный геолог Скобелев, начальник рудника Филиппов, старший геолог Рудольф Степанов. Знал также, что при разведке месторождения здесь каждый год дают тонну золота. Вот и все!
Через пол часа вернулся Славка. Он радостно сообщил мне, что за ящик тушенки нам быстренько починят машину. Я выделил ему из наших запасов ящик тушенки. Славка сказал, что потихонечку попробует доехать до мехцеха, долго заводил мотор, - но завёл! - и мы тронулись. «Урал» медленно, почти пешком, двигался по улицам поселка, пока не остановился у какого-то дома.
- Постоим здесь, - сказал мне Славка. – Когда в мехцехе освободится место – нас по-ставят туда на ремонт.
«Делать нечего, надо ждать», - подумал я.
- Пойдем, перекусим, - предложил Славка. - У меня тут есть одна знакомая.
- Неудобно как-то, - говорю я. – Мы что, пойдем к ней такой толпой?
- Зайдем сейчас в магазин, купим чего-нибудь, да и пойдем, погостим, - запросто за-явил Славка. – Она приглашала. Ждет! Бери, шеф, пару «пузырей» да конфет и пойдем. А там – теплица, огурчики, помидорчики, зелень…
«Ладно, чего ломаться! – подумал я и согласился. - Перекусим -  да и поедем! Что тут такого?»
Когда мы зашли в поселковый магазин, я был просто ошарашен… Там стояли моло-дые красивые женщины, речь текла звонким ручейком, словно журчала, и они не говори-ли ни слова по-русски! Мне показалось, я попал на Украину. Сердце радостно застучало в груди: «Боже мой! Хохлушечки!»
- Що тоби, серденько? – улыбаясь, спросила меня круглолицая, пышногрудая про-давщица.
Я взял, как сказал Славка, пару «пузырей» и конфет, и мы пошли в гости.
Когда мы вошли в дом, я не мог поверить своим глазам: стол там был накрыт, как на свадьбу! На нем уже стояли водка, соленые огурчики, капуста, нарезанное сало толщиной в четыре пальца, жаркое из свинины, салаты и еще много чего, что могут сделать женщи-ны к столу.
«Туда ли мы попали?» - подумал я, вопросительно глядя на Славку.
- Проходите, проходите! – посмеиваясь, сказал он, подталкивая нас в дом.
Нас встречала молодая, восхитительно красивая хозяйка дома в цветастом платье из японского шелка. Оно туго обтягивало ее шикарную фигуру, от которой с трудом прихо-дилось отводить взгляд. Хозяйка, кланяясь нам, приглашала к столу, а я чувствовал себя каким-то дикарем, пришедшим «на свадьбу» в сапогах-болотниках, в потертой геологиче-ской спецовке цвета «хаки» и с большим охотничьим ножом, висящим в ножнах на поясе.
Сапоги мы сняли у порога и, чувствуя себя не в своей тарелке, прошли в дом. Там, накрывая стол, порхали еще две красивюлечки, глядя на которых я засомневался в реаль-ности происходящего: «Нас что, действительно хотят просто угостить или тут какое-то событие собирались отмечать, и мы нагрянули?!» Я пребывал в мучительном сомнении. Настроение было мрачное. Мне все это не нравилось и хотелось только, чтобы это поско-рее закончилось.
Хозяйка дома представила нам своих подруг нарядных, накрашенных, надушенных молодиц:
- Це - Галюня, - показала она ручкой на чернявую молодицу лет тридцати пяти. Она была зеленоглазая, белолицая, с яркими чувственными губами и роскошным телом. – А це – Людмила, Люся! - и перед нами в шутливом реверансе раскланялась улыбающаяся блондинка. – Ну а меня Оксаной зовут.
Ее подружки откровенно и оценивающе разглядывали нас. Мое мрачное настроение стало понемногу светлеть.
Хозяйка пригласила нас к столу.
- Сидайтэ, хлопци! Мэд, горилку - що пыть будэтэ? – ласково спросила она.
- Всё! – за всех ответил Фёдорыч, и мы уселись за стол рядом с улыбающимися кра-савицами, прямо в своих геологических спецовках и с огромными ножами на поясе.
Рядом со мной присела чернявая, пышненькая Галюня. К Бабичу подсела полногру-дая блондинка Люся. Федорыч с моим сыном уселись поближе к телевизору и заворожено уставились в экран.
Славка сидел рядом с хозяйкой и по тому, с какой нежностью она смотрела на него, как ухаживала за ним, я понял: он здесь дорогой гость, только ради него, наверное, здесь и стол накрыт, и мы приглашены, и девчонки, чтобы нас развлечь (или отвлечь?).
- Налывайтэ, хлопци! – сказала хозяйка.
Она встала, держа полную рюмку в руке, и предложила выпить за мужчин, которые делают женщину рядом с собой счастливой.
Мы дружно выпили и набросились на домашнюю еду. Она была такой вкусной! Наверное, оттого, что была приготовлена вот этими женскими ручками, которые мелькали вокруг,  - маленькие, мягенькие, изящные, с красивым маникюром, держащие то вилочку, то рюмочку (и мизинчик в сторону!), и от этих ручек невидимыми лучами исходило женское тепло, доброта, ласка. Это было невероятно! Я почувствовал, как  легкий хмель долетел до моей головы и предложил тост за хозяйку дома и за сидящих здесь дам, рядом с которыми так хорошо, - как в раю!
Когда я выпил и сел закусить, ко мне прижалась плечом сидевшая рядом Галюня. Она потянулась за бутылкой водки на столе, взяла ее и налила мне полную рюмку. Я еще и закусить не успел, а она уже тянулась ко мне со своей рюмочкой, и прижалась ко мне так, чтобы у меня не осталось сомнений, что она моя, что она меня… выбрала!
- Щас выпьем и пойдем ко мне! – прошептала она, а в глазах - такая истома, а душа в глубоком декольте - вся наружу и так восхитительно хороша, что голова кругом!
- Давай выпьем и пойдем ко мне! – горячо шептала она и ручкой подталкивала мне ко рту рюмку с водкой, а сама то прижималась ко мне бедром, то словно невзначай прикасалась грудью к моей руке. Сердце у меня так бухало в груди, что, казалось, все слышат это.
Я знаю, что есть мужики, которые, чем больше выпьют, тем могучей становятся. Но я не из их числа. Я не люблю водку. Меня воротит от этого напитка. Я могу пить эту га-дость, только тут же закусывая. Но Галюня не давала мне этого сделать. Едва я выпивал, она тут же наливала мне снова и приговаривала:
- Давай-давай! Быстренько выпьем и пойдем ко мне! – чокалась со мной и подталки-вала рюмку к моим губам.
Я смеялся над ее настойчивостью и не мог отказать ей. Я пил. И едва я начинал заку-сывать, она снова наливала мне полную рюмку. Я пытался возражать, уверяя ее, что не могу пить так много не закусывая, но она настаивала выпить еще разочек и так горячо многообещающе прижималась ко мне, что я снова не мог отказать ей, и… выпивал оче-редную порцию. От ситуации, в которую я попал, мне было все смешнее и смешнее. Я был молод, весел, счастлив! Она видела это.
Сашка Бабич что-то без конца рассказывал скромно улыбающейся блондинке. Федо-рыч с моим сыном прочно обосновались перед телевизором, где транслировали футбол.
Но тут начались танцы, потому что хозяйка дома поставила пластинку с такими за-жигательными украинскими песнями, что все повскакивали с мест  и пустились в пляс. Геологи в спецовках и с ножами на поясе, женщины в шикарных платьях и с восхититель-ными прическами. Молодые гибкие тела, обнаженные до плеч руки, завораживающие де-кольте с подпрыгивающими в них грудями - все перемешалось в круговороте той вече-ринки. Я помню, что еще спросил у Славки: «Что там у нас с машиной?» У него на коле-нях сидела, нежно обнимая его, разгоряченная хозяйка дома, и его ответ: «Все в порядке, шеф, утром поедем!» - успокоил меня. Я уже не думал, что мы куда-то сейчас должны ехать, мне уже никуда не нужно было ехать, мне было хорошо тут! Рядом были все мои сотрудники. И всем хотелось отдохнуть, попить, повеселиться… Они заслужили это. И когда Галюня снова предложила мне выпить и пойти к ней, я лихо опрокинул в себя чарку и уже готов был ко всем подвигам, на которые меня позовут.
А музыка звучала и звучала. И мы снова танцевали. И Галюня на вид была, как спе-лое сочное яблочко, и в руках была восхитительно гибкая, мягкая, податливая. И когда мы садились за стол отдохнуть, она тут же наливала мне и, прижимаясь, приговаривала:
- Щас выпьем, миленький, и пойдем ко мне! Давай-давай, пей! Выпьем и пойдем ко мне!

…Я открыл глаза и осознал, что смотрю в потолок и лежу не на Галюниной перине.
«Почему такая тишина? Где все?»
Яс трудом поднял тяжелую голову и увидел, что лежу на полу, в спецовке, с огром-ным охотничьим ножом на боку (опять этот нож!). С одной стороны рядом со мной спит мой сын, с другой стороны – Бабич и Мехоношин.
Это успокоило. Все на месте!
В доме тишина, стол убран, словно и не было тут ничего вчера.  Солнце пробивается сквозь тюлевые занавески на окнах. А во рту так гадко!
«Как же вчера всё закончилось?»
Последнее, что я помнил, было раскрасневшееся лицо Галюни с надеждой и ожида-нием в глазах и ее тихий шепот: «Щас выпьем, миленький, и пойдем ко мне!»
И тут я осознал, что просто упился, и никуда не пошел.
«Вот позорник! Что ж, – смеясь, оправдывал я себя, - сама виновата! Нечего было частить!»
А в душе был рад, что ничего не произошло.

Я встал, прокашлялся и «толстым» с перепоя  командирским голосом объявил:
- Подъём!
Все быстренько собрались, умылись, попили предложенного хозяйкой чаю и вышли на улицу.
Наш «Урал» стоял там же, где мы его вчера и оставили.
Славка лихо запрыгнул в кабину, движок мгновенно завелся, и я увидел, как лицо водителя расплывается в хитрющей довольной улыбке.
- Ну что, шеф? – прокричал Славка. – Машина готова! Поехали?
«Вот скотина!» - мысленно выругал я его и, уже не в силах сдержать накативший на меня смех, ответил:
- Поехали!


Друзья познаются в беде



Весна 1978 года.
Все! Дипломный проект написан. Я защищаюсь первым, в понедельник, в девять утра. Сегодня пятница. Впереди два выходных дня. И что, я буду сидеть в Новочеркасске, когда в Новороссийске меня ждет моя любимая девушка?
Прихватив с собой текст дипломного проекта, чтобы за выходные хорошенько под-готовиться к докладу, я мчусь на вокзал, беру билет на ближайший поезд до Новороссий-ска, и вот уже стук колес по рельсам убаюкивает студента.
Езды – всего одна ночь: вечером лег спать, утром проснулся – и ты уже дома.
Красота!
Вот только проезд туда и обратно стоил почти половину студенческой стипендии, и частота поездок домой определялась тогда лишь размером моей повышенной стипендии – 37 рублей!

Два дня пролетели, как один миг: я едва успел взглянуть на родителей, я, кажется, только успел поцеловать любимую девушку – а уже воскресный вечер, уже нужно уез-жать! У меня ЗАЩИТА!
Билет куплен заранее. Я сажусь в вечерний московский поезд, в семь утра он уже будет в Новочеркасске, а там - час езды на автобусе, и к девяти я уже буду в техникуме на защите дипломного проекта.
Родителям я провожать себя не позволил. Моя любимая, скромно поцеловав меня  в щеку, прошептала: «Я буду ждать тебя!»
Поезд тронулся, и я остался один в своем плацкартном купе почти пустого вагона.
Тяжеленный портфель набитый каменными образцами  золотой руды, которые зав-тра я буду показывать комиссии на защите, я сунул в багажный ящик под нижнюю полку. В том же портфеле два дня пролежал и мой дипломный проект. Открыть его - не было ни минуты свободного времени.
Я взял у проводницы постельное белье, застелил свою нижнюю полку и улегся.
Воспоминания любимых губ, любимых глаз, любимых рук… слова любви… легкий стук колес… станция Крымская, Абинская… Я уже засыпал, а вагон все наполнялся и наполнялся. И вот какая-то толстая бабуся лет пятидесяти пяти обратилась ко мне:
- Сыночек, давай поменяемся с тобой полками! Неудобно мне на верхнюю полку лезть. Ну давай поменяемся! Ты ж молоденький, тебе-то что – прыг и там!
Нехотя, я все же собрал свою постель и забросил ее на  верхнюю полку. Как-то не по себе мне было оставлять свой портфель внизу, без присмотра, но бабуся уверяла, что ей ехать всю ночь до Ростова, и я успокоился. Я тоже проснусь к тому времени.
И я тот час уснул.
Ночью, я задыхался от жары в душном, переполненном людьми вагоне, и мне приснился страшный сон. Я видел себя лежащим на верхней полке, видел, как бабуся взя-ла мой портфель и ушла из купе… Я проснулся от ужаса, что меня обворовали, взглянул вниз…
Бабуся мирно спала на моем месте на нижней полке. Я облегченно вздохнул, - и приснится же такое! - перевернулся на другой бок и заснул. Проснулся, когда мы уже проехали Ростов. Бабуси внизу не было. Я спрыгнул с верхней полки, поднял крышку нижнего багажного ящика…
Он был пуст.
Мой портфель с дипломным проектом, который я готорил целых три месяца, и кото-рый должен защищать через два с половиной часа - УКРАЛИ!!!
Я - скромный парень, воспитанный в уважении к старшему поколению и женщи-нам… Но тут меня прорвало… (я словно со стороны видел все это): из этого скромного парня несся сплошной МАТ! Я метался по вагону в поисках бабуси или своего портфеля и видел, что все пассажиры вагона ошалелыми глазами смотрят на меня, а из меня льется… мат! Поток мата!
Боже мой! - я впервые в жизни матерился прилюдно, не стыдясь!!! - и перебрал всех женщин, и старых и молодых…
Проводница и дежурный по поезду пытались меня сначала урезонить, а потом успо-коить, и я успокоился, когда осознал, что это уже абсолютно свершившийся факт. Его нужно просто принять.

Поезд вовремя прибыл в Новочеркасск. Автобус вовремя доставил меня к учебному заведению. Друзья, зная, что я защищаюсь первым, – такова привилегия отличников, – уже развесили графические материалы к защите моего дипломного проекта: геологиче-скую карту рудного поля и самого месторождения, разрезы к ним. Все уже были в аудито-рии… И вот вхожу я…
Улыбка до ушей… Я, как всегда, счастлив, удачлив, весел…
- Привет!
- Привет, Саня! Мы уже развесили твою графику. Через пятнадцать минут защита.
- Защиты, ребята, не будет. У меня дипломный проект свистнули! – смеясь, говорю я.
- Саня, шуточки твои сегодня не уместны.
- Я не шучу.
Тут в аудиторию входит Ирина Андреевна Филиппова - руководитель моего ди-пломного проекта, красивая полногрудая женщина лет сорока, увидев которую в первый раз, я подумал: «Боже мой, какие красивые геологини! Как Богини!» - и сразу влюбился во все, что связано с геологией.
- Так, Снегирь, ты готов?
- Естественно! Только у меня дипломный проект свистнули! – смеясь, говорю я.
- Твои шутки сегодня неуместны! – строго говорит она. – В конце концов, уже надо бы стать серьезным.
- Ирина Андреевна, я не шучу. Сегодня ночью, в поезде, какая-то бабуся, попросив меня поменяться с ней полками, сперла у меня портфель, в котором лежал дипломный проект и образцы руды. Так что защищаться мне не с чем.
Я увидел ее округлившиеся глаза. Моя улыбка показалась мне дурацкой, и я сделал серьезный вид. С ним она и повела меня к директору техникума.
 Тот, выслушав мои объяснения, сказал:
- Да, приятель, у тебя уже был один промах, - помнишь? – с практики опоздал на два месяца, вернувшись, устроил пьянство в студенческом общежитии, нахамил секретарю комсомольской организации….
Да, я помнил тот случай. Моя геологическая практика в Якутии должна была закон-читься 30 августа, но вертолет прилетел за нами лишь в конце октября. Мороз под трид-цать, начальник партии выдал студентам зимние ватные фуфайки, шапки, валенки, в ко-торых я и полетел в начале ноября из заснеженной Якутии домой. В аэропорту Ростова, выйдя из самолета, я увидел зеленые деревья, девушек в легких платьицах, залитый солн-цем город и себя… в зимней шапке, фуфайке и валенках. Фуфайку с шапкой я бросил в аэропорту, натянул брюки поверх валенок и поехал на автобусе к автовокзалу. Как, по-смеиваясь, косились девушки в автобусе на кудрявого длинноволосого парня в валенках, когда сами они были в летних платьицах и босоножках! Я только улыбался в ответ. Прие-хав в свою общагу в Новочеркасск, я, конечно же, закатил своим друзьям веселую пируш-ку, – геолог с поля вернулся! - и тут на шум веселья в нашу комнату пришли блюстители студенческой нравственности - секретарь комсомольской организации с двумя дружинниками. Секретарь потребовал немедленно прекратить пьянство, записал наши фамилии и пообещал завтра же выселить нас из общежития. Я решил объяснить ему причину нашей студенческой пирушки, но он и слушать не хотел, он принялся разгонять нас. Я – моряк, имеющий четыре боевых похода за три года службы на флоте, смотрел на этого комсомольского вожака в сопровождении двух таких же, как он, восемнадцатилетних пацанов, и во мне все забурлило от возмущения. Я просто вышвырнул его за дверь. Пацаны убежали сами.
На следующий день меня вызвали к директору техникума на разборки. У него в ка-бинете сидел вчерашний комсомолец, насупленный, но очень важный и Ирина Андреевна – секретарь партийной организации техникума. Она была из тех коммунистов, о которых, не стыдясь, можно было  сказать: «Они - ум, честь и совесть нашей эпохи!»
- Я требую объяснений, - строгим голосом сказал директор.
Я объяснил ситуацию.
- Мало того, что ты пропустил два месяца занятий, так ты еще и пьяный дебош в общежитии устроил. В общем, я выселяю тебя из общежития.
- Это все равно, что выгнать меня из техникума – мне нечем платить за съем кварти-ры, - сказал я.
- Тогда я лишу тебя стипендии! – выпалил директор.
- Это – то же самое, - буркнул я.
Я понял, что встрял не на шутку и здорово подвел своих родителей, у которых не было возможности платить за меня.
- Ладно, - сказал я. – Пойду работать. До свидания! – и повернулся к двери.
- Вы что это тут за спектакль устроили? Вы чего сцепились?- вступила в разговор Ирина Андреевна. - Геолог приехал с поля, встретился с друзьями, посидели, поговорили по взрослому, - не дети уже, - и если этот мальчишка, - она глянула на комсомольского вожака, - не мог понять этого, я не позволю вот так разбрасываться моими геологами. Кто же тогда в геологии будет работать? Девчонки? У нас по пять парней на группу, осталь-ные двадцать пять - девчонки, не поступившие в институты и подавшие документы к нам, только чтобы учиться где-нибудь. Я не позволю! – стальным голосом сказала Ирина Ан-дреевна.
Она разволновалась, ее лицо было решительным и строгим, красивая грудь взволно-вано поднималась и опускалась под белой блузкой распахнутого жакета.
- Да он у меня лучший студент, в конце концов! – выпалила она.
Директор попросил меня выйти и подождать за дверью. О чем они там говорили – не знаю, но через минут двадцать Ирина Андреевна вышла из кабинета директора и устало сказала:
- Иди, геолог, учись!

И вот теперь я снова стою перед тем директором, снова виноватый. Так уж получи-лось.
- У тебя есть четыре дня, пока будут идти защиты, - насупив брови, сказал директор. -  Напишешь Дипломный проект – защитишься. Не напишешь – будешь защищаться на следующий год! Все ясно?
Из этого случая я вынес два жизненных урока: первый – никогда и никому не усту-пать свое место в вагоне; второй – спасают тебя люди, от которых ты этого и не ждешь!

Итак, у меня было четыре дня.
Недавно написав Дипломный проект по любимому мною месторождению золота, на котором летом я провел преддипломную геологическую практику, я три дня воспроизво-дил то, что обстоятельно делал три предыдущих месяца. Я писал. Писал - как песню пел! Благо, что графика вся сохранилась: геологические карты, разрезы… - ничего не нужно было перерисовывать. Друзья, с которыми я проводил свои прекрасные студенческие дни, все были заняты своими защитами, своими делами, своими девушками… Я их почти не видел. Многие уже разъехались по домам.
А я писал СВОЙ Дипломный проект!
Какая-то девчонка, на два курса младше, живущая напротив нашей комнаты в об-щежитии, - я и знать ее не знал раньше, - без конца крутилась вокруг меня, приносила ко-фе, мешала, но как-то так появлялась всегда вовремя: когда наступала неясность – вдруг появлялся кофе, когда наступал голод – появлялся плов или жареная картошка с салом.
Я отказаться не мог. Да и есть у меня все равно нечего было. Некогда было даже в магазин сходить.
Двое суток я писал день и ночь. На третий день сгреб исписанные листы в кучу, от-нес их в переплетный цех, заплатил пять рублей, - невиданная цена! - за срочность, - и с переплетенным дипломным проектом помчался в Ростов за рецензией. Рецензент - геолог, кандидат геолого-минералогических наук, бородатый, жизнерадостный, умный, преподававший «Методику поисков и разведки месторождений» в Ростовском университете, увидев меня во второй раз, был немало удивлен.
- Вы что, специализируетесь на написании Дипломных проектов, коллега? – спросил он.
- Угу!
Я рассмеялся и объяснил ему причину моего появления.
- Да Вы уже и все сделанные мною в предыдущей рецензии замечания учли! -  удив-ленно отметил он, просматривая мой дипломный проект. – Была рецензия на «отлично», а теперь не знаю, что и ставить!
- Да уж ставьте что-нибудь! – смеясь, говорю я.

Защиты дипломных проектов уже заканчивались. Я доложил Ирине Андреевне о своей готовности, она доложила директору, и меня поставили на защиту, последним.
Любопытство собрало всех.
На мою защиту пришел весь курс: студенты, преподаватели... Приемная комиссия – кандидаты и доктора наук из Новочеркасского политехнического института, изрядно уставшие за день, дали мне пятнадцать минут на доклад.
Я уже говорил вам – я любил свое месторождение, а, написав о нем дважды, я знал каждое слово своего дипломного проекта. Мне оставалось только рассказать собравшимся о моем месторождении самое интересное, чтобы не разочаровать слушателей.
Не знаю почему, но я рассказывал обо всем с улыбкой. Словно своему другу расска-зывал я собравшимся о найденном нами месторождении, и какой это интересный и пер-спективный объект, и как надо разведать его, и какие запасы золота можно получить по-сле его разведки...
Комиссия была в восторге!
- Молодец! – улыбаясь, сказал профессор Пэк, - Вы, молодой человек, наверное, только и делаете, что защищаете дипломные проекты!?
- Естественно! – отвечаю я с улыбкой до ушей.
Меня окружили студенты, преподаватели, мне пожимали руки, поздравляли… От волнения я не запомнил, чем закончилась защита. Среди толпы в аудитории, я увидел гла-за той девушки, которая три дня приносила мне кофе и кормила меня.
Я подошел к ней.
- Привет! Тебя как зовут?
- Надя.
- Надя! Наденька! Надежда!
Я протянул ей руку, пожал ее мягкую теплую ладошку и уже не отпускал.  Мы гуля-ли по городу, целовались, я смотрел в ее изумрудно зеленые глаза, любовался белой опушкой ее мутно-розовых губ, растворялся в доверчивости ее объятий, пьянел от близо-сти девичьего тела…
А утром мы расстались. Навсегда. Без слов. Словно и не было ничего. А вот всю жизнь забыть не могу.


Прошло семь лет.
Якутия. Якутский гос.университет. Заочное отделение горно-геологического фа-культета.
Я уже начальник геологической партии, но все еще студент-заочник. Последний курс университета. Мы – крутые уже мужики, знающие свое дело и делающие свое серь-езное дело, как мальчишки, бегаем, сдаем преподавателям контрольные и курсовые рабо-ты, радуемся тем сорокапяти дням весенней сессии, когда жизнь возвращает нас в про-шлое - в счастливые студенческие годы. Кого только нет на нашем факультете! Тут и гео-логи, и горняки, и летчики, и экономисты, и бухгалтеры, и гидраши, и биологи… И все хотят стать геологами! И непременно с высшим образованием!
Я привожу свой курсовой проект по разведке золоторудного месторождения, кото-рое мы нашли в прошлом году.
Без всяких комментариев, его тут же забирает у меня мой приятель Кешка, он – снабженец, за ним в очередь становится авиатехник Серега, затем идут бухгалтер Лёха, экономисты, гидраши… В общем, свой курсовой я получаю обратно только перед экзаме-ном.
Защищаюсь я, как обычно, последним, чтобы не портить преподавателям впечатле-ние от проходящих перед ними студентов-заочников. И тут, - надо же, - принципиальный преподаватель попался. Говорит мне:
- Это уже седьмой курсовой проект, который я рассматриваю по этому месторожде-нию! Сменилось только название. Вы у кого его списали?
- Это мое месторождение, - говорю я, - и это мой курсовой, который я написал по нему.
- Вы за кого меня принимаете?! – истерично заорал преподаватель, маленький, ху-дощавый сорокалетний очкарик. Его у нас все недолюбливали, но сорвался он почему-то на мне. – Я не приму у вас этот курсовой проект! Вы его списали! Вот у меня лежит такой же! – и кидает передо мной на стол, слово в слово списанный у меня проект.
Я понял, что это серьезно. Без сдачи курсового меня не допустят к защите диплом-ного проекта. А этому человеку напротив доказывать сейчас что-либо бесполезно.
- Это мой курсовой проект! – твердо говорю я, глядя ему в глаза. Хотя я уже пони-мал, что очкарик не сдастся. В его глазах светилось торжество власти, которую он сейчас имел надо мной. Экзаменационная сессия заканчивалась через два дня, и это был послед-ний курсовой, который мне нужно сдать, чтобы получить допуск к защите дипломного проекта. Не получив отметки о сдаче курсового, защита дипломного проекта автоматиче-ски переносилась на следующий год.
- И как Вы посоветуете мне поступить? – едва сдерживаясь, спрашиваю я, понимая, что в этой схватке победитель все-таки - он!
- Если Вы сами писали этот курсовой, для Вас не составит большого труда написать другой такой же. Вот Вам тема.
Он написал на листе бумаги тему курсового проекта по разведке какого-то россып-ного месторождения, подвинул листок ко мне, встал из-за стола и ушел.
«Вот гад!» Я сидел совершенно опустошенный.

В аудитории вошли мои приятели-однокурсники, окружили меня.
- Ну, как, Саня? Пятерочка?
- Двоечка, - устало говорю я.
- Да не обманывай! Нам-то он за него пятерки и четверки ставил. Давай-давай, пой-дем! Ресторан уже заказан, девчонки ждут, а мы тут…
Я видел их радостные лица, восторженные глаза. Для них уже все закончилось и от предвкушения веселой пирушки улыбки у них уже не сходили с лиц.
- Идите, мужики, идите…Он дал мне два дня и новую тему курсового. Иначе не до-пустит к защите.
- Вот, скотина!
- Ничего, успею, - говорю я.
Ругая преподавателя, они разошлись. Остался со мной в аудитории лишь один мой однокурсник, крупный крепкий парень лет тридцати трех, Серега - горняк-проходчик с Нежданинского рудника. Он был уже в полушубке и норковой шапке, сидел и теребил в руках дорогие кожаные перчатки. Не знаю, чего он тут остался. Курсовой он у меня не списывал, все сам делал. Так чего же он ждет?
Я его не любил, считая его хвастуном и болтуном. О чем бы мы ни заговорили, он всегда встревал в разговор, всегда показывал нам, что он лучше нас знает то, о чем мы го-ворим. Его просто распирала энергия. Он всегда лез во все наши затеи, брался за органи-зацию всех наших студенческих пирушек. Он всегда был при деньгах, ни в чем себе не отказывал, угощал всех только коньяком, девчонок перелюбил всех… И всегда лез ко мне в друзья, всегда крутился возле меня. А я терпеть его не мог. Ну не было во мне столько энергии, как в нем, не было у меня столько денег, чтобы тратить их направо-налево, пока-зывая, что я тут самый крутой, не хотелось мне и спорить с ним, когда он нес какую-нибудь ахинею по поводу своего Нежданинского месторождения, геологию которого я очень хорошо знал.
Я сидел и думал, где бы добыть мне материал по теме разведки россыпей золота. Я уже мысленно перебирал книги в библиотеке, отчеты в фондах Якутского геологического объединения, друзей-геологов в Якутске (может, подскажут чего). Не было у меня знако-мых геологов-россыпников, все знакомые геологи работали на руде. И сам я никогда не занимался россыпями. А сегодня - среда, остались - четверг и пятница максимум до обе-да… Вот встрял!
- Саня, я тут подумал: за два дня ты не успеешь материал собрать, написать текст курсового и вычертить графику. Давай я тебе помогу! Вдвоем дело быстрее пойдет.
Я не мог поверить услышанному. Мои лучшие друзья, с которыми я учился шесть лет, с которыми без умолку мог болтать, с которыми приятно было общаться в учебе и ве-селиться после сдачи экзаменов, которые всегда списывали мои курсовые и контрольные работы (ты же геолог, тебе все проще, - говорили они) – где они теперь? Все разбежались! И вот сидит рядом человек, которого я терпеть не мог, которого всегда сторонился, не зная, как отвязаться от его навязчивой дружбы… И он сейчас предлагает мне помощь!
- Знаю я одного мужика, - говорит Серега, - в старательской артели работает. Пой-дем, позвоним ему, может, узнаем что.
Поборов себя, я согласился.
И Серега помог мне добыть геологические материалы по разведке россыпей. От дальнейшей его помощи я отказался, так как не представлял себе, как можно делать кур-совой вдвоем. Я был бы благодарен ему  уже только за одно его предложение помощи, но он сделал больше - он помог мне найти геологические материалы для курсового проекта. Этот мой сокурсник, которого я считал хвастуном и болтуном, вдруг предстал передо мной нормальным парнем, настоящим мужиком. (Вот уж воистину: любите тех, кто вас любит!). Я впервые с удовольствием пожал его крепкую руку, долго не мог отпустить ее, словно прощения просил за свое отношение к нему. Но ничего не сказал, только скупо поблагодарил его:
- Спасибо, Серега! Не ожидал. Спасибо!
- Да что там, Саня, - словно извиняясь, сказал Сергей, - я всегда готов помочь.
«Странно, помощь приходит вовсе не от тех, от кого ты ее ожидаешь», - подумал я.
Я еще раз крепко пожал его руку и отпустил.
- Пока!

Сутки ушли у меня на написание текста и вычерчивание графики курсового проекта. В пятницу после обеда я уже искал преподавателя по «Методике разведки месторождений». Когда я выложил перед ним курсовой проект, он небрежно полистал текст, развернул листы графики, на которых в долине реки были выделены красным цветом струи золотоносных песков, а поперек них нарисованы шурфовочные и буровые разведочные линии. Он внимательно рассмотрел на разрезах залегание пласта золотоносных песков среди толщи речных отложений, и, не сказав ни слова, поставил в моей зачетке «отлично». Отдал ее мне.
- Надеюсь, я Вас научил кое-чему, - сказал он, когда я уже распахнул дверь аудито-рии, чтобы уйти.
Я остановился, посмотрел на него, мне так хотелось послать его куда-подальше, но в душе уже была пустота.
- Не знаю, - ответил я и закрыл за собой дверь.


Прошло двадцать пять лет.
Прошла целая жизнь! Год 2003.
Одна жизнь закончилась, другая началась. Началась с чемодана с моими стареньки-ми, но любимыми  вещами, с отсутствия денег, квартиры, работы, на которой можно было заработать на нормальную в моем понимании жизнь. Но жизнь надо было начинать. Она уже началась моя вторая жизнь, началась в животике любящей меня женщины. Шел 2002 год.
Несмотря на обещанную мне высокую по тем временам тридцатитысячную зарплату (это одна тысяча долларов!!!), начинать новую жизнь с нуля на чужбине не получалось. Причин было много: и криминальные годы зарождающегося российского капитализма с невиданными требованиями к работе и многомесячными невыплатами зарплат, и бесконечные обещания работодателей, и скрытое или откровенное надувательство… Нет, тебе не дают умереть с голоду – новые капиталисты хорошо знают, сколько надо платить человеку, чтобы ему хватало на хлеб и воду, а вся остальная зарплата «немного задерживается». Сначала ты думаешь, что она у тебя накапливается и спокойно работаешь в надежде получить ее однажды «большим куском». Через несколько месяцев у тебя начинает зарождаться смутное беспокойство, переходящее через полгода в отчаяние и нежелание верить, что тебя все-таки обдурили. Потом ты переболеешь этим, и поймешь, что, да, тебя действительно обдурили - никто и собирался выплачивать тебе всю твою зарплату, и получишь ты ее только через суд и, возможно, только через несколько лет… Потом ты успокоишься и поймешь, что работа, которая не может тебя прокормить – это не то, чем ты должен сейчас заниматься. Работу нужно менять!
Я поблагодарил своего шефа, бывшего секретаря областной партийной организации, за работу с ним (милейший человек, какие слова говорил, и как искренне говорил! - про-сто заражал тебя верой в то, что «мы» несмотря ни на какие происки тех, кто нам мешает, построим новое «наше», капиталистическое уже, общество. Только слова: «а потом с вами и расплатимся», - нужно было додумывать самому).
Когда я забирал свои документы из его горно-геологической компании, кадровичка – синеокая, полнеющая, но все еще очень красивая женщина, сказала мне:
- Какой Вы молодец! Вы первый осмелились уйти, так и не получив зарплаты. А мы все боимся, ждем, надеемся… А я уже понимаю, что надеяться не на что.
- Ну, Вам-то он, наверное, заплатит, - сказал я. - Вы ведь с ним еще в обкоме столько лет вместе работали.
- Увы! Я теперь у него не в фаворе. Теперь он вместо меня вон какую секретаршу взял.
Да, от нашей секретарши, или как ее у нас называли - «офис-менеджер», глаз было оторвать невозможно. Ведь создает же Бог такое, что куда ни посмотри – само совершен-ство! Хоть это в жизни радует, что есть такая красота на свете.
Прощаясь со мной, шеф со словами сожаления о том, что я ухожу, раскрыл свой бу-мажник, дал мне стодолларовую купюру:
- Извини, - говорит, - рублей нету.
- Спасибо и на этом, господин Рогальников, - сказал я. – Остальное - считайте моим личным вкладом в дело строительства капитализма.
Не найдя, что сказать, он уставился на меня. Я повернулся и ушел.

Оставлять любимых, потому что так надо, – это было обычным в моей профессии геолога. Выбирая профессию, ты выбираешь и свою жизнь. И женщина, выбирая себе в спутники жизни геолога, должна понимать, что она выбирает себе и образ жизни, соответствующий этой профессии.
Так вот, вся моя жизнь состояла из встреч и разлук. Это было таким же обычным, как то, что день сменяется ночью, а лето зимой.
Не нравится? – меняй профессию!
Я уехал на заработки в старательскую артель, оставив любящую меня женщину на четвертом месяце беременности. Вернулся в Пермь через шесть месяцев снова обману-тый. За полгода работы в старательской артели председатель заплатил мне тысячу долла-ров. И таких, как я, новичков, которых было принято дурить (мы-то об этом не знали), в артели было человек двести пятьдесят  (это половина артели!) Ну что ж, кто-то из капита-листов наших именно так и богател.
И снова поиски работы.
Геологи в самом начале двадцать первого века были еще не востребованы. А на тот мизер бюджетной зарплаты, куда меня приглашали геологические организации Перми, я пойти не мог. Ну не могу я работать за гроши.
Звоню в Якутию друзьям-геологам. В родную экспедицию не обращаюсь, там меня директор уже один раз «кинул». В Якутске предложения были какие-то неопределенные, в Алдане тоже. Вроде и хотят, чтобы я приехал, и должности приличные предлагают, и территории – только изучай и давай золото! Но как только дело доходит до зарплаты, на том разговор и заканчивается. Бюджетники. Зарплата – мизер. И о ней говорят: «Ты начинай - а там будет видно. Госзаказ ведь все равно есть, а значит и зарплата какая-никая будет».
Нет, «какая-нмкакая» меня не устраивает.
А нерюнгринские друзья снова предложили рисковую работу на сезон – в старатель-ской артели.
«Ладно, с чего-то надо начинать! - решил я. – Не пропадем!».

 - Собирайся! – сказал я жене. – Поедем вместе. Снимем квартиру и начнем жить. Жить надо вместе!
- Страшно ехать в «никуда», - говорит Марина. – Да еще с ребенком. Но я за тобой, как дым за трубой полечу!
- Вот и хорошо.  Денег осталось – только на дорогу туда и на съем квартиры на ме-сяц, а там уже первую зарплату получу…
- Поехали! – говорит, а глаза прямо светятся - не наглядишься! Смотрю в них, и от-куда-то приходят ко мне слова: «Як я в очи твои подывывся, там побачив малэсэнькый рай!» Именно так началось наше знакомство с Мариной - с первого взгляда.

Звоню лучшему другу в Нерюнгри, прошу его найти и снять квартиру, чтобы было куда приехать с семьей.
Он стал отговаривать меня, мол, так не делают, приезжай сам, устраивайся, а потом вызывай семью.
Марина покорно ждала моего решения, хотя по мольбе в ее глазах я видел, что одна лишь мысль о предстоящей разлуке для нее невыносима.
Звоню другому другу. Он стал говорить мне, какие это сложности, снять квартиру, и что у него сейчас столько работы, что просто нет времени этим заниматься.
Звоню третьему. Тот честно ответил, что поможет с устройством на работу, но, зна-ешь, - говорит, - наши жены, словно сговорились против тебя, устроили нам тут скандал, чтобы мы тебе не помогали, они не могут простить тебе разрыва с первой женой – их по-другой, и ни видеть, ни знать не хотят твою новую жену.
- Я понимаю их, - горестно сказала Марина. – Я даже не сомневалась, что все будет именно так.
Звоню снова и говорю:
- Приеду седьмого февраля.
- Один?
- Нет. С семьей.
- Наши девчата все против тебя настроены, нам ультиматумы повыставляли, чтобы не помогали тебе…
- Ну, вот и хорошо. Я сам решу свои проблемы. Пока!
 
Пять дней стук колес по рельсам был лучшей мелодией нашего первого семейного путешествия. Мы были одни в купе, и оно было для нас самой лучшей квартирой в дороге. Поезд словно взял заботу о нашем четырехмесячном ребенке – укачивал, убаюкивал его. Пять дней пролетели, как пять мгновений. Марина даже пожалела, что они пролетели так быстро.
- Я бы с тобой ехала и ехала, - сказала она. - Жаль, что у нас такая маленькая страна, а ты говорил, что большая.
Поезд прибывал в шесть утра.
Зима, мороз под сорок. Ветер изо всех сил трепал верхушки деревьев за окном, когда мы подъезжали к городу. «Что ж, - рассуждал я, - такси в Неюнгри никогда не заставляли ждать себя более пяти минут, и места в гостиницах всегда есть – слава Богу не советские времена сейчас! - Вот только денег на гостиницу хватит лишь на три дня».

Поезд прибыл.
Мы тепло оделись, я подхватил наши сумки и двинулся к выходу. Марина с дочкой на руках пошла за мной.
Каково было мое изумление, когда я увидел, что меня встречает с улыбкой до ушей Сашка Никитин - геолог из нашей экспедиции. Он тоже теперь жил в Нерюнгри.
Моих друзей на вокзале не было.
Сашка подхватил мои сумки и потащил их в здание вокзала. Я взял ребенка у Мари-ны, и она молчаливая и смиренная пошла рядом со мной.
- Это что, и все вещи? – удивленно спросил Сашка, когда увидел, что мы подходим к нему.
- Да. Остальное здесь наживем. Знакомься, Саня, это моя жена Марина.
- Очень приятно, - кивнул ей Сашка, а сам все улыбался и улыбался, словно встретил самых дорогих ему людей, и которых просто не мог дождаться, когда же они приедут к нему в гости.
- Ну, что ж, - сказал он, - машина ждет. Грузимся и поехали. Поживете у меня, пока не найдете себе жилье. У меня однокомнатная квартира. А я пока у подруги своей поживу. Она будет только рада.
Сашка не давал нам опомниться. Он уже грузил наши вещи в багажник машины, стоявшей у входа в здание вокзала. Мы сели в машину и поехали.
Я не мог поверить, что все это наяву. Я готов был ко всем трудностям, которые мог-ли ожидать нас, но их просто не оказалось. И кто это сделал? – Сашка Никитин! Боже мой! Я сгорал от стыда перед ним.  Я не заслуживал этой помощи от Сашки. Он был младшим братом Анастасии - жены моего друга Виталия. Приехав в экспедицию намного позже нас, он со свойственной молодости настырностью и равнолюбием, лез в компанию наших друзей, которые относились тогда к нему, увы, не как к равному. Так уж получи-лось, что он всегда оставался младшим, вроде как маленьким. После одного моего неосто-рожного, но откровенного высказывания о нем, которое его сестра тут же передала Сашке, наши ровные дружеские отношения расстроились. Я не сожалел об этом, считая себя ни в чем не виноватым, но почему-то совесть нет-нет да и подсказывала мне, что я был не прав. И именно это чувство вины перед ним, унижало меня и отдаляло от него все дальше и дальше. Мы почти не общались. И вот теперь Сашка помогает мне!
Мне было откровенно стыдно. Что это? Гордыня? Или я просто достаточно повзрос-лел, чтобы понять свою неправоту?
Мы подъехали к красивой девятиэтажке. Сашка привел нас в свою квартиру, уют-ную, хорошо обустроенную, чистую.
- Все в квартире в вашем распоряжении. Располагайтесь, - улыбаясь, сказал он. – А я побежал на работу.
- Спасибо, Саня! – это все, что я смог сказать, хоть и был очень благодарен ему.
Я вышел на лестничную площадку проводить его. И тогда Сашка не сдержался и рассказал мне, что жены моих друзей – то бишь подруги моей первой жены – узнав, что я приезжаю сюда со своей новой семьей, устроили настоящий скандал своим мужьям, когда они решили помочь мне.
- Но Виталиваныч, – ну хитёр, – пригласил меня к себе в гости, Анастасия стол накрыла – брат пришел! Виталя достал бутылочку коньяка. Посидели, поговорили, а когда Настя ушла на кухню, он и предложил мне, - я ведь тоже с женой разошелся, - пустить вас к себе на первое время. На второй бутылочке уговорил, черт красноречивый!
«Ну, Виталиваныч, ну действительно хитёр! - смеялся я про себя. – И дома не поссо-рился, и друга выручил!»
Да, двадцать лет дружбы не прошли бесследно, мы все были уже, как родные, и я мог понять ревнивое и недружелюбное отношение ко мне женской половины нашей дру-жеской компании. Да только теперь мне было все равно. Они не были моими друзьями, он были всего лишь женами моих друзей. С женщинами я вообще никогда не мог дружить. В молодости я был уверен, что мужчину и женщину объединяет только секс или возможность секса, дружить, если это можно называть дружбой, я мог только с женами своих друзей. Они были восхитительно красивы, я любовался их красотой, говорил искренние комплименты (ну не мог я, видя красоту, не восхищаться ею!) и всегда заставлял себя  не думать о них, как о женщинах - они ведь жены моих друзей!
Я крепко пожал Сашке руку, и он ушел.
- Какие у тебя все-таки хорошие друзья, - сказала Марина.

Через пару дней я устроился на работу в старательскую артель, а еще через пару дней Виталиваныч предложил нам пожить в квартире одного его знакомого старателя, ко-торый уехал на полгода на работу в артель.
- Платить нужно только за коммунальные услуги и электроэнергию, - сказал он.
Вот так жизнь на новом месте и началась.

А через полгода в город приехала моя первая жена. Мы встретились с ней у наших прежних общих друзей. Она, разделив по-честному, на нас и детей, былые наши сбереже-ния, отдала мне мою долю.
- Я все еще не могу поверить, что мы теперь – чужие люди, - горько сказала она.
- Может, только теперь мы и стали родными. Теперь нас связывают только род-ственные узы – наши дети.
На эти деньги я купил квартиру. А через год на мой день рождения в ней собрались мои друзья. Все, кроме Сашки Никитина, пришли с женами. Мы с Мариной немного не успели с приготовлением блюд, мне оставалось только доделать плов, и тогда Анастасия пришла на кухню помочь мне.  Она выросла в Таджикистане, и ее «азиатский плов», который она готовила, я всегда расхваливал, восхищаясь ее искуством. Я никогда не думал, что она когда-нибудь войдет в наш дом, будет приветлива с моей женой и даже виду не подаст, что еще недавно она была главной ее «противницей».
Я дожаривал мясо, а Анастасия крупно резала морковь. Она не доверила мне сделать это, сказав, что морковь в азиатский плов нужно резать «правильно»! Затем спросила ме-ня, купил ли я зеру и барбарис для плова и, услышав ответ, осталась довольна. Мы, как в прежние добрые времена, говорили с ней, и я, – как-то к слову пришлось, - рассказал  ей о Марине, как познакомились, как все тяжело начиналось, и как выручил нас ее брат Саш-ка…
- Да, выручил бы, если б не я!
- А ты тут причем?
- Посмотрела я тогда на наших мужиков, как они сникли под натиском своих жен, как не решаются тебе помочь… С квартирами тогда в городе действительно туго было. Все предоплату не менее чем за три месяца требуют. А где у тебя такие деньги? Ну я и го-ворю Витале: «Сашку нашего, что ли, в гости позови. Посидите, по рюмочке чая выпьете, поговорите, глядишь - до чего-нибудь и договоритесь. Он-то в своей квартире почти не живет».
Я представил себе серьезное лицо Виталия,  и как он поправляет очки на носу, и как говорит с Сашкой «за рюмкой чая», вспомнил  улыбающееся лицо Сашки, с которым он встречал нас на вокзале, мое невероятное удивление, стыд и благодарность ему, а затем Виталиванычу… а за всем этим стояла Анастасия…
Я расхохотался!
- Ты чего хохочешь? – спросила она.
- Да так, вспомнилось, - уклончиво ответил я, понимая, что жизнь только что напи-сала еще один мой рассказ под названием «Друзья познаются в беде!»



Маленькая побольше.


Сижу с серьезным, почти мрачным видом за компьютером, пишу отчет о перспекти-вах золотоносности изученной территории. Работаю дома, в своем кабинете. Моя семи-летняя дочь, Маня-Марусечка, ходит в соседней комнате, украдкой заглядывает сквозь матовое стекло в двери кабинета: что там папа делает? В кабинет не заходит – мама запретила мешать папе работать!
А я пребываю в рифее, в полутора миллиардах лет до нашей эры, я пишу о том, как сформировались месторождения золота на территории юго-западной Якутии между реч-кой Чарой и Чаруодой, и в моем представлении территория эта прекрасна, как женщина. Я весь там, я с ней! Я любуюсь ею, я вижу ее и с поверхности и внутри, и внутренняя структура моей территории зачаровывает меня…
И тут я вижу, что в кабинет, не выдержав, тихонечко прокрадывается моя доченька. Подходит ко мне, обнимает:
- Папулечка! Ты у меня такой добрый, такой красивый! – нараспев ласковым голо-сочком произносит она. – Можно я тебя поцелую? – а глаза хитрые-хитрые!
Я еще делаю серьезный вид, но в душе уже хохочу от этой детской хитрости, насла-ждаюсь теплотой и мягкостью ее маленьких ручек. Моей серьезности – как не бывало!
- Папулечка! Ты у меня такой красивюлечка! – поет мне лисичка-хитричка.
Я уже откровенно хохочу и ее же нежным лисичкиным тоном отвечаю:
- Доцюлечка! А ты у меня такая хитрюлечка!
- Ну, ты же знаешь, папа, - переходя на серьезный тон, говорит она, - я без тебя ни минуточки, ни секундочки жить не могу! Ты же у меня самый любимый на свете!
- И я тебя тоже люблю! – её же тоном говорю я. - Сильно-сильно! Крепко-крепко!
- А я тебя - сильнее сильного люблю, и крепче крепкого! – отвечает лисичка, прижи-маясь ко мне щечкой и со всей силы обнимая руками.
- Ты так долго уже работаешь, папа. Может, ты хочешь отдохнуть? Давай съездим в «Солнышко», купим чего-нибудь.
Я смеюсь.
«Солнышко» - это детский магазин в центре нашей станицы. Чего только там нет! Для Марусечки этот магазин – настоящее волшебство! Там есть все, что только детская душа пожелает: и куклы, и краски, и тетрадки, и карандаши, и книжки, и игрушки, и одежда, и столько невероятно красивых и нужных маленьких вещей, что у Маруси просто дух захватывает при виде такого богатства. Для меня в детстве книжный магазин, совме-щенный с канцелярскими товарами, был любимым местом, и отец никогда не отказывал мне, если я хотел там что-нибудь купить. На всем экономились деньги в семье, но если я захотел купить книгу, альбом, карандаши, краски – отец никогда не отказывал.
Я собирался сегодня ехать распечатывать текст написанной главы отчета в соседнем с «Солнышком» магазине и сразу же согласился с Марусей.

Было лето. Теплынь. Доцюлечка надела летний сарафанчик бело-желтого цвета и зо-лотистые босоножки. Попросила маму сделать ей другую прическу: сменить один хвостик на два, и закрепить их желтыми резиночками с белыми цветочками.
- Они так подходят к моему платьицу. Правда, папа? – спросила она меня.
- Конечно! – смеясь, отвечаю я.
Затем она откопала в сундуке в ворохе своих вещей детскую дамскую сумочку, по-вертелась с ней перед зеркалом.
- Ну что, папа, поехали? Дай мне ключи от машины – я заведу! - и помчалась к нашей «Тойоте-Спасио».

В магазин «Солнышко» она вошла этакой маленькой дамой с сумочкой в руке. По-хоже, от вида изобилия товаров на прилавке у нее перехватило дух. Маруся заворожено и молчаливо разглядывала все. Потом она подняла голову и с серьезным видом, как взрос-лая, обратилась к продавщице:
- Дайте мне такое зеркальце, чтобы я смотрелась в него, как принцесса!
Я захохотал. Маня укоризненно посмотрела на меня. Продавщица улыбнулась и вы-ложила перед ней штук пять маленьких зеркал.
- Вот это! – показала Маня пальчиком на зеркальце в желтеньком цветочном ободочке и с ручкой. – Оно мне к лицу.
Я, смеясь, расплатился за зеркальце.
- Папулечка, ты такой необыкновенный! – выдохнула Маруся. – Давай еще купим вот эту точилку, а то у меня карандаши совсем отупели.
Да, такой точилке я в детстве был бы рад, как счастью! Как я мог отказать ей?!
– Давай еще постоим здесь, - ласково говорит она. - Просто так посмотрим!
- Давай!
Я тоже с удовольствием рассматривал богатства этого магазина, вспоминая свое дет-ство.
- Папа! – прошептала Маруся и потянула меня к себе за рубашку. Я наклонился к ней. – Смотри! – она кивнула на малыша рядом с ней. – Он подозрительно похож на свою маму!
Я поднял глаза и посмотрел на молоденькую женщину, которую малыш держал за руку. Удивительно: чем взрослей я становлюсь, тем моложе и красивее становятся жен-щины!
 – Ну ладно, пойдем! Тебе еще главу распечатывать надо, – сказала Маруся и, взяв меня за руку, потащила из магазина, так и не дав мне полюбоваться красотой. - Купи мне еще маленькую пачечку яблочного сока с трубочкой и поехали домой.

- Пап, ну ты не едь так быстро, а то мне неудобно сок пить, - сказала Маня, когда я помчался домой, чтобы снова сесть за работу и вернуться за миллиард лет отсюда к своей любимой женщине - Геологии.
- А ты не пей на ходу! – предложил я, не сбавляя скорость.
- Не на ходу, а на езду! Мы же не пешком идем! – поправила она меня.
Я спорить не стал.

Когда мы вернулись домой, она стала хвастаться своим волшебным зеркальцем, гля-дя в которое она выглядит, как принцесса.
- Посмотрите, какая я красивая!
- Нельзя так хвастаться, доченька! – говорит Ирина. - Скромнее надо быть!
- Хорошо! Посмотрите, какая я скромная!
Ирина, улыбаясь, отложила в сторону свое вышивание, чтобы полюбоваться дочень-кой.
- Ой, мама! – Маня увидела ее вышивание, подбежала, разложила его на диванчике и стала разглаживать ручкой цветочки на вышивке. – Так красиво, как будто это я вышива-ла! А на самом деле – ты!
Я только хохочу, глядя на нее и слушая ее комментарии к окружающей ее жизни.
Маня заворожено смотрела на расшитую ткань, которую мама готовила для наволочки на подушечку, и ее маленькая ручка с длинными красивыми пальчиками скользила по вышивке. Я даже залюбовался изяществом этой ручки.
- Вот вырастешь – и ты будешь так же красиво вышивать! – говорю я.
- А я уже выросла, папа!
- Да нет, ты еще маленькая.
- Но маленькая побольше! – спорила она со мной.
"Маленькой побольше" она стала называть себя в три года и с тех пор между нами идет нескончаемая борьба за право командовать в доме. Я сам не люблю командиров, и терпеть бесконечные распоряжения, хоть и любимой, но маленькой козюльки, не могу. Иногда приходится ставить ее на место, объясняя, что в доме командир тот, кто деньги за-рабатывает. И тогда она, соглашаясь со мной, но не смиряясь, говорит:
- Вот вырасту – я буду командиром в доме! А то раскомандовался тут! Как будто не знает, что я командиров не люблю.
Короче, вся в меня! Я давно понял, что человек рождается уже готовой личностью, с присущими ей характером и склонностями, и они растут вместе с этим маленьким человеком. А окружающий мир – это только почва, куда упало зернышко.
И только я собрался уединиться в своем кабинете и продолжить работу, Маня повер-нулась ко мне.
- Папуся, пока ты не сел работать, давай еще в шахматы поиграем, чемпионат прове-дем! – ласково предложила она. – Я что-то так увлеклась шахматами!
Она в общении со мной выбрала безотказную тактику: говорит ласково, нараспев, так что сердце просто тает от ее слов. Слыша такое – отказать невозможно. Я тут же со-гласился, хоть без конца только и думал об оставленной работе. «Ладно, подождет!» - ре-шил я.
Мы быстренько разложили шахматы на доске, разыграли, кто какими играет, и нача-ли первую партию. После нескольких ходов, Маруся объявила мне мат.
- Папа, надо быть внимательнее, когда играешь с чемпионом мира! – сказала она.
- Не чемпионом мира, а чемпионом НАШЕГО мира. А наш мир – это ты, я и мама.
- Ну, ладно, - вздохнула она, и мы начали вторую партию.
Я стал играть внимательно, вдумчиво и поставил ей мат.
- Ура! – закричал я.
- Тихо! – воскликнула Маня. – Это еще не мат! Я перехожу! Ты ведь знаешь, что ма-леньким девочкам нужно уступать.
- Какая ты маленькая? Ты всегда говоришь, что ты большая!
- Нет, я просто – маленькая побольше.
И она, не дожидаясь моего согласия, тут же расставила фигуры на три хода назад и предложила мне другую комбинацию. Я не люблю играть в поддавашки и, как она ни ста-ралась, я снова поставил ей мат.
- Ну, ладно, счет 1:1 – ничья, - согласилась она. -  Вот кто сейчас выиграет – тот и чемпион нашего мира! Сейчас как поставлю тебе мат – будешь у меня знать! – копируя мою интонацию, говорит доцюлька.
Я отчаянно сражался и… проиграл.
- Вот видишь, папулечка, - утешающее, но гордо сказала она, - я снова подтвердила свой титул чемпиона нашего мира! А наш мир – это ты, я, мама… наш дом… наш курят-ник…
И тут мы с Ириной в один голос завопили:
- Так ты что, стала чемпионом нашего курятника? – и давай хохотать.
Маня, поняв, что ляпнула не то, тут же закричала:
- Тихо! Тихо! Это я пошутила! Вы что, шуток не понимаете?!
- Ну, ладно, чемпион нашего курятника, я пошел работать.
И я, хохоча, удалился.

Щелчок клавишей мышки и дисплей компьютера зажегся, высветив геологическую карту моей территории. Я снова смотрел на нее с высоты и разом видел все: горы, речные долины и россыпи золота в них, разломы земной коры и месторождения золота, породы, слагающие рудовмещающую структуру Угуйского грабена и разломы, ограничивающие грабен. Я любовался всем этим и погружался в многомиллионную глубину веков, создав-ших всю эту необыкновенную красоту глубинного строения Земли.
Но вот до меня донесся дразнящий запах борща. Взглянув на часы, я с удивлением отметил, что минуло два часа, мне никто не мешал, я поработал и вот «вернулся» из про-шлого в настоящее. Вышел из кабинета и увидел, что в холле Маня рисует лежа на ковре. Вокруг нее валялись цветные карандаши, резинка, точилка, изрисованные листы, раскры-тые книжки, так, что и пройти было невозможно. На меня внимания не обращает. Зная ее особенность не видеть и не слышать ничего вокруг, когда она чем-то занята, я переступил через карандаши и книжки и прошел на кухню.
Моя женушка стояла у плиты, на плите раскрытая кастрюля только что сваренного ароматного борща, и глаза Ирины улыбаются мне:
- Солнышко, ты поработал? Ну, садись, сейчас кушать будем! Маня! - позвала она доцюльку, - иди обедать!
 А та ничего не слышит. Она вся в той картине, которую рисует – принц, принцесса и танцующие вокруг них друзья.
Ирина выходит в холл, и я слышу ее голос:
- Какой у тебя бардак тут! Я уже устала с тобой бороться.
- Мамулечка, а ты отдохни! – не отрываясь от рисования, отвечает дочь.
Когда мы уселись за стол, Маня прибежала на кухню, поцеловала маму в щечку и словно пропела:
- Ты у меня такая  красивая! Я так тебя люблю! Я все прибрала, мама, теперь у меня там безбардак.

Сидим, обедаем. Борщ – просто чудо! Прямо как мама моя приготовила! Я ем его, наслаждаясь, молча, и тут слышу:
- А ты знаешь, папа, что подсолнечное масло делают из подсолнечника?
- Знаю.
- А сливочное из чего делают?
- Из сметаны.
- Эх ты, незнайка! Ха-ха-ха! Сливочное масло делают из слив!
- Не из слив, а из сливок! – отвечаю я. – Эх ты, двоечница!
- Я не двоечница, папа! Вот смотри! – и она побежала в свою комнату. Я тут же до-гадался за чем.
Маня прибежала обратно с Почетной грамотой, которую получила за первый класс. Это была ее гордость, ее она непременно показывала всем гостям, приходящим к нам. Меня она просила прочесть ее вслух раз двадцать, и когда мне случалось видеть, что она взяла в руки свою любимую Почетную грамоту, я тут же начинал громко на весь дом де-кларировать: «Награждается ученица первого «г» класса… за высокий уровень техники чтения!». Ей это нравилось. Да, читала она очень хорошо, как мама.
- Вот, смотри, папа! А ты говоришь – я двоечница!
- Ты что, шуток не понимаешь? Это же только говорится так «двоечник», чтобы ука-зать на то, что человек чего-то не знает. Вот ты, например, знаешь, что такое тридцать де-вять и одна вторая?
- Нет, - горестно отвечает Маруся.
- Эх ты, незнайка! – смеясь, говорю я. – Это сороконожка с переломанной ножкой!
Я видел, что ее распирает возмущение, что она чего-то не знает (а знает она много! Энциклопедий кучу перечитала уже. Попробуй сказать ей что-нибудь не то - тут же по-правит, или пришли ей смс и не поставь где-нибудь запятую – придется читать в ее ответ-ном смс нравоучения по грамматике русского языка). Она сидела, пыхтела и думала, что бы такое спросить, чего я не знаю…
- Ладно, не расстраивайся, - стал я утешать ее, - ты же еще маленькая. Тридцать де-вять и одна вторая – это математическая дробь, - и я написал ее на листочке. - Первоклашки это еще не проходили по математике. Скоро узнаешь.
- Нет, папа, я уже - маленькая побольше! И теперь я знаю, что такое «тридцать де-вять и одна вторая»!

Маня пообедала и, пританцовывая и кружа по комнате, звонким голосочком напева-ла:
- Папа, мама, я – дружная семья!
Я шутливо подхватываю песенку:
- Папа, мама, ты – дружная семьты!
- Не семьты, а - семья! – тут же поправляет она меня, не поняв подколку.
- Я же так и говорю: «семьты».
И мы опять спорим.
- Да ты сам подначиваешь ее, - говорит Ирина.
- Я только проявляю скрытые в ней качества характера. И узнаю то себя, то тебя.
- Ну, ладно, - говорит Ирина, и обняв меня, поцеловала в щеку.
- Эй! – спохватилась Маня. – Ну, какая же любовь без меня! Это не любовь, когда кого-то не хватает! – и она, обняв меня и маму, целует нас, а мы ее.
Это и есть Любовь!

Вот так и живем, когда папа-геолог дома. Ведь дома никто не знает, где папа будет работать в ближайшее время: в Арктике на Новой Земле или в Якутии, на Колыме или в Африке… А может быть, останется дома, и его девчонки, узнав эту новость, завопят в один голос:
- Ура-а-а-а!
«Надолго ли хватит этого «Ура!»? – думаю я, и иду работать.

07.10.2011

* * *

- Мама, я так люблю, когда ты меня любишь! - сказала Маня. - Не когда я тебя спра-шиваю "любишь-нет?", а когда ты сама говоришь мне, что любишь меня.


* * *

Март 2013 г.
Маня приходит со школы и, входя в дом, говорит:
- Папа, ты чувствуешь, как из моего портфеля пятёрочками пахнет?


* * *
Встречаю дочь со школы.
Видя, как она тащит тяжеленный портфель третьеклассника, говорю ей:
- Доченька, давай я помогу тебе портфель нести.
- Нет уж! Свои пятёрочки я буду носить сама!

* * *
Играем с Маней в шахматы. Партия в самом разгаре. Я шаг за шагом выстраиваю матовую комбинацию. И вот мне остается сделать последний ход, чтобы затем объявить: "Шах и мат!".
- Папа, берегись мата! - вдруг говорит дочь.
В азарте игры я не обратил на ее замечание никакого внимания и сделал свой по-следний долгожданный ход.
- А мат - вот он! - невозмутимо сказала дочь и протянула мне для пожатия руку.
Я не мог поверить своим глазам! Мне мат? Когда я все же разглядел и осознал, ка-кую комбинацию для меня выстроила она и, сделав свой последний ход, объявила мне: "Шах и мат!" - я захохотал. "Вот коза!"
- А ведь я предупреждала тебя, папа!

* * *
Сижу за компьютером, работаю. Ко мне подходит дочь.
- Папа, одень, пожалуйста, свои очки.
Я одел, посмотрел на нее.
- Ну, и что?
- Да, в очках ты выглядишь немного умнее, чем я думала.




Как медведь собаке жизнь спас

Север хребта Сетте-Дабан, что обрамляет с востока Сибирскую платформу, был сла-вен тем, что медведей там была тьма. Без оружия геолог никуда не мог пойти, даже в туа-лет. Они были повсюду и ничего не боялись. На склонах гор еще лежал снег. Медведи, проснувшись после зимней спячки, спустились в долины рек и буквально заполнили их в поисках скудного пропитания, бродили злые, голодные, готовые сожрать все, что попа-дется им. Даже геолога.
Начальник нашей геологической партии, Александр Ильич Воронцов, был в поселке и ожидал студентов, ежегодно приезжающих в нашу экспедицию на геологическую прак-тику. На ежедневной утренней радиосвязи с полевой базы ему постоянно сообщали, что вокруг бродит столько медведей, что геологу одному страшно даже пойти куда-нибудь. Как же мы в маршруты ходить будем?
Воронцов был немало озабочен безопасностью своих сотрудников. Для защиты от медведей половина геологов имела охотничьи ружья, другая половина - револьверы вре-мен Гражданской войны 1917 года. На одиннадцать человек геологов в партии была толь-ко одна собака Буря, да и то дура.
Воронцов просидел в поселке до середины июня и получил всего трех студентов-практикантов, а это означало, что восемь геологов ежедневно будут работать в горах в одиночку. Ждать дальше не было никакого смысла. И тогда, заказав вертолет,  он пред-принял самые решительные меры, возможные в этой ситуации. Он решил обеспечить каждого геолога собакой!
Купив палку колбасы для приманки и выдав каждому студенту по нескольку вере-вок, они прошлись по поселку и собрали десяток собак, беспечно болтающихся по ули-цам. Это были разномастные барбосы - помесь лаек и дворняг, попался даже один бульте-рьер. То был огромный, черный, лохматый красавец. "С таким - никакие медведи не страшны будут!" - довольно думал Воронцов, глядя на него.
Загрузив собак в вертолет, Воронцов вылетел на базу своей полевой партии прямо в медвежий край - на реку Менкюле. Когда вертолет через два часа примостился на галеч-ной косе, открылась бортовая дверь и встречающие его геологи с удивлением увидели свору собак, выпрыгивающую из вертолета. Потом показалась фетровая шляпа Воронцова и сам он во всей красе - озорной, бородатый и слегка поддатый.
- Ну, теперь вам нечего бояться, ребята! - сказал он геологам. - Берите каждый по барбосу и смело идите в маршрут. Они распугают на вашем пути всех медведей.
Мы так и сделали. Каждый взял себе по собаке. Воронцову остался большой черный бультерьер. Большеголовый, с добрейшими глазами и постоянно высунутым языком, с ко-торого текла слюна, он так и норовил перецеловаться со всеми геологами.
- "Пермяк", - гордо назвал его Воронцов. - Своим цветом он напоминает мне черноту пермских пород Южного Верхоянья.
С ним он и пошел на следующий день в геологический маршрут.
Мы тоже разошлись по своим маршрутам.

Воронцов радостно шел по долине Харыллаха в первый маршрут нового полевого сезона. Пермяк бежал впереди. Светило солнце, комаров еще не было, чирикали птички, сияя желтыми солнышками лепестков цвели подснежники - сон трава. Красота!
Но вот Пермяк увидел впереди себя медведя. Он с лаем бросился к нему, лохматый, черный, с болтающимися от бега большими ушами. Медведь, похоже, был не из пугли-вых. Он смотрел на приближающегося к нему пса, и когда тот подбежал уже метров на двадцать, так рыкнул на него, что пес от неожиданности сел на задницу. И тут медведь бросился на него!
С визгом и ревом Пермяк бросился наутек. Прямо к Воронцову.
Тот едва успел выхватить из кобуры револьвер, а пес уже бросился ему под ноги. Скуля от страха, он метался у Воронцова между ног, пытаясь спрятаться от медведя. Во-ронцов едва удерживался на ногах и никак не мог прицелиться для выстрела...
А медведь вот уже рядом, мчится к нему, готовый наброситься...
И тогда пес душераздирающе завыл, запутался в ногах Воронцова и, наконец, сбил его с ног. Тот упал и, понимая, что медведь сейчас разорвет их обоих, стал палить из ре-вольвера в белый свет - хоть куда!
Когда патроны кончились, он, матерясь на чем свет стоит, едва отбился от скулящего барбоса.
Не веря, что остался жив, Воронцов огляделся вокруг.
Медведя и след простыл!
Он посмотрел на дрожащего озирающегося пса и в сердцах сказал:
- Какая ты скотина! Если бы я на медведя не все патроны истратил - я бы тебя за-стрелил сейчас!

Вот так медведь собаке жизнь спас!

1980 г.


Там даже вороны говорят по-английски!

Зимбабве - это такая страна, где все про "баб". Она находится в Южной Африке. Там бывает зима, живут баобабы, бабуины, ну и, конечно, шоколадные бабы.
И все африканцы говорят там по-английски.
Представляете? Там даже дети малые знают английский язык!
Да что там дети!
Там даже вороны говорят по-английски!
Не верите?
Я сам это слышал!
Стою однажды в саване у дороги, жду после маршрута нашу машину, смотрю - на дереве ворона сидит, и когда она еще издали увидела подъезжающую машину, во все гор-ло закричала:
- Кар!
Меня предупреждала.
И в городе тоже видел, как над улицами летают вороны и кричат:
- Кар! Кар! Кар!
Машины считают, наверное.
Ведь по-английски машина это - "кар".


Кто в доме главный?

Мама уезжала в отпуск.
- И кто же теперь в доме будет главным: папа или доча?
Папа обнимал стоящую на кровати дочь, и она была на 10 см выше его.
- Конечно, ты главная в доме! Ты же выше меня ростом! - сказал папа. - Ты и бу-дешь хозяйкой в доме, будешь кашу варить, меня кормить, порядок в доме наводить...
- Нет, я ещё маленькая! - сказала дочь.
- Какая же ты маленькая? Ты всегда говорила, что ты большая уже!
- Я просто маленькая побольше.
Она вырвалась из папиных рук, спрыгнула с кровати и стала ниже его ростом.
- Видишь?
Папа тут же сел на кровать и снова стал ниже её.
Тогда дочь села на пол и стала ниже папы.
И папа сел на пол, пригнулся и стал ниже её.
Тогда дочь легла на пол.
И папа лёг на пол.
Они прижались к полу и... никто не оказался ниже.
А мама наблюдала за ними и хохотала.
- Вот так и ползайте теперь по полу, - смеясь, сказала она, - и никто не будет глав-ным в доме вместо меня! Заодно и пыль протрете!

18.02.13


Как я открыла свое первое месторождение


Однажды мы с папой пошли в лес погулять. Я надела геологические брюки цвета хаки, куртку, резиновые сапожки, взяла красивый и тяжелый папин геологический моло-ток (я же юный геолог! - у меня и папа, и мама, и старший братик - геологи!), и мы пошли по лесной тропинке к речке.
Была весна. В лесу появились первые подснежники, густо цвели лесные тюльпаны-морозники. Скоро тропинка вывела нас к речке. Там был высокий обрыв, под которым текла речка с чистой горной водой.
- Давай спустимся к речке, - сказала я. - Так хочется водички речной попить.
- Ну, давай! - ответил папа и стал по узенькой крутой тропинке спускаться к речке. Я за ним. Я смелая!
Мы вышли на берег речки, попили с ладоней водички. И тут я заметила, что обрыв к речке состоит из светло-серых слоистых горных пород. Я подошла к ним, постучала по камням геологическим молотком.
- Да это же мергели, папа! - закричала я. - Иди сюда, смотри - это мергели! А ведь из мергелей делают цемент.
- Да, - подтвердил папа.
- Так я же открыла месторождение цемента!
Не знаю, почему он смеялся и был такой радостный. Может потому, что я - юный геолог и открыла свое первое месторождение?

25.03.13