Лонг-лист 13 Номерного конкурса Клуба Слава Фонда

1 Окаменевшая ч. 1
Марина Шатерова
Современный рассказ по мотивам истории о «стоянии Зои» (1956г., г. Куйбышев).

Канун Нового года. Волшебное время, когда морозный воздух весело щиплет кожу лица, в воздухе витает аромат ёлки и мандарин, а в душе поселяется это иррациональное чувство того, что после смены цифр на календаре всё плохое останется в прошлом, в уходящем году, а в наступающем всё будет с чистого листа – хорошо, весело и счастливо. И это позитивное настроение, эта надежда передаётся по воздуху, в едином порыве объединяет массу людей, снующих по магазинам в поисках подарков, разных вкусностей к новогоднему столу, наряжающих красавицу-ёлку в тёплых домах, окна которых бесчисленным числом глаз горят на теле высотных домов большого города, погрузившегося в спокойный зимний вечер.

Группа молодых парней и девушек шла по тротуару, освещаемому с обеих сторон белыми плафонами фонарей. Стоял чудесный зимний вечер: небольшой мороз, крупные снежинки, не терзаемые ветром, практически вертикально планировали в воздухе и мягко касались земли, покрывая её девственной белизной и приятно скрипели под подошвами ботинок. Разговоры об успешно сданный зачётах и предстоящих экзаменах выдавали в молодых людях студентов ВУЗа, решивших вместе отметить Новый год. Яркие огни рекламы и вывесок освещали улицу, всеми оттенками синего, красного и зелёного цвета переливалась подсветка фасада бизнес-центра. Впереди маячила плоская коробка гипермаркета с рекламой товарных марок на сером фасаде.

— Давайте зайдём в магазин и ко мне, мамы всё равно до второго числа не будет. —предложила одна из девушек по имени Светлана.
— Чудненько! Спасибо за предложение. Придём домой, можно будет ещё пиццу заказать. — поддержала староста группы Василиса.

Затарившись в магазине и пройдя сотню метров до дома Светланы, студенты с явным удовольствием скрылись в недрах подъезда, стучали ботинками об пол, сбивая налипший на подошвы снег, за два захода на лифте поднялись на восьмой этаж и вошли в такое долгожданное тепло квартиры, которое наконец-то даст согреться замёрзшим щекам и ногам. Окутав верхней одеждой деревянную рогатую вешалку в прихожей, раскладывали купленный в магазине продукты в зале на большом прямоугольном столе. К двум креслам, стоявшим возле стола, добавили ещё несколько табуреток из кухни. К небольшим музыкальным колонкам на батарейках подключили плеер – так получился импровизированный музыкальный центр.

Василиса рассматривала интерьер большой комнаты в квартире Светланы: большой гобелен с «Тайной вечерей» на стене, книги на христианскую тематику в книжной секции шкафа, лампадки, восковые церковные свечи в коробке, статуэтки ангелов и Богородиц в нишах по бокам, иконы на полке с белыми полотенцами в «красном углу» комнаты.

— У тебя так много всего такого церковного. — резюмировала увиденное Василиса, обращаясь к Светлане. — У тебя родители верующие?
— Да, мама очень религиозна, и я тоже, но не так сильно, как она. — ответила девушка. — Сейчас мама уехала в Полоцк в монастырь.
— А мне тяжело верить. Я – человек науки. Для меня важнее доказательная, опытная, осязательная, так сказать, часть жизни. — делилась своими мыслями Василиса. — Физика и химия – вот что для меня основа мира.
— Так-то оно так. — парировала Светлана. — Но все эти химические реакции, атомы и вещества когда-то просто болтались в космическом пространстве, пока кто-то на высшем уровне не заставил их быть организованными, не вдохнул в них жизнь, создавая таким образом нашу Землю и всё живое на ней во всём его многообразии и великолепии.

Атеистические настроения вызывали в душе Светланы грусть и некоторую опаску. Неверующие люди казались ей бездуховными телами, оболочками, лишёнными внутреннего божественного наполнения, а раз они пусты, то никогда не знаешь, какая тьма может заполнить этот пустой сосуд.

— Хозяйка, достань, пожалуйста, бокалы. Шампанское уже заждалось. — обратился к Светлане один из парней. — Пора провожать уходящий год.
Светлана вышла в другую комнату, где в шкафу хранилась посуда. Василиса тем временем вышла в прихожую, звонила по мобильному. Проходя мимо с бокалами, Светлана уловила реплики её разговора с кавалером, который никак не мог сказать точно сможет ли приехать. Поджатые губы и печальный взгляд выдавали душевную боль Василисы. Светлана подошла и чутко прикоснулась к её плечу:
— Не грусти! Придёт ещё может твой Колька. Не мутила бы ты с женатым, одна головная боль с ними. Был бы он свободным сразу бы с нами пришёл сюда.
Василиса горестно вздохнула, понимая резонность её слов, подруги обнялись.
— Пойдём к столу, проводим старый год. — потянула Василису Светлана.
Довольно стандартное меня венчало стол: бутерброды с докторской, пельмени с кетчупом, яблоки и мандарины, игристое шампанское весело лопало пузырьки в хрустальных бокалах. После перекуса включили музыку. Из небольших колонок полились слова любви:

«Улетаем в небо. Под ногами
Удержи руками всё, что было с нами.
Ты уснёшь, малыш. Люблю тебя! Ты слышишь?
И никому до нас... Побудь со мной сейчас.» (1)

Гости начали разбиваться на пары и танцевать, только Василиса осталась одна. Адрес Николаю продиктовала, но тот так и не приехал и даже не перезвонил. Как же больно быть на вторых ролях, вот так вот брошенной в новогоднюю ночь.
Не отдавая себе отчёта, Василиса подошла к тому углу комнаты, где были иконы, ноги как будто сами её туда направили. Она долго всматривалась в лики святых, столько эмоций было на них запечатлено: доброта, грусть, покой, мудрость, покой, любовь, умиление и забота. Хочется смотреть на них не отрываясь, есть в этом что-то такое завораживающее, гипнотическое. Василиса обернулась, осмотрелась вокруг, её одногруппники, друзья, уже немного расслабленные алкоголем, разбившись на пары, нежно обнимались, плавно раскачиваясь в танце, была во всём этом некоторая интимность и такая недостающая есть любовь. Сама не до конца осознавая свои действия, Василиса потянулась к одной из икон в «красном углу», то был Николай Угодник.

— Раз мой Николай не пришёл ко мне, так будешь ты, Николай, сегодня моим кавалером. — с горькой усмешкой на губах проговорила Василиса.
Светлана, танцующая с Пашкой-«северным», как раз в этот момент повернулась лицом к Василисе, увидев икону в её руках, спохватилась, подбежала, попыталась забрать образ, но Василиса увернулась.
— Василиса, что ты делаешь? Поставь на место, нельзя так делать, побойся Бога!!! – увещевала она подругу.
Все перестали танцевать и с недоумением смотрели на Василису с иконой в обнимку, что было весьма удивительным, учитывая, что все знали о её атеистических взглядах.
— Если Бог есть, то пусть Он меня накажет. – с вызовом проговорила Василиса, скрестив руки, она прижала к груди икону Николая Чудотворца и закружилась по комнате в танце, ловко лавируя между стоящими парочками.
Прогремел гром и яркой, ослепительной вспышкой полыхнула молния. Сосед, живущий несколькими этажами ниже, курил на балконе, буквально обомлел от этого внезапного природного явления:
— Видать Илья-пророк зиму с летом перепутал…
Недокуренная сигарета выпала из его пальцев, спланировала на белоснежный покров на земле.

В нашей квартире тем временем некая неведомая сила разметала по углам всех присутствующих гостей. На столе из опрокинутой бутылки с шипением вытекало на пол шампанское. Где-то за стеной у соседей громко и тоскливо завыла собака. Когда гости начали приходить в себя, то первое, что бросилось им в глаза – стоящая посреди комнаты Василиса с иконой в руках. Первая посетившая всех мысль была о том, почему неведомая сила не сбила с ног и её. Окружив девушку, все присутствующие поняли, что с девушкой случилось что-то не то. Она стояла, как статуя, не двигаясь, глаза её были широко раскрыты, длинные тёмные волосы как будто подхватил поток ветра. Дотронувшись до руки Василисы, они с ужасом обнаружили, что она твёрдая, как камень. Кто-то в ужасе закричал, закрывая лицо руками, одной из девушек стало плохо и её пришлось приводить в сознание. Стало понятно, что это Божья кара, наказание Василисе за её атеизм и богохульство, что это она сама и была источником той силы, которая раскидала всех присутствующих, как оловянных солдатиков. Никто не знал, как поступить в этой нестандартной ситуации, даже не пытаясь понять, как можно помочь их подруге и одногруппнице, молодые люди вышли в прихожую, обулись, похватали свои вещи с вешалки и ринулись в подъезд, одеваясь по дороге на улицу. Страх и суеверный ужас гнал их с места событий, где буквально недавно ничего не предвещало столь необычной и печальной развязки.

Только Светлане некуда было уходить из собственного дома. Она стояла перед Василисой и не верила своим глазам, дотрагивалась до рук и лица подруги, кожа была твёрдой и чуть прохладной, от девушки исходило какое-то странное гудение, как от трансформаторной будки. Светлана попыталась вытащить из рук Василисы икону, чтобы вернуть её на место, но это никак не удавалось – образ Святого Николая будто приклеился к ней. Девушка заплакала от бессилия и страха, мать должна была вернуться только через два дня, и она совершенно не понимала, что ей делать в этой ситуации.

Решила вызвать «скорую». Объясняя по телефону ситуацию, не стала упоминать про икону, чтобы её не приняли за пьяную или сумасшедшую, просто сказала, что подруга, бывшая у неё в гостях, вдруг стала неподвижной. Прибывшая бригада медиков охнула, увидев девушку, стоящую посреди комнаты с иконой в обнимку. Вдвоём пытались взять большую под руки и дотащить до дивана, но даже сдвинуть с места не смогли – Василиса тяжёлым памятников вросла в пол комнаты. Лёгкая прохлада кожи, это взгляд открытых глаз, который смотрел куда-то мимо тебя и его нельзя было поймать – всё это производило жуткое впечатление. Было непонятно жив человек или уже умер. А от этого гудения, исходившего от Василисы, просто мурашки по коже бегали.

Женщина-врач достала стетофонендоскоп, приложила его к груди девушки, долго слушала, пытаясь понять, найти хоть какое-то объяснение происходящему.
— Она жива? – с дрожью в голосе спросила врача Светлана.
— Сердцебиение слабое, но есть. – ответила врач. – странный случай, мышцы, как панцирь, но дыхание и сердцебиение есть. Она жива, но не могу понять, отчего такое могло произойти.
— Тут, скорее всего, какое-то сильное нервное потрясение. – предположил молодой парень—интерн, приехавший на вызов с женщиной-врачом.
— А откуда это гудение? – спросила Светлана.
— Скорее всего это она так дышит, воздух проходит через голосовые связки. – предположила врач.
Немного посовещавшись, обсудив ситуацию, врач решила сделать Василисе укол успокоительного, которое, по идее, должно было расслабить мышечное напряжение и вернуть девушку в нормальное состояние. Но укол поставить не удалось – иглы даже самого большого шприца гнулись и не могли войти в твёрдое тело застывшей девушки. Расписавшись в собственной беспомощности в данных обстоятельствах, врач с интерном развели руками и ушли, пообещав доложить руководству об этом случае и прислать им в помощь кого-нибудь другого.
Светлана закрыла за ними дверь и горько расплакалась, села на диван в той комнате, где стояла Василиса, закрыла лицо ладонями от отчаяния и беспомощности.
«Боже! Что делать? Как же ей помочь? Как же страшно быть тут с ней наедине!» — вертелось в голове у девушки.

Подбежав к Василисе, она обняла её:
— Ну зачем, зачем ты это сделала? – сквозь рыдания прокричала она. – Что теперь прикажешь делать, как помочь тебе?

Немного придя в себя, Светлана ушла в другую комнату, прилегла на кровать и забылась глубоким сном без сновидений.
Минуло два дня. Всё это время Василиса продолжала пребывать в неподвижном состоянии, стоя посреди комнаты. Светлана решила молиться за подругу Николаю Чудотворцу в надежде, что он простит, помилует её непутёвую, но ничего не происходило. По городу поползли слухи о том, что произошло. Одногруппники Василисы и Светланы всем растрепали о случившимся и теперь во дворе их дома начали собираться толпы любопытных. Кто-то звонил в дверь, но Светлана, будучи дома одна, никому не открывала, отвечая через дверь, что если они ничем не могут помочь, то пусть уходят.

Из Полоцкого монастыря вернулась мать Светланы Валентина. Толпы народа во дворе удивили и растревожили её.
— Здравствуй, мама. – открыла ей дверь Светлана. – Даже не знаю, как тебе рассказать о том, что случилось…
Сняв обувь и пройдя в комнату, Валентина увидела стоявшую там Василису.
— Она уже с Нового года так стоит, два дня… — начала Светлана свой рассказ.
Изложив все подробности того вечера, она уже сто раз пожалела о том, что позвала гостей к себе домой, но кто же знал, что так получится. Валентина не верила своим глазам, крестилась и причитала:
— Бедная, несчастная дурочка, как же тебя так угораздило. Что нам делать теперь, как помочь тебе?

Валентина велела дочери узнать телефон родителей Василисы, созвонилась с ними и, продиктовав адрес, просила прийти со столярными инструментами.
Когда те приехали, матери Василисы сделалось дурно при виде окаменевшей дочери. Пришлось вновь вызывать «скорую». Тем временем отец и брат Василисы пытались разрезать линолеум под её ногами, чтобы можно было отделить девушку от пола и увезти на машине домой. Но линолеум не поддавался никаким внешним воздействиям, словно стал каменным, как и сама девушка. Из едва заметных царапин, нанесённых инструментом, начала сочиться жидкость, похожая на кровь. Так ничего и не решив, родители Василисы уехали ни с чем, матери всё ещё требовалась медицинская помощь.
Вечером Валентина сходила в расположенный недалеко от их дома Петропавловский собор, договорилась со священником, чтобы он пришёл к ним и отчитал Василису, может быть это как-то спасёт девушку. Очень страшно было находиться с ней в одной квартире, ведь она без еды и воды в любой момент могла умереть. Невозможно себе представить, что сейчас чувствовала сама Василиса, стоя днём и ночью, долгие, долгие часы неподвижно, окаменев снаружи, но будучи живой внутри.

                                                                              
      ***

Василиса танцевала, прижав обеими руками икону к груди и не замечала никого вокруг. Когда внезапно громыхнул гром и сверкнула молния, то она резко остановилась. Казалось, что этот невероятный звук и свет исходили не с улицы, не с неба, а изнутри её самой. Это было нереально, на миг возникло ощущение быстрого падения в какую-то белую облачную бездну, хотя это было всего лишь иллюзорным ощущением, длившимся считанные мгновения. Потом пришла тяжесть. Она по нарастающей сковывала всё её тело, сотнями муравьёв шевелилась внутри, волнами двигаясь откуда-то изнутри по направлению к поверхности, образуя под кожей плотный твёрдый панцирь. Когда все эти ощущения прошли, Василиса поняла, что не может сдвинуться с места. Единственное, что она могла – это дышать и немного двигать зрачками глаз. Сами веки не смыкались и всё время были открыты.

«Боже! Что со мной? Что я натворила!!! Неужели я такой и останусь, пока не умру от голода и жажды?» — проносилось в голове у Василисы.
В душе её теплилась надежда, что это всё ненадолго и через какое-то время её «отпустит». Но шли часы, складывались в дни, а состояние её не менялось.
Она видела, как уходили её одногруппники, как плакала Светлана, Василиса не столько кожей ощущала объятия подруги, сколько душой чувствовала её страх, боль и отчаяние, чувство беспомощности и искреннего желания помочь ей, но просто не знала как. Все эмоции Василисы обострились, душа стала более восприимчива к чувствам других людей. Это можно было сравнить с экстрасенсорикой и обострённой эмпатией. Потом пришли врачи – женщина лет сорока и молодой парень-интерн.

Женщина явно была удивлена столь редкому медицинскому случаю. Были в её душе жалость и искреннее сожаление о собственной профессиональной беспомощности в столь нетривиальной, из ряда вон выходящей ситуации. Молодой парень-интерн просто пялился на неё, как на женщину, и было в нём больше человеческого любопытства, чем жалости и искреннего желания помочь. В его сознании больше проскакивали амбициозные мысли о славе в медицинских кругах, если ему удастся разгадать эту загадку. Они ушли. Ушла с ними и надежда Василисы на то, что она сможет выйти из этого состояния и вернуться к прежней жизни.

Пришла мама Светланы – верующий, добрый, светлый, чистой души человек.
«Как жаль, что я раньше думала о ней плохо из-за её религиозности. Теперь мне так светло и спокойно, когда она рядом со мной, смотрит на меня и по-матерински переживает» — проносилось в голове у Василисы.
Потом пришли родители Василисы. Их душевная боль, ужас от увиденного, все эти эмоции просто невидимым ураганом обрушились на Василису. Её душа, как оголённый нерв, всё очень остро воспринимала, любые внешние человеческие эмоции, как положительные, так и отрицательные, считывались и прочно запечатлялись в душе и памяти девушки.

«Не знаю, умру ли я или буду и дальше жить в таком состоянии. Наверное, в моём случае это такие предсмертные переживания. — думала Василиса. – Бедная моя мамочка, ей из-за меня стало плохо, только бы она не умерла! Я люблю тебя, милая, прости меня за всё, что я натворила».
Василиса проводила взглядом уходящих родственников и врачей, уводящих под руки её маму. Внутри у неё всё плакало и разрывалось на части от раскаяния и жалости к родителям. Впервые в её не столь длинной жизни была ситуация, когда она совершенно беспомощна и не может ни что-либо изменить, ни попросить помощи и совета у кого-нибудь из старших.

                                                                              
            ***

На следующий день в дом Валентины пришли священники из Петропавловского собора. Увидев окаменевшую девушку с иконой в руках, они перекрестились, на их лицах явно читался суеверный ужас, понятное дело, что не каждый день на работе они сталкиваются с такими чудесами. Выслушав историю Василисы, святые отцы долгое время читали тексты, крестились и кропили Василису святой водой. Лицо девушки немного просветлело, лёгкое сияние начало исходить от него, а из глаз вдруг потекли слёзы. Светлана и Валентина смотрели на неё и не верили своим глазам:
— Мама, я так надеюсь, что ей стало хоть немного легче. – сказала тогда Светлана.
Священники ушли, пообещав каждый день присылать кого-нибудь из собора молиться за несчастную девушку.

                                                                              
         ***

Шёл март. Прошло чуть больше двух месяцев, как Василиса окаменев, замерла посреди комнаты. Много народа побывало в гостях у Валентины. Приходили родственники Василисы, институтские преподаватели не поверили сначала рассказам обо всём случившимся с Василисой, навещали иногда одногруппники, соседи, просто верующие люди. Увиденное всегда производило очень жуткое впечатление до дрожи в коленках и перестука зубов. У многих людей появлялась седина в волосах. Глядя на застывшую, неподвижную Василису, сложно было разобраться жива они или нет. Но потом всё-таки приходило понимание того, что девушка жива, так как она дышит, а иногда из её глаз текут слёзы. Но как же сложно, практически нереально представить, что чувствует её душа, запертая в каменном панцире её тела, как она мечется там между жизнью и смертью. В таком состоянии девушка не ела и не пила всё это время, поэтому было совершенно удивительным то, за счёт каких внутренних ресурсов в ней продолжает теплиться жизнь.

По всему городу разнеслась весть о стоящей Василисе. Не утихали споры о том, кара ли это небесная, постигшая атеистку и богохульницу или же чудо это, дарованное нам Господом, чтобы открыть людям глаза на присутствие Его, вдохнуть веру в Него не только всем неверующим, но и верующих вдохновить и смотивировать их отпрянуть немного от суетности мирской и пригласить их в дом Божий. Сотни верующих стали заполнять церкви города, многие некрещёные стали креститься и принимать Господа в сердце своём.
2 Окаменевшая ч. 2
Марина Шатерова
Часть 1-ая здесь: http://www.proza.ru/2018/01/20/11

С наибольшим нетерпением ждала Василиса прихода в гости святых отцов. Слава Богу, что каждый день из церкви кто-то да приходил отчитывать её. Слушая святые тексты, душа Василисы отделялась от затвердевшего тела и перемещалась в некое пространство без определённых очертаний. Всё вокруг было как бы в белесых кучевых облаках, сквозь которые едва уловимыми силуэтами просматривались деревья, скамейки, фигуры каких-то людей. Рядом с Василисой чётко и явно была видна фигура пожилого мужчины с седой бородой и коротко подстриженными волосами, высокий лоб переходил в небольшую лысину. Благородное, с тонкими чертами лицо смотрело на девушку с печалью и любовью. Мужчина был облачён в бордовую с золотыми равносторонними крестами мантию, плечи покрывала широкая голубая накидка, ниспадающая вперёд вдоль тела до нижнего края мантии, с изображением распятий по обеим сторонам. Внешность человека показалась ей неуловимо знакомой.

«Да это же сам Николай Угодник с иконы, что у меня в руках» — пришло к Василисе внезапное озарение.
— Простите меня, я согрешила. – промолвила девушка.
Душа её разрывалась, терзаемая чувством стыда за своё неверие, богохульство, за всю свою пустую, бездуховную жизнь, прожитую, опираясь лишь на реальный, материальный мир, на науку, достижения которой так вдохновляли её.
Святитель молчал. Исходивший от него свет без слов нёс в себе невероятный поток любви, добра, сострадания, того умиления, которые может испытывать только Отец к своему неразумному созданию. Было и чувство огорчения за этот её проступок и искренняя боль, сочувствие к страдающей Душе.

— Пойдём со мной, дочь Моя. Многое я должен показать тебе. Силы добра и зла борются сейчас за Душу твою и только ты сама сможешь сделать правильный выбор.
После его слов всё исчезло. Василиса словно в кроличью нору провалилась, падая со скоростью света, со свистом в ушах, по какому-то белоснежному гофрированному тоннелю, пока вдруг не оказалась посреди улицы. Был летний солнечный день, широкая улица с одно- и двухэтажными каменными домами была заполнена людьми в длинных просторных одеждах.

«Как в халатах» — пронеслось в голове у девушки.
Головы людей были обёрнуты в ткань в виде чалмы, а лица женщин спрятаны за чадрой, оставляя открытыми только глаза с красивым восточным макияжем. За руку женщины вели маленьких смуглых детей, которые смотрели на Василису с нескрываемым любопытством. Казалось, что одни дети её и видели, для остальных же девушка оставалась невидимой. Мужчины толкали перед собой тележки с вещами в тканевых тюках, товаром, фруктами и овощами.

«Какая-то ближневосточная страна» — подумалось Василисе.
В этот момент воздух разрезал резкий звук реактивных двигателей, а по яркому синему небу коршуном пролетел бомбардировщик, отбрасывая на землю острые чёрные тени. Этот разрывающий уши гул слился с криками людей, заметавшихся по улице в поисках укрытия. Секундное непонимание происходящего исчезло с первой прилетевшей из синего неба авиабомбой. Невероятный грохот, клубы пыли от взорванной земли и рушащихся домов, крики и кровь тех, кто не успел укрыться и оказался в эпицентре этого ада. Василиса заметалась, но поняла, что не может нигде укрыться, что-то держит её посреди улицы, в самом сердце этого кошмара, заставляя наблюдать за всем происходящим, видеть совершенно все подробности, мелочи и детали, чувствовать и пропускать через себя, боль, ужас, страдания всех этих людей, которым она совершенно не в силах была помочь.

В клубах дыма Василиса увидела лицо одного из тех смуглых мальчишек с глазами-бусинками, что ещё совсем недавно прошёл мимо неё со своей мамой и пристально посмотрел на незнакомую тётю – такой ему увиделась Василиса. А теперь его придавило стеной рухнувшего дома. Лицо его смотрело в синее небо, но эти глаза-бусинки уже никогда не увидят свет.

Чувство несправедливости от ранней несвоевременной смерти, физическая боль раненных, горечь непрожитых лет, страх за детей и боль от их потери, жгучая, сравнимая с пламенем полыхавшего вокруг пожара, ненависть к врагам, к тем людям в кабинетах из кожи, кто отдавал приказы, кто плёл эту политическую паутину и поверг всех этих людей в пучину смерти и страданий – весь этот бесконечный и беспощадный поток эмоций проходил сквозь Душу Василисы, заставляя её неимоверно страдать, соболезновать и просто разрываться от невозможности помочь и хоть что-либо изменить.

                                                                              
            ***

Комната в доме Валентины. Монотонным голосом, с специфическим церковным распевом, читал священник акафист перед окаменевшей фигурой Василисы. Слёзы текли из её глаз и вдруг она, ранее до этого молчавшая, закричала:
— Молитесь, молитесь!!! Земля качается, как колыбель!!!
Все присутствующие вздрогнули от неожиданности. Валентина лишилась чувств. Светлана обняла Василису и горько заплакала:
— Как же ты страдаешь!!! Когда же всё это прекратится?!!

***

Разгромленная улица исчезла. Василиса вдруг оказалась в больнице. По внешнему виду больных и персонала можно было догадаться, что это какая-то европейская страна. После грохота бомбёжки от внезапно наступившей тишины звенело в ушах. По-прежнему девушку никто не видел. Она бродила коридорами силясь понять, почему вдруг здесь оказалась и какое испытание ей здесь предстоит. Ничего особенного не происходило: обычные разговоры персонала, больных, ничем не примечательная жизнь больницы.

Прошло довольно много времени, пока Василиса вникла в больничные будни, побывала на всех этажах. Зашла в педиатрию, но там дети вдруг начали её видеть, показывать пальцами, пытались заговорить с ней. Василиса быстро ретировалась, так как для обычных взрослых это со стороны выглядело бы так, будто дети общаются с пустым местом и показывают пальцами просто в воздух.

Вся атмосфера больницы была наполнена эмоциями доброты, искренней заботы врачей о состоянии больных, сочувствием и эмпатией к старым и немощным. Молодые врачи учились у более опытных, а те в свою очередь соревновались в профессионализме между собой.

— Я как будто попала в кино про больницу скорой помощи. – вспомнила Василиса знаменитый американский сериал. – Не могу только понять вымышленное это место или настоящее, где работают такие неравнодушные и любящие свою работу люди.
Радость, блаженство и умиление разливались в Душе у девушки, захотелось тоже стать таким же врачом, как и они – умным, добрым, заботливым. Тревога резким толчком разбила сосуд этой идиллии. Этаж реанимации – Василиса устремилась туда. На каталке привезли беременную женщину, сбитую на пешеходном переходе пьяным водителем. Врачи окружили её и засуетились, резко и чётко отдавая команды, проводили все необходимые реанимационные мероприятия. Писк приборов, шум аппарата искусственной вентиляции лёгких с поднимающимся и опускающимся гофрированным клапаном внутри стеклянного цилиндра, зигзагообразные пики на мониторе – всё это завертелось, замелькало перед глазами Василисы, эмоции всех этих людей окутали её коконом, сквозь который она с трудом силилась разобраться в происходящем.

— Спасти не удалось. – поняла Василиса, когда зигзаги на мониторе сменились прямой линией и непрерывным писком приборов.

Многочисленные попытки реанимации ни к чему не приводили. Сожаление, отчаяние, чувство опустошённости и беспомощности оттого, что не удалось спасти не только молодую женщину, но и маленькую жизнь внутри неё. Василиса увидела, как от женщины отделился белый силуэт её Души и, взяв за руку маленькую белокурую голубоглазую девочку, удалился прочь по коридору, где их поглотил белый дневной свет, лившийся с улицы.

Даже у самых искренних и добрых людей не всё получается и это так грустно. Василисе нравилось это место, хотелось остаться тут навсегда и жить историями здешних врачей и больных. Это было не так страшно и душераздирающе, как во время бомбёжки. Но время не ждёт…

Василиса оказывается на улице. Была зима, обычный школьный двор в «спальном» районе. Конец учебного дня, когда все школьники огромной нетерпеливой толпой освободившихся людей, стремительно покидали стены школы. Основной поток схлынул, и Василиса обратила внимание на бедно одетого мальчика лет двенадцати. Он понуро плёлся в неудобных, слишком больших для него, растоптанных ботинках, явно с чужой ноги. За ними шли двое его одноклассников, очевидно из обеспеченных семей, которых в народе называют «мажорами». Один из них лепил снежки и бросал их в нашего героя, а второй снимал всё происходящее на камеру мобильного телефона.

— Слышь ты, нищеброд! Мать у тебя алкашка, а отец в тюряге сидит. – с неимоверным презрением дразнился тот, что кидался снежками.
— А мать тебя с соседом нагуляла. – с явной издёвкой продолжил владелец дорогого мобильного.

Мальчик молча шёл впереди, с достоинством, не оборачиваясь и никак не реагируя на удары снежков и не менее болезненные уколы слов. Да, отец сел в тюрьму за кражу в магазине потому, что задерживали зарплату, а дома нечего было есть. Мать запила без него, но в этом ей «помогли» соседи. Сначала просто общались по-соседски, потом начали приглашать в гости, а мать, как человек общительный и без поддержки мужа, втянулась в эти бесконечные посиделки.

Дима жил с бабушкой. Они были друг для друга единственной опорой и надеждой. Жили очень скромно, отсюда и такой внешний вид, служивший вечным поводом для стёба окружающих. Но Дима хорошо учился, уже в таком возрасте он понял, что надеяться можно только на собственные силы. Всё в его жизни будет хорошо, успешно и благополучно. Вот только поскорей бы пережить это «здесь и сейчас» с этими жуткими одноклассниками, родившимися «с золотой ложкой во рту», у которых всё есть по праву рождения, ничего ведь сами не добились, а считают себя лучше остальных. Досада, боль, обида и злость распирали мальчика, рука до побелевших пальцев сжимала ручку портфеля. А те двое не отступали, с упоением наслаждались чувством собственного превосходства.

Василиса невидимой шла рядом с ними, сжимая кулачки от бессилия, с каким удовольствием она отлупила бы этих двух идиотов. Да им оценки в школе «рисуют» хорошие только потому, что их родители на ремонт и новые компьютеры сбросились. Всё эмоциональное напряжение между противоборствующими сторонами, как разряды молний в грозу, проходило через Василису. Теперь она знает и эту сторону жизни изнутри, как будто переживала всё это на собственном опыте. Как жаль, что такие суровые испытания перепадают не взрослому человеку, а ребёнку с чистой, ранимой душой и совсем ещё неокрепшим сознанием. Жаль, что не в силах была Василиса как-то повлиять на увиденную ситуацию – наказать обидчиков и подбодрить как-то мальчика Диму. Только лишь роль стороннего наблюдателя и ученика отведена здесь Василисе.

И вновь смена обстановки. Василиса оказывается в приюте для бездомных животных. Большое здание со множеством комнат, где в клетках по одному сидят кошки и собаки, отловленные на улице, кого-то приносят хозяева, что завели питомца, но явно не рассчитали свои силы, а выгнать на улицу не захотели. Многие животные были старые и больные, кого-то сбила машина, а кто-то на улице пострадал от издевательств жестоких людей. Ветеринарные врачи приюта с большой любовью и заботой лечили этих животных.

Наблюдая за всем происходящим, Василиса плакала, сердце её разрывалось от скорби и жалости к беззащитным созданиям, таким зависимым от воли людей. Они любили своих хозяев, были им преданы и послушны, или же были свободными жителями улиц, но волею чьих—то жестоких, каменных сердец, оказались брошены, покалечены, обречены на голодное и холодное существование на улице. И как только бывшие хозяева могут со спокойной душой засыпать дома в тёплой постели после сытного ужина, в то время, как их питомец терпит такие лишения и страдания.
«Милые мои ангелы! – думала Василиса. – Теперь вы в надёжных руках, вас подлечат, накормят и обогреют».

Шло время. Василиса наблюдала за жизнью приюта. Скорбела над новыми жильцами, радовалась выздоровлению больных, а когда приходил человек, желающий забрать животное из приюта домой, то сердце её ликовало.

— Мы заберём его домой, чтобы любить! – так сказал один мужчина о коте, которого они с женой выбрали, достали из клетки и посадили в кошачью переноску, принесённую с собой.

Василиса захлопала в ладоши и была готова расцеловать этих людей.
Бестелесное существование, в котором пребывала девушка, позволяло ей получать большое количество информации о людях, об их характерах, биографии, прошлой жизни. То же касалось и животных приюта – Василиса знала судьбу каждого из них, что происходило с ним с момента рождения и до появления в приюте. Жалела каждого, как родного ребёнка. Животные чувствовали её и присутствие девушки успокаивало, обнадёживало их. Слава Богу, что тут не усыпляют животных, если на то нет надобности по состоянию здоровья, а всё-таки ищут через интернет для них новых хозяев, вывешивая фотографии на специальном сайте.

Привычная обстановка приюта сменилась резким рывком вверх. Снова невероятно быстрый полёт по гофрированной бело-серой трубе, от скорости которого свистело в ушах. Василиса снова оказалась в том странном туманном месте и перед ней появился Святой Николай Угодник. На прекрасном благородном лице его не было былой грусти и печали. Он слегка улыбнулся и произнёс:

— Ты познала Добро и Зло, вся сущность людская прошла перед твоими глазами. Теперь ты всегда сможешь сделать правильный выбор.
Святой сделал жест в сторону, указывая направление и предлагая пройти:
— Твои страдания окончены, и ты можешь обрести покой.

В указанном направлении туман немного расступился и показалась тропинка, мощённая тёсанным камнем, по бокам было поле, терявшееся в тумане, сквозь который просматривались силуэты деревьев, растущих в стороне от тропы. Василиса перекрестилась с поклоном, слёзы комом встали в горле, мысли роились в голове, но так и не успели облечь форму слов – фигура Святого исчезла так же внезапно, как и появилась.

Девушка пошла по тропинке, которая привела её в чудесный сад с большим прудом по центру. С берега на берег был переброшен металлический мост с кованными перилами с изображением вьющихся растений и сказочных птиц. Но что-то останавливало Василису, некое внутреннее подспудное чувство подсказывало, что переходить на другую сторону пруда ещё рано, есть в этом, казалось бы совершенно простом действии, сакральная опасность и необратимость.

Василиса решила продолжить свой путь по тропинке, минуя пруд, углубилась в сад. В саду росли плодовые деревья, чьи ветви свисали до самой земли, маня спелыми плодами. Странно, как они тут растут среди тумана, сквозь который не проникает солнечный свет? Среди деревьев стояли скульптуры ангелов, как детей, так и взрослых. Были и другие скульптуры: женщины с руками, прижатыми к груди, пальцы были переплетены, как в молчаливой молитве. Иные же женщины, держали на руках младенца и склоняли голову к нему в материнской любви и умилении. Ребёнок постарше сам стоял рядом с мамой, держа её за руку, заглядывай ей в лицо с немым вопросом на устах. Одежда струилась по фигурам статуй тончайшим шёлком, складки и морщинки на ткани подчёркивали совершенство их тел, создавали эффект движения скульптур, и сама одежда как будто развевалась на ветру. Нежные лица были наполнены такими сильными, глубокими эмоциями, что нельзя было не удивиться и не восхититься мастерством небесного скульптора, создавшего эти шедевры.

Василиса присела на скамейку, стоявшую сбоку от тропинки. Тишина и спокойствие этого странного места наполняли её душу благодатью. Пережитые ею страдания от увиденного там, на земле, среди людей, перестали причинять ей душевную боль, стали её Знанием и Опытом, которые она обрела и усвоила.

«Как же здесь хорошо! Остаться бы тут навсегда». – подумалось Василисе.
Тихая радость и светлая благодать разливались у неё на сердце. Никогда не испытываемое ранее пришло к ней чувство Отеческой любви, как только может любить Отец наш небесный своё оступившееся дитя.

«Как же я могла жить без этого раньше?» — эти мысли откровением, ошеломительным потоком полились в сознание Василисы. – Как могла я не принимать Бога в душе своей?»
Девушка закрыла глаза. Лёгкий летний ветерок нёс в себе одновременно и тепло и лёгкую прохладу, шелестел листвой деревьев и приятно холодил кожу девушки, шевелил её длинные тёмные волосы.

                                                                              
        ***

Священники из Петропавловского собора всё это время ежедневно посещали застывшую Василису и подолгу молились за неё. Наступила Светлая Пасха. Читая молитвы, батюшка заметил, как дрогнула и немного пошевелилась девушка. Он охнул от неожиданности и перекрестился. На возглас подошли Валентина с дочерью:
— Ожила!? – чуть ли не хором воскликнули они.

Светлана взяла обеими руками икону Николая Чудотворца и вытащила её из цепких объятий окаменевшей Василисы. Это было поразительным событием, так как все эти сто двадцать восемь дней от Нового года до Пасхи, которые Василиса простояла в доме Валентины, икона и тело девушки образовывали единое целое, как будто были монолитным изваянием, созданным каким—то небесным скульптором. Как только икона оказалась в руках Светланы, как окаменение, сковывавшее тело Василисы, исчезло, и девушка осела на пол, поддерживаемая под руки подоспевшими священниками.

— Василисушка, милая! Что же ты так долго стояла, не ела и не пила, ты ведь могла бы умереть. – промолвила Валентина, не веря своим глазам.
— Ничего подобного, какие вы глупые! – ответила Василиса. Голос её после длительного молчания оказался тихим и хрипловатым. – Я была в небесном саду со статуями, и белые птицы меня кормили и поили.

Присутствующие засуетились вокруг неё, уложили на диван, напоили водой и вызвали «скорую помощь». Долгое время Василиса провела в больнице, где её изучали и обследовали. Не найдя ничего из ряда вон выходящего, выписали, назначив курс психологической реабилитации амбулаторно. Василиса лишь улыбнулась в ответ на такую рекомендацию и пошла в Петропавловский собор. От всей души поблагодарила всех святых отцов, что молились за неё, обращаясь к каждому из них по имени, чем не мало удивила их. В том же Петропавловском соборе Василиса приняла крещение, усердно молилась и каялась в грехах своей жизни прошлой.

Теперь же жизнь её была наполнена Богом, той Его любовью и благодатью, духовностью, которой ей так не хватало и которая наполнила пустовавший ранее сосуд её тела. Василиса стала волонтёром: посещала больницы, хосписы, дома престарелых и детские дома, приюты для животных. Жить отдавая, с любовью в сердце, стало смыслом её жизни. То страшное испытание, когда она окаменела, стало настоящим чудом, испытанием веры, полностью переродившим её.
Благодарность, облегчение и счастье в глазах тех людей, к которым приходила Василиса – это было самым большим счастьем и для неё самой.
3 Суженный
Ольга-Джесси Левина
- Вот и не верь после этого в чудеса – пробормотала Полина.
- Что ты там шепчешь? – спросила я у нее.
Да вот Наташка письмо прислала, на свадьбу зовет.
- Ну и в чем заключается чудо? – удивилась я. – Наташке ведь уже  двадцать два исполнилось, как и нам с тобой. Пора уж. Это мы с тобой что-то в девках засиделись.
- Да ничего мы не засиделись. Просто не встретили еще свою половинку. А чудо заключается в том, что Наташка своего жениха во сне увидела.
- Ну и что тут необычного?
- А необычно то, что она его воочию до этого никогда не видела. А когда увидела, так и обомлела. Все черточки лица и фигура, даже одежда были такими, как она видела во сне.
- Ну и это не чудо. Бывает, увидишь в толпе человека мельком, даже и не обратишь на него внимания, а твое подсознание сохранит этот образ, а потом во сне тебе его и покажет.
- Да нет, там все совершенно не так было. Она на Крещенье гадала, его и увидела во сне.
- А как гадала? – заинтересовалась я. – Или ты не знаешь?
- Почему же не знаю – важно ответила Полина. – Она ж сестра мне двоюродная. И секретов от меня у нее нет. Как приедет, так  и не переслушаешь про все ее тайные и приключения. Вот и про гадание она мне рассказывала. Я тогда еще посмеялась над ней, мол, такая большая, а в сказки веришь. Она обиделась тогда на меня и сказала, что верю я или не верю, это ничего не меняет. А гадание ее обязательно сбудется. И, представь себе, все-таки сбылось.
- Заканчивай предисловие, давай саму сказку – поторопила я подругу.
- Ну ладно, слушай саму сказку - смиловалась надо мной Полина. И с важным видом принялась за повествование. -  Наташка пред сном расчесала свои волосы, положила расческу под подушку, да и легла спать. Нет, прежде чем лечь, она еще сказала такие слова: «Суженный мой, ряженный, появись, моей расческой расчешись».
И вот  пришел к ней сон-предсказание. Она увидела себя сидящей в своей комнате и, расчесывающей свои длинные волосы. Вдруг раздался стук в дверь, и она медленно подошла к двери. Открыв ее, Наташа увидела на пороге симпатичного брюнета с чуть взъерошенными волосами и пронзительно-голубыми глазами. Его глаза напоминали два глубоких озера с кристально-чистой водой.  Она во все глаза смотрела на незнакомца, как бы пытаясь вспомнить его, узнать, но все было тщетно. С очевидной ясностью ей стало понятно, что этого человека она видит впервые. Но почему же тогда он показался таким родным и близким? Она не могла понять, откуда взялось такое чувство узнавания.
Молодой человек, внимательно вглядываясь в черты ее лица, тоже молчал. Затем, словно рухнула невидимая плотина,  они заговорили почти одновременно.
- Вам кого? – спросила Наташка.
- Наверное, Вас, - ответил молодой человек - не отрывая взгляда от руки девушки, в которой та сжимала расческу.
- Кто вы? Я Вас совершенно не знаю. Что Вы хотите? – как из пулемета строчила словами наша Наташа. – Зачем Вы пришли?
- Но Вы же меня сами позвали.
- Я! – удивленно воскликнула девушка. – Этого просто не может быть, ведь мы незнакомы.
- Но это же Вы просили меня появиться, вот я и пришел.
- Но зачем?
- Как зачем? За тем, что мне нужно.
- И что же Вам от меня нужно? – дрожащим голосом спросила она.
- То, что у Вас в руках, - глядя на расческу, сказал молодой человек – нашу судьбу.
- Но почему именно моя расческа Вам понадобилась? – спросила девушка, пропустив слова о судьбе.
- Я обошел много домов и пытался найти ту, которая подойдет под мои волосы, но так и не нашел. А сейчас я просто чувствую, что это именно та, которая мне нужна. Разрешите? – спросил он, протягивая руку к расческе.
- Попробуйте, - ответила все еще ошеломленная Наташка, подавая ему расческу.
Молодой человек взял вожделенный предмет и принялся расчесывать свои густые, цвета воронова крыла, волосы. Рука свободно и легко скользила над головой, и волосы ложились ровными блестящими прядями, создавая безукоризненную во всех отношениях прическу.
- Вот видите, - произнес молодой человек с улыбкой – я же говорил, что это то, что мне было нужно.
С этими словами, произнесенными вслух и, повторяющимися несколько раз все тише и тише, словно эхо в горах, парень исчез, будто растворившись в воздухе.
Наташка проснулась обалдевшая. Такой реальный сон был, словно наяву все происходило.
- Ты так подробно рассказываешь, будто на месте Натальи сама была – подколола ее я.
 - Да нет же, просто сестра все до капельки мне рассказала.
- Ну а познакомились они как? –  теперь любопытство мое зашкаливало.
- А он к ним в магазин зашел и, почему-то пошел прямо в кондитерский отдел, где Наташка работает. Хотя ему, как выяснилось позже, нужно было в рыбный. Сказал ей после, что его, словно магнитом потянуло. Ну, а Наташка у нас симпатичная, да и за словом в карман не полезет. Правда сначала обалдела, но потом пришла в себя и взяла ситуацию в свои руки. Теперь вот свадьба у них. Они друг в друге души не чают, ни минуточки не хотят быть отдельно друг от друга.
- Ладно, - заторопилась вдруг Полина – побегу подарок покупать. Да и шампанское заодно. Куда деваться, проспорила я. Но я этому очень рада.
4 Томимое голодом поколение
Нина Гаврикова
Драгоценная крошечка

Это было 9 мая.
Ранним утром аромат пирогов предательски пробрался к моей подушке. Мама хозяйничала на кухне, старалась всё сделать быстро и успеть на мотовоз – маленький паровозик, который в праздник отправлялся в город на час позже. Мне вставать категорически не хотелось. Я несколько минуток понежилась в тёплой кроватке, а потом, чтоб скорее стряхнуть сон, зашлёпала босыми ногами по холодному полу, умылась, оделась. Мама завёрнула в льняное полотенце горячие, только что вынутые из печи пироги, сложила их в сумку, а рядом поставила две бутылки с чаем: сладкую - для меня, а другую, без сахара для себя.
Ещё положила пакет с крупой, а сверху бросила несколько конфет. Пора в путь.
Солнце раскалённым факелом горело у нас над головами. Шум города пугал своей неизвестностью. Тут и там на домах красовались алые флаги. Люди шли, весело переговариваясь друг с другом, а в руках они несли самодельные цветы.
Перед кладбищем на площадке для митингов торжественно выстроились в ряд ветераны Великой Отечественной войны с многочисленными медалями на груди, слева – солдаты с автоматами, справа на трибуну поднялись важные дяди. Они поздравили всех присутствующих с великим праздником. Потом все вместе спели песню «День Победы», после чего салютом прозвучал троекратный залп из автоматов. И лишь после завершения митинга мы направились на могилку к папе, жизнь которого оборвалась, когда мне было пять лет. Мама посыпала крупу на могилку, разостлала на скамейку полотенце, разложила пироги… Один, самый большой, разломила пополам и осторожно положила около памятника. Потом достала чай, села на краешек, я около неё пристроилась. Отведали пирогов, мама, как обычно, глубоко вздыхала, но ничего не говорила. Я первой нарушила молчание:
– А почему дедушка в этот праздник только плачет, а ничего не рассказывает?
– Трудно, доченька, вспоминать, как жернова войны русские судьбы перемололи в пыль, всю жизнь нам перевернули наизнанку. Вот сейчас с тобой сидим тут, пироги уплетаем, а в войну мы с отцом – томимые голодом подростки – мечтали поесть досыта. Вы-то теперь ни хлеб, ни печенье не бережёте. Да вот случай про печенье
Расскажу…
Она сложила все пожитки обратно в сумку, коснулась памятника, будто прощаясь, взяла меня за руку, и мы двинулись в обратный путь.
- Так вот, - на ходу продолжала мама, - в середине сентября 1943 года, после окончания курсов фабрично-заводского обучения, приехала я из Тотьмы на Михалёвский посёлок на торфоразработки, сразу  трактористом назначили, а отец, значит, помощником был. Мне шестнадцать исполнилось, ну, а он на три года младше. Весной следующего года послали меня в качестве сопровождающего на машине в Вологду, за товаром на склад. Заходим в помещение, а там кусковой сахар в коробках на полках лежит, много мешков муки, разной крупы, корзины с яйцами. А внизу, на самой нижней полке, - маленькая коробочка с печеньем. В животе от увиденных продуктов заурчало. Подошла тут женщина-кладовщик, посмотрела на меня, исхудавшую девчушку, и сжалилась: пихнула крошечную печенюшку в ладошку, пригрозив, чтобы сразу съела и никому об этом не рассказывала. Теперь можно рассказать… В жизни не ела ничего вкуснее той военной крохи – печенюшки.
А когда мы вернулись домой, мама прошла на кухню и достала из-за иконы что-то аккуратно завёрнутое в холщовую тряпочку. Молча подала мне. Я осторожно развернула материю, потом пожелтевшую от времени газету – и увидела сохраненное мамой сокровище: крошечку военной печенюшки.
5 Неизвестный художник
Артур Куличенко
Я помню, когда впервые увидел это полотно. Не скрою, в первый раз я даже упал в обморок, а когда очнулся, то понял, что влюблён в картину. Это не описать словами. Я испытывал в тот момент ряд физических и психических симптомов. У меня было бешеное сердцебиение при виде этой картины, головокружение и даже галлюцинации. Создатель шедевра (не меньше), как мне тогда показалось, обладал таким мировоззрением, что заставил меня буквально оживить то, что собственно сам художник чувствовал в момент написания полотна. Он не подписался, а жаль... Я заразился его работой, и даже искал создателя этого великолепия. У меня было преимущество в этом деле – наличие огромного счёта в банке и упорство. Но, как странно это не казалось, все связи мира и деньги не помогли мне найти художника сего творения. Ах, как я был разочарован! Ах, как жаль! Картина этого безызвестного художника пропадала зря и я, как истинный ценитель искусства, был разочарован тем, что ничего не могу с этим поделать. В этом стиле полотна я узнал авангардизм, в котором смещалось сюрреализм (именно кубизм) и постимпрессионизм (материальность мира), воедино. Может, кому-то это казалось невозможным или кто-то мог предвзято к этому отнестись, но я болел этой картиной и тем больше желал встретиться с этим художником и, наконец, узнать о ней как можно больше. Мои люди пытались мне помочь и, потратили на это месяцы, лишь жена почему-то стала безучастной. Ей, конечно, этого не понять. Она прекрасная женщина, жена, мать и кое в чем разбирается даже больше меня, например, в колористике. В цветоведение ей кажется, нет равных людей. Она интересуется искусством, поскольку дизайнер, но не так как интересуюсь им я.
Но вот вроде бы случилось, нашли художника писавшего в том же стиле, и я как умалишенный направился туда, где собственно и жил «талант от Бога». Передо мной стояли полотна этого человека. Да, быть может, соглашусь, в них что-то и было, но вот того трепета, того дикого восторга, как та картина, эти вызвать не смогли. Я решил взглянуть на самого творца сего и даже хотел показать фотографию шедевра, в который я был (не скрою) по уши влюблён, но мои люди сказали мне этого не делать. Я сильно удивился и решил пройти дальше по комнате, игнорируя их наставления. Каково было моё удивление, когда перед собой я увидел мальчишку лет 13 отроду, с отклонением в развитие. Если честно, тогда я не смог сдержаться от смеха.
В конечном итоге даже мои люди сдались, и я впал в уныние. Я часами гулял по своему парку, сдвинув брови, и всё время думал о полотне. Я не пометил, что сразу купил его (подумать только) всего за 100 $ и был жутко расстроен, нет, взбешён, что такая работа ушла с молотка всего за каких-то 100 $. Позор тому, кто назначил такую ничтожную сумму за шедевр. Позор!
Раньше и я писал, но у меня язык не поворачивался назвать мои работы - работами. Нет. Я не скрою, завидовал создателю! Да и что здесь плохого?! Человеку свойственны грехи и зависть - это одно из самых распространенных грехов в нынешний день, на планете земля. Я поднялся наверх туда, где были мои незавершённые картины (наброски), находившиеся на мольберте и закрытые тканевым материалом. Рядом с ними, только на стене, находилось мною приобретённое полотно неизвестного художника. Я разглядывал его несколько часов, затем решил снять ткань со своих набросков, чтобы увидеть колоссальную разницу между этой картиной и моими, - и был поражен. Мои картины, как я думал до этого, не завершенные, все как одна были копией той, которую я приобрел.
6 Добрый мальчик Коля из Нового Уренгоя
Клим Подкова
17-летний юноша поднялся на трибуну Бундестага, прокашлялся и начал:
 - Дамы и господа! Меня зовут Николай Девятниченко, я учусь в гимназии г. Новый Уренгой. Мне предложили поучаствовать в проекте, посвященном солдатам, погибшим во время Второй  Мировой воны. Это меня очень заинтересовало, поскольку я с детства увлекаюсь историей и своей страны, и Германии. Особенно меня заинтересовала судьба Ганса Рауха, убитого в т.н. «Сталинградском котле»…


Солдаты лежали и ждали команды «в атаку». Старый боец посмотрел на молодого парнишку справа от него – у того был первый бой.
- Не дрейфь, Федор, прорвемся. Главное ничего не бойся и стреляй первым.
Федор сгреб комок снега и положил его в сухой рот.
- А я и не боюсь.
Раздался свисток. «Аааа!» - закричал парнишка, поднялся и, сжимая в руках винтовку, вместе с другими бросился к стоящему по ту сторону площади дому.
Федор бежал через площадь.  Ему казалось, что каждая пуля летит именно в него. Справа и слева от него падали бойцы, но он не видел этого. Куда-то пропал Петрович, ободрявший его минуту назад.


- Я сразу начал искать соответствующую информацию. Сначала посетил городской архив и библиотеку, затем пытался найти историю немецких солдат в интернете и других источниках. Однако позже в сотрудничестве с Народным Союзом Германии по уходу за военными захоронениями я узнал и подробно изучил историю жизни Ганса Иоганна Рауха.


Федор прыгнул в проем окна, повернул направо и помчался по заваленному битым кирпичом коридору. Заглянул в первый попавшийся дверной проем и увидел немца. Навалившись грудью на подоконник, тот лихорадочно передергивал затвор своего карабина и стрелял в бегущих советских солдат.  Словно почувствовав что-то, немец оглянулся и лицо его исказила гримаса ужаса: он увидел свою смерть.
Федор вскинул винтовку и нажал на спуск.


- Ганс Раух родился в многодетной крестьянской семье. С детства познал тяжелый труд, любил своих братьев и сестер. Он любил жизнь и не хотел воевать. Он не по своей воле оказался в Сталинграде. Я искренно скорблю о гибели этого молодого человека и хотел бы, чтобы пуля, оборвавшая его жизнь, пролетела мимо.


И эти слова, облеченные в оболочку энергии, полетели в прошлое. Пробивая год за годом, десятилетие за десятилетием они летели, летели… Вот преодолен рубеж тысячелетий. Пронеслись мимо 90-е, 70-е, 50-е годы XX века… Комок энергии уменьшался в размерах и до января 1943 года долетел совсем маленький огненный шарик. Но его энергии вполне хватило, чтобы ударившись в свинцовый комочек, изменить его полет.

 Пуля ударила в кирпичную стену. Русский закричал и с винтовкой бросился на Ганса. Раух выставил вперед карабин и выстрелил.
Несколько секунд он смотрел на лежащего у его ног русского, а потом выпрыгнул в оконный проем.

Приземлившись, он побежал вдоль стены и наткнулся на двух русских. Оба вскинули винтовки.
Ганс бросил карабин и поднял руки:
- Нихт шиссен! Гитлер капут!
- Конечно капут, - злобно сказал один из бойцов, тем не менее не опуская винтовки.
Второй подошел к Гансу и похлопал по его карманам. Не найдя ничего, он толкнул пленного в спину:
- Топай, фриц, и радуйся: война для тебя уже кончилась.

Федор лежал на спине, смотрел в серый потолок и чувствовал, как толчками вместе с кровью из него вытекает жизнь.
- Миленький, хорошенький, потерпи, - шептала медсестра, расстегивая его ватник - сейчас все сделаю.
- Не надо… - прошептал Федор, - зря это…
- Ну что ты, сейчас тебя перевяжу, потом в госпиталь доставим, там тебя быстро подлечат, - скороговоркой говорила девушка.
- Сестричка, - прошептал Федор, - не надо… Лучше поцелуй меня…  Меня еще ни разу девушка не целовала...
Медсестра осторожно сняла с себя каску, наклонилась и ее губы коснулись его губ.
Маленькая снежинка, кружась,  упала на щеку солдата и не растаяла.


- В т.н. «Сталинградском котле» немецкие солдаты испытывали страшные лишения, мерзли, голодали. Многие из них погибли. Это были невинные жертвы войны и мы не вправе о них забывать. Они тоже достойны памяти.
Депутаты Бундестага один за другим вставали со своих мест и дружно стоя аплодировали русскому юноше.


А маленький энергетический шарик, изменивший полет пули, полетел обратно. Не дошел Федор до Вены и не вернулся домой с двумя орденами и двумя нашивками за ранения. Пропала в новом будущем хохотушка Зойка – его дочь. Не родился смешной карапуз Вовка, не вырос Вовка в красивого Володьку, не завел Владимир Семенович семью и не родился у него сын Николай.


Гордый исполнением своей миссии Николай улыбался. Только вдруг улыбка на лице русского юноши сменилась гримасой боли – это в грудь его ударила пуля, выпущенная в январе 1943-го добрым Гансом Раухом.

Глотая ртом воздух, Николай навалился на трибуну и с ужасом смотрел на свои становившиеся все более прозрачными руки. Вот уже сквозь них видны листы с его напечатанной  речью, вот уже его руки превратились в едва видимые контуры. Это уходил в небытие не родившийся правнук русского солдата, убитого в Сталинграде.

А депутаты Бундестага все продолжали хлопать в ладоши, и дольше всех аплодировал с трибуны для почетных гостей Ганс Раух – ветеран и невинная жертва Второй Мировой войны, которого в январе 1943-го миновала советская пуля.
7 Звезда
Поздняков Евгений
     Когда-то давно, Пустота пролитым молоком заполняла собой каждый уголок бесконечного пространства. По-матерински заботясь о еще несотворенном мире, она попросту не давала шансов сокрытой энергии образовать что-то новое и удивительное. Неопытному читателю может показаться, что слово «забота» здесь не уместно, и в пору говорить о тирании и нежелании уступать господствующее положение, однако я позволю вступиться за нашу героиню, ведь в отличии от порывистой энергии, Пустота провела на свете не один десяток лет, и она знала, с какими трудностями связана жизнь, и на себе испытала ее перерождение в тягучее существование…
      Подобный порядок казался вечным, и мог бы сохраниться еще не одно тысячелетие, но среди бесконечного простора появилось… Существо. Неимоверным усилием воли оно сумело обуздать всепоглощающую материнскую заботу и создать собственное, пусть и несовершенное, тело. Его густая борода состояла из тысячи созвездий, а глаза напоминали гигантские черные дыры. Осознав свое одиночество, Существо начало лепить из оставшейся энергии целые галактики, вдыхая жизнь в тела комет и метеоритов. Так начинается история Вселенной, и заканчивается история Пустоты.
      Наблюдая за своим творением, Существо медленно понимало, от чего предостерегала их некогда величественная мать: с годами его зрение становилось все хуже и хуже. Осознав, что оно больше не может видеть все происходящее в дальних уголках Вселенной, Существо создало верного соратника – Млечного Змея, способного за считанные часы добраться до любой звезды и планеты. Верно служа творцу, он столетиями следил за порядком, что вселяло надежду на лучшую жизнь в сердца обитателей бесконечного космоса. Видя старания Существа, кометы и астероиды в едином порыве склонились перед ним, безоговорочно признав своим Королем.
– Мы клянемся беречь пламя твоей души! – Сказали звезды.
– Мы клянемся беречь твой дар жизни! – Продолжили планеты.
– Да будет вечно правление твое, о, Великий! – Заключили кометы.
      Раз в тысячелетие они приходили к нему на поклон, выражая огромную благодарность за тот мир, что окружал их. Однако с каждым разом обитатели бескрайней Вселенной покидали Короля во все более грустном расположении духа: он старел, и жизнь его медленно превращалась в незавидное существование. Все чаще вспоминая о предостережениях Пустоты, Творец понял, что ему нужно готовить преемника: слепив тело из обломков метеорита и звездной пыли, он поместил в грудь наследника частичку своей души. Принц Вселенной был удивителен: его красота поражала неокрепшие сердца созвездий, а острый ум порою приводил в восторг самого Создателя. Даже Млечный Змей, обычно не отличавшийся сентиментальностью, не смог сдержать слез в день рождения Принца:
– Он будет лучшим правителем, - завороженно произнес  Змей, однако, побоявшись оказаться непонятым, поспешно прибавил, - но не таким великим как Вы, мой Король.
      Шли тысячелетия. Наследник рос, и все замечали, как становится он похожим на своего Создателя в манерах и в поведении. Его любознательность не ведала границ, а теплые чувства ко всем обитателям космоса, казалось, были способны зажечь новых Красных Гигантов. Принц завоевывал сердца своих подданных, что не могло не радовать Короля, и вот, когда преемнику исполнилось несколько миллионов лет, Создатель разрешил ему присутствовать на приемах, в честь сотворения Вселенной. Неопытный читатель может подумать, что в этом решении нет ничего удивительного: преемственность поколений должна свершаться даже на столь высоком уровне, однако никто из приближенных Короля, даже сам Млечный Змей, не смели подумать о том, к каким последствиям приведет личная встреча Принца с народом бескрайнего космоса. Увы, разгорячённое сердце юноши решительно променяло благоразумное существование на тяжкие узы влюбленности.
      Это случилось во время одного из приемов. Тронный зал озарился ярким светом Звезды, чье имя наследник, увы, не расслышал. Ее округлая фигура отчего-то пришлась по душе юному Принцу, а медленное движение гигантского тела навеки заняло место в неокрепшем сознании наследника. В ней не было ничего особенного: она не являлась любимицей фаталистов, подобно хмурому Сириусу, не обладала Солнечной склонностью к материнству… Она просто была, и бытие ее растопило лед мальчишеского сердца. Ее очарование оказалось настолько велико, что негромкая фраза, сказанная Творцу, разнеслась звонким эхом сквозь всю его жизнь:
– Я бесконечно благодарна Вам, мой Король. И Вам, - Звезда мило улыбнулась, - мой дорогой Принц.
      Так состоялась их первая и последняя встреча. С тех пор прошли тысячи лет, но не было и века, чтобы наследник не вспоминал об удивительной гостье тронного зала. Милая гостья не выходила из его головы, стремительно вытесняя дотошность в изучении окружающего мира. Вся его жизнь обернулась бесконечным воспоминанием, превратив счастливого мальчугана в опечаленного юношу. Облетая галактику, Млечный Змей не раз замечал, как Принц, склонив голову, пишет слезливые поэмы о невыносимой разлуке. Наблюдая за своим наследником, Король радостно отмечал, что его детище обладает исключительно чистой душой, способной на великие свершения, однако гордость за преемника мгновенно обратилась в неприятную горечь, когда Принц решительно заявил Творцу:
– Хоть телом я и с тобой, о Великий, но сердце мое находится далеко за пределами тронного зала… Я должен увидеться с ней, перед тем, как приму корону… Не держи на меня зла!
      Новость о своеволии Принца быстро облетела бескрайние просторы космоса. Кометы, пролетая над Планетами, едва слышно перешептывались о безумии наследника, ведь о судьбе загадочной Звезды никто ничего не знал: она не появлялась на приемах у Короля, не являлась гостьей светских приемов. Казалось, будто возлюбленная наследника исчезла с карты Вселенной, во что юноше, разумеется, верить совершенно не хотелось. Разгоряченные фантазии рисовали грандиозное путешествие к другому концу космоса, ради призрачной надежды встретить ту самую Звезду….
– Это исключено! – Возразил Принцу Млечный Змей. – Я не повезу Вас на своей спине в такую даль! Кто знает, чем все может закончиться…
– Ты не понимаешь! Я люблю ее! Она была такой красивой…
– Вы верно подметили: была!
– Глупый. – Усмехнулся он. – Я верю, что ее красота никуда не делась. Вижу, ты не желаешь мне помогать? Печально. Впрочем, я могу справиться и без тебя.
– Нет, Принц! Стойте! Это опасно! Подумайте об отце…
      Однако знойный юноша не дослушал предостережения старого друга. Зацепившись за хвост пролетавшей кометы, он отправился навстречу своей мечте. Бороздя бесконечные просторы Вселенной, Наследник услышал некогда знакомый голос. Это была Звезда. Следуя едва различимому шепоту, Принц оказался в безжизненном уголке галактики, находившейся в миллионах световых лет от тронного зала. Опечаленный тем, что поиски удивительной красавицы оказались безуспешными, парень собирался вернуться домой, но тут же был окликнут:
– Милый Принц! Вы нашли меня?
– Звезда? – Еле сдерживая слезы, спросил наследник. – Это ты?
– Да, мой дорогой! Ну же, повернитесь ко мне! Разреши коснуться тебя…
      Юношей овладел страх: перед его глазами не было ничего, кроме всепоглощающей Пустоты, пытающейся охватить его тело гигантскими щупальцами. Пытаясь выбраться из тесных объятий Черной дыры, он отчаянно бился за свою жизнь, однако осознание печального исхода все больше и больше врезалось в сознание наивного мальчугана.
      Принца безоговорочно поглощало некогда выдуманное им счастье…
8 Зов Земли
Людмила Белан-Черногор
Миниатюра написана по картине. Художник Kit Norlien

Рихард, услышав шум подъезжающего автомобиля, поспешил на крыльцо — он заждался внука. Вот уже с полгода, как тот не показывался в этих заповедных местах, где каждый уголок скрывал тайны, дарил вдохновение и жизненные силы.

