Торжество. Датчики праздника зашкаливают, на тормоза давить не хочется. Только улыбки шире и смех звонче, чтобы все знали о рождении новой ячейки общества.
Вот он черноволосый, голубоглазый, можно было бы сказать, что он идеал с глянцевой обложки, но нет. Есть в нём изъяны. И родинки на щеке, и выбрит не всегда гладко, и сонный по утрам, даже иногда помятый, если накануне аристократично потягивал шотландский скотч или же по-домашнему на диване пил пиво. Ещё шампанское и вино возможно, но это только в компании с дамой. Даже сегодня он не идеал, как бы он к нему не стремился. Вот воротник замялся, а вот тут рубашка плохо проглажена, и на правой руке край рукава торчит из-под пиджака на миллиметр больше, чем на левой. А всё равно красив. И любим. И важен. И необходим. И нет никого роднее. Таким она его любит и, кажется, что любила всегда и что готова любить, пока не сгорит солнце (вечного всё равно ничего не бывает, а солнце когда-нибудь сгорит). Она любит его любым.
На ней белое шёлковое платье, обшитое сверху кружевом, не в пол, а по колено (потому что не как все), и так пикантно обтягивает точёную талию. А ещё кажется, что оно сейчас упадёт вниз, оборвутся тонкие лямки, и обнажатся костлявые плечи, спина, где виден каждый позвонок, рёбра, тонкий уязвимый живот, еле заметная грудь, но идеальные бёдра и дальше вниз к худощавым лодыжкам и стопам. Но это кажется. Ей кажется, потому что ради этого она и выбрала такое платье, чтобы подразнить его и неравнодушных к ней гостей. А ему кажется так, потому что в своих фантазиях он это видит, он этого хочет, и ему еле удаётся скрыть, что в штанах становится тесно.
И мамы плачут от счастья, и отцы, скупо пожав друг другу руки, в глубине души пустили-таки слезу. И его друзья шутливо отзываются: «Остепенился всё-таки! Неужели!», и её подруги, поглаживая по плечу, шепчут: «Красивый…замечательный. Береги его». И дальние родственники танцуют брудершафты с водкой, крича «Горько, молодые!». А он смотрит на неё влюблёнными глазами, как смотрят на своих детей, правда, тайком заглядывает в декольте и аккуратно своими длинными пальцами прикасается к обнажённому колену любимой женщины. И у неё всё тело висит на рёбрах, что-то лёгкое, неуловимое вот-вот надорвётся под сердцем, и лёгкие грохнут в низ живота, где трепещет дрожь. Жених и невеста. Нет, уже муж и жена. Но это формально. На самом-то деле муж и невеста: он старше, но не намного, а она слишком юна для бремени жены, вечная невеста своего красивого, влюблённого, но безумно скромного мужа. Слишком вежлив, чтобы быть лучше всех и слишком безупречен, чтобы им не быть.
Молодые, любимые друг другом и беззаботные, как будто знающие, что впереди небо, которое им снилось в общих снах. И всё это ужасное торжество ни к чему. Они были согласны расписаться по-тихому и тут же уехать как можно дальше, лучше на остров, где они остались бы наедине с высоким недосягаемым небом, которое нависает всегда над водой, и шумом океана, где она бегала бы босиком, заходила бы по колено в воду и выбегала обратно на берег с криками: «Холодная! Холодная!». И тут бы он её брал на руки и словно Нептун красиво входил бы в залив. Они бы заплывали за буйки (ведь правила для того, чтобы их нарушать), а потом она умоляла бы его задержаться в воде почти у самого берега, чтобы повиснув на его спине и обхватив ногами торс, почувствовать себя маленькой девочкой, которую родители привезли в Туапсе. Тогда море случилось впервые. И ей так хотелось, чтобы папа катал её на своей сильной спине в море, как кит, но папа был слишком суров и строг, наверное, даже занят собой. А потом папы и вовсе не было в жизни, он оставил её, бросил, предал, ушёл, и теперь она искала в муже не только любовь мужчины, но и отеческую любовь. Как девочка, которую недолюбили в детстве, она волчонком заглядывала ему в глаза и вместо «любимый» или «дорогой» очень часто хотелось произнести «папа». Будто бы это заглушило её боль, обратись она к нему так.
Но торжество было. И гости были. И датчики шалили. И алкоголь лился рекой. И такая стандартная свадьба, от которой им хотелось скрыться, но они не могли – нужно было порадовать родственников и громко подчеркнуть, мол, всё хорошо у нас, больше не спрашивайте ни о чём. Радовало, что вопрос о создании семьи больше никогда не возникнет в глазах удивлённых близких. По крайней мере, эти два человека надеются и верят, что никогда.
-А помнишь, помнишь, как ты бежал за мной, чтобы угостить мороженым, было жарко, оно растаяло и текло у тебя по рукам. А я потом целовала твои руки, твои сладкие руки. Боже, как ты прекрасен. Боже, я заслужила? – тараторит она, заливаясь смехом звонче колоколов церкви, где их венчали. Правда, это они так решили, что их венчали. К чему все эти обряды, обеты и прочие уловки, заставляющие людей держаться вместе по обязательству. Ведь можно держаться вместе просто так.
