I
Новый девяносто седьмой год был единственным в жизни Антона Новым Годом, встреченным в Новомосковске. Ясно, что так уж вышло по необходимости.
Если в последний день старого года произошёл конфликт между нарочным миром и реальными обстоятельствами, то в первый день нового года проявилось печальное значение этого конфликта. Сначала ребёнок просто был взвинчен, это не имело отношения ни к чему в особенности. Подарками он довольствоваться недолго.
Если Антон хотя бы одним своим терпением помогал бабушке в больнице, то дед, Виктор Захарович, ей не помогал, а делал наоборот своей пьянкой, о которой ей мог рассказать весь дом. А теперь Виктор Захарович решил выставиться в другом качестве. Антон играл подаренной отцом заводной машинкой, и он стал возмущаться, что эта машинка гремит, когда у бабушки голова болит, хотя сама Галина Архиповна про это молчала:
– Дураком надо быть игрушку такую привезть!
Антон сразу сообразил, что бабушка бы сама сказала, если бы машинка ей мешала, в чём убедился, спросив у неё. Это пока было быстро улажено. После, мама сказала Антону про эту же машинку, что он не так её заводит, а он захотел выяснить почему, и мама обнаружила у него придирчивость. На это ребёнок не смог возразить ничем, кроме этой же придирчивости, сам того не заметив. И, наконец, мама показала ему вчерашнее событие в новом свете:
– Вчера всё со своими выдумками придирался, ныл. Одно нытьё у тебя от твоих выдумок!
Осознать услышанное Антону было слишком муторно. Это перечёркивало, можно сказать, весь смысл его жизни, бывший на тот момент. Его нарочный мир, в который он уходил от тяжести и непонятности «настоящего», реального, оказывается, так же создаёт трудности и вызывает нытьё! Доказать пользу нарочного мира Антон опять же не мог и вместо этого ему оставалось продолжать придираться. Это был первый кризис его нарочного мира. С него начался первый период предвестий. [Через четыре года фантастические повести Антона также не принесут пользы в Новом Тысячелетии]
Главный герой этой книги имел предвестия некоего подобия болезни, довольно удлинённые во времени. В течение двух периодов предвестий этой как бы болезни постепенно накапливались драмы, но Антон вовсе не напрямую их преодолевал. Почти всё это время он просто от них увиливал разными способами, приходящими один на смену другому. Делал он это с помощью специфических желаний и отвлекающих зарисовок действительности. А по прошествии двух периодов предвестий у Антона появились болезненные признаки в виде мучительных воспоминаний о драмах, составивших два периода предвестий и изломавших его жизнь.
И ещё одно событие этого новогоднего дня определило длительную черту первого периода предвестий. Когда на кухне Антон, расстроенный и хнычущий, пытался выпытать у мамы, что ей не нравится в нарочном мире, бабушка, лежащая в одной из комнат, выкрикнула ему:
– И не надоело тебе, Антон, ныть-то! Лучше бы учился, а то будешь «двойки» хватать, на второй год останешься, и дразнить тебя будут: «Дядь, достань воробушка»!
При такой ситуации в более старшем возрасте, Антону было бы легче разбить себе нос, чем согласиться с услышанным. Но тогда было… тогда. Бабушка знала о его хороших оценках, в письме призывала «так держать!», и теперь заметила некий резкий перелом. Да и Антон тогда был слабовольным, на такую противную неожиданность он уже решил прореагировать молчанием. Для этого ему было достаточно знать, что бабушкины угрозы всё равно не сбудутся, и он когда-нибудь, но всё-таки вернётся в Москву и восстановит там запущенные отношения с нарочными друзьями из «общежития».
И вот как раз это событие первого дня первого периода предвестий ознаменовало длительную его черту, в виде взаимного недопонимания Антона с бабушкой. Если вначале у бабушки недопонимание выражалось стремлением что-то переделать, а у Антона – консерватизмом, то в дальнейшем это стало наоборот. Пока что, говоря о первом периоде предвестий, мы расскажем о первом варианте, когда Антон думал, что пусть бабушка даже остаётся такой, какая есть, главное, что у него, независимо от неё, будут особенные цели, а та, в свою очередь, предостерегала об Антоне его маму и иногда пыталась его перевоспитывать.
II
И вот, по прошествии некоторого времени, Антон с мамой и с папой вернулся в Москву. Его нарочные друзья окончили ходить в школу смелости на третьей стадии, а затем Антоша облегчённо посоветовал им переезжать в другое место.
После пережитого кризиса нарочного мира он частично перевёл свои интересы на реальный мир и реальных сверстников. Но вот особенности его отношений с реальными детьми были, к сожалению, отрицательными. Под видом дружбы с ними выходило негласное соперничество-подравнивание. Оно заключалось в подспудном выяснении, кто что лучше умеет, кто богаче, у кого лучше семья, кто лучше учится, кто больше знает о чём-то, не относящемся к учёбе, кто лучше играет в какую-то игру, кто смелее, сильнее, у кого лучше здоровье, словом, кто счастливее. Отличие этого от обычной дружбы было в том, что если один полностью доволен дружбой, то другой ей недоволен. Это даже могло быть в форме конфронтации. К категории таких лжедрузей Антона относился самый «близкий» (в кавычках, потому что в пространственном отношении) одноклассник – сосед по парте Алёша Сидоренко. Ещё сюда относился сосед по квартире Кирилл, учащийся уже в восьмом классе, с которым Валентина Викторовна занималась репетиторством. [Кирилл был старше Антона на четыре года, а когда сам Антон стал учиться в восьмом классе, его мама и бабушка стали заниматься репетиторством с Лизой, которая, наоборот, училась в третьем классе!] Также и «свой» телеканал, получивший название «Бакинские комиссары» (не потому что он был азербайджанским и не потому, что на нём проповедовался культ денег, «бакинских», а из-за названия улицы), Антон старался сделать заметным по сравнению с другими.
В связи со всеми этими утяжелениями жизни, ребёнок, вспоминая свой родной микрорайон Москвы, больше возлюбил его и старался оповестить о нём Кирилла, рассказывая его маме о своей малой родине. С другой стороны, Антон был даже весьма недоволен, когда Кириллу удавалось больше него рассказывать о чём-то подобном своём, о месте, откуда переехал, о местах своего летнего отдыха и прочем.