Тимо, молодой талантливый композитор и исполнитель органной музыки, с детства был влюблён в лапландские земли. Не проходило недели, чтобы внук не приезжал, но последние месяцы он проводил с женой - долгожданная беременность протекала тяжело.

Увидев осунувшееся лицо внука, его потухший взгляд, старик разволновался. Молодой человек на ходу обнял деда и направился в свою комнату. Через несколько минут он вышел, одетый  в меховую куртку, шапку-ушанку и походные сапоги. Молча зашёл на кухню, побросал в рюкзак кое-какую еду, достал из кладовки лыжи.

 - Дед, я скоро вернусь, - бесцветный голос внука выдал напряжение, царившее в его душе.

Старик, взглянув на него, насторожился: в глазах появился характерный блеск — так выглядели люди, которых звала Полярная звезда. Они уходили и не возвращались. Остановить человека в таком состоянии было невозможно.

Накануне на Солнце наблюдались мощные вспышки, порождающие интенсивное Полярное сияние. Рихард, участник многих полярных экспедиций, хорошо знал, какая опасность грозит внуку от встречи с чарующим световым явлением.

Силуэт молодого человека растворился среди заснеженных елей, а старик всё стоял и, впервые в жизни, не знал, что предпринять.

Тимо быстро продвигался вперёд, к горному ущелью, где открывался горизонт. Здесь было отличное место для наблюдения за Полярным сиянием. Сотни раз он проходил этими тропами. Каждый поворот, каждый кустик знал, мог в кромешной тьме прийти к цели.

И сейчас ноги сами несли его, а в голове звучала неоконченная соната для органа «Звёздный зов» - так он назвал произведение, желая вложить в него любовь к звёздам, магию небесных танцев, извечное стремление человека к неведомым мирам.

Ельник поредел. Показались карликовые берёзы и ивы, за ними плоскогорье. Летом к нему можно было добраться через ущелье, потаёнными тропами, а сейчас заснеженные склоны были смертельной ловушкой.

До ущелья оставалось метров сто, как вдруг наступила мёртвая тишина. Она давила и  угнетала. В следующий миг послышались размеренные звуки — словно кто-то запустил невидимый метроном.

Перед путником опустился вибрирующий бело-зелёный занавес.
Метроном продолжал чеканить такты. Занавес поднялся. Взору открылась бесконечная сцена, на которую стремительно вылетели небесные танцоры. Шлейфы их одеяний переливались зелёным, малиновым, голубым, сиреневым светом. Завораживающая гигантская пляска поглотила внимание молодого человека.

Он продолжал двигаться к обрыву.

В подсознании Тимо зазвучала мелодия-призыв и закружились мысли: «Вот она моя соната... Звёзды зовут меня... »

Человек поднял ногу для последнего шага, за которым начиналась Вечность. Звуки смолкли. К ногам спустился трепещущий фиолетовый трап...

Внезапно наступившую тишину пронзил звонкий крик новорождённого ребёнка.

"Зов земной жизни во много крат сильнее зова далёких и чужих звёзд," - мелькнула мысль в воспалённом мозгу Тимо. Последним усилием воли он отбросил тело назад и упал на спину. Карликовая берёзка протянула руки-ветви помощи. Молодой человек уцепился за них.

В следующее мгновение он почувствовал на лице тёплое дыхание.
 - Бест, дружище! Ты нашёл меня...
Овчарка схватила Тимо за куртку и потащила прочь от опасного места.

Вскоре из-за елей показался Рихард.
 - Дед, у меня родился сын, - прошептал Тимо и провалился в исцеляющее забытье.

… В честь деда новорождённого назвали Рихардом.

Через месяц в органном зале консерватории Тимо исполнил свою новую сонату. В последний момент перед выходом он переименовал её, назвав «Зовом Земли». Когда прозвучал последний аккорд, наступила тишина. Прошло несколько секунд, прежде чем по залу прокатился шквал аплодисментов.
9 Волшебная груша
Людмила Белан-Черногор
С давних времён многие народы, в том числе и славяне, по-особому относились к груше. Это дерево, наряду с дубом и другими священными деревьями, почиталось людьми. Груша символизировала верную любовь и материнство, надежду, здоровье и долговечность. Интересно, что славяне связывали её с чистотой и святостью, но в то же время, и с нечистой силой.

В 1950 году под такой вот, волшебной, грушей встретились мои родители: красивая сельская девушка Нина и молодой фронтовик Михаил.

Под нежный шелест её листвы Михаил впервые поцеловал любимую и позвал замуж. А груша, веря в искренность и чистые помыслы молодых людей, первая благословила их на создание семьи.

Но... сначала была война — Великая Отечественная, принёсшая беду и горе в каждую семью. Вчерашние мальчишки, рано повзрослев, уходили добровольцами на фронт. Среди них был и Михаил, мой будущий отец.

Приписав себе восемь месяцев жизни, чтобы не отказали в военкомате, в 1943 году он ушёл защищать родную землю от захватчиков. Тогда люди знали, за что воевали. Сплотились в одно целое все народы огромной страны и победили.

Отец моей мамы в 1943 году после тяжёлого ранения скончался в госпитале, развёрнутому на территории ханского дворца в Бахчисарае. Бабушка долго верила в чудо, надеялась, что муж вернётся. В 1970 году мы разыскали братское кладбище, где был похоронен мой дедушка, сфотографировали надгробие с выгравированными фамилиями. И только тогда бабушка смирилась.

Моя прабабушка потеряла в этой жестокой войне всех своих четырёх сыновей. Младший, Михайло, ушёл на войну мальчишкой, не успев даже жениться.

В апреле 1945 года в возрасте 19 лет мой будущий папа дошёл до Кёнигсберга, где и остался служить. И однажды, приехав в отпуск в родное село, повстречал Нину, которая вскоре стала его женой.

Так мои родители оказались одними из первых переселенцев, возрождавших из руин разбомбленный прусский город Кёнигсберг, ставший после войны советским городом Калининградом, оплотом западных рубежей СССР.

Я появилась на свет в 1951 году, получила от папы красивую фамилию — Черногор. В 1957 родилась сестра Тамара. Я благодарна судьбе, соединившей жизненные пути моих родителей, безмерно благодарна родителям, давшим мне жизнь.

Папа о войне нам не рассказывал, считал, что это не женское дело.

Мама, закончив Калининградский пединститут, работала в школе учителем математики.

Папа заочно закончил военное училище и служил в отдельном сапёрном батальоне. Когда получил звезду майора, стал замполитом батальона, позднее, получив звание  подполковника, командовал батальоном.

Помню, майора папе присвоили осенью, цветы уже отцветали, и мы с сестрой искали во дворах цветок циннии, чтобы поздравить папу — циннию у нас называли майором.

После папиной демобилизации родители возвратились на родину, в Черкасскую область. Без работы папа не мыслил свою жизнь. Много лет работал на должности начальника районного ДОСААФ.

9 Мая — святой праздник. Папа не пропускал ни одного Дня Победы, непременно бывал участником городских и сельских мероприятий в честь этого праздника. И только последний свой День Победы папа провёл дома, а в июне 2013 его не стало.

Наступает время, когда родители переходят в память. Пошёл пятой год, как папа ушёл из жизни. Трудно дались эти четыре года, трудно осознать, что папа остался только в памяти. Но тепло его души до сих пор согревает меня. Чуткое отцовское сердце и после смерти продолжает биться в моём сердце, ведь я его частица.

Мама после ухода папы долго и тяжело болела. Но жизнелюбие победило. Сейчас ей 86 лет. И она продолжает показывать нам, детям и внукам, пример жизнестойкости, долголетия, любви и верности, как та волшебная груша, что соединила их сердца.
10 Герои
Банев Виктор Георгиевич
                             Герои

  Они
 
  Мы еле-еле их сдержали...
  Те, что неслися впереди,
  шагов шести не добежали
  и перед бруствером упали
  с кровавой кашей на груди.
 
  А двое все-таки вскочили
  в траншею на виду у всех.
  И, прежде чем мы их скосили,
  они троих у нас убили,
  но руки не подняли вверх.
 
  Мы их в воронку сволокли.
  И молвил Витька Еремеев:
  - А все же, как там ни пыли,
  Чего уж там ни говори,
  а воевать они - умеют,
  гады!...
 
  Юрий Семёнович Белаш, поэт - фронтовик.
 
  Давно хотел написать о своём тесте:
  Иван Григорьевич Шубин прошёл всю войну с первого до последнего дня. Неоднократно ранен, контужен, воевал на разных фронтах, в пехоте. Его воспоминания, которые он почему-то доверил мне и легли в основу этого повествования.
  Светлой памяти его посвящаю.
 
  Курт - радист
 
  Доннер Веттер!!! Влипли так влипли, надо же так глупо попасть в мышеловку, чуяло моё сердце что ничем хорошим это не кончится. Пройти всю войну и так глупо погибнуть, как мальчишка - новобранец. И чего мы не видали в этой школе, когда был приказ отступать, зачем цеплялись за неё? Похоже, не выпутаться. Попробую связаться со своими, пока ещё рация работает. Хорошо, связь есть.
  Курт штабу:
  - Мы сидим на третьем этаже, второй пустой, первый занят русскими. Двое наших хотели выпрыгнуть, но сломали ноги и их добили под окнами, больше никто не пытается. Нас тридцать человек, боеприпасы кончаются. Наш ориентир - школа, она единственная трёхэтажная на этой улице. Видим бой на соседней. Что нам делать?
  Штаб Курту:
  - Постарайтесь продержаться до темноты, выбить противника нет возможности, ночью пришлём подкрепление.
  - Чёрт бы вас там побрал! Нам час не продержаться, а вы - до темноты.
  Курт снял наушники и привалился к батарее отопления.
  - Что делать, командир? Патронов у нас на один раз - отбить штурм, затем нас возьмут голыми руками.
  - Ну, положим, голыми руками нас не взять, но ситуация сложная,- ответил командир.
  - Сообщи штабу, попытаемся прорваться. До темноты нам не выстоять, пока не подошла артиллерия русских - есть шанс. Если они подтащат хоть одну пушку, то сметут нас вместе с этажом.
  - Приготовиться к атаке, сигнал - взрыв гранаты.
 
  Иван - пулемётчик
 
  Чёрт бы вас побрал вместе с потрохами, забились и не выкуришь ничем, и артиллерии нет, надо бы дальше идти, а тут сторожи этих и так бой уже чёрте где.
  - Слушай радист, а чего они там лопочут по рации, ты же знаешь немецкий?
  - Да ничего хорошего, если продержатся до темноты - их отобьют, у нас силы на исходе, а хотелось бы их выковырнуть, но как? Лестница одна и идти на пулемёт бессмысленно, только людей положим. Им сверху всё видно, как на ладони, и гранатами забросают. Что делать, командир?
  - Готовиться к бою. Они скоро полезут, деваться им некуда, а сдаваться не хотят. Радист предлагал на их волне. Послали!
  - Вот гады! Ну, началось!
  Сверху бросили в пролёт лестницы гранату. Следом за взрывом на лестнице появились трое автоматчиков, больше ширина её не позволяла.
  Иван, высунувшись на мгновение из - за простенка, срезал двоих. Третий, прикрывшись падающим телом, чуть не зацепил его очередью. Немедленно прыжками на пролёте возникли ещё трое и повторилось то же самое, но на этот раз за мгновение Иван успел убить одного. Трое остальных проскочили пролёт на второй этаж и залегли. Чьи - то руки рванули Ивана в класс, и на площадке прогремел взрыв гранаты. С площадки раздались крики, но это не остановило следующую тройку и она, беспрерывно поливая огнём перед собой, пролетела последний марш лестницы, оказавшись на первом этаже. Бросать гранату было невозможно - она зацепила бы своих. Иван понял, что сейчас прорвутся, на площадке уже возникла следующая тройка, но стрелять они не могли, сектор обстрела закрыли спины своих. Поняв, что если сейчас их не остановить, то бой будет проигран, Иван выскочил на открытое пространство, понимая, что сейчас превратится в решето, но за то мгновение, что будет ещё жив, скосит троицу. Тут произошло неожиданное. Трое перестали стрелять почти одновременно и широко открытыми от ужаса глазами завороженно смотрели на то, как русский повёл стволом пулемёта, на конце которого плясал язычок пламени. Увидев такую картину, тройка на площадке полила пулемётчика огнём через спины своих падающих убитых товарищей. Бросившись на пол Иван полил и их, но мгновения замешательства хватило, чтоб они отступили и его пули не зацепили никого. Пришлось вновь прятаться за простенок. С площадки вылетела граната и, пока она крутилась в коридоре, все успели попрятаться в классы, а немцы отступить. Взрыв никому не причинил вреда. Атака захлебнулась. Ивана трясло. Никогда ещё смерть не глядела ему в глаза с такого расстояния. Спасло то, что автоматчики расстреляли все патроны, перезарядить автоматы было некогда, а тела убитых закрыли его от пуль тех, кто наступал позади. Выпив посланный ему кем-то в крышке котелка спирт, Иван немного пришёл в себя.
  - А если бы догадались взять по два автомата, готовых к бою? Лежал бы сейчас как эти - с кашей вместо головы.
 
  Курт
 
  Будь проклята эта война! К ней нельзя привыкнуть, каждый день смерть. Мы потеряли восьмерых. Двое ранены, командир смертельно. Всё правильно - потери в атаке один к десяти. Командир истекал кровью, она розовой пеной пузырилась у него на губах и толчками вырывалась из двух ран на груди. Внезапно взгляд его сделался осмысленным.
  - Курт, добей! - прохрипел он. Нет сил терпеть.
  И снова провалился в небытиё. Больше он ничего не смог сказать - началась агония, тело его выгнулось и затихло. Я закрыл ему глаза. Сами собой навернулись слёзы. Мы прошли всю войну вместе. Вспомнилось, как он опекал нас новобранцев и не посылал, где это возможно, под пули. Как мы вместе лежали в госпитале раненые осколками одной мины, от которых он пытался меня закрыть. Как делился со мной всем, что приносила его сестра, жившая в том же что и госпиталь городке. Но видно ангел - хранитель отвернулся от нас. Видения прошлого пронеслись как кадры кино перед глазами . Я на несколько секунд потерял контроль над собой, неожиданно ощутив, что по щекам стекают слезинки. Солдаты с тревогой и удивлением глядели на меня. Теперь я старший по званию и нужно принимать решение, они ждут.
  - Что делаем? - спросил я, прекрасно понимая что выход у нас только один
  Все угрюмо молчали.
  - План таков: пока рация ещё работает, я вызову огонь на себя и у нас будет короткое мгновение, когда русские уберутся из здания. Конечно, они оставят прикрывать отход пулемётчика, но это - шанс, иного у нас нет. Пленные мы им не нужны, просто им некуда нас девать и всех всё равно положат. Возражений нет? Хорошо.
  Я вызвал штаб и открытым текстом запросил:
  - Что делать? Прорваться не смогли, накройте нас огнём миномётов. Если батарея ещё там, где стояла в полдень. Мы в зоне поражения. Попытаемся прорваться ещё раз.
  Курту:
  - Да, батарея ещё не отошла. Залп будет через пять минут. В наушниках раздался всхлип.
  - Приготовиться к прорыву, все патроны в два автомата. Заукель, ты пойдёшь первым. Ты стреляешь с двух рук, перезарядиться времени не успеешь, экономь патроны, Прощаемся!
 
  Иван
 
  - Радист, ты чего?
  - Вот сволочи! Вызвали огонь на себя, у нас пять минут на отход, не успеем.
  - Командир, через пять минут они сметут школу.
  - Немедленно покинуть школу! Нет, не успеем и из окон нас перещелкают. В подвал! И молите Господа, чтоб выдержали перекрытия. Ваня, прикрываешь отход. Прости.
  Проклятая война! Так глупо гибнуть, когда уже победа маячит. Но приказ. Быстрее отходите. Прикрою. Сейчас начнут - им тоже охота жить.
  Бойцы собрались и быстро покинули классы, я остался один. Неуютно. А вот и гости пожаловали. А чего один, вот сука! Услышал меня, что ли? Два автомата. Высунуться не даст. Ладно, мы тоже не пальцем деланы, думает, у меня нервы сдадут. Так я тебе и высунулся! Иди, дорогой. Думать надо. Автоматчик дикими прыжками нёсся по лестнице, поливая простенок, где сидел я. Спокойно Ваня, считай. Раз, два, три. На, дорогой, со свиданьицем! Граната разорвалась в воздухе. Автоматы смолкли. С лестницы катился клубок тел. Пожалуйте, гости дорогие! Ах вы! Короткой очередью я скосил двоих спереди, но следом вниз полетела граната. Не умеете бросать, придурки, у меня четыре секунды, вряд ли в такой толчее кто-то считал. Я спрятался за простенок. Меня слегка контузило взрывом, но я не потерял их из виду. Теперь уже всё равно - я вас не выпущу, хоть убейте! Я выскочил из-за простенка и полил длинно кодлу на лесенке. Сколько падало я не видел, но по мне несколько раз выстрелили из пистолета. "Народ" шарахнулся обратно и в это мгновение я услышал рёв "ишаков"*. Немцы дико заорали, а в картинке стремительно мелькнули падающие плиты перекрытий и один чудак с рацией, как щитом перед собой. Продырявить его я не успел. Обняв пулемёт грохнулся в угол и... наступила темнота.
 
  Иван и Курт
 
  - Жив! В растакую мать, я жив! Бог есть, вернусь поставлю свечку, а что же спину так больно? А это что ещё за чёрт? Я у немцев, что ли, где нож? Мля, сапог нет! Довоевался, босиком в Берлин войду? Так где же я, почему на носилках немец рядом? Нет, наши кругом. Плачут, с чего бы это?
  - Я жив, Gott sei Dank!** Плевать, что тело не моё. Жив. В плену, да и чёрт с ним, всё равно войне конец. А это кто рядом на носилках? Пулемётчик! Значит и он жив!
  - Ich heisse Kurt!***
  - Ваня!
  - Смотрите! Очухался Иван и немчура тоже, а я уж думал, что на чужбине придётся его хоронить.
  - Командир? Как нас угораздило остаться в живых, с фрицем?
  Я повернул голову и углядел знакомые здания напротив школы.
  - Немцы дали залп из "ишаков" и от школы осталась куча бетона и кирпичей вперемешку с мясом. Город взяли и мы решили тебя найти и схоронить. Двое суток разбирали завал и нашли. Скажи спасибо пулемёту и рации фрица, плита, что вас накрыла, упала на торчащий пулемёт и рацию, и вас не задавило полностью, вы так там и лежали в обнимку. У тебя вся спина в лоскутах, а у немца обе ноги сломаны, но жить будете. А немец - твой крестник, больше живых нет, одни куски.
  Рассказать - не поверят. Да, на войне всякое случается...
11 Чудак
Наталья Швецова
                            
        Еще школьницей я смотрела в театре спектакль «Чудак» по пьесе Назыма Хикмета. Сюжета этого спектакля  уже не помню, но хорошо помню заставку, с которой начиналось представление. Авансцена изображала дорогу, на обочине которой лежал большой камень.
       
        Появился мужчина и, воровато оглядываясь, с большим усилием выкатил этот камень на дорогу. Довольный проделанной работой, приплясывая, ушел.
    
     На дороге появился другой прохожий. Заглядевшись, споткнулся об этот камень. Морщась от боли и потирая ушибленную ногу, покинул сцену.
 
    Третий, увидев камень на дороге, засучил рукава и откатил камень на обочину. Именно его потом по ходу пьесы и считали, и называли чудаком.
 
     Очень понятно и очень наглядно кто из них отрицательный герой, кто безучастно равнодушный, а кто положительный.

                                       ***
     В нашей маленькой красивой дачной деревне на берегу Волги  появился новый большой дом. От рабочих, которые его строили, мы узнали, что хозяин – адмирал в отставке. Высокое звание "адмирал" внушало не только почтение, но и некоторую робость  –  небось, привык командовать и покрикивать на своих денщиков. Будет и на нас…  Он же оказался человеком не только вежливым в общении, но и отзывчивым и даже заботливым по отношению к нам, своим дачным соседям.

    Осенью, заканчивая дачный сезон и прощаясь с ним, я попросила позвонить нам весной, когда грунтовая дорога будет еще подморожена, чтоб на своей городской машине, не приспособленной к бездорожью, без проблем проехать  от асфальта до участка. Он позвонил в конце марта и сказал, что если хотим проехать, то пора ехать. Сейчас он дорогу прочистил от деревни до шоссе, и нам будет  легко проехать.

     Мы прособирались четыре дня и поехали. Беспрепятственно проехали двести километров, но как только съехали с асфальта на грунтовую дорогу, проехали всего метров двадцать по проблемной дороге  и… засели. За четыре дня дорога успела оттаять, глина под мокрым снегом раскиснуть. Мы опоздали…

    Муж пошел назад в ближайшую деревню искать трактор, а я с тоской смотрела из окна машины по сторонам. Дорога, на которой мы капитально застряли, была в одну колею, по бокам отвалы снега почти в человеческий рост. Наша машина оказалась пробкой в бутылке.
 
     Как нас будут вытаскивать? Если вперед, то кто же сможет по таким отвалам нас объехать, чтоб заехать спереди? Если назад, то у нашей машины нет фаркопа. 

     С нами ехали открывать сезон и наши «пушистики» - собака Чара и кошка Злата. Обе, почувствовав беду,  прижались ко мне.

     Вернулся из деревни муж и грустно сообщил, что помощи нам не будет – какие трактора сломаны, какие вмерзли в землю. Моя голова от ужаса втягивалась в плечи все глубже и глубже.

     Оставалась последняя надежда – адмирал. Он ездил на крутом джипе, легковом грузовичке. Я позвонила ему и сообщила, что мы попали в беду и не знаем что делать. Ответ был по-военному коротким – сейчас приеду!

       Пока ждали, я попыталась представить, как же он нас будет сначала вытаскивать, а потом тащить задним ходом почти три километра. Кошмар! Он ведь и развернуться не сможет на этой одноколейной дороге. Кошмар! Он же, даже бросив нас,  уехать не сможет. Кошмар!

       Вот показалась его машина, остановилась метрах в пятидесяти от нас и начала тихо-тихо маневрировать, медленно разворачиваясь. Ура! Мы будем спасены.

    Начался невообразимый кросс. Его могучий джип кидало из стороны в сторону, разворачивало, а он тянул и тянул нашу машину. При таком движении вполне можно было покалечить и свою машину, но он нас не отцепил и не бросил.
Когда мы добрались до нашего участка и расстались со своим «тягачом», то столкнулись с другой проблемой – снег на участке выше пояса. Муж как-то ползком добрался до дома, а я, сделав первый шаг, повисла в сугробе, ноги не доставали до земли.
       И вдруг мы услышали трах-тах-тах, трах-тах-тах… Да, это наш спаситель опять шел к нам на помощь со своей снегоуборочной машиной. Проделал в снегу коммуникационные траншеи калитка-дом-гараж-дровеник и, досадливо морщась от потока моих благодарственных слов, затарахтел к себе на участок.

                                        ***

     Я выплеснула свои эмоции в компьютер в виде этой миниатюры, которую сразу  назвала "Чудак"  и положила, как обычно, вылеживаться. Может, когда-нибудь опубликую.

    Дачный сезон начался. В доме чисто, тепло, сухо, но… по раскисшей дороге наша машина еще долго не пройдет, а продуктов в теплом  сухом доме становится все меньше и меньше. Опять выручил сосед на могучем джипе. Зазвонил телефон:
     – Я еду в город, вам чего-нибудь нужно?

     - Конечно, нужно.

     - Собирайся, я сейчас подъеду.

     Он прихватил с собой  меня и еще такого же невыездного в распутицу соседа, и мы поехали в районный центр за пропитанием.

      Мистика началась  через несколько минут.

     Он, выехав на объездную дорогу, остановил машину и, немного смущаясь, попросил соседа: «Помоги мне убрать камень, вдруг кто-нибудь ночью его не заметит и наедет». Мужчины  вышли из машины и вдвоем откатили большой камень, который лежал на лесной опушке, по которой в сильную распутицу автомобили выбирались из нашей деревни. Я сидела в машине и, вся покрытая мурашками, вспоминала «Чудака».
12 Венок для моей козы
Любовь Чурина
Мама... Сергей постоянно видел во сне свою мать. Высокая, стройная как берёзка. Длинные чёрные волосы собраны на затылке в тяжёлый узел. Чисто белая блузка, длинная, до пят цветная юбка. Юбку Серёжа запомнил в деталях. На красном фоне букеты цветов. Он часто искал спасения в этой юбке. Когда плакал, уткнувшись в колени матери, когда бродил вслед за матерью по лесу, цепляясь за спасительный подол. И под юбкой кирзовые сапоги. Сапоги были сделаны на заказ, отец специально ездил за ними в город. И рядом, как всегда, коза по имени Мэри. Сергей долго размышлял, будучи уже взрослым, и не мог понять, почему такое странное имя дала мама козе. И ещё одна мысль, которая не давала ему покоя. Однажды сосед, дед Васюта, сидя на скамейке возле их забора и качая кудлатой головой, сказал:
– И как тебя, лебёдушка, занесло в наши края. Кто ж надломил твои белые крылья, что не смогла ты подняться высоко-высоко в небо да улететь вслед за своей стаей. Погубят тебя здесь, окаянные.
Почему «лебёдушка»? И про какие такие крылья говорил дед Васюта? Когда мать укладывала Сергея спать, он всё старался нащупать эти невидимые крылья, но там ничего не было. И когда в очередной раз родители пошли в баню, он подсмотрел в щёлку и не увидел у матери никаких крыльев.
«Спина как спина, – решил Серёжа, – напридумал дед Васюта сказку».
В семье их было четверо. Мама, папа, Серёжа и старшая сестра Маша. Папа был огромный, словно медведь, и Маша своей фигурой напоминала маленького медвежонка. Она всюду таскалась за отцом, помогала ему ремонтировать трактор, подавая нужный инструмент. Она знала его лучше любого тракториста. Всегда, как и отец, ходила в промасленной одежде. Так же, как и он, ходила вразвалочку, умывалась долго, отфыркивая, как и отец, воду. Серёжа больше напоминал маму, такой же худой и длинный.
У козы было изумительно вкусное молоко. Перед тем как подать обед, Марго, так звали мать, ставила перед каждым эмалированную кружку с молоком. Выпивали залпом, слизывая остатки с губ: жаль было терять и каплю. Мать говорила, что молоко наше очень даже полезное и только поэтому мы такие высокие и крепкие.
После обеда отец с Машей отправлялись в мастерские, а Сергей с матерью и Мэри на луг. Шли по полю, Сергей семенил за матерью, хватаясь за подол юбки, и Мэри тоже пыталась ухватить его губами. Так и шли до любимой полянки. Всю дорогу Серёжа рвал цветы, а на полянке складывал их на материнский подол. Затем, сладко посапывая, засыпал подле, коза укладывалась с другой стороны, а мама плела венки и пела. Голос её, чистый, звонкий, разносился далеко в поле. Отец часто рассказывал, что слышит, как она поёт. Мама всегда плела три венка и по возвращении домой надевала себе, мне и козе на голову. Мэри привыкла и не сопротивлялась. И Серёже казалось, что это ей уже нравится. А когда приходили домой, мама скармливала козе венки, приговаривая:
– Вот поэтому наше молоко самое вкусное, что мы с любовью и красотой кормим нашу любимицу.
А любимица обожала мамину юбку. И если где-то случайно ей удавалось увидеть юбку без хозяйки, она тут же крала её и где-нибудь укладывалась на неё спать, при этом держа один край в губах. Мэри не жевала её, но держала крепко.
В конце деревни жили маленькие Клаусы. Тётя Варя и дядя Миша. У них было семь сыновей, один другого меньше. Они завидовали, что у нас есть такая замечательная коза. Хотя своих у них было пять. Но тётя Варя всё искала момент, как бы подоить именно нашу Мэри. Постоянно бегала с кружкой наготове. Она думала, если напоит своих сыновей нашим молоком, то её дети вырастут с нашего отца ростом.
Но Мэри была всегда начеку и, когда замечала приближающуюся тётю Варю, немедленно бежала и пряталась за мамин подол. Однажды им всё-таки удалось похитить Мэри. Закрыли её в своём сарае. Отец сразу догадался, куда подевалась коза, и вся семья прямым ходом отправились в сарай Клаусов. В сарае старший сын Клаусов, Генрих, уже пил молоко из стакана. Отец отодвинул в сторону отца семейства и, подойдя к тёте Варе, сказал:
– Ну и глупая ты, Варвара, неужели ты думаешь, что это поможет? Здесь, милая, другое молоко требуется.
И, улыбнувшись, взял за ошейник Мэри. Та, подпрыгивая от радости, рвалась к выходу.
Вот и наступило время собираться в школу. Родители со старшей сестрой поехали в город за обновами, а Сергей с Мэри остались дома одни. Побегали во дворе, поиграли в прятки и догонялки, тут Мэри увидела мамину юбку, зацепив её губами, потащила в укромное местечко. А Серёжа в это время включил радио, понеслась джазовая музыка. Мэри остановилась на полушаге и повернула обратно. Подойдя к мальчику, она начала отчаянно прыгать, изображая танец. Сергей поймал свою любимицу и надел ей на шею мамину юбку. Мэри, воодушевившись, отчаянно давала гопака, и Сергей тоже пустился в пляс. Когда музыка закончилась, на глаза ему попалась мамина юбка. Она была разорвана в клочья. Испугавшись, он начал снимать её с козы. Да-а-а-а, дело было непоправимо. Тогда, упав на сено и прижав к себе юбку, он долго плакал. Так и нашли его родители спящим на сене в обнимку с юбкой и козой. Мама и отец ничего не сказали. Марго взяла юбку и постелила её на то место, где всегда спала Мэри.
Через некоторое время отец засобирался по делам в город, а по возвращении достал из сумки две юбки. Одну для мамы, другую для Мэри. Букеты на них были даже ярче, чем на старой. Мама кружилась от радости, а Мэри и Серёжа счастливые бегали вокруг неё.
Мэри умерла, когда Сергей учился на втором курсе сельскохозяйственного института.
Были экзамены, и приехать на похороны он не смог. И от этого очень страдал. Было очень жалко мать, так любившую козу. За столько лет она стала почти членом семьи.
Мама всегда в письмах сообщала о Мэри, описывала подробности её поведения. Сергей ходил хмурый, но сказать о причине своего плохого настроения не мог никому, засмеют. Долго ещё вкус козьего молока преследовал его.
– Сергей, Сергей, тебя к телефону, – вдруг сквозь сон услышал он. Когда Сергей взял трубку, почувствовал, что вспотели руки: ему могли звонить только из дома, значит, что-то случилось.
Погода была пасмурная, по стеклу автобуса непрерывно стекал дождь. Сергей, уткнувшись лбом в холодное окно, плакал. В деревню приехали затемно. По лужам и грязи он наконец-то добрался до своего дома. Во всех окнах горел свет, было видно, как снуют люди. Маша первая увидела брата и тяжело, по-мужски хлопнула его по плечу, а затем, прижавшись, заплакала. Отец, сидя на скамейке, одну за другой смолил папиросы. Вокруг было всё усыпано окурками. Он поднялся, взяв сына за руку, повёл в дом. Она лежала в гробу, такая же стройная и красивая. Из-под кружевного покрывала виднелся край её любимой юбки. День похорон выдался тёплым, безветренным. Сергей с утра сходил в поле, нарвал цветов и наплёл венков. Один надел себе на голову, один венок он положил на могилку Мэри. На могилке у козы был поставлен крест, на котором трепыхалась выцветшая от времени и дождей юбка, когда-то купленная для неё отцом; ещё один венок он положил на могилку матери.
Вернувшись с кладбища, Сергей непроизвольно поднялся на второй этаж. Опомнившись, огляделся. Комната матери... такая близкая и далёкая. Здесь ещё сохранился её запах. Она не любила, когда кто-нибудь заходил в комнату. Сергей огляделся: на кровати, сгорбившись, сидел отец. Рядом стоял загадочный мамин сундучок. Сколько раз Сергей мечтал заглянуть туда, вовнутрь, и вот, открытый, он стоит рядом с отцом, а вокруг ворох пожелтевших фотографий. Военные – офицеры царской армии, рядом роскошные дамы в дорогих украшениях и бальных платьях. Кружева широкополых шляп скрывают глаза. А на дне сундучка лежали те самые украшения, что были на дамах с фотографий. В руках отца были кружевные перчатки. В больших руках белые перчатки казались миниатюрными. Отец, прижавшись к ним лицом, плакал.
13 Каждый мужчина немного охотник
Олег Маляренко
      После ужина Илья Ефимович поднялся в свой номер, чтобы разложить вещи. Первый день в санатории самый суматошный. Он получил назначения врача и теперь все 24 дня его пребывания расписаны по часам. Больших проблем со здоровьем у него нет, но за это время надо хорошо отдохнуть, а различные процедуры этому будут способствовать. В этом санатории он уже побывал лет десять назад, и об этом остались самые тёплые воспоминания. Можно ожидать, что и в этот раз будет не хуже. Санаторий расположен в предгорьях, окружён лесом и здесь удивительно легко дышится. Удобный корпус, прекрасный вид из окна и одноместный номер – всё располагает к тому, чтобы отдых был полноценным.
      С молодых лет Илья Ефимович привык к активному отдыху. Вот и сейчас он взял с собой учебник итальянского языка, чтобы его поучить. Это у него такое хобби. Помимо трёх иностранных языков, которыми он владел прилично, знал слабо ещё несколько. На следующий год он запланировал съездить в Италию, так что знание тамошнего языка не повредит.
      Успел сходить в санаторную библиотеку и с восхищением обнаружил там старое академическое издание Шекспира в тиснёном переплёте. Илья взял один том, чтобы освежить в памяти бессмертные произведения великого драматурга.
      Но и это ещё не всё. Дело в том, что уже несколько лет он пишет докторскую диссертацию. Она близка к завершению, но в последнее время у соискателя возникла оригинальная идея. Эта находка придаст высокую ценность всей работе и значительно повысит её значение. Пользуясь тем, что его здесь мало что отвлекает от размышлений, можно хорошо подумать о новом направлении в исследовании.
      Ход мыслей Ильи прервал тихий стук в дверь. На пороге стоял улыбающийся Кирилл Игнатьевич с пакетом в руках. С ним Илья познакомился сегодня, когда вместе ехали в автобусе в санаторий, сидя рядом. Он какой-то мелкий начальник в крупном банке. А теперь и их номера рядом.
     - Я не помешал? Можно войти? – спросил он, излучая весёлую приветливость.
     - Нисколько. Входите без церемоний, - ответствовал Илья.
     Кирилл Игнатьевич принёс с собой бутылку марочного коньяка, и они распили её за знакомство и успешный отдых.
     Вскоре мужчины перешли на «ты» и повели непринуждённую беседу. Кирилл обратил внимание на множество книг и папку на столе.
     - Илья, и это ты всё намерен прочесть? – удивился приятель.
     - Да. Есть такое желание.
     - Смотрю, что у тебя специальная литература. Неужели и здесь ты будешь толкать науку вперёд?
     - Несомненно. Ничто не может отвлечь меня от мыслительного процесса. Как сказал некто древний: «Я мыслю, следовательно, существую».
     - Силён, однако, профессор. А у тебя, случайно, не возникало желание закрутить здесь роман с какой-нибудь смазливой бабёнкой?
     - Нет, не возникало. Моей жены вполне для меня достаточно.
     - История знает только одного верного мужа, - хитро прищурился Кирилл.
     - Уж не Адама ты имеешь в виду?
     - Его самого… А теперь скажи, Илья, неужели ты никогда не изменял жене? Можешь не отвечать на мой вопрос, если не желаешь.
     - Отвечу. Было такое в молодости. Однако опыты оказались неудачными, поэтому я на них и остановился. Вероятней всего, я однолюб.
     - Везёт же тебе! Про себя такое я никак не могу сказать. У меня любовницы есть постоянно. Это стало моим неизменным увлечением. В женщинах я ищу особую изюминку, которая меня привлекает. А таких женщин немало.
     - И как к этому относится твоя жена?
     - Жену и своих двоих детей я сильно люблю, и она об этом знает. Но моя жена мудрая женщина и прекрасно понимает меня. Как-то она сказала, что могу изменять ей при условиях, чтобы она об этом не знала, и чтобы моя любовница была не хуже её.
     - Действительно, мудрая женщина. И ты выполняешь её условия?
     - Безусловно. Для этого я использую целую систему конспирации. К выбору любовниц я подхожу щепетильно. Это должна быть молодая, красивая женщина, с которой приятно общаться. Всё остальное не имеет большого значения. По сути, каждый мужчина немного охотник, за исключением тех, кто хороший охотник. К последним я отношу также себя. В отличие от настоящей охоты иной раз сам из охотника превращаешься в дичь.
     - Кирилл, по-твоему, и я – охотник?
     - Вне всякого сомнения. Только ты об этом пока не догадываешься. Хочешь, я расскажу анекдот по теме?
     - С удовольствием послушаю.
     - Отец потребовал от сына-студента, чтобы он присылал отчёт, куда тратит родительские деньги. Расходы на девочек договорились называть «на охоту». Эта статья расходов оказалась довольно весомой. Какое было удивление отца, когда вместо обычных «на охоту» значилось «на ремонт ружья»!
     Мужчины весело засмеялись.
     - Кирилл, тебе не приходилось ремонтировать ружьё?
     - Нет, Илюша. Бог миловал. Моё ружьё стреляет без промаха.
     - А теперь скажи: если жена позволяет тебе ходить налево, означает это, что и она может ходить таким же путём?
     - Ни в коем случае. Об этом мы не договаривались. И я уверен в жене значительно больше, чем в самом себе. Пока меня хватает и на неё, и на любовниц. А дальше посмотрим.  Илья, давай выпьем за наших верных подруг.
      Приятели выпили благоухающий, выдержанный коньяк и расстались.

      Илья проснулся от того, что жёлто-зелёная пташка громко расщебеталась с балкона. На душе было спокойно, легко и приятно. Солнце залило комнату тёплым и мягким светом. Начался один из дней его полноценного отдыха.
      Приятели виделись только в столовой, где сидели за одним столом, поскольку у каждого была своя программа. А вечером, когда Илья штудировал lingua italiano, Кирилл вытащил его в клуб на танцы.
      Танцевальный зал был просторный и празднично убранный. Умеренно громко звучала музыка. Среди танцующих преобладали женщины. Как раз объявили белый танец, и приятели сразу же были приглашены приятными дамами.
      Кирилл весь вечер танцевал с очаровательной блондинкой. А Илья отправился в свой номер, не дожидаясь окончания танцев.
      - Ну, как твои дела с блондинкой? – поинтересовался Илья у приятеля утром.
      - Более чем хороши. Она ночевала у меня.
      - Так быстро?
      - А зачем откладывать надолго? Мы же не дети и не юнцы, чтобы вздыхать от чюйств. Цветы удовольствия могут завянуть, если их вовремя не сорвать.
      - Ну, и как она в постели?
      - На высшем уровне… Жаль, что Инна уезжает через неделю.
      - А о чём жалеть? Уверен, что ты незамедлительно найдёшь ей замену.
      - Вот это меня и успокаивает. Илюша. У Инны есть соседка по номеру, тоже симпатичная тёлка. Хочешь, я тебя с ней познакомлю.
      - Спасибо, Кирюша, обойдусь как-нибудь без соседки.
      - Дело твоё…

      Вечером Илья оторвался от книг и любопытства ради сходил в танцевальный зал. Сразу обратил внимание на блондинку, с которой танцевал Кирилл. Она действительно была хороша, пожалуй, лучше всех других дам. Молодая, стройная, со вкусом одетая и необыкновенно красивая. В перерыве между танцами Илья подошёл к Кириллу и Инне, а вскоре познакомился с её соседкой Настей. Скромная, застенчивая молодка с пышной причёской. Несколько уступает Инне по красоте, зато большие карие глаза излучают ум.
      Илья трижды танцевал с Настей, а потом и с другими партнёршами. Танцы навеяли на него скуку, и он ушёл, чтобы по телевизору посмотреть передачу «Очевидное – невероятное».

      Дни летели, и Илья наслаждался лечебными процедурами, прогулками и чтением. Хорошо продвинулся в итальянском и Шекспире. Часто звонил жене и дочери-старшекласснице. Ежедневно встречался с Кириллом. За это время у него появилась новая пассия, такая же красавица, как и предыдущая Инна.
      В одну из ночей Илье приснился сон, что он решил волнующую его тему исследований. От этого он проснулся, и, не надеясь на память, включил свет и записал на листе бумаги несколько строк. А утром долго разбирал свои неразборчивые каракули. Идея оказалась неверной, но зато она породила другую, более обещающую.
      Однажды после обеда Илья решил вздремнуть. Уже начали слипаться глаза, когда в дверь постучали. В комнату вошла девушка в белом халате.
      - Здравствуйте! Я – массажистка, - сказала она с улыбкой. – Пришла делать вам массаж. Можем пройти в мой кабинет, но если у вас есть такое желание, то я могу выполнить процедуру в вашем номере.
      - Вы, вероятно, ошибаетесь. Мне массаж не назначали.
      - Вот у меня назначение вашего врача Лидии Фёдоровны. Конечно, можете отказаться, но я вам этого не советую. По крайней мере, попробуйте один сеанс.
      Илья отдал себя в заботливые руки массажистки, для чего разделся до трусов и закрыл дверь. Внимательно посмотрел на девушку. Невысокого роста, тёмноволосая, улыбчивая, с аппетитными формами. Его взгляд упёрся в заманчивую ложбинку между грудями.
      Девушка заявила, что массаж будет тайский. Она прошлась по всему телу Ильи, принося приятную расслабленность. Он терпел, когда массажистка села ему на ягодицы и разминала спину. Но когда девушка перевернула пациента на спину и коснулась грудями его сосков, то сил больше сдерживаться не оставалось. Илья обхватил её и крепко прижал к своему разгорячённому телу. Тайский массаж плавно перешёл в эротический, когда девушка скинула с себя халатик, под которым ничего не было кроме быстросъёмных стрингов.
      Если бы кто-либо сказал Илье, что он будет вытворять такое с незнакомой девушкой, то он не поверил бы. Она оказалась настоящей профессионалкой в сексе. Илья с удовольствием и покорностью соглашался на все предлагаемые позы, до того совершенно немыслимые для него. Девушка постепенно и умело довела его до высшей точки.
      Усталая пара ещё некоторое время полежала рядом, нежно прижавшись друг к другу. Такого удовольствия от секса Илья ещё никогда не получал. Перед тем, как девушка покинула постель, он благодарно поцеловал её.
      - На следующие сеансы можете приходить ко мне в кабинет 69, - сказала она на прощанье.
      За ужином самодовольная физиономия Ильи не ускользнула от внимания Кирилла.
      - Что с тобой стряслось, что ты улыбаешься, словно полный месяц?
      - Сегодня мне сделали такой массаж, как никогда в жизни.
      - Я уверен, что одним массажом не обошлось.
      - Откуда у тебя такая уверенность?
      - Так это я прислал тебе девушку… - засмеялся Кирюша.
      - Значит, это была проститутка?
      - Нет. Она на самом деле массажистка, а сексуслуги выполняет за отдельную плату.
      - В таком случае, скажи, сколько ты заплатил, и я тебе возмещу.
      - Дорогой Илюша, это тебе мой подарок.
      - Спасибо, Кирюша. Этот подарок мне понравился. Хочу им воспользоваться ещё раз, но за свой счёт.
      - А вот здесь ты делаешь ошибку. Не следует платить деньги за то, что можно взять бесплатно. В санатории много женщин, готовых к ничему не обязывающим сексуальным отношениям. Надеюсь, что после этого массажа ты осчастливишь какую-нибудь достойную женщину, да и себя, своей любовью.
      - Пожалуй, друг, ты прав. Пора мне уделить внимание женскому полу. Ведь живём один раз.
      - Наконец и до тебя дошло, с чем и поздравляю! – подвёл итог Кирилл. – Помни золотые слова Александра Суворова: «Глазомер, быстрота и натиск».
      - Ну, с первыми двумя понятно, а как у тебя с натиском?
      - Пока жалоб не поступало, - хохотнул Кирилл.

      Вечером Илья пошёл на танцы. На охоту. По-видимому, его настроение выдавал блеск глаз, поскольку сразу обратил на себя внимание нескольких женщин. Не только для оригинальности, но и для того, чтобы хорошо и незаметно рассмотреть танцующих, он надел затемнённые очки. Потанцевал с разными женщинами, пока не пригласил на танец Настю. И тут до его сознания дошло, что она лучше всех других.
      После танцев Илья и Настя пошли прогуляться к озеру. Был разгар весны, и воздух оглашало голосистое кваканье лягушек. Подул свежий ветерок. Илья накинул на Настю свой пиджак. Она кое-что рассказала о себе. Ей двадцать восемь лет, разведена, воспитывает дочь восьми лет. Есть жених Витя, через месяц у неё свадьба.
      - Настя, а как твоя дочь относится к Виктору? – спросил Илья.
      - Очень хорошо. Она уже спрашивала меня, можно будет называть дядю Витю папой, когда он женится? Я, конечно, одобрила.
      Илья провёл девушку до дверей её двухместного номера и робко поцеловал в щеку.

      Теперь Илье стало не до чтения. С нетерпением дожидался вечера, чтобы танцевать с Настей. Девушка нравилась ему всё больше, и его тянуло к ней. Привлекали её красота, молодость, энергия и ум. Трудно сказать, влюбился он или нет, но тёплое чувство к девушке не покидало его. Илья думал, что в его сорок два года такое невозможно.
      Один раз во время танца Настя негромко сказала Илье: «А знаешь, своему жениху я не даю».
      - И правильно делаешь, - весело поддержал её Илья. – Вот когда женится, тогда пусть хоть ложкой хлебает.
      А сам подумал: ведь это она сказала неспроста. Тогда что это? Не похвальба же своим целомудрием. Она девушка умная, и скорей всего, послала ему обращение. Если жених не получает от неё что хочет, то он должен этого добиться от неё. В общем, загадка, которую требуется решить.
      Перед танцевальным вечером Илья с Настей сидели в кафе, потягивая коктейли.
      - Скажи мне, Настенька, - нежно глянул на неё Илья, - Тебя не смущает, что я на много лет старше тебя, и что женат?
      - Ни в коей мере. Ты – мой друг. Мне с тобой очень приятно и крайне интересно. Я не собираюсь отбирать тебя от жены и детей. И я благодарна судьбе, что встретила тебя.
      В ответ Илья обнял девушку и горячо поцеловал в губы, невзирая на любопытные взгляды посетителей кафе.
      Когда он провёл Настю после танцев, то у него возникло страстное желание пригласить её в свой номер. Однако что-то останавливало его. Уж больно это выглядело банально. И он не уверен в себе, что готов пойти на далеко идущие отношения. Решил не торопить события, хотя трудно было преодолеть себя.

      Следующим днём стояла необыкновенно тёплая погода. На сияющем голубом небе не было ни облачка. Под яркими лучами солнца трава и листва поражали своей свежестью.
      Илья предложил Насте подняться на ближайшую гору. Они легко поднялись по тропинке на её вершину. Перед ними открылась чудная панорама дальних гор, покрытых густым лесом, поляна с сочной травой, украшенной жёлтыми звёздочками одуванчиков. Из леса доносилось весёлое щебетание птиц.
      От нахлынувших чувств Илья нежно обнял подругу. Внезапно ему захотелось обладать ею здесь и сейчас. Однако благоразумие взяло верх.
      - Моя девочка, пошли ко мне, - прошептал ей на ушко.
      - Да, да. Идём, дорогой, - улыбнулась она.

      Сближение принесло радость обоим. Через короткое время Настя совершенно раскрепостилась, идя навстречу всем пожеланиям мужчины. По её молодому телу прокатилась волна удовольствия. А Илья забыл обо всём на свете и полностью растворился в охватившем его чувстве. Если это не любовь, тогда что это? Слегка задыхаясь, он тихо произнёс: «Amore mio», незаметно для себя перейдя на итальянский язык.  Настя только удивлённо посмотрела на него.
      Постепенно реальный мир возвращался к паре. Настя лежала, закрыв глаза и улыбаясь, а Илья продолжал её ласкать.
      - Илюша, про какое море ты говорил? – глянула на него.
      - Ни о каком море я не говорил, Настенька. Только сказал о тебе по-итальянски: «Моя любовь».
      - E io ti amo, mia cara, - ответила Настя, заливаясь смехом. (И я тебя люблю, мой дорогой)
      - La signora parla italiano? – развеселился Илья. (Синьора говорит по-итальянски?)
      - Si, signore. (Перевод не требуется)
      - Настенька, откуда ты знаешь итальянский?
      - В позапрошлом году я ездила в Италию к родственникам и поработала там три месяца. Тогда и научилась немного говорить по-итальянски.
      - А я только учу его. Теперь надеюсь на твою помощь.
      Настя ушла, а Илья остался наедине со своими мыслями. Удивительная женщина эта Настя. Как хорошо было мне с ней, да и она осталась довольна. Как это ни звучит цинично, но массажистка дала мне вводную лекцию, а с Настей я стал проходить стажировку. Я даже не представлял, что секс может принести столько удовольствий. Теперь моя интимная жизнь с женой неизбежно изменится к лучшему.

      Шекспир и учёные записки Ильи оставались пылиться на столе. Всё внимание он переключил на Анастасию. Помимо танцев здесь были и прогулки при луне, экскурсии, кино, концерты заезжих артистов. И, разумеется, неистовая любовь.
      Кирилл только посмеивался над ним:
      - А ты ещё сомневался – охотник мужчина или нет? А как же твоя диссертация?
      - Она может и подождать, а Настя – нет, - довольно отвечал Илья.
      За это время у Кирилла была уже третья любовница. Тем самым он подтвердил, что охотник он хороший.

      Незаметно приблизился день отъезда из санатория. Всё хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Илья превосходно отдохнул, посвежел и повысил свой жизненный тонус. Отъезд был окутан лёгкой грустью. Илья тепло простился с Кириллом, хорошим мужиком и отличным другом.
      Анастасия пошла провожать его на автобусную остановку.
      - Настенька, спасибо тебе за всё. Я искренне рад, что встретил тебя. Ты подарила мне много радости, и я желаю тебе большого счастья.
      - Илюша, тоже могу и я сказать тебе. Ты изумительный человек, и я буду помнить тебя всегда.
      - Дорогая Анастасия! Не хочу сказать тебе «прощай», а только «до свидания». Кто знает, может быть, свидимся когда-нибудь. Arrivederci, mia bambina!
      И они слились в горячем прощальном поцелуе с привкусом горечи.
14 Бассейн наслаждений
Любовь Казазьянц
Бассейн наслаждений
Фантастический рассказ.
Соавтор - моя мадшая дочь Маргарита Казазьянц.
 
1
 В зеркальной рукоятке кинжала отразилась голова спящего гепарда, распластавшегося на каменном полу широкого подземного зала из тёмно-красного мрамора. Просторное помещение освещалось множеством свечей. Алый воск плавился, стекая, становился оранжевым. По углам зала возвышались четыре высокие колонны. В середине помещения, на мраморной подставке, стояла статуя могущественного Марса. Рядом горел факел. Отблески огня отражались на каменном лице богавоителя, придавая его выражению кровожадность. Около изваяния божества стояла жертвенная чаша из кровавой яшмы. За ней на возвышении – квадратный бассейн, внутри которого вертикально встроено колесо в форме пентограммы, покрытое позолотой. Свод зала усыпан зеркальной мазайкой. Терпкий запах эвкалипта навевал сон.
 После захода солнца гепард проснулся, громко зевнул, щёлкнув зубами, сомкнул челюсти. Услышав шаги, повёл ушами и резко повернул голову. В дверях появился статный юноша с внешностью воина: на молодом теле играли мускулы, мощный торс смазан благовонным маслом, на ногах – шаравары из красного атласа, подпоясанные широким кожаным ремнём.
Почуяв знакомый запах, гепард успокоился и разлёгся на прохладном полу.
-Отдыхаешь, Ангус? Поспи ещё, наелся. Хозяйка вернётся позже. А мне пора подготовить гостей к ритуалу.
 Через час гепард снова проснулся, встал, лениво потянулся, медленно подошёл к полуоткрытой тяжёлой двери и урча, завилял кончиком хвоста. Резная дверь отворилась. В зал вошла хозяйка – величавая высокая женщина в свободном пурпурном платье с длинным шлейфом. Она походила на греческую богиню с миндалевидным разрезом глаз. Красноватые белки и пухлые губы неестественно багряного цвета указывали на особую чувственность.
 Гепард последовал за хозяйкой, но ненароком наступил передней лапой на божественный шлейф. Хозяйка резко обернулась и испепеляющим взглядом прижала животное к каменному полу. Покорённый гепард не посмел поднять на неё глаз. Прижав уши и поджав хвост, выказывая повиновение, он попятился назад.
 Женщина остановилась перед статуей Марса, склонилась перед ним в молитве. Чёрные кудри на её голове закреплялись на затылке резным деревяным гребнем. По волосам, словно лента, вилась змея – тонкая ядовитая стрелка, бесшумно скользила, временами высовывая раздвоенный язык. Закончив молитву, женщина поднялась, жестом подозвала гепарда. Тот боязливо подполз.
-Ангус, я вижу ты понял свою ошибку, никогда больше так не делай!
Она погладила гепарда по бархатистой голове. Соглашаясь, Ангус ухом потёрся об её колено.
-Теперь иди на место! - властно прикрикнула она. - Оттис! Всё ли готово к вечернему ритуалу?
 Бесшумно появился слуга и с готовностью ответил:
-Да, богиня.
-Как вели себя наши гости?
-Девушка была без сознания, а парень долго умолял пощадить подругу, - доложил слуга.
-Надеюсь,ты всё выполнил как приказано?
-Да, госпожа.
-Замечательно, Оттис! - строго похвалила хозяйка, довольная собой.
-Готовь бассейн. Я явлюсь в полночь. Не забудь, сегодня – полнолуние!

2
 В "Парке наслаждений" у аттракционов играла музыка. Доносились смех и пение довольных посетителей. Увеселения - им по карману. Недавно здесь открылось казино и стрептиз-бар. В такого рода заведениях человек впервые попадает в сети азарта. Его затягивает как в липкое болото. В азартном круговороте развлечений человек забывает обо всём. Игровой смерч незаметно охватывает человеческую душу, перекрывает благие чувства и желания, поедает человека изнутри, губит, калечит судьбы. Вырывается как джин из бутылки и крушит всё на своём пути.
 Публика жаждет острых ощущений. В "Парке наслаждений" это учтено. У входа в "Зеркальную комнату" всегда снуют зеваки, толпятся желающие туда попасть. В длинной очереди стоят муж с женой. Старички о чём-то мирно беседуют. Супруга отошла на минутку. К деду обратился контролёр:
-Папаша, покажите билеты и проходите вперёд, не задерживайте очередь!
 В "Комнате смеха" каждый останавливается поглядеть на своё неправдоподобное отражение. Дед задержался перед одним из зеркал "кривого царства", увидев в нём кроме своего искажённого отражения ещё одно. Из мутной глубины кривого зеркала на него смотрели горящие женские глаза с алчным прищуром. Старик огляделся, но ничего позади зеркала кроме стены он  не обнаружил.
 "Странно, – подумал дед, заглянув ещё раз в мутное стекло, - как попали в зазеркалье чужие глаза?"
 В этот момент что-то щёлкнуло, и он провалился куда-то вниз. От неожиданности старик зажмурился, а когда открыл глаза, оказался в тёмном замкнутом пространстве. Через несколько минут он почувствовал удушливый запах, не успел крикнуть, потерял сознание.
 Старичок очнулся в комнате с кривыми зеркалами, лёжа на полу. Он с трудом поднялся, вышел на свежий воздух. Из-за угла здания показалась взволнованная жена.
-Где ты был? - запыхавшись спросила она. - Я тебя потеряла, дорогой, обошла половину аттракционов. Куда ты подевался?
-Я и сам не понял... Закружилась голова и воздуха не хватало. Очнулся в зеркальной комнате, на полу, - неуверенно припоминая ответил старик.
-Ты упал в обмарок?! Ну вот, опять твои приступы! - испугалась жена.
-Не помню... Вроде того. Дай опомниться! Пойдём лучше, присядем на лавочку.
-Нет, пора домой. Ты забыл, мы же хотели сериал посмотреть!
И старики, ковыляя, направились к воротам.

3
 Мраморный зал наполнял экзотический аромат курящихся благовоний. На позолоченной раме, в форме пентаграммы, установленной в бассейне, медленно вращалось мёртвое тело мужчины, закреплённое за конечности. Голова жертвы беспомощно свисала. Безжизненное лицо освещал факел. Из рук и ног сочилась тёплая кровь, стекая по мраморным канавкам заполняла дно бассейна. Стоящий у каменнного изваяния бога войны Оттис время от времени подливал свежую кровь в ритуальную чашу. От его мрачного лица веяло холодом смерти.
 Когда бассейн наполовину заполнился свежей кровью, появилась божественная Плиния. Она торжественно проследовала к резервуару. При виде крови её глаза засверкали диким блеском. Жрица одним движением сбросила пурпурные одежды... Нагое тело не принадлежало ни к какому полу. Горделиво поднявшись по мраморным ступеням, бесполое создание погрузилось в тягучую жижу. Слуга поднялся к бассейну с серебряным подносом, на котором находился белый порошок. Занюхав с ногтя наркотик поочерёдно обеими ноздрями, Плиния от наслаждения запрокинула голову и отключилась.
 Через час Оттис снял обескровленное тело и бросил на съедение гепарду. На колесе слуга закрепил мёртвую женщину.
 Плиния неподвижно лежала в бассейне, пополняющемся свежей кровью. Несколько раз Плиния что-то выкрикивала, бормотала в норкотическом забытье, разговаривая в своих видениях с воображаемым отцом Марсом.

4
 В конце следующей недели в "Парке наслаждений" был бурный наплыв посетителей, большинство – студенты и туристы. В "Комнате смеха" оказалась весёлая компания молодёжи из Египта. Ребята смеялись, шутили, кривляясь перед кривыми зеркалами. В углу комнаты,перед мутным зеркалом, остановилась девушка редкой красоты. Её пышные каштановые волосы ниспадали до пояса. Она с любопытством изучала своё кривое отражение. Вдруг присмотревшись, с криком отпрянула назад.
-Ой, смотрите, там чьи-то глаза!
-Ещё чего! Ты, Карри, вечно придумываешь, фантазёрка! - не оборачиваясь, недовольно пробурчала подружка.
-А двурогого шайтана там не видать? - добавил парень, обнимающий подругу.
-Нет, правда. Посмотрите сами! - не отрываясь от зеркала, воскликнула она.
–Здесь чьи-то глаза манят, притягивают, как магнит.
 Но девушка не заметила, как ребята в обнимку вышли из комнаты, уже не услышав её слов.
 Вдруг раздался резкий щелчок. Карри не успела опомниться, как провалилась в тёмную бездну. Оказавшись в "каменном мешке", она долго металась и звала на помощь, пока вовсе обессилила и впала в забытье. Придя в себя, девушка забилась в угол от страха. Наконец, люк открылся. Перепуганная Карри увидела в ярком пятне света голову юноши. Она узнала его глаза.
-Тебя я спасу!- крикнул он. Люк мгновенно захлопнулся. Девушка снова осталась в гнетущей темноте.

5
 В эту ночь Оттис не сомкнул глаз. Встреча с Карри перевернула его душу. Девушка походила на его старшую сестру, которую продали в рабство в день убийства его ролителей, в Индии. Оттису удалось бежать в джунгли, и грабители его не нашли. День гибели родных мальчик запомнил на всё жизнь. Оттису тогда исполнилось всего десять лет. Он чудом выжил, заблудившись в джунглях. Его спасли жители соседней деревни. Целью его жизни стала месть за пленение сестры и убийство родителей. Всю ночь Оттис просидел в своей келье при свете полной луны, вспоминая беззаботное детство. Его грусть размыли морские волны, заглушил шум прибоя. Он вспоминал, как они с сестрой резвились на берегу – находили морские ракушки, строили из песка сказочные замки.
 "Нет, я должен спасти её, даже ценой собственной жизни, в память о Миноне."
 В голове Оттиса созрел план спасения девушки. Он принял решение.

6
Следующий день прошёл как обычно. А ночью, когда Плиния сидела в мраморном бассейне, в очередной раз наслаждаясь видом крови новой жертвы,
Оттис преподнёс ей смертельную дозу наркотика. Бормоча проклятия,
бесполое существо пыталось выбраться из бассейна, но подскользнувшись,
упало обратно, расплескав кровавую жижу. Тягучая масса поглотила ослабевшее тело.
 В этот момент, выломав дверь мощным прыжком, в зал влетел разъярённый гепард. Зверь выгнул спину и с рычанием бросился на стоящего у бассейна Оттиса. Но юноша не растерялся, он не зря работал палачом. Молниеносным ударом в шею он паразил взбесившегося хищника.
 На мгновение в отпалированной рукоятке кинжала отразилась окровавленная морда гепарда. Убедившись, что зверь мёртв, Оттис вынул кинжал из бездыханного тела и вытерев, вложил его в ножны на кожаном поясе. Подошёл к статуе Марса и, встав на колени, прочёл молитву. Потом Оттис выпустил Карри из заточения и нежно обняв девушку за плечи, сказал:
-Дитя, иди с Богом! Ты свободна. Мне удалось остановить кровавое безумие.
-Кто ты, благородный юноша? Почему говоришь загадками? От кого спасаешь меня?
-Тебе лучше не знать. Уходи отсюда!
-А ты пойдёшь со мной? - спросила Карри, нежно взяв его за руку. Она посмотрела на своего спасителя благодарным взглядом Ариадны в момент освобождения от ненавистного чудовища. Но этот "Персей" отказался последовать за ней.
-Нет, не проси. Мне нужно спешить. Забудь обо мне. Прощай!.. - резко оборвал он.