Он поправляет её локон и нежно целует в мягкие губы, а потом они улыбаются и смотрят друг другу в глаза. Так искренне, так откровенно, так восторженно, что всё это торжество превращается в фальшивую смесь алкоголя, еды, слишком весёлых людей, неспособных разделить их счастья, неспособных принять их право на этот союз. Всё слишком наигранно. Все гости слишком пьяны и веселы, чтобы действительно их понять. Все, кроме женщины, сыгравшей в решающую игру с невестой пару лет назад.
Она видела этот силуэт много раз через его плечо, она видела её зелёные глаза, полные тихой радости, но полного отчаяния. Она знала, что эта женщина единственная, ради кого она и в огонь, и в воду. Она знала их общую тайну, рассказанную самому богу, когда в Иерусалиме они просили прощения, стоя на коленях. Они просили прощения за свою чистую непорочную любовь, которая связывала их долгие-долгие годы и была облачена в тень дружбы. Слишком близкой и тесной дружбы для всех. И слишком горячей и дурманящей любви для них обеих. Что ими двигало? Риск. Запрет. Потребность доказать миру то, что можно любить человека независимо от того, кто он. Достаточно, что человек является человеком.
И чужие взгляды, и осуждение, порицание, круги ада, слёзы, разбитые колени (не нужно было прыгать с подоконника второго этажа), алкогольное опьянение до тошноты, боль от того, что любишь человека, но просто не можешь быть вместе. Без объяснения причин. Просто так. Просто потому, что общество диктует правила, которые ты почему-то не можешь нарушить. Потому что репутация под угрозой. Да почему же так? Почему мы платим за любовь, за свободное благо, скрытое ото всех?
Скажи, ты же помнишь все наши страны? Ты же помнишь дни, когда все люди мира исчезали, и только мы оставались вдвоём, чтобы не скрывать то, что невозможно было скрывать долгие годы. Скажи, ты же помнишь, как я целовала тебя в шею? А как ты аккуратно обнимала меня за обгоревшие плечи? Скажи мне, что помнишь, как мы воровали апельсины на азиатских рынках и круассаны в пекарнях европейских городов? Не потому, что у нас не было денег. Просто потому, что нам было весело. Скажи мне, что помнишь меня полуживую, но счастливую в лунном свете на белоснежной простыне. Я же кричу тебе: скажи, что помнишь всё это, скажи!
А я всё ещё люблю тебя. Я столько раз любила... боже, столько раз... но лишь единожды знала, что любовь равносильна смерти, пусть самой ужасной смерти.
Прости меня, мой любимый, кроткий, послушный и скромный муж. Прости меня…Я люблю тебя, люблю больше жизни, но она осталась на подкорке. Её никакой кислотой не выведешь, калёным железом не прожжёшь. Я люблю её – и это самое большое горе в моей жизни, но и самая большая радость.
Уже не важно, сколько мне лет. Мои колени летят вдребезги, а голосовые связки рвутся вклочья. Я - забытая небом и богом земля, которая не плодородит. Я хочу запереться в своей депрессии, как в комнате, и плакать над твоей фотографией. Мне жаль, что ты встретила меня. Мне жаль, что я осталась клеймом в твоём испепелённом мозгу, от чего затылок твой был слишком горяч. Мне жаль тебя. Мой монастырь-это любовь к тебе. Я никогда не узнаю, как ты мной дышишь. Я больше никогда не узнаю, как ты молчишь обо мне. Потому что я умру. Я умру, а ты будешь жить прекрасной птицей, парящей над городом и садящейся в полночь на крышу моего дома и нашего несбывшегося уюта. Ты - путеводитель моей смерти. Ты - высшая точка земли и солнца. Ты - небо, что распластало руки в полёте над водой. Небо, которое знает, что разобьется о своё отражение в водной глади, распоров живот. И содержимое твоего живота изольётся в меня - и я умру. Просто знай это.
А я не хочу умирать. Я готова придушить тебя, лишь бы не видеть в каждом прохожем или в каждом своём паршивом сне. Но я заточу себя в тюрьме любви к тебе. Я слишком предана. Тебе и тобой. Я слишком молода, чтобы износить себя, но поздно. Знаешь, уже не важно, сколько мне лет. Я - забытая небом и богом земля, которая не плодородит. Мне не жаль.
***
«На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и моё мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, - я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет всё принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая - во мне (вместе больше не попадалось).
Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно всё это собрать - так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, - осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая».
И я читаю это тебе. И ты говоришь, что не можешь дышать, хотя на самом деле можешь. Тебе кажется, что не хватает воздуха. Так бывает, когда человек слишком счастлив. И ты отвечаешь мне взаимностью. А я... Я просто думаю, что эта история была слишком красива для этого мира. Несправедливый бог не мог или не хотел этого допустить.
-А справедливый? - спросишь ты.
А справедливый?
-А справедливый бог всё-таки дал нам недолгое счастье быть вместе.
Этим утром я тонула в январском снегу и вспоминала, как ты купала меня в ванной. В нашем несбывшемся доме...
*"На самом деле мне нравилась только ты" - стихотворение Дмитрия Быкова