Желание не направить нарочный мир против себя же означало желание не уставать от него, не делать его тяжёлым, нагружая всякими особыми разговорами, планами и поручениями, пересекающимися одно с другим. Исключение составлял только нарочный телеканал «Бакинские комиссары», им Антон по-прежнему занимался как следует, ведь «его» телеканал должен был быть конкурентоспособным, так же, как и сам Антон, участвовать в соперничестве-подравнивании с другими. [Через четыре года происходило нечто в некоторых чертах подобное. Сочинённые Антоном повести не принесли пользы в новом Тысячелетии, и это заметил он сам и отрёкся от них, решил не предпринимать никаких глобальных замыслов, не добившись благополучия в личной жизни].
III
В мае девяносто седьмого года явилось повторение некоего «сюрприза». Валентина Викторовна позвонила в Новомосковск родителям, а на другом конце отец ей сказал, что мать… опять в больнице. Валентина, не зная, придётся ли пережить то же самое, что и при предыдущем нахождении матери в больнице, сразу решила и сказала, что они поедут. С первого взгляда можно подумать, что раз это произошло уже во второй раз, на улице было уже, считай, лето, и Антон проучился бы ещё совсем немного, то он уже был меньше поражён. А вот и не совсем так! Ведь ребёнок ещё рассматривал подарки на день рождения, и именно в этот день бабушке была сделана ещё какая-то операция. Он и так уже порядком охладел к лету, так тут и на тебе: оно должно быть с той же больницей!
А Валентина была возмущена тем, что отец не позвонил ещё перед операцией. то есть перед первой круглой датой Антона – десятилетием. Она, выходит, даже случайно узнала о том, что мать в больнице. Но если бы и было так, как ей было нужно, то как же одноклассники Антоши хотя бы один раз узнали о его дне рождения? И какое бы у него вообще было настроение в день своего десятилетия? Судя по всему, бабушка лежала в больнице уже не так серьёзно, как в прошлый раз, в чём Хибарины убедились, приехав в Новомосковск. Она лежала уже не в хирургическом, а в другом отделении. В связи со всем этим, лето, в понимании Антона, началось для него раньше… и хуже.
Май девяносто седьмого года ребёнку показался месяцем жути. Причём, не такой «жути», которая является синонимом несчастья, а именно жути самой по себе, таинственной жути. Когда Антон с мамой по пути в больницу заходили в лес, бывало, вдруг чернело небо, и сыпался какой-то дождь со снегом. Затем, когда они находились у бабушки в больнице, Антон вдруг почувствовал вкус крови – это было что-то с горлом. Ещё один раз, уже после больницы, Антон предложил маме пойти мимо сельских домов напротив больницы, по асфальтовой дороге, чтобы идти параллельно лесному маршруту нарочного троллейбуса, имеющего конечную остановку при прохождении леса. Асфальтовую дорогу обступили деревья, слева были коттеджи, а справа – неизвестные постройки с торчащими трубами, дорога круто завернула вправо, обогнув постройки. Явилась самая чаща того леса, это было чуть подальше на маршруте «троллейбуса» от самой дальней остановки, до которой Антон на нём доезжал. К сожалению, его маршрут обнаружился сомнительным, Антону показалось, что «троллейбусу» будет трудно пробираться сквозь увиденную им чащу. Вот что он понял от таинственного места.
Но главная майская жуть была тогда, когда Антоша однажды смотрел развлекательную передачу, и по её окончании началась другая, в которой показали какой-то настолько страшный отрывок из фильма, что ребёнок чуть не лишился рассудка, и его стало подташнивать. Он не ожидал такого от данной телепередачи, не предполагал, что к ней может иметь какое-то отношение такая жуть. В названии передачи ничего предупреждающего не было, и время было не позднее – девятый час вечера. Можно сказать, среди бела дня на экран выставили этот ужас. Испуганное состояние ребёнка сохранялось где-то пару часов.
У Антона набирал обороты пессимизм. Тревога начиналась по самым незначительным, ничтожным поводам, часто связанным с физиологией, и Антон не замечал, как и сам делается таким же ничтожным. Например, это бывало, когда в дупле зуба застревал кусок чего-то зернистого, когда прилипала к стенке глотки какая-то шкурка и казалось, что так останется навсегда, а самой частой ситуацией была бессонница. Любой обычный спор для Антона также превращался в трагедию.
И, в то же время, у ребёнка возникло своеобразное отношение к будущему, для него оно имело чёткий рубеж своего начала – 1 января 2000 года. Антон старался замечать приближение такого будущего в настоящий момент, а мешали ему в этом, как видно, вышеуказанные ситуации. Через некоторое время после переступания рубежа будущего он ожидал появления перед ним и роботов, и машины времени, и частных космических аппаратов, и всего прочего, обещанного научной фантастикой. А ведь фантастика – это та же фантазия, но только у взрослых и более пригодная на благо обществу. Антон находил опору для своих ожиданий в уже существующей тогда автоматике у светофоров, стиральных машин и прочего и высказывал всё это маме. И всё-таки у него, путём размышлений, возникла одна верная догадка – о том, что робот не является живым существом, а только похож на него. Антона некоторое время завораживал сам ход времени – смена даты, ход стрелок на часах. [Намечать грядущее Антон стал и через четыре года, но уже не так наивно].
IV
Пора нам раскрыть для читателя значение нарочного друга Антона – Сергея Сергеевича. Прошлым летом он приносил Антону свой фотоальбом, то есть Антон разрисовывал тетрадку картинками. Для пущей убедительности он даже выбросил ту тетрадку, когда выдуманный гость ушёл, чтобы доказать (в том числе самому себе), что фотоальбом унёс с собой Сергей Сергеевич, и он не смотрел его более одного раза. Этим летом Сергей Сергеевич также не обделил Антона новыми сведениями о себе, то есть Антон добавил выдумок о нём. Так у Антона сложился очерк биографии Сергея Сергеевича, который мы изложим для начала.
Приехав в Новомосковск, он сразу поступил на армейскую службу, где ему досталась собака по кличке Дружок, она как подросла, стала злее и была у него в квартире до появления первого ребёнка. Перед Новомосковском он сменил довольно много мест жительства, даже очень много, что редко кому удаётся. В свою армейскую часть он внедрил топографию. Антон тогда не знал названия этой науки, а только представлял её содержание. Сергей Сергеевич также увлекался хроникой Великой Отечественной войны, коснувшейся всех без исключения бабушек и дедушек его и его жены. На службе ходил с металлоискателем в поисках железных осколков гранат или ещё чего-нибудь от той войны. Из обнаруженного делал выводы о том, что в данной местности тогда было и даже кто где стоял и куда двигался. Ему выделили участок Новомосковска и прилегающей территории для его топографической работы. Участок этот был на редкость красивым и обзорным. Оказалось, что его юго-западная граница проходила через ту самую лесную чащу, в которую Антон с мамой впервые зашли в мае, между бывшим пионерским лагерем и показавшимися таинственными кирпичными постройками с трубами. Ещё оказалось, что эти постройки именуются какой-то «Мега-Колой». Говоря о троллейбусном маршруте сквозь лесную глушь, Сергей Сергеевич рассказывал, что, работая, он прорубал для троллейбуса этот дальнейший путь. Ещё, одним поздним предновогодним вечером он ходил рубить ёлку именно в той глуши возле «Мега-Колы», один и безо всякой страховки. Это объяснялось только тем, что территория была им тщательно изучена, и он считал себя её хозяином. В топографический участок сержанта Тарновского ещё входил полностью Цыганский посёлок, являющийся конечной остановкой нарочного троллейбуса при выходе из леса.
Как прошлым, так и этим летом наибольшее место в рассказах Сергея Сергеевича занимал этот посёлок. Для работы в тех местах он был вынужден вступить в контакт с одним цыганским семейством. Сделать это он мог только благодаря служившему с ним солдату цыганского происхождения из этого же посёлка. Просьба к цыганам позвать другие семьи привела к весёлой ночи с лицезрением цыганских плясок и обычаев. Наутро Сергей Сергеевич сказал им, что ещё бы приезжал, если бы не был так занят.
Такая редкая топографическая территория была присвоена Сергею Сергеевичу Тарнов-скому, безусловно, в награду за внедрение в свою воинскую часть изучения топографии. В территорию входили и лес, и овраги, и ручьи, и поля.
Сергей Сергеевич часто посещал и «Мега-Колу», где, по его словам, изготовлялась продукция для профилактория, в основном, лекарственная и минеральная. Всё это было тесно связано с топографией, и Сергей Сергеевич был даже внедрён туда, как пособник производства. Но вдруг получил небольшое отравление, в результате чего покинул службу и сразу же женился. Антон познакомился с ним двадцатипятилетним. Вот такой человек Сергей Сергеевич.
Мы спешим напомнить читателю, что Сергей Сергеевич был не реальным человеком, а вымышленным Антоном нарочным другом. С этой стороны про Сергея Сергеевича следовало бы сказать не «вот такой человек», а «вот такая выдумка Антона». Однако, если разобраться, то человеком Сергей Сергеевич не был только в смысле нереальности, а по человечности, по качествам он был самым настоящим человеком.
Нравились Антону его рассказы о своей топографической территории, их он мог дополнить своими же «географическими открытиями» в виде дальних прогулок с мамой. Так в этом году он открыл путь к маршруту нарочного троллейбуса в обход интерната и «Мега-Колы». В следующем – путь в пятый Богановский микрорайон в обход леса с севера и сам микрорайон. В следующем – Цыганский посёлок, небольшой овраг и межу в нём. В следующем – пеший путь от дома до дачи на расстоянии от автомобильной дороги, через посёлок Малое Колодезное.
Вышло так, что свою выдумку Антон усовершенствовал до того, что она стала лучше него и, главное, он полностью согласился стать ниже своей выдумки. Если в дружбе с реальными людьми, то есть детьми, Антон в этом случае неминуемо бы прибегнул к соперничеству-подравниванию, то здесь, в случае с нарочным другом оно не понадобилось. Разница между двумя видами друзей хорошо видна. В основе дружбы с Сергеем Сергеевичем лежало разделение его взглядов и доверие ему. Хотя, чтобы скрыть черты выдумки, Антон устанавливал кое-какие отличия его от себя, например, сам Антон не любил есть жареную тыкву, но сделал так, что Сергей Сергеевич это любил. Антон придумал способ воздействия Сергея Сергеевича на людей. Дружба с кем-то у него начиналась с необходимости что-то кому-то подметить. Но такое было нечасто, и потому друзей он умел заводить из особенного числа. Спрашивая про их жизнь, он узнавал, есть ли у них такая же истинная дружба, которую он проповедовал, с кем-нибудь ещё. И чем меньше было такой дружбы у другого, тем больше Сергей Сергеевич заверял на себя положиться. Малое количество его друзей было компенсировано его воздействием на них.
Когда у Антона зарождались пространные рассуждения, самые первые, то он их вкладывал в уста Сергея Сергеевича. А после, по привычке, и от себя повторял образ мыслей, ссылаясь на подражание Сергею Сергеевичу.
V
Если бы до двухтысячного года оставалось несколько недель, а не два с половиной года, равно как если бы он уже наступил, Антоша может разочаровался бы, может и нет, но что он сам бы пресёкся в нервозности – это точно. Пока что он, облегчив для себя нарочный мир, выявил мрачность «настоящего». [А через четыре года, спустя значительное время после отречения от повестей у него опять же не было всё гладко из-за поиска пути выхода из жизненного краха без них]. Но всё равно такой пессимизм не мог долго изводить, если бы день его пресечения и начала у Антона «новой жизни» был бы позже, чем на самом деле, то пессимизм наверняка бы надоел ему самому. А так борьба с ним началась после пика нервного истощения второго июля девяносто седьмого года.
Нервное истощение ребёнка обнаружилось ещё ночью. Внимательный читатель уже догадался, отчего именно. Антоша никак не мог уснуть и, разумеется, хотел оповестить маму о своём состоянии. В итоге та отругала его, сказав, что он будит её, когда она три раза засыпала.
– Не жалеешь маму, бессовестный! – от таких слов состояние Антона могло только усугубиться.
Наутро ещё бабушка постаралась объяснить, чем лучше, когда мама выспится.
– Если мама выспится, она тебе быстренько чаю сделает…
Антон не мог полностью понять, кого и как он должен был пожалеть в условиях осознания своей неполноценности.
В течение дня до начала вечера Антон старался отвлечь себя и окружающих от своего мрачного настроения. Дедушка, перед отправлением на дачу, утром смотрел одну «мыльную оперу», так вот Антоша заметил маме про это:
– Хорошо, что я этого не смотрю!.. – он судил по тому, как напряжённо смотрел дедушка.
Ещё, на кухонной стене висел особенный календарь, с обозначением на нём плохих по геомагнитному состоянию дней синим цветом. Среди таких дней был и этот – второго июля. Тут Антон даже решил по-детски сыронизировать:
– Ах, вот в чём дело – сегодня плохой день! Я и смотрю, сегодня все как сонные мухи!
Антон считал ответственным делом поступление в этом году в среднюю школу, в пятый класс. Классы средней школы значительно отличались от начальных классов тем, что по каждому предмету – отдельный учитель с отдельным кабинетом, что верхняя одежда будет висеть не в кабинете, а в общей раздевалке, что классным кабинетом будет один из всего множества, а классным руководителем – один учитель из всего множества. В этой связи, Антон уже не раз репетировал с мамой день первого сентября, повторяя: «Мы подходим к школе, ты помогаешь мне найти мой класс…» – далее множество пунктов. Теперь же он решил и к бабушке обратиться с тем же.
Но избежать нервозности ребёнку всё-таки не удалось. Около четырёх часов вечера из типичного случая – застряло в дупле зуба – начала разворачиваться «трагедия». Мама начала напоминать другой случай, когда он был маленьким и, завизжав, сказал, что болит живот, отчего вызвали «скорую», а это оказалось на нервной почве. Антон никак не хотел этому верить, но и бабушка подтверждала, что такое было. Маме пришла идея пойти с Антоном погулять, но тот в тревоге задержал прогулку. Он начал выяснять: неужели и вправду так плохо устранение у себя плохого? Выходит, он устраняет у себя что-то не то? И тут до него потихоньку начало доходить, насколько страшен этот его пессимизм. Мама объясняла спокойным до безразличия тоном (думая, что так подействует лучше, но ошибаясь), что, оставаясь таким, Антон просто не сможет долго прожить.
Мама начала торопить с выходом на прогулку, уже обулась, а Антон снова как-то попытался задержаться. В ответ на это, мама сначала разулась, стала ждать, когда обуется он. Из своей комнаты вышла бабушка, высказать предостережение, что Антон может уйти один.
– Да пусть идёт! – отмахнулась Валентина.
– Ой, Валь, какая ты!! «Да пусть идёт! Да пусть идёт».
Но разговор был напрасен – Антон не собирался никуда выходить.
Тогда Валентина, наоборот, вышла без Антона.
– Ну, чего-ж ты всё стоишь-то? Видишь, она уже вышла?! – упрекала Антона бабушка, с каким-то шипением в голосе.
– Раз она уже пошла, я её догонять не буду.
– Ну как это «не буду»? Выйди, она ждёт!
Антон вышел из подъезда и, оглядевшись, не увидел мамы. Пришлось вернуться и подождать её. Антон сел в кресло, и бабушка сказала ещё кое-что не очень приятное.
– Я тут из-за вас даже поплакала.
– Когда это?
– Да вот сейчас, вы там чего-то спорили… Не видишь?
– Н-нет.
– Глаза красные – подсказала бабушка, неприятно улыбнувшись.
– Нет.
С мамой Антоша всё же, с горем пополам, но погулял. Затем ещё дедушка вернулся с дачи, но ребёнку пока мало что поднимало настроение, пока он не пообещал маме и сам себе, что с завтрашнего дня начнёт новую жизнь, в которой станет оптимистом.
Антон на полном серьёзе занялся выработкой в себе оптимизма, считая, что свёл счёты со своей нервозностью и начал новую жизнь. Но как это могло удаться прямо сразу? «Следов» от второго июля не могло не остаться. Когда Хибарины уже вернулись в Москву, эти «следы» пару раз проявились. Антон, впав в уже бывалую тревогу, начал требовать у мамы откровенного ответа на вопрос, стал ли он после дня катастрофы, нервного истощения оптимистичнее.
Ребёнок был бы не прочь получать оптимизм от нарочного мира, НО! Он вспомнил, как ему приходилось его для себя облегчать, а это означало, что он тоже порождал подобные проблемы и что он так же, как и реальность не внушит оптимизма. Это равнозначно тому, что он не существует, но с этим Антон смириться совершенно не мог, несмотря ни на какое стремление к оптимизму! Он тогда всеми силами постарался подмечать общность нарочного мира с реальностью, его правдоподобие. Его последний «нарочный» друг Сергей Сергеевич был усовершенствован в этом плане. До этого у ребёнка были по очереди другие такие же вымышленные друзья, сначала – Николай Васильевич Грибок, относящийся к расе грибков, появляющихся на свет из земли, сидя на корточках, затем – Александр Сергеевич Пушкин, живущий в Михайловском, которое Антон считал находящимся не в Псковской области, а под Москвой. Но Грибок и Пушкин были «воплощены» так, что являлись двойниками Антона, когда кто-нибудь из них входил в квартиру, Антон из неё перед этим «выходил», так как с каждым из них он не мог ни перед кем «настоящим» находится одновременно. У Сергея Сергеевича, в отличие от них, было индивидуальное обличие, он же не был «воплощён» прямо в Антона, а когда заходил в квартиру, то «воплощался» в одну мягкую игрушку, и Антон мог вместе с ним одновременно появляться перед мамой и перед всеми остальными и с ним же беседовать. Если же встреча с ним была на улице, то тогда Антон его ни во что не «воплощал», если бы игрушка была взята в сумку, то это бы значило либо что он подойдёт сразу при выходе из квартиры, либо, что Антон с мамой просто кладут в сумку его «монумент», оставленный им на память. Сергей Сергеевич шёл за ними, прячась по канавам и кустам, за счёт своих маленьких размеров, чтобы не поражать прохожих скачущей самой по себе игрушкой. При обдумывании этого Антон наткнулся на противоречия, во-первых, как он мог с маленькими размерами показываться в армии и перед цыганами, а после ухода из армии продавать травы? Во-вторых, Антон и сам бы поразился, если бы вышло полнейшее доказательство его реального существования, либо в виде самой по себе скачущей игрушки, либо в виде прихода незнакомого человека, который представился бы Сергеем Сергеевичем. Антон понимал, что уменьшить своё потрясение при таких ситуациях невозможно, и это его угнетало. И ещё, как средство связи с Сергеем Сергеевичем – рация – может быть невидимой? Ведь если она прозрачная, оттого что стеклянная, то она всё равно должна быть видимой. Все эти противоречия наталкивали на мысль: «Неужели мой, на данный момент, единственный настоящий друг – Сергей Сергеевич, не существует в реальности?!!!».
Ещё Антона стало беспокоить: реален ли его нарочный телеканал «Бакинские комиссары»? Если считать, что он в разряде кабельных, то как на нём мог быть прямой эфир из другого города – Новомосковска? Антон спрашивал у мамы, бывают ли специальные устройства для такой трансляции. Мать говорила, что они бывают, просто из-за того, что так будет лучше Антону и ей.
Как видно, после второго июля к Антону не только не сразу пришёл оптимизм, но и даже вернулся пессимизм, только относящийся не к реальности, а к нарочному миру. Мысль о том, что нарочного мира не существует была поистине страшна, опустошала жизнь… Выход Антон нашёл в усовершенствовании, обработке нарочного мира.
VI
И вот наступил момент, который Антон тщательно репетировал – его поступление в среднюю школу. Разочарование этим моментом, хоть и не сразу, но вскоре его постигло. В самом же начале ничего подобного не предвещалось, когда ещё в конце августа он с мамой сходил в школу и встретил там одноклассника – грузина Нодара Джения со смуглой добродушной бабушкой. Нодар сказал Антону, что сюда уже приходило большинство из их пятого «А» класса, они знакомились со всеми учителями, получали учебники. Антону с Нодаром, хоть они и припозднились, всё это тоже удалось сделать, только познакомились они с одним лишь классным руководителем – Любовью Ильиничной. Когда спускались по лестнице к выходу, Нодар повторял расписание первых учебных дней и тут подзабыл один урок, а Антон напомнил:
– Физкультура!
– О, точно, Антох! – задорно сказал Нодар, и Антону показалось, что тот уже сделался дружелюбнее. Хотя это могло быть и по причине особенного дня, но всё равно Нодар мог встретиться и с кем-нибудь другим, и вероятность улучшения отношений от этой встречи, безусловно, была. Придя домой, мальчик подумал и сказал, что счастлив от получения учебников, и это было подчёркнуто в сравнении с тревогами прошедшего лета, вышедшего таким исковерканным.
Но по прошествии всего нескольких учебных дней, четвёртого сентября, на Антона обрушились сразу все виды трудностей, которые могли быть во всей средней школе. Основным сюрпризом подобного рода явилось уже не резкое возобновление соперничества-подравнивания, а неприспособленность Антона к средней школе.
Сначала, в день четвёртого сентября, Антон в поликлинике сдавал кровь на анализ, а потом сразу пошёл в школу, и ему показалось, что он сдал кровь два раза, один раз – для медицины, а второй – в школе её из него просто так высосали, разумеется, в переносном смысле.
Когда Антоша заходил в столовую, была жуткая давка, и когда он уже мог бы протиснуться, сзади раздался выкрик одной толстой учительницы: «Так, ну-ка пропустите!», – и он немного отпрянул в сторону, но только учительница оказалась в отверстии двери, как сбоку и сзади его моментально начали сдавливать. Он опять постарался пропустить тех, кому так не терпится, но тут сзади раздался другой возглас: «Ну, проходи ты, очкастый!» – после которого Антон получил толчок в спину и настоящей пробкой вылетел из забитой двери, приземлившись на выставленные вперёд руки. Он удивился, что перед ним все расступились – это для того, чтобы он в падении не задел их. Антон поднялся с такой арены и, направившись к местам своего класса, увидел обернувшуюся на него ухмыляющуюся рожу, он подумал, что это тот, кто его толкнул.
Ещё, на уроке истории учительница объясняла, как отмечать конечные разделы тетради, и Антоша, спустя некоторое время, вымолвил:
– А у меня нет тетради, я дома не завёл! – тут на него и напустились.
– Сейчас я побегу в библиотеку покупать тебе тетрадку! Тебя что, этим должен обеспечивать каждый учитель?! Я ведь тебя уже обеспечила доской, мелом, знаниями, – она приставила палец к виску. – Ну, и к кому тогда претензии?
– Ко мне, – осталось сказать Антону, а учительница странно хлопнула ладонями и выставила одну из них в его сторону, сделав вразумительное лицо. Ученик понял, что эти мимика и жест означают, что ему уже всё сказано.
Но дома особый предмет для рассуждения составил не этот последний случай, а случай со входом в столовую. Мама утверждала, что он повёл себя нерешительно, а тот не мог понять, почему так, не должен же он был отпихнуть педагога, а пошедших следом не столько он пропускал, сколько они сами его зажали и протиснулись. Мама опять начала говорить, что раз он перед этим почти вошёл, то и надо было поскорее войти, выкрик учительницы относился к тем, кто был сзади и ещё совсем не входил, в крайнем случае, учительница так бы его не турнула. Антоша даже немного прослезился, доказывая, что не мог знать об этом, ведь он только начал ходить в среднюю школу. Скорее всего, он не был достаточно подготовлен к поступлению в неё из-за того, что не смог доучиться в начальной школе один месяц, в мае, а ведь тогда классный руководитель в начальной школе, наверняка, даже подробно рассказывала о том, что нового будет в средней школе. Мама, под конец, предложила Антону, на случай, если он очень хочет отплатить тому «толкачу» и если запомнил его, испортить ему праздник: когда у него будет выпускной день, и его будет поздравлять директор, подойти к ним и сказать про то, что выпускник когда-то натворил.
Но даже совмещение всех видов трудностей средней школы в один день совсем ничего не означало по сравнению с самой средней школой.
Антон абсолютно не намечал в разговорах и не желал на протяжении средней школы излишних встреч с мамой в школе. Мнение его мамы и бабушки о том, что его так настроил отец, являлось ложным. Со следованием за Антоном по школе матери был связан самый длительный в средней школе конфликт, и вообще это для ребёнка было самое невыносимое условие жизни. Начался этот конфликт еще во втором классе. Началом его послужило нежелание Антона клеймиться из-за своей болезненности, стремление скрывать её по мере возможности, быть в классе наравне со всеми. Обострение такого конфликта явилось в пятом, шестом и седьмом классах. К вышеуказанной причине добавилось желание Антона улучшать «настоящий» мир, делая его похожим на нарочный мир, и соединяя их, таким образом, в одной реальности, кои надежды и были возложены на среднюю школу и своё подрастание. Мамины хождения за ним по школе начались под видом высматривания того, кто его как подвинет, кто как толкнёт, кто как приставать начнёт и вмешательство при этом с его защитой. Это было противоположное желаемому Антоном последствие его жалобы на вход в столовую четвёртого сентября. Это только усугубляло приставание к нему Юли Пеговой и Егора Авдеева, а второе явление, в свою очередь, точно так же обостряло первое.
Юля Пегова, бывшая в начальной школе совсем не такой, советовавшая Антону, с кем не надо дружить, задававшая вопросы о нём и его вещах, вдруг резко изменилась и стала к нему просто придираться. Явление хождение за Хибариным мамы был для Юли просто наилучшей находкой.
– Твоя мамочка к тебе на каждой переменочке ходит!
Тут Антон не выдержал и выпалил начистоту, всё, как есть.
– Да я ей говорил, чтоб она не приходила, сколько ни говорил – она всё равно.
– А ты скажи ей: «Мамочка, пошла ты на х…!»
Когда однажды мама вошла в кабинет с обращением к Юле: «…Мне не нравится твоё поведение!№ - та ни одним мускулом на лице не дрогнула, принимая произошедшее за то, что и требовалось доказать, а основной удар пришёлся по Антону, по его достоинству.
Затем зачастила такая картина: Антон поднимается в кабинет с опозданием, дверь там закрыта, он проходит небольшое расстояние обратно, чтобы набраться большей уверенности и силы для открывания двери; но только лишь он делает обратный путь до лестницы, как сквозь парапет видит появление снизу узнаваемой маминой шапки, а затем и появление мамы наверху. Один раз это закончилось совсем чудовищно, когда она открыла за него дверь в класс.
Но основную и самую обостряющую роль в этом конфликте сыграла всё же не мама, и даже не те из одноклассников, кто, замечая его, бил по больному месту, нет! В основном, свою роль в конфликте сыграла… бабушка! Прежде всего, Галина Архиповна, ни разу не колеблясь в этом вопросе, всегда без причины поддерживала следование Валентины за Антоном по школе. У ребёнка моментально возникла догадка, что именно от неё всё и пошло, что именно она это маме регулярно советовала и насоветовала. Антону оставалось прибегнуть к ничуть не менее категоричному противодействию ей. И тут началось давление на Антона во всех сферах жизни и быта, использование ею своей коронной фразы: «Чего ж тут такого-то!».
Главное недоумение Антона в этом конфликте: в чём, собственно, заключается невыполнимость его просьбы? Ему никто так и не дал на него членораздельного и убедительного ответа. Вместо такого ответа он получал новые препоны. Например, мама при выходе один раз из дома заявила: «Я сейчас пойду скажу и договорюсь с учителями, чтобы не было никакого от меня убегания». Единственное, на что можно было в таком случае надеяться – это на верность учителей принципам педагогики, в которые никак не могла входить дискриминация своих учеников по просьбе их родителей. Хотя мама просто припугнула Антона... И зачем обязательно было придумывать некую специфическую боязнь Антона её приходов: вот, мол, к другим мамы приходят (только намного реже), а они не стыдятся и ничего особенного не происходит. А ведь проще простого было понять, например, что к Алике Мургасовой мама приходит из-за учащейся вместе с ней сестры – Зухры, которая никогда ни с кем, кроме сестры, не говорит, очень слабо учится и исполняет в классе роль прокажённой из-за своих психических особенностей. Или, при похожем случае с Наташей Гуськовой, ей тоже нечего стыдиться, когда у неё есть младший брат, учащийся в этой же школе в первом классе. А так как Антон в этой школе один, без братьев и сестёр, то цель маминых следований за ним по школе могла быть связана только с ним самим. Оставался без ответа вопрос: в чём заключалась сверхъестественность просьбы Антона дать ему шанс стать таким, как все в школе довольно понятным и простым способом – перестав его преследовать? Почему нельзя было вместо всякого запугивания просто выполнить просьбу хотя бы для эксперимента, чтобы через неделю увидеть результат?
VII
Как уже сказано, Антон решил совершенствовать свой нарочный мир, в первую очередь – «свой» телеканал «Бакинские комиссары». И тут по «настоящим» телеканалам зачастили даже в анонсах показывать жуть, наподобие той, на которую ребёнок наткнулся в мае. У Антона теперь, после очередных испугов возникла идея показывать подобную жуть на «своём» телеканале и можно было даже почаще, это поспособствовало бы его хорошей конкуренции с другими телеканалами и обеспечило бы его зрелищность. И необязательно было делать повторение тех фильмов, лучше было иметь нечто своё подобное, создать у телеканала свою таинственность. За время его существования, как посчитал Антон, он пережил многое, и в связи с этим «его» телеканал должен обрести больше мрачной таинственности. А это бы компенсировалось хорошим качеством передач и фильмов других жанров.
Изменение восприятия Антоном своего нарочного мира могло бы быть проверено… третьей вынужденной поездкой в Новомосковск, если бы она продлилась дольше. На этот раз в больнице лежал дедушка, с лёгкими. Но мама сразу отличила эту поездку от аналогичной поездки к бабушке, потому что при их отсутствии в больницу сможет ходить и бабушка, так как она не будет пить спиртное до неспособности встать на ноги. И когда Антоша спросил, не придётся ли ещё один Новый Год встречать там, мама пообещала, что не придётся. Съездили Хибарины всего на два выходных дня, да и то во время осенних каникул. Виктор Захарович, может и для виду, сказал, что не должны были они приезжать, отрываясь от работы и учёбы, а Антон в свою очередь сказал, что сейчас каникулы. Побывали Хибарины и на даче – дед просил заняться там мышеловками. Там уже падал снег. Игорь вдруг начал торопиться, говоря, что в пять часов он уже должен быть на работе. Но поняв, что и так опоздает от прошедшей езды, он всё-таки купил тестю газету с кроссвордом, которую тот хотел. Приехав в Москву, он припозднился часа на три, но каким-то образом отправился на работу.
В школе, да и за всю жизнь у Антона Хибарина не было момента, когда он отказался бы иметь друзей. Но хотеть – дело одно, а мочь – совсем другое. Какой же ещё можно сделать комментарий к тому явлению, что казавшийся в начальной школе другим Егор Авдеев, чаще остальных подходивший к Антону разговаривать и шутить, в средней школе предстал в другом обличии? Шутки над Антоном у него становились всё злее, пока вообще не заменились на издевательства и побои. Бил он Антона, в основном, в лицо, в плечи и «под дых», а также вставлял пинки. Это была одна из двух, так сказать, «тисковых» проблем, наряду с хождением за Антоном мамы. Эти две проблемы напоминали тиски, так как взаимно усугубляли друг друга.
Пожалуй, Антон не очень подружился с классом из-за того, что не имел представления о настоящем первом дне в школе – дне первого сентября для первоклассников. В год его поступления в школу отец долго чинил машину, чтобы отвезти их с мамой на лето в Новомосковск. Соответственно, они слишком поздно оттуда вернулись, и ребёнок оказался не готов к поступлению в школу. Тут получается захватывающая дух логическая цепочка: если бы не авария, из-за которой папа долго не мог ездить на машине, то школьная жизнь Антона была бы просто другой. Антон впервые сел в классной комнате так, что первым его внимание привлёк Егор с его сованием головы под парту, разными сворачиваниями в клубок и задиранием вверх ног. Он не раз делал весёлыми для Антона уроки и посещения столовой. В столовой с ним в этом деле был также Ринат Зарифулин. Когда на уроке в первом классе проходили счёт десятками от одного двухзначного числа до другого, классный руководитель Ирина Яковлевна, говорила всем про кривляющихся Егора с Антоном:
– Давайте не будем просить считать этих двоих.
Наряду с Егором, для Антона быстро выявились и те, кого он посчитал недругами, главным из них был Денис Цоколев. Когда он однажды сказал Антону: «Не дружи с Егором!» – тот совершенно не понял причину этой просьбы и посчитал Дениса плохим товарищем. Видимо, вся суть в том, что до прихода в школу в октябре Антона Егор уже успел некоторым насолить, а его, как новенького, поспешил использовать для противовеса своим врагам. Поэтому-то Дениса на протяжении начальной школы Антон считал своим недругом, ведь тот толкал его в столовой, со словами: "Здесь тебе не комната для смеха!" – и тогда неожиданное и испугавшее Дениса вмешательство Валентины Викторовны вынудило Антона поговорить с ней в отдельном от товарищей месте. В третьем классе ещё и сама мама советовала Антону, что лучше всего в классе общаться с Егором и теми, кто с ним дружит. При переходе в среднюю школу, за счёт равного положения в классе Егор и Денис перестали враждовать. Но тут они, в основном Егор, решили перепроверить своих бывших сторонников на смелость. В результате, Антон был отсеян от дружбы с основной частью класса. Отсюда и развилось желание Егора издеваться над Антоном.
Начинал он с твердения Антону на уроке, что тот курит, что он видел его курящим в туалете; сидя впереди него, клал ему на парту записки, а Антон на них отвечал таким вот образом: "Не курю! Научись писать!", – заметив грамматическую ошибку. Он из-за Егора несколько раз обсчитывался при делении «уголком» и начал беспокоиться, что получит оценку ниже тех, которые получал за время всей учёбы в школе.
На перемене Егор ещё начал сдёргивать с Антона штаны, отнимать портфель и разбрасывать вещи из него, один учебник зашвырнул в кабинет с другим классом, увидев, что там нет учителя, и одна старшеклассница вынесла этот учебник и отпихнула Егора от кабинета. В этих делах Егор был не один. При его дёргании штанов Антона вниз, на Антона ещё что-то рявкнула также обнаглевшая в средней школе Юля Пегова.
– Ты чего, это не я, это Егор с меня сдёрнул! – проговорил Антон.
– А мне всё равно-э!
Учительница русского языка, который должен был начаться, опоздала к уроку, и другая, старшая, ей сказала, что надо было предупредить детей, чтобы так не шумели, на что та ответила только лишь: «А кто же знал, что я опоздаю, интересно!».
Дальше, Егор перешёл на побои и драние Антона за ухо, а Валентина Викторовна никак не могла поверить, что он вдруг так переменился, в такую сторону. Позже, уже стало можно предположить, что Юля Пегова изменилась вслед за Егором из-за того, что стала считать его кем-то навроде своего жениха. И вместе эта «парочка» один раз здорово подставила Антона, вышло будто он обзывал неговорящую, вернее, не желающую ни с кем говорить Зухру Мургасову. На граждановедении они сели сзади Антона, а он – с Зухрой. И Егор через каждую минуту сообщал Антону, что тот – козёл в очках. Всё дело в том, что Зухра тоже носила очки, и Антон, выбрав удобный момент, обернулся и прошептал:
– Разве только я в очках? Чего вы Зухре не говорите, что она – коза в очках?
Юля сразу передала это Зухриной сестре Алике, первоочередной её защитнице, а та стала грозиться Антону, сначала, что скажет об этом его маме, а когда он сказал, что его мама поймёт, что он не просто так, то она уже пригрозила сказать своей маме.
На следующий день, Антон поднялся по лестнице, направился к кабинету и видит: лицом к нему стоит Алика и разговаривает со своей мамой, которая стоит спиной. Увидев его, Алика показала кивком головы. Её мама сразу же начала говорить с лёгким акцентом:
– Ты зачем товарища обзываешь? – от такой неожиданности Антон остолбенел.
– Вчера на граждановедении я слышала, он на неё: «В очках!» – подхлестнула Пегова.
– А ты разве очки не носишь? – продолжала мама сестёр. Антон слегка кивнул головой и без чувств направился в класс. Там он распустил нюни, чем сразу обратил на себя внимание классного руководителя. Любовь Ильинична велела ему успокоиться, и сказала, что это не он обозвал Зухру, а Егор, хотя перед входом в класс досталось именно Антону. И сразу же, на передний план, к доске, выдвинулся Егор. Оказалось, вчера он не только подставил Антона, но и сам решил нашкодить Мургасовым. Любовь Ильинична говорила Егору про то, что качества человека не зависят от его национальности, а в самом конце сказала:
– Вот пускай сегодня твоя мама будет говорить по телефону с мамой Зухры с Аликой по поводу вот этой самой записки!
Антон вспомнил, что вчера, на одном из последующих за граждановедением уроков, на котором не было учителя, его попросили передать Алике записку, на которой снаружи было написано: «Кофе цвета ночи. Песня». Если бы он передал, то вышло бы так, что Егор его вдвойне подставил. Валентина Викторовна узнала о произошедшем, когда Антон был ещё в школе и одевался. Увидев проходящую Любовь Ильиничну, она устремилась следом, но Антон остановил её, сказав, что та уже всё знает. Только дома Антоша смог объяснить своей маме как следует, что к чему и отчего произошло. Алике, в дальнейшем, понравился этот эпизод, и она дразнила Антона плаксой, а также, делая вид объяснения чего-то, тараторила быстро и неразборчиво.
VIII
Запоздалый приход Антона в первый класс где-то в октябре навредил не только качеству, но и количеству его приходов в школу. Ему было посоветовано иногда не приходить в неё, и в среднюю школу это так же перешло, но как об этом мог узнать его аховый класс? Это стало новым поводом для издевательств, в виде дразнения Антона прогульщиком. Когда один раз в классе замещали урок старшеклассники, и один из них, глядя в журнал, увидел, что у Хибарина мало оценок и спросил у него, почему так, тут же поднялись голоса о том, что он прогуливает. Этого мнения, в основном, придерживались девочки – Юля Пегова и Алика Мургасова.
Вдобавок ко всему, Антону не нравилась двуличие Любови Ильиничны, от которой она не улавливала его положения в классе и защищала… Егора, чуть что. Когда Антон просто для виду, что не слишком его боится, хватал его за рукав или за воротник, в этот момент мог раздаться гундосый голос «классной»: "Ан-тон!" – ещё и с потрясыванием пальца. Егор даже мог в этом момент просто крикнуть: «Льбовь Ильишна!» – заставив Антона оглянуться только оттого, что ему противно исполнение такой роли классным руководителем. И она же ничего не заметила, когда Антон был прижат к полу. Антон думал: раз Егор такой ловкач, то он ещё перед началом учёбы задарил Любовь Ильиничну всякими конфетами, а та повела себя продажно.
Антон часто сидел и с Алёшей Сидоренко. После начальной школы их соперничество-подравнивание настолько разразилось, что стало более похоже на вражду, чем на дружбу. Оно, в основном, стало касаться сторонней дружбы, которая, сразу можно понять, была более настоящей. Для Алёши основными претендентами на такую дружбу стали Илья Сиверцев (в начальной школе он сидел ближе всех из мальчиков после Антона от Алёши, напротив Антона через проход) и Дима Есин (позже всех в той же начальной школе поступивший в класс). Усилило соперничество-подравнивание разделение класса на две группы по английскому языку. И Алёше, и Антону был дан шанс лучше ужиться со своей группой. В группе с Алёшей были как раз и Дима, и Илья. Когда у группы Антона учительница легла в больницу, то группы, некоторое время, занимались вместе. Вдруг неожиданно стало решено перевести Антона в другую группу. Когда в его прежней группе проводились замещения (та, первая учительница так и не вернулась, уйдя из школы), и Егор звал Дениса: «Ты в нашей группе!», – Антон спохватился: «Я тоже в вашей!». Оказалось, он забыл, что должен был идти в другую группу. Ещё, у Антона появились индивидуальные занятия с учителями русского языка и литературы, английского языка, граждановедения. Учитель последнего, Михаил Георгиевич, прихватил также и историю с москвоведением и требовал каждую неделю докладов. Всё это для того, чтобы Антону было легче учиться в стороне от распоясавшихся одноклассников.
Новый девяносто восьмой год для Антона от предыдущего не отличался бы ничем, кроме места, если бы не особенные новогодние поездки. Первая была совершена в специальную организацию «Добро» для детей из неблагополучных семей или с отклонениями в развитии, расположенную в центре Москвы. Антон начал ходить в эту организацию ещё до школы, последний раз был там на день рождения.
Что касается второй поездки, то это была экскурсия с классом, поначалу намечавшаяся в зоологический музей, но Любовь Ильинична не проверила, когда он открыт, хотя должна была, и повела класс в закрытый музей. Антон просто хотел ещё посмотреть на класс в другой обстановке. Когда выяснилось, что музей закрыт, Любовь Ильинична направила экскурсию в Кремль. В Кремль зашли через Кутафью башню и там всё время находились на улице. Антоша видел, что кроме местонахождения класса ничего не поменялось. Мама всё так же была с ним, Егор был оживлён, бегал взад-вперёд, бегая, делал ко всему комментарии, делала их и Валентина Викторовна, чего Антону не хотелось, вот таким образом: «Вот так вот… хе-хе…». Любовь Ильинична сказала Егору, что при устроении им беспорядка его можно будет сдать в милицию, а Валентина Викторовна снова усмехнулась: «Вот именно, хе-хе…». Алёше Сидоренко удалась здесь победа над Антоном в соперничестве-подравнивании. Когда, возвращаясь, выходили из метро, он выбежал перед Антоном с мамой вслед за Егором. Валентина Викторовна спросила, понравилось ли в музее, и ответил Егор: «Да, очень» – усмехнувшись, поскольку обещанный музей был закрыт. А вот Алёша промолчал и ясно, что самодовольно.