***
В ту ночь "Парк наслаждений" весь сгорел до тла. Работа пожарных не принесла результатов. Основания зданий и деревяных аттракционов тлели ещё несколько дней. Оттис бесследно пропал. Зачинщиков пожара так и не нашли.
10.07.2001г.
Напечатано альманах "Хронометр" № 8, издательство Марка Котлярского,Израиль, г. Тель-Авив.
15 О простом солдате Льве Богорадовском
Любовь Казазьянц
О простом  солдате Льве Богорадовском
(Письма с фронта и дневник)
(Фото из настоящих старых фотографий Льва Богорадовского, а также фото памятника, фронтовые письма «треугольники», кот. вставляется в конце статьи взять из тех, кот. передала Люда в отдельном пакете.)
 
(Фото самого Льва)
Лев Залмонович Богорадовский – родился 24 июля 1925г. в г. Витебске, Белоруссия.
Окончил девять классов школы в 1941г. Отец - Залман Рахмиелевич Богорадовский, мать - Малка Шмуйловна Лахер.
Призвался на фронт - 13.02.1943г. г. Бугуруслан.
Умер - 6.10.1945г. в госпитале г. Вологда.
Умер в воинском звании – гвардии лейтенант.
Награды: Медаль за отвагу, Орден Красной Звезды (получен в феврале 1944г), Орден Славы 3-й степени.
Воспоминания о брате Льве предоставила его родная сестра Дыся Богорадовская, которая живёт в Израиле, г. Бейт Шемеш.

«Наша семья жила в г. Витебске - мама – Малка Шмуйловна Лахер, папа, сын Лёва и я - сестрёнка Дыся. Когда я была маленькая, по неизвестной причине дала родному брату кличку «Дубок». И, когда Лев ещё в Витебске по просьбе родителей оставался присматривать за мной, папа награждал его серебряной монетой – 50 копеек или 1 рубль. Лев берёг эти деньги, складывал в матерчатые мешочки. И мама сохранила их у себя.
(фото монеты и мешочек из папки фотографий к рассказу «Светлячок».)
Лев ходил в школу. Учился хорошо, с желанием познавать. У него было много друзей.       
В 1941г., когда отца забрали в Армию, Лев в 16 лет решил отправиться на фронт, но его не взяли. Вот, что Лев писал в своём дневнике о начале войны, который вёл со школьных лет. Дневник  чудом сохранила наша мама», - рассказывает Дыся.

Из дневника Льва:

«В городе – паника. Вывозят вместе с заводами в эвакуацию инженеров и техников, а рабочих оставляют. Недовольные этим семьи рабочих приходят на заводы и поднимают шум… 4.07.1941г.

…Обстоятельства сложились так, что мне не пришлось дописать предыдущую запись. Весь день мать металась по городу, пытаясь достать пропуск (на эвакуацию)*, но всё напрасно. Хорошо, что ей удалось устроиться на железнодорожный эшелон. Впрочем, это понятие относительное. Места берут с боем. Хорошо, что в теплушке подобрался сравнительно хороший народ. Сейчас мы стоим где-то на захолустном разъезде вблизи Смоленска…» 6.07.1941г.

В эвакуацию выезжали семьи железнодорожников. Мама Лёвы обратилась за помощью к брату мужа – железнодорожнику по фамилии Школьник, который поручился за них и взял вместе со своею семьёй в эшелон. А Лев прибежал чуть позже, когда эшелон уже готовился к отправлению. Таким образом, Лев отправляется в эвакуацию в летней одежде, не успев взять свои вещи, так как прибежал к эшелону после отказа в военкомате призваться на фронт. Он присоединяется к матери и  к трёхлетней сестре Дысе на вокзале. Две семьи объединились.

Лев рассказывает о поездке в эшелоне в своём дневнике:
«Описываю всё по порядку. Начну с поездки: ехали мы тринадцать с половиной суток. И по дороге не слезали с поезда, т.к. думали, что высадят в Куйбышеве. Но вопреки всем нашим ожиданиям, из Куйбышева нас послали в Бугуруслан, а потом расселили по колхозам. Все мои попытки устроиться в городе телеграфистом, не дали успеха…
О судьбе Витебска, после того как не стало Витебского направления (железной дороги), мало что известно. В сводках о нашем городе нет ничего. А по рассказам судьба города весьма разнообразна…» 31.07.1941г.

Устроились в деревеньке - Наумовка, в доме Романа Парфёновича. Трёхлетняя Дыся была очень смышлёная девочка, обладала не по годам хорошо поставленной речью. Тогда Дыся  тоже зарабатывала свой кусочек хлеба: по просьбе домочадцев за столом, при всех, она правильно и чисто выкрикивала имя и отчество хозяина дома. Её близкие этим очень гордились.

И снова из дневника Льва:
 «Только что перечёл всю тетрадь. И она дала повод к очень грустным размышлениям: ведь мы теперь нищие! Не имея впереди ничего приятного, трудно говорить о дальнейшем, ведь неизвестно, как мы переживём зиму. А война идёт в нежелательном направлении. Уже сдан Киев. Под угрозой сдачи Ленинград и Одесса. В наших сводках говорится, что уничтожено два миллиона немцев! Но для этого нужно поголовно уничтожить 100-150 дивизий. А если учесть то, что в 1914 г. немцы при наивысшем мобилизационном напряжении потеряли 2,5 миллиона человек, а в эту войну на границе было сосредоточенно 170 дивизий, то становится непонятным дальнейшее продвижение. Благодаря знанию радио, я устроился в колхозе радистом и не теряю надежды вырваться отсюда. 4.10. 1941г.

Как жестока судьба! Вспоминаю год тому назад вечер у Романа Сорина: утончённые вина, прекрасные закуски. А тут – русская водка и мясо, которое нужно брать с блюд руками. А впрочем, спасибо за это. Ибо везде – хлебный паёк. Но я никогда не сумею примириться с такой жизнью!
Теперь относительно всеобуча: я не могу заставить себя подчиняться тому, кто ниже меня по знаниям и по умственному развитию. И на этой почве у меня происходят, и будут происходить столкновения… 7.11.1941г.

Хожу в туфлях по снегу. Для того, чтобы не чувствовать холода пою марши, романсы и т.д. …Кстати был ещё один интересный случай: когда я «ездил» по радио-шкале, вдруг мне послышалась «Тройка» (известный русский романс), но в очень странном исполнении. Я, конечно, остановился прослушать. И вдруг: «Внимание! Трудящиеся СССР! Рабочий класс Германии несёт вам освобождение от ига большевизма! Слушайте нашу передачу на русском языке! Слушайте сводку главной квартиры германского командования! На генеральном секторе восточного фронта…»
Тут я понял, что передачу ведёт немецкая станция и перевёл волну.» 12.01.1941г. 

Свой дневник Лев вёл до июля 1942г. А потом 12 февраля 1943г. Лев ушёл на фронт. И приходили редкие треугольные письма с фронта и из госпиталя, когда Льва серьёзно ранили, хотя был ранен неоднократно, за что удостоен орденами и наградами.

Письма Льва с фронта.

Лев писал письма родственникам с 1943г.
13.02.1944г.
«….Сегодня встретил годовщину моего ухода в Армию. Как раз накануне получил третью награду – Орден Красной Звезды. Это как бы к юбилею…

23.10.1944г.
В августе выписался из госпиталя и вернулся в часть в конце августа. Вскоре мы пошли в наступление. На берегу нашей родной Двины я был ранен в руку с повреждением кости. Опять начались скитания по госпиталям. Сейчас вылечился и опять еду воевать…

17.12.1944г.
Сейчас живу хорошо, кругом привычная обстановка и чувствую себя в ней нормально. Наоборот, когда по ранению попадаю в госпиталь, в тыл, то какое-то стеснение, как будто, не в своей тарелке находишься. Что ж поделаешь, привычка – великое дело! После войны отвыкнем от фронтовой походной жизни. Чувствую себя хорошо, раны старые не болят, только перед дождём кости ломят. Вам интересно как я сейчас выгляжу? Точно такой же, как и прежде, разве только седые волосы появились. Должна же война какой-либо след от себя оставить? Вот седина и осталась на память.

15.01.1945г.
Прошло полмесяца после ранения. И я за это время успел отдохнуть неплохо.
Выспался за всё это время боёв, за все те зимние ночи, которые пришлось проводить без сна в мёрзлых блиндажах, воронках, траншеях. А кроме как спать, делать нечего. И хоть я таскаю в своей полевой сумке две книги, я давно их выучил наизусть. Рана заживает быстро, скоро буду в строю. Судьба у меня счастливая: сколько раз был на волосок от смерти, и всё время выходил живым. Я только теперь смог оценить всё то, что вы мне дали, когда я был ребёнком. И даже то, что я думал, будет совершенно бесполезно для меня, сейчас мне очень пригодилось. Помните, как я ненавидел немецкий язык! А знание его мне пригодилось и в последних боях туговато бы мне пришлось, если бы я совсем не знал его. Если бы можно было, я бы с удовольствием начал свою учёбу снова. А так придётся закончить её только после войны. Пусть эти мои строчки будут уроком Сёме, Вове и Дысе. Вы не представляете, что мне пришлось перенести за это время, так что седые волосы есть и на взгляд дают мне лет 26-28. Но всё самое тяжёлое время прошло.
Кончится всё это – приеду, увидимся. И вечером за общим семейным столом соберёмся мы все, как собирались когда-то, ещё до войны. И там расскажу всё… Может, вы и не узнаете прежнего вашего баловня! Я сейчас стал совсем длинным, но худой по-прежнему. Так же, как и раньше, люблю кино, театр, а особенно книги. Только всего этого у нас нет. А фото вышлю, когда получу следующую награду, к которой я представлен.

31.01.1945г.
…Дело было сложнее, чем я думал, т.е. рана загноилась, пришлось делать операцию, и только после этого снова встал в строй. Уже на другой работе, тоже интересная… Увидимся после войны!

1.03.1945г.
…Несколько слов о себе. Живу неплохо. Мне очень бы хотелось выслать вам немного денег, но мы встречали праздник. Сколько у меня было, израсходовал, приходится ждать. Ведь за аттестат с меня всё время высчитывают. Напишите, как вам лучше в следующий раз выслать опять аттестат или слать переводом?
P.S. Передайте Дысеньке, пусть слушается маму. А я скоро приеду и привезу ей подарок. Поцелуйте её за меня. Ваш Л.

1.03.1945г.
В общем, живу неплохо, не нуждаюсь ни в чём. Нахожусь по-прежнему на строевой службе. Вот вы удивляетесь, почему у меня так часто меняются адреса. Вот судите сами: 12 апреля прибыл в часть, а 21 мая уехал в П.П.Г. 6 июня опять приехал в часть, а 16 июля был ранен. 31 августа опять приехал в часть, а 18 сентября снова был ранен. 24 ноября опять в части, а 31 декабря снова ранили. На этот раз в госпиталь сразу не пошёл, т.к. пуля пробила только мякоть, но рана загноилась и пришлось недельку поваляться. Удивляюсь я не тому, что так часто ранят, ибо человек, который действительно воюет, никогда долго не сидит на одном месте, а тому, что все эти раны прошли быстро и без последствий. Ибо, несмотря на то, что в челюсти и в руке кости были сломаны, никаких ограничений я не чувствую. В общем всё зажило, как на собаке. Видно судьба меня в бою хранила, я же о себе не заботился, т.к. большинство таких обычно погибает.
Крепко целую. Ваш Л.

7.03.1945г.
Вчера получил сразу шесть ваших писем. И теперь имею кое-какие сведения о вашей жизни.
У меня жизнь по-прежнему.
Жив, здоров. Целую. Ваш Л.

11.03.1945г.
Времени у меня немного. Сразу отвечаю коротко. Прежде всего о деле. Послал письмо вашему начальнику майору Гродницкому, в котором поблагодарил его за внимание к вам. По аттестату написал в Бугуруслановский Р.В.К. и в редакцию газеты «Правда». Вы сходите к военному прокурору по этому вопросу. Я как-нибудь напишу в финн. упр. К.А.
Вашу просьбу о фотокарточке никак не могу выполнить. Фотографов у нас нет. Вот если попаду в тыл, тогда выполню это.
За что я получил награду, писать не буду, вот когда приеду, тогда и расскажу.


15.03.1945г.
Время – ни секунды, поэтому, если долго не будет писем, то не волнуйтесь! Как освобожусь, сразу напишу. Целую крепко-крепко.
Ваш Л.»    

    
Письма Льва из госпиталя, г. Вологда.

Май 19454г.
«…Пишу вам с нового места лечения. Лежу пока в гипсе. Через месяц его снимут, и тогда, думаю встать на костыли. Вот мои скудные и нерадостные новости.

3 мая 1945г.
…Ранили меня 8 апреля в Кенигсберге. Диагноз: сквозное осколочное ранение средней трети правого бедра с переломом бедренной кости. Операции были 9 и 14 апреля, в последний раз наложили гипс. Рентген показал косой перелом без костных осколков. Входное и выходное отверстия рассечены. Раны размером 25х10см и 18х12 см. В гипсе мне лежать до 24 июня, и я не дождусь этого. Дело в том, что из таких ран много выделений. За 40 дней их накопилось столько, что вся нога плавает в гное. От этого, во-первых, кожа раздражается и жжёт, как раскалённые угли, нет спокойной минуты ни днём, ни ночью, а во-вторых, запах такой, как у разлагающегося трупа. До сих пор ещё можно было терпеть, т.к. погода была холодная, но вот уже третий день, как стало жарко, а я обливаюсь потом и воняю, как целое кладбище. В общем чувствую себя, как грешник в Аду. Госпиталь наш №5391, начальник – майор м/с Эрман. Адрес вы знаете, подчиняются они Р.Э.П.У., он тоже – в Вологде.
Вот такие дела. Война кончилась, оставив на мне шесть отметин. Теперь после излечения месяцев на шесть дадут инвалидность, а дальше – не знаю, что будет дальше, как сложится жизнь. Ну ладно, там видно будет.

18 июня 1945г.
Гипс сняли. Был рентген, обнаружили, что образовался костный мозоль, но вместе с тем есть остеомиелит, значит, потребуется ещё одна операция. Это меня не радует, т.к. раны почти зажили, а теперь начинай всё сначала. Если дела пойдут хорошо, то в Новом году думаю выписаться. Сейчас по-прежнему лежу. Ни ходить, ни сидеть не разрешают, да я и не могу. Единственное удовольствие – это кино, на которое выезжаю прямо на койке. Пишу редко, т.к. чувствую себя неважно, какая-то слабость, и голова кружится, хотя мне влили почти 3 литра крови.

29 июня 1945г.
Обнаружили, что у меня остеомиелит, т.е. в первой декаде июля будет очередная операция. Приеду, когда выздоровею. Никто ко мне пусть не едет. Я откладывал деньги, чтобы привезти их, когда приеду, но если очень нужно, то 700-800 руб. смогу выслать. Выслал бы больше, но зарплата у меня уменьшилась.
После снятия гипса диагноз такой: «концевой остеомиелит при неправильной консолидации».

6 июля 1945г.
Получил письмо, в котором мама пишет, что хочет за мной приехать. Я считаю, что поездка будет напрасной. Порядок на железной дороге сейчас тяжёлый, а приехать повидаться – это значит мучить и себя, и меня. Я сейчас нетранспортабельный. Должна быть операция – «секвестотермия». Я не сдвинусь с места, пока не смогу, хотя бы дойти до уборной. Ведь сейчас я не могу не только ходить, но и сидеть. Вчера кое-как сел на кровати, спустил ногу на пол, но встать не смог: в голове зашумело, и здоровая нога не смогла сдержать тела. Обе ноги одновременно отекли, и я еле успел благополучно лечь. Так что о приезде не может быть и речи. Находимся мы на окраине города. Жара невыносимая. Спроси у вологжан, где была железнодорожная поликлиника, они тебе скажут всё. На днях вышлю 500руб.

13 июля 1945г.
Письмо Борису (двоюродному брату).   
Получил сегодня твоё письмо. Отвечаю в двух словах, т.к. 10 июля была операция, и я сейчас – не в своей тарелке. Температура 39, а врачи лезут с переливанием крови, отбиваюсь, как могу и лежу в гипсе. К двадцати годам заимел шесть дырок, да впрочем, Б-г с ними, лишь бы инвалидную – в зубы, а там – не пропадём. В начале октября думаю встать на костыли, в ноябре – домой. Нашим не говори об этом письме, пусть думают, что у меня всё хорошо.

20 августа 1945г.
Сегодня у меня праздник: встал с койки и сделал первые пять шагов по комнате. Так что к 1 сентябрю, как и говорил, буду ходить! Нормально. Аппетит сейчас волчий, температура нормальная и выгляжу тоже хорошо. Во всяком случае, на меня уже приходили удивляться врачи из других госпиталей. Перевязки каждые два дня с кварцем. Любовь Марковна очень довольна заживлением культи (Льву отрезали ногу, гангрена). Она говорит, что на мне действительно всё заживает, как на собаке.
Капитан чувствует себя очень плохо, кроме ноги, у него что-то с ухом. Температура очень высокая. Обо мне не волнуйтесь, я не унываю.

23 августа 1945г.
Сегодня получил ваше письмо с Дысиной карточкой. Но, увы… я совсем не узнал её. Выросла и стала совсем большой. У меня всё в порядке. Ничего тревожного нет. Сегодня начал длительный переход, правда, на одном костыле, с помощью сестры. Но зато я могу теперь сам дойти до перевязочной, выйти в кино.
На базаре я ничего не прикупаю, т.к. сегодня 23, а зарплата только 25 августа. Сара и Рая были у меня несколько раз. Позавчера они приходили прощаться. Госпитали расформировали, и они едут в Харьков. Обещали писать.

10 сентября 1945г.
Новый госпиталь последний. Не писал, потому что наш госпиталь расформировали. И я хотел сообщить сразу свой новый адрес. Вчера меня перевели в новый госпиталь тут же в Вологде. Госпиталь мне нравится: стук костылей не умолкает ни на минуту. На кого не глянешь – либо без ноги, либо без руки, либо без того и другого. Везде наш брат «ампутант». Предпринимаю дальнейшие походы в город на костылях! Чем больше хожу, тем больше неудобств представляет мне одна нога: лестницы, пороги, бугры, мягкая почва, мокрые доски, кафель – всё это для меня почти непреодолимые препятствия...

(Даты нет, но видимо последнее письмо).
Осень. 1945г.
Жизнь у меня течёт по-старому, т.е. скучно. На улицу не выйти из-за погоды. Вчера был в 1538, видел наших ребят, они хорошие. Гриша и Борис уже уехали, а Ване Макарову, который лежал на другом конце моего ряда, тоже ампутируют. Любовь Марковна уезжает в Ленинград. Я с ней простился. Она передавала тебе привет. Я сейчас «кварцуюсь" через день, но ещё одна операция будет нужна, нужно высекать рубец. С деньгами у нас плохо, пока не дают. Напишите, какой размер сапог нужно папе, хочу ему взять. На мой протез они плохо лезут. Достали ли вы мне костыли?..
Целую всех. Л.»

Письмо к Дысе, в Израиль двоюродного брата Лёвы и Дыси – Бориса. 2002г.
«…Лёва был ранен в ногу в конце войны. Когда у него началась гангрена тётя Маня поехала к нему в госпиталь в Вологду. Там она пробыла около месяца и почти выходила его. Дело пошло на поправку. Примерно через месяц, после возвращения в Саратов, получили телеграмму о том, что Лев при смерти и нужно, чтобы она приехала в Вологду, но его в живых уже не застала. Врачи сказали, что гангрена пошла выше и операция, которую ему сделали, не помогла.
В Армии Лёва был командиром роты разведчиков. Писал мне из госпиталя…
Последний раз я его видел, когда только началась война. Он всегда хорошо учился и много читал. У них дома была одна из лучших библиотек. Лёва никогда не дрался. Я и представить его не мог командиром. Однажды он мне написал, что когда его демобилизуют, ему нужен будет револьвер. Он уже не представлял себя без оружия. В Саратове я встретил Горючко, они жили в вашей квартире. И он достал «парабеллум» для Лёвы…
*В скобках уточнения автора - Казазьянц Любовь.
Напечатано в частном журнале "Судьбы Холокоста" №8 2013 г. Израиль.
16 Горькая правда мыса Херсонес
Стас Литвинов
Стояли жаркие дни конца июня 1942 года. Оборона Севастополя подходила к концу. Силы обороняющихся таяли, боеприпасы и продовольствие  на исходе, тысячи раненых. Прорыв противника с Северной стороны на Корабельную ещё больше осложнил положение.  Адмирал Н.Г.Кузнецов в своей книге  “Курсом к Победе” о последних днях обороны Севастополя конца июня 1942 года пишет: “Когда немцы продвинулись к последним рубежам севастопольцев на Херсонесе и всё водное пространство вокруг стало простреливаться, посылать туда транспорты или крупные корабли стало невозможно. Малые же сделали всё, что было в их силах, люди уже вплавь добирались до них под огнём пушек и автоматов. После 1 июля в район смогли прорваться лишь две подводные лодки, два тральщика и несколько сторожевых катеров”.

1 июля 1942 года из Новороссийска вышли 5 малых охотников под командованием старшего лейтенанта В.Щербинина, имея задачу принять на борт с мыса Херсонес защитников Севастополя и доставить их в Новороссийск. Следует сказать несколько слов об этих малых охотниках за подводными лодками, которых называли ещё и сторожевыми кораблями. Это были катера типа МО-4 постройки Балтийского завода № 5 в Ленинграде. Полное водоизмещение всего 56 тонн, длина 27 метров, ширина 4 метра и осадка кормой 1,5 метра. На вооружении охотника было две 45 мм пушки, два пулемёта ДШК калибра 12,7 мм, 8 больших и 20 малых глубинных бомб.

Командиром одного из этих сторожевиков был лейтенант Россейкин Георгий Степанович, мой будущий тесть. Пусть этот рассказ одного из эпизодов его боевого прошлого будет данью памяти ему и его товарищам по первому выпуску 1937-1941 гг. Черноморского высшего военно-морского училища имени Нахимова города Севастополя.

Июнь 1937 года. Георгий Россейкин с отличием окончил 10-й класс школы г. Ессентуки и собирался ехать в Москву поступать в МГУ. Но стать студентом Георгию не пришлось. Его вызвали в райком ВЛКСМ. Там вручили комсомольскую путёвку для поступления в Черноморское военно-морское училище и добавили, что над страной сгущаются чёрные тучи войны  и стране нужны офицеры-моряки, тем более ЦК ВЛКСМ выдвинул лозунг: “Молодёжь – в военные училища!” Нужно уточнить, военно-морское училище на тот момент было средним учебным заведением.

Темнота короткой южной июльской ночи укрывала своим пологом с россыпью звёзд пять небольших сторожевых катеров, которые неясными тенями, без ходовых огней скользили по спокойному морю. Весь прошедший день шли экономичным ходом, чтобы хватило топлива на обратный переход. Низкий рокот подводного выхлопа двигателей сопровождал их движение. На корме у каждого сторожевика узким направленным лучом слабо светился сигнальный фонарь, помогая следующему удерживаться в строю.

На невысоких ходовых мостиках катеров застыли молчаливые фигуры вахтенных. Вглядываясь в слабоосвещённую картушку магнитного компаса и контролируя себя по сигнальному огню на корме  катера, идущего впереди, матрос-рулевой аккуратно перекладывал штурвал. Рядом  командир сторожевика и вахтенный сигнальщик внимательно оглядывали горизонт. Пока всё шло хорошо. По выходу из Новороссийска на них пробовали выйти в атаку два немецких самолёта, но, видимо, отсутствие боезапаса у них не дало ожидаемого результата. Самолёты ушли, а группа сторожевиков сразу изменила свой курс, уходя мористее, чтобы не приближаться к побережью Крыма, где есть большая вероятность быть обнаруженными береговыми постами немцев.

Перед отходом из Новороссийска, на инструктаже в штабе отряда сторожевых кораблей, командирам были представлены пять офицеров Особого отдела. Каждый из них пойдёт на одном из катеров и должен будет указать, кого следует принять на борт для доставки в Новороссийск. Это выглядело не совсем обычно, но военный человек не должен обсуждать приказ, а потому на мостике каждого сторожевика рядом с командиром  стоял молчаливый офицер Особого отдела.

Лейтенант Россейкин,  как и его коллеги, неотлучно находился на ходовом мостике и только прошедшим днём позволил себе краткий 2-х часовой отдых, доверив помощнику вести корабль. И сейчас, чувствуя себя отдохнувшим и ощущая порядок в окружающем его пространстве, командир невольно коснулся событий прошедших лет. Когда он прибыл в 1937 году по путёвке комсомола поступать в военно-морское училище, то оказалось, что никакого училища нет, а есть только приказ Наркома ВМФ о создании в городе Севастополе такого учебного заведения. Курсанты жили в палатках, занятия проводились на открытом воздухе, а вторую половину дня весь личный состав участвовал в строительстве будущего училища. Однако никто не роптал. В 1940 году училище было переведено в разряд высших и получило наименование: Черноморское высшее военно-морское училище.

Пролетели 4 года обучения и 15 марта 1941 года их первый набор 1937 года сдал госэкзамены, а 18 марта выпускники покинули стены родного училища и отправились на корабли и в части на 6-ти месячную стажировку в звании “мичманов”. По окончании стажировки они вернутся в училище на торжественный выпуск, где им присвоят звание “лейтенант” и вручат дипломы об окончании ЧВВМУ.

Но этого в их жизни не произойдёт. 22 июня 1941 года начнётся жестокая Отечественная война, а на другой день будет Приказ Наркома ВМФ о прерывании стажировки, присвоении всем звания  “лейтенант” и отбытия на флота и флотилии. Многие из них никогда больше не увидят друг друга и только оставшиеся в живых после войны смогут приехать в училище и получить диплом о его окончании. Кстати, 1 ноября 1941 года училище будет расформировано и в полном составе направлено в боевые части Армии и Флота. Вновь оно будет восстановлено в 1948 году.

А сейчас лейтенант Россейкин Г.С. является командиром корабля сторожевой бригады ВМБ порта Поти и идёт, согласно приказу, к мысу Херсонес, чтобы принять участие в эвакуации на Большую Землю защитников Севастополя.

За чередой воспоминаний незаметно прошло время и вот уже непроглядная темень сменяется серыми предрассветными сумерками. Становятся видны идущие в кильватер пять сторожевиков. На ходовых мостиках каждого просматриваются силуэты недремлющей вахты.

На глазах светает и солнце начинает свой извечный путь по небу, которое скоро приобретёт кровавый оттенок и закроется дымом горящего Севастополя. Головной поднимает флажный сигнал:  “Поворот последовательно на курс  0 градусов”. Изменив курс катера пошли на Херсонес.

На мостике появляется помощник, а следом видна форменная фуражка особиста. Помощник, оглядев горизонт, обращается к командиру:
- Товарищ командир, спуститесь вниз позавтракать, пока есть возможность.   
- А капитан уже завтракал? - кивнув с строну особиста, поинтересовался Георгий Степанович.
- Да, я его уже позавтракал. – успокоил помощник.
- Ну, посматривайте внимательно. – и Георгий Степанович спускается вниз.

Выпив стакан крепкого чая, он расслабленно откинулся на спинку дивана в тесном помещении именуемом кают-компанией. Командир ощутил накопившуюся за переход усталость, но резкий, громкий звон колоколов громкого боя, внезапно нарушивший тишину, мгновенно заставил его выскочить из-за стола. Голос помощника в динамике корабельной трансляции звучал строго: - "Боевая тревога!"

Справа, со стороны поднимающегося над горизонтом солнца на сторожевики заходила четвёрка “Юнкерсов”. Стволы пушек и пулемётов уже развернулись в сторону приближающихся самолётов, изготовившись к отражению атаки. Вот скупые слова доклада командованию ВМБ Новороссийска о том походе: “2 июля 1942 г. пять малых охотников под командованием старшего лейтенанта В.Щербинина, отразив неоднократные атаки самолётов противника, подошли к мысу Херсонес, сняли с берега 400 человек и доставили их в Новороссийск”.

А вот воспоминания непосредственного участника этого похода к мысу Херсонес лейтенанта Россейкина Георгия Степановича. А было ему на тот момент всего 24 года.

“К середине дня, отражая атаки немецких самолётов, мы подошли к мысу Херсонес, район которого обстреливался артиллерией противника. Все пространство на мысу запружено огромным количеством людей. Время от времени в этой шевелящееся людской массе сверкало пламя, раздавался грохот взрыва и на момент это место закрывал дым. Но дым рассеивался и опять колыхалось людское море, а место взрыва опять запружено людьми. Временные деревянные причалы были разрушены и мы стали осторожно подходить к мысу, опасаясь подводных камней. Команда катера на палубе и готова принимать людей. Сотни солдат и матросов, увидев приближающиеся катера, бросились в воду, затрудняя нам подход к берегу. Офицера Особого отдела рядом с собой я уже не обнаружил и лишь только раз его форменная фуражка мелькнула среди множества людей копошащихся на палубе сторожевика и поднимающихся самостоятельно на борт. Возникла реальная опасность затопить катер, неконтролируемым количеством уже принятых на борт людей. Я дал малый ход назад, пытаясь выйти из этой шевелящейся массы и никого не разрубить винтами катера. Другие катера оказались в таком же положении и каждый самостоятельно отходил от берега. Что думали в это время тысячи остающихся на обстреливаемом мысу? Наверное, надеялись, что подойдут ещё другие большие корабли и заберут их на борт. Ведь такого просто не может быть, чтобы свои бросили своих! Отойдя на безопасное расстояние катера развернулись, удаляясь в открытое море. Большое количество людей на главной палубе не давало возможности работать расчётам орудий и пулемётов при появлении немецких самолётов и угрожало остойчивости катера. Потому была дана команда убрать всех лишних с главной палубы, что удалось выполнить с большим трудом. Люди боялись спускаться в закрытые подпалубные помещения. Катера уходили в открытое море, но всё ещё были слышны крики оставшихся на мысу Херсонес многих тысяч брошенных на произвол судьбы людей. Больше к ним корабли не приходили, а вся наша группа сторожевиков в тот раз благополучно пришла в Новороссийск".

Ничего из описанного выше советские люди долгое время не знали, об этом нигде не говорилось, а на концертах художественной самодеятельности в послевоенные годы часто исполняли суровую песню и верили, что:

 "Последний моряк Севастополь покинул,
  Уходит он с волнами споря.
  И грозный, солёный, бушующий вал
  О шлюпку волну за волной разбивал,
  В туманной дали, не видно земли,
  Ушли далеко корабли".

Но не было того последнего матроса в шлюпке, а было так, как сказано выше. И лишь через много лет были обнародованы истинные цифры брошенных на мысе Херсонес защитников Севастополя. Именно брошенных, поскольку высшее командование обороной Севастополя, на последнем самолёте,охраняемые автоматчиками, днём раньше под проклятия остающихся благополучно взлетели и через три часа приземлилось в Краснодаре. Более 80-ти тысяч человек и из них 23 тысячи раненых вместе с медперсоналом  не были своевременно эвакуированы на Большую Землю. По данным Германии было взято в плен более 100 тысяч человек. Небольшая часть смогла прорваться и уйти в горы к партизанам. Основная же часть попала в плен и прошла все ужасы концлагерей.

Кстати, в апреле-мае 1944 года, немецкие войска оказались примерно в таком же положении, как и советские войска в июне-июле 1942 года. Но немецкому командованию тогда удалось вывезти из Севастополя большую часть своих войск.

Георгий Степанович закончил свой рассказ и надолго замолчал. В его боевой биографии будет участие в Керченско-Фоедосийской десантной операции, многократные походы к защитникам Малой Земли и взятие Новороссийска.
Но тот поход к мысу Херсонес он помнит всегда.
17 Утерянная память
Стас Литвинов
Посвящается моей маме Литвиновой Евдокии Ильиничне.

К фотографии приложен листок ватмана, датированный 1942 годом, где она оставила рисунок своих детей. Ей было тогда 24 года. Рисунок выполнен тушью обычной ученической ручкой с пером № 86.






    Февральский день 1954 года едва добрался до полудня, в котором ежился от холода занесенный снегом, провинциальный Арзамас. Тусклый свет, пробиваясь сквозь заледеневшие окна небольшой комнаты, скупо освещал бедную обстановку жилища, тесно заставленного старой мебелью, на фоне которой выделялась кровать родителей с горкой подушек.

    К этой комнате примыкала вторая, такая же бедная, которая выполняла роль и кухни и детской спальни, о чём говорили две кровати вдоль стен. Здесь же стоял обеденный стол, накрытый старой клеёнкой. Кирпичные стены метровой толщины бывшего купеческого дома в зимнее время не прогревались, сохраняя в углах неуютную сырость. Имелась и русская печь, которая сейчас топилась, пытаясь прогреть обе комнаты. Низкие потолки комнат дополняли ощущение тесноты.

    Хозяйка, ещё молодая тридцатипятилетняя женщина, с рано увядшей от многочисленных забот и хлопот женской красотой, возилась у русской печи, переставляя поближе к пламени чугунки с будущим ужином для её большой семьи. Простенькое застиранное платье и тёплая кофта не украшали ни хозяйку, ни убогую действительность. Шерстяные носки крупной вязки старались держать в тепле её больные ноги. Крашеные доски пола местами прикрывались самодельными половичками, сшитыми из цветных тряпок.

    В соседней комнате в детской люльке, примкнувшей к супружеской кровати, заплакал грудной шестимесячный ребёнок. Хозяйка отложила в сторону ухват, которым сдвигала тяжёлый чугунок с закипающей картошкой, вытерла о передник руки и пошла на крик ребёнка, который явно требовал кормления. Её блестящие черные волосы, разделённые пробором на две половины, были заплетены в длинные косы и полукружьями уложены на затылке. Она на ходу расстёгивала свою заношенную кофту, готовясь покормить грудью младенца. Другой сынишка, трехлетний Гриша, играл с игрушкой под столом.

    Вся её большая семья, в которой, кроме мужа, было ещё шестеро детей, в этот полуденный час занимались своими делами. Старшие дети были в школе, а муж, как всегда, на работе. Тяжкие семейные заботы рано загнали хозяйку квартиры в ту беспросветную жизнь, которая не дала расцвести её природной красоте и развиться заложенным от рождения дарованиям. А природа наградила её даром художника. Но ранний брак, дети мал мала меньше да ещё военное лихолетье лишили её возможности учиться рисованию. Лишь временами отдавалась она своему увлечению, о чём говорили развешанные по стенам картины.

    Это были хорошо выполненные маслом копии картин известных художников Левитана, Серова, Шишкина, Айвазовского. Однажды она получила заказ от какой-то серьёзной организации написать парадный портрет самого Вождя. В то время доверить написание портрета Сталина могли только хорошему художнику, а потому работа над ним была очень ответственна. Ведь выписывалась каждая мелочь. Вождь спокойно смотрел с холста в будущее. Погоны маршала, отложной воротник мундира и единственная Золотая Звезда Героя социалистического труда подчёркивали его скромность. Портрет был большой и  занимал часть комнаты в тесной квартире. О мольберте для её занятий и речи не шло. Был у неё старый этюдник, в котором хранила многочисленные свинцовые тюбики с масляными красками. Подрамники для своих будущих картин она делала сама. Сама же натягивала на них холсты, никого не прося о помощи. Последнее время некогда было не то что картины писать – вверх взглянуть. Ведь родился шестой ребёнок и хлопот у неё был полон рот, а беспросветная бедность давно стала постоянной спутницей.

    Два года назад что-то серьёзное, касающееся отца, (детям не объяснили) заставило сменить их бывшую просторную четырехкомнатную квартиру в центре на две тесные комнатки с толстенными холодными стенами и низкими потолками на окраине города. Трудно было на новом месте разместить по углам кухни и комнаты всё многочисленное семейство. Правда, вместе с квартирой достался малюсенький участок земли под картошку и две грядки, где сажали огурцы. Все эти невзгоды грузом легли на плечи молодой женщины, которая сейчас при помощи ухвата с трудом переставляла чугунки в топящейся печи.

    Хорошо ещё прошлой осенью средний сын Станислав поступил в Горьковское речное училище закрытого типа с военной подготовкой и, самое главное, перешел на полное государственное содержание. Одним едоком в семье стало меньше и чуть больше площади в квартире.

    И вот сейчас, в феврале, он приехал на каникулы, сдав экзамены за первый семестр. Семье пришлось потесниться. Мать помнила, как полгода назад они проводили Стасика в Горький, в другую жизнь, в которой для них уже не оставалось места. Это и было платой за новую жизнь сына. Нынче семьёй для него стал какой-то первый взвод третьей роты, среди таких же стриженных наголо мальчишек.

    Скрипнула дверь с улицы, в сенях затопали валенки и стал слышен шаркающий звук веника, сметающего налипший снег. Наконец, впустив облако холодного воздуха, в проёме входной двери появились две закутанные фигуры. Это пришли из школы второклассник Коля и его сестра Тамара – она училась уже в шестом. Гриша, бросив свои игрушки, вылез из-под стола встречать брата и сестру, раздевающихся у порога.

В кухню вошла их мать, держа на руках младшего сынишку, который уже успокоился и теперь рассматривал присутствующих.

- Тома, возьми Сашеньку, а я посмотрю, что у нас с печью, – обратилась она к дочери и передала ей ребёнка. Тамара взяла малыша и ушла в другую комнату.
- Коля, как дела в школе?
- Всё хорошо, мама, – Коля направился к своей кровати, где начал выкладывать из портфеля тетрадки, к которым проявил интерес Гриша с удовольствием помогавший старшему брату.

    Под окнами снова послышались шаги, скрипнула наружная дверь, впуская в сени ещё кого-то. Этот кто-то затопал кожаными ботинками вместо привычных валенок и стало ясно, что это брат Стасик. Вместе с облаком холодного воздуха в кухне появился и он сам одетый в чёрную шинель, перехваченную в поясе широким кожаным ремнём с медной бляхой, на которой выделялся тиснёный якорь. На его плечах красовались узкие курсантские погоны, тоже украшенные якорями. Левый рукав шинели нёс ещё один отличительный знак в виде золотистого уголка. Количество этих уголков будет показывать курс обучения курсанта.

     Мать устала от беспросветной нужды, а рождение шестого ребёнка добавило забот. Она теперь редко бывала весёлой, а её гитара с красным бантом висела на стене и лишь иногда она брала её в руки. Тогда слышался приятный голос матери, грустно напевавший “Мой костёр в тумане светит" или ”Что стоишь качаясь, горькая рябина". Нескончаемая вереница домашних дел придавила общительную когда-то женщину. Она уже давно не бралась за кисти и не смешивала на палитре краски, чтобы хоть на время уйти от надоевших тягот жизни.

    Усадив за стол голодное семейство, она разлила по тарелкам постный суп. На второе была хорошо разварившаяся в чугунке пшённая каша, приправленная постным маслом. На этом обед закончился и каждый занялся своим делом.

    Убрав со стола посуду и наведя в кухне порядок, мать задумчиво остановила свой взгляд на Стасике, который завтра уедет в Горький и только через полгода снова может приехать домой в гости.

- Стасик, ты ведь завтра уже должен ехать? – спросила она сына, хотя прекрасно знала ответ.
- Да, мам, завтра в обед идёт поезд.
- Знаешь что, сынок? Сейчас у меня есть свободное время и я попробую написать твой портрет.
- Так у тебя же нет готового холста. На чём же ты будешь писать?

    Мать на какое-то время задумалась. Потом взялась перебирать лежащие в углу наброски на подрамниках. Не найдя нужного, она взяла обычную  загрунтованную фанерку размером с сиденье для стула, усадила сына напротив себя и открыла старенький этюдник. Не теряя времени на карандашный набросок, взяла кисти, смешала на палитре краски и приступила к работе.

    На фанерке появились очертания стриженой наголо мальчишеской головы. Мать торопится и кисти в её руках мелькают, выхватывая отдельные детали, которые слагаются в будущий портрет. Короткий взгляд на сына и вслед кисть наносит очередной мазок. И так раз за разом. Время идёт и вот уже лицо сына на фанерке почти готово. Мать принимается писать его матросский костюм.

- Мама, - просит Стасик. – Нарисуй гюйс голубым, чтоб он отличался от цвета форменки.
Она не понимает, что незнакомым словом "гюйс" сын называет свой матросский воротник и успокаивает его:
- Я и так стараюсь, но совсем светлым нельзя, выйдет хуже.

Так и не поняв до конца просьбу сына, мать оставляет рисунок как есть.
Она торопится закончить фон портрета, но плач в соседней комнате заставляет её бросить работу.
 
- Пока так всё оставим, Стасик, - говорит мать. – Немного осталось. Потом как-нибудь закончу.

    Она промывает кисти, закрывает тюбики с краской и укладывает всё это в этюдник. Прежде чем убрать свою работу, мать внимательно вглядывается в лицо сына на фанерке. Голова его повёрнута вправо 3/4 и он смотрит на мир распахнутыми глазами, а пухлые мальчишеские губы пока ничего не говорят о будущем характере. Она ещё не знает, что больше уже не прикоснётся к этой своей работе, что это были последние штрихи кисти художника в её жизни. Через три месяца в середине мая она застудит горло, копая огород и высаживая огурцы. С диагнозом “ангина” её положат в больницу, где через два дня она умрёт в палате, задушенная этой самой ангиной и оставив сиротами шестерых детей, младшему из которых всего один год. А отмерено будет прожить матери на белом свете 35 лет.   

хххх                              

    В этот день я проснулся вместе со всеми, хотя до поезда оставалось ещё много времени. Гриша спал на печке, а Тамара и Коля торопились в школу. Гера собирался в техникум и мне надо было с ними проститься. Ведь в следующий раз я появлюсь здесь лишь через полгода. Отец договорился на работе, что придёт после обеда, когда посадит сына в поезд. На завтрак была вчерашняя пшённая каша и чай с куском белого хлеба. Сливочного масла в нашей семье не знали, а ели хлеб с появившимся недавно маргарином, который нам даже нравился.

    Позавтракали. Коля с сестрой одеваются, готовясь идти в школу. Прощание с младшими прошло легко и наши школьники отправились за знаниями. Я остался дома коротать время до поезда. Собираться мне было недолго – никаких вещей со мной не было. Мама наводила порядок в доме и время от времени занималась с грудничком Сашей. Её не отпускали заботы по дому. Ведь надо было растопить печь, прогреть квартиру и приготовить еду. И так день за днём без всякого просвета. Правда, всю невыносимость того её существования я смог понять только через много-много лет. Подошло время мне покинуть дом. Я без сожаления и лишних раздумий облачился в форму и с бравым видом взялся за ручку двери, чтобы вместе с отцом ехать на вокзал. И тут вдруг мама сказала:

- Подождите, я провожу вас до ворот.

    Она накинула на плечи своё старенькое пальто и мы вместе вышли во двор, укрытый выпавшим ночью снегом. По расчищенной дорожке пошли к воротам. Выйдя за калитку, стали прощаться. В глазах у мамы стояли слёзы и, повинуясь внезапно охватившему меня порыву, я обнял её, чего раньше со мной не случалось. Вот и сейчас помню, как на короткий миг прижался к маме. Потом глаза мои стали мокрыми, я отстранился от неё и мы с отцом, не оглядываясь, быстро пошли по улице. Как же сейчас себя ругаю! Ну, почему, почему я не обернулся тогда, чтобы ещё раз взглянуть на маму? Ведь ей, наверное, стало обидно, что так легко сын простился с ней. Долго ли она сама смотрела нам вслед? Не знаю. Эти вопросы, к своему стыду, я задам себе только сейчас.

хххх                        

    19 мая 1954 года в аудиторию, где проходили занятия нашего взвода вошёл рассыльный дежурного по училищу и передал приказ курсанту Литвинову прибыть немедленно в кабинет начальника училища. Курсанты общались в основном только с командиром роты, а потому вызов к начальнику училища было делом необычным. Постучав в дверь его кабинета, я вошёл и доложил о прибытии согласно приказу. В кабинете находился также наш командир роты майор Боголюбов и сестра моего отца тётя Маруся. Как она здесь оказалась мне было совершенно непонятно, но никто ничего разъяснять не стал, а было сказано, что я должен незамедлительно со своей тётей выехать домой. Причину такой внеплановой поездки мне не объяснили, а я боялся спросить и только ответил:- “Есть выехать домой!”

    Всю дорогу до Арзамаса я не задал ни одного вопроса своей тёте и лишь необъяснимый холод постепенно входил в меня. Во дворе нашего дома стояли группки незнакомых людей, тихо между собой говоривших. Они почему-то замолкали, когда мы проходили мимо. Дверь в сени была открыта настежь. Я следом за тётей Марусей вошёл в нашу квартиру и прошёл во вторую комнату. Часть мебели из неё была вынесена, зеркало на стене занавешено. Посреди  комнаты стоял одинокий стол и на нём гроб. В гробу лежала мама. Я не плакал – мне было страшно.

хххх                            

    Незаметно летят годы. Проходит острота ощущений, когда-то комком перекрывавших горло. Жизнь состоит из постоянных перемещений. Множество самых разных лиц окружают тебя, не давая времени на личные переживания. Города и страны, экипажи судов, заменившие тебе дом и семью. В этом жизненном калейдоскопе как-то забылся портрет, который хотела написать с меня мама и который так и не успела закончить.

    Осенью 1971 года к нам в Петрозаводск познакомиться с новорождённой племянницей приехал мой младший брат Николай. Он привёз необычный подарок из нашего далёкого детства: написанный маслом на обычной фанерке портрет стриженного наголо, большеглазого пятнадцатилетнего мальчишки, одетого в морскую форму. Да, тот самый, который тогда, хмурым февральским днём 1954 года родился под кистью мамы. Её последняя работа.

    Почему мы сразу не нашли для него места на стене квартиры? Нет ответа. Другие проблемы всё время были важнее портрета и он снова исчез из нашего вида. Годы уходили и вместе с ними расплывался образ матери.

    Минуло десять лет, прежде чем в начале 90-х годов портрет решил напомнить мне о далёкой прошлой жизни. Мы меняли квартиру. Вещи были упакованы для переезда. Ожидаем грузовую машину, чтобы начать погрузку. И вдруг появляется жена, держа в руках портрет, о котором мы уже и не помнили. Вот он, написанный моей мамой! Сейчас мы заберём его с собой в новую квартиру. Теперь-то уж мы не оставим портрет без внимания, после стольких лет неблагодарного забвения!

    Но это были, как оказалось, лишь благие намерения. Вдруг множество других на тот момент более важных дел заслонили данное портрету обещание. О нём снова, в который раз и надолго забыли.

    А время летит незаметно. В последние годы я с трудом получаю заключение врачей о прохождении ежегодной медкомиссии. Значит, конец плаваниям. Надо готовиться к выходу на пенсию. 2002-й год. Нам с женой захотелось построить себе отдельную квартиру для двоих. Снова мы переезжаем и вдруг вспоминаем о портрете. Но на этот раз чуда не происходит и он не появляется. Портрет исчез. Теперь уже навсегда. Последняя ниточка, связывавшая меня с мамой, оборвалась. Так я был наказан за душевную чёрствость и неуважение к памяти о самом дорогом на свете человеке – моей матери. Нет больше портрета, сгинул он. А что я скажу маме, когда придёт мой час и встречу её ТАМ, а она спросит:- ”Как же, сын, ты хранил мною написанный с тебя портрет?”

                       Вместо эпилога: 

                Мама, мама! Кончается время...
                Вот и твой завершается путь.
                Этой жизни нелёгкое бремя
                Наконец-то ты сможешь стряхнуть.

                Вот и всё... Ты свободна, как птица,
                Что же держит тебя на земле?
                Хоть душа твоя к звёздам стремится,
                Тяжкий груз - это мысль о семье.

                Дети, дети! Что станется с вами?
                Что для вас уготовит судьба?
                Шесть пар глаз... и какими словами
                Передать, что ты знала тогда.
18 За Мишку!
Валентина Щербак -Дмитрикова
         
          Пусть ярость благородная
          Вскипает, как волна, —
          Идёт война народная,
          Священная война!        (В. Лебедев-Кумач)

    Ленчик попал   в третью штрафную роту. Она состояла из четырех взводов: три стрелковых и один санитарный.  Разные люди были здесь: воры, бандиты, рецидивисты, прибывшие из тюрем и лагерей; вышедшие из окружения или побывавшие в плену солдаты и сержанты. Находились и случайно оступившиеся, а порой и безвинно пострадавшие и оклеветанные люди.
    Ленчик был вором. Ни карманником, ни домушником.  Квалифицированным бухгалтером-казнокрадом. На фронт попросился сам. «Это лучше, чем в тюряге прозябать, — решил он. — Буду там, где сейчас все нормальные мужики. Снимут судимость, и я снова — вольная птица».
    В отделении, куда он попал, было пятнадцать человек. Командовал ими бывший сержант Макар Братков, разжалованный в рядовые и отправленный в штрафную роту за нарушение воинской дисциплины. Ходила молва, что повздорил он со своим   лейтенантом и врезал ему. За что и попал в штрафную роту. И этому вполне можно было поверить. Он и здесь, снова став сержантом, занимался рукоприкладством. Когда вор, по кличке Рябой, попытался подмять под себя   отделение, Братков быстро сбил с него   спесь.
    Но совсем-то Рябой не сдался. Время от времени возникал и показывал, что и он здесь что-нибудь да значит.
    — За что сидел? — спросил он сразу у Ленчика.
    — За растрату. Бухгалтером я работал.
    — А растрата-то хоть приличная была? — деловито осведомился Рябой.
    — Приличная… Мы такую свадьбу с Лизкой отгрохали… — проговорил Ленчик и виновато улыбнулся.
    — Бухгалтер, — сказал с усмешкой Рябой и, сплюнув, добавил: — Это и будет твоей кликухой. Оглядев пришедшее пополнение, ткнул пальцем в молодого парнишку лет девятнадцати.
    — Ты как тут оказался, малявка?
    — Как все, — ответил он.
    — А как зовут?
    — Мишка. Михаил Добрынин.
    — За что тебя загребли? — не унимался Рябой.
    — За стихи.
    — Во! Будет у тебя кликуха — поэт. Таких у нас еще тут не было.
    Так все в отделении с его легкой или нелегкой руки получали прозвища.
    — Я не спрашиваю, братва, какой у вас срок. Потому что он теперь у всех одинаковый: три месяца совместного пребывания в этом кошмарном аду или, кому повезет — госпиталь, кому не повезет — погост. Вы теперь бойцы-переменники — переменный состав третьей штрафной роты.
    Состав менялся часто. Порой люди даже не успевали запомнить, кого как зовут.  Но рота всегда была укомплектована. В ней неизменно было от 150 до 200 человек.  На место убитых сразу поступало пополнение.

    Уже через месяц от первоначального состава отделения почти никого не осталось.  Но Ленчик, Рябой и Мишка выжили.  Они теперь были, как кровные братья. Всегда   находились вместе и во всем поддерживали друг друга. Командовал отделением, как и прежде, Макар Братков.
    Не всегда были бои, случались и затишья.  Тогда все отсыпались или, разбившись на маленькие группки, говорили о любви, о войне, о том, что будут делать, когда она закончится.
    Как всегда, во время затишья, сержант достал кисет, отсыпал моршанской* махорки для самокрутки. Оторвал кусочек старой газеты, свернул ее кульком, перегнул, отделяя мундштук от «табачной части». Насыпал махры.  Получилась изящная  "козья ножка" с коленкой. То же проделали Рябой и Ленчик. Закурили.
    Мишка, лежа на спине и глядя в безоблачное чистое небо, мечтательно произнес:
    — Поступлю в институт, буду учиться…
    — В какой  институт-то? — спросил Рябой.
    — В литературный.
    — Будешь стихи писать?
    — И стихи — тоже.
    — А  я опять бухгалтером буду работать, — сказал Ленчик. — А что? Неплохая специальность.
    — Опять воровать будешь? — спросил сержант.
    — Не… Хватит одного раза. Попробовал…
    — А я не знаю, чем буду заниматься… Надоело по тюрьмам… А после этого ада, вообще,  хочется чего-то светлого, — мечтательно проговорил Рябой. И вздохнув, попросил:
    — Мишка, почитай стихи…
    — Какие?
    — Хорошие, добрые.
    — «Ты жива еще, моя старушка?
      Жив и я. Привет тебе, привет!
      Пусть струится над твоей избушкой
      Тот вечерний несказанный свет…»  — мягким голосом задушевно наизусть начал декламировать   Мишка, вызывая у сидевших рядом бойцов воспоминания о доме, о матери.
    И сразу к ним потянулись и остальные солдаты отделения.  Мишку любили все.  Он не в первый раз уже в часы затишья читал стихи любимых поэтов.
    Бойцы слушали молча. Сидели притихнув, прекратив разговоры.
    — Твои? — спросил Рябой.
    — Нет, Есенина. "Письмо матери".
    — А про любовь знаешь? — спросил верзила, по кличке Длинный, попавший в штрафную роту после немецкого плена.
    — Знаю.
    — Почитай.
    — «Ты сказала, что Саади
      Целовал лишь только в грудь.
      Подожди ты, Бога ради,
      Обучусь когда-нибудь!» ** — продекламировал Мишка начало стихотворения.
    — Ишь, ты в грудь… — мечтательно проговорил Длинный. — А я свою Нюрку только в губы…
    — В какие? — хрипло спросил Рябой и грубо засмеялся.
    — Как, в какие? — удивленно переспросил Длинный.
    Раздался дружный хохот.
    — Ну, и чего? Им нравится? — нагнувшись к Рябому, шепотом спросил   белобрысый боец небольшого роста.
    — Попробуй, узнаешь… — Рябой снова засмеялся.
    — Нельзя делом, так хоть словами побаловались, да? — произнес ворчливо сержант.
    — Не делом, а телом, — осклабился Рябой. А поцелуй, Макар… — это как удар тока.
    — Вот сейчас нас фриц   как поцелует миной… — проговорил кто-то из бойцов.
    И тут…  Как ухнуло… Потом еще раз.  Немцы начал артиллерийско-минометную подготовку.

    В тот день штрафная рота получила приказ: взять укрепленную высоту №207 и удерживать рубеж до подхода главных сил. 
    А немцы, словно чувствуя опасность, без передышки шпарили минами. Полыхали оранжево-красные взрывы.  Земля перед окопами дрожала, вздымаясь вверх черными «облаками» с неровными рваными краями.
    Командир штрафной роты лейтенант Иванов был боевым офицером, уже имел ранние и награды: медаль и орден. Он понимал, что поднять людей в атаку при непрекращающемся артиллерийско-минометный обстреле, практически невозможно, но необходимо.  Рота должна была выполнить этот приказ.  Штрафников всегда ставили на наиболее трудные участки. Их не зря окрестили «смертниками». 
    Оставалась надежда на правильную организацию атаки и счастливый случай.  Собрав низовых командиров, он определил задачу каждого отделения.
    Обстрел не прекращался.  В траншее где-то близко   разорвалась мина.  Ленчик бросился на дно окопа, обхватив голову руками. А когда, преодолев страх, приподнялся, то увидел, что Мишки рядом нет.
    — Мишка! — закричал он, стараясь преодолеть звук воющих мин. — Мишка! — Вскочил на ноги, огляделся. 
    Друг лежал чуть поодаль на спине. Глаза его были широко раскрыты, как тогда, когда он читал стихи и, мечтая, глядел в небо.   На груди алело большое мокрое пятно.
    Ленчик склонился над ним:
    — Санитара, мать вашу! Санитара сюда! — прокричал он.  Никак не мог поверить, что Мишка мертв, что его больше нет.
    — Не нужен ему санитар. Что, не видишь? Мертвый он, — зло проговорил Рябой.
    — За Родину! – крикнул Макар Братков, подымая штрафников своего отделения в атаку. Но только он один и выскочил из окопа…   Никто не хотел умирать…
    Ленчик посмотрел безумными глазами на мертвого Мишку, потом на стоящего во весь рост сержанта.
    — За Мишку! — скрежеща зубами, прокричал он,  выскакивая вслед за Макаром  из  укрытия.
    Навстречу им летели мины. Одна разорвалась совсем рядом.  Ленчика подбросило взрывом и плашмя опустило на землю. Поднялся… И снова побежал… И только тут понял, что бежит на укрепления врага без винтовки: «Потерял при взрыве, мать твою…» — промелькнула мысль. Промелькнула, не заставив остановиться.
    — Убили Мишку! — снова закричал Ленчик.  И добавил к своим словам любимое выражение Рябого:
    — Разорву, гады!!!
    И без винтовки, только со своей злостью и жаждой мести бросился к вражеским окопам. Вокруг свистели пули, рвались мины. А он бежал и бежал дальше среди этого жуткого марева. Ни одна пуля, ни один осколок мины не задели его.  Казалось, что они сторонились, давая ему проход, обходили  стороной.
    Вслед за ним и другие выскочили из окопа. Бежали и падали, шли и взлетали на воздух бойцы-переменники третьей штрафной стрелковой роты.
    Ленчик первым ворвался в окоп, схватил за горло попавшего под руку немца.   Давил, давил изо всех сил, как автомат повторяя:
    — За Мишку, за Мишку, гад…
    Глаза у Фрица вылезали из орбит. Он задыхался, отбивался руками и ногами. И наконец, затих и обмяк.  А руки Ленчика, клещами державшие горло немца, одеревенели и не хотели распрямляться.
    — Чего застыл? — рявкнул Рябой. — Сдох он, сдох.
    Руки Ленчика разжались. Схватив валявшуюся около немца винтовку, он побежал вдоль окопа вслед за Рябым, работая штыком и прикладом.
    — Я вас гадов…  я вас гадов… — кричал он, нанося смертельные удары.
    «Главное быстрота и натиск, как говорил лейтенант», — быстрей, чем Ленчик, бежали его мысли.
    — Второй, третий, четвертый, пятый… — подбивал он баланс.
    Ленчик был бухгалтером и любил во всем точность.
       
    Штрафная рота отбила высоту. Командир подразделения лейтенант Иванов  докладывал по телефону:
    — Мишкину высоту отбили, товарищ генерал!
    — Что отбили???
    — Виноват. Высоту №207.
    — А при чем тут Мишка?
    — Если бы не он, не отбить бы нам ее.
    — Представить к награде, — раздался в трубке голос.
    — Убили его, товарищ генерал, — лейтенант хотел рассказать подробности этого боя. Но генералу было некогда.
    — Представить посмертно, — проговорил он и связь прервалась.
    Лейтенант Иванов представил к награде двоих: Мишку и Ленчика. Наградили одного Михаила Добрынина, посмертно медалью за отвагу.
    Рядового Леонида Небогатого  после госпиталя перевели из штрафной роты в нормальную воинскую часть.
    Сержант Братков   в этом бою погиб, кровью искупил свою вину…  Да так ли уж велика была его вина? Может он за дело врезал лейтенанту?
    Рябой после этого боя остался   жив и получил кликуху Счастливчик. Ему, еще месяц оставался до снятия судимости, если, конечно, в следующем бою не убьют и не ранят. Лейтенанту  Иванову присвоили звание старшего лейтенанта.
   
    Свято место пусто не бывает. И уже на следующий день в штрафную роту пришло пополнение. Сержант, которого все звали Счастливчиком, принимал в свое отделение новых штрафников-переменников.
            
    Примечание: *  Моршанская табачная фабрика в г. Моршанске Тамбовской области. 
    Пополняла стратегический запас махорки.
                * * С. Есенин «Ты сказала, что Саади…»
19 Багряный листопад
Валентина Щербак -Дмитрикова
         
          Октябрь 1955 года был теплым и сухим. На улицах буйствовал карнавал  осеннего многоцветья.
          По аллее парка брела  молодая  женщина, смуглая миловидная брюнетка с карими глазами.   Касаясь волос, плеч и рук ее, багряные листья медленно опускались на землю, шурша под ногами.
         Звали  женщину —  Нина Одинцова. Она шла, понуро опустив голову, не разбирая дороги, с единственной мыслью, которая,  как раненая птица, билась, отдаваясь в висках и  затылке: «Что делать? Что делать? Что делать?»
          Ей надо было принять решение, срочно найти выход из создавшегося положения, которое,  вообще-то,  было  самым обычным. Она ждала ребенка.
          Беременность — светлый момент в жизни женщины. Но, увы! Далеко не каждой. Вся сложность состояла в том, что Нина не была замужем.
          На  мучивший ее вопрос,  было  два ответа: оставить  беременность  или избавиться от нее.
          * * *
          По трудовому соглашению, после окончания учебы в институте, она приехала работать на Дальний Восток в город  на Амуре.  В  далекий суровый край, где выплачивали «северные», где один год работы приравнивался к двум.  Трудовое соглашение  было сроком на три года. Местных кадров в городе не было, Судоверфь, куда она получила назначение, держалась на приезжих молодых специалистах.
          Встретили ее хорошо. Обеспечили не только работой, но и жильем.   Она отработала положенный срок и   осталась еще на один. Вот уже и он  подходил к концу. А сама Нина за это время от рядового инженера проектировщика доросла до уважаемого всеми начальника техотдела. И близкий друг у нее появился, ее Володя, потомок амурских казаков, по фамилии Приходько. Красивый,  лицом и телом, богатырь, которого она любила. Было ему 26 лет, учебой он себя особенно не обременял, работал  на Судоверфи электриком. Жил с родителями, а к Нине захаживал вечерами, и ночевать частенько оставался. Он и был отцом этого ребенка.
                                                                                       
          * * *
          Листья падали, кружились, мысли  бежали, неслись, летели. Нина вспомнила, как прошлой осенью, под  таким  же  дождем  багряно-золотистой листвы,   они шли с Володей по этой самой аллее...  Все сияло волшебной красотой… Парившие  в воздухе    листочки  ложились на волосы, трепетно опускались  в  подставленные ладони, весело пролетали  мимо…   Володя  целовал ее, называл ласковыми словами. И она чувствовала себя самой красивой, самой счастливой женщиной на свете. 
          И вот снова осень…  та же аллея … и  листопад. Но нет в душе счастья. Только   горечь и тревожные мысли.   Они, как маленькие острые кинжалы, ранили душу: «Два варианта…  два варианта… Первый — оставить ребенка.   Для этого надо, чтоб Володя предложил…  или, хотя бы, согласен был на мне жениться…    —    Нина остановилась.  Багряно-золотистый водопад листвы раздражал, мешал думать. —  Можно, конечно, и без его согласия…— Она горько усмехнулась.—  Родить ребенка не будучи замужем? Но это же позор! И как к этому отнесется Володя?»
         Листья кружились в диком танце. Беззащитно качались на ветру потерявшие крону голые ветки. И Нине казалось, что с каждым падающим с дерева листочком в ней что-то теплое, живое умирало. И в уме всплыл второй страшный кровавый вариант:  « Сделать аборт…  — По телу пробежала дрожь. —  Нет, это просто невозможно!» 
         О втором варианте даже подумать было страшно. Аборты  еще с 1936 года    были  запрещены законом.  И преступником становился  не только тот, кто производил его нелегально, но и та несчастная, которая  решилась  на это. Ей выносилось общественное порицание. По существу, это была судимость. Допрашивали обвиняемую, свидетелей, зачитывали приговор. А потом шла бумага еще и на работу. Там собирали общее собрание. И все повторялось, только уже в своем рабочем коллективе. Выспрашивали: «Как? Почему? Кто отец?» И это общественное порицание оставалось в личном деле, как судимость..
        «Хорошо было древним римлянкам, — думала Нина,— никто не обращал внимания на то, что незамужняя женщина прерывала беременность. Эмбрион считался частью ее тела, и она  сама решала избавляться от него или нет».
         Да, так, действительно, было у древних римлян. Но цивилизация с тех пор «продвинулась далеко вперед» и в 1955 году, не в Риме, а в ее родной стране, такие  вопросы  решали не женщины, а государство.
         * * *   
         Большие надежды Нина возлагала на сегодняшний вечер. Приготовила ужин, купила пол-литра   водки. Сама  она её не любила, ей нравилось белое  виноградное сухое и полусладкое вино. Но сегодня она будет пить водку, Володя любил, когда она составляла ему компанию. Он говорил, что  водка освобождает  ее от постулатов ложной морали и Нина становится  сама собой, такой, как Бог ее создал. Он делал с ней тогда все, что хотел, и ласково называл: «Моя Ева, моя любимая Ева». Нет, Володя  не обижал ее.  Просто у него были свои оригинальные  проявления любви. Так реализовывалась его страсть. А сегодня «Ева» сделала бы  все, что угодно, лишь бы он предложил ей выйти за него замуж.
          Нина  готовилась к его приходу. У нее   было красивое, еще ни разу не одеванное белье. Володя любил раздевать ее сам. Ему это доставляло удовольствие.
          Все его привычки и причуды Нина знала наперечёт. Вот только не знала, когда лучше сказать о беременности: до свершения любовного таинства  или после. Думала, думала и решила, что лучше всего во время этого…
          Так и сделала и была очень удивлена, что он никак на ее слова  не отреагировал. Ласкал, целовал, называл любимой, а о  беременности  и рождении ребенка  не сказал ни слова.  «Не  торопится Володя делать мне  предложение. Не умолять же его об этом?» — думала Нина, хотя была полностью готова и на это.
          А Владимиру, когда она сообщила ему эту новость, было не до ее беременности. У него и мысли-то нормально не работали в тот момент.  Только инстинкт, животный инстинкт.
          И решила Нина, что поговорит об этом еще раз «на трезвую голову».
                                                                                 
         * * *
         На другой день Владимир вспомнил ее слова,  но  не обрадовался этому известию. О детях он, вообще, еще не думал. Но сообразительность проявил: «Когда женщина говорит, что должен родиться ребенок, она намекает, что  мужчине пора на ней жениться», – сделал он для себя вывод. Да  в принципе,   он и не исключал такую  возможность, проанализировав всё  с помощью поставленных самому себе вопросов и ответов на них.  « Красивая? — Красивая. Меня любит?  — Любит. Зарабатывает хорошо? — Даже очень. Чего мне  еще нужно?», — так он мысленно порассуждал и пошел к родителям сообщить, что у  любимой женщины   от него скоро должен родиться малыш, и  он, наверное, должен жениться на ней.
          — Появится казак! — сказал отец. — Еще один Приходько. От це гарно!
          — Рано ему жениться,— возразила мать.
          — Раз женилка выросла, пусть женится,— высказал свое  мнение  отец, уходя   на работу.  — А ли мы не казаки, а ли  мы не амурцы…
           Иначе думала мать.
          — Не твоя это судьба, сынок, — стала она отговаривать его. — Посмотри вон какая у соседа Антонюка деваха выросла... Красавица… А какие борщи варит!  А Нина? В заводской столовке питается… И старше тебя на три года. Да и не  останется она здесь жить, уедет на Большую землю.*  А ты как же? С ней же, ведь, поедешь…   
         — Конечно, с ней. 
         — Здесь ты свой. Тебя все знают. Здесь ты нужный специалист. А там кем будешь? А она и там будет начальником. Бросит она тебя.
         — Не бросит, — самоуверенно произнес Владимир.— Таких, как я, не бросают.
            Увидев, что ее слова  не очень подействовали на решение сына, мать привела последний довод:
         — И на кого ты нас оставишь?— запричитала она, пустив слезу, чтобы разжалобить сына.— Mы уже старые с отцом. Как мы тут одни без тебя будем?
          И слезы, слезы, слезы…   Володька любил свою мать. Не мог  он допустить, чтоб она из-за него плакала. И поэтому быстро поменял первоначальное решение. Только спросил:
         — А как быть с беременностью?
         — Как, как? А как другие поступают? Пусть ноги попарит, да попрыгает с табуретки, волчком покрутится. Выкидыш и случится.
         — Ей будет больно?
         — Да нет. Ну, так, самую малость.
         * * *
         А Нине, когда пришел к ней вечером после работы, сказал:
         — Зачем нам ребенок, Нинок? Нам  хорошо и вдвоем.   Ведь верно?
         На ее глаза набежали слезы, но она  с улыбкой  ответила:
         — Да, хорошо.
         — Мама сказала, что нужно ноги попарить, да попрыгать с табуретки, волчком покрутиться. Выкидыш и случится.
        «Мама, мама… Вот о ком мне нужно было помнить. А я и забыла про его маму. Теперь никакие мольбы мои не помогут. Он не пойдет против своей матери», — с горечью и обидой подумала Нина, против своей воли подчиняясь решению этой женщины.
          Ноги парила, с табурета прыгала, волчком крутилась. Выкидыш не случился.
          — Пусть выпьет  отвар полыни. Поможет.   Хинин можно принять. Тоже способствует.
         И это все проделала. Не помогло.
         * * *
         И пошла Нина к  бабке-знахарке.  Адрес этой лекарки дал ей  Володя, а ему — его мать.
         — Вернулась твоя Нина? — спросила  матушка вечером  у сына.
         — Вернулась.
         — Дошла своими ногами?
         — Своими.
         — Значит, все будет нормально.
         — Сдурела старая...  Это твои штучки…  Девчонку к бабке направила, — ворчал на жену старший Приходько.
           Ворчи-не ворчи, а  поганое дело уже было сделано. Третий день Нина лежала с большой температурой, в лихорадке, истекая кровью. Владимир  бегал от нее к матери, от матери снова к ней. Менял кровавые простыни, говорил утешающие слова. Врача не вызывали. Боялись. Он сразу бы установил незаконное прерывание беременности.
          И от этого   матери Владимира было страшно. Ведь цепочка бы дотянулась и до нее. Она направила   Нину к этой бабке. Да и Нина сама, и в первый день, и на второй, не хотела обращаться к врачу, боялась суда, общественного порицания. А потом  ей стало  так плохо, что не пугало уже предстоящее наказание за подпольный аборт.
           — Володя, я больше не могу…  Мне очень плохо…  Давай вызовем врача, шептала она посиневшими  губами.
            И он снова бежал к матери.
           — Пройдет! — успокаивала она  сына.— Нечего колготиться. Пусть потерпит. Не она первая, не она последняя.
              И Владимир  передавал эти слова  Нине. Сначала она верила, что так у всех бывает, надеялась, что кровотечение остановится само собой. И лихорадка пройдет. А потом   впала в забытье и как бы уснула. Уснула и больше не проснулась.
           * * *
           Много народу провожало ее в последний путь.    Была  пора багряного  листопада. Осень танцевала свой прощальный танец. Каждый шаг людей сопровождался  предсмертным шелестом опавшей листвы.
           Женщины шли, тихо переговариваясь между собой:
           — А от чего умерла-то? — спросила одна.
           — Было у нее сильное кровотечение, и еще сепсис.
           — Сепсис? А что это такое?
           — Заражение крови.
           — А отчего кровотечение-то началось? — спросила опять первая.
           — Мне врачиха по секрету сказала, что умерла она от подпольного аборта. Спицей  ей бабка выкидыш  сделала,— ответила та, что все на свете про всех знала.
           — А кто сделал-то?
           — Много будешь знать, скоро состаришься…
           — В тюрьму ее за такие дела… 
           — В тюрьму, в тюрьму...  А как без них-то, без этих бабок. Сама знаешь, в жизни все бывает…
           — Умершая-то была полюбовницей Володьки электрика?
           — Да.
           — Говорят, его  мать  была против ребенка…
           — Грех это…
           — Бога не побоялась девка…
           — Людских пересудов испугалась. Бог далеко. А люди — вот они, рядом.

             Случилось это в октябре 1955 года, а в следующем месяце, в ноябре, государство  сняло запрет на аборты.  Решили, что рождаемость  достаточно поднялась и жесткий закон  можно отменить.

         Примечание: * Гарно – хорошо — на украинском языке.
                     **Большая земля — так дальневосточники называли   
                      центральную часть страны, где проживало основное население.
20 Непримиримость
Иван Власов
   Оказавшись с ней наедине, невольно хотелось согрешить, – было в ней что-то раздражающее, будоражащее, сулящее, хотя она никогда не давала повода…
Раскосые зеленоватые глаза, красивое лицо, его не могла испортить даже слегка укороченная верхняя губка, придавая ему милую незавершенность.
    Лариса – так ее звали – частенько захаживала к нам в гости и неизменно привносила ощущение праздника – легкая, светлая, приветливая.
    Как-то в начале весны мы организовали вечеринку по случаю успешно завершившейся зимней поездки в горы. Пригласили и ее, хотя в горы она не ездила. Плотно облегающее фигуру платье, неосторожно обозначившее ее формы, привело собравшихся мужчин в невменяемое состояние. Утратив чувство меры, забыв, что несвободны, они как с цепи сорвались: распушили хвосты, затрясли перьями и бросились напропалую поражать ее, блистая остроумием и красноречием, оскорбляя своим невниманием других присутствующих дам…
    Она оказалась на высоте и сумела, не унизив никого, урезонить мужчин,  успокоить их жен…

    Была она замужем. Ее муж имел необычные для своей славянской внешности еврейское имя Давид и грузинскую фамилию Далидзе. Единственно, чем он оправдывал свою фамилию, безумно ревновал жену. Оставалось неясным, как это сочеталось с мягким, безвольным его характером.
    Благодаря ли вопреки своему характеру, он получил кандидатский диплом и возглавил отдел в Институте кибернетики, уверенно оседлав карьеру, лихо скачущую по научному бездорожью.
     Казалось бы, все у него складывалось просто замечательно – красивая жена, славные детки (мальчик и девочка), любимая работа, полный достаток, трехкомнатная  квартира, машина. Ну что еще нужно!
    Так нет же, всегда найдется ложка дегтя. Этой ложкой (какое, ведром!) стала его мать – вздорная, суровая женщина, не способная ужиться ни с кем, кроме сына. С сыном, впрочем, она не столько уживалась, сколько подавляла его.
    О муже ее никто не слышал – да и был ли он вообще? Узнав ее поближе, легко было бы понять его, если бы он был и сбежал от нее, поскольку, имея такую жену, впору удавиться, а нет, отправиться хоть куда: к богу, к черту, в преисподнюю.
    Разумеется, свое влияние на сына она попыталась распространить и на невестку. А вот здесь нашла коса на камень – та оказалась с норовом, проявила его, впрочем, не сразу.
Вначале попыталась наладить отношения со свекровью, отступая под ее давлением, да ту такое лишь раззадоривало.
    Не сумев безусловно подчинить невестку, свекровь стала настраивать против нее сына – мол, плохая мать, неряшливая, нерадивая хозяйка, да и наверняка изменяет, ведь не может же такая красавица не ходить на сторону.
    Чего она добивалась – распада семьи? Вряд ли. Скорее всего, ей нужно было создать для молодой женщины такие условия, чтобы той ничего не осталось, как сдаться на милость победителя. А нет – пусть убирается, оставив детей!
    Медленно, но неумолимо жизнь молодой женщины превращалась в ад. Наконец, терпение ее иссякло, взбунтовалась.
     И надо же было такому случиться, что это пришлось на 1991 год, принесший стране большие потрясения. Великая держава, как огромный, наполненный противоречиями шар, лопнула. И завершилось это событие, как принято у славян, в бане, где три подвыпивших мужика, преисполненные собственной значимости, возомнив о себе невесть что, замыслили расчленить страну, как в свое время это успешно осуществляли их предки (князья), обрекая славянские земли на длительное порабощение. После чего некогда могучей стране ничего не оставалось, как развалиться на множество малых и немалых государств. Тотчас нашлись  “доброхоты”, горячо поддержавшие, да пожалуй, и инициировавшие это славное начинание, да таким образом, что во вновь образовавшихся странах ресурсы, принадлежавшие многим миллионам, беспрепятственно перекочевали к немногим и не миллионам…

    Трудности не обошли молодую семью. Карьера мужа рухнула в одночасье, зарплату стали платить с задержками, новоиспеченную страну охватила инфляция. Как выживать? Многие ринулись в бизнес, не имея о такого рода деятельности ни малейшего представления.
    Глава молодой семьи не стал исключением. Арендовал на одной из станций метро небольшой магазинчик сувениров, где его жена стала продавщицей, он же совмещал в одном лице должности и директора, и водителя, и бухгалтера, и охранника.
    Таким образом, опытнейший специалист в области информационных технологий превратился  в малоопытного предпринимателя. Впрочем, его интеллекта вполне бы хватило на новый род деятельности, если бы страна подчинялась законам, а не неписанным правилам.
    Бандиты, объединившись с милицией, наложили на бизнес оброк, доросший со временем до таких размеров, что не успевшие вылупиться предприниматели, благополучно разорялись…

     Нет бы в это тяжкое время матери Давида пойти навстречу молодым, помочь с детьми, снять с молодых хотя бы часть нагрузки, пока выкарабкаются. Казалось бы, беда должна сплотить семью. Так нет же!
     Совместная жизнь со свекровью стала совершенно невозможной. И однажды Лариса не выдержала:
     – Или я, или она!
      Стало ясно, необходимо что-то предпринимать – продавать или разменивать квартиру.
Свекровь – ни в какую:
       – Только через мой труп!
      К сожалению, жить она собиралась долго. Пришлось Давиду снять однокомнатную гостинку. Вчетвером переехали в крошечную квартирку, тогда как своенравная свекровь осталась в трехкомнатных хоромах. При этом сын еще и оплачивал эти хоромы, надеясь, что мать образумится…

     В стране, где беспредел правит бал, Давид не сумел прижиться, так и не научившись поступаться порядочностью и честью. Влез в неоплатные долги, “благодаря” в том числе расходам на оплату двух квартир.
     Его “поставили на счетчик”. Он пустился в бега, жену же с детьми тайно переправил к ее матери в небольшой южный городок. О том, чтобы помогать матери, речи уже не шло.
     Субсидию той оформить не представлялось возможным, поскольку в квартире было прописано пять человек. Коммунальные же платежи стали соизмеримы с пенсией. Слава богу, что пенсионерка имела льготы, как участница ВОВ…
   В гости к хозяйке опустевшей квартиры зачастили кредиторы сына, пообещавшие привезти его по частям, если он не расплатится с ними. Требовали квартиру в счет уплаты долгов.
    Здесь надо отдать должное стойкости и упорству нашей героини. Она не повелась на угрозы и заявила: хоть убейте, а квартира принадлежала и будет принадлежать ей! С сыном же разбирайтесь сами.
    Убивать ее не стали и на время оставили в покое.

    Чтобы как-то сводить концы с концами, она завела на пустыре небольшой огородик, что сделали тогда многие жители микрорайона, и занялась выращиванием овощей. Теперь ее часто можно было видеть с лопатой и сапой.
     По мере созревания овощей стали появляться претенденты на выращенный урожай, не имея  к нему никакого отношения. В результате от урожая оставалась лишь малая его часть…

    Через год стала очевидна бесперспективность затеи с огородом – семеро с ложкой без труда победили одну с сошкой.
     Коммунальные платежи росли как на дрожжах – положение становилось угрожающим.
 А тут еще для “облегчения жизни” участников войны вышел закон, лишавший их льгот. Теперь квартплата успешно съедала всю пенсию, да и той не хватало.
      Понимая, что с нищего взять нечего, кредиторы сына сняли осаду.
 
      Давид вновь стал появляться у матери.
Ей бы воспользоваться этим и восстановить мир в семье. Но она выставила условия.
Пусть невестка повинится и вымолит у нее право на совместное проживание.
      Пришлось идти на мировую.
      Лариса после долгого отсутствия вновь появилась в нашем доме – неужто мир? Как бы не так! Заходя к нам в гости, она чуть не плакала от отчаяния. Старуха не только не подобрела, а стала просто невыносимой.

     Невзгоды и неурядицы заметно потрепали некогда красивую женщину. Она потускнела, утеряла блеск в глазах, но оставалась все еще достаточно привлекательной.
Прошедшие в “ссылке” годы достались ей тяжело, приходилось и голодать. О любви давно речи не шло – не до жиру!
    Слабые потуги мужа сохранить семью разбивались об утес непоколебимости матери. Довелось вновь снимать квартиру.
     Ларисе удалось устроиться на неплохо оплачиваемую работу в районной администрации, не без помощи, впрочем, своих внешних данных. Глава администрации (высокий, видный, респектабельный мужчина) тут же положил на нее глаз. Произвести впечатление сразу не удалось. Его это удивило – где благодарность за его “бескорыстие и отзывчивость”?  Лариса сопротивлялась из последних сил, но борьба была неравная. 
     И тогда Лариса намекнула мужу, что ее нравственные устои трещат по швам.
     А тому в это время было не до верности жены. Во-первых, у него у самого рыльце было в пушку, а тут еще подвернулась работа по специальности в России, куда ничтоже сумняшеся он и отбыл, оставив жену и детей...
 
     Трудно осуждать Ларису за неверность. Ведь ей следовало как-то выживать, тащить семью (детей-подростков), да еще оплачивать снимаемую квартиру.  К тому же супружеские отношения с Давидом давно переросли в “заочные”, а молодость уходила. Хотелось пожить для себя.
     И дело даже ни в ресторанах и красивой жизни. Намаявшись без взаимности, она не нашла ничего лучшего, как влюбиться в своего начальника.
      Любовь делает чудеса – Лариса расцвела, вновь обретя былую привлекательность.
 Но теперь она стала другой – более раскованной, дерзкой, смелой, знающей себе цену. Как и прежде, случавшиеся подле нее мужчины сатанели от ее невозможного тела, от ее походки, от источаемого нею полынного запаха недолюбленности.
Ларисе ничего не осталось, как сорваться в измену, что в свое время и предрекала ее свекровь…
 
     В это же самое время та, что верно предрекала, “маялась” в трехкомнатной квартире в гордом и голодном одиночестве, ничего и ни у кого не прося. Теперь ее часто можно было встретить с коляской, нагруженной горой картонных коробок, рулонов бумаги, что она собирала по магазинам, на рынке и сносила в пункты приема вторсырья.
     Ей перевалило далеко за семьдесят, но каждый день с утра пораньше она с завидным упорством включалась в изнурительную работу. Не гнушалась и бутылками.
     Старость и немощь, увы, брали свое, но оставались стойкость и выдержка, они питали ее силы.
      За квартиру всегда платила в срок, как она умудрялась? А ведь могла бы сдавать комнату или даже две (из трех) и жить вполне сносно. Почему она этого не делала, трудно сказать, скорее всего, не оставляла надежд на возвращения блудных – сына и  невестки. Они еще приползут на коленях, попросят!
     О молоке и мясе давно позабыла. Несла четвертушку хлеба и подгнившие овощи, покупаемые на рынке за бесценок, а порой отдаваемые ей бесплатно. Появлялась на улице она все реже. При встрече теперь жаловалась на усталость и, конечно же, на сына и невестку, на их жестокость и бессердечие –  силы ее были на исходе…

     Давид не помогал матери. Делал ли это сознательно, или забыл о ее существовании, трудно сказать.
     Найдя в Москве высокооплачиваемую работу, он снял двухкомнатную квартиру и позвал к себе Ларису с детьми.
     У Ларисы была альтернатива – остаться с любимым мужчиной, или ехать к мужу. Долго не решалась, затем все же выбрала последнее, жертвуя собственным счастьем в пользу детей, осуществив последнюю попытку воссоединить семью.
     Увы, семья существовала лишь номинально. Нет, не простила Лариса мужу его слабохарактерности, превратившей их жизнь в “пикник на обочине”. Не простили и дети...
 
     На какое-то время мать Давида пропала – заболела? Затем вновь появилась с тем же неизменным выражением непримиримости на изможденном лице. Отощала, поизносилась, обувь перевязана веревочками, одежда в заплатах,  прихрамывала, опираясь на палочку. Упрямо тащила свою коляску с картонными коробками, непоколебимая в своей только ей известной правоте.
     Удерживать в чистоте квартиру уже не представлялось возможным. Соседи пытались ей помочь, но она отвергла их помощь – пусть видят все, как обошлись с ней сын и неблагодарная невестка!

     …Всему в этом мире приходит конец. Случилось то, что и должно было случиться.
Она умерла, не исключено, что и голодной смертью.  Умерла нехорошо. Довелось взламывать двери по причине непереносимого смрада, исходившего из ее квартиры. Сколько она там пролежала, одному богу известно.
       Добилась своего! Нелепо и бессмысленно прожила, умерла ужасной смертью, но не уступила.
       Нет, не уступила! Ни на йоту не поступилась своей гордыней. Осталось понять – ради чего? Что ее вело, и чего в результате добилась?
       Неужто этого – семья сына распалась, ее раскидало по России…

       На похороны сын приехал один. Невестка и внуки такое и в мыслях не имели.
В гробу, прикрытая по понятной причине вуалью, она лежала все с тем же суровым и непримиримым выражением  лица – мол, не дождетесь!

      Квартиру продали за бесценок – не было ни времени, ни желания с ней возиться...
21 Цветная сказка
Наталья Швецова
                     
          Родители решили покрасить пол в комнате. Чтобы дочка Туся, тогда еще дошкольница не вдыхала вредного запаха краски, они  отвели ее на два дня к маминой сестре.

              Два дня тянулись мучительно долго, два дня девочка томилась в ожидании. Тусе очень хотелось домой, ведь приехал из долгой командировки папа, который умел играть с дочкой так, что ее смех звенел и звенел, не смолкая.

      Папа и мама должны были придти  за ней вечером и, как обычно, постучать в окно. На второй день уже после обеда девочка превратилась в слух -  ждала, когда заскрипит снег под их шагами, и она вспрыгнет на подоконник еще до их стука. Родители удивятся, что у Туси такой острый слух и обрадуются, что дочка ждет их с таким нетерпением. Потом они возьмутся за руки и пойдут к себе домой.

     И вот наступил вечер. И вот заскрипел снег. И вот Туся успела вспрыгнуть на подоконник еще до того, как папина рука дотянулась до окна. После радостного целования они взялись за руки и, наконец, пошли домой.

     Туся, как любая девочка, умела ходить спокойно и чинно, но только рядом с мамой. С папой же можно было играть, вертеться, прыгать, виснуть на руке, разбегаться и скользить по накатанным ледяным дорожкам. С папой-то можно было, но сейчас рядом была строгая мама, которая всегда опасалась, что с дочкой случится какая-нибудь беда.

     -Вы лучше поговорите о чем-нибудь.

     -О чем?

        Мама слегка задумалась.

     -Ну, хотя бы о покраске пола.

        Теперь задумалась Туся и спросила в шутку, слегка кривляясь и  растягивая слова:

     -Па-а-апа, а какого цве-е-ета наш новый пол?

     -Серо-буро-малиновый в крапинку.

     -Оп-па!

        Никакая игра стала Тусе уже не нужна. Все ее мысли теперь  были заняты только необыкновенным полом. Такого  пола девочка нигде и никогда не видела. Ни у кого из подружек, ни у кого из родственников, ни в музеях, ни во дворцах. Только Тусин папа мог придумать такую краску, ведь он же  инженер-химик.

         Она пыталась представить себе это чудо, но это было не так просто. Она представляла себе серый цвет и уточняла у папы:

     -А серый светлый или темный?

     -Ну, такой средний.

     -Папа, а бурый это какой?

     -Ну, такой, бурый.

     -А на что он похож?

     -Вот придем домой, сама увидишь.

        Терпеть до дома у девочки не было никаких сил. Она мысленно представляла цвет малины и пыталась перемешать его с серым. Кое-что уже получалось. Ну а бурый она потом подмешает.

     -Папа, а какого цвета крапинки?

     -Разного.

        Это было уже на пределе дошколятских возможностей.

     -А какого цвета больше?

     -Поровну.

     -А крапинки крупные или мелкие?

     -Средние.

        Туся жмурилась, Туся щурилась, Туся напрягалась до предела, пытаясь представить себе эту немыслимую красоту. Ей вдруг вспомнилась радуга. Она силой своей фантазии пыталась разбить радугу на кусочки и рассыпать их по серо-малиновому полу. Получалось что-то сказочное.

     Теперь девочка так спешила домой, что родители еле поспевали за ней. Ей не нужна уже была папина рука, чтоб виснуть. Она не замечала ледяных дорожек. Скорей, скорей  домой. Скорей увидеть этот чудесный пол.

           Пока отпирали дверь, Туся от волнения и, видимо, чтобы не ослепнуть от немыслимой красоты, даже зажмурилась и закрыла глаза ладошками, а когда открыла глаза, то увидела пол коричневый, как у всех и безо всяких крапинок.

     Сказка, к сожалению, за порогом кончилась. Оказалось, что это был всего-навсего веселый розыгрыш.
22 Фройляйн Ангел
Олег Виноградов 60
                              

     Начальник ЭГ 5466  подполковник Вознесенский подошёл к машинам с ранеными,  пять минут назад въехавшими на территорию госпиталя.
  - Кто у нас сегодня, Светлана Ивановна? – спросил он у старшей медсестры, которая изучала сопроводительные документы.
   - Как обычно, Семён Михайлович, в основном осколочные ранения.
   После разгрома немцев в Сталинграде город был завален всеми видами оружия, разбитой техникой, трупами. Этот хаос сопровождался сплошным минированием всего и вся. Поэтому взрывы в городе звучали часто. А где взрывы, там и жертвы.
   - А вот это наша коллега, - указала медсестра на носилки с молодой девушкой, - Соколова Евгения Михайловна, младший лейтенант медицинской службы.
   - Что с ней?
   - Тиф.
   - На санобработку.  А потом – в инфекцию, в третью палату.

…- Guten Tag! Wir haben eine besondere Aufgabe fur sie. Verstehen sie, was ich sage?      Группа будущих выпускников 1-го Московского мединститута стояла в кабинете на Лубянке и ничего не понимала. Нет, мозг автоматически переводил сказанное седым майором, вероятно, хозяином этого кабинета,  - что-то про необычное задание и про то, понимают ли его, - но… почему всё это по-немецки?
- In Stalingrad haben unsere Truppen die 6. Armee des Generals Pauluss eingekesselt und zerschlagen. Sehr viele deutsche Soldaten wurden gefangen genommen, unter ihnen gibt es viele Verwundete.
      Женя скосила глаза на девочек. Кто-то мысленно пытался выловить из  немецких фраз знакомые слова,  кто-то, как она сама, схватывал всё на лету – Женя со школьной скамьи была с немецким «на ты», да и занятия в институте не прошли даром, - но общий смысл уловили все.  Про Сталинград говорили повсюду. Число немцев, взятых в плен, не умещалось в голове. Но о том, что среди них немало раненых, как-то не думалось.
     - Medizinische Krafte fehlen dort, deshalb werden sie nach Stalingrad abkommandiert, als Arzte. Вопросы есть? – по-русски закончил майор.
Почти сразу же раздался голос Алёши, единственного парня на их курсе:
- Товарищ майор, а почему Вы всё это говорили на немецком?
- Мы отобрали с вашего курса тех, кто более-менее знаком с немецким. Потому что работать вам придётся с военнопленными.
- Но мы же не врачи! Нам полгода ещё до диплома! – вырвалось у Жени.
- В связи со сложившимися обстоятельствами принято решение вручить вам дипломы досрочно. Также вам присваивается звание младшего лейтенанта медицинской службы. Форму и документы вы сможете получить завтра в 14-00 в актовом зале вашего института.
- Мы будем…. лечить фашистов? – это Соня, тихая маленькая еврейка из Минска. Она уже полтора года ничего не знала о маме и больной бабушке, оставшихся дома, там, за линией фронта.
- Лечить? – Майор сел за стол, потёр висок и тяжело вздохнул. Стало видно, как он устал. – Если получится, будете и лечить. Но лекарств, пищи, да и самых элементарных вещей вроде тёплого угла не хватает даже нашим солдатам. Сталинград разбит, разбит полностью. А его надо будет восстанавливать. Поэтому, милые девушки, - взгляд майора задержался на Алексее, - и юноши,.. ваша задача проста: не дать умереть всем немцам. – Он помолчал и добавил : - Если это возможно…

      От страшного, выворачивающего внутренности кашля Женя открыла глаза. Положила руку на лоб и задела непривычный ёжик – всё, что осталось от роскошных волос. К койке подошёл немолодой врач, которого она видела во дворе госпиталя.
   - Ну-с, голубушка, как Вы себя чувствуете?
   - Голова очень болит, - сквозь частое дыхание проговорила Женя. – И сыпь, - и опять зашлась в кашле.
   - Давайте-ка мы Вас послушаем, - сказал врач и достал фонендоскоп.
  А Женя провалилась в забытьё.

    … Им выдали новенькую форму с погонами, которые ввели совсем недавно, вручили документы и отвезли на аэродром. Там неожиданно молодых людей хорошо накормили. Были даже такие забытые для москвичей деликатесы, как бутерброды с сыром и горячий крепкий чай с сахаром. А потом их провели в «Дуглас». Тяжёлая дверь захлопнулась, и лёгкая московская позёмка осталась в той, прошлой жизни…

   …Полуторка остановилась, и капитан из местного отделения НКВД, выпрыгнув из кабины, постучал по борту грузовика:
- Всё, барышни, приехали. Выгружаемся!
    А «барышни» - Женя,  Соня и попросившаяся к ним в «тройку» Валентина – не могли даже пошевелиться. Ветер пронизывал кузов насквозь, и чтоб не замёрзнуть в пути совсем, девушки пытались как можно крепче прижаться друг к дружке. Казалось, если хоть одна из них отодвинется, оторвётся или отколется, мороз заползёт во все клетки тела, и жизнь остановится. Но капитан, всю дорогу просидевший в тёплой кабине, торопился обратно и потому торопил девушек…

       …Майор с Лубянки умолчал  о многом, что творилось в Сталинграде в феврале 1943 года. Всё вокруг на много вёрст было превращено в пустыню, заметённую снегом. Кое-где угадывались остовы опалённых зданий, но они скорее говорили о том, что жизнь здесь была раньше. А теперь лишь ветер да колючий снег заставляли прикрывать лицо рукой и стараться не сбиться  с еле угадываемой тропинки…

   …Их ждали.  В чудом уцелевшей сторожке разместились управление лагерем и их «медсанчасть», разделённые занавеской. Но главное, здесь была «буржуйка». Хромающий начальник лагеря самолично растопил снег в котелке, заварил чай и достал фляжку:
   - Ну давайте, девоньки, и для сугреву, и за победу!
   А девушки всё никак не могли согреться…
   Потом, когда они лежали втроём на специально для них сколоченных нарах, Валя вдруг неожиданно сказала:
   - Девочки… А я боюсь завтра к ним идти.
   - К кому?
   - К немцам.
   - Почему?
   - Нуу… они же фашисты. Они, вон , всю Европу завоевали, досюда дошли. А мы им здесь и надавали. Они же теперь злые. Кто знает, что у них в голове?
   - Не бойся, Валюш, мы тебя в обиду не дадим, - улыбнувшись, обнадёжила её Женя.
   - А я тоже боюсь, но по-другому, - подала голос Соня. – Я боюсь, что убью кого-нибудь. Сколько горя они принесли! Рассказывают, что они евреев специально уничтожают. А у меня мама в Минске, - Соня всхлипнула. – И бабушка.
   - Ничего, Сонечка, вот закончится война,  и мы все вместе поедем к твоей маме, - Женя погладила подругу по плечу. – И к бабушке…

   …От бывшего подсобного хозяйства тракторного завода, где и находился лагерь № 108/20, почти ничего не осталось. Раньше в больших бетонированных чанах засаливали огурцы и помидоры. Теперь в них сидели немцы. Много немцев. Те, кому не хватило места внизу, ютились под навесами для картофельных буртов. Те, кто не пробился к этим навесам, просто сидел на земле, сбившись в кучки, пытаясь укрыть от ветра хотя бы спины. Не все из них доживали до следующего утра. Потому что мороз… Потому что ветер…

   …В белом халате, надетом прямо на ватник, Женя по верёвочной лестнице спустилась на дно этого бетонного ада.
   - Sind Sie eine Arztin? – спросил первый же немец. - Wir haben viele Kranke und Verletzte.   Как круги по воде, во все стороны понеслось «Arztin», «Arztin». И к Жене потянулись те, кто ещё мог ходить.
   Больных и раненых действительно было много. Женя не думала, что её первые пациенты будут именно такими. Не говорящие по-русски, смирившиеся с холодом, голодом, безысходностью. Она давала таблетки тем, кому требовалась операция. Она снимала, сдирала старые, задубевшие от спёкшейся крови бинты, перевязывала заново и понимала, что всё это бесполезно. А потом перещагивала, перелезала через тела тех, кто ходить уже не мог. И констатировала: смерть, смерть, смерть… Смерть от заражения крови, от истощения, от тифа…
   Тут сидели не только немцы. Итальянцы, венгры, румыны… Румын спасали чёрные меховые шапки, похожие на папахи. Раньше немцы относились к союзникам слегка свысока, как к воякам второго сорта. Теперь, в летних полевых кепи, в пилотках, обмотанные всевозможным тряпьём, они им порой завидовали. Потому что холод… Дикий холод…
   Когда Женя поднялась наверх, она узнала, для чего возле чанов установлены большие катушечные барабаны. С их помощью на верёвках поднимали трупы. Поднимали пленные, сидевшие наверху. Складывали в грузовик и спешили по той же верёвочной лестнице вниз, в чаны. Потому что там не было ветра… Потому что освободилось место…

  Женя очнулась ночью и не сразу поняла, что находится в госпитале. Рядом храпели или стонали такие же больные. Кто-то во сне командовал: «Заряжай! Заряжай, я сказал, твою мать!».  А она не могла понять: весь этот калейдоскоп картинок вправду случился с ней или это только привиделось?

   …Умирающие, обессиленные немцы каждый день совали ей в руки фотографии своих жён и детей в надежде на чудо (вдруг Женя встретится с ними), в карманах халата обнаруживались подарки – портсигары, губная гармошка. Вечерами Женя их рассматривала, а потом заворачивала в газету «Красная звезда».
   В один из таких вечеров Соня призналась:
   - Знаете, девочки, а мне их жалко.
   - Кого?
   - Пленных.
   - Ты что, дура? – удивилась Валентина. – Они же фашисты!
   - Ды якия яны цапер фашисты? Они ж людзи,  - иногда, волнуясь, еврейка Соня переходила на смесь русского с белорусским. - И им дрэнна, плохо.
   - Да ты точно дура! Ты газеты читаешь? – Валентина ткнула в сторону «Красной звезды». – Что немцы творят в наших городах, а? Вешают, стреляют! Деревни жгут вместе с людьми! У тебя мама там, в Минске!
   - Валя! – попыталась остановить Женя подругу.
   Но ту было не удержать:
   - Жалко ей! Мы фрицам таблеточки даём, вечерами с себя вшей тифозных снимаем! А дай им автоматы, они нас же первыми и убьют! Мы их перевязываем, а, когда войдём в Германию, вот помяните моё слово, их же дети будут в нас стрелять! Ненавижу! Будь моя воля, я бы всех этих фрицев, гансов, которых мы лечить должны,  своими руками убила! Ненавижу! И дети мои тоже будут их ненавидеть! И внуки!

   Женя подошла к плачущей Соне, обняла её и сказала:
   - А меня сегодня ангелом назвали.
   - Ангелом? – подняла глаза та.
   - Сидит в моей яме солдатик. Молодой совсем, почти мальчишка. Я ему сегодня хлеба принесла.
   - Втюрилась, что ли? – съязвила Валентина.
   - Глупая ты, Валь. И злая, - вздохнула Женя. И продолжила: - Он спрашивает, как меня зовут. Я и говорю: «Женя». Он так смешно повторил: «Же-нья». А потом сказал, что они меня называют «Фройляйн Ангел».
   - Ха! Ангел в валенках! И в ватнике! – Это опять Валентина.
   - Он сказал, что я спускаюсь к ним с неба, вся в белом, как ангел. Они же решили, что уже никому не нужны, что им осталось только умереть, а тут я, со своими таблетками, бинтами…

   …Тиф свалил её ночью. Утром солдаты подняли носилки с Женей и аккуратно поставили их в открытый кузов грузовика. До госпиталя ехать несколько часов. Март 1943-го совсем не был похож на весенний месяц.  Холод… Ветер…

   Женя вынырнула из черноты. Возле койки, спиной к ней, стоял тот же самый врач.
   - Как она, Семён Михайлович? – раздался голос медсестры.
   - Плохо. В придачу к тифу ещё пневмония. Вероятно, застудили, пока сюда везли. А с  таким «букетом», - врач вздохнул, –  не выживают. Жалко девочку.  Остаётся только молиться.
    И вновь чернота…
    Чернота… Как выжженная земля Сталинграда…Как пустые глазницы окон… Окон тех зданий, которых больше нет… Окон, за которыми раньше была жизнь… Была… Жизнь…
    И голоса… Сверху, снизу, издалека…
    И – тьма.

    
  26 июня 1953 года  по одному из центральных бульваров Берлина Унтер-ден-Линден шла пара – офицер советских оккупационных войск под руку с красивой темноволосой женщиной. Один из встречных прохожих, мельком взглянув на них, резко остановился и застыл на месте. Потом быстро подошёл и, волнуясь, произнёс:
  - Entschuldigen Sie, bitte. Sind Sie Freulein Engel? Stalingrad?
   Женщина, опешив, кивнула и произнесла:
   - Ja…
   - Einen Moment, bitte, - произнёс мужчина и быстро куда-то пошёл, почти побежал.
   - Это что было? – спросил удивлённый офицер свою спутницу.
  - Дорогой, помнишь, я рассказывала, что работала в лагере военнопленных? -  Улыбнулась она. – Меня там называли фройляйн ангел.
   Женщина не успела продолжить, так как немец уже спешил к ним с букетом фиалок.
   - Ich bin Jorg. Йорг. Ви помнить меня? – Он путал русские и немецкие слова, он протягивал фиалки, он смотрел в глаза.
   Она не помнила ни имени, ни голоса. Но глаза – вот эти глаза, полные удивления, благодарности, счастья, -  женщина вспомнила. Так на неё смотрел солдатик в том сталинградском чане, когда она принесла ему кусок хлеба.
   - Йорг, - протянула Женя и прикоснулась к небритой щеке.
   Мужчина схватил её руку, поцеловал и, не выпуская из своих ладоней, принялся рассказывать:
    - Als Sie… когда ви.. krank wurden… заболеть и уехать госпиталь, ми.. haben gebetet… молиться ваше здоровье. Unser… наш капеллан читать молитвы, а ми… haben alles wiederholt… ми все повторять. Gott hat uns erhort.…… Бог нас услышать.
   Он повернулся к офицеру, чуть улыбнувшись, извинился : « Entschuldigen Sie,», - а потом, не отпуская Женину руку, встал на колени и тихо произнёс:
   - Спасибо Вам…  Danke…


Авторское послесловие.

Я выражаю огромную благодарность Николаю Андреевичу Черкашину за предоставленные материалы, благодаря которым рассказ и был написан.
   И ещё. Я не знаю, существует ли связь между молитвой немецких военнопленных и тем, что главная героиня, Евгения Михайловна Черкашина (Соколова), до сих пор живёт и здравствует (в декабре ей исполнится 98 лет), - скорее всего, никакой связи нет и быть не может, - но хочется верить, что да,  существует.
Здоровья ей, а также тепла и любви близких!
23 Прыжок сквозь радугу
Олег Виноградов 60
   Не люблю быть один…
   Ну что в этом хорошего? Вот, говорят, свобода, говорят, делай что хочешь…  А если я ничего не хочу? Бегать? Играть? Не в том я возрасте. Вот раньше, бывало, да… А теперь… Спать? Я и так сплю сколько влезет. А зачем мне такая свобода, когда дома один? Один – значит никому не нужен. И слова доброго никто тебе не скажет. И ты в глаза никому не посмотришь. И не спросишь: «Где ты была так долго?»
   И лабрадоров не люблю. Не знаю почему, но не люблю. Неправильные они какие-то. Гладкие. Вот всей породой своей говорят: «Погладь меня, видишь, какой я гладкий!» Тьфу! Так бы и разорвал их всех!
   А меня сложно гладить. Только по голове. А по спине – сложно. Потому что волосы на спине у меня растут в другую сторону. Вот все остальные растут правильно, а на спине – в другую. Как раз по позвоночнику. В зеркало смотришь и видишь, что у тебя стрела такая на спине, не как у всех. Правда, надо здорово извернуться, чтобы в зеркало её увидеть. Зато, когда я по улице иду, все суки на меня засматриваются.
   Лена говорит, что мы – риджбеки. Нас в Африке придумали. Охотиться на львов и охранять негров. Или наоборот. Я не знаю, кто такие негры. И кто такие львы – тоже не знаю. Но если кто-то из них похож на лабрадоров, то я хочу в Африку!
   А ещё Лена говорит, что у меня лицо как у обиженного ребёнка. Не люблю слово «морда». И лицо у меня нормальное! У нас недавно маленький появился, Данька, так я всё ждал, когда он обидится: интересно же, какое у ребёнка тогда лицо. А он заплакал. И тогда я ему принёс свой мячик. Почти новый. Я ему даже сказал: «Играй, Дань! Только не плачь!»  А Лена с Ирой на меня заругались, что бы я не гавкал на ребёнка.
   Ира – это дочь Лены, Данькина мама. Она, правда, не так давно уехала, говорят, к кобелю какому-то. Ну а что? Она молодая, свободная. Вот интересно: почему некоторых людских женщин так и хочется назвать сучками? А других – хозяйками? Лена – хозяйка. А Ира… Ира иногда приезжает к Даньке. Я понюхал – кобелём от неё не пахнет, только мужчиной каким-то.
   А ещё у нас есть бабушка. И Игорь. Бабушка старенькая-старенькая. Но когда она суп варит, мне всегда самую вкусную косточку даёт. А вчера мясо положила на стол остывать и забыла. Бабушка добрая. А мясо было вкусное. А Игорь у нас появился чуть раньше Даньки. Когда он пришёл в первый раз, я его облаял по-взрослому. Ну не люблю я чужих в моём доме, да и пусть знают, что я свой корм не зря ем! А потом мы три часа в лесу гуляли – я, Лена и Игорь. Он, наверное, думал, что мы с Леной устанем, домой попросимся. А на самом деле это мы к нему присматривались – как он, выдержит ли? Да и туалет у меня возле каждого куста. А у него – нет. Выдержал. А потом ещё к нам приехал. И ещё раз. И я даже ему как щенок обрадовался. Станцевал танец риджа, это когда наизнанку пытаешься вывернуться, все ботинки ему хвостом обстучал и даже лизнул пару раз в морду. Ну,.. в лицо. Лена, ещё, помню, удивилась: «Хотя бы тявкнул два раза для приличия, что ли!» Я Игорю так и сказал, очень вежливо: «Тяф-тяф». А потом повернулся к Лене, плечами пожал, типа, хозяйка, я твою просьбу выполнил, так что извини, и опять ридж танцевать. Игорь теперь мой хозяин.
   Только сейчас ни Лены, ни его дома нет. Они на работе. Лена в какой-то город ездит, а Игорю до работы две лапы – он в лесу работает, лесником. И дом наш рядом с лесом стоит. Как-то летом я ходил с Игорем к нему на работу. Весь день в лесу! И ягоды чёрные мы ели, и зайцев гоняли, и под какой-то елью от дождя прятались. И даже радугу видели. А радуга – она такая…. Если б не два мужика, с которыми мы поругались, всё было бы хорошо. Пришлось на них даже порычать. Они ещё красным петухом грозились. У нас есть во дворе петух, но он не красный. Мы с ним мирно живём – я его не замечаю, он меня.
   А осенью я в лес не хожу. У меня волосы короткие, и я мёрзну. Как-то Лена привезла мне из города костюм. Так я в нём как сучка какая-то, Лена сказала, крашеная. Где она видела крашеную сучку? Теперь, как только костюм достают, я убегаю и прячусь. Поэтому осенью я живу в доме. И зимой. И весной.
   А сейчас Лена на работе. И Игорь тоже. Бабушка утром печку истопила и спит. И Данька тоже спит.
   Не люблю быть один…  Да ещё запах дыма какой-то…
   Господи собачий наш! Откуда здесь дым? Надо у бабушки спросить. «Бабушка! Бабушка! Проснись!»  Молчит. И спит как-то тихо, даже дыхания не слышно. «Бабушка! Бабушка!!!»  Одеяло! Надо одеяло стащить! Игорь всегда просыпается, если без одеяла остаётся. Стащил. Всё рано спит. «Бабушка!»  А дыма всё больше! Фу, как дышать противно! Фу! «Бабушка, бабушка! Слышишь, Данька заплакал?»  Бегом к Даньке. Вот он, сидит в кроватке в своей пижамке. «Подожди, Дань, не плачь! Я сейчас всё узнаю и приду».  А дыма всё больше. И дверь на крючок закрыта. Что делать? «Бабушка!»  Как  лежала, так и лежит, даже без одеяла. И Данька плачет. Хорошо, что Игорь у его кроватки спинку с  одной стороны пониже сделал. «Не плачь, не плачь, мой маленький! Сейчас я тебя достану!»  Таак, осторожненько, за пижамку. Ну помогай, помогай, обними меня. И не бойся. Не уронить бы. А то Лена ругать меня будет.  Ох! Всё-таки немножко стукнулись. Ничего, ничего, до свадьбы заживёт. Тебе жарко? И мне тоже. А это что там трещит? Таак, осторожно. Какой же ты, Дань, тяжёлый! На диван! Теперь на стол! Поближе к окну. Полежи пока здесь. «Не плачь, маленький, Я сейчас».  Эх, места мало, не разбежаться!
   Прыжок!
   Окно взрывается радугой. Оказывается, прыгать сквозь радугу очень больно. Кровь! Какая она солёная! И огонь…  Сколько огня кругом! А Данька плачет. Прыжок  обратно! Опять радуга!  Опять больно. Так, маленький, держись. Не поранить бы тебя! Стёкла вроде не торчат. Держись!!!
   Прыжок! Опять чуть стукнулись. Ты прости меня, Дань. Ещё чуть-чуть. Подальше отсюда. Вот и люди бегут. Кричат что-то. Где вы раньше были? «Возьмите Даньку! Это не его кровь! Это моя! Пустите! Да пустите же! Там бабушка осталась! Её разбудить надо!»  Где это окно? Вот оно! «Бабушка!!!»
   И – прыжок!
   Последний прыжок сквозь радугу.


   У радуги семь цветов. Семь. Но самый горячий из них - красный.
24 Праздничный концерт
Пранор 2
            Не выдержал новогодних кинопросмотров солдатский клуб и развалился окончательно-бесповоротно. И то сказать: долгонько он простоял-продержался.
            Являл собой клуб отгороженную дощатой перегородкой половину свинофермы, которую возвели ещё пленные фашисты после окончания ВОВ, и мало какое здание вообще выдержит битвы за места в зрительном зале между военнослужащими срочной службы ажник трёх родов войск - воздушно-десантных, военно-воздушных и стройбата. В результате совместного разрушительного воздействия времени и любви к прекрасному не только латанная-перелатанная крыша внутрь помещения провалилась, но и стены на неё попадали (другая половина здания устояла и долго ещё служила по прямому своему назначению).

            Для молодого лейтенанта - выпускника львовского политического училища, прибывшего прошлой осенью на должность начальника клуба воздушно-десантного полка, это печальное событие послужило лишним поводом применить его неуёмную энергию.
            С момента своего появления в полку лейтенант весь кипел неизрасходованным юношеским задором, который не могли погасить и традиционные для "молодых" тяготы и лишения воинской службы - "через день на ремень" в дежурствах-караулах. И кипел он, надо заметить, весьма полезно для личного состава.
            С его подачи силами "дембелей" осеннего призыва (и к вящему их неудовольствию) аккордно было отремонтировано, утеплено и оборудовано под библиотеку полуразрушенное здание бывшей трансформаторной подстанции рядом с казармой. После долгого томления в тёмном и сыром углу вещевого склада разместились на свежеизготовленных стеллажах не только тома с трудами Ленина-Сталина, но и неожиданно там оказавшиеся собрания сочинений многих советских и русских литературных классиков.
            В ленинской комнате кроме традиционных колод домино появились шахматы и шашки, а подшивки периодической прессы стали ежедневно толстеть, поскольку в туалете невесть откуда взялась бумага (обёрточная, правда, и качеством мало уступавшая наждачной шкурке).
            Выпуск "Боевых листков" и стенных газет не только стал настоящим творческим процессом благодаря применению цветных карандашей и гуаши, но из пустой формальности превратился в азартное состязание, поскольку ежемесячным призом победителям являлось увольнение в культурно-исторические места столицы эстонской республики.
            Окончательно авторитет лейтенанта укрепился после создания полкового вокально-инструментального ансамбля. История умалчивает, каким образом это ему удалось, но через месяц после Нового года в гарнизонном Доме офицеров появились музыкальные инструменты - синтезатор, ударная установка, соло- и бас-гитары - и звукоусилительная аппаратура.

            Кроме того, что инициатива почти всегда выходит боком инициатору, она ещё и заразна! Почин "летёхи" прежде других поддержали полковые дамы.
            Скучна и однообразна жизнь в небольших удалённых гарнизонах, и нелегка участь офицерских жён в таких гарнизонах. Многим из них достаются в удел лишь взращивание-воспитание детей да нехитрый домашний быт, поскольку возможность трудоустройства гражданского населения весьма ограничена. Не говоря уже о работе по специальности - а многие офицерские жёны имеют и высшее образование, как правило, гуманитарное.
            И среди полковых дам обнаружились хореограф и педагог-музыковед - из них и неравнодушных к изящным искусствам представительниц женсовета был создан культурно-массовый актив. Актив бросил клич: "Алло, мы ищем таланты", - и столько талантов откликнулось, что не только вокально-инструментальный ансамбль "Купола" организовался, но и вовсю забурлила культурно-массовая полковая жизнь.
            Поэтому идея лейтенанта - устроить в полковом клубе праздничный концерт для личного состава срочной службы в день Советской Армии и Военно-Морского Флота - не только встретила всестороннюю поддержку, но и вызвала немалый ажиотаж среди устроителей-участников концерта.

            Настал знаменательный день. После праздничного обеда, переодевшись в парадную форму одежды и надраив до зеркального блеска пуговицы, пряжки ремней и сапоги, личный состав колонной двинулся в клуб.
            В Прибалтике, которую в годы оные людская молва окрестила мочевым пузырём Советского Союза, хороши все времена года,.. если только не идёт дождь. Хороша бывает и зима, но в тот день с утра нескончаемо моросил дождь вперемежку со снегом, под сапогами хлюпала раскисшая жижа грунтовой дороги, и пока колонна добралась до клуба, от наведённой красоты внешнего вида и блеска сапог не осталось и следа. На общем приподнятом настроении это, впрочем, мало отразилось, и на подходе к клубу десантники как никогда дружно печатали шаг и чётко исполняли команды.
            Встречал колонну начальник штаба, тоже пребывавший в прекрасном расположении духа. Подошёл к разведроте, гулко похлопал по груди правофлангового первого взвода и распорядился: "На первый ряд этих орлов". Если бы только он мог предположить, во что это выльется!

            Мероприятие было организовано на самом высоком уровне. У входа в клуб художественно оформленной афишей анонсировалась программа предстоящего действа: "Торжественная часть. Поздравление от учеников школы. Поздравление от подшефного колхоза. Концерт художественной самодеятельности".
            Под руководством начальника клуба личный состав без обычной суеты и давки заходил в клуб, освобождался от шинелей-шапок в гардеробе и занимал заранее определённые каждому взводу места в зрительном зале. Первый взвод разведроты занял первый ряд, как им было указано. По мере того, как заполнялся зал, всё больше густел дух сапожной ваксы и мокрых кирзачей в помещении, и можно было только посочувствовать тем, кто занял места на балконе по периметру зрительного зала - офицерам с членами их семей и приглашённым гостям из местной администрации.

            В назначенное время на сцену вышел замполит и с трибуны перед задернутым красным бархатным занавесом произнёс краткую речь, зачитал поздравление от высшего командования и огласил праздничный приказ, в котором были отмечены отличники боевой и политической подготовки. Под звуки туша и аплодисменты отличники один за другим поднимались на сцену, получали из рук начальника штаба кто грамоты, кто ценные подарки, благодарили словами: Служу Советскому Союзу! - и возвращались на место. Торжественно и радостно всё происходило.
            Затем из-за занавеса вышла крохотная девчушка с громадными бантами на голове, тонким голосочком громко объявила: Праздничный концерт, - и под бурные аплодисменты зрителей гордо покинула сцену.
            Занавес поднялся, за ним оказались нарядно одетые школьники, стоящие в три ряда на деревянных подмостках. Школьники старательно продекламировали стихотворный монтаж, затем под аккомпанемент баяниста стали петь патриотические песни. Кому напомнили школяры своих давно невиданных младших сестрёнок-братишек, кто вспомнил собственные аналогичные выступления во время учёбы в школе, кто наслаждался юными звонкими голосами - громом аплодисментов завершался каждый номер, и долго не отпускала их публика, требуя повторения на бис.
            После того, как выступление школьников всё же завершилось, и занавес опустился, на сцену поднялся председатель близлежащего колхоза. Прочитал по бумажке поздравление с праздником, выразил признательность за неоценимую помощь в ежегодной уборке урожая и объявил о решении правления колхоза наградить ценными подарками особо отличившихся на уборке бойцов.
            Отличившиеся поднимались на сцену, под туш и аплодисменты принимали подарки (изделия кожгалантереи - от кошельков до чемоданов в зависимости от вклада награждаемого в дело уборки урожая), благодарили и возвращались в зал. Всё шло как по маслу, и начальник штаба, мелькавший тут и там, раскраснелся от удовольствия и довольно потирал руки.
            Напоследок председатель объявил о начале подготовленного коллективом колхоза музыкального поздравления и покинул сцену. Занавес поднялся, и началось представление.
            Вышедшая на сцену дородная дама объявила первый номер: "Танец маленьких лебедей". Зазвучала в звуковых колонках воспроизводимая с грампластинки музыка незабвенного Петра Ильича, и в такт музыке из-за кулис стали выдвигаться "лебеди"...
            В пуантах, пачках и белых чепчиках, завязанных тесёмками под подбородком, крепко ухватив друг друга перекрещенными руками и широко раздвинув в коленях ноги, явили себя зрителям во всей красе пять лебединь. Один их вид вызвал невольную улыбку.
            Дело было вовсе не в исполнительском мастерстве, далеко не юном возрасте или немалом росте участниц - исполнявшие роль лебедей доярки и скотницы, привычные к физическому труду на свежем воздухе и вскормленные здоровой крестьянской пищей, очень уж крепки были телом! И вся эта обнажённая крепость, сильно бросающаяся в глаза при рассмотрении с близкого расстояния, мелко тряслась-колыхалась в такт исполняемым балетным па.
            Но и это ещё не всё! Крепость тел обладала весом, на который вряд ли была рассчитана конструкция сцены, и по мере передвижения балетной труппы, перед самым носом разведчиков, как клавиши механического пианино, поднимались-опускались торцы досок, скользили по вылезшим гвоздям, издавая при этом негромкий жалобный писк.
            Как-то так само собой получилось, что в первом взводе оказались не самые дисциплинированные из всего личного состава полка бойцы, за что и огребали взыскания регулярно. Перепадало за это и взводному (командиру взвода), вплоть до выговора по партийной линии. Но вряд ли смог бы выдержать это представление кто другой, окажись на их месте.
            Надо отдать им должное - разведчики мужественно продержались до конца балетного номера. Но от бдительного ока начальника штаба не ускользнула их не вполне адекватная реакция на выступление, и пока публика аплодисментами провожала покидающих сцену балерин, не преминул сделать недвусмысленное внушение - подошёл и незаметно для остальных показал кулак всему первому ряду.
            Отдышались-успокоились разведчики в перерыве перед следующим номером, да и совестно им стало - ведь чуть ли не в лицо смеялись ни в чём не повинным артисткам!
            Вышла на сцену дама, исполнявшая конферанс, и объявила: "Русский народный танец". При этом брови домиком, осуждающий взгляд в сторону первого ряда, и голос делали её объявление скорее строгим предупреждением. Ох, не зря она предупреждала!
            На сцену выпорхнули те же пять граций, на этот раз в разноцветных сапожках, сарафанах и с картонными коронами на головах. К ним присоединились пятеро крепких эстонских парней - в армейских сапогах, синих галифе, разноцветных рубашках, подпоясанных какими-то витыми шнурками с кистями, и армейских же фуражках с ремешками, затянутыми под подбородком. И представление продолжилось.
            Под звуки "Барыни" с заезженной шипящей грампластинки танцевальный коллектив стал изображать всё, что только могло быть похоже на коленца русского народного танца.
            И кружились они всяко разно - хором, попарно и поодиночке, - и барышни лихо каблуками откаблучивали, а парубки приседали-вставали с криками: Эхх! - но всё это делалось с такими непроницаемыми выражениями лиц, что контраст происходящего мало кого оставил равнодушным. К тому же, вдвое увеличилась нагрузка на настил сцены, и скрип-писк досок стал чаще и громче слышен - веселье в зрительном зале заразной эпидемией стало распространяться от ряда к ряду. И когда в заключительном поклоне у мужской половины танцевального коллектива слетели фуражки с голов, а после поклона у женской части картонные короны, наоборот, оказались на ушах-носах, к заслуженным аплодисментами добавился общий весёлый смех.
            К первому ряду подошёл теперь замполит и негромко приказал: "Прекратить". Легко сказать! - процесс-то уже пошёл, и зал был разогрет до такой степени, что готов был смеяться по любому поводу. И повод не замедлил представиться.
            Дама-конферансье объявила: "Франц Шуберт. Песня. Аве Мария". - И под аккомпанемент присоединившегося к ней аккордеониста сама приступила к исполнению.
            Сцепив в борцовском замке руки под объёмистым бюстом, с громким свистом набрала она в лёгкие побольше воздуха и затянула с претензией на оперное сопрано: "Аавээ Марии-и-яяя"... - Мало вязалась душевная песня во славу святой девы с испепеляющими взглядами, которые певица время от времени метала в первый ряд зрительного зала, но понять её можно было: "До такой степени не понимать высокое искусство"!
            Певица выводила рулады, при каждом её вдохе провокационно поскрипывали расшатавшиеся доски, но разведчики крепились, как могли. Кто закрывал уши руками, кто старался не смотреть на сцену или согнулся в три погибели, а двухметровый пулемётчик, у которого пулемёт Калашникова в руках казался игрушечным, наоборот, выпрямился, изо всех сил вцепился обеими руками в подлокотники кресла и намертво стиснул зубы. Выстояли - продержались до окончания песни.
            Завершив арию, певица раскланялась в ответ на аплодисменты. После чего без объявления, а лишь кивнув аккомпаниатору, глядя в бумажку, с дичайшим акцентом и дурным голосом, каким вопят коты в марте, затянула: "С чегооо начинается Рооодинааа"?... - Тут уж терпение иссякло окончательно, и первый ряд, а за ними и весь зал грохнул так, что и полковой клуб чуть не развалился. Певица прекратила петь, выступление скомкалось...
            Появился взводный у первого ряда и короткой командой: "На выход", - пресёк неудержимое веселье разведчиков.
            Построился взвод в две шеренги напротив входа в клуб, а от клуба уже поспешали замполит с начальником штаба.
      - Равняйсь! Смирно! - скомандовал взводный и доложил замполиту. - Товарищ полковник, по вашему приказанию взвод построен.
            Но начальник штаба, хоть и был младше замполита чином, выскочил вперёд и принялся стыдить-песочить вконец зарвавшийся личный состав:
      - Как вам не стыдно!.. Специально для вас концерт организовали!.. В офицерском клубе!...- Что тут скажешь? Действительно, не оправдали оказанную честь. Потупились.
      - Артисты ради вас старались!! - Устыдились.
      - А певица, между прочим, ещё и русские народные песни для вас приготовила!!! - Тут кто-то в строю тоненько протянул: Иии, - и взвод полёг от истеричного прямо-таки хохота. Казалось, хоть расстреливай их на месте, не перестанут они смеяться.
            Замполит, не сдержавшись, ухмыльнулся и прикрыл лицо рукой, а начальник штаба утратил дар речи и замер с открытым ртом. Потом вымолвил:
      - Да что же вы за люди такие! - махнул рукой в сердцах и отправился в клуб. Замполит велел взводному:
      - Ведите взвод в расположение, - и последовал за начальником штаба.
            Взводный выждал некоторое время, потом громко скомандовал: Направо. В казарму шагом марш! - чем и прекратил массовую истерию.
            По мере удаления от клуба веселье иссякало, пока не сменилось общим унынием. Тем более, что стихали и звуки эстрадной музыки в премьерном исполнении полкового вокально-инструментального ансамбля - начался концерт художественной самодеятельности.
            И тут взводный на ходу спросил весь коллектив сразу:
      - Сами-то много песен знаете? - И скомандовал: Взвод, запевай.
            Терять было уже абсолютно нечего, и запевала громким и высоким от огорчения голосом пожалился на нелёгкую судьбу разведчиков:
      Говорила мама мне: Про любовь обмануют.
      Только я не верила словам.
      Я её не слушала, затыкала уши я.
      Ах, мама, как же ты была права!
            Дружно подхватил взвод припев:
      Ох, мамочка, на саночках
      Каталась я не с тем!
      А подружка Зиночка перешла тропиночку -
      Ах, мама-мамочка, зачем?...

            Вечерело, с беспросветно-чёрного неба сыпалась мокрая снежная крупа, разлетались во все стороны ошмётки подмёрзшей грязи от ударов подошв сапог по ней, и до самой казармы разведчики под строевой шаг продолжали песенную свою самодеятельность.
25 Аркашка
Наталья Коряковцева
 Он часто сидел на скамейке, возле большого дерева, листва которого прятала  от навязчивого яркого света.  Он не любил яркий свет.  Он был странный,  какой-то нелепый и забитый. Он  был то задумчив и грустен, то широко улыбался, разглядывая  траву под своими ногами. Ни одна мелочь не ускользала от его глаз.  Он видел маленьких жучков копошащихся в пыли,  цветные фантики,  брошенные  нерадивыми прохожими.  Все это, вызывало в нем  перемену настроения  и шквал различных эмоций. Ему нравилось это место, эта лавочка, это большое раскидистое дерево. Здесь он чувствовал себя защищенным. Когда поблизости кто-то громко кричал, он вздрагивал, быстро вставал со своего места и уходил прочь.
   Это был мужчина высокого роста, крепкого телосложения, с сильно  заросшею  темною  бородой. Местные ребятишки дразнили его: Аркашка – дурашка, или просто дурак,  а некоторые даже бросали в него камни. Их родители делали замечания, но это выглядело не очень искренне. Честно говоря, им  и самим не очень-то, нравился этот огромный мужик, с замашками испуганного, маленького ребенка. Он жил в соседнем районе, но почти каждый день приходил в этот двор, посидеть на заветной лавочке. Поколение пожилых людей относилось к нему спокойно, они давно привыкли к нему и почти не обращали внимания. Молодые жильцы, подростки и дети были не столь терпеливы. Заботливые мамочки запрещали подходить к скамейке своим детям, когда там сидел Аркаша. И если в очередной раз,  он натыкался на  хамство и грубость, то старался, как можно быстрее уйти. Аркашка никогда не отвечал своим обидчикам, просто вставал и уходил.
Как-то весной, во двор приехала большая автомашина, снабженная всем необходимым, что бы очистить двор от высокорослых деревьев, закрывающих окна от дневного света. Возле дома решено было расширить детскую площадку. Когда очередь дошла до Аркашкиного дерева, двор разделился на тех, кто был за спил, и тех, кто был против.
- А как же Аркашка?  Он без дерева пропадет! – сетовала старожила двора баба Маша.
- Вы себя слышите?! – перебивала ее молодая мамочка с коляской. – Какой Аркашка? Причем тут Аркашка? Да он вообще не с нашего двора! Зачем он вообще сюда ходит, этот сумасшедший?! Детей без присмотра на улицу страшно  пускать!
- Да он, мухи не обидит!  - Парировала баба Маша.
Понаехали, молодежь! Да Аркашка под этим  деревом
 сидел,  когда вас еще в помине не было!
- Ну, значит насиделся! Хватит! Кстати,  его уже неделю нет! Слава Богу, дети хоть спокойно играют.
Кто-то из толпы сообщил о том, что Аркашка умер на прошлой неделе.
Со словами: «Тогда пилите! Кому это дерево кроме него нужно?! » Баба Маша  пошла к своему подъезду.
Молодая мамочка немного смутилась, видимо на ходу обдумывая ранее сказанные ею слова. Она окрикнула старушку.
- Вы за него  заступались... Знали его?
- Знала... Тебе-то, что?  Пилят вон уже, дерево-то...
За спиной громко зарычала пила. Послышался шум падающих сучьев.
- Просто... интересно...
- Интересно ей... Дом  его родителей тут стоял, прямо возле дерева, сгорел дом... А дерево осталось... Мать его из окна выбросила, а сама... не успела. Тут его под деревом и нашли замерзшего, испуганного, зима была... холодно. А он в рубашонке тоненькой и в колготках.
- Как же он... один остался?
- Почему один?  Отец его в ту ночь, в ночную смену работал. Прибежал на пепелище... А Аркашка после,  все сюда бегал,  мать искал... Отец его ругал сначала, а потом лавочку эту сколотил, что бы тот, на земле голой  под деревом не сидел. Отца-то его, нет уже давно. Теперь вот и Аркашки нет...
26 Иваныч
Наталья Коряковцева
Всю ночь шел снег. Внутренний двор центрального офиса  за ночь изрядно замело.  Люди спешившие на свои рабочие места с возмущением пробирались  по снежным насыпям. Генеральный директор главного  межрегионального холдинга «Север-юг»  вальяжно подогнал  свой новенький Мерседес  класса  S к главному входу. С некоторым удивлением он  опустил свои безупречные итальянские ботинки в мягкий снег,  покрывающий  всю близлежащую территорию.
Недоумение сменилось раздражением, а когда снег подступил вплотную к ногам и предательски залез под дорогие наглаженные брюки, и вовсе яростью.  При входе не было ни охраны,  ни сторожа,  ни уборщика территории на которых он мог бы выплеснуть шквал нахлынувших  отрицательных эмоций.  Поднявшись на лифте, в свой кабинет раздраженно поздоровался с секретарем. Промокшие насквозь носки заставляли чувствовать себя неполноценно, мокрые разводы на туфлях дополняли неблагоприятный  эмоциональный фон.
- Менеджера по персоналу  ко мне, срочно! – Нервно процедил он сквозь зубы  и захлопнул за собой дверь.
Через несколько минут в кабинете стоял старший менеджер по персоналу.
- Уборщика территории уволить к черту!
-Так уборщика нет!
- Кто двор убирает? Снег чистит?
- Иваныч. Ну,  то есть, Алешин Антон Иванович.
- Уволить его к черту! Кем он у нас числиться?
- Охранник.
- То я и смотрю, охрана во дворе, к входу не подступиться, снега по колено.
- Почему охранник  чистит, уборщик где? Вызовите сторожа, почему вход снегом завалило?  Спал всю ночь?
-У нас сторож давно не ночует в офисе, сигнализация же...
- Снег,  тоже сигнализация чистить будет?
- Вызови, кого ни будь!
- Алешину звонили, не отвечает, второй день на работе нет.
- Так иди сам чисти! А этого алкаша,  уволить!
- Да он не пьет,  говорят...  Пять лет у нас уже работает. И электрику чинит, и сантехнику, и двор чистит. Хороший дядька не пьющий. Спокойный.
-Спокойный... Не пьющий... Уволить к чертям!
- Ну,  может... Всякое бывает...
- Ни каких может! Уволить сказал. И разговор окончен!
Генеральный с раздражением бросил взгляд на мокрые разводы,  оставленные на кожаных туфлях.
Через некоторое время менеджер вернулся. Переминаясь с ноги на ногу, молча, смотрел на директора.
- Что молчишь? Снег почистили?
-Нет.
-А что пришел? Не кому чистить, иди сам чисти!
- Умер он...
- Кто?
-Алешин... Иваныч.
- А... Ну... Ищи охранника.
- Надо бы венок отправить... Родственникам... Пять лет проработал...
-Так отправь. Поди, водкой отравился...?!
- Так не пил... Инфаркт. Жена звонила.
-  На.  На венок. Хватит?
Генеральный вытащил из портмоне пятитысячную купюру.
Менеджер закивал головой, взял купюру и скрылся за дверью.
На улице все валил снег. Старший менеджер по персоналу решил сам купить венок и отвезти его родным  покойного. По натуре своей, он был парнем неплохим и где-то даже отзывчивым. Всех сотрудников знал в лицо. Антон Иванович  давно вызывал у него уважение. Спокойный, не конфликтный, Иванович не гнушался никакой работы.  За свой небольшой оклад охранника,  выполнял еще уйму обязанностей.  Казалось, ничего не предвещало беды, внешне он казался вполне здоровым. Заехав в магазин ритуальных услуг, выбрал недорогой венок.
Подумал и  добавил немного своих денег. Оглядел покупку: Вполне прилично!  Да  кто в них разбирается, в этих венках?! Пять он тысяч стоит  или пятьдесят?! 
Подъехав к дому, отметил, что район, один из самых престижных в городе. Квартирка в таком доме ого-го,  сколько стоит... А Иванович-то, скрытый миллионер, был...
Поднявшись на лифте, застыл возле двери. Задумался, неловко перебирая венок из руки в руку. Подумал,  что все - таки,  зря поехал сам, нужно было  курьера послать. Его размышления прервали, дверь открылась, на площадку  вышел мужчина в военной форме. Закурил.
- Вы родственник?
- Мужчина обернулся.  Смахнув набежавшую слезу, ответил: Я его ученик.
- Антон Иванович....
- Я был его студентом, вы же знаете, он много преподавал... Гениальный человек генерал-полковник! Военная кафедра без него осиротела, когда ушел. Здоровье было подорвано... Три военные компании...  Как говориться:  пороху понюхал. К тому же, ранения...  Старший менеджер главного  межрегионального холдинга «Север-юг» смотрел на военного и уже почти не слышал,  что тот говорил ему. Мимо проходили люди. Женщины в дорогих шубах, респектабельные мужчины, они  несли огромные корзины живых цветов. Старший менеджер по персоналу растеряно стоял в стороне, нервно сжимая венок. Теперь этот  венок  казался таким жалким и не уместным.  В голове бешено крутилась одна мысль: Пять лет! Этот человек проработал в их компании - пять  лет!
А он - главный менеджер по персоналу межрегионального холдинга «Север-юг» ничего не заметил... Каждый день проходил мимо.  Свысока бросал короткое - здасте... Видимо, не так и хорошо он разбирается в людях...  Тренинги, корпоративные программы... Как же это все - глупо!

Подъезжая к офису,  крутил в голове картинки произошедшего:  Все-таки насмелился и вошел, оставил венок и быстро удалился. Он все правильно сделал: Купил венок, даже денег добавил... Сам поехал... Но на душе,  беспощадно «скребли кошки»...
Зазвонил телефон. Это снова был генеральный. Снега возле офиса намело еще больше - успел отметить, на ходу отвечая на звонок.
- Снег кто чистить будет? Я ели до машины добрался! 
- Сейчас решу вопрос. Я увозил венок семье погибшего...
- Погибшего... Как на войне! Пить меньше надо!
- Он не пил!
- Да какая разница?!  Кто снег чистить будет? Десятый раз сегодня спрашиваю! Может тебя в уборщики перевести? Или вообще уволить?!  Когда ты работать начнешь?
- ..... Да пошел ты...
- Что???
- Да! Пошел ты, со своим снегом и со своим офисом к черту!!!!!
Гневные выкрики в телефоне сменились длинными гудками. А на душе почему- то стало легко и свободно. 
И почему я это ему раньше не мог сказать? – Подумал бывший старший менеджер главного  межрегионального холдинга «Север-юг».
27 Хвосты
Игорь Гудзь
У всех за одну ночь вдруг отросли.... хвосты!!!




Начальство задерживалось, в кабинете долго спорили, матерились, орали куда-то по телефонам и надсадно кашляли от беспрерывного курения. Наконец угомонились. Гость вышел первым, начальник ещё пожамкал бумажками и уже одетый появился в дежурке.

- Ты, Андреич! Давай это! Отдыхай! И приберись там, а то я чего-то устал сегодня!– глубоко зевнул он и отправился восвояси.
Андреич, уже два года работающий здесь охранником, закрыл двери на засов, подпер их шваброй и отправился прямиком в кабинет начальника. Там он, еще не начиная ничего убирать, слил остатки в один  большой бокал и махнул сразу сотку. А чего добру пропадать!   

На дворе стоял жаркий июль, страшно парило, изнемогающая от невыносимого зноя природа замерла в тревожном ожидании. Кое-где уже на темном небе посверкивали далекие вспышки молнии, слышались слабые раскаты.

Стоявшие неподвижно деревья, стали вдруг равномерно покачивать верхушками, затем это покачивание перешло в плавное вращение против часовой стрелки. Вращение все ускорялось, словно гигантский шалун водил сверху исполинским пальчиком по кронам вековых дубов.

В какой-то момент все внезапно стихло, послышался нарастающий рев дождя и тут же раздался резкий оглушительный хлопок, будто кто-то огромный и невидимый преодолел звуковой барьер прямо над крышей здания.
Старинные двойные стекла огромных, от пола до потолка, окон в кабинете лопнули все разом, будто тонкие стаканы, неосторожно наполненные нерадивой хозяйкой крутым кипятком. Внезапно погас свет и в следующее мгновение все, что было вокруг, залило сильнейшим тропическим ливнем.

По полу потекли ручьи, заискрилась замкнувшая проводка, ворвавшийся в помещение шквал медленно вращал на уровне глаз странную смесь из осколков стекла, пожухлых листьев, поломанных веток и обрывки документов.
Все это вместе ревело, гудело, рвалось и металось вдоль стен, захлебываясь в своей полной безнаказанности и наслаждаясь не менее полным бессилием онемевшего от происходящего человека.

Буйство природы стихло так же неожиданно, как и началось. Андреич нашел в себе силы сползти со ставшего родным кресла, крадучись подойти к окну и осторожно выглянуть наружу.

Сначала ему показалось, что в небе начался салют. Но, что-то настораживало! Он вдруг осознал, что салют этот, странный и совсем неуместный сейчас проходит совершенно беззвучно.
По ночному небу проносились огромные разноцветные шары, ромбы, овалы, диски. Все они произвольным образом менялись в цвете, объеме и по форме. Между ними струились волшебные, нежно-серебристые лучи, необычным образом пересекающие мечущиеся по небу фигуры.         

Все это напоминало гигантскую детскую мозаику. Фигуры, то мчались по кругу, то выстраивались в ряд и извивающейся змейкой скрывались за горизонтом, что бы тут же появиться оттуда в виде переплетающихся, искрящихся неземными красками разноцветных колец.
Странное зрелище продолжалось не менее часа. Потом все слилось в один огромный искрящийся шар, который стал сжиматься, быстро превратился в яркую точку и исчез.

На улице, из соседних окон послышались взволнованные голоса. Люди спешили поделиться друг с другом увиденным. Но делиться было не с кем и незачем, поскольку это невероятное зрелище видели буквально все.
Андреич, вспомнив, наконец, о долге, оторвался от окна и бросился к красному телефону.

- Знаю! Все знаю! Все сам видел! Сейчас, вон, и по ТВ передали! Какой-то необычный метеоритный дождь по всему миру! Во всех странах наблюдали!  – устало вещал начальник. – Так что панику не поднимай! Продолжай дежурить! Завтра разберемся!

Действительно, по всем каналам передавали картинки увиденного зрелища, выступали очевидцы, политики и президенты. Ученые давали осторожные оценки, проповедники с язвительными улыбками на скорбных ликах возвещали о конце света, финансисты подсчитывали убытки, чиновники предвкушали небывалые откаты от раздачи новых заказов под восстановление инфраструктур.

Уставший от пережитого Андреич выбрал сухое место, кинул туда старый, драный матрац, свалился на него как подстреленный и через секунду заснул.
«Что-то копчик побаливает! - успела проскользнуть в его засыпающем мозгу слабеющая мысль и тут же угасла.

Проснулся он от нестерпимой боли все в том же месте. Больно было и лежать, и сидеть, и даже повернуться на бок было невыносимо. Будто сзади воткнули раскаленный лом, причем именно горячим концом.
Андреич с трудом перевернулся на живот, тяжело подтянул колени и встал на четвереньки.

«Видать, где-то грохнулся вчера, по пьяни! Да забыл потом за делами этими!» - постарался он успокоить себя, одновременно пытаясь встать на ноги. Наконец, это сложное движение удалось. Он выпрямился и чуть прогнулся назад. И тут же почувствовал толчок об пол, словно  он, как бы, опять присел.
А ведь вроде стоим! А с другой стороны - вроде бы сидим!
Будто кто-то невидимый услужливо подставил ему под зад какую-то подпорку! Слегка гнущуюся, вибрирующую, но весьма упругую, не ломающуюся. 

Натужно звякнул телефон. Дежурный с трудом выпрямился и дрожащей рукой кое-как зацепил выскальзывающую трубку.
- Андреич! – отозвался его сослуживец и постоянный партнер по выпивке Панюхин. – Ты как сам-то? А?
- Да, так! На посту!
- А я это …! К врачу с утра! Что-то зад болит! Ни сесть, ни встать, понимаешь! Геморрой, что-ли!
- Понятно! – оотзвался Андреич!
Трубка ... недолго помолчала.
- Видел? – коротко спросил Панюхин.
- Ага!
- Ну и как?
- Так же как и у тебя!
- У тебя какой?
- Что какой! – испугался дежурный. И внезапно догадавшись весь пропотел разом.   - Не знаю! Боюсь я смотреть! Да и зеркала нет! Побилось тут все!
- А ты не бойся! Вмакарь двести и глянь потихоньку! Я так и сделал!
- Чего увидел?
- Чего!? Оно самое! Длинный, пушистый! За ночь вырос! И у жены тоже, только поменьше,  а у тещи -  куцый, облезлый, висит! Хи-и-и-и!

Трубка мерзко захрюкала.
- Андреич! – позвал Панюхин, когда закончил смеяться. – Может, у нас всех крыша съехала? У всех разом! Может, газ какой распылили? Враги! А?
Дежурный молча положил трубку, присел в кресло и тут же с ужасом подскочил.
Входной звонок звякнул негромко и тут же затих.

На пороге возник начальник. Кроме как на работе больше ему спрятаться было негде. Одет он был в длинный, до пола плащ, руки, аккуратно сложенные за спиной, цепко держали большой, прикрывающий зад портфель.
- Что ж так рано-то? - вытянулся  дежурный. - Не позвонили! Я и машину не вызывал еще!
- Ничего, Андреич! Ничего! – натужно улыбнулся шеф. – Я уж - как все! Пешочком! И для здоровья полезно! Ничего, ничего! Я сам-то из простых буду! А ты не знал?

И не поворачиваясь, спиной вошел в кабинет. 
Далее в течение часа шли бесконечные звонки. Никто, кроме Панюхина, больше не признался! Все ссылались на недомогания, срочные вызовы, протечки в трубах и внезапные отключения электроснабжения.

Знающий истинную картину и начинающий уже понемногу приходить в себя дежурный внутренне поражался насколько легко и искренне врали ему по телефону весьма уважаемые, солидные и серьезные люди. Ну просто врут, как дышат!

Лично его волновало лишь одно, в какую штанину пропустить собственный хвост, неприлично торчащий сзади. Наконец, он просунул прорезавшийся рудимент в правую штанину, предварительно оглядев его. Так себе был хвостишка!

Средненький такой, прямо скажем! В точном соответствии с буйным нравом и отдельными сомнительными наклонностями самого Андреича!
Приплелся, кособочась и смешно приседая, сменщик, быстро принял ключи и документы, и остался дежурить. Стоя!

Андреич выскочил на улицу и вдохнул свежий воздух. Как все изменилось в Москве! Ни одной машины! В час пик! Все шли пешком. Мужчины широко расставляли ноги, женщины, наоборот, мелко семенили. И только детишки весело скакали по мостовой, связав свои небольшие хвостики вместе. Детям все нипочем! Все бы им играть!

«Нет! Надо треснуть! А то рехнусь, совсем!» - сообразил, наконец, Андреич.
Не удалось, однако! Еще за полквартала он заметил длиннющую очередь в знакомый до боли магазинчик. Видать, не один он такой сообразительный оказался!

Добрел до метро и вошел в вагон. Народу набилось порядочно, однако, все сидячие места были свободны. Андреич уже ничему не удивлялся, да и все остальные, кажется тоже!

Придя домой, он долго слушал сдавленные рыдания жены про грехи, страшный суд и наказание Божье, а потом неожиданно для самого себя спросил про собаку:
- А как Пальма?
- Что Пальма? – не поняла жена.
- У нее-то  ...как с хвостом-то? Ну! Может, там, типа, еще один … вырос!
- Дур-ра-ак!!! – заорала  басом жена и убежала на кухню.

Андреич включил телевизор. Заседал Совет. Заседали стоя. Лица у членов были хмурые, глаза красные, позы напряженные, фигуры выгнутые чуть вперед, а зады -чуть назад. Голоса докладчиков срывались на фальцет.

Все предложения, в основном, сводились к одному! Без паники! Все под контролем! Ничего такого, можно и с этим жить. Если бы у кого одного, а то у всех разом. Это успокаивало и консолидировало. Главное, чтоб не было войны!

Андреич упал животом на диван, достал из-за спинки заначку, повернулся на бок, допил все без остатка, вернулся опять на живот и заснул смертельным сном. Пьяный хвост его вяло шевельнулся и тоже затих.
Тем временем, ситуация в мире развивалась стремительно!

Первыми очнулись ветеринары. Для них хвост купировать, что нам стакан махнуть! Но промахнулись ребята! На месте отрезанных хвостов тут же вырастали новые, только еще более уродливые.
Медицина оказалась бессильной.

Мир, как всегда спасла красота. Уже через пару дней на подиумах фланировали девицы с роскошными хвостами. Они нежно держали их в руках, помахивали из стороны в сторону, а наиболее талантливые, так просто грациозно вращали ими над головой. Некоторые научились только лишь усилием воли, или еще чего-то, задирать хвосты до потолка без помощи рук.

Началась повальная мода на хвостовой гламур. Повсюду открылись специализированные салоны, модные магазины. Дамы красили хвосты в невероятные по гамме цвета. Парикмахеры превзошли сами себя.

Появились соответствующие стишки, подобающая случаю музычка, открылись кафе по интересам (типам хвостов). Заскрипели писаки, зашуршала попса.
Только  юмористы помалкивали. Над собой смеяться! Не очень-то!

Отношения между людьми упростились до предела.  Все уже знали:
     Черный хвост – к измене,
     Красный – к любви!
     Хвост вверх – ты в порядке,
     Хвост по земле –  ты в дерьме! 
     Виляешь -  лижешь до гланд!
     Поджал  -  трус.

У людей честных, порядочных, веселых и хвосты тоже были добрые, толстые, пушистые. А у гнид – тонкие, куцые, облезлые! Народ это сразу приметил! Депутаты и чиновники поголовно кинулись в ателье по пошиву изделий из искусственного меха.

И никуда не денешься, ни от кого не скроешься! Все на лицо! Точнее, чуть ниже и позади. Влюбленные ходили, хитроумно сплетясь хвостами. Для нетрадиционных, так просто, наступили золотые времена.

На каждом углу открылись точки по формированию благопристойных дырок на штанах и платьях. Их делали на специальных автоматах, сразу, за 2-3 минуты, в присутствии клиента.

Все замерли в предвкушении невиданных дел. Ведь надо было перекроить буквально все! От унитазов до космических кораблей.
Человечество стояло на пороге новой эры!

Проснувшись, Андреич первым делом ощупал заднее место. В надежде что, может приснилось ему все это!

Но хвост оказался на месте. Рядом, прислонясь к нему теплой спиной, сопела жена, ее мягкий, пушистый, розоватого цвета изящный хвостик нежно подрагивал во сне, щекоча ему низ живота.

«А что!?  - сглотнул Андреич. – А и ничего страшного? Приноровимся как - нибудь!».
Стыдливо накинул сверху одеяло и обречено придвинулся к супруге.
28 Наследство
Ирина Остапчук
Катя вышла из церкви и, сглотнув ком в горле, поскальзываясь на неровном асфальте, заспешила к остановке троллейбуса. Крещенский мороз был несильным, но он остудил и заморозил редкие слёзы. Три года.

Три года как январь перестал быть праздничным месяцем для них.


* * *

В день похорон, прямо перед рассветом, Кате приснилась светлая, залитая солнцем квартира. И мама, выходящая из кухни в пёстром халате, улыбающаяся и ещё совсем здоровая, звала их завтракать. Всё было настолько наяву и настолько как раньше, что Катя обрадованно вздохнула и успокоилась: ну вот, страшный сон позади, всё по-прежнему…

Её разбудил хмурый зимний день, голос отца, и сон с явью снова поменялись местами. Было очень холодно, в прихожей уже трезвонил звонок. Накануне приехали брат и жена дяди. Нужно было торопиться, день предстоял тяжёлый и насыщенный.

Позади было всё или почти всё.

В марте у мамы начались боли в животе, неожиданно поднялась температура. Высокая, со рвотой и ознобом. Острый пиелонефрит, сказали врачи. Анализы показали какие-то новообразования в печени и кишечнике. Сейчас Катя думает, откуда взялась эта их непроходимая тупость: они с отцом не поняли ничего. А может, это была их защитная реакция? Лечение помогло, а потом температура поднялась снова. И продолжала подниматься и спадать регулярно. «Хроническое», — решили они. Так Катя и говорила маме. Мама отчаянно не хотела ложиться в больницу — для неё это было тяжёлым испытанием.

Они гнали от себя подозрения, но прятать голову в песок постоянно было нельзя. Многое становилось понятным. Боли в печени случались и раньше.

Настал июнь. Катя помнила тот день смутно. Мрачное, бледное, странно дрожащее лицо отца. И светлое, спокойное — матери. Она успокоилась настолько, что на какое-то время совсем прекратились боли и не повышалась температура. Как будто болезнь отступила.

Больница действительно была уже не нужна. На руки отцу выдали медкарту и рецепты обезболивающих. «Месяцев шесть», — сказал он. Четвёртая стадия рака лечению не подлежит…

«Учитесь сами делать уколы», — говорила Кате участковая. В обязанности врача входило регулярно приходить и узнавать о состоянии больной, но мама попросила избавить её от этого.


* * *

Уколы понадобились только два раза, и делали их врачи со «скорой». Мама умела терпеть, это её качество всегда так поражало Катю. Её слова о том, что при родах она стеснялась кричать, дочь всегда воспринимала как фантастику.

Но верила.

Катя уходила в работу, в книги, заботы о дочери, изнуряла себя подготовкой и экзамену и защите диплома на заочное второе высшее, которая должна была быть в январе. Вторая специальность позволяла ей не потерять работу. В стране, где она жила уже давно, назревало что-то непонятное, но это настолько не интересовало сейчас Катю, что было даже странно. Впрочем, к постоянной смене «чёрных» и «белых» у власти, от которой не менялось практически ничего, она привыкла и не ожидала нового.

Слёзы подступали внезапно. Если поздно вечером можно было расслабиться и, стискивая руками горло, рыдать в подушку, то на работе приходилось уходить далеко в коридор или уборную.

А мама выглядела пока неплохо, и Катя, говоря громко и настойчиво, покупала и заставляла пить тот или иной препарат, готовила лёгкую пищу (мама постоянно хотела есть) и укоряла за то, что та была на сквозняке.

Стоял ясный и тёплый август. Мама подвязывала лёгкой косынкой волосы, и они с отцом выходили на улицу, прогуливаясь почти всегда по одному маршруту. Пока она ещё могла выходить.


* * *

…Семья следовала за отцом по месту его службы, и детство Катя провела в переездах, сменив несколько школ и городов. Уже лет с шести она помнила себя трясущейся на верхней полке поезда. Ветер задувал в щели вагонного окна и трепал волосы, но это было приятно. Та-дам, та-дам, та-дам — стук колёс отдавался в голове, за окном летели солнечные поля, заброшенные станции и леса, бесконечные леса… От Забайкалья до Москвы — четверо суток. От Москвы до Челябинска, а потом до Троицка — ещё двое. Чита, Троицк, Москва, Брест, ГСВГ(1)... Они мотались по гарнизонам, из захолустья в большой город, оттуда — за границу в соцстрану, которой давно не было на карте. Потом — обратно в Союз. Кате же довелось родиться в военном гарнизоне одной из южных республик бывшего СССР, которая для неё осталась лишь строкой в паспорте. Мама, математик по образованию, преподавала местным детям русский язык и географию. «Мялим Валя», — так они её называли. Через год родители с Катей уехали оттуда на Южный Урал.

…Летом, когда приезжал брат из своего военного училища, они часто выбирались вчетвером на дальние озёра. Загорать, играть в бадминтон. Брат много фотографировал. От того времени остались яркие, как картинки, первые цветные фотографии. Удивительно красный арбуз, ярко-зелёная трава, улыбающиеся мама и брат…

…Сколько себя помнила Катя, мама была рядом всегда. Не лаской и объятиями — поддержкой и помощью. Переписывала конспекты для экзаменов, для очередных заочных курсов. Советовала и подсказывала. Как могла ограждала от домашней работы. Отец, бывало, сердился, но… «Катя же занимается» — оправдывающимся тоном отвечала она. После школы они втроём отправились в Ленинград, к очень дальним и очень старым маминым родственникам — «поступать» Катю в ЛГУ, на немецкий. Замах был неслабый и ошибочный, как вскоре стало понятно. Кате дали понять, что звание «лучшей по немецкому языку» и подготовка в её родной школе здесь, мягко говоря, не котируются. Тройка по основному предмету закрыла путь в университет. «У вас же в республике есть свои вузы», — мягко намекнула председатель комиссии по апелляции. Катя сидела, утирая рукой слёзы, и мама тоже расстроилась. Отец возмущался. Ничего не помогло.

Побродив по очень красивому, большому и холодному городу, в котором местные жители, все как один, с готовностью бросались объяснить приезжим, как куда-то пройти, Катя вернулась обратно. А на следующий год поступила в местный вуз на филфак. Книжная, некомпанейская, домашняя девочка, она притягивала таких же, как сама. Когда собирались вместе — это была уже компания.

Приученная звонить и предупреждать, Катя не то чтобы не хотела задерживаться где-нибудь подольше — она просто физически ощущала, как нарастает волнение матери, появлялась нервозность, и всё удовольствие от веселья пропадало. Приходилось возвращаться вовремя. Эта зависимость с возрастом ослабла, но не прошла совсем.

«Нашей маме надо было бы родиться в девятнадцатом веке», — недовольно ворчал отец, и этому безоговорочно верили все. Она боялась обидеть любого — от жены сына до совершенно постороннего человека. Боялась показаться бестактной, навязчивой, потребовать чего-то. Она жила семьёй и для семьи, посвятив ей всю свою жизнь. Только став старше, Катя начала понимать, перебирая старые учебники математики, что мама просто пожертвовала своей карьерой ради карьеры отца, «наступила на горло собственной песне», хотя была в своё время учителем и даже директором вечерней школы.

В это Кате верилось с трудом. Мама, с возрастом всё больше и больше отдалявшаяся от людей, замкнувшаяся, всегда сдержанная, физически не переносившая толпы людей, даже очереди... Она же практически никуда не ходила последнее время — просто не могла себя заставить.


* * *

Худеть она начала с сентября. Халат висел как на вешалке, она тонула в нём, пряча ноги и руки подростка. Своё лицо мама рассматривала в зеркале с равнодушным интересом. Боли словно прекратились на время, и Катя, закусывая губу, украдкой рассматривала неузнаваемое родное лицо со впалыми щеками и глазницами. Мама плохо слышала уже давно, но продолжала заниматься с внучкой математикой (бесполезное занятие, но, наверное, оно давало ей какой-то смысл и успокаивало). Иногда сама варила себе кашу.


* * *
Своё семидесятишестилетие мама встретила, уже почти не вставая с постели. Царило сумрачное настроение. Иссохшее лицо с совсем запавшими глазами, пересыхающий рот. Теперь она просила отвезти её в больницу. Говорила, что хочет умереть. Температура не поднималась давно, она падала.

Врач со «скорой» с напарником приготовились поднять её, но она отстранилась и встала сама. Дошла до двери. И уже в лифте едва не потеряла сознание.

…Врач, с изумлённо-застывшим выражением лица («Как она у вас прожила столько?!, Печени и кишечника уже практически нет») согласился на операцию, сняв с себя всякую ответственность. Он уверял, что она не выдержит её. Отец умолял об операции и плакал не переставая, не замечая слёз. Операция могла только облегчить боль.

Мама прожила ещё четыре дня после неё. Катя навещала её в реанимации. Трубки во рту, в носу — везде. Опутанная этими трубками, она на вопрос «что ты сейчас хочешь?» пошевелила губами: «Хочу умереть».

За день до смерти ей стало лучше. Улыбалась. Боль отступила совершенно.

«Уезжайте. Готовьтесь, скоро», — врач был лаконичен.

Утром 20-го, накануне защиты диплома, когда она и отец, измученные прошедшим днём, ещё спали, им позвонили и сообщил о смерти.

Катя смутно помнила, как добралась до филиала академии, как вызвала куратора и передала дипломную работу. Как её тут же отпустили, пообещав «четвёрку», а потрясённая и утешающая её женщина пообещала, что можно не сдавать экзамен («Если не приедете завтра, поставим автоматом «четыре», вы согласны?»)

Катя была согласна на всё.

Это незнакомое лицо девяностолетней женщины в гробу не могло быть её лицом, как и тело, словно съеденное, без кровинки, с перекрученными венами.

Нет. Мамы уже давно не было здесь, Катя это отчётливо поняла — сразу же, как прикоснулась к холодной руке. Отец плакал, брат крепился. Наверное, так же, как и сама Катя, пережил этот страшный год, мысленно прощаясь. О, она знала это растянутое во времени бесконечное прощание с тем, что дорого. «Ушёл на год — оставил слёз на век», — фразу из прочитанной книги Катя запомнила навсегда.

Теперь — одна.


* * *

Но жизнь не позволила Кате погрузиться в переживания и сосредоточиться на горе. Требовала неусыпного и постоянного внимания подрастающая дочь, беспокоил отец. Вынырнув из скорби на время, они поняли, что в стране произошла настоящая революция. Одни называли это победой и бурно радовались, другие пребывали в шоке и растерянности. Однако эйфория постепенно спадала, в воздухе были разлиты тревога и неопределённость. По стране прокатились захваты местных советов. В столице набухший нарыв лопнул особенно кроваво. Сотня жертв…

СМИ на все лады трактовали последние события. Коллеги по работе с любопытством разглядывали позолоченные апартаменты бежавших из страны чиновников.

В их небольшом городе появились многочисленные грозные надписи на стенах зданий в центре. Их не стирали очень долго.

Весь следующий год Катя прожила как в тумане. Задыхаясь и чувствуя, как в груди раскручивается тяжёлая пружина гнева и тоски. «Узнаю, что у моих близких всё хорошо — и сразу легче как-то», — однажды сказала мама, которая никогда не любила пафоса. Когда отец начинал резко и громко высказываться насчёт происходящего вокруг, она всегда сжималась и говорила: «Молчи, молчи». «Мы тут переживём как-нибудь, главное — чтобы там, в России, было нормально всё», — вспоминала Катя слова бывшей коллеги по школе.

Все родственники Кати были за границей: престарелый дядя в Москве, в другом городе — брат с тремя детьми и своими заботами.

Через какое-то время Катя равнодушно отсекла для себя местные теленовости как источник информации — навсегда.

Некоторые районы вскоре охватила война. Хорошо, думала Катя, что отцу почти восемьдесят, а «бывшему», абсолютно гражданскому человеку — чуть больше пятидесяти и их уж точно никуда не пошлют.

Как мало, оказывается, надо для радости.

«Хорошо, что мама всего этого не видит», — вырвалось раз у отца.

Этот мотив и фраза «слава-богу-что-не-узнает-и-не-увидит» повторялось потом как заклинание. А может, это был их способ прийти в себя. Полгода у Кати крутилась в голове навязчивая мысль: вот сейчас она вернётся, а я и расскажу ей всё… Знаешь, пока тебя не было, тут такое творилось… Хотелось рассказывать безостановочно, обо всём, что видела и слышала, об отце, о себе и внучке... Она одёргивала себя: так недолго и до сумасшествия.

Споры и ссоры с коллегами по работе, с немногочисленными подругами, тоска по матери — Катя стремительно скатывалась в бесконечный стресс. Хотелось бросить всё и уехать, заснуть, уйти совсем. Вчерашние приятные знакомые иногда говорили теперь жуткие вещи. Милые, добрые, без кавычек порядочные люди.

Однако даже в их маленьком областном центре находились "несогласные".

Это удивляло особенно.


* * *

От матери Катя унаследовала эту её великолепную сдержанность, малоэмоциональность. Во всяком случае, так она считала. Другие думали несколько иначе. По их словам, Катя была гораздо более жизнерадостной, мягкой, конечно, но иногда нервной, а местами даже грубой. Бывший муж не скупился на оскорбления, когда она через год после рождения ребёнка ушла с ним «к маме», как он презрительно говорил. Спустя пятнадцать с лишним лет знакомства их связывала только дочь, но он тоже стал почти родственником, дальним и сварливым. Просто никогда не казался Кате «каменной стеной», как отец, и не выдерживал сравнения с идеалом, как старший брат.

Мама радовалась и полностью поддерживала возвращение дочери. Она привыкла заботиться о ком-нибудь.


* * *

Как всегда, ставя свечку за упокой, Катя хотела сказать многое и, как всегда, выговаривалось только одно: прости. Прости. За всё, что сделано и не сделано. За то, что так мало уделяла тебе внимания — и тогда, и сейчас.

…Катя не сошла с ума, не уехала и даже не бросила работу. Она «замкнула слух» и «выключила зрение», избегая ненужных и ранящих её разговоров.

Отец, всегда рубящий правду-матку, не очень понимал её усилия. Мама бы оценила их. «Сядь на берегу реки и жди».

Катя научилась, как и многие другие, избегать острых тем, и обсуждать их только с теми, кого можно было не опасаться. Язык, который она не изучала ни в школе, ни в институте, выучился за двадцать лет сам собой, и она выступала на нём с лекциями и обзорами, давала консультации тем, для кого он был родным.

Эти люди, среди которых она жила уже так долго, люди, готовые помочь и которым готова помочь она сама — разве заслужили они её неприязнь? Только сочувствие. Пусть телевизор — это их окно в мир, пусть верят самым нелепым фейкам в сети… Они разделяли её жизнь, растили детей, существуя от зарплаты до зарплаты, весной и летом горбатясь на огородах — до запредельной усталости, до темноты в глазах, до полной потери здоровья,— и всё же умудряясь иногда отдыхать и радоваться жизни. Власть имущие были прекрасны осведомлены, что народ в этой стране веками кормится «с земли» (выращивают, продают, покупают). Поэтому финансовую удавку на шее временами ослабляли.

…Споры и ссоры прекратились. Катя постепенно привыкала жить в интернете, этой башне из слоновой кости. Хотя и чувствовала: её информационное пространство сужается, как шагреневая кожа. У Кати было несколько давних друзей, новые коллеги в небольшом коллективе, маленькая семья, книги и... память.

Ей в наследство досталось умение терпеть и выносить боль, приспосабливаться и выплывать из любых жизненных ситуаций. Чувство собственного достоинства, вопреки всему. И любовь к своей, давно покинутой родине, на которую Катя когда-нибудь надеялась вернуться совсем. Как и её отец.


* * *

Подходя к остановке, Катя снова погружалась в заботы. Нужно было купить продуктов и приготовить завтрак и обед, завтра успеть бы в школу (назревали проблемы с математикой и физикой у дочери). В голове прокручивалось будущее выступление на работе, впереди маячили переход в другой отдел и на другую должность.

Эта новая жизнь была бесслёзной и нелёгкой, но она продолжалась.

Заботы обступали. Неожиданно яркое воспоминание пронзило её. Оно иногда приходило, а почему это всё запомнилось, она не знала.

Ещё слабая после родов, переждав головокружение, Катя выглянула из окна четвёртого этажа. Накануне был природный катаклизм, столь странный для ноября: прошёл ливень, а на следующий день ударил мороз, и деревья были сплошь покрыты льдом. Они словно застыли в стекле. Ломались и падали сучья, ветки, целые деревья, были случаи травм. Радио предупреждало об опасности.

Мама всё же пришла навестить её в роддом, а сейчас уходила по скользкой, обледенелой дороге, совершенно одинокая, прямая, ступая быстро и осторожно. И спокойно. Сердце Кати испуганно сжалось тогда.

Налетали порывы ветра.

Мама шла, пересекая холодный парк, а ветви огромных стеклянных деревьев смыкались у неё над головой, как в чертогах Снежной Королевы. Они угрожающе потрескивали, покачивались, но не смели падать, пока она не прошла свой путь до конца.
29 Ротмистр Ржевский. О пользе русской бани. 08. 1819
Владимир Репин
Вечер у Карамзина был в разгаре. Речь зашла о Хазарии.
- Не добил Святослав этих хазар! - горячился Чаадаев, - куда ни глянь - везде хазары! Газеты, журналы, торговлю всю захватили, российских купцов теснят! Не пускать инородцев в столицу! А то он православие принял, а дома, наверное, тюбетейку хранит. Такое на голову надевать даже Иван Васильевич запрещал!
- Он много чего запрещал! Он и бороду брить запрещал, и с иностранцами якшаться! А вот это и возродить не грех: доведут вас, Петр Яковлевич, знакомства с масонами до цугундера. Извините, Катенька, но я старый воин, и не знаю слов… Простите, короче! - и ротмистр Ржевский улыбнулся фрейлине.
Только что приехавший из деревни Сашка Пушкин, обритый после болезни, но уже вполне оживший, приглашал всех к Жуковскому в Павловское, читать пятую песнь "Руслана и Людмилы" .

Сославшись на позднее время и нездоровье, Бакунина попрощалась с присутствующими.
- Ротмистр, вы проводите меня? - обратилась она к Ржевскому.
- Конечно, Катенька! Тем более, что нам почти по пути.
Пока шли вдоль паркового фасада дворца к Камероновой галерее, Катя успела дважды чихнуть.
- Вам бы попариться, да мёду пару ложек - и в постель…
- Вот-вот! Баронесса Вревская все уши прожужжала двору и лично императрице о том, как вы её вылечили! Ничего подобного-де, она в жизни не чувствовала! И вы хотите, чтобы я согласилась? Впрочем, на следующей неделе моё дежурство, и болеть не хочется - начальство всегда на это косо смотрит. А микстуры и рыбий жир глотать я не могу - организм, знаете… - и Катя покраснела.
- Да я рыбий жир сам с детства не терплю, и потому очень вас понимаю. От русской бани пользы и удовольствия куда больше, поверьте боевому офицеру! Мы и в походах старались баню сделать на каждом привале, хотя бы по-походному.
- А это как?
- Наваливается куча камней, разводится над ними костёр, потом угли сгребаются в сторону. Сверху ставится палатка, в которую заносятся жбаны с горячей и холодной водой. Жарко, хоть и тесновато.
- Даже зимой?
- Ну, в Европе зима гнилая, почти без снега и морозов, да и парку поддать можно, плеснуть на камни.
- Как интересно! А что французы?
- Грязнули известные! Да их с нервной лихорадки в России больше полегло, чем от  картечи: бани не знают, рубаху нательную над костром прожарить не могут - вот их вошь и заела. А всё туда же: Libertе, Еgalitе, Fraternitе… Вот и Чаадаев там набрался, теперь Сашке Пушкину голову дурит. И не ему одному, другим юнцам тоже. Ох, доиграются наши масоны!
- Да ладно, Бог с ним, с Чаадаевым. Ржевский, а вы в самом деле можете устроить настоящую русскую баньку по-чёрному?
- И даже лично веничком пройдусь, как по баронессе.
- Ну да, а потом воспользуетесь моей беспомощностью, - улыбнулась Катя.
- Катенька, ну ежели вы меня так боитесь - приходите с подругой! Вдвоём вы меня точно шайками закидаете, коли что.
- А вы знаете, ротмистр, пожалуй, у меня есть такая знакомая - неожиданно улыбнулась Катя.
- Тогда договорились - завтра ввечеру, как стемнеет, жду вас под аркой Большого Каприза с парой осёдланных лошадей. Но не обессудьте, сёдла будут не дамские, подумайте о костюмах. Дорога недальняя, но полчаса займёт. Ну, вот мы и пришли! До завтра, Катенька!

***

В томной темноте августа к поджидавшему у арки Ржевскому подошли два молодых гусара. Один из них голосом Катеньки спросил:
- Ну что, ротмистр, едем?
Второй молчал, отворачиваясь, и в поездке держался позади Ржевского, пониже надвинув на глаза кивер. Они свернули на дорогу до Александровки, потом выехали в поля. Трензель, легавый кобель Ржевского, то и дело делал стойку на бегающих в траве перепелов, потом снова догонял хозяина, всем видом стараясь показать обиду.
- Далеко еще?
- Нет, Катенька! Весь путь - вёрст пять. Я попросил купца Малышева из Пулковской слободы баньку приготовить со всем необходимым. Он сам на Заверняйке живёт, под горой, а банька у него на отшибе, на речке Пулковке, изрядно выше церкви. Сейчас в слободе, наверное, уже спят все, даже девок не слыхать, притомились петь.
От ближних садов потянуло запахом антоновки и боровинки; вспомнилось, как на недавний Яблочный Спас царскосельский базар ломился от пулковских яблок. Запах рос, ширился; послышалось журчание невеликой речки.

- Ну вот и приехали! - Ржевский помог дамам спешиться, привязал лошадей у ближней яблони, подобрал в росной траве пяток крупных яблок с полосатым бочком, забросил в предбанник, хотел запалить свечку.
- Не надо, ротмистр! Это - наше условие. Увидите - занервничаете еще, чего доброго!
Ржевский чувствовал, что Катя улыбается, вспоминая случай в ротонде и прогулку к морю. Её спутница по-прежнему молчала.
Ротмистр, оставшись в одних подштанниках, повернулся к силуэтам дам:
- Сударыни, раздевайтесь, а я пока посмотрю, всё ли готово, да пару поддам, чтобы вас не застудить.

Когда все собрались в мыльне, густо пахнушей паром, распаренными березовыми и дубовыми вениками, дёгтем, пропитавшим закопчённые стены, Ржевский первой загнал на полок Катеньку. Уложил на живот, дал вспотеть и потихоньку, неспешно стал обрабатывать спину и то, что пониже, распаренным дубовым веником. Прошёлся по ногам, вернулся к спине, стараясь тщательнее обработать лопатки и бока в районе лёгких.
- Перевернись! - и уже в четверть силы, аккуратно прошёлся веником по животу, по бёдрам.
Потом было душистое мыло с мягкой лубяной мочалкой из молодой липы, и снова полок. Теперь Ржевский нежно, почти трепетно работал размоченным берёзовым веником, собранным еще в июне, к Троице. Лёгкие листики дразнили кожу, ласкали её, и Катя с удивлением и радостью начала понимать, что означает итальянское выражение le farfalle nello stomaco. "Бабочки в животе" порхали всё настойчивее, бились частым пульсом, заставили закусить губу, чтобы не охнуть, не показать себя внешне. Хорошо, что ротмистр её не видит! Напряженные мышцы жили уже собственной жизнью, живот и бёдра трепетали, а веник всё дразнил и дразнил распаренное, горячее тело. Наконец, удерживать дальше этих бабочек стало решительно невозможно, стая вырвалась и заполонила всё вокруг…

- Ржевский, милый, хватит! Ну, хва-а-атит же…
- Вот и отлично! Присядьте на пол, на корточки! - и ротмистр облил Катеньку ушатом приятно-прохладной, освежающей истомлённое тело, воды.
- А теперь - в предбанник. Простыни готовы, завернитесь, чтобы не охватило. В одеяле завёрнут сбитень тёпленький, чтобы горло не застудить. Там зверобой, шалфей, имбирь, немножко стручкового перца. Ну, и мёд, конечно. А я пока вашей подругой займусь. Сударыня, извольте пройти на полок!
 
Потом они втроём сидели в предбаннике и хрустели в темноте яблоками, запивая их сбитнем. Незнакомка оказалась сообразительной, и Ржевский уже расслаблено болтал ни о чём с Катенькой, вспоминая перипетии службы, красоты Парижа и тяжкую жизнь холостяка Трензеля - легавые в России появились недавно и были редки и недёшевы. Незнакомка по-прежнему молчала, только сжимала в темноте руку ротмистра своей тёплой маленькой ладонью.
Обратный неспешный путь до Камероновой галереи занял около часа. Здесь Ржевский оставил своих "гусар" и двинулся к казармам родного полка.

***
Через день ротмистра вызвал Васильчиков, командир Гвардейского корпуса. Вызов был неожиданным даже для командира полка, который не смог ничего объяснить Ржевскому, но на всякий случай попросил побриться тщательнее.
Генерал-лейтенант подозрительно осмотрел ротмистра с ног до головы, потом неожиданно выдал:
- Ржевский, зайдите сегодня на Ферму в Александровском парке, на псарню. Зачем - сам понятия не имею. У меня всё. Свободны!
На псарне убедились, что прибыл именно Ржевский, и передали ему корзинку, обвязанную шалью.
- Что там? И от кого?
- Говорить не велено, ваше высокоблагородие!

Выбравшись в парк, ротмистр развязал накидку. Из корзинки выглянула прелестная лопоухая мордочка - щенок легавой в ошейнике. "Ну вот, будет Трензелю подруга!" Ржевский расстегнул ошейник. На его внутренней стороне была закреплена небольшая серебряная пластинка с изящной гравировкой. Ротмистр повернул ошейник к солнцу, присмотрелся и прочёл: «Спасибо за сладостные секунды».
30 Лейтенант Ржевский. Декабрь 1941. Эвакогоспиталь
Владимир Репин
                                      Начало: http://www.proza.ru/2017/02/21/1899
                            Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2017/03/31/78

- Не дам резать!
- Ты пойми, чудак-человек, у тебя бедренная кость расколота вдоль, отломок сантиметров десять, и больше чем на половину диаметра. Если его убрать, остаток сломается при первом шаге. Сам обломок не прирастет - не гвоздями же его приколачивать? Только резать! И без ноги люди живут. Пенсия будет. Еще спасибо скажешь друзьям, что чуть живого из-под обстрела вытащили, по льду на лыжах до Дороги волокли, до самых Зеленцов, и до эвакогоспиталя довезли!
- Не дам резать!
- Не сегодня-завтра гангрена начнется! не могу я там этот отломок оставлять!
- Вот завтра и решим. Мне подумать надо!
- Ладно! Завтра сам Вишневский приезжает, главный хирург фронта, вот он тебе и объяснит, если я не указ!

***

"Не гвоздями же... Гвоздями... гвоздями..." - жар не оставлял, мысли временами путались, но Ржевский заставлял себя искать выход.
- Танечка, пить!
К лейтенанту подошла санитарка из вольнонаемных, совсем еще девчонка, поднесла поильник. Сделав несколько глотков, Ржевский спросил:
- Танюша, ты же местная?
- Да, а что?
- У вас тут можно серебряную чайную ложечку найти?
Смешливая Таня фыркнула, не выдержав:
- А простая уже не подходит?
- Танечка, милая, найди! Мне ногу спасать надо. Получится - будем с тобой первопроходимцами в хирургии! Неужели в поселке никто ложечку не продаст геройскому лейтенанту для спасения молодой жизни и левой задней ноги? Можешь сегодня вечером принести, чтобы она до обхода у меня была?
- Ну, попробую....

- Петрович, ты же ходячий! Найди у госпитального плотника полдюжины шурупов небольших, закинь в рентгенкабинет, пусть в отработанный фиксаж положат на пару часов - мне их посеребрить надо. Скажи - последняя просьба умирающего. И главное, спроси - дрель у плотника есть? Или хоть коловорот...

***

- Вот, Александр Александрович! Лейтенант Ржевский. Ногу резать не дает, оскольчатый перелом бедренной кости, вот снимок.
- Лейтенант, не дури. Жить хочешь?
- Я воевать хочу, товарищ бригврач! Давайте, мы кость на арматуре соберем, свинтим! Может, приживется? Вот, мне уже приготовили пластинку серебряную из расплющенной чайной ложечки, и шурупы серебрёные! Не заржавеют!
- Лейтенант, ты кого учить взялся?
- Погоди, погоди, Чечулин. Лейтенант, ты до этого сам додумался? Майор, помнишь публикации, еще в 1906 г. похожее предложили Ламботт и Лейн? Может, попробуешь? Только где инструмент брать?
- Товарищ бригврач! Дрель мы нашли, хорошую, американскую. Только спиртиком протереть!
Вишневский покрутил своей круглой головой и улыбнулся, как это умел только он:
- Обошли со всех сторон! Ладно, Чечулин, давай подумаем, что тут можно сделать. В случае чего оттяпать ногу лейтенанту всегда успеем. Только оперируем быстро, пока сепсис не начался.

***

Ногу ему, конечно, разворотили серьезно. Но самые мелкие осколки убрали, крупный отломок привинтили на планке к уцелевшей кости, мышцы зашили, но не до конца - оставили дренаж на месте намечавшегося абсцесса. Примотали на уцелевшую от ран и разрезов часть бедра лангетку, и измученный операцией лейтенант (Вишневский был сторонником местной анастезии) уснул и проснулся только на следующий день к вечеру.
Танечка опять поила его, на этот раз горячим сладким чаем, и радовалась, как ребенок, что операция удалась. Ржевский ее не разочаровывал, но понимал, что еще ничего не ясно.
Чечулин навещал его регулярно, сказал, что бригврач велел держать в курсе лейтенантского эпикриза. Смотрел, хмыкал, но с каждым днем хмыкал всё увереннее.

***

А госпиталь жил своей жизнью. Всё чаще стали появляться раненые из под Тихвина, они привезли вести о взятии немцами Тихвина и перерезанной железной дороге, об отчаянных боях за последний путь к Ленинграду.
Поползли тревожные разговоры о попытке немцев окончательно замкнуть кольцо блокады вокруг Ленинграда - до финских позиций на Свири оставалась всего сотня километров.
 
Но 10 декабря собравшиеся у тарелки радио раненые услышали сводку Совинформбюро:
В последний час
Дней десять назад группа немецких войск генерала Шмидта, действующая на юго-востоке от Ленинграда, захватила г. Тихвин и близлежащие районы. Немцы ставили себе целью прервать сообщение между Ленинградом и Волховским районом и тем поставить ленинградские войска в критическое положение. В течение 10 дней шла борьба за Тихвин с переменным успехом. Вчера, 9 декабря, наши войска во главе с генералом армии тов. МЕРЕЦКОВЫМ наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли г. Тихвин.
В боях за Тихвин разгромлены 12 танковая, 18 моторизованная и 61 пехотная дивизии противника. Немцы оставили на поле боя более 7000 трупов.

***

В коридоре госпиталя уже которые сутки почти без перерыва кричал раненый. Осколком ему снесло крестец и нестолько позвонков, вскрылся спинной мозг. Не помогал даже морфий. Врачи понимали безнадежность ситуации, но пытались хоть как-то облегчить его страдания. Отчаянные крики постепенно начали переходить в однообразный непрерывный стон.

Наступило 11 декабря, и собравшиеся у репродуктора ходячие раненые услышали торжествующий голос Левитана:
В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
 ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ
 ПОРАЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК НА ПОДСТУПАХ МОСКВЫ...
Госпиталь ликовал. Чечулин подошел к постели умирающего капитана:
- Ты меня слышишь? Только что сводку передавали. Немцев под Москвой разбили, они бегут. Наши 400 населенных пунктов освободили...
На лице капитана появилась улыбка, и он затих. Навсегда.

На соседней со Ржевским койке, не приходя в сознание, бредил раненый лейтенант, его сверстник. Кричал о каком-то немце без головы, бежавшем в атаку прямо на него.
- Что за чушь? Не могут люди без головы бегать!
- Не скажи! У меня батя курицу зарубил, она из рук вырвалась, мы ее по всему двору ловили!
- Так то курица безмозглая. А человек разве так может?
- Так он его и видел, может, пару секунд, а потом его самого ранило.
- Теперь это для него - кошмар на всю жизнь!
Так и оказалось - лейтенант умер на третий день.

Утром на обходе Чечулин осмотрел Ржевского.
- Ну что, лейтенант? Мы все же эвакогоспиталь, что могли - сделали. На выписку тебе все равно на раньше, чем через полгода. Да и рана пока не затягивается. Отправлю я тебя в глубокий тыл, на долечивание. Пиши, как дела!
31 Предновогодний пожар
Анна Шустерман
Отдельная двухкомнатная квартира в центре города. Огромный салон, дорогая мебель, персидские ковры. Набитый хрусталем и алкогольными напитками чешский сервант радужно и торжественно отражал свет хрустальной люстры над полированным столом.

Ева, не выражая восторга, насупилась, как делают маленькие дети.

Предчувствие беды вызвало приступ тошноты.
Наверное, съела что-нибудь несвежее, объяснила она себе.
Выйдя из туалета, прошла в кухню помыть руки. Кухонное окно этой шикарной квартиры выходило на заднюю стену тюрьмы.

- От сумы да тюрьмы не зарекайся,- пробормотала Ева, не совсем понимая смысл поговорки.

Тётя возилась на кухне. На одной из четырех конфорок газовой плиты бурчал ароматный борщ.
Газовая плита, рассчитанная на магистральный газ, была переделана на питание от баллона с газом.

- Типун тебе на язык! - услыхала она от тёти, которая с недавних пор стала хозяйкой этой квартиры, после того как жена Ефима Наумыча умерла.

Ефим Наумыч привык к ссорам и словесным перепалкам Евы и её тёти и не вмешивался. Тихо подошёл к серванту, налил себе маленькую стопку коньяка... Хозяин квартиры, высокий, стройный мужчина лет шестидесяти пяти, страдал стенокардией. Лекарством от стенокардии был армянский коньяк.

- Вызвать скорую? - cпросила тётя.

- Не надо!- повелительно отрезал он и прилёг на диван, прикрыв глаза.

Ева заканчивала медучилище и не могла равнодушно смотреть на старика, так она про себя называла Ефима Наумыча, насчитала на вспотевшем запястье правой руки тридцать ударов за пятнадцать секунд – тахикардия!

Скорая приехала минут через десять. Врач скорой любил посещать Ефима Наумыча, так как без бутылки коньяка хозяин квартиры его никогда не отпускал. Вот и на этот раз врач предложил госпитализацию и, как всегда, Ефим Наумыч от больницы отказался. В этот день должна была приехать его мать. Провожать и встречать Новый год в компании старшего сына уже стало традицией.

Спала старуха на тахте в салоне при свете люстры, так как боялась темноты. Под подушкой у неё лежал кошелек с десятью рублями, которые она пересчитывала, когда просыпалась.

Ева тоже готовилась к встрече с друзьями Нового 1970 года, в своей хрущёвке. Она вызвалась закупить продукты на базаре, осталась на ночь, так как ехать на базар из центра города было ближе. Подруги Евы должны были приехать на следующий день утром и забрать покупки.

Кроме широкой двуспальной кровати и огромного платяного шкафа, в спальне у Ефима Наумовича стояла швейная машинка.
Он шил мужские куртки из искусственной кожи, которую мало кто мог отличить от настоящей. Всё богатое убранство этой квартиры было заработано собственными руками Ефима Наумовича. Он был большим мастером своего дела, и его товар шёл нарасхват.

В спальне было душно и жарко, но приоткрывать окно не разрешалось. Окно спальни выходило на веранду второго этажа. Квартира Ефима Наумовича располагалась в тупике на дворовом туалете, может быть, поэтому соседи не жаловались на стук швейной машинки. Ефим Наумович боялся воров-домушников. А также он боялся обэхээсэс, которая в составе МВД СССР боролась со спекуляцией. Эта самая ОБХСС находилась прямо напротив кухонного окна Ефима Наумовича.
Да-да, окно кухни этой шикарной квартиры выходило (к счастью Ефима Наумыча) на заднюю стену тюрьмы МВД.

Ева не понимала, почему старик боится воров-домушников, ведь говорили, что воры у своих не воруют. Можно было наблюдать, как в квартире напротив происходила сортировка награбленного.

Двухэтажный дом был построен в виде спичечной коробки. Окна квартир с одной стороны выходили в небольшой, но уютный дворик-прямоугольник. Квартиры были отдельными. Каждая семья имела свою кухню и туалет, только у дворника не было своего санузла, и он пользовался дворовым туалетом.

Кроме своей основной обязанности, дворник гнал самогон. В ту ночь он с вором-домушником распивал самогон и спьяну уронил сигарету в ёмкость с самогоном...

Соседу дворника, таксисту, надоел керогаз, и он купил газовую плиту. Однако газовую магистраль к его дому ещё не подвели, так что газовый баллончик пристроили к газовой плите нелегально. Этот-то баллончик и взорвался от пожара, начавшегося в квартире дворника.

В ту декабрьскую ночь Ева спала втроем на двуспальной кровати. Тётя, возле которой примостилась Ева, посапывала. Ефим Наумыч, хоть и худой, но очень высокий, устало храпел и на свою половинку кровати тётю не пускал.

Около четырёх часов утра окно спальни вынесло взрывной волной.

- Война!- истерически закричала тётя!

- Воры, воры, милиция!- заорал старик Наумыч!

- Пожар!- cпокойно и рассудительно сказала Ева, скатившись на пол у кровати.

Осколки стекла вокруг кровати и едкий запах дыма, заполнивший квартиру, действовали на всех по-разному...
Tётя потопала к маме Наумыча, чтобы одеть и успокоить её.
Ефим Наумыч бросился к серванту со спиртным. Коньяк, который был его лекарством от приступов стенокардии, мог воспламениться в любую минуту.
Ева же осталась в спальне и как завороженная смотрела на языки пламени, которые с аппетитом поглощали соседние квартиры.
Лестницу сорвало взрывной волной, выход был отрезан.

Вдруг она услышала отчаянно-обнадеживающий голос старика, который хвастался, что персидские ковры, покрывающие полы квартиры, сдерживают наступление огня и спасут всем жизнь.

«Скоро мы все взлетим на ваших персидских коврах в преисподнюю», - подумала Ева.

Пожарные возились во дворе, но вода у них кончилась, а вода в доме была отключена с 12 ночи до 6 утра, как и положено по закону об экономии воды.

Оставалось меньше двух часов, пока подадут воду...

«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», - пронеслась известная фраза в мозгу Евы.

Окрикнув одного из пожарников, Ева задала вопрос, который спас всем жизнь:

- Хотите ли вы, чтобы заключенные из МВДэшной тюрьмы разбежались? Бегите за помощью в тюрьму! Наш баллон с газом уже нагрелся и скоро взорвется, разнесёт тюремную стену, и все заключенные разбегутся!

Эвакуация происходила из расчета: выносим самое драгоценное первым!
Охранники из МВДэшной тюрьмы аккуратно упаковали и перенесли в военный грузовик весь хрусталь, коньяк и маму Ефима Наумыча.

Младшая cестра старика жила в нескольких кварталах от горевшего дома.
Туда и поехал военный грузовик, в котором был ценный груз.
Кто-то сел на тазик с хрусталем... Хрясь!

Ева ползла на четвереньках за тётей и стариком по доске, которая, как мостик, была переброшена на безопасную сторону, то есть заканчивалась в окне вора-домушника...

- Xодят тут всякие, пол пачкают,- ворчала соседка...

«Ходят тут всякие, пол пачкают, ходят тут всякие, пол пачкают...» - слова соседки крутились в Евиной голове, точно заезженная пластинка. Вдруг на Еву напал приступ истеричного смеха, до икоты, до слёз...

Подругам, приехавшим за Евой, чтобы забрать покупки для встречи Нового года, сказали, что все в обвалившемся от взрыва доме погибли. Встреча Нового года была сорвана! Не до гулянки было! Подружки Евы разошлись по домам в истерике. Как это могло случиться? Как могла Евочка, их весёлая и находчивая подружка, сгореть в этом страшном пожаре? Да и деньги, собранные на сабантуй, сгорели вместе с ней.

В то время как Еву оплакивали подружки, введённые в заблуждение растяпами-пожарниками, сама она с помощью родственницы Наумыча приводила себя в порядок...
«Нужно срочно поехать и отдать деньги подружкам», - решила Ева, вволю насмеявшись и наплакавшись над абсурдностью ситуации.

Такси доставило её до парадной дома, где жила её подруга, имя которой никак не всплывало в Евиной памяти.
Она помнила номер дома, номер квартиры, но имена подруг, родственников, знакомых будто кто стёр с извилин Евиного мозга...
Как же страшно потерять память! Ева чувствовала себя совершенно беззащитной и всеми брошенной...

Обессиленная, она опустилась на пол рядом с дверью квартиры подруги, имя которой забыла. Рыдая взахлеб от своей беспомощности, она почувствовала себя забытой всеми девочкой.
Вдруг дверь распахнулась и на пороге возникла фигура старухи, которая завизжала как резаная:

- Живая?! Ринка, твоя Евка живая!

Новый год отмечали в Евиной хрущёвке. Все пили за здоровье Ефима Наумыча, а он, раскрасневшийся от выпитого, возбужденно пересказывал, как персидские ковры спасли семью от пожара и гибели!

«Неужели? - крутилось у Евы на языке. - А если и он потерял память из-за пережитого потрясения?» Евa не перечила ему, a c сочувствием повторяла про себя: бедный старик, бедный старик...

Ева ещё не отошла от пожара. Ночью ей снился горящий в огне мужчина. Он ожесточенно тряс железную решетку, которая когда-то спасла его от одесских домушников... Его стенания врезались в уставший, забывчивый Евин мозг.

- Мoжет, мне в психушку, на уколы, чтобы вообще все забыть? -ворочаясь на диване, спрашивала себя Ева и тут же отвечала: -Нет не годится, а вдруг медсестра уколет меня прямо в кость?

- Ой, вайзмир! Полная шизофрения, одно дело делать уколы шизикам, и совсем другое, когда колют тебя...

Встав под обжигающий кожу горячий душ и задыхаясь от пара, Ева рыдала. Никто, кроме подружки Маринки, не знает о провалах её памяти...

В дверь постучали. Сосед снизу извинился, что потревожил.
На ломаном русcком языке, поднимая вверх глаза и указательный палец, сосед-кавказец давал понять, что она их опять залила.

- Ой, вайзмир! Сейчас вытру, извините.

Стены и потолки панельных домов одесской хрущёвки пропускали не только звуки, запахи, но и, конечно же, воду.
Ева вытирала пол ванной комнаты, а в голову лезли дурацкие мысли:

- Интересно, как горят панельные дома? Если они так легко пропускают воду, звук и запах, огню и трудиться особо не надо... Хотя, с другой стороны, все-таки бетон. Тьфу, какая ерунда в голову лезет,- тряхнула Ева головой, стараясь вытряхнуть глупые мысли.

Скоро придут Ефим Наумыч и тётя. Они теперь почти соседи.
Ефиму Наумычу, как погорельцу, выделили двушку в Черёмушках.
Пока они не перевезли вещи и посуду, они столуются у Евы.
Накрыть стол на троих – небольшая морока, а еду они принесут.
Для Ефима Наумычa, как всегда, самая красивая посуда, хрустальные бокалы, маленький для коньяка и большой для нарзана... Вилку – по левую сторону тарелки из тонкого фарфора, нож – по правую.

В дверь постучали, ключ в замке щёлкнул. У тёти был свой ключ. Гости и хозяева прошли сразу на кухню. Ефим Наумыч раскладывал принесенные с собой деликатесы, пока тётя жарила картошку. Как всегда, самое лучшее попадало на тарелку Наумычa, что похуже – на тётину, а что остaлось – на Евину...
Ева не вмешивалась. Bcё, кaк всегда...

Когда-то Евa обижалась на Наумыча за пренебрежительную демонстративность, но пожар прижёг её самолюбие и гордость.
Она мечтала поскорее найти работу и не зависеть материально от старика и тёти. Даже купить подарок на свадьбу подружки, как её там зовут... она не могла – денег не было. Хорошо, хоть одежда на праздник нашлась. По-модному сшитое платьe скрывало все недостатки и «достатки» её фигуры. Нежные тона разбросанных по ткани пионов радовали глаз. Немного макияжа, дезодорант, вымытая голова... Вот и вся подготовка к свадьбе подруги.

Свадьба в ресторане была по-еврейски шикарная, и по-одесски очень веселая. Молодежь резвилась под «Семь сорок» и «Шаланды, полные кефали». Но вот заиграли «Очи чёрные, очи страстные»...

Высокий красавчик, выделяющийся из низкорослой толпы своим ростом и пластичностью, пересек зал и пригласил Еву танцевать.
Пионы на Евином платье и щёки девушки запылали... Ева была известна своей неуклюжестью.
Но молодой человек не знал этого, и на отговорку «Не умею танцевать» не обратил внимания.
Владимир, Вова, так звали парня, наклонился над сидящей девушкой и ласково прошептал:

- Танцевать буду я, а ты только наслаждайся музыкой и моментом...

Впервые в жизни Ева испытала чувство невесомости.
Всё вокруг растворилось, даже мысли о пожаре выпорхнули из Евиной головы. Владимир оторвал её от танцевальной площадки, Ева вышла из своего физического тела. Профессиональный танцор танцевал за себя и за неё, а она превратилась в бабочку!

Владимир провожал её домой и на вопрос, почему он пригласил её на танец, ответил:

- Танцор партнершу видит издалека...

- Я, неуклюжая Евка, партнерша для профессионального танцора?!
Вот будет потеха, когда я расскажу Маринке и Ринке об этом! Вау! Я вспомнила, вспомнила, память вернулась! - вскрикнула Ева и впервые после пожара залилась веселым, заразительным смехом.
32 Его там нет
Альба Трос
-Видели? Вы всё видели? И что нам с этим теперь делать?!
Айк кричал и стучал кулаком по столу. Трое молчали, как один наклонив головы. Дребезжали рюмки и стаканы, коричневая жидкость собиралась в лужи. Глазок, вмонтированный в металлический корпус, ослеп навсегда.
-Прекрати, - поднял глаза Блор.
-Что прекратить, что? Стыдно, что всю жизнь таскал это?
Айк ткнул пальцем в маленькое солнце с восемью лучами на груди Блора. Полумрак комнаты делал золото тусклым, теряющим обычную убедительность. Блор принадлежал к адептам самой распространённой религии в многонациональном городе. Солнце символизировало тепло и свет, которые совсем юный пророк принёс не ждавшим его людям. В благодарность те сожгли его ещё до того, как у пророка начала расти борода.
Зачем ты так? – Блор говорил медленно, будто выталкивая из себя слова. – Она же может и ошибаться.
-Конечно, может, - когда Видж волновался, его акцент становился отчётливее. Поросшие чёрными волосами руки елозили по столешнице. Там, откуда его родные приехали в город, спасаясь от резни, верили во многих богов. Чтобы умилостивить их, и добрых, и злых, приносили жертвы. У своих родителей Видж был пятым ребёнком, обычное дело в его далёкой нищей стране. В больших семьях, пока одни трудились, другие должны были задабривать божеств. В маленьких страх впасть в немилость у высших сил зачастую превозмогал страх голодной смерти. – Разве у нас есть серьёзные доказательства? Как вообще можно такому верить?
-Он прав, - Глан, не глядя, плеснул в рюмку из бутылки с яркой наклейкой. – Ты ведь сам говорил, что проверить ничего нельзя. Ты гений, никто не спорит, но послушай, всё, что ты делал, базировалось на законах. Открой любой учебник – большинство из них изучают даже в школе. Но это… какой здесь принцип действия, как его объяснить? И тот, и другой раз могли быть простым совпадением. Да о чём здесь говорить, всё и так понятно.
Глан выпил. Его вера не запрещала своим последователям излишеств. Они считали, что после смерти человека его душа вновь становилась частью космической личности, которой когда-то была, и могла путешествовать по бесконечной вселенной. Чем меньше грехов её отягощало, тем более длинный путь ей разрешалось пройти.
Айк ещё раз стукнул по столу, покачнулся и сел. В глубине души он знал, что так будет. По крайней мере, что это возможно. Он бегал по комнате и брызгал слюной, потому что подозревал это ещё тогда, когда они только познакомились. Родители Блора и Глана могли оплатить своим сыновьям учёбу. Виджа, который полдня стоял за прилавком, а полдня горбатился над учебниками, взяли по квоте для беженцев. Айк сдал вступительные экзамены, получив максимальное количество баллов. Он действительно был гением. Четверо встретились, стали друзьями и пообещали друг другу никогда не расставаться. Никто не будет одинок в беде. Трое всегда поверят одному, какие бы невероятные вещи он ни говорил. Наивная клятва, которую давали сотни тысяч раз, но они сумели её сдержать. Им, избранным, как им хотелось думать, удалось сделать то, что удаётся немногим. После окончания учёбы троих ждали первые рабочие дни. Блор и Глан свои скромные должности воспринимали как начало долгой и блестящей карьеры. Для Виджа это была возможность поддерживать неграмотных родителей и не желавших сидеть за книгами братьев и сестёр. Айку классическое образование дало немного, разве что восполнило некоторые пробелы в теории. Впрочем, он не слишком в этом нуждался. Ещё будучи студентом, Айк имел с десяток изобретений. Их можно было применять в промышленности, в транспортной сфере, в сельском хозяйстве. Чертежи пылились на полках. Для замшелых профессорских голов его идеи были слишком новаторскими, руководители компаний и предприятий не желали вникать в пояснения неизвестного с улицы. Потом Айк встретил Эльзу. Самопогружённый, сосредоточенный на своих расчётах, он, тем не менее, сумел распознать в ней человека своей жизни. И не ошибся.
Именно Эльза рассказала Айку о цветке с четырьмя листьями. Крайне редко, как результат мутаций, встречались экземпляры с тремя. Нашедший такой, согласно поверью, получал возможность осуществить три желания. Несколько дней Айк думал об этом, а потом одной ночью ему приснился сон. Он встал на рассвете и за несколько часов создал свою машину. Примитивная микросхема, корпус из металла и индикатор в виде маленькой лампочки. Вечером того же дня он пригласил к себе троих. Айк говорил долго, прерываясь и путаясь в словах. Выходило, что во сне ему открылся некий базовый принцип, что-то вроде возможности использовать созидательную энергию вселенной. Машина могла дать ответ на три вопроса, после чего прекращала функционировать. Вновь привести её в действие или создать подобную не представлялось возможным. Почему, Айк объяснить не мог, он просто это знал. Вопросы следовало формулировать так, чтобы ответить на них можно было только «да» или «нет». Эти вопросы могли касаться любых проявлений бытия без исключения. Друзья посмеялись хорошей шутке, выпили принесённое с собой и удалились. Утром Айк отправился к каждому из них на работу. Обычно флегматичный, он рвался мимо охранников у входа, кричал, требовал и сквернословил. Это возымело действие. Поведение Айка было слишком необычным, а его друзья достаточно молоды, чтобы верить в силу клятв. Более других склонный к авантюрам Глан предложил вложить некую сумму в акции амбициозной компании-производителя пищевых добавок. Она готовилась к выходу на рынок и обещала вкладчикам невиданные прибыли. Осенним вечером четверо сели вокруг стола, в центре которого лежала металлическая коробка. «Стоит ли покупать акции компании N, чтобы разбогатеть?», - сиплым от волнения голосом задал вопрос Айк. Прошло несколько секунд, потом внутри машины раздался щелчок, и индикатор загорелся зелёным.
Каждый дал, сколько мог. Видж принёс коробку с пачкой аккуратно разглаженных купюр. Жалкие остатки жалованья, которые он откладывал, чтобы лет через триста купить отдельное жильё – какой-нибудь сарай на окраине. На предложение оставить деньги себе он ответил такой яростной бранью, что все мгновенно затихли. Айк продал часы и золотую цепочку, подаренную родителями на совершеннолетие. Кое-что заняли на стороне. Через полгода компания объявила о выпуске в продажу пищевых добавок для похудения, необычайно эффективных и лишённых побочных эффектов. Ещё через три месяца её акции стоили в несколько десятков раз дороже. Четверо собрались вместе и дико напились. К радости примешивался ужас от нереальности происходившего, который они плохо пытались скрывать. Регулярно получаемые деньги делили на четыре равные части и по совету отца Блора вкладывали в несколько уважаемых банков. Появившаяся финансовая база позволила карьерам Блора и Глана развиваться значительно быстрее. Видж осуществил мечту о собственном жилье. Изобретения Айка получили широкое применение. Он женился на Эльзе. Ей одной он рассказал о машине, ещё до её испытания, и она поверила, не задавая вопросов. Это была единственная тайна Айка от друзей. Вместе они решили, что о существовании схемы в металлическом корпусе не узнает никто.
Жизнь четверых шла. Блор женился, у него родилась дочь. Глан и Видж избегали семейных уз. Первый ценил свободу, второй заслуженное одиночество. Айк и Эльза хотели детей, но у них ничего не получалось. Врачи утверждали, что Эльза бесплодна. Иногда она плакала. Айк обнимал её и держал в объятиях до тех пор, пока жена не успокаивалась. Оставаясь наедине со своими чертежами, он порой надолго застывал, глядя в одну точку.
О войне заговорили не вдруг. Вначале в газетах появились карикатуры, затем последовали обвинения на дипломатическом уровне. Две державы нацелили друг на друга ракеты. Началась паника. Доступ к банковским счетам временно заморозили, однако границы ещё оставались открытыми. Люди потоком текли из страны. Четверо колебались. Уехать означало лишиться всего. Нужно было делать выбор и делать быстро. Они вновь собрались вокруг стола. Эльза, затаив дыхание, сидела на кровати в соседней комнате. «Будет ли война между нашей страной и республикой М?», - спросил Айк. Как и в предыдущий раз, раздался щелчок, и засветился красный огонёк. Несколько недель прошли в мучительном ожидании, а потом напряжение начало понемногу спадать. В день восстановления дипломатических отношений четверо опять напились. Время от времени кто-то из них со страхом смотрел в сторону сейфа, где Айк хранил своё изобретение.
К сорока пяти Глан успел дважды жениться и развестись. Дочь Блора окончила школу. Видж, вопреки всему, обзавёлся тремя наследниками. По утрам Айк рассматривал седые пряди в волосах и иногда уходил из ванной, забыв умыться и почистить зубы. Четверо встречались всё реже. У каждого была своя налаженная жизнь. У них оставалось ещё немало времени до старости. Они могли быть довольны тем, что сделали, и следом, который уже успели оставить. Но невысказанное «зачем» раз за разом повисало между ними в воздухе. Жить в неведении становилось невыносимо. И они решились. Когда Айк открывал сейф, его руки дрожали. Свет не включали, будто бы это могло как-то повлиять на ответ. По комнате плыл табачный дым. В окружении рюмок и стаканов машина смотрелась чужеродно. Пыльцы стиснулись в кулаки. «Существует ли бог?», - чётко выговаривая каждую букву, произнёс Айк. Что-то дёрнулось внутри металлического корпуса, вместо щелчка раздался хлопок. Индикатор мигнул красным и потух. Наступила тишина.
Айк много пил, почти не пьянея. В конце концов, он собрал куртки троих и выбросил их за дверь. Они ушли. «Они сделают всё, чтобы заставить себя не поверить, - подумал Айк. – Будут рассуждать о случайностях и закономерностях, решат, что красный свет им померещился. Всё ведь произошло так быстро». Он подошёл к окну. На улице лил дождь. Одни люди шли под зонтами, другие бежали в поисках укрытия. «Зачем?», - пронеслось в голове Айка, и он заплакал.
-Его там нет?
Айк обернулся. Эльза стояла на пороге комнаты, с её плаща на пол текла вода. Он покачал головой. Его щёки были мокрыми от слёз. Она приблизилась к нему.
-Если ты был уверен в этом, зачем отравлять жизнь другим?
-Я надеялся…
-Послушай, - она коснулась его руки, - почему тебе не пришло в голову, что ты мог ошибаться? Если он на самом деле существует, что для него твоя машина? А даже если и нет… Ты задал неправильный вопрос. Нужно было спросить, есть ли во всём этом смысл, пусть и без него. Сейчас мы пойдём на кухню, я сделаю тебе чай, а потом ты ляжешь спать. Заставишь себя заснуть. Завтра утром мы проснёмся и будем жить дальше.
-А потом умрём и сгниём?
-А потом сгниём, - она потянула его за рукав. – Пойдём.
И они пошли.   
33 Комната
Альба Трос
-Может, выйдем где-нибудь пройдёмся? На улице сегодня такая благодать...
-Извини, боюсь, не выйдет.
Элли приподнялась на локте и взглянула на Гиллница. Он лежал всё в той же позе на подушке, взгляд направлен в потолок, одна рука закинута за голову, пальцы другой сжимают дымящуюся сигарету. «Не выйдет», - повторил он, затянулся и, не поворачиваясь, стряхнул пепел в стоящую на прикроватном столике пепельницу.
-Послушай, если что-то было не так, проще об этом...
-Да нет, ты неправильно поняла, - Гиллниц сплющил окурок о дно стеклянной тарелочки, обод которой украшали изображения пляшущих пацификов. - Всё было превосходно, просто это долгая история.
Нос Элли комично сморщился, подобрав под себя ноги, она села спиной к стене, непроизвольно прикрыв при этом грудь одеялом.
-Знаешь, обычно подобное говорят в дешёвых дамских романах. Переводчик твоего уровня не должен так изъясняться. А может, ты на самом деле никакой не Роберт Гиллниц, а простой хакер? А что, в наше время всё возможно. Ты каким-то образом взломал его пароли, общаешься с людьми от его имени и, пользуясь его популярностью, склоняешь невинных девушек к разврату.
-Интересно, как невинность сочетается с тем, что ты здесь вытворяла полчаса назад? - Гиллниц улыбнулся и слегка погладил женщину по плечу.  - Если ты так сомневаешься в моей личности, то можешь встать и прогуляться до письменного стола. Паспорт лежит в левом верхнем ящике. Или, по-твоему, я его выкрал для большей достоверности?
-Никогда не думала, что переводчики твоего уровня не понимают примитивных шуток, - произнесла Элли с мрачным видом и ткнула Гиллница кулаком в бок. - Ладно, если хочешь, забудем об этом.
-Переводчики моего уровня никогда ничего не забывают, вопреки распространённому мнению, - Гиллниц взял стоящую рядом с пепельницей бутылку, наполнил два стакана и протянул один из них Элли. - На самом деле, мне не сложно говорить об этом, просто мало кто понимает... Дело в том, что вот уже очень давно я не покидаю эту комнату.
-То есть?
-Я никогда не выхожу наружу, кроме тех случаев, когда мне нужно выбросить мусор. Мусоропровод, кстати, всего в метрах восьми от двери.
-Ты шутишь!
-Даже и не думал.
-Но тогда почему?
-Потому что я боюсь их.
-А, ну тогда понятно, - бровь Элли иронично поползла вверх. - Только уточни кого конкретно: агентов правительства или инопланетян, жаждущих заполучить твоё драгоценное тело?
-Не ёрничай, я не шиз и не параноик, просто я боюсь стать таким, как большинство людей.
-Извини, но я совершенно ничего не понимаю.
-ОК, давай по порядку, так будет яснее. Я, знаешь ли, очень люблю Проспера Мериме. Есть у него одна новелла, «Души чистилища», так вот там ситуация один в один как в моей семье. Папа – высокий армейский чин, мама преподаёт в воскресной школе. Он мечтает видеть сына военным, она постоянно заговаривает о семинарии. Пока они спорили, сын подрос, отрастил хайр, стал слушать Моррисона и писать стихи. Начался конфликт поколений, и в итоге я всё же поступил на филологический. Родителей несколько примирило с действительностью то, что факультет был из престижных, да и учился я вполне пристойно. Вино, девочки и рок-н-ролл, конечно, присутствовали в больших количествах, но с оценками всегда всё было в порядке. Жил я в другом городе, но семью навещал частенько. Нельзя сказать, что я их не любил или не люблю, они искренне желали мне добра, просто у нас разные взгляды на жизнь. На четвёртом курсе напечатали несколько моих переводов стихотворений и пошло-поехало. Из кампуса я перебрался в эту самую квартиру, вначале просто снимал, а потом и вообще выкупил. Открыл счёт в банке, завёл отношения с девушкой из приличной семьи, дело пахло свадьбой. Всё, вроде, отлично, только стал я вдруг замечать в себе странные перемены. Гитара пылится в углу, к двадцати пяти уже наметился живот, общаюсь исключительно с жителями фешенебельных кварталов, а главное переводы. Их по-прежнему заказывали, но я чувствовал, что что-то из них ушло, ощущение слияния с автором, сопереживание, жизнь, в конце концов. И вспомнилась мне тут одна фраза из книжки о всё том же Моррисоне, как меняются люди, превращаясь из хиппанов в обрюзгших сытых мещан. Я несколько дней думал об этом, даже спать не мог, а потом вдруг понял, что всё дело в атмосфере, в воздухе. Мы все испускаем какие-то духовные эманации, у мыслящих людей они одни, у буржуа совершенно иные, только в последнем случае концентрация и степень воздействия несравнимо сильнее. Эти эманации похожи на кислоту, они разъедают душу и убивают всё прекрасное в ней. Единственный способ спастись, это не появляться на открытом пространстве, где всё наполнено эманациями, отгородиться от мира стенами. Ты спросишь, почему тогда есть немало достойных людей, которые ежедневно ходят по улицам и остаются при этом самими собой? Думаю, что у них от природы имеется нечто вроде энергетического кокона, скафандра, защищающего от внешних воздействий. Я таким скафандром не обладаю. Есть же люди со слабым от рождения иммунитетом или гемофилики, вынужденные беречься от любой самой пустяковой царапины. В общем, я объяснил всё родителям, девушке и друзьям. Никто, естественно, мне не поверил, несколько раз назвали сумасшедшим, но что они могли сделать? Родители, правда, пытались уговаривать, намекали на психиатрическое освидетельствование, но со временем смирились. Мама иногда звонит мне по телефону, справляется о здоровье. Как знать, может в глубине души они знают, что я прав?
-То, что ты говоришь... это невозможно. Но как тогда тебе удаётся улаживать все дела, не выходя наружу?
-Это как раз совсем не сложно. Деньги за переводы поступают мне в электронном виде, точно так же я оплачиваю счета. Продукты и всё необходимое привозит служба доставки. За здоровьем и физической формой я слежу, вон там у меня спортивный уголок, велотренажёр и беговая дорожка. Зато теперь я полностью доволен своими переводами. Первое время я ещё подумывал о периодических недолгих прогулках на свежем воздухе, но сейчас работа отнимает у меня столько времени и доставляет такое удовольствие, что в этом уже нет необходимости.
-Но разве ты не нуждаешься в общении?
-Мне вполне хватает переписки с другими блогерами. Заметь, именно так мы с тобой и познакомились.
-В таком случае, что же тогда здесь делаю я?
-Элли, я действительно очень не хочу, чтобы ты думала, что я тебя использовал. Поверь, на самом деле обходиться без женщин не так сложно, как кажется. Дело не в сексе. Считай, это было временное затмение. Меня настолько впечатлило написанное тобой, что в какой-то момент я решил, что не будет ничего плохого, если мы встретимся здесь. Я и не думал о постели...
-Плевать на постель! Скажи, неужели тебе никогда не хотелось иметь семью, любимую женщину, детей?
-Мне до сих пор иногда приходит это в голову, но посуди сама, какая женщина выдержит жизнь с затворником? Впрочем, даже если такая и найдётся, где гарантии, что у нас не родится ребёнок без скафандра?....................
Когда входная дверь хлопнула, Гиллниц взял со стола бутылку, поднёс её к губам и, устало прикрыв глаза, сделал глубокий глоток прямо из горлышка.
34 Воспоминания
Вера Шкодина
ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 42» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

Второй день он искал военный билет. Перерыл все шкафы, чемоданы, даже перешарил карманы всей одежды на вешалке. Тщетно. Билета не было нигде.
Месяц назад он похоронил жену. Нелегко оставаться одному под старость.
  Вначале запил. Дружки к нему стали наведываться, собутыльники. Веселили;
-Ничего, Акимыч, не горюй. Подумай, сколько баб кругом. А ты еще шебутной мужик, за первый сорт сойдешь.
  Так утешал его известный в деревне шелапут и алкаголик по кличке Шлёп. Прозвали его так за вечно спадающую обувь, с «чужого плеча». Мужик он был щуплый, усохший по питейной части.
-По мне, лучшая баба это вот эта, голубушка, - оглаживал он  бутылку «беленькой»,- я за неё и в огонь, и в воду. На край могилы, Акимыч, слышь, поставь, когда помру, ей богу вылезу!
Рыгочет  Шлёп, довольный своим остроумием.
  Илье не смешно. Он морщится от этой шутки и наливает по новой.
И так каждый день, пока всю пенсию не прокатывали. Потом Шлёп исчезал до следующей.
А Илья спасался сырыми яйцами из курятника, да когда  картоху с салом бросит на сковородку, а сам уйдёт по хозяйству. Картошка с одной  стороны подгорит, а с другой – сырая.
-Фу ты, - морщится он от горечи сожженного продукта.
- К соседке бы подвалил, - учит его в очередной раз объявивший Шлёп, - она к тебе благоволит, баба одинокая.
- Да она хоть раз в неделю умывается, чума болотная, - фыркает Илья.
И оба согласно  заливаются.
- А что ты хочешь, деревня… Скотина да огород и прочее, -  оправдывается  Шлёп, не имевший ничего, кроме  землянки да огородика под картошку.
Сам же он объявился  в деревне недавно из неизвестных мест, занял пустующую развалюху на окраине и не бедствовал больно, паразитируя на бабьей жалости и поражая их глубокомыслием.
- Это ты, - продолжал  Шлёп, - ровно ферзь в галифе да бурках выхаживал. Татьяна чисто держала тебя, все знают. А уж сама, что твоя королева. Мать-то её белошвейка да кружевница была, люди говорят. Жену твою  никто и не видел в  помятом или в чём затрапезном. Ровно городская. Ишь, ты как по ней убиваешься.
- Другой такой не будет, - угрюмо  пробормотал  Илья.
- Да уж, - соглашался Шлёп и переводил на  другое.
  Через месяц дочь прикатила, черкнул ей кто-то про житьё-бытьё отца.
- Продавай хату и ко мне,- заключила она, - скукожишься ведь от водки.
Вывесили объявление. И покупатели нашлись. Хозяйство слыло крепким.
Сам по профессии плотник, отец Ильи, покойный, сызмальства  обучил  сына плотницкому делу, чем и пробивались они вдвоём.


  Прожил он у дочери  полгода да назад вернулся, но не в деревню, а в городок областной, там уж третий год вдовствовала давняя Татьянина подружка .
Тоже продала дом в деревне, да купили ей дети однокомнатную в городе.
-Выходи, Дуся, за меня. Некого нам ждать больше, -заявил с порога.
  Мужа её, покойного, он хорошо знал, почти одновременно с фронта прибыли.

 Через его жизнь, как и через жизни его сверстников,  через жизни всего поколения прошла война.
Огнём и металлом, страшной косой выкосила она ровесников.
Он же  чудом остался  в живых среди немногих  таких же счастливчиков
  Забрали его в первые  месяцы войны из небольшой деревушки под Брянском. Немец продвигался к Москве. Народу гибло страшно.
Он помнит первые минуты на передовой.
Пронзительный вой снарядов, грохот  и навалившийся ужас, почти парализующий. Хотелось лечь на дно окопа, в это жидкое, ледяное месиво, вжаться в земляную стенку, зарыться, как крот, в землю и только бы  жить, жить, жить…
  И вдруг наступила оглушительная тишина…
Он осторожно выглянул из окопа, кое-где дымились воронки, поднимали  головы оставшиеся в живых, высовывались наружу.
Рядом кто-то приглушенно застонал. Это был лейтенант. Он был ранен в грудь, шинель в этом месте намокла и потемнела. Илья умел перевязывать, рос, почитай, без матери, она умерла, едва ему исполнилось пять лет. Так и «бобылили» с отцом, многое он умел.
  Пока перевязывал, страх почти прошел. Огляделся, было много убитых. Там, куда попали снаряды, сплошное месиво тел. Грязь, кровь.
Снова ужас пополз по телу . Ведь он недавно разговаривал с ними, смотрел в их живые глаза, чему-то смеялись, скрывая страх. Но каждый мыслил себя героем, вот только немца увидеть.
Он будто очнулся, услышав приближающий рокот моторов.
Танки!
  Насколько хватало глаз, спокойно и даже как-то весело двигались немецкие танки.
- Ну, вот и всё, - безнадёжно отметил он, - конец, конец.
Но вдруг будто вскипело всё внутри, вскинулось жгучим протестом:
- Нет, я так просто не сдамся, я просто так не умру! Нет, я ещё живой, живой пока!- почти выкрикнул он.
  Он вспомнил, как их учили подбивать эти чертовы машины.
И  вдруг успокоился. Приготовил связку гранат.
- Вот только пропустить их через себя, вжаться в окоп, чтоб не видно, а потом…, - шептал он почти бессознательно. И уже наметил его. Тот шёл прямо на их окоп. Иногда, заметив что-то подозрительное или стрелявшего, въезжал на  очередной окоп, поворачивался вдоль и утюжил, живыми закапывал и продолжал катить всё прямо, прямо.
Илья закрыл глаза, вжался в стенку. Сверху обрушились комья грязи, оглушил грохот, смешанный с запахом гари и машинного масла.
- Конец,  конец, -  прошептал Илья
  Кажется, прошла вечность, когда он опомнился, словно от толчка. Нащупал связку, вылез из окопа и пополз, пополз.
И это уже был не он, а всё, все убитые его товарищи, убитые на его глазах, и все они -  в нём одном.
- Давай, - кричали они ему, - давай! Бей же  гада! Бей!
- А-а-а!. – слышит он свой крик. И  не помнит, как встаёт во весь рост и бросает связку гранат. И уже не видит, как горит танк, ничего уже не видит.
  Очнулся ночью. Подмерзшая грязь. Страшная боль в ноге. Сам перевязал себя, сам лейтенанта вытащил из окопа и всё полз, полз, полз… Не помнит, как очутился в медсанбате.
Лейтенанта сразу отправили в тыл, нужна была операция.
- А ты живучий, - смеется сестричка, - выкарабкался.
Потом снова просился на фронт, Решил, не могут без него победить. Он должен быть на передовой. Добился. Страха не было.
Будто душу вынули, или она, когда был в окопах, там, в пятках, выдохлась вся. Остался только солдат, воин, и была цель:   
Бить,  бить, бить. Чем больше бьёшь, тем меньше их остаётся.
И если каждый… Нас больше, нас гораздо больше. У нас огромная страна…
  В одном из боёв его контузило, отбросило со страшной силой.
И снова госпиталь. Там и догнала его награда, медаль «За отвагу». Это, видно, лейтенант успел про него сказать или написать.
Комиссовали  подчистую. Никакие просьбы не помогли.
- Отдыхай, солдат, залечивай раны.
- Куда же мне? Родная  Брянщина под немцем.
- Дуй за Урал. Там  руки нужны. Поможешь стране, - устало заключил председатель комиссии. – А теперь иди, солдат, не задерживай.
  Сел он на поезд и поехал. Рвались снаряды вокруг, тошнотворно
Выли падающие бомбы. Одна попала в вагон. Ничего там не осталось. Страшная картина. Помогал санитарам. Ну, вот , наконец, Урал.
Никогда раньше не видел  гор, но чем-то притянули они его.
Каменным ли спокойствием, надеждой ли на постоянство, нерушимостью ли монолитов.
  Южная Сибирь. Та самая, что потом с легкостью новоиспеченного  барина была подарена социалистическому Казахстану незабвенным Хрущевым.
И теперь вот считает он пенсию свою, состоящую из каких-то, уму непостижимых денежных единиц.
А чтобы письмо дочери написать, надо адресовать его в другую страну.
Юг Западной  Сибири.
  В областном городе  с радостью сообщили:
- С мужиками у нас проруха. Особенно в колхозах. Хлебушек некому растить. Одни бабы да дети малые. Да там тебя, как бога, встретят.

  А жизнь была нелегкая. Мужиков раз-два и обчёлся.
 Один –  Гулько Павел, безногий,  другой  – Гончаренко Василий, вместо одной ноги – деревяшка и он, целёхонький, но как сказать. Ноги и руки на месте, весь  шитый-перешитый, но, бывает, померкнет свет в глазах, в башке – звон и бахнется,  где попало "с копыток", и пена изо рта.
- Падучая его бьёт, - заключили старухи, приводившие его в чувство. – Спокой ему нужен. А где его взять? – вздыхали.
  Всех девок поначалу распугал. А потом – ничего. Очухается и опять мотается. Какой там лечиться. До сих пор проклятая контузия дает о себе знать. Как девица, в обморок может «сковырнуться» в самый неподходящий момент.


Приехала как-то девка в бригаду, овес  привезла  лошадям. Синеглазая, злая.
- Давай разгружай, -кричит, - чего застыл, как столб!  Шевелись! Некогда мне!
Ух, как взъярился Илья:
- А сама и сгружай! – рванул со стола чашку алюминиевую, бросил в колоду.
Так, ей богу, той чашкой за полчаса выгрузила овес. Хлестнула лошадь и понеслась стоя, как на колеснице, только платьице в синих   горохах   по ногам  хлещет.
- Ишь,  ты, - усмехнулся Илья, - царица Тамара.
  Но напрасны были все его ухаживания. Не  видела она  его и видеть не хотела. Не то, что другие, отбою ведь не было. Первый жених на деревне, с руками, с ногами, в военную-то пору.
  Узнал, что дважды подавала заявление на фронт. Но старуха –мать на руках, семидесяти  лет, не взяли. И еще, что убили у нее жениха в первый же  год войны. Сказывали, что похаживал к ней как-то энкавэдэшник, одноклассник бывший. К нему вроде как благоволила, но тоже без большой надежды, а когда подвалил он однажды к какой-то горькой вдовушке, а  она узнала, так  и дала от ворот поворот, в деревне  разве что скроешь.
- Смелость города берет, -  сказал себе однажды Илья  и пошел «штурмовать крепость»
  Поначалу к старухе подъехал. Мол, не возьмете ли на постой. Сам плотник, забор поправлю, сараюшку задранкую, мебель  какую надо, табуретки, стол -  всё могу. А на прежней  «фатере»  сын вернулся калечный, вроде лишний я там, неловко.

Что и говорить, девка с гонором, - объясняла она,  провожая  гостя, - да ты ужели  не джигит, - хитро взглянула.
  Стал  жить в её доме. Уж как расстарался. Огород перелопатил, все строения на ноги поставил. А она и не взглянет. «Здравствуйте да до свидания», - пробурчит. Иногда одноклассники заглянут, тут вам и улыбка. Илья даже ревновать стал, когда явился  энкавэдэшник с букетом и рухнул на  колени. Настырный оказался, простила ведь, но чувствовал Илья – не любит она. Но он всё  ходит да на Илью зверем косится. Узрел соперника. Потом стали Илью вдруг в город вызывать на перекомиссовку. Документы чего-то проверять. Старуха посекретничала, что Татьяна, узнав об этом, приказала  дружку своему:
- Не трожь  постояльца. А то и ты сюда дорогу забудешь.
  Проснулась надежда у него в душе.
А скоро тот  осечку дал, снова к бабенке прежней завалил по секрету. И тут же донесли ей. Так она взбеленилась, что вылетел он
пулей из хаты, весь красный. 
  Понял Илья, что его час настал.  Принялся охаживать её смелее. А она ничего. И в кино пошла, и на танцы. Сама под ручку взяла. Ошалел он от счастья. Не понял сразу, что  это она назло, на принцип пошла. А когда замуж позвал, и не задумалась.  Сама на него смотрит, а не видит. Так и вышла за него не глядя. 
  Вскоре родила сына, первенца. Стал Илья успокаиваться, привыкать к суровой неразговорчивой жене.
Любил он её шибко, редкой красоты была, прямо иконописной, словно мадонна с дитём сидит.
  А тут опять её дружок объявился. Вокруг кругами ходит. Как-то пришёл Илья поздно. А жены нет дома, старуха глаза отводит, а сама пальцем за дом показывает. Вылетел на мороз и слышит:
- Брось его, заберу с дитём, как своего любить буду, на свою фамилию определю. Что он тебе, чужак приблудный! Да я его с пылью смешаю. Завтра же на фронт упеку! И как не было его. Уедем! Всё -  для тебя! Всё, как ты захочешь.

 Слушал он, как ошпаренный. Что было потом, не помнит, видно, опять падучая скрутила.

 Очнулся в постели. Бабка над ним что-то шепчет. Татьяна в углу с ребенком, зарёванная.
  Вот и попала ему после этого «шлея под хвост».Загулял он, выпивать стал, к вдовушкам похаживать, жалости искать.
Молчит Татьяна, вся почернела, а терпит.
  А тут радость вселенская грянула.  Война закончилась.
Сколько счастья было, сколько слёз.
И поехал он домой, под Брянск, отца-старика оттуда к себе забрать. Привёз. Тот лето у них прожил, а как зима наступила, глаза у него прямо на лоб полезли. Морозы страшные, до сорока и выше. Он такого век не видывал.
- Вот чарты болотные, - ворчал, - людей сюды ссылали, а они саме живут.
  Однако никуда не уехал. А как Илья загуляет или придёт "под мухой" да начнёт придираться, просит жалобно:
- Ты, Татьяна, свяжи мне его, чарта  болотного, а я  ремнем его, ремнём.
  Так всё за неё и заступался,  да ругал сына непутёвого.
Еще двоих родила ему Татьяна, сына да дочку.
Поднялись дети незаметно, разъехались да и определились. Прошли годы, промчались, как один день. Старуха  да его отец преставились почти друг за другом.
  И остались они вдвоём
А Татьяна сердцем маяться стала, но пожаловаться не умеет, да и кому. Ведь он всё обидами своими занят был.
  Всю жизнь так и проревновал.
А сам вроде и невиноватый. Так и умерла она в одночасье от сердечного приступа. И тошно ему теперь. От вины своей и деться некуда.. Да и куда от себя сбежишь.
  А военный билет она, видно, спрятала, боялась, что  уйдёт, желающих отхватит  мужика  много было, стольких война без мужей да без парней оставила.
  Ему бы понять вовремя, что гордая  и независимая, жалобного слова не услышишь. А ей, может быть, во сто крат тяжелей было молчать, всё в себе таить.
А что  неласкова, так время-то какое, проклятое время.
 
  Вот так и потерялась любовь-то.
Хотел военный билет восстановить, в город поехал.
 Но не было там такого солдата.
 Вроде и на учет он не становился, и на перекомиссовку не  его  много раз вызывали.
И понял он, чьи это труды. Вспомнил его слова:
- Сделаю так, что вроде и не было его. Совсем.
  А теперь он там - большая шишка. В столице сидит. Главным.
Что же теперь за грудки его трясти?
  Мало что вытрясешь. Себе во вред.
  Во все архивы он писал, где могли быть его документы, потом сдался. Непробиваемая стена.
  Так вот и  живёт теперь, не получая тех  льгот, что положены ветерану войны. А пенсия колхозная, минимальная, да еще и  не в рублях.
В колхозе ведь не работа была, а "отдых" сплошной.
  Можно забыть солдата, даже вычеркнуть его имя из всех списков, только памяти не отнять. Да вот этой медали «За отвагу», что на его груди.
 
... Не бывает одинаковых людей, как не бывает одинаковых судеб.  Даже у самого похожего в своей роковой судьбе поколения двадцатых…
Живы еще солдаты, и живут они своими болями и  воспоминаниями о страшной военной поре, поре своей юности.
  Они честно выполнили свой долг и стали героями.
Они уходят от нас и смотрят в глаза грядущему…
  И  они уже принадлежат истории, истории нашей страны…
35 Письма нежному ангелу
Тамара Авраменко
Письма нежному ангелу
(рассказ в сокращении)
            Ночью Оксана проснулась от разбушевавшегося ненастья. Ветер настойчиво стучал ветвями яблони, росшей за окном. Вспышки молнии, прошивая небо огненными стрелами, рвали его на куски. А вслед за ними рокотом и дробью накатывала гамма громовых раскатов. Женщина встала и, осеняя себя крестом, подошла к окну, раздвинула занавески. В этот миг новая вспышка озарила сад, и она увидала среди ходящих волнами ветвей застывшую белую фигуру. Оксана в страхе отпрянула от окна, вернулась к постели и немного посидела, чтобы прийти в себя. Потом подошла к кровати дочки, поправила одеялко. Новая вспышка осветила комнату, и она стала рассматривать личико Ульянки.
- Выросла, доня моя.  Ангелочек мой, - шептали губы.
     Она поцеловала дочку и пошла спать. Мирон лежал на спине, разбросав руки.  Оксана  сняла руку мужа со своей подушки и юркнула под одеяло.  Перед глазами стояла белая фигура, застывшая среди яблонь, озарённых отблеском электрических разрядов.
       Мирон работал без выходных. Август – горячая пора в колхозе. Но Ульянку надо собрать в первый класс. Вот он и пахал сверхурочно и выхлопотал у председателя свободный день для поездки в город. На семейном совете решили забить свинку Фросю сейчас, а не осенью,  продать мясо и снарядить дочку в школу как положено.
- Форму купим коричневую и фартучки, белый и чёрный, - мечтала Оксана.
- Как думаешь, Фроська на сколько потянет? – беспокоился Мирон о своём.
- Не догуляла. Ещё б пару месяцев.
- Да. К октябрьским праздникам было б в самый раз.
- Егор своего Витьку берёт? – спросила Оксана.
- Берёт. Тоже обновки нужны. А Дуська на хозяйстве остаётся.
- Вот и хорошо. Витька за Уляшей приглядит, пока мы расторгуемся. Всё ж паренёк постарше, - радовалась женщина.
     «Дождик какой влупил, - думала, уже засыпая, Оксана. – Завтра подводы грузно пойдут, пока до шоссейки доберёмся. Уляшу к Фроське подсадить придётся, мала ещё шлёпать пять километров. А сами пешкодралом, не впервой».    
      К утру гроза утихла, небо очистилось. Собирались затемно. Оксана принарядила дочку, в русые косички вплела алые ленточки и залюбовалась.  Туша Фроськи заняла всю подводу. Кабанчик Егора оказался небольшим, и детей уложили там. Они мигом уснули. Ехали молча. Каждый думал о своём. Из-за горизонта лениво выкатывалось румяное солнышко. По обе стороны грунтовки  в лесополосе  посвистывали птицы.  С  луга доносилось протяжное «му-у-у».
- Ночью гремело.  Молния страшная была. Помнишь, позапрошлым летом,  два дома сгорело от змеи огненной, - нарушила молчание Оксана.
 - Боялась? Что ж меня не разбудила?
- А толку? Грозу не остановишь, а тебе выспаться надо было.
     Мирон натянул поводья, стегнул лошадь  и прикрикнул:
- Шевелись, сонная муха!
- Мне видение было, - решила поделиться Оксана, - будто в саду ангел гулял.
- Глупости. Привиделось во сне, - отмахнулся Мирон.
- Видела, как тебя сейчас вижу, - настойчиво повторила Оксана.
- Виданное ли дело: ангелы по земле расхаживают! – рассмеялся Мирон. – То, может, Федька-гармонист с гулянки шёл. Ты у ангела в руках гармошки не разглядела?
- У него рук-то не было. Крылья огромные из плеч.
«Матери валенки б новые, старые прохудились», - подумалось Оксане.
      Ангелина, мать Оксаны, в свои шестьдесят выглядела полной старухой.  Много лет назад, когда она только приехала в Сосновку, жители записали молоденькую учительницу в красавицы. И женихи нашлись: Василь да Леонтий. Но она выбрала Якова Вершину, учителя из соседнего села. По выходным они бродили по окрестностям, девушка плела венок, Яков читал стихи.
      Однажды Леонтий с Василём подстерегли соперника, избили до полусмерти. Если б на парня не наткнулся дед Хома, не светили бы Якову глаза любимой. Когда очнулся, первое, что увидел, были её глаза, излучавшие любовь.
- Ангел, мой нежный ангел, - прошептал Яков.
      Ангелина выходила его, и вскоре они поженились.
      Письма с фронта приходили до осени сорок третьего. Потом известие как обухом по голове: пропал без вести.  Она ждала своего Якова. Ночами часто без сна сидела на кровати, не зажигая света,  вспоминала, как называл её, только её, Яков.  Губы шептали: «Мой нежный ангел».
     Пока мужчины разделывали туши и раскладывали мясо на металлические подносы, Оксана накормила детей и разрешила погулять по рынку.
- Только далеко не забегайте и за ворота рынка не ходите, - напутствовала она, надела фартук, косынку и выставила весы.
     Подошла  покупательница, пожилая женщина.   Мирон был доволен: первая копейка пошла. Часам к десяти горожане ринулись за продуктами на рынок.
      Пошатавшись  в торговых рядах, ребята вернулись к подводам, съели по краюхе хлеба, запили молоком.
-  Айда играть к разбитому дому, - предложил Витька.
       Сразу за воротами Уляша увидела его. Здание-инвалид зияло пустыми глазницами окон. Верхние  этажи обвалились. Сохранилась часть второго и лестница, торчавшая под открытым небом и лепившаяся к отвесной стене, пожалуй, единственно уцелевшей. Во дворе галдели ребята.
      Витька с Уляшей подошли к ним в тот момент, когда начинался новый кон игры.
- Во что играете? – крикнул мальчишка с безопасного расстояния.
- В прятки, - ответил вихрастый заводила, прозванный на улице Лёха Прыщ.
- Примете?
- Правила знаешь?
- А как же, - опытный Витька выложил угощение: сало, кусок хлеба, несколько варёных картофелин, яблоко.
- Не густо. А девчонка в доле? За неё что дашь?
      Витька помрачнел, у него больше ничего не было.
- У меня семки есть, - сообщила деловито Уляша и выгребла их из кармашка.
- Вот это дело! –  Лёха отправил лакомство в бездонный карман и пообещал:  – После игры поделим. Для начала будешь искать ты, пацан. Отвернись к забору и считай до двадцати. Только не подглядывай. Ховайся, ребята! – дал команду Лёха, и все бросились врассыпную.
      За минуту ребятня, как тараканы, расползлась по щелям дома. Заметив под лестницей пролом, Уляша шагнула в него и оказалась во мраке. Правда, через окно струился свет с улицы. Девочка пошла по коридору. Под ногами хрустели обломки. Решив, что Витька  со двора услышит, Уляша остановилась и огляделась. Это была просторная комната.  Над головой висело перекрытие, державшее  лестницу.   
      Она перешла в соседнюю комнату. Справа, у оконного проёма, сохранился кусок перегородки. Под кирпичом что-то темнело. Уляша смахнула слой пыли и нащупала предмет.  Он оказался мягким, скорее всего, из кожи. Она стала дальше разгребать кирпичную крошку и коснулась ремешка, край которого был пристёгнут металлическим кольцом к предмету. «Сумка», - догадалась девочка и сильно дёрнула за ремешок…
      Время подходило к обеду. Мяса  оставалось немного.
- Идите поешьте, детей накормите, я одна справлюсь, - сказала Оксана, и мужчины охотно поспешили к подводам.
      Она пересчитала деньги и, завязав в носовой платок, спрятала в карман передника. Сняв его, бросила  на стульчик и стала причёсываться. Надо потихоньку собираться. Скоро Мирон приведёт Уляшу, и они пойдут за покупками.
      Рядом остановились две женщины, оживлённо беседуя.
- … стена как грохнет! Камни посыпались, пыль столбом…  детский крик… девчоночку лет семи насмерть прибило… - донеслось до Оксаны. Она выскочила из-за прилавка, чувствуя, как перед глазами всё плывёт, и схватила говорившую за локоть.
- Кого прибило? Где?
- В развалинах за рынком. Девочку прибило. Стена рухнула и… - растерянно повторила женщина.
      Но Оксана уже не слушала. Ноги сами несли туда, куда бежал народ.
      Пробившись сквозь толпу, она увидела милиционера, склонившегося над ребёнком. Из-за его плеча выглядывала русая косичка с алой ленточкой. Оксана захлебнулась воздухом и рухнула на землю. Придя в себя, не могла вспомнить, как оказался рядом Мирон, когда Егор подогнал подводу.
- Возьмите, - милиционер протягивал ей грязную полевую сумку-планшет на ремне. – Она держала её в руке.
      Оксана машинально взяла сумку, качаясь из стороны в сторону, неотрывно смотрела на дочку.
- Пиши: «Несчастный случай, повлекший за собой… - кому-то диктовал милиционер. – Заключение врача скорой помощи прилагается», – потом,  обернувшись к Мирону, сказал, понизив голос: - Примите искренние соболезнования. Формальности закончены. Можете забирать.
       Подошёл расстроенный Егор.
- Весы сдал. Вот передник и косынка, но денег нет. Украли, сволочи! – он шмыгнул носом.
- Не до денег сейчас, - промолвил Мирон.
«И то правда, - развёл руками Егор. – Ни денег, ни Фроськи, и Уляшка погибла. Слава Богу, Витька не пострадал». Когда перепуганный сын прибежал и рассказал, что произошло, они сначала решили – разыгрывает. Но хлопец упал ничком на подводу и рыдал.
- Веди, - глухо сказал Мирон.
       Из толпы вышла уже не молодая женщина с кошёлкой в руках. Она подняла брошенный в траву передник и расстелила перед убитой горем матерью, повернулась к собравшемуся народу и крикнула:
- Граждане! Это горе общее! Война голос подала! Ответим на беду милосердием! На то мы и люди! – и положила на передник рубль.      
      За ней потянулись другие. Вскоре перед Оксаной выросла горка бумажных денег вперемешку с мелочью. А люди всё шли и шли. Лёха тоже подошёл и  положил рядом яблоко.
      Уляшу уложили на рогожку, устилавшую подводу (она так и осталась лежать после Фроськи). Из раны на голове скатились капельки крови и смешались  с красным пятном на рогожке. Егор набросил сверху холстину, но Мирон сдёрнул её и осторожно, словно боясь разбудить, прикрыл тельце дочки своим пиджаком.
      Оксана не могла идти: силы изменили ей. Она пристроилась в ногах Уляши и сидела, прижав к груди полевую сумку, глаза, не мигая, уставились в землю.
      Егор бережно увязал деньги в узел, поклонился людям и сказал:
- Спасибо, люди добрые, что не бросили в беде. Пусть воздастся вам добром за добро.
      Солнце скрылось за горизонтом. Ехали в полном молчании.  Оксана очнулась, открыла сумку-планшет. Внутри оказалось несколько отделений и кармашков. В одном из них она нащупала бумажные треугольники. Это были письма. Мелкая дрожь пробежала по телу. Она держит в руках чью-то жизнь: мечты, тоску по дому, сердечную боль, а может быть, строки любви! Развернула сверху лежавший треугольник. Буквы от сырости стали пузатыми, но  всё же можно было разобрать:
      «Здравствуй, мой нежный ангел!
 Спешу сообщить, что я жив и здоров. Вчера с боями вышли к родным местам, к родной реке. Ночью переправились под обстрелом вражеской артиллерии. Спешу. Скоро снова в бой. Люблю. Береги себя и дочку…»
      Подпись была неразборчива.  Химический карандаш расплылся по бумаге синим пятном.  В третьем письме разобрала часть подписи: «Як…»
         Оксана тупо смотрела в пожелтевший от времени тетрадный лист.
     «Отец… Только он называл маму нежным ангелом. И в третьем письме подпись, скорее всего, Яков. Выходит, вернулся пропавший без вести и забрал мою Уляшу», - в голове невидимые молоточки отбивали  дробь. Перед глазами встал образ матери.
- Забирайте, мама, своего Якова! Вот он! Вернулся! – закричала Оксана и бросила письма на дорогу. – Зачем вернулся? Зачем?
       Мирон натянул поводья, и лошадь остановилась. Он глянул в безумные глаза Оксаны, но смолчал, собрал исписанные листы и вложил в сумку-планшет. Потом обнял жену и тихо сказал:
- Ты поплачь, поплачь. Я не умею. 
     Оксана потянулась к сумке, и вдруг… в животе её что-то дёрнулось, замерло и опять дёрнулось с новой силой, будто рыбка плеснула хвостиком по воде. Женщина положила руку на живот и ждала. Лицо вспыхнуло, порозовело, глаза набрали глубины и теплоты. « Хвостик рыбки»  плеснул ещё и ещё… 
     Оксана везла домой разбитое сердце, письма «нежному ангелу» и росток новой жизни, заявивший о себе в полный голос.
      Глубокий след тянулся позади. А впереди…  А впереди лежала целая жизнь.                         
36 Сказание о девушке-кавалеристке
Галина Гостева
                      
     12 июля 2013 года на 89 году жизни скончалась знаменитая на всю Туву участница Великой Отечественной войны Вера Чульдумовна Байлак. День ее похорон состоялся 15 июля. В этот День Траура на гражданскую панихиду в здание нового Национального Музея города Кызыла пришли  тысячи  кызылчан и приехало великое множество жителей из разных кожуунов (районов) Республики Тыва.

     На первом этаже музея тихо звучала мелодия буддийской мантры « Ом мани падме хум». На собравшихся земляков внимательно смотрела с портрета строгая седая женщина в костюме с приколотой на груди георгиевской  ленточкой рядом с  боевыми и трудовыми наградами. Среди наград – Орден Отечественной войны второй степени и Орден Республики Тыва.

     У гроба почетный караул пограничников с автоматами в руках. Застыли в скорбном строю и юные кадеты. В руках у них подушечки с орденами и медалями, множество живых цветов.

     Ее хоронили со всеми воинскими почестями. Провожающие в мир иной Веру Байлак не скрывали своих слез, прощаясь с нею и выражая искреннее сочувствие ее многочисленным родственникам.

     Вера Чульдумовна Байлак. Вся Тува восторгалась этой храброй женщиной. Маленькая, хрупкая, стойкая, жизнелюбивая, целеустремленная, она была уважаема всеми. Ее узнавали на улице, тепло приветствовали, желали крепкого здоровья и долгих лет жизни.

     15 декабря 1924 года в местечке Элезинниг –Даг Дзун-Хемчикского Кожууна  (района) в многодетной семье аратов-скотоводов Ооржак Хопуи Чульдум-оглу и Кахбанак Байдановны родился четвертый ребенок, крохотная черноволосая девочка. Назвали ее Байлак, что означало богатая, обильная. Через несколько лет в семье родились еще двое детей.

     Байлак росла очень подвижной и умной. Братья научили ее ловко управляться  с лошадьми, чистить их, поить и кормить, приучать к коновязи. На всю жизнь ей запомнились поучения братьев: « Каков за конем уход, таков у коня и ход. Добрый конь хозяина прославляет». Да, правду  старики-тувинцы  говорят: « К привязи коня приучают, словом молодых поучают».

     С ранней весны до поздней осени любила Байлак бесстрашно скакать на коне по степи, приглядывая за домашним скотом, нагуливающим мясо и жир на вольных пахучих травах.
 
     Степной ветер насвистывал звенящие мелодии в ее ушах, весело играл с толстыми черными косами за спиной. В траве беззаботно прыгали зеленые кузнечики, сновали мыши-полевки, столбиками стояли любопытные хомячки. Высоко в лазоревом небе звонко распевали радостные песни жаворонки. Жизнь  ей казалась удивительной сказкой.

     С самого малолетства ей приходилось помогать родителям: ухаживать за овцами и козами, доить коров и управляться в юрте. На праздные разговоры времени не было. Иногда отец, погладив ее заскорузлой темно-коричневой от загара рукой по голове, вдруг произносил: « В сухом дереве соку нет, в пустом слове проку нет».

    А вечерами мать, укрывая детей одеялами из верблюжьей шерсти, вместо пожелания спокойной ночи тихо произносила: « Сложа руки, в юрте не сиди, при народе ссор не заводи. Хозяйка душу вложит – и мягкой будет выделанная кожа».

    Отдав детей в школу, родители все чаще наставляли их словами: « От работы бежишь – в нужду попадешь. От ученья бежишь - в беду попадешь».  Дети и сами понимали это хорошо и старались учиться прилежно  на радость учителям и родителям. Школу  Байлак закончила с отличием и устроилась на работу пионервожатой.

     В 16 лет она разом  превратилась из худенькой девчушки в миловидную,  луноликую, стройную девушку с темно-карими раскосыми глазами, очаровательной улыбкой и ямочками на загорелых пухлых щечках. Голубой национальный халат из  китайского шелка красиво облегал ее точеную, словно фарфоровую статуэтку, хрупкую фигурку.

     Местные ухажеры просто проходу ей не давали. В их числе был и упрямый, умный, красивый богатырь Хапылак Сарыглар. Правду араты молвят: « Была бы дочка, сыщется и зять!»

     Через некоторое  время  Байлак приняла его ухаживания, и они поженились.  Почти сразу после свадьбы  мужа отправили на учебу в Москву в Коммунистический Университет трудящихся Востока, так как Тувинская Народная Республика испытывала острую нехватку в высококвалифицированных местных кадрах.

     Ровно через 9 месяцев после свадьбы у Хапылак и Байлак на свет появился их первенец Коош-оол. Счастьем лучились глаза Байлак:  дорог охотнику соболь черный, матери сын, в мученьях рожденный. Гордостью наполнилась душа  Хапылак Сарыглара.

     Сыночку не было и года, когда фашистская Германия напала на  Россию. По всей Туве прокатились массовые митинги. Беду  России и россиян тувинцы восприняли, как свою собственную. Повсюду звучало:
       -   Ссора соседям век не нужна. Хуже всего на свете война.
       -   По ущельям в Туве ветер воет. Льется кровь в России на поле боя.
       -   Гроза пожары приносит. Война жизни уносит.
       -   Ветер силен, да скалы ему не поднять. Враг жесток и коварен,  но Россию ему под себя ни за что не подмять.

     Между Россией и Тувой была настоящая многолетняя  верная  дружба.  Не зря в народе говорится, что крепкая дружба людей - груды сокровищ сильней.

     За годы войны Тувинская Народная Республика безвозмездно передала на нужды
Красной Армии весь свой золотой запас.Жители Тувы собрали и отправили в Россию  5 эшелонов(389 вагонов) подарков, 50 тысяч боевых коней,700 тысяч голов скота.  Были также переданы в дар России денежные средства на строительство трех эскадрилий  боевых самолетов.

     Стали повсюду писаться заявления добровольцев идти на фронт. Эти заявления писались по велению сердца, а не по принуждению: « Надо России помочь, а то вдруг потом  враг  и на родную  Туву нападет».

     Вместе со старшими братьями осаждала Дзун-Хемчикский военкомат и 18-летняя Байлак. Заявление от нее не принимали, говоря: «Тебе ребенка надо растить, а не на фронте воевать».  И только тогда, когда пришедшие в  военкомат ее родители подтвердили, что они согласны воспитывать внука, Байлак была зачислена санинструктором в кавалерийский  эскадрон.После этого она прошла курсы медсестер в городе Чадане.

     Наконец, Советское Правительство разрешило маленькой Туве участвовать в войне с фашистской Германией. 20 мая 1943 года Тува провожала на фронт первую группу тувинских добровольцев - 11 танкистов и 3 летчиков.

     1 сентября 1943 года на фронт из Кызыла отправили еще 206 человек: кавалеристов, пулеметчиков и санинструкторов. 10 Тувинских девушек ушло на фронт в составе добровольцев, среди них была и Байлак.

      При проводинах были проведены ламаистский и шаманский обряды, окурили артышем и коней, и добровольцев. Затем добровольцы приняли клятву: лучше смерть принять, чем честь потерять.

     8 декабря 1943 года они прибыли в учебный пункт Снегиревки  Смоленской области. Командир 31-го гвардейского кавалерийского полка  Ефим Попов  распорядился всех девушек-тувинок отправить работать на кухню.

     Не стерпела  Байлак такой несправедливости. Взлетела птицей на коня, пустила его сразу в галоп, перемахнула через широкую канаву. Взмахнула клинком  и ветки с  деревьев полетели наземь.  Бросив поводья, сорвала с плеча карабин и метким выстрелом сшибла шишку с вершины сосны.

     Восхищенный командир  отменил свой приказ  и зачислил весь кавалерийский эскадрон тувинских добровольцев  в полном составе в 31-й  гвардейский Кубано-Черноморский кавалерийский полк 8-й  гвардейской дивизии имени Морозова 6-го  кавалерийского корпуса 13-й  Армии  1-го Украинского фронта.

     Добровольцы на всю жизнь запомнили  свой ночной, тысячекилометровый,  почти  двухмесячный марш от Снегиревки  по белорусским и украинским болотам.

     Зима. Дождь вперемежку со снегом. Бездорожье. Техника вязла в грязи. Чтобы враг не обнаружил их продвижение, они даже костры не разводили.

      От усталости и голода падали лошади. В первую очередь добровольцы кормили лошадей, ухаживали за ними. От себя последний кусок отрывали и скармливали лошадям. Они любили своих лошадей, как верных друзей, жалели и берегли их.

      29 января 1944 года  подошли к селу Деражно. 31 января добровольцы из Тувы приняли свой первый бой. Немцы отчаянно сопротивлялись. Рвались  без  конца снаряды. Свистели пули. Добровольцы бесстрашно  мчались напролом. Падали  раненые и убитые. Всюду свинцовый смерч, и смерть поджидала на каждом шагу.

      Невыносимо трудно приходилось санитаркам под огнем выносить раненых с поля боя. Девчонки маленькие, а мужчины очень тяжелые. Плачут девчонки от бессилия, но раненых не бросают, тащат  на себе изо всех сил под свинцовым градом. Десятки раненых вынесли они в тот день с поля боя.

     Байлак, вынося очередного  раненого, напоролась на немцев. Не растерявшись, оттолкнула раненого в яму от разорвавшегося снаряда, а сама стала стрелять в немцев из автомата. Потом этот благодарный боец разыскал ее и стал называть Вера. За ним и другие стали Байлак называть Верой. Получили русские имена и ее тувинские однополчанки.

    Еще более тяжелым оказался бой по освобождению города Ровно от захватчиков. Многие бойцы сложили там свои головы. Но трусов среди добровольцев не было.  Бесстрашие помогало им остаться в живых. Пули и осколки снарядов, словно заговоренные, отскакивали от них. Бывало, что у многих и шапки, и тулупы продырявлены, а тело совсем не задето.

     Вера-Байлак отличалась редким хладнокровием и бесстрашием. Однажды по заданию командира проползла по снегу в расположение  гитлеровцев. Высмотрела,  сколько танков и бронемашин было у них в поселке, и поползла назад. Неожиданно перед ней возникли два немца с автоматами.

     Ей повезло, что они приняли ее за подростка и замешкались на секунду.
Она сразила их очередью из автомата и благополучно вернулась с задания. Байлак помогла командованию найти самое слабое место в обороне противника и освободить поселок от немцев.

     Эскадрон тувинских добровольцев участвовал  в освобождении еще 80 украинских сел и городов.Пленные немцы на допросе признавались, что они «сильно боятся солдат из дикой дивизии, которая прибыла из Сибири и состоит из свирепых азиатов». Немцы называли их « Шварце Тод» - черная смерть.

     За полтора месяца сражений  на Украине погиб 61 доброволец  из 206 кавалеристов. По решению советского командования оставшихся в живых кавалеристов в марте 1944 года отправили домой в Тувинскую Народную Республику.
 
     В звании гвардии сержанта с Орденом Отечественной войны 2 степени и боевыми медалями Вера- Байлак вернулась на Родину. Получая новый паспорт, она взяла себе имя Вера, а Байлак оставила, как фамилию.

    11 октября 1944 года Тувинская Народная Республика была принята в состав Союза Советских Социалистических республик.

     После войны Вера Байлак вырастила 10 детей: 7 дочек и 3 сына, удостоившись Звания « Мать-Героиня». Муж  ее рано умер, и она одна воспитывала детей, продолжая работать чабаном на ферме в совхозе. К сожалению, в годы перестройки  совхозы развалились,и бывшие совхозники остались без работы.

     Вера, не боящаяся трудностей, не растерялась и стала преуспевающим фермером.  В 2002 году свое фермерское хозяйство она реорганизовала в сельскохозяйственный кооператив.

     В  возрасте 78 лет она умело руководила своим огромным хозяйством:  овцы, коровы, козы. Вместе с детьми, внуками и родственниками на поле в 70 гектаров  выращивала картофель, капусту, огурцы, помидоры и другие овощи.

     На ее чабанской стоянке около города Чадана всегда  было чисто, имелся запас сена. По воспоминаниям дочери Чечек , ее мама не любила магазинный хлеб. Еще в молодости от русской соседки она научилась печь очень вкусный хлеб и всю жизнь выпекала хлеб сама.

     В  свои 80 лет она, по-прежнему, уверенно держалась в седле и лихо скакала верхом, как в юности.

     В 2004 году Вера Байлак посетила город Ровно и село Деражно и высыпала горсть родной тувинской земли к памятнику с именами погибших тувинских добровольцев.

      В 2010 году она участвовала в Параде Победы на Красной Площади в Москве. В тот год Вера Чульдумовна Байлак обратилась к многонациональному народу России, как Мать-Героиня, как участница Великой Отечественной войны, с наказом :
     « Берегите мир, за который  мы боролись сообща. Сила и Могущество нашей  Великой России – залог мира и процветания.

     Пусть никогда больше под нашим мирным небом не будет дыма и чада войны.  Любите Родину и будьте готовы защищать ее».
37 Неоконченный расказ
Анатолий Куликов
Неоконченный рассказ

 Говорят, полезно смотреть на звёзды, огонь и воду. Нервы успокаивает. С нервами у Глеба всё было в порядке, но на звёзды он смотреть любил. В его воображении из звёзд и созвездий возникали корабли и самолёты, мерцали таинственные леса. Это называлось ассоциативным мышлением. Кроме этого таланта у Глеба был ещё один. Его голос. Голос у Глеба, действительно, был шикарный. Мягкий баритон с тёплыми неподдельными тонами завораживал, заставлял вслушиваться, сопереживать. Когда он отвечал урок в школе, весь класс замолкал, невольно поддаваясь чарующему тембру. Глеб учился хорошо и любил рассказывать. Одна девчонка как-то сказала: "Закроешь глаза, слушаешь тебя и представляется прекрасный принц. Откроешь, а это ты."
С внешностью Глебу не повезло. Нос картошкой, уши торчком, ресницы белесые. В общем, не сахар, и, даже, не сахарин.
Глеб с успехом закончил пединститут, поработал в школе и ушёл, не найдя понимания с бестолковыми и наглыми учениками. Женился на взбалмошной и весёлой девчонке и через полгода развёлся. Жил он в двухкомнатной квартире с больной матерью и, казалось, это положение его устраивало.
Однажды один из сокурсников, ушедший из педагогики в бизнес предложил использовать его голос с пользой. В одно время в стране возникла и быстро завоевала популярность услуга "секс по телефону". Жаждущие совместить своё ассоциативное воображение с голосом здесь могли удовлетворить свои сексуальные потребности за немалую плату. Вот, на этом поприще и предложили Глебу применить свой талант. "А, что? Тоже работа. И деньги платят не малые".
Пять лет Глеб своим чудесным голосом раздевал экзальтированных дам. Его мягкий баритон завораживал, лишал слушательниц любых мыслей, кроме неги и возбуждения, уносил в мир грёз и наслаждений. Его "сеансы" вскоре стали популярны. Заказы посыпались один за другим. Записи его монологов прокручивали в женских клубах. Вскоре он купил машину, приоделся и с иронией вспоминал свою нищенскую учительскую зарплату. Одно только томило и злило его - комплекс неполноценности в отношении своей внешности. Предложения и даже мольбы о встрече от своих слушательниц он отвергал категорически. Да и в контракте с работодателем этот запрет был прописан. "Понимаешь, старик, женившись ты потеряешь в своём голосе искренность, романтизм. Ты попробуй, прорекламируй на сытый желудок котлеты или пироги. Вот то-то! Да, и зачем тебе вторая хозяйка в доме? Успеешь ещё".
Однажды, зимой одна из клиенток прервала его и попросила дать ей его адрес в соцсетях. "Это вас ни к чему не обяжет, а побеседовать, я думаю, нам обоим будет интересно". И Глеб согласился. Они легко перешли на ты в интернете. Ольга, как представилась клиентка, была интересным собеседником. Они обменивались мнениями о фильмах, спектаклях, картинах, пересылали друг другу понравившиеся стихи и музыку. Смеялись над анекдотами и переживали за чью-нибудь судьбу. Только одной темы они не касались. Личной. Глеб, как-то вскользь упомянул, что живёт с матерью, Ольга сообщила, что её родные живут в Пензе. Глеб не просил выслать ему  её фотографии, боясь ответной просьбы. Да и Ольга не проявляла инициативы. Через пару месяцев она предложила ему встретиться у себя дома. Глеб два дня места себе не находил. Его тянула и страшила эта встреча. "Да, что я теряю? Ну и прогонит. Что изменится?" Но когда он дал согласие, и они обговорили время, Ольга огорошила его снова. Она на встрече будет в маске. "Всё понятно! Замужняя фифа ищет романтического приключения, или бизнес-леди. А может ,боится, что я её узнаю? Вечер обещает быть томным".
В назначенное время с цветами и коробкой конфет он позвонил в указанную дверь. Лицо хозяйки наглухо закрывала красная бархатная маска. В прорезях для глаз тускло поблёскивали тёмные зрачки. Маску обрамляли локоны лёгких каштановых волос.Она была одета в элегантное красное платье, подчёркивающее её безупречную фигуру. Длинные ухоженные руки слегка портил шрам тянущийся от локтя к запястью. В гостиной был накрыт стол. Горели две свечки. Тихо играла музыка. После минутной неловкости разговор за столом потёк легко и непринуждённо. Как в интернете. Потом Ольга включила любимую Глебом песню Фрэнка Синатры и пригласила его танцевать. От музыки, от волшебного аромата ольгиных духов у Глеба закружилась голова. Ольга прижалась к нему. И  началась сказка. Они летали меж звёзд, задыхаясь от восторга. Они выпали из времени, потому, что время им было не нужно, а нужны были руки, губы, волнующий шёпот. Потом они тихо лежали, прислушиваясь к звукам замирающих сердец. "Что это было?"- разлепил пересохшие губы Глеб. "Это был тираж".  "Какой тираж?"  "Выигрышный. Глебушка, сейчас мы успокоимся, оденемся, сядем за стол и выпьем. За встречу мы уже пили, тогда выпьем за прощание. Потом ты уйдёшь и больше никогда, слышишь, никогда сюда не придёшь". "Но, почему? Я тебя обидел? Ну, понятно. Не принц. Но почему так-то? Скажи. Я не уйду, пока ты не скажешь". Глеб вскочил и заходил по комнате. "Хорошо. Возможно, это ускорит твой уход". Ольга сняла маску. Глеб вздрогнул. Всё лицо девушки было исчёркано шрамами. Они сеткой покрывали всё пространство от лба до подбородка, превращая его в сморщенное яблоко, как у древней старухи. Глеб отвернулся к окну. "Как это?" "Это осколки лобового стекла. Была длинная дорога из ЗАГСа. Из всех сидящих в машине выжила я одна. Самое короткое замужество. Всего полчаса". " Но есть же пластическая хирургия". "Не мой вариант. Да ты не жалей меня. Не надо. Я живу полноценной нормальной жизнью. У меня есть муж. Когда я утром просыпаюсь, он уже на работе. А вечером я готовлю ужин и жду его. Он приходит усталый и молчаливый. Он много говорит на работе. А потом мы ложимся в постель. Я набираю номер телефона и...нам хорошо. Муж - это ты. Я придумала тебя сама. Биографию, характер, привычки. Но вскоре мне вдруг захотелось узнать, угадала ли я? Как в лотерею. Угадала. И призом, выигрышем в лотерее был этот вечер. Спасибо тебе и...уходи".
Глеб вышел на улицу. Воздух был чист и прозрачен. Поскрипывал снег под ногами редких прохожих. Из припаркованной у подъезда машины глухо играла музыка. А в небе ярко светились звёзды, превращаясь в красивый распускающийся цветок.
38 Важное поручение
Поздняков Евгений
-Что ж, сын полка,-воскликнул лейтенант,-есть у меня для тебя важное поручение…
-Говорите скорее, Иван Владиславович!
-Ты, Петька, потерпи! Спешка в нашем деле ни к чему. Лучше ответь: героем быть хочешь?
-Конечно, Иван Васильевич! Очень хочу!
-Присядь-ка, дело к тебе есть…
     Лейтенант закурил трубку. Дым табака был привычен Петьке. За время, проведенное среди закостенелых вояк, он успел полюбить этот чарующий аромат. Курящий солдат означал относительное спокойствие. Только в свободное от полевых баталий время они могли спокойно посидеть в лагере, делая одну затяжку за другой.
-Значит так, Петька. К югу от нас есть небольшой разведывательный отряд. Нам необходимо передать им важное послание. Вот оно. Держи.
     Петька взял в руки небольшой сверток, и уж было хотел развернуть его, но был остановлен Иваном Владиславовичем.
-А ну прекратить, разведчик! Что я говорил про спешку? Не разворачивай, пока не дойдешь до нужного места! А теперь,слушай внимательно и запоминай. Пройдешь по лесной тропе, затем как речка покажется, повернешь налево и иди прямо до небольшого холма. Там тебя наши люди встретят. Все понятно?
-Да, Иван Владиславович!
-Раз понятно, то давай! Беги!
     И Петька рванул. Ему невероятно хотелось быть героем, ведь ради этого он сбежал из родного города и прибился к небольшому отряду пехоты, где быстро сдружился с Иваном Владиславовичем, который заменил ему родителей. С кровной семьей у Петьки отношения не сложились. Мать умерла еще при родах, а отец являлся закоренелым меньшевиком, и считал, что социалистическая власть вредит обществу. Для малыша, росшего в постимперском обществе не было звания выше, чем "красноармеец", поэтому побег дался ему весьма легко.
     Петьке ужасно хотелось быстрее вернуться в лагерь. Среди солдат ходили слухи, что недалеко от них проходит немецкий отряд, прочесывающий леса. Атаки ждали со дня на день. Мальчик всегда мечтал о военной славе, и видел в фашистских захватчиках лишь объект достижения цели.
     Странно, он дошел до указанного места, но здесь ничего не было. Ни солдат, довольно курящих трубку во время затишья, ни палаток и блиндажей, возведенных с таким трудом. Может быть, в послании для разведчиков указана подсказка?
     «Убегай, Петька! Скорее!». Странное послание, для разведчиков. Правда ударила в самый центр мозга… Это вовсе не важное поручение. Возможно, прямо сейчас, в эту самую минуту Иван Владиславович отбивает нападение немцев…
Петьке спасли жизнь…
39 Эффект бабочки
Шин Александр
«Изменим один пазл, изменим всю картину…»

Ох! Не надо так подкрадываться! Вы же испугали меня! Сказать по правде, я ждал вас немного позже, но это не играет роли…
Вы ждете от меня рассказа? Что ж, вы получите его, но, так как вы пришли раньше, я сделаю исключение и не просто расскажу, но и покажу! Только ради вас! Горячее предложение, только сегодня и только… Ой, это из другой оперы…
Пожалуй, пора начинать. Фанта, дорогуша, не могла бы ты…? Да, вот так! Именно так! Прекрасно!
Перед нами мелькают слайды, картинки, осколки судеб и отрезки времен. Можете мельком взглянуть, но не стоит внимательно изучать, иначе будет не интересно!
Но перед тем, как мы погрузимся в мир грядущего, позвольте мне показать вам одно местечко. Считайте его интермедией. Но это действие важно! Иначе весь смысл угаснет. Сейчас мы на опушке некого леса. Он тонет в пышной зелени и приятном аромате цветов. Вон там, на камне, сидит юноша и читает книгу. Вокруг него и будет строиться наше сегодняшнее путешествие. Он будет, своего рода, демиургом поневоле. Я считаю, что все мы являемся «демиургами поневоле», позже вы поймете почему.
Мы рассмотрим три варианта возможного развития событий. Ах, вот же она! Смотрите! Бабочка… Как она порхает среди цветов! Сейчас вы будете шокированы, но и она является демиургом поневоле. Ха-ха-ха! Разве не смешно?! Люди так долго задавались вопросами о боге и его местонахождении, а все оказалось куда проще…
Сейчас произойдет важное событие. Смотрите зорче! Ах, прекрасно! Бабочка села на плечо к юноше, которого мы видели ранее. Запомните этот момент! Прошу вас. Нам пора…
Водоворот слайдов,
                  спираль картинок и
                                       сумбур вариаций.
Ах, вот оно! Оглядитесь! Мир будущего! Разве не захватывает? Все, о чем мы только могли мечтать, осуществилось здесь! Ведь все в конечном итоге сбывается. Ха-ха-ха!
Инновационные технологии, которые раньше могли существовать только в самых смелых мечтах писателей-фантастов, воплотились здесь в жизнь. Все вы слышали о них, все вы о них знаете. Я же хочу показать вам нечто более интересное, нечто более захватывающие… И ужасное.
Сейчас мы находимся в столице будущей России. Какой год? Извините, но мне запрещено называть его вам. Город зовется Яид-Акра. С виду не слишком привлекательное название для столицы, как вы считаете? Но стоит вам перевернуть слово, как оно показывает свое символичное звучание. И в этом звучании отражается суть всего будущего мира. Город беззаботных людей.
Думаю, вы уже успели заметить и удивиться до глубины души тому, что сейчас происходит вокруг вас. Роботы. Ро-бо-ты. Да! Они везде. Они наполнили улицы своим механических голосом, своим безжизненным взглядом и какими-то неестественными движениями. А ведь теперь они в какой-то степени заменяют людей. Металлические рабы! Или нельзя назвать их рабами? На мой взгляд, данное слово применимо лишь к людям, а эти создания еще не прошли тест Тьюринга. Но вот кого точно можно назвать рабами, так это тех, кто сейчас находится в бесконечно-высоких многоэтажках. Комнатные люди, рабы комфорта и роскоши. Вот оно – наше будущее?! Теперь у каждой семьи есть свой робот или даже роботы, которые делают за них все! Ну, или почти все. Теперь вам не нужно ничего делать, лишь отдыхать и наслаждаться беззаботной жизнью! Разве не прекрасно! Для кого-то это рай. Но не для меня… Если вам интересно мое мнение, то я выскажу его: людям дано их тело, чтобы пользоваться им, чтобы наслаждаться действиями, которые можно выполнить им. Ведь не зря говорил Вольтер: «Жить — значит работать. Труд есть жизнь человека»! И я согласен с ним! Разве мы можем почувствовать вкус жизни, если находимся в четырех стенах? Разве мы можем жить, если не трудимся? 
Наше время тут закончилось, и пора отправляется дальше.
И опять этот сумбур, который выстраивается в четкую систему.
И опять та же опушка, тот же парень и та же бабочка. Вы помните старую картину? А теперь, как говорится: «найдите десять отличий!». Ох! Не может быть! Бабочка… она… пролетела мимо? Не может быть! Ведь мы точно помним, как она села к нему на плечо! Что ж, правила игры поменялись…
Слайды,
       слайды и…
                 слайды.
Стойте! Что же это! Кругом разруха. Города поглотили леса, они утопают в изумрудном потоке. Но что же могло привести к такому исходу? Все очень просто: детишки заигрались. Вы же помните знаменитое высказывание Энштейна? - «Если третья мировая война будет вестись атомными бомбами, то четвёртая — камнями и палками.» Камней - куча, палок - еще больше, но кому теперь вести войну? А ведь люди пытались найти ответ и на этот вопрос: как прекратить войны? Многие уже давно догадались и даже успели высказать свои предположения. Позвольте и мне высказать свое, прошу вас. Войны кончатся, если… некому будет воевать! Ха-ха-ха-ха! Все гениальное просто. Вот и получили мы рай на земле. Жизнь без войны. Разве не прекрасно? Как жаль, что теперь некому будет насладиться ею. Поистине, война - ужаснейшее творение человеческих рук!
Вы вдоволь насладились видом? Прекрасно! Тогда нам пора…
Картинки,
         картинки, ой, это вам видеть нельзя! Закройте глаза! Отлично.
И вот она: кульминация. Опушка, юноша, бабочка. Все повторяется вновь, как и все вокруг. Постойте! Что он делает?! Он схватил бабочку! Вот мерзавец! Отпусти ее! Вечно вы губите прекрасное, сударь!
Последние кадры,
                  конечные титры...
ВОЗРАДУЙТЕСЬ! Мы переместились в самый важный для всего человечества момент! Сегодня люди откроют так называемую «Формулу Бога»! Такое событие! Столько эмоций, того и гляди сейчас расплачусь! Что же нам даст эта пресловутая формула? Все просто! Мы сможем ответить на все наши вопросы! Не будет для человека тайны, которая бы не обнажила перед ним свое загадочное звучание! Не будет для человека секрета, которого бы он не знал! Пошел обратный отсчет!
10…9…
Но что будет, когда мы ответим на все вопросы?
8...7…
Заметили, что это тоже вопрос? Ха-ха-ха-ха-ха!
6…5…
Весь мир затаил дыхание...
4…3…
Что будет?
2…
Позвольте мне высказать свое мнение, прошу вас…
1...
Просто люди сами начнут… создавать вопросы.
0…
И слово «поневоле» исчезнет.
40 Осколки войны
Николай Елисеев
             Известие о смерти деда пришло неожиданно. Олег  не любил бывать на похоронах, но понимал, что не приехать – невозможно, ведь он был единственным внуком, да и деда уважал. Добираться до Озёрок – родной деревни деда, было долго. Поэтому Олег спешно оформил на работе имевшиеся у него отгулы и поехал на вокзал.

     Дальнейшие события после приезда: небольшая траурная процессия, отпевание в старой деревянной церкви, похороны и поминки с немногочисленной родней и парой десятков местных жителей, Олег запомнил как-то смутно. Ощущение нереальности происходившего  в этот тягостный день оставалось с ним до самой ночи.
     Только проснувшись на следующий день, он почувствовал себя поуверенней и вместе с сестрой до полудня помогал матери наводить в доме порядок. Потом они сели и стали разбирать дедушкины вещи. Олега больше всего заинтересовала красивая деревянная шкатулка, в которой дед иногда что-то сосредоточенно рассматривал. Но что было в ней, он никому не говорил и не показывал.

     Тем временем мать достала откуда-то красиво расшитый, чуть потертый  кисет, положила на шкатулку и придвинула все это к Олегу:
- Это, сынок, дед наказывал передать тебе, говорил, что ты поймешь. Сейчас уже времени нет – тебе скоро уезжать. Приедешь к себе – посмотришь все, не торопясь.

     Вернувшись домой, Олег поиграл с сыном, потом усадил его рисовать, а сам занялся кисетом и шкатулкой, которая была заперта на маленький внутренний замок. В кисете оказался  только небольшой ключик, которым Олег и открыл шкатулку.  Сверху там лежали наградные документы и разные фотографии, а внизу - две деревянные, резные коробочки. В первой находились три боевых медали и орден. Юбилейных медалей не было ни одной: их дед не признавал.

     Открыв вторую коробочку, Олег удивленно застыл: там, на красном бархате, в полукруглых углублениях лежали пять темных, металлических кусочков разной формы. БОльший из них походил на четвертинку скорлупы грецкого ореха, самый маленький – на вишневую косточку.  Два углубления были пустые. Олег долго смотрел  на  коробочку,  пока  не  догадался,  что там лежит: это были осколки мины, которой дед был тяжело ранен. Олег вспомнил, что когда он еще только начал ходить в школу, дед рассказывал про это ранение и про то, что раненый, почти час продолжал вести бой, пока не потерял сознание. За тот бой он и получил орден. Что означают пустые места в коробочке, Олег тоже понял. Мать как-то обмолвилась, что когда деда оперировали в госпитале после ранения,  два осколка остались не тронутыми: они находились так близко к сердцу, что врачи не решились их удалять. С ними дед так и  жил  все годы после войны.

     Олег взял один из железных кусочков, зажал в ладони и какое-то время стоял, задумавшись. Потом, чувствуя, что к горлу подкатывает ком, тяжело вздохнул и положил осколок на место.
     Подошедший к столу сынишка забрался рядом на стул, сосредоточенно посмотрел на коробочку, потрогал рваный край одного осколка и спросил: 
- Пап, что это за железки?
Олег,  помолчав, ответил:
- Это - осколки войны,
Потом, еще немного постояв, бережно убрал коробочки в шкатулку.

41 Гроза провинции
Миша Кошкина
Полицейские ведомости Забобуйска.

13.09.1898 года в драматическом театре города Забобуйска случилось чрезвычайное по своему трагизму и нелепости происшествие. Находясь во время спектакля на сцене в образе умершего Ромео, и в состоянии алкогольного опьянения ,главный трагик театра Мухин-Пифагоров незаметно подполз к оркестровой яме, чтобы напомнить скрипачу Елисееву об именинах своей дочери Настасьи. Однако потерял равновесие и упал на контрабасиста Копейку, который в ожидании своего вступления перекусывал  пирогом с визигой. Как следует далее из показаний поспешившего на помощь скрипача Елисеева, на месте трагедии он обнаружил контрабас ,расколотый надвое о череп его владельца. Из чего, по мнению скрипача следует вывод , что инструмент стоимостью пятьдесят  рублей серебром разбил Копейка, а не шурин Елисеева, коим , в ходе следствия выявлен Мухин-Пифагоров.
Дирекция театра выразила озабоченность понесенными убытками. Следствие продолжается.

15.09.1898 года поступило заявление от княгини Ясноумовой о похищении ее мужа князя Ясноумова цыганами. Следствием установлено, что в ходе посещения воскресной ярмарки чета Ясноумовых, а в частности сам  князь Михаил Леопольдыч, заинтересовались медведем, ловко играющим на балалайке и пьющим на брудершафт с любым желающим, коий заплатит рупь его хозяину цыгану Василю. В процессе распития трех бутылок столового, между медведем и князем завязалась драка, вследствии чего княгиней был призван городовой. Однако по прибытии на место происшествия ни князя Ясноумова ни цыгана обнаружено не было, а только бездыханное тело медведя, коим при ближайшем рассмотрении оказался переодетый  музыкант местного драматического театра Копейка. Ведется следствие.

17.09.1898 года в немецкой слободе случился страшный пожар. Начался он ,по словам очевидцев , в лавке купца Селиванова, известного на весь Забобуйск своими пирогами с визигой. От печи огонь быстро перекинулся на холщовые занавеси, "пожирая их зловещим адским пламенем"(записано  со слов очевидца Елисеева) Один из находившихся на тот момент в лавке покупателей  "героически" ( по показаниям того же Елисеева) сорвал занавеси голыми руками и выбежал с ними на улицу, где выбросил полыхающую ткань прямиком в проезжающую мимо лавки телегу с сеном крестьянина Харитошкина. Позднее  вызванный Харитошкиным городовой признал в поджигателе контрабасиста Копейку, которого он ранее допрашивал по делу о похищении князя Ясноумова и нанесении значительного материального ущерба драматическому театру Забобуйска.

В целях прекращения бесчинств и до выяснения всех обстоятельств контрабасист Копейка помещен в полицейскую часть. Ведется следствие.
42 Плагиат
Евгений Михайлов
    Литератор-универсал Анисим Чегонадов уныло размышлял над концовкой
очередного рассказа, не получавшейся уже третий день. Потом он решил
плюнуть на это дело и пойти в ближайший пивбар отдохнуть.
    Резкий звонок в дверь заставил его вздрогнуть.Никаких визитёров
он не ожидал. Жена вместе с сыном уехала навестить заболевшую бабушку.
Незнакомец за дверью оказался представителем Комитета по защите авторских
прав. Он даже удостоверением помахал перед телескопическим глазком.
Пришлось впустить.
    Комитетчик, пыхтя, долго развязывал шнурки ботинок. Живот мешал ему
нагнуться. Втайне он надеялся, что Анисим отменит эту трудоёмкую процедуру,
но тот молчал. Кое-как всунув ноги в маломерные тапочки, пришелец
проследовал в гостиную. Поёрзав на предложенном стуле, комитетчик, выдержав
паузу, произнёс:
- Заявление на Вас поступило, Анисим Эдуардович...
- Не понял! - нахмурился Анисим.
- Чего ж тут не понять? Ваш сосед Максималов обвиняет Вас в нарушении его
авторских прав, - с этими словами гость вытащил из своей папки сложенный
пополам листок, - вот, полюбуйтесь!
- Чушь полнейшая! - отрезал Чегонадов, - Он же не литератор! О каких
правах может идти речь?
- Совершенно верно! Литература здесь не причём. Максималов обвиняет Вас
в изготовлении пиратской копии с его оригинального творения, - комитетчик
придвинул Анисиму фотографию.
- Ничего не понимаю! Это же его сынишка, - пробормотал Чегонадов.
- Вот именно! Вы похитили у автора основную идею его произведения.
Посмотрите на своего сына и на эту фотографию - две руки, две ноги, одна
голова, совершенно однотипные органы зрения, слуха, ну и так далее.
Даже пол одинаковый. Вот автор и требует привлечь Вас к ответу.
      Анисим выразительно покрутил пальцем у виска.
- Зря Вы так! - чиновник насупился, - Эта ситуация для Вас может ничем
хорошим не кончиться. Вплоть до уголовной ответственности.
- Что Вы предлагаете? - ледяным тоном процедил литератор.
- Вот это другой разговор!  Чтобы всё узаконить, Вам нужно приобрести
у нас в Комитете лицензию на использование идей Максималова, а он от нас
получит авторское вознаграждение.
- Да Вы просто мошенник! - хозяин бросился на пришельца, но тут же
получил удар папкой по голове.
- Кирпичи в ней, что ли? - успел подумать Анисим и уткнулся головой
в свою рукопись.
      Когда он очнулся, в комнате никого не было.
- Приснится же такое! - покрутил головой Чегонадов и вновь услышал
звонок. Теперь звонил телефон.
- Ну, наконец-то! Ты где пропадал Анисим? - возбуждённо тараторил
секретарь областного отделения Союза писателей, - Вынужден тебя огорчить.
На тебя заявление поступило от некоего В. Шекспира. Он тебя обвиняет
в плагиате, утверждает, что идею своей новой трагедии "Роман и Юлия"
ты полностью содрал у него. Мы обязаны отреагировать. Завтра будем
разбираться. Ты подъезжай часикам к десяти, - в трубке раздались
короткие гудки.
- Ничего себе,- Чегонадов почесал пятернёй голову и тут же пальцы
его наткнулись на свежую саднящую шишку.
-Ничего себе, - растерянно повторил он.
43 Век живи- век учись. Часть 3
Светлана Носкова
Хожу, учусь. Проходили Топосы. Это что-то такое главное, о чём говоришь, пишешь. Бывают Топосы- определения. Например:бодрость - это сила Духа, бодрость - наличие чувства юмора у человека и т.д.
Есть Топосы- Целое, часть. Это когда о чем-то (целое) рассказываешь с помощью частей, раскрывающих смысл.
Короче, получили задание: написать по теме: "Моя улица" (целое), ниже моя работа и части к этому целому).

           " 22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам об'явили, что началася война" - эти строки мы напевали бабушке в день ее

рождения. 22 июня был для нее и радостный, и скорбный день.

Работала по две смены: " Все для фронта! все  для победы! . Одна поднимала сыновей (папу и дядю),  но из любимой Москвы, тогда, в

трудные годы, не уехала. На братьев получила похоронки.
         
            Так сложилась судьба моя и моей семьи, что живу и хожу по улицам, напоминающим о родных и близких , знакомых и не знакомых, о

людях, которые выстояли и победили!

            "Где встречаемся? - на Молодогвардейской" - бежала на свидание. Встречались, влюблялись...Как могли бы те мальчики и девочки,
но...

Дочка занималась рисованием на улице Зои и Александра Космодемьянских. Однажды, дожидаясь ее,  задумалась о восемнадцатилетней

девушке - первой женщине Герое Советского Союза, которая для русских стала , как Жанна Д'Арк для французов.

Любимое место прогулок было и есть уютное, зелёное местечко - сквер улицы Народного Ополчения, названной в память

добровольцев,  оборонявших Москву в 1941 году. 

Улицы Маршалов Жукова, Бирюзова, генерала Карбышева - все это Мои улицы, Моя жизнь. Все это - Наша история.
44 Грамота
Ваня Кирпичиков
          В жизни Димки после окончания школы не было никаких ярких событий. Все происходило уныло и серо. Получив среднее образование, Димон  с помощью чудесных сил устроился на работу на какой-то местный заводик, где бесконечно отвинчивал и закручивал какие-то болты. Ему так надоела эта монотонная процедура и так глубоко в сознании-подсознании засели эти железки, что, идя домой после трудового дня, он крутил глазами по углам улицы в надежде найти болты и гайки. Во сне он бесцельно вертел плоскогубцами и гаечными ключами эти металлические штучки. При этом ворочался на своей кровати, а она издавала некоторый шум, так как была скреплена болтами и гайками, которые Димка принес с завода.
          Светлого в жизни не было. Не могло. Ничего. Все возможные радости сожрали вездесущие болты и гайки. Они суть и смысл жизни. Но были воспоминания. Школьные. И среди них было событие, когда Димке в актовом зале школы вручали грамоту за какие-то успехи. Это было единственное поощрение в его парадоксальной жизни-нескладухе. Никто и никогда его больше не благодарил. Димон сохранил этот экспонат и вершину своего пути. Этот листок гордо висел над диваном и светил ярким прожектором, озаряя мрачную говно-комнату. Все предметы жилья с завистью лицезрели грамоту. Они стонали, рыдали от невнимания к ним со стороны хозяина и гневно чертыхались, матерились, когда Димон с любовью поглаживал похвальный лист-любовницу, пуская ностальгические слезы умиления. “Прелесть моя”- говорил обладатель грамоты, любуясь своей наградой. Она, как маяк, освещала жуткое хранилище тела, являясь островком надежды в мире мертвых. Димончик, созерцая ее, получал истинное художественное наслаждение.
          Когда приходили гости, обладатель клада-грамоты торжественно вел их к этому очагу мироздания и всячески расхваливал себя, а также сам пылающий энергией документ. Пришедшие сначала с интересом слушали одоподобные речи-фейерверки Димки, однако, измучавшись от длительности ласкающих ухо песен о незримом мегаподвиге, старались перевести шизомонолог хозяина в другое русло. Большинству не удавалось и они уходили, бежали в панике. Димон оставался наедине со своей любовью. Ему не понятно было, почему товарищи не проникались душевными речами, почему, потупив глазки, смотрели куда угодно, но только не на надоевшую им грамоту.
          В свободное время он вспоминал актовый зал школы, тех людей, которые были при награждении, при вручении. Димон хорошо помнил эти моменты времени. Его воспоминания были очень живы и ярки. Как будто недавно это было, хотя прошло 20 лет после окончания школы. Он помнил людей, окружающих его в те сладкие мгновения жизни-времени. Улыбки. Мимику. Предметы.
          Димка частенько в голове проигрывал эти счастливые эпизоды. Когда это происходило, на глаза наворачивались кислотные слезы, а затем начиналась экзистенциональная, трансцендентальная истерика. Димка бегал по комнате и орал : ” Я никчемное существо и бесполезная тварь! Где же мое счастье, где?” Однако вскоре, устав от стрессовой ситуации, лез под кровать-склеп и выл там от безысходности. Медленно и печально, мрачно и замогильно. ”Как вернуть прошлое? Как возвратить былые победы? Как стать яркой звездой в увядающем мире? ” – такие вопросы задавал себе Димка, рыдая под кроватью-конурой. Его жизнь крутилась вокруг грамоты, того значимого дня, когда он с гордостью ее получил. И даже вездесущие болты с гайками не смогли заставить забыть великое мгновение его жизненного пути. Но время ушло, улетело в черную дыру забвения. Никогда не вернуть того, что было. Не повернуть время вспять. Но как же ему хотелось еще чуда. Того. Давнего. Сладких незабываемых моментов-вспышек.
          Отчаявшись, Димон принял решение.  Чтобы освежить свою жизнь и почувствовать себя значимым, он решил повторить ситуацию 20-летней давности. Как-нибудь. Для этого надо было пригласить в актовый зал, где вершилось чудодейство награждения грамотой, тех людей, которые присутствовали при торжестве. Тогда. 20 лет назад. Хоть кого-нибудь. Эту серьезную и почти невыполнимую затею Димон обдумывал долго и упорно. Он стремился смоделировать давние сюжеты своей молодости. Надеялся, что окружающая обстановка и приглашенные люди помогут освежить славные времена. И если это повторится, то он опять, как и 20 лет назад, почувствует гордость и поймает на себе восхищенные взгляды.
          Задача была трудна - надо было уговорить директора школы о том, чтобы он выделил актовый зал Димону; необходимо найти одноклассников и как-то убедить их собраться в актовом зале в назначенное время; надо было разыскать того директора школы, который награждал Димку. И таких “надо” было много.  Как увязать все воедино, как всех собрать в одном месте, как оторвать людей от их жизни и заманить в актовый зал для какого-то странного мероприятия – эти вопросы терзали Димона.
          По странной случайности директор школы согласился предоставить бывшему ученику актовый зал. Без денег. Димка объяснил ему, что собирается устроить вечер выпускников и глава школы не возражал просителю. Сложнее было с одноклассниками и другими учителями школы, которые были 20 лет назад в актовом зале – первые разъехались в разные стороны после школы, а вторые либо уволились, либо умерли. Привлечь нежелающих можно было только за деньги. И не всех. Посему все сбережения Димка потратил на привлечение этих людей. Денег не хватило и тогда в ход пошли уже известные болты и гайки – их он воровал с завода и продавал на рынке за бесценок. Вырученные средства направлялись на уговоры и другие организационные мероприятия. В результате Димону фантастическим образом удалось скомпоновать коллектив 20-летней давности. Конечно, кто-то отсутствовал и таких было много, кто-то не мог прийти никак - умер, но какое-то количество все же имелось.
          Не было знаковой фигуры того дня – директора школы Анны Тимофеевны, которая благодарила Димона 20 лет назад и торжественно вручала грамоту. Она умерла. Давно. Также ушли в мир иной и некоторые одноклассники, учителя. Без них было с трудом смоделировать тот великий день, особенно без Анны Тимофеевны. Она – основное действующее лицо, главный герой того дня наравне с Димкой. Без ее присутствия на празднике жизни награждение не повторилось бы вновь. И эта проблема не решалась. Уговоры выступить кого-то  в роли Анны Тимофеевны не удались. Никто не соглашался участвовать в бредовой ситуации. Не было никакого варианта. Но стремление Димки было огромно, он всем сердцем желал еще раз познать радость бытия, ощутить хоть какое-то предназначение в суровом потоке времени. “Уж как-нибудь” – подумал он и сделал серьезный шаг – решил провести ретрошоу без мегазвезды Анны Тимофеевны. “Будь как будет! Авось все будет хорошо” – решил режиссер Димон.
          В назначенный день гости, нехотя, пришли в актовый зал. Стали рассаживаться по местам. Были одноклассники, были некоторые учителя, но многие отсутствовали. Когда публика уселась, Димон по памяти начал менять местами их расположение – все должно было быть так, как в тот незабываемый день, 20 лет назад. Когда персонажи драмы-маскарада заняли, по мнению Димки, нужное положение в пространстве зала, за окном странным образом изменилась погода. Димон поймал себя на мысли, что именно так было тогда, 20 лет назад. Не придав вниманию этот факт, он начал менять положение маленькой трибуны, пианино и других предметов зала – делать и расставлять их так, как ранее они стояли. Убранство зала стало напоминать те очертания, которые были в памяти Димы. При этом на окне странным образом появилась ваза с цветами.  ”Точно. Ведь она тогда там же стояла. Как она сейчас здесь очутилась?” – подумал он. Однако в суете проигнорировал данное событие и продолжал моделировать тот жизнеутверждающий день. Поместив мебель зала в нужные позиции, Дима мельком усмотрел, что на его руке чудесным образом появились часы. И они были такие же, как тогда, 20 лет назад – старые механические. “Как это могло случиться?” – не понимал он и продолжал обустраивать зал, делая атмосферу максимально приближенную к известному дню. На определенном этапе Димка краем глаза увидел пиджак Сереги, его одноклассника – изделие приобрело формы 20 –летней давности. Даже Серега стал щупать костюм, не понимая, как такое могло произойти. “Что-то происходит непонятное” – подумал Димка и вышел на центр зала.
          Всех участников действа Димон попросил занять нужные места и вскоре сам сел на свое место. В ту пространственную ячейку, где он находился 20 лет назад при награждении. Все было готово, по его мнению, все находились там, где указывала память-кудесница.
          Когда закончилось движение присутствующих, в зале начались происходить странные события. Непонятным образом за пианино появился музыкант, который начал играть торжественную музыку, как в былые времена. Одежда приглашенных стала меняться на одежду 20-летней давности. Затем лица стали омолаживаться, и, в конце концов, в актовом зале сидели уже школьники вместо дядь и теть. Учителя помолодели. В итоге весь актовый зал преобразился. Все совпало с тем великим днем. Все стало, как тогда. И вскоре в зал внезапно вошла Анна Тимофеевна, директор школы, которая умерла от запора. Она была такая же цветущая, как 20 лет назад. Димка также увидел в зале своего одноклассника Женьку, которого насмерть сбила машина-катафалк 10 лет назад. Также обратил внимание, что присутствует учитель труда Максим Анатольевич, который спился 5 лет назад и которого нашли в сточной канаве полупьяные студенты-биологи. Все возвратившиеся из мира иного были жизнерадостны или таковые казались.
          Анна Тимофеевна подошла к трибуне и пригласила к себе Димку, чтобы вручить ему любовь всей его жизни – грамоту. Димон, обезумев от происходящего, испуганно встал и медленно пошел к директору школы. Переборов страх, он ощущал на себе восторженные  и завистливые взгляды одноклассников. “Вот она, слава! Наконец-то. Сбылись мои мечты! Я снова в лучах солнца!” – торжествовал Димка. Подойдя к Анне Тимофеевне, он с достоинством принял награду. Директор произнесла слова благодарности, зал зааплодировал.  Анна Тимофеевна протянула руку Димону и…он почувствовал холод трупа. Сделав над собой усилие, Димка не одернул руку от испуга, а сжав волю в кулак, натянуто улыбнулся и выдавил из себя дежурное слово ”спасибо”. Вернувшись на свое место-одр, обратил внимание, что Женька и Максим Анатольевич, сидя в креслах актового зала, были неподвижны. Их стеклянные глаза смотрели в мир, известный только им. Димка также увидел свое изображение в зеркале зала – это был мальчишка-школьник, а не взрослый дядя. Ситуация приобрела потусторонний характер – помещение было полно псевдодетьми, зомботрупами…
          Пространство и время смеялись над Димкой. Они хозяйничали в актовом зале, а не тщеславное, наполненное болтами и гайками, неумело сотканное тело Димона с амбициями повернуть время вспять, изменить миропорядок.
45 Туман
Пранор 2
            Жаркому полдню летом на побережье Балтики обычно предшествуют туманы. Красотень! В лучах восходящего солнца любой объект, возвышающийся над молочно-белым морем тумана, есть остров, Арктика, Антарктика, полярная станция или другая какая мечта, куда невольно устремляешься взглядом и душой и откуда тебя в детстве экстренно добывали ополоумевшие родители. С триумфом, как водится, и чествованием под фанфары в полный рост. А как же!
            До того густые туманы иногда бывают, что не то, что прыгать с утра, но и  в лоб очень легко можно получить от любого объекта неодушевленного мира, укрытого белесой пеленой от взора «вершины мирозданья». И трава оттого не выгорает, не ложится, вырастает к осени выше человечьего роста. Но горит хорошо.
            Выехать на парашютные прыжки обязательно значит: готовиться, переживать и волноваться, - но совсем даже не обязательно прыгнуть. «Ты, метеослужба, мне счастье нагадай». - И нагадала метеослужба отбой прыжков по погоде-туману гвардейскому взводу ВДВ. Кинулась радостно тридцать одна живая душа в тентованный кузов автомобиля ГАЗ-66 (до обеда дурака валять же!), загрузились и поехали по рулёжной дорожке в расположение.
            Поехали они, как оказалось, на встречу с топливозаправщиком, водитель которого тоже был донельзя обрадован послаблением в обиходе государевой службы из-за природного катаклизма. Почему и помчались десять тонн керосина, нарушая всё и вся, напрямик по взлётно-посадочной полосе в сторону автобазы.
            Там, где пересекаются бетонки взлётной полосы и рулёжной дорожки, пересеклись в тумане и транспортные средства. Мало того, что загорелись оба от столкновения, так топливозаправщик вытолкнул ГАЗ-66 на траву, что в рост, и плесканул на него и окрест море керосину. Учебные ядерные взрывы имитируют поджиганием емкостей с керосином. Он ещё и парами ядовит.
            Друг у меня тогда погиб, командир десантного взвода - парами керосина отравился, когда бойцов своего взвода, до последнего горящего, вытаскивал да тушил.
             А как же, милые? Даже две малые звезды на погонах дают святое право командовать: «ДЕЛАЙ, КАК Я»!
 
46 Ветер с моря дул
Людмила Май
Колька Пузыкин, двадцати семи лет от роду, вот уже несколько месяцев работал в одном строительном управлении, куда устроился по протекции своего земляка. Сам-то Димка мотался туда-сюда по шарагам за большими деньгами, пристроив своего деревенского товарища не только на работу, но и к хорошей одинокой женщине. Так что Николай теперь вроде как семейный человек: борщ, котлетки, телевизор. В деревне-то совсем никакой работы нет, все поразъехались.

Николай укладывал тротуарную плитку рядом с автовокзалом. Плиточник из него неплохой – после армии с тем же Димкой по шабашкам ездил – хороший опыт. Работал он не суетясь, с удовольствием – погода отличная, солнышко слегка припекает, хоть и сентябрь уже. Красота!

За забором пассажиры туда-сюда… Женский голос из репродуктора что-то неразборчиво и громко вещает, шум, колготня... Вокзал, одним словом.

Вдруг, перекрывая привычный гомон, на стройплощадку проник звонкий чистый голос, какой-то совсем инородный среди этой суеты. Николай не сразу понял, что это за песня: мотив знакомый, но пелась она как-то смешно: с легкими индийскими завываниями и слова… совсем непонятно, что за слова. Он поднял голову, прислушиваясь.

– Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду, – доносилось из-за забора, пронзительно разрезая воздух, – нагана бэ-эду, нагана бэду!

И было это так необычно, так неожиданно, что шустрый напарник Николая не удержался и сбегал посмотреть.

– Пацаненок, уморный такой: то ли таджичонок, то ли киргизенок, – сообщил он, вернувшись.

Колька, улыбаясь, прислушивался к странным гортанным звукам, продолжая вколачивать плитку в серый влажный песок. Голос не умолкал, допев до конца, начинал снова: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду…

В обеденный перерыв Николай пошел поглядеть на мальчишку. Тот задорно приплясывал, продолжая выводить рулады. Лет восьми-десяти, со сверкающими черными угольками глаз, он привлекал всеобщее внимание пассажиров. Они похохатывали над смешным мальчуганом, вслушиваясь в слова его песни, и охотно кидали в обувную коробку деньги. Он белозубо улыбался и еще старательнее поводил руками и вилял тощей попкой.

Николай постоял возле него, послушал, потом спросил: – А ты другие песни знаешь?

Мальчишка с утроенной силой радостно закричал, повернувшись к нему: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду!

Поняв, что пацан ни черта не понимает по-русски, он бросил в коробку мелочь и вернулся на рабочее место. Целый день из-за забора доносились громкие напевы одной и той же песни. Николай испортил несколько плиток, неудачно стукнув молотком – голосистый соловей начинал раздражать его. Только к вечеру тот угомонился.

На следующий день, часов с десяти, с перрона опять полилось: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду!

Николай ни за что наорал на подсобника. Работа не шла: то камешек в песке попадался, то резиновый набалдашник слетал с ручки молотка. Песнопение не прекращалось, лишь изредка голос ненадолго замолкал. В эти минуты на Николая наваливалась благодатная тишина, и он с остервенением работал, торопясь и тревожно прислушиваясь.

Приехал Трофимыч, мастер участка, поглядел на разбросанную плитку: – Ускориться бы надо. Вон, и музычка тут у вас прикольная: «Ветер с моря дул».

– Не могу, Трофимыч! – взмолился Николай, – от этого пацана никакой работы: целыми днями здесь концерты дает, всю печенку проел.

– Сейчас! – мастер решительно отправился на перрон, подошел к певцу и жестами велел ему уйти. Тот послушно убежал, но не успел Трофимыч отойти, как вместе с мальчишкой появились, недобро поглядывая по сторонам, два амбала, оба в спортивке.

– Слушай, Пузыкин, там, похоже, все серьезно. Ты потерпи, а? Завтра тебе беруши привезу.

Таджичонок с еще большим энтузиазмом продолжил веселить народ.

Николай пытался думать о чем-нибудь посторонним. Ну, например, как радостно блеснут Галкины глаза, когда он протянет ей хрустящие купюры. И еще, что надо будет Вике что-то в подарок купить. С прошлой получки купил ей магнитофон – пусть девчонка радуется, а то как-то не контачит она с ним, видно, стесняется еще. Галина-то старше его почти на семь лет, а с дочерью ее, получается, разница… Колька никак не мог посчитать… Мальчишка на перроне не давал сосредоточиться.

Он с завистью косился на подсобника: у того из нагрудного кармана тянулись к ушам тоненькие проводки. Наконец, не выдержал: – Дай послушать!
Тот охотно воткнул ему в уши маленькие пипочки. На Николая обрушился шквал визжащих резких звуков, оглушительно ударило по барабанным перепонкам.

– Чё за фигня? – Николай стащил наушники.

– Раммштайн! – подсобник ловко распутал проводки.

– Ну уж нет – такого добра тоже не надо.

Николай помрачнел. Не шла работа, и все тут! Как только мальчишка затягивал свою бесконечную песню, молоток вываливался из рук. Николай тоскливым взглядом провожал отъезжающие автобусы: – Хорошо пассажирам: послушали, посмеялись и поехали себе... – И яростно колотил молотком, откалывая углы и разбивая плитку на куски.

Привезенные Трофимычем беруши не спасали: ненавистная песня уже настойчиво вбилась в голову Николая, как плитка в песок. Она словно поселилась там, навсегда влезла в его мозги и лишила способности думать о чем-либо.

Изо дня в день повторялось одно и то же: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду! – начиналось с утра, и Николай, бросив молоток и содрогаясь всем телом, убегал в вагончик.

– Убью гаденыша, – скрежетал он зубами, зарываясь в ватник.

– Ветер с моря дул, ветер с моря дул, - проникновенно запела певица из Викиного магнитофона. Николай, пристроившись было на диване после ужина, подскочил, как ошпаренный: – Выключи, немедленно!
– Еще чего! – Вика невозмутимо продолжала красить ногти ярким лаком.

Не помня себя, Николай схватил магнитофон и хрястнул его об пол. Опутанные магнитофонной лентой китайские детали отлетели к ногам отчаянно завизжавшей девчонки. Испуганная Галина прибежала из кухни…

– Ну вот что, Коля, – твердо сказала она чуть позже, подавая ему сумку с наспех собранными вещами, – нам психованные не нужны, извини, насмотрелись уже на Викиного папашу.

Николай хотел было заикнуться о деньгах, но, наткнувшись на колючий взгляд, не посмел, молча забрал сумку. Поехал к Димке – он жил у него одно время в его съемной однушке, пока тот не свел его с Галиной.

Дверь открыла толстая деваха с голыми коленками: – Нету Димки, «на вахту» уехал, в конце месяца, может, приедет.

– А-а… Вы?..

– А я жена его! – деваха захлопнула дверь.

 – Жена, как же! – усмехнулся Колька. – Жена его в деревне с ребятишками, а ты… кор-рова...

Добравшись до своего вагончика, он достал из тайничка ключ, открыл тяжелую дверь и обреченно рухнул на жесткий топчан. В голове издевательски закрутилось: – Ветер с моря дул, ветер с моря дул...

Работа совсем остановилась. Подсобник уже натаскал и разровнял песок для основания, заполнил все швы уложенной плитки и болтался без дела. Мальчишка продолжал свой ежедневный вокализ. Николай тупо сидел в вагончике, уставившись в одну точку.

Приехало начальство, гурьбой походило по площадке, попинало плитку. Трофимыч суетливо бегал, приставляя уровень к готовой части тротуара.

– Ты что, ночуешь здесь? – в вагончик зашел начальник управления в дорогой куртке. – Воняет тут, как…

– Ну все, Пузыкин, собирай манатки, уволили тебя, – сказал Трофимыч, глядя в сторону. – Браку наделал, сроки все сорвал. Заявление в конторе напишешь.

Николай равнодушно поехал в стройуправление, забрал трудовую и робко заглянул к начальнику: – Мне бы расчет получить…

– Какой тебе расчет? – удивился тот. – Скажи спасибо, что по собственному...

На окнах вагончика красовались недавно сваренные решетки, в дверях был врезан новый гаражный замок.

– Гады! – Николай в сердцах стукнул кулаком по железной стенке, выкинул бесполезный ключ и растерянно огляделся. Уже было темно, он весь день мотался по городу в поисках работы. На последние деньги была куплена чекушка  – сегодня ему нестерпимо хотелось выпить. Колька надеялся на оставшуюся кое-какую еду в вагончике, и вот…

Обойдя стоящий на бетонных блоках недоступный вагон, он нашел лазейку среди брошенных под его днище пустых ящиков, залез, как собачонка в конуру, достал из сумки армейский бушлат…

– Может в деревню вернуться? – думал Николай. Но там его ожидала лишь вечно пьяная сеструха в засранной халупе с кучей ребятишек от случайных собутыльников...

– А может к Гальке поехать, повиниться? – тут он вспоминал, какой он финт выкинул. – Да ну ее! Крыса! Только деньги ей и нужны были. Да и не любил он ее никогда… А он непьющий, работящий…

Пронзительная тоска захлестывала сердце. Но паленка уже теплом разливалась по телу, мысли сентиментально выстраивались в ровную линию, и было приятно думать, что все у него в жизни повернется в лучшую сторону. Он проваливался, проваливался в блаженную дремоту, и мать нежно гладила его по голове и пела грустную песню про ветер, который дул и дул с невиданного никогда Колькой моря…

Проснувшись утром от нестерпимого холода, Николай не обнаружил свой бушлат, прикрывавший ноги. Не было и сумки, подложенной под голову! Он выскочил наружу, в дикой ярости заметался по площадке, еще надеясь на чудо. Но чудо не произошло: все его имущество (а главное – документы!) бесследно исчезло в безжалостных жерновах вокзального мира бомжей, ворюг и прохиндеев.

Все рухнуло в один миг! Вместе с документами исчезла и красивая картинка благополучной жизни, придуманная ночью на жестких ящиках…

– Это те бомжи! Как пить дать, они! – Николай вспомнил, как три дня назад прогнал забредших сюда под вечер двоих бродяг. – Точно! Они, сволочи!

Николай потрясенно сидел на ящике, не зная, куда идти и что делать. Решил дождаться подсобника, занять у него немного денег и уехать в деревню. Вокзал постепенно наполнялся жизнью: зафырчали автобусы, забасили, перекликаясь, клаксоны, ожил репродуктор. Напарник не пришел.

Неожиданно, так, что Николай вздрогнул и обернулся, со стороны перрона раздалась ненавистная песня. Он вскочил и быстро пошел, не оглядываясь, втянув голову в плечи. Пронзительный голос радостным жаворонком настигал его, подталкивал в спину, звонко разливался над привокзальной площадью, и он почти побежал – подальше, подальше отсюда…
47 Люди, ордена, и стол во дворе
Валерий Слюньков
                                                               


  Дом наш строился долго, потому как на средства небогатого предприятия, а строителями были будущие жильцы.
 Но вот всё позади!
 На много дней растянулось долгожданное и счастливое новоселье, круговорот гостей по квартирам и комнатам, по трём этажам и двум подъездам. Но потихоньку всё наладилось.
 
Дружно выходили на субботники, подметали двор, и праздники труда иногда заканчивались дружеским застольем посредине двора, хотя стола-то ещё и не было.
И вот в один из таких дней, уронив почти полный стакан с колченогой табуретки, и решила потрясённая общественность дома жильцов нашего дома ( как похоже говаривал в своё время товарищ Швондер,) непременно соорудить во дворе стол с причитающимися скамейками. Сказано—сделано!   
 
И это сразу стало не просто  дворовая мебель, а возник  некий общественный центр. Тёплыми днями здесь любили посидеть бабушки с вязаньями и обсуждением прохожих.
Вечерами стол занимала  буйная публика: «козлятники-доминошники».   

 Как-то летним вечером, попросив разрешения, подсел на лавочку невысокий, пожилой человек. Он обвёл всех спокойным, уверенным взглядом и назвался: 
  - Георгий Михайлович, ваш новый сосед… из седьмой. Вас всех узнаю постепенно, торопиться, как понимаю, некуда.
 
 И увидев, как стараются незаметно спрятать стакан, только что бывший, по случаю дня получки, главным предметом в благородном собрании,  достал кошелёк:
  - Для закрепления нашего союза…
Руку, было, протянул Коля Капитанов, но его остановил рассудительный Пётр.   
  -Сиди! Знаем тебя! Сейчас опять возьмёшь на всё… и на закусь две конфетки… Сам схожу.
 , 
Так появилась в нашем доме новая семья. Взрослые их дети давно жили своими жизнями и, как мы узнали потом, далеко от наших мест. В отличии от своей жены, Георгий Михайлович был человек активный. Он  быстро перезнакомился с соседями, и составил о всех нас своё мнение.
 
 Я разочаровал его, было, своим интересом к дачным заботам, которые он  не принимал, но узнав о моём увлечении ещё и рыбалкой, обсудив уловистые места, на которых мы, оказывается  в разное время бывали, вроде бы заинтересовал, несмотря на большую разницу в наших летах, и спросил  о моей профессии

 Узнав, что я авиатехник ЛИС* на авиазаводе, сказал -                                               - Ну что ж, в какой-то мере, мы с тобой коллеги, в смысле, авиационные люди.                           
Помолчал:
-Знаешь? Не буду ничего говорить, дам  тебе книжку одну почитать.
Он вынес небольшую книжку и, протягивая  мне, сказал:
-Потеряешь? Не прощу! Почему? Прочтёшь, узнаешь!
 
На обложке крупно заголовок: "Под крыльями - ночь". Прочитал имя и фамилию автора - Степан Швец, как оказалось - командир экипажа самолёта ИЛ-4 АДД*
 В дарственной надписи было сказано, что автор, с глубокой признательностью и уважением, передаёт эту книжку своему боевому товарищу, штурману Рогозину Георгию Михайловичу в память о совместных боевых вылетах.
Книжка была «проглочена» мной на одном дыхании. Описывались полёты в глубокий тыл врага, причём, в первые недели войны, в том числе на Берлин, Кенигсберг.
   

-Георгий Михайлович!—отдавая ему книгу, специально, дождавшись «кворума», спросил—А вы ещё долго летали?
У доминошника, собравшегося, было, врезать по столу костяшкой, рука застыла на замахе. Все дружно повернулись к Рогозину.

 Тот, явно не ожидал такого, недолго помолчал, и я начал, было, проклинать собственную бестактность….
-Ну что ж… Раз интересуетесь…  Долго летал, всю войну. И постоянно на самые дальние цели, а чаще всего на Берлин. Всё бывало, и зенитки, и истребители немцы придумали, ночные. Но бог миловал. И после войны немало прослужил, пока доктора не списали. Я ведь пытался, когда нас однажды, всё-таки  сбили, земной шар головой расколоть, да он не поддался.

Помолчал.
--Крепко попали в тот раз в наш самолёт, тянули… к линии фронта, сколько могли, но… всё, падаем. И тогда сговорились – живыми не дадимся; командир—самолёт в пике, а тот не управляем почти. Грохнулись на лес, самолёт развалился, мы побитые, но живые.
Закопошились, было, кто может—к пулемётам, а тут народ набегает, видим – наши! Оказалось, партизаны.
Может, читали кто книгу «Подпольный обком действует*»? Там Фёдоров, командир партизанский, про тот случай и весь наш экипаж написал. Пришлось какое-то время партизанить.                                                                         

А потом удалось самолётами отправить нас за линию фронта. Приказ в то время вышел: всех военспецов, летунов, танкистов и прочих, постараться вернуть в войска. И опять пошла лётная жизнь, Но голова с тех пор всё чаще начала побаливать. Скрывал, сколько мог, успел даже на реактивных полетать.                                                                                          Но врачи всё таки докопались, …демобилизован, в звании полковника, в должности штурмана полка. Вот такие дела!

-Много орденов-то заслужили, Георгий Михайлович?—спросил Пётр Меченов, после долгого, какого-то задумчивого молчания, воцарившегося, было, за столом.                                                               

-Немало, и ты правильно сказал—заслужил—спокойно ответил тот. 
-Вот и ещё один настоящий фронтовик в нашем доме, а то один Анатолий, да и тот  какие-то сказки рассказывает—повернулся к Сашковскому Коля Капитанов.

-Знаю. Анатолий—фронтовик, разведчик. Кстати, Николай, для тебя он, Анатолий Давыдович.
-Да…,я не гордый, а моё… со мной,—отмахнулся Анатолий—а этому доказывать… у него только пузирок в башке.
-Сам ты «пузирок». Где твои ордена? «К «Красной Звезде» представили»! А где…?

-«Звезда» большая награда—задумчиво проговорил Георгий Михайлович—рядовому такое заслужить, надо постараться.
-Вот и я говорю! А он басни про каких-то «языков» заливает!
-Я, конечно, не обидчивый, но ты, сопель, сильно нехороший, того не касайся!
 
  Я знал эту историю про орден. А, вообще, общаясь в то время с фронтовиками, замечал, как неохотно рассказывают они о войне. И Анатолий упомянул об этом как-то в подходящем разговоре, и отмолчался на вопросы о подробностях.
 
Может  сам Сашковский был виноват в том, что ему не очень верили. Уж больно  хотел помочь всем в их  заботах, причём любых  и … сразу забывал.
  Как-то в один из летних субботних вечеров буквально вбежал во двор взволнованный, нарядно одетый человек. Оказалось, он разыскивает гармониста Сашковского, который обещал отыграть на их свадьбе. Гости уже собрались, а его нет! Удивлённый народ сначала озадаченно переглядывался, так как никогда не слышали гармони из квартиры Анатолия, а потом начали потихоньку, а потом громко смеяться. Обиженного, было, свата оправили в дом напротив, где жил настоящий гармонист, причём, специалист по свадьбам.
 
 «Да не врал я!»-оправдывался Сашковский-«хотел их свести с этим соседом, да просто забыл!»
Но история  превратилась в  анекдот.

Потом в его квартиру провели телефон, по тем временам большая привилегия, и Анатолий небрежно объявил, что это положено ему по работе, так как он сейчас… начальник цеха. И спокойно пропустил мимо ушей, что, наверное, такой же начальник, как музыкант. Потому, что все знали, работает он простым термистом, и образования никакого… .

А сейчас, Анатолий, задетый фронтовыми воспоминаниями, наверное,  решил, что новому человеку, уважаемому фронтовику, просто необходимо рассказать… .

--Дурачкам не докажешь, а умный поймёт. Я ведь и на фронт попал не как все, а прямиком с городского рынка. Не, ничего не покупал, на что покупать-то?
Голодуха была всеобщая, а там, если повезёт, можно было кому-то разгрузить, что-то поднести, ну и, если увидишь ротозея, то…сами понимаете.
 
 И случилась облава; да-да, обычная облава. А вы думали, такого не бывало?  Вот так- закинут сеть, глядишь и набрали хитрых да ловких сачков на пополнение…
Дружок мой, совсем мальчишка, отпущен был, а мы — в колонну по три и в казармы у вокзала.
 
Через какое-то время прибежала моя мамаша, её мой кореш известил, принесла  документы, мне ведь и  семнадцати нет, и потому полагается отсрочка. И тут я решился: «Идите мама домой, и ждите письма от героя, вашего сына, с фронта. Потому, как имею право записаться в добровольцы.» Она, конечно в слёзы, а я на своём…
 
 Дело в том, что нас успели покормить, и это так понравилось, что опять идти на рынок расхотелось. Про свою мать? Почему не подумал! Она при госпитале была приписана, работала, считай и жила там, и пусть плохо, но кормилась.
  Вот так и завертелась моя война. Немного поучились, постреляли, покололи в лагерях и, на фронт, и хорошо, потому, что кормёжка там была такая, что я по своему рынку заскучал.

-Ну…. Кто про что, а он про кормёжку!
-Глупый!—даже как-то ласково и снисходительно повернулся к Коле Сашковский— ты так говоришь, потому, что тебе повезло, не знаешь, что такое голодуха. Да за корку хлеба…да ладно, что с тобой…

  На передке ещё отступление застал, а потом потихоньку и вперёд пошли. И не знаю почему, везло мне. Немало ребят уже и поранило, и, земля им пухом, поубивало, а меня…царапнет где, перевяжусь и всё.
  Второй год уже заканчиваю, и всё на передке. Медали на груди появились, и самая главная и уважаемая «За Отвагу». За что? Да сразу и не расскажешь. Так сказать, за всё сразу, что товарищей не подводил, труса в себе прятал, не ныл и не подличал. Правда.
 
 Вот тут и заметили меня разведчики, наши, полкачи, и позвали к себе. Ну что ж! Я не напрашивался, взяли—учите! Ну и учили  потихоньку своим премудростям, но недолго; надо было дело делать.
И вот  дело однажды подошло, срочное. Такое, что из штаба армии приехал полковник, по его приказу построили «разведку» и он просто попросил любыми путями добыть «языка».    

Вышли в самом начале ночи. Туманы тогда стояли сильные, оно и понятно—осень кончается. Вроде всё ладилось, да уже у самых траншей  напоролись на их
охранение. Стрелять—не они, не мы, своих в темнотище да тумане… просто страшная и беспощадная драка

И тут въехали мне чем-то,… прямо по уму…

Очнулся -- тишина, лежу наполовину в подмёрзшей луже. Сам себе думаю, пока  темно, надо пытаться уходить. Попробовал подняться, всё в башке кругом и опять в отруб. Пришёл в себя, думаю не добраться мне до своих. Но делать то что? Ночь кончается, луна чуть пробивается, а я прямо перед их траншеей валяюсь…

Вижу, чуть в стороне, какая-то куча, но она за траншеей, немецкой.  Какое-то шубуршение, голоса, но не близко, по сторонам, а здесь, наверное, у них какой-то стык. Что делать? Душа проситься назад, к своим, но башка хоть и стряхнутая, говорит «Толя, вали до кучи, иначе хана».

Начал туда передвигаться, вроде получается, и траншею, она мелкая оказалась, преодолел. Дополз, понял, что здесь какое-то строение было, мусор всякий, кирпичи битые… . По тихому расковырял кое как подобие щели, забрался… и снова отрубился.

День тот всю свою биографию помнить буду, он длинною на полжизни тянет. То вижу чего-то, то вроде какой бред. А лежу так неудачно, прямо рядом немчура по траншее согнувшись—туда сюда мотаются. Но поглядывают то они в нашу сторону,  я  у них, хоть и не в глубоком, а тылу.

Да нет! Какой страх? Помню холод, да голова кругом, и тошнота страшная, тут на страх и силы нет. Вот так день и прошёл. Темнеть стало, и вроде оживать начал, надежда появилась. Молиться стал, что бы опять туман…, и вот он с поля наползает. Начал помаленьку руки ноги шевелить, вроде слушаются. Пора…

Кое- как встал. Качаюсь, но уже не падаю. Только собрался двигать, добрёл до траншеи, но слышу, какой-то  немчонок  бредёт по ней как на прогулке, даже что-то мурлычет себе под нос. А чего им бояться? Вчера разведку отбили, значит, сегодня сюда не пойдут.
Что делать? Прятаться поздно. Стою. Подходит ближе, увидал и пялится в темноте, что-то заговорил, и старается разглядеть, кто это….

Я как автомат держал за ствол, так и угодил прикладом точно по темечку. Конечно, повезло. Сам то чуть стою на ногах. Ну, тот кулём в траншее и лёг. И меня… как озарило! Да вот же он, «язык». Только бы не наповал я его…. Сполз в траншею, какую-то тряпку кляпом  забил ему в пасть, и автомат с него… . Смотрю—зашевелился.

Из-за голенища нож достаю, а он заныл, бубнит что-то. Подумал, кончать  буду. А я шинелку его задрал, и ремень вместе со штанами расхватил до самого низу. Показываю: вставай. Встал, руки у него при деле, штаны держат, что мне и надо.
Главное, что бы мою полудохлость не заметил. Но он с ножа  страшенного глаз не сводит. Вот  эти ножом и «подбадривал» его всю нашу с ним дорогу. Туман спаситель мой, с тех пор это  любимая погода. 
Помню одно: сильно боялся, не отрубиться бы. Тогда этим же ножом… И дошёл! В траншею нашу, правда, вперёд фрица свалился. Всё-таки сомлел.

Вот так и стал героем. Только не пришлось пофорсить среди своих. Так в полубеспамятном виде и отправили в госпиталь, сначала в один, а потом их было… .
 На этом  и окончилась моя война. Простыл я сильно тогда, да и контузия… . Встретил случайно в скитаниях госпитальных  своего разведчика, он рассказал, как меня хватились в тот раз, долго в темноте искали, да к немцам подкрепление подошло. За того языка командиры хвалили, ценный оказался, и перед строем, когда меня уже в госпиталь отправили, зачитали представление к «Звезде». Но куда чего делось?...

-Так надо бы, куда положено, обратиться!
-Да? Я такой-то… герой!? Трижды орденопрОсец? Ладно, и без ордена не помер! А мог бы. Долго болел, а ведь мне лет–то тогда, и двадцати не было. Мне бы по танцулькам,… с девчонками… , да  делу какому учиться, а я по госпиталям… .Но выжил, и матери моей тоже спасибо, все силы на меня…
С тех пор холод не уважаю, и работу себе такую нашёл, «тёплую».

-Ты ж теперь, говорят, начальник стал. Или такой же начальник, как герой-разведчик?

Сидя рядом с Анатолием вдруг почувствовал как напряглось, было, всё его тело, но тут же, он, глядя куда-то вбок, вставая, сказал.
-Пора спать,… завтра работы много…

Он пошёл, как-то неестественно задирая голову, мотнул ей из стороны в сторону, и не оглядываясь, скрылся в подъезде.
Коля ещё попытался пошутить по «поводу», но Пётр  уставился на него и тот примолк.
-Прав Анатолий, пора спать, только вряд ли он сегодня заснёт — вставая, сказал Георгий Михайлович—да, похоже, и я тоже! И, кстати, Николай, я не оракул, но как мне кажется, ты в этой жизни плохо кончишь. 

--А чо я?! А чо вы на меня-то…?

А чувство вины возникло у меня. Ведь это с моей подачи разговорились фронтовики. Сашковский, можно сказать, душу обнажил, а по ней этот… .


Прошло время, и немалое. Кажется, перед тридцатилетием Дня Победы, придя с работы, мы были встречены взволнованными  рассказами пенсионеров.  Только что к дому пришла чёрная «Волга» и увезла Георгия Михайловича и Сашковского. «Их, видать, заранее известили! У полковника орденов — места нет пустого, и у Сашковского тоже, но, конечно, поменьше. Сказали, на какое-то торжественное собрание».

Мы стояли во дворе, обсуждая новость, как вдруг распахнулось окно квартиры Петра Меченого, на первом этаже. Он высунулся наполовину, рискуя вывалится…
--Идите… скорее! Показывают наших… фронтовиков… по телику.
Мы, было, бросились по квартирам, но Пётр закричал—Сюда! Не успеете….
Он развернул заскрипевшую тумбочку с телевизором и мы прильнули к открытому окну.

За столом президиума ряд ветеранов, многие в форме, и у всех наград…!. Георгий Михайлович, как всегда невозмутим, смотрит в зал, и правда, на пиджаке места нет от орденов. На трибуне выступает генерал, военком.
Но мы его особо не слушаем, о чём говорит понятно, о празднике, нам интересно видеть своих… . Но Анатолия не видно.

И вдруг… знакомая фамилия. Генерал зачитывает приказ о награждении сержанта Сашковского орденом «Красной Звезды»! И слышим: приказ  ещё от декабря сорок четвёртого, но награда, так получилась, только что нашла Героя! «За мужество и стойкость, верность долгу при выполнении разведывательного задания, давшего ценные сведения о вражеской обороне!»

И в кадр вошёл явно смущённый, но старающийся держаться Анатолий. Под громовые аплодисменты генерал вручил награду герою, и тот, вдруг постройневший, твёрдо произнёс: «Служу Советскому Союзу!». Он, было, собрался уходить, но генерал придержал: «И в мирное время солдат трудится геройски. Как нам сказали на его заводе, в совершенстве овладел профессией, умеет ладить с людьми,  ему уже давно доверено руководство цехом, с чем он прекрасно справляется!». Снова гром аплодисментов.

В тот вечер домино не выносили. Дождались юбиляров, и по кругу прошёл орден «Красной Звезды», удивляя своей державной весомостью и строгой красотой; рассмотрели и обсудили ряды наград на пиджаке Георгия Михайловича. Увидев орден «Отечественной Войны», я вспомнил о двух таких же, хранившихся у моего старшего брата.

Только эти из многочисленных орденов, заслуженных нашим отцом, привёз вместе с «похоронкой» его сослуживец; привёз  после Дня Победы, когда  уже ждали  возвращения его самого, прошедшего всю войну и погибшего в самом её конце. Только эти ордена было разрешено отдавать в семьи павших. И по сердцу резанула горечь потери, которую по малолетству в своё время не воспринял и не пережил, и эти ордена сейчас болью напомнили об утрате.

Что ж, как говориться, каждому своё.

Честь по чести, в  солдатскую кружку была положена полковником Рогозиным и «обмыта» «Звезда»! И мне показалась какая-то перемена в Анатолии,  расслабляющее умиротворение что ли. Он спокойнее и как то мудрее смотрел на нас, и мне вдруг показалась похожесть их, Рогозина и Сашковского.


Ушли, далеко ушли  те годы. Давно уже нет среди живущих Георгия Михайловича. Не знаю, как сложилось у Сашковского, его семья вскоре получила квартиру где-то на другом конце города.

А в нашем доме постарели и «поредели в рядах» те первые новосёлы-строители.  Во многих квартирах другие люди, и, подчас, остающиеся незнакомыми, даже близкие соседи. Давно нет того стола во дворе, да и во двор, забрав почти всё его пространство, «въехала» построенная пятиэтажка.
                                             
                   
Мира всем и радости!

                                                         
                           *ЛИС -- лётно-испытательные станции авиазаводов.       
                           *АДД – авиация дальнего действия.
                           *В первых изданиях книги глава «Партизаны поневоле».
48 Телевизор
Елена Беренева
***Мои самый лучший день рождения***
      


          Мы вышли из школы и остановились на крылечке.
          – Всё-таки здорово, что последний урок отменили. Да? – и Оля посмотрела на меня.
          – Точно, – согласилась я.

          Мы застегивали одинаковые коричневые курточки на ходу и торопились домой.
          – Слушай, а ты чувствуешь, что нам уже десять лет? Мы обе были взволнованы. Сегодня был особенный день – наш день рождения!
          – Ну, ты чувствуешь или нет? – снова спросила я.
          – Да, десять лет это здорово, круглая дата! – весело ответила моя сестра.

          Она была намного меньше меня в комплекции, просто перемотина какая-то. Дохлая, тощая, с синими губами. Она всегда падала в обморок, когда не надо, и мне приходилось тащить её домой. У неё было слабое сердце с рождения. Меня всегда удивляло, как она могла занимать первые места в беге на все дистанции. Упрямая и сильная. Я была не похожа на неё. Чуть-чуть повыше, немного пухловатая (как мне самой казалось), медлительная и спокойная. Я, наоборот, никогда не бегала никаких дистанций. У меня было хорошее здоровье, но не хватало выносливости даже на 100 метров. Мы были сёстрами, двойняшками, но такими разными. В семье нас прозвали "Ослик" и "Толстик" соответственно.
          – Десять, десять лет. Так здорово, – повторяла я. Такая красивая цифра,да? Это не восемь или девять лет, а целых десять! Две цифры: один и ноль, а вместе десять! Мы уже не первоклашки с тобой. Как ты думаешь?
          – Да это здорово, – согласилась она.
          – Слушай, а может поиграем в черепок? – и Оля достала что-то из кармана куртки. Две крышки, пластмассовая и металлическая, были вставлены одна в другую и набиты песком.
          – Ну давай, – согласилась я.

          Ослик бросила черепок перед собой на клетчатый пол школьного крыльца и ловко запрыгала. Она сделала круг и повернулась ко мне.
          – На, теперь твоя очередь.
          – Нет, ты знаешь, без Катьки неинтересно. Пошли домой? A? – стала канючить я.
          – Ладно, – она кивнула, мы спустились по ступенькам и пошли по дороге. Мы редко ссорились, обычно легко договаривались.

          Нам повезло, школа была совсем рядом с нашим домом – пять минут ходьбы и мы на месте. Я и Оля не пошли по дороге как полагалось, а свернули на тропинку, которая шла прямиком по газону. Мы пролезли через дыру в заборе и вышли на асфальт. И дети, и взрослые ходили этим путем потому, что так было короче и, наверное, веселее. Было холодно, начало весны, и все лужи были во льду. Мы шли и давили хрупкий лёд сапогами.
          – Слушай, чтобы ты хотела, чтобы тебе подарили сегодня? – спросила я, затаив дыхание.
          – Велосипед, – быстро сказала Оля и побежала к новой замёрзшей луже давить лёд. Я удивилась и обрадовалась
          – Да, хороший подарок, прямо мечта! Слушай, а вдруг и впрямь купят? Было бы классно! Ведь сегодня наш день рождения, нам ведь уже десять лет. Мы себя хорошо вели, и нам не нужно два велосипеда, одного хватит! – Мне казалось, что я была очень умной в этот момент.
          – Ослик, a какого цвета ты хочешь? – снова спросила я.
          – Наверное, зелёного, – задумчиво сказала она.
          – Да, да, давай зелёного, мне тоже нравится. – Мы так рассуждали, как будто стояли в магазине.
          – А ты хочешь с багажником или нет?
          – Ага, с багажником и ещё с кисточками на руле с двух сторон.
          – Да, красиво.
          – А ты хочешь с рамой или без?
          – Нет, не надо рамы, главное, чтобы был блестящий звонок.
          – Да, хороший подарок! – и мы засмеялись.
          – А чтобы ты хотела? – задала она мне тот же вопрос.
          – Часы на руку, – и я посмотрела на своё запястье. Вот сюда их надену, – и я вытянула левую руку перед собой. – Ты знаешь, я уже научилась "читать" время по большим часам в большой комнате. Я хочу часы на руку с ремешком как у дедушки. –Думаешь, хороший подарок? Думаешь, купят? – заволновалась я.
          – Да, наверное, – неуверенно сказала Оля. – Может быть.

          Мы быстро дошли до арки и остановились. Когда ты маленький, всё кажется тебе большим и огромным. Высокий забор и деревья, большая комната и стол со стульями. А потом, когда взрослеешь, всё вокруг уменьшается. Арка в доме была всегда холодная, огромная, с высоким розоватым потолком и трещинами на стенах.
          – Ну давай пошли, Толстик, – поторопила меня сестра и унеслась вперёд.
          – Ух, холодрыга.

          Я поправила розовую шапку, подняла ворот куртки до самого носа и побежала за ней. Ветер сдувал меня с ног и не давал идти, я зажмуривала глаза и пробивалась вперёд. На другом конце я встретилась с Олей, и мы засмеялись.
          – Нам десять лет, нам десять лет! – заорали мы. Конечно, никакая погода не могла испортить нашего настроения. Потом как-то мы притихли и одновременно сказали.
          – Нам не купят велосипед, это очень дорого. Иногда к нам приходили одинаковые мысли в голову и мы произносили их хором. – Не купят, денег нет... Мы обе понимали это.

          Мне кажется, когда мы были маленькими, мы были намного умнее и храбрее, чем сейчас. Мы понимали такие вещи, которые я сейчас во взрослом возрасте не понимаю. Наши родители работали на шинном заводе сборщиками браслетов. Они собирали большие колеса для самолётов на станках и называли себя просто "сборщиками". Было всегда интересно отвечать на родительских собраниях на вопрос "Кем работают ваши родители?". Были учителя, инженеры, врачи, маляры, повара, а наши были сборщиками. Это звучало очень круто! Весь класс поворачивался к нам и переспрашивал. Мы с сестрой очень гордились нашими родителями и любили их.
          – Да, не купят...Hо подожди, у нас ведь есть ещё наручные часы! Это ведь тоже хороший подарок! – утешила я сестру.
          – Да, согласилась Ослик, – ладно, пусть будут часы.

          С разговорами мы быстро подошли к нашему подъезду. Оля подбежала к круглой чёрной колонне, которая тянулась от козырька подъезда и до самого пола. Она обняла этот холодный столб и крутанулась вокруг него пару раз. Дети не могли пройти мимо этой балясины и постоянно висли на ней. Я посмотрела на обглоданную пустую зелёную лавочку. Никого не было, все бабульки сидели по домам. Было холодно сегодня. Мы было уже открыли дверь подъезда, как вдруг услышали голос позади нас.
          – Ой, невесты, подождите, подождите, не закрываете дверь! Двое молодых мужчин вытащили большую коробку из машины и направлялись в нашу сторону.
          – Подождите, подождите, придержите нам дверь! – громкo сказал мужчина. Мы отошли в сторону, открыли им дверь и пропустили взрослых вперёд. Они аккуратно поднялись по ступенькам и остановились перед лифтом. Один мужчина был постарше, с тёмными усами и в кепке. Он много шутил и смеялся.
          – Ну что, девчонки, вызывайте нам лифт, а то у нас руки заняты!

          Оля нажала красную вдавленную кнопку и лифт заурчал. Мне понравилось слово, которым он нас назвал – "невесты". "Да, мы уже взрослые, нам десять лет", – думала я про себя. "Ещё вчера было девять,а сегодня уже десять. Один день сделал нас старше на целый год!" Лифт шёл долго с последнего этажа, и мы рассматривали незнакомцев, а точнее коробку, которую они несли.
          – Смотри, – Ослик показала на коробку и шепнула мне, – кто-то купил телевизор.
          – Да, хороший, – прошептала я. Может быть, Костерины с седьмого этажа или Лебедевы с девятого? Они богатые.
          – Не знаю, – сказала Оля, – но это ТОЧНО не к нам. Мужчина с усами улыбался и подмигивал нам.
          – Ну, где же лифт-то? Что-то долго его нет, – сказал второй мужчина. Он был намного моложе усача и нетерпелив.

          Лифт шёл с последнего этажа, мы это знали по звукам! Вот он остановился на шестом, там всегда какой-то скрежет был, потом болтанулся на втором, всё – открылся.
          – Так, Валера, давай, бочком, бочком. Заходи! Осторожно, коробка! Давайте девчонки с нами, места всем хватит! Заходите, заходите! – Мы юркнули в лифт, и двери закрылись.
          – Невесты, а теперь нажмите наш этаж. Ах, как же хорошо, что мы вас встретили-то! – И он снова нам подмигнул. Мы переглянулись и захихикали.
          – Какой вам этаж, дяденька? – весело спросила Оля.
          – Какой нам, Валера? – громко спросил балагур, глядя на своего товарища.
          – По-моему, четвертый. Я не уверен, – и он перемялся с ноги на ногу. Видать коробка была тяжёлая и у него затекла спина.
          – И нам четвёртый, – хором заорали мы и все дружно засмеялись.

          Казалось что-то необычное произошло в эту минуту! Праздничное настроение передалось нам всем, и мы хохотали всё время пока ехал лифт.
          – Урррааа! Нам всем четвёртый, нам всем четвёртый! – дружно орали мы все.

          Лифт быстро доехал до нашего этажа и двери открылись. Мы вышли первыми и свернули направо.
          – Спасибо вам, девочки, хорошего дня, – сказали нам взрослые и аккуратно вынесли коробку на площадку.
          – До свидания, – сказали мы хором.
          – Так, Валера, где здесь пятьдесят вторая квартира? – И они начали отходить от одной двери к другой. Так, смотри - сорок девятая, пятидесятая, пятьдесят первая, а вот и пятьдесят вторая! 
          – Но это НАША квартира! – удивленно сказали мы. Воцарилась мёртвая тишина на несколько секунд. Первым опомнился дяденька в кепке.
          – Ну так жмите на звонок, – радостно сказал он. – Значит, это вам!
          – Мама, купили телевизор! – закричали мы с Олей. – Они купили нам телевизор на день рождения! Телевизор, телевизор, у нас будет новый телевизор!

          Вдруг зазвучало шарканье тапочек и мама открыла  дверь.
          – Ой, сколько вас всех много! – заулыбалась она. Мама была одета в домашнее платье и цветастый фартук.
          – А вы почему дома так рано? Вы же должны были придти в час? – спросила она радостно и удивлённо, казалось мы разрушили её планы и приготовленный сюрприз. 
          – А у нас урок отменили, учительница заболела, – наперебой стали отвечать мы.
          – Мам, а мы купили новый телевизор? Да? – Мы бегали по коридору и сшибали всё на своём пути.
          – Куда, куда в сапогах, – заругала она нас, – куртки, куртки снимайте и идите обедать.

          Я и сестра побросали портфели и мешки со сменкой на пол, обувь разлетелась по разным углам, а куртки полетели на журнальный столик в маленькой прихожей. Мы остались стоять в школьных формах и черных фартуках. Мы не слушали взрослых и побежали сразу же в большую комнату. Я и Оля не видели, как носильщики отнесли тяжёлую коробку в кухню и покинули наш дом.

          Старый телевизор был очень большой и громоздкий, казалось он занимал так много места. 
          – Вот здесь, вот здесь мы поставим наш с тобой телевизор! Вместо этого страшного и старого. Д-aа, класс!
          – Ну, пойдём, пойдём  посмотрим! Где они там все? – и мы побежали по коридору в кухню.

          Мы вошли... и онемели. На белом столе стоял красивый торт! Он был огромный, пятиярусный с красивым оформлением. Розовые, красные и жёлтые розы с зелёными листочками тянулись серпантином с нижнего яруса до верхнего. Круглый, огромный торт с белым кремом уходил куда-то вверх. Первый ярус был самым большим, потом шли ярусы поменьше и на самом верху был маленький ярус весь в цветах. 

          Мама подошла сзади нас, присела на корточки и обняла нас двоих сразу.
          – С днем рождения, мои маленькие, это ваш подарок! – Её глаза были добрые, добрые... и она плакала. Мы повисли на её шее и тоже стали плакать, а потом смеяться.
          – Ослик, – я повернулась к своей сестре, – нам подарили торт! Смотри – торт! Это был не телевизор! – Она засмеялась и спросила меня:
          – Ты ещё хочешь часы на рукy? – я отрицательно покачала головой.
          – А ты ещё хочешь велосипед? – задала я ей тот же вопрос. Она сморщила нос и засмеялась. Мы поняли друг друга с полуслова.
          – Так, – мама стала суетиться у плиты, – идите мыть руки и будем обедать. Есть борщ и макароны с котлетой, что вы хотите? Мы с Олей хитро переглянулись и хором заорали:
          – Мы хотим торт!
49 Попутчики
Елена Беренева
*** Этот рассказ написан по просьбе моей семьи.


 
          – Ого, как вам далеко лететь!  – улыбнулся молодой парень в Шереметьево, ставя печать в моем паспорте. Москва – Амстердам – Миннеаполис – Виннипег.
          – Примерно сутки! – засмеялась я. – Ерунда, когда летишь домой к любимым людям, то дорога не чувствуется.
          – Счастливого пути!
 
          Я зашла в самолет и подошла к своему месту. У окошка спала молодая женщина с маленькой девочкой на руках, а рядом на соседнем кресле сидел мальчик лет пяти. Какой хорошенький! Русоволосый, голубоглазый, очень загорелый. Положив рюкзак на верхнюю полку, я села на свое место и пристегнулась. Мой отпуск закончился и надо было ехать домой. Из дома в дом! Абсолютно счастливая, я мысленно прокручивала своё путешествие в голове снова и снова.
 
          Через несколько минут стюардессы пошли по рядам проверяя готовность самолета  к полёту. Мальчик убрал раскраску в сторону, закрыл столик и пристегнул ремень. Я немного удивилась. Такой маленький, а так хорошо себя ведёт. Видать часто летает. Молодец! Он закутался маленьким одеяльцем и заснул.
 
          Трехчасовой перелет до Амстердама пролетел очень быстро. В салоне загорелся свет и все стали просыпаться. Женщина с девочкой на руках посмотрела на меня и виновато спросила:
          – А вы не сводите Диму в туалет, пожалуйста? – Он все знает.
          – Конечно, – улыбнулась я. – Не волнуйтесь. Маленькая девочка спала на её руках и она боялась пошевелиться, чтобы не разбудить дочку.
          – Пойдем, дружок, смотри как хорошо и народу немного. –  Я взяла его за ручку и мы вместе пошли между креслами.
 
          Впереди нас стоял высокий, пузатый мужчина. Он охотно пропустил нас вперед, спросив: "Ваш?". Я улыбнулась и кивнула.  Дима зашёл в кабинку, потом через несколько минут вышел и сказал:
          – Я всё сделал! Руки помыл, можем идти.
 
          Мужчина громко засмеялся:
          – Ну ничего себе! Нормальный пацан! Такой маленький, а всё знает.
         
          Мы с Димой  дошли до нашего ряда и сели.
          – Вас как зовут? – обратилась я к девушке.
          – Ольга.
          – А Вас?
          – Лена, приятно познакомиться. Какие молодцы у вас детки. Не орут и не капризничают. Наверно часто летаете?
          – Да, часто. Дима уже привык, а Вике тяжеловато. Она еще маленькая.
          – Сколько ей?
          – Три годика, а Диме уже пять. Скоро в школу пойдет.
 
          – Посадка, посадка! Пристегните ремни, – забегали стюардессы. Самолет благополучно сел и все стали готовиться к выходу.
          – Вы мне не поможете, пожалуйста? У меня там коляска, – моя соседка снова обратилась ко мне. – Надо будет за детьми присмотреть.
          – Конечно помогу! Даже не волнуйтесь, – я улыбнулась и кивнула. Давайте подождем, когда все выйдут, – предложила я. – Не надо паники! Мы успеем, не волнуйтесь. Давай на "ты"? Хорошо? – Оля улыбнулась.
 
          Я достала рюкзак с верхней полки, взяла Диму за руку, и мы все вместе вышли из самолета. Ольге выдали легкую коляску-трость, и она посадила в нее Вику.
          – Так, внимание! Проверяем вещи, – уверенно сказала я. У меня рюкзак и пакет. У тебя что?
          – Рюкзак у меня, – стала проверять Оля. – Рюкзак у Димы, летний широкий шарф, голубой мишка, книжка и пакет. Все на месте, пошли! Пакет с книжкой она повесила на ручку коляски, а мишку – на Димин рюкзак.
          – Вы куда летите? – радостно спросила я.
          – В Миннеаполис.
          – И я в Миннеаполис. Здорово!
          – А потом куда?
          – В Виннипег.
          – Обалдеть, и я в Виннипег. Только не говори, что ты из Ярославля!
          – Нет, я из Уфы.
          – Ой-ё, – я сморщила нос как будто съела кусочек лимона. – Это же чёрт знает где!
          – Почему чёрт знает где? – моя попутчица кажется обиделась. Уфа – это столица Башкирии!
          – Да, извини. Я знаю, что это столица Башкирии. Я просто хотела сказать, что это ведь очень, очень далеко. "Далеко, далеко на лугу пасутся ко" –  в голове у меня запел детский хор.
          – Это очень далеко, –  снова повторила я. – Надо на самолете лететь.
          – Мы ехали на машине, – весело сказала Ольга. – Дети были так рады, когда я им сказала, что надо будет только на трех самолетах лететь, а не на четырех как обычно. Доехали хорошо.
          – Жесть! – Я покачала головой, сочувствуя ей. – Слушай, а у вас международные перелеты из Уфы есть или только через Москву?
          – Нет, надо ехать в Москву.
          – Ну, правильно. Москва – столица! Все так летают. У нас в Ярославле есть аэропорт, но международных рейсов тоже нет. – Ты знаешь, у меня папа всегда говорит, что я так далеко уехала! Вот, скажу ему, что человек едет из Уфы через всю страну с маленькими детьми. На четырех самолетах. Мда!
 
          Мы вышли в большой зал и остановились у стены. Моя попутчица приложила палец к краешку глаза и стала смотреть вдаль.
          – Ты что плохо видишь? Почему не носишь очки?
          – Нет, я все вижу.
          – В туалет пойдешь? – спросила я.
          – Да, давай, – охотно согласилась Оля.
 
          Умывшись и приведя себя в порядок, мы снова посчитали вещи и пошли дальше.
          – Ну, а я из Ярославля! Терешкова, Некрасов! Может слышала?
          – Нет, – покачала она головой.
          – Мм, ну ладно. Во сколько у тебя рейс?
          – Я не знаю.
          – В смысле? Как не знаешь?
          – Мы сначала быстро бежим, а потом смотрим.
          – Ох, – вздохнула я. – Где твой посадочный талон, body pass? Сейчас посмотрим.
          – У меня его нет.
          – Как так?
          – Вот, – мы остановились, и она дала мне распечатанные листы.
          – Это что за клинопись такая?
          – Это наши билеты.
          – Ой-ё! Ну кто же так летает? "Уфа – столица Башкирии!" – пронеслось у меня в голове, и я засмеялась. – Обалдеть!
          – Вот смотри мои посадочные талоны, – и я протянула их Оле. Я распечатала их в Москве. Там всё очень просто. У меня пересадка в Амстердаме в час дня (надо ждать 5 часов) и в Миннеаполисе в восемь вечера (ждать надо тоже 5 часов). Я свой полёт знаю очень хорошо и никуда не бегу.
          – Так, – я стала смотреть на её листы. – Станция-путь такая же как и у меня, а время не вижу. Пойдем распечатаем тебе посадочные талоны и разберемся что к чему.
          – Хорошо, – мягко сказала она.
 
          Мы уже стали уходить, как вдруг услышали испуганный голос женщины, стоявшей рядом с табло.
          – Девочки, посмотрите, пожалуйста, а мне тоже что ли с вами? Она стояла в толпе с двумя большими тяжелыми сумками и не знала что делать. На неё было больно смотреть. Уставшая, испуганная. Все было в ее глазах. Страх и толпа буквально парализовали ее.
          – Давайте ваш посадочный талон, я посмотрю. – Так, C32, Миннеаполис. – Ого! – громко вскрикнула я. А Вы знаете, что у Вас посадка через 30 минут?!
          – Ой, так скоро? А я стою и даже не знаю куда мне идти. О, Господи! А что теперь делать-то? Как же быть? Куда мне?
          – Значит так, спокойно, Вы идете с нами! – Я быстро взяла тяжелую сумку у нее из рук, а Ольга потянулась за второй:
          – Давайте я повешу сумку на коляску.
          – Нет, нет! Что вы, я сама донесу. У Вас дети.
          – Вас как зовут? – обратилась я к женщине.
          – Татьяна... бабушка Таня.
          – Ну и отлично, а меня Лена! Это Оля, Дима и Вика. Мы вместе летим из Москвы. Пойдемте, все хорошо, не бойтесь. В нашем отряде прибыло! – и я засмеялась. Не волнуйтесь, мы сейчас быстро дойдем и всё успеем. Пойдемте,  пойдемте!
 
          Оля с детьми шла впереди нас, а мы с бабушкой Таней за ней.
          – Зачем вы едете с такими тяжелыми сумками?
          – Мне предлагали чемодан на колесиках, но я отказалась.
          – А надо было брать! Дают – бери, бьют – беги! Нельзя ездить с такими баулами одной. Посмотрите на меня – легкий рюкзак и пакетик с книжкой.
          – Да, я что-то совсем растерялась. Стою и не знаю куда и идти-то. Леночка, Вы прямо как ангел пришли ко мне.
          – Ну что Вы, – смутилась я. Не волнуйтесь, мы всё успеем. У вас сумки большие, идти тяжело, вот вы и растерялись. Вдруг потеряете, вдруг забудете. Не надо бояться. Страх парализует мозг, перестаешь видеть и слышать. Никогда и ничего не бойтесь! – Оля, нам прямо! – громко крикнула я девушке с детьми.
 
          – Смотрите, бабушка Таня. Видите вывеску впереди? Нам нужно С32. Видите – АВС прямо, а DEF –  направо. Здесь ничего сложного. Сначала надо дойти до станции С, а потом найти путь 32.
          – Благослови Вас Бог и Вашу семью, Леночка. Как хорошо, что мы встретились. У меня ведь дочку тоже Леной зовут.
          – Не волнуйтесь, дойдем вместе! Не надо бояться! Все будет хорошо, даже не сомневайтесь!
 
          Женщина повеселела, успокоилась и спокойно шла рядом.
          – Вы от куда летите? – поинтересовалась я.
          – Из Крыма.
          – Хорошо! Море, солнце. И куда? Ведь Миннеаполис – это не ваша конечная остановка.
          – Я лечу к сыну в Техас или Канзас. Не знаю, все время путаю. К внукам лечу.
          – Здорово! – порадовалась я за нее. А на долго?
          – До Января.
          – Прекрасно. Отдохнете, увидитесь с семьёй. Не волнуйтесь, мы всё успеем. – Оля, нам налево!
 
          С разговорами мы быстро вошли в большой зал, где проверяют багаж. Очень полная афроамериканка в форме стала распределять нас по дорожкам. Бабушка Таня побелела, а Оля посмотрела на меня.
          – Мы все вместе! – быстро по-английски сказала я офицеру и улыбнулась. – Мы одна семья!
          – Well, – офицер кивнула и указала на одну дорожку.
          – Давайте, бабушка Таня, берите пластмассовые тазики и выкладывайте ваши вещи. Смотрите на человека впереди и просто повторяйте за ним. Не бойтесь, всё хорошо! Первый пошел! – весело крикнула я, напутствуя ее. Женщина прошла рамку и остановилась на противоположной стороне. – Оля, давай, теперь ты. Вперед! Она положила вещи на транспортер и пошла с детьми через рамку. Второй пошел! – крикнула я ей вслед.
 
          Вся эта ситуация меня ужасно веселила. За какие-то пятнадцать минут у меня образовался маленький отряд со взрослыми, детьми, сумками и коляской. "Сегодня работаю поводырем" – сказала я сама себе, улыбнулась и быстро прошла контроль.
          – Так, проверяем вещи. Сумка–раз, сумка–два, рюкзак, еще рюкзак, книжка, шарф, мишка. Всё на месте. Молодцы! – похвалила я своих попутчиков.
 
          Оля посадила Вику в коляску, Дима прицепился за ручку и наш путь продолжился.
          – Бабушка Таня, Вам в Миннеаполисе надо будет "перекинуть" чемоданы.
          – Да, да, я знаю. В прошлый раз я хорошо долетела, а в этот раз что-то совсем растерялась.
          – Оля, а ты знаешь как "перекидывать" чемоданы? – обратилась я к девушке.
          – Да знаю. У меня два чемодана всего.
          – Два чемодана, хорошо. Ты что везешь?
          – Книги, – спокойно ответила Оля. – Книги детям!
 
          Я улыбнулась и повернулась к бабушке Тане:
          – А Вы что везете, два таких баула? Я уже знала ее ответ, но просто хотела проверить себя. 
          – Книги внукам.
          – Я засмеялась. Ну, все правильно. И у меня книги.
 
          Через несколько минут мы быстро оказались в большом зале. Пассажиры, которые летели в Америку, должны были пройти дополнительный контроль.
"Так, бабушку Таню надо посадить на самолет, а Оле – получить посадочные талоны" – сказала я сама себе.
          – Оля, пойдем к стойке регистрации.
          – Body pass, please! – обратилась я к офицеру. – Отдай документы, тебе распечатают посадочные талоны, а я пока провожу на посадку бабушку Таню.
 
          Мы с бабушкой Таней подошли к другой стойке регистрации, и высокий мужчина улыбнулся нам. Она протянула ему свои документы и посадочный талон. Он внимательно посмотрел на меня и спросил по-английски:
          – Вы родственница?
          – Нет.
          – Знакомая?
          – Нет.
          – ?
          – Мы земляки!
          – ?
          – Я переводчик.
          – O, well, well. Переводчик.
          – Леночка, вот ты говоришь, а я ведь совсем ничего не понимаю, – бабушка Таня развела руками.
          – Так я по-английски говорю, – засмеялась я. Не волнуйтесь, все хорошо, я сказала, что я ваш переводчик. Пойду посмотрю как там Оля, – и я пошла к другой стойке.
          – Оля, я здесь, недалеко. Если что – кричи! Она покраснела и кивнула. – Я бабушку Таню посажу и вернусь. Онa снова кивнула.
 
          Я вернулась к женщине, офицер отдал ей документы.
          – Все хорошо, можете лететь.
          – Господи благослови Вас, Леночка! Вас и Вашу семью! Вас Бог ко мне послал, – бабушка Таня кинулась обнимать меня.
          – Ну, что Вы, что Вы – смутилась я. Пустяки. Я помню свой первый перелёт - ужас! В "старых" очках плохо видела, от чемодана отвалилось колесо, заблудилась в аэропорту, а в Москве вообще потеряли мой багаж. Мне тоже помогли – мир не без добрых людей. Да и чемодан в итоге нашелся. Пойдемте, я вас провожу.
 
          Мы подошли еще к одной стойке и я обратилась к офицеру:
          – Здравствуйте. Моя попутчица Татьяна летит издалека и не знает английского языка. Пожалуйста, посадите ее. Вас как зовут?
          – Стив. Хорошо, мадам, не волнуйтесь. Я распоряжусь.
 
          Бабушка Таня прямо вся сияла, не переставая меня благодарить. Тут к нам подошла Оля с детьми и протянула мне посадочные талоны.
          – Так, давай посмотрим. Слушай, у тебя рейс вместе с бабушкой Таней. Ну, вот и хорошо! Полетите вместе!
          – Да, ой как хорошо, – обрадовалась женщина и посмотрела на Ольгу. А Вы разве с нами не летите, Леночка? Было бы так хорошо.
          – Нет, мой самолет через 5 часов.
          – Лена, побудь, пожалуйста, с Викой, пока я с Димой в туалет схожу, – попросила Оля.
          – Давай, – охотно согласилась я.
          – Мэм, – к нам подошел Стив, беря сумки у бабушки Тани. – Пожалуйста следуйте за мной, через несколько минут начнется посадка.

          Мы с бабушкой Таней тепло обнялись и попрощались. Расплакались… Она очень довольная пошла за офицером и еще долго, долго махала мне рукой. Мне было очень приятно смотреть как ее сажают в самолет самой первой, без толкотни и давки. Как хорошо все устроилось, мое сердце пело от радости!
          – Мама, – испуганно заерзала Вика в коляске и стала крутить головой.
          – Мама сейчас придет, – весело сказала я и взяла девочку на руки. Я за неё! Не бойся, я с тобой! А где у нас бабушка Таня? А бабушка Таня уже в самолете, – начала я забалтывать ребенка. – Давай помашем ей. Пока, пока бабушка Таня. Пока, пока. А смотри кто там сидит? – мы повернулись к окну. – А кто-же это такой? Это лев – царь зверей! Он живет в стране Самолётии и оберегает всех пассажиров. Вика слушала меня с открытым ртом, смотря на оранжевого льва, нарисованного на тоннеле, который соединял самолет с аэропортом. Удивительно как хорошо работает воображение в экстренной ситуации!
 
          Ольги долго не было. Небольшая тень тревоги пробежала у меня в голове. А если она заблудилась или что-то случилось? Я оглядывала толпу и смотрела как высокая, строгая женщина похожая на завуча распределяла людей в две шеренги. "Спокойно, без паники", –  сказала я сама себе. "Время еще есть". Наконец-то Оля с Димой вернулись и мы обнялись.
          – Внимание, проверяем вещи! Ничего не забываем. Рюкзак–раз, рюкзак–два, шарф, мишка, пакет. Все на месте. Молодцы, ребята!
          – Большое спасибо, Лена, что помогла нам дойти. Спасибо!
          – Ну, что ты, что ты, пустяки. Вы когда приземлитесь в Миннеаполисе, ты не оставляй бабушку Таню. Хорошо? Оля кивнула. – Выходите вместе и без паники спокойно продолжайте путь. Увидимся в Виннипеге. Созвонимся. Мы еще раз обнялись и поцеловались.
          – Дима, я пожала мальчику руку. – Ты мой герой, а ты Вика маленькая героиня. Молодцы дети! Ну, давайте, с Богом. Счастливого пути!
 
          Ольга смотрела на толпу и кажется не знала что делать. Строгая женщина администратор игнорировала наше присутствие. Я подняла правую руку вверх и щелкнула пальцами:
          – Стив! У меня девушка с маленькими детьми летит издалека. Очень устала, пожалуйста, посадите ее без очереди. Молодой мужчина улыбнулся, кивнул "завучу" и Оля пошла вперед.
          – Иди, иди, не бойся, – подбодрила я ее. – Бизнес класс подождет. Давай, все будет хорошо. Удивительно, но сегодня меня все слушались. Мне никто не перечил, все получалось с первого раза.
 
          Посадив своих попутчиков в самолет, я с легким сердцем пошла погулять по аэропорту. Настроение было замечательное! Дойдя до маленького кафе, я плюхнулась в большое кожаное кресло и расслабилась. Голова отключилась на пару часов от переживаний и толпы. Я читала роман "Анна Каренина" и восхищалась мастерством писателя. У меня в душе боролись два чувства – восхищение над шедевром и досада, что мне так никогда не написать. Какой стиль! Какие герои! Восхищение победило. Посмотрев на часы и потянувшись, я пошла к уже знакомому мне С32. Пора! Теперь моя очередь лететь.
 
          Я подошла к стойке и Стив снова улыбнулся мне.
          – Здравствуйте, –  заговорил он со мной на английском. – Мне кажется, что Вы сегодня целый день у нас.
          – Да, почти. – улыбнулась я. – Ну, не целый день, но пол дня точно.
          – Готовы к полету? – Я кивнула. – Больше никого не нашли? – Мы засмеялись.
          – Мадам, я хотел сказать вам, что это очень хорошо, что вы помогли этим людям. Вы сделали доброе дело.
          – Мы земляки, Стив! Понимаете? Мы из одной страны. Ну как я могла пройти мимо?
          – Счастливого пути!
          – Спасибо, Стив! Вы тоже молодец! Хвалю! All the best!
 
          Я зашла в огромный самолет, мое место было в середине салона. "Не у окошка", – пронеслось у меня в голове, "но ничего, зато близко к туалету и запасному выходу". Я положила рюкзак на верхнюю полку, села, пристегнулась и сняла обувь.
 
          Самолет наполнялся людьми. Перелет долгий. Пассажиров было очень много. По левому краю стюардесса вела семью школьников. Старший мальчик лет шестнадцати шел первым, затем погодки брат с сестрой и старшая девочка лет двенадцати. Стюардесса держала их билеты и рассаживала детей по местам. Трое из них сели рядом со мной, а маленькая девочка по левому краю у окна. Семья растерялась. Стюардесса долго думала, что делать, но я пришла ей на помощь.
          – Excuse me, Mam. Если хотите, мы можем поменяться местами и вся семья полетит вместе.
          – O, well, well. Thank you so much. It is so nice of you.
 
          Я смеялась и удивлялась всему происходящему. "Какой сегодня странный день! Я сегодня себе не принадлежу. Поводырь! Я сегодня поводырь!". Взяв свои пожитки я быстро пересела на новое место. "Ба, а вот и окошко!". Бойтесь своих желаний, иногда они исполняются мгновенно!
 
          Стюардессы объявили о взлете и самолет понес меня через океан. Я все время думала о своих случайных попутчиках. Как они долетели? Как пересели на новый самолет? Волновалась и молилась о них. В течении полета, я читала, разгадывала кроссворд, посмотрела два фильма. Настала ночь и я уснула. Наконец-то длительный девятичасовой перелет закончился и я оказалась в Миннеаполисе.
"Ух, бOльшая половина пути пройдена, осталась самая малость. Последний самолет – Миннеаполис–Виннипег". Как только ты позволяешь себе расслабиться и "выдохнуть", усталость охватывает весь организм.
 
          Усевшись в кресло в аэропорту, я начала обдумывать план действий. Что делать целых пять часов до посадки? Можно немного осмотреть окрестности и побыть туристом, потом надо будет что-нибудь поесть, а потом можно немного поспать. Я почти дома, что может еще со мной случится? Я даже и представить себе не могла КАКОЙ сюрприз ждал меня впереди. Выполнив намеченную мной программу, я направилась к своему терминалу. Очень хотелось спать, вытянутся, укутаться одеялком, принять душ. Так, что у нас со временем? У меня есть полтора часа в запасе. Хорошо.
          – Лена! Лена! – услышала я знакомый голос и обернулась. Ольга сидела в кресле с детьми и махала мне рукой.
          – Ох, и снова здравствуйте! Уфа–столица Башкирии. – Ты что здесь делаешь? – спросила я её. – Господи, ты ведь уже должна давно быть в Виннипеге. Обалдеть!
          – А у нас самолет отменили. Теперь полетим вместе с тобой.
          – И ты сидишь... и ждешь? Давно сидишь? Ох, послушай так быть не должно. Если тебя снимают с самолета, то должны предоставить отель и вернуть деньги за билет. Ты не узнавала?
 
          Она покачала головой и пожала плечами.
          – Нет, послушай, так ведь летать нельзя! Нельзя и все! А если с тобой что-то случится, кто будет смотреть за детьми? Обязательно нужен еще один человек. Лишняя пара рук, лишняя пара глаз. Тебе ни в туалет не сходить, не поспать, не отдохнуть. Так нельзя!
          – Это еще что. Когда мы летели в Россию, то отменили два самолета. Я вздохнула и потерла свои лоб.
          – Ужас! Ты знаешь, ты что-то не то делаешь. Я десять лет летаю и у меня никогда еще не отменяли самолет.
          – Ох, я посмотрела на свою попутчицу и покачала головой. Ольга сидела уже в очках и выглядела плохо. Уставшая, потерянная.
          – Ты знаешь, здесь нет детской площадки. Детей некуда пристроить.
          – Должна быть комната матери и ребенка в каждом аэропорту. Я не уверена, но что-то подобное должно быть. – Подожди, а семья? Они ведь тебя встречают в Виннипеге? Ты им позвонила?
          – Да, мне дали позвонить. Я поговорила с мужем и сказала, что прилечу позже, около одиннадцати вечера.
          – То есть тебе позвонить дали, а отеля не дали!? – Ох, я снова потрогала свои лоб. – Ты поела? Вы что-нибудь ели? У меня целый рюкзак еды остался. Дима, ты есть хочешь? Иди ко мне, малыш.
          – Привет, нет я сытый, – и он убежал играть маленькими машинками на полу.
          – Как бабушка Таня? Как Вы долетели?
          – Хорошо, оживилась Ольга. – Долетели хорошо, дети спали. Все съели. Не капризничали. Мы вышли из самолета, а бабушка Таня уже ждала нас. Вместе "перекинули" чемоданы. Ее остановил офицер с собакой и попросил открыть сумку. Забрали какое-то печенье, а потом разрешили дальше идти.
          – Ничего, бывает. Хорошо, что ты была рядом с ней.
 
          Я смотрела на своих попутчиков и не могла поверить своим глазам. Что за встреча? Что за день сегодня? Вика капризничала и вертелась в коляске. Дима игрался машинками на полу и кажется ни на кого не обращал внимания.
          – Так, Оля, бери Вику и иди покатай ее в коляске. Смотри, она сейчас заснет, a с Димой я посижу. Девушка послушно встала и поехала с дочкой к большим окнам.
          – Дима, иди ко мне, малыш, я тебе что-то покажу. Мальчик послушно подошел и принес свои машинки.
          – Смотри, у меня есть волшебная подушка. Она моя, но я могу ей с тобой поделиться. Давай попробуем. Вот, она тут застегивается. Давай ложись.
          – Я не хочу спать.
          – А мы не будем спать, ты просто полежишь и все. Дима залез на кресла и лег рядом со мной. Я обняла его одной рукой, а другой показала на наш самолет. – Смотри какой лев сидит вон там. Ты знаешь кто он такой? Это царь страны Самолётии и он охраняет всех пассажиров. Моя сказка про рыжего льва пошла по второму кругу. Дима слушал и не капризничал. Я закутала его своей курткой и он заснул.
 
          Вернулась Оля с коляской и села напротив меня. Она закутала спящую дочку длинным шарфом и медленно легла на ряд кресел. Ольга лежала на спине вытянув руки вверх. Она не заметила как отключилась, многодневный перелет забрал все её силы.
          "Спят" – Подумала я, глядя на своих попутчиков. "Пусть поспят. Совсем утомились".
 
          Я смотрела в окно на наш самолет. Сегодня был удивительный день, просто необыкновенный. Мои глаза слипались, а спина болела. Я встряхнула головой: "Нет, мне нельзя спать. Я на посту".
          – Внимание, пассажиров вылетающих в Виннипег, – раздался голос диктора на английском языке. – Ваш терминал изменен с А10 на В24.
          – Оля, – я тихонько потрогала девушку. – Терминал изменили, надо идти.
          – Ой, а я что уснула? Что?
          – Надо идти, терминал изменили. Так, бери Диму на руки, а я возьму коляску и все остальное. Пойдем, совсем чуть-чуть осталось.
 
          Мы благополучно дошли до нового терминала и зашли в самолет. Ольгины два места были с правой стороны салона. Она села у окошка вместе с Викой, Дима рядом, а на третьем месте уже сидел пассажир. Он недовольно посмотрел на девушку с детьми, а потом уткнулся в телефон.
 
          Я посмотрела на свой билет. Мое место было с левой стороны, у окна. "Ну, все, всех посадила, теперь можно и отдохнуть. Можно поспать, почитать книжку". Откуда приходят эти мысли? Я посмотрела на Ольгу и решила, что Лев Николаевич подождет, у меня тут своя драма былa. Я вздохнула, улыбнулась и обратилась к пассажиру, сидевшему рядом с моими попутчиками:
          – Простите, Вы не уступите мне место, пожалуйста. Я лечу с подругой, а мое место с другой стороны.
          – O, well, well! – Парень радостно вскочил и испарился.
 
          Я села и улыбнулась:
          – Знаешь что? Давай "добьем" этот полет! Последний самолет остался. Ты не бойся, я Вас не брошу. Я убрала книжку обратно в пакет и пристегнулась.
          – Вы на сколько уезжала в Россию? Я месяц дома была? А Вы?
          – На полгода. Сначала планировала на два месяца, но обстоятельства изменились. Пришлось остаться на полгода.
          – Ох...покачала я головой.
 
          Мы долетели быстро и в салоне загорелся свет.
          – Внимание, Виннипег! – Забегали стюардессы. – Пристегните ремни! Я улыбнулась – "неужели долетели".
          – Лена, надо декларацию заполнить, а я не знаю как. Не поможешь?
          – Ерунда, филькина грамота. Давай сюда.
 
          Я помогла девушке заполнить документы и мы вышли из самолета. Оля посадила Вику в коляску, а Дима уже привычно прицепился за ручку.
          – Так проверяем вещи! – Рюкзак–раз, рюкзак–два, шарф, мишка, книжка. Все на месте. Молодцы! Пойдемте, братцы кролики, тут буквально пять минут идти.
          – Ой, где это мы? Это какой этаж? – Ольга испугалась и остановилась. Я здесь никогда не была. Куда идти-то? А декларацию кому отдавать?
          – Пойдем, я все знаю и все покажу. Мы на первом этаже. Если ты летишь из Европы или Канады, то выходишь на втором этаже, а если из Америки, то на первом. Пойдем, пойдем. Кстати, посмотри на вывесках все написано и обозначено стрелками.
 
          Мы прошли вперед, отдали декларации офицеру и пошли получать багаж. Ольга сразу же увидела свои два чемодана и побежала вытаскивать их с транспортера. Потом она взяла тележку и погрузила на нее свой багаж. Я достала свой чемодан и поставила его рядом с собой. Моя попутчица одной рукой взяла тележку с чемоданами, а другой коляску и попыталась все это толкнуть вперед.
          – Ой, блин! – я покачала головой и засмеялась. – Ты что серьезно? Так, давай по-другому сделаем. Я закинула свой чемодан на тележку и повернулась к ней:
          – Бери детей, а я повезу все вещи. Давай, вперед! Пошли! Мы смеялись и радовались, что наше путешествие наконец-то подходит к концу. Дима вертелся как юла и рвался из рук. Вика уже не спала, а кричала "папа, папа".
          – Вот смотри, – я обратилась к Оле. Сейчас мы пройдем через этот коридор, вон видишь дверь впереди, и ты встретишься с семьей. Ты готова увидеть мужа? Она покраснела и улыбнулась.
          – Дети, сейчас вы увидите папу! Готовы?
          – Да-a!
          – Раз, два, три! – засмеялась я.

          Двери открылись. Такого даже я не ожидала. Первые несколько минут стоял какой-то женский плач, вой, ликование, аплодисменты.
          – Приехали. Приехали. Ааа! Ура! Ура!
 
          Красивый, полноватый мужчина подбежал к Ольге и рухнул на колени с большим букетом алых роз. Они поцеловались. Стыдливо, по-детски. Обнялись. Плачущая толпа из многочисленных родственников налетела на бедную девушку с поцелуями. Все просто сошли с ума от счастья.
 
          Мне приятно было видеть воссоединение семьи. Я отошла немножко в сторону, чтобы не мешать им. "Ну, вот теперь все!" – Пронеслось у меня в голове. "Здесь зрители аплодируют, аплодируют. Кончили аплодировать" –  снова "запело" радио в моей голове.
 
          Ольга представила меня семье, но они так и не поняли кем я была. Так, случайная знакомая. Мне трудно было пройти к детям попрощаться, я просто улыбнулась и всем помахала рукой.
 
          Я взяла свои чемодан с тележки, прошла буквально пару метров и оказалась в объятьях мужа.
          – Привет! – мы нежно обнялись и поцеловались. Ты хорошо выглядишь! Устала? Как долетела?
          – Да, вообще без проблем! И мы вместе вышли с аэропорта.
50 Две жизни
Ирина Кашаева
Основано на реальных событиях.
 
Мне грех жаловаться на судьбу:любимая и любящая дочка, зять, двое чудесных внуков. Правда, замужем побывать мне так и не довелось. Но разве счастье только в этом? Моя дочь выросла без отца. Он, ее отец, много лет уже лежит в самом сердце дальневосточной тайги. Я не нашла в себе силы рассказать дочери правду о нем. Много-много раз начинала этот разговор, но в итоге мне не хватало мужества. Боялась, что дочка осудит меня и отвернется навсегда. Не простит, что я убила ее отца. И я решила рассказать все это вам. Уверена почему-то — вы меня не осудите. А может кто и поможет мне добрым советом. Простите, но не могу я назвать вам настоящих имен.
В двадцать два года, закончив институт, я мечтала о любви. Той самой — настоящей и единственной! Такой, как в романах: один раз и на всю жизнь! Парня у меня ещё не было, но я была уверена, что совсем скоро встречу его! И мы обязательно будем счастливы! Но одна-единственная ночь разрубила мою жизнь надвое: на «До» и «После».
В конце семидесятых, после окончания филфака, я была направлена на работу в дальневосточный поселок. Место это я выбрала не случайно — на том берегу реки жила моя тетя. Поселили меня при школе, в ветхом домишке.
В маленьком поселке каждый человек на виду. А уж молодую приезжую учителку не заметит разве что только слепой. Хотя я была неприступной затворницей, местные парни пытались за мной ухаживать. Больше всех обхаживал меня молодой охотник Юрка. Но ни взглядом, ни чем-либо другим я никогда не давала Юре надежды на возможные отношения. Однажды он принес мне в подарок шкурку лисицы. Но, поблагодарив парня, я не приняла подарка. Более того, попросила вежливо, чтобы он больше не приходил. Опустив глаза, Юрка готов был уже уйти, как вдруг остановился:
— Марина... Мариночка! Люблю я тебя! Люблю! Выходи за меня! Никогда ничем я тебя не обижу! Жизнь свою к ногам твоим брошу! Царицей жить будешь! А хочешь — уеду с тобой? Брошу все и уеду! Хочешь? — упал он передо мной на колени.
Я растерялась! Просто остолбенела! Хотя у меня пока не было любимого, Юра мне не нравился! Чтобы отвадить ухажера, я обманула его, сказав, что у меня парень. И Юрка, казалось, понял все и забыл, что я существую. Я слышала даже, что он встречается с девушкой и свадьбу они планируют.
Но однажды поздним вечером кто-то настойчиво постучал мне в окно. Увидев Юрку, я хотела было закрыть окно, но он задержал меня.
— Постой! Да погоди же,Марина! Тетка твоя помирает, за тобой прислала! Поспешать надо, сильно плоха она! У меня лодка, скорее!
Я похолодела:моя тетя действительно была больна!
— Маринка, скорее! Очень плоха тетка Дарья, боюсь, не застанем живую! — взволнованно кричал Юрка.
Не раздумывая больше, я схватила куртку, платок, влезла в сапоги и мы что есть мочи бросились к реке. Ну вот наконец и лодка! Юрка ловко прыгнул в нее и подал мне руку.
Стараясь не смотреть на меня, Юрка уверенно правил вверх по реке, а не к соседнему поселку, где жила моя тетя. Я попыталась спросит его, но шум мотора и бушующий ветер заглушал все звуки. Лодку раскачивало и я очень боялась, что нас перевернет. Когда-же он пристал к песчаной косе, я вздохнула с облегчением, но сразу-же почувствовала неладное.
— Так ты... Обманул меня? — запинаясь, пролепетала я и не узнала своего голоса.
— Обожди самую малость, — буркнул он, выходя на сушу и протягивая мне руку. Но я сама выбралась на берег и осмотрелась. Тайга!... Глухая, безмолвная тайга раскинулась вокруг нас! Смертельный, панический страх, стекая ледяной струйкой за шиворот, сковал тогда мое тело и душу! Но, изо всех сил стараясь выглядеть спокойной, я вопросительно уставилась на Юрку.
А он повернулся ко мне спиной и молча зашагал в самую глубь тайги. Я растерянно посмотрела на мрачное ночное небо, на громадные черные тучи, которые рвал на части безжалостный ветер, на лодку. Ночью, одной, мне никак не справиться с разбушевавшейся рекой! Но и оставаться на берегу одна я не могу тоже! В тот момент мне не оставалось ничего другого, как догнать Юрку и шагать с ним рядом. Не помню, сколько времени мы шли вот так, молча. В тайге время течет по иным законам: медленно, тягуче, словно кедровая смола сквозь решетку.

Наконец луна выхватила из таежного сумрака крытую лапником маленькую избенку. Юрка остановился, обернулся ко мне и, пригнувшись, вошел внутрь. И мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Чиркнув спичкой, он пошарил в темноте и крохотное помещеньице озарил свет зажженной им керосиновой лампы, пугливый и слабый. Юрка подвесил лампу на гвоздик и как-то очень нехорошо посмотрел на меня.
— Ну, че уставилась, как телка дойная? — зло ухмыльнулся он. От его грубости и хамства я просто онемела! Ноги одеревенели и приросли к полу!
— Ко мне иди. Сама. — глядя в лицо мне потемневшими, почти черными глазами, глухо прохрипел Юрка.
Я поняла все, пыталась убежать! Но он поймал меня,сжал в своих медвежьих объятьях, свалил на топчан. Как могла, я защищала себя! Вырывалась, кусалась, царапалась, драла его за волосы, но этот подонок был много сильнее!
— Не-е-е-ет! Пу-у-у-сти! Не на-а-а-д-о-о! — вырываясь, вопила я, изо всех сил пытаясь сбросить его с себя. Вдруг ни с чем не сравнимая адская боль пронзила и парализовала мое тело. Как будто нож вонзили в низ живота и повернули его во мне... Я хрипела, рвалась, плакала! Но он крепко держал меня! Каким-то чудом мне удалось вырвать одну руку и нащупав что-то тяжелое, я изо всех сил ударила ублюдка по голове. Юрка обмяк и я скинув его с себя, бросилась прочь из этого ада.
Тайга не молчала. Она стонала. Шумела гордо, сурово и величаво. Ночная река была черна, неспокойна и разгневана. Она грозно катила свои громадные волны, безжалостно разбивая их о песчаный берег. Надвигался шторм. Лодки на месте не было!
Господи! Как же так? Может, я впопыхах перепутала место? Я бегала по берегу, Вспышки молний освещали реку, но... Лодки нигде не было! Внутри меня все заледенело... Ночью! В тайге! Одна! И все тот же проклятый страх погнал меня обратно к избушке! Как я нашла дорогу к реке, а потом обратно? Ответа на этот вопрос я не нашла до сих пор. Но когда я вошла в избушку, то ужас завладел мной безраздельно!
Юрка лежал в луже черной застывшей крови, рядом валялся окровавленный топор. Я бросилась к нему, тормошила, кричала, била по щекам, но... Но сердце его не билось! Я УБИЛА ЧЕЛОВЕКА?! Господи! Я УБИЛА ЧЕЛОВЕКА!
Назад пути нет. И ничего больше у меня нет! Нет настоящего, нет будущего! У меня есть только прошлое! Прошлое, в котором я — убийца! Как я смогу доказать, что он заманил меня сюда и изнасиловал? Что я защищала себя! Я ведь не хотела его смерти. Я хотела, что бы он оставил меня в покое!
ЧТО ДЕЛАТЬ? Лодки нет. Река забрала ее. А я убила человека! Меня осудят и остаток жизни я проведу в тюрьме! Впервые я взглянула в его глаза. Они с укором смотрели мне прямо в душу и в них застыл ужас! Я не сдержалась, меня вырвало. Меня просто вывернуло наизнанку!
Собравшись с силами я взяла его за ноги и потащила наружу. Луна вышла из-за туч и, словно помогая мне, освещала дорогу. Оттащив тело как можно дальше, я вернулась за лопатой. Потом расчистила место и выкопала глубокую яму. Свалила туда тело, забросала землей, сверху укрыла валежником. Все — никаких следов. Перекрестилась. Упала на свежую могилу и заплакала.
Вторая жизнь
Я плакала не о нем — изнасиловавшем меня и срубившем мою жизнь под корень! Нет! Я плакала по своим несбывшимся мечтам и убитым надеждам! По своей любви, которую мне не суждено встретить! По своим детям, которых теперь у меня никогда не будет! Я плакала по себе самой!
Рассвет я встретила там же, на могиле. Короткий рассвет самой длинной и страшной ночи! Солнце взошло и, запутавшись в вершине высоченного кедра, светло и радостно улыбнулось мне. Птицы наполнили тайгу дружным, веселым гомоном. Тяжело поднявшись, я взяла лопату и устало побрела к своему новому жилью.
Вот так и началась моя вторая жизнь. Жизнь таежной затворницы. В зимовье были кое-какие съестные запасы: вяленая рыба, пшено, мука, небольшой мешочек с солью, керосин и спички. Я собирала и сушила ягоды, грибы, собирала кедровые орехи. Чай готовила из трав. Тайга добрая, если ты к ней с добром. Один раз мне удалось найти в охотничьем капкане зайца и тогда это был настоящий пир.
Начинался сентябрь, прошло уже полтора месяца моей таежной жизни. Слышали поговорку, что беда никогда не приходит одна? Так вот... Однажды я почувствовала себя плохо. В тот день мне повезло: удалось наловить рыбы и я запекла ее в золе.  Но, едва я положила в рот кусочек, как меня тут же вывернуло наизнанку! В тот день я так ничего и не смогла съесть: при одной только мысли о еде меня тошнило. На следующий день повторилось то же самое. Что же это может быть?
И тут меня осенила страшная догадка, в которую я просто отказывалась верить! После изнасилования прошло полтора месяца и у меня задержка! Неужели я беременна от того ублюдка?! НЕУЖЕЛИ?! ЗА ЧТО?! Что совершила я такого, что Бог наказал меня ребенком от насильника?! Ребенок этот мне не нужен! Жить он не должен, да и не будет! Он просто не имеет права на жизнь! Во что бы то ни стало изведу его!
Я прыгала с высоты, ворочала тяжеленные бревна, била себя камнем в низ живота и даже пила отвары трав, которые, как я надеялась, должны были вызвать выкидыш! Но ничего не помогало! Ненавистный ребенок продолжал жить в моей проклятой утробе! Он постоянно требовал есть, рос, делая меня похожей на футбольный мяч!
Я должна победить!
Но я не сдавалась до тех пор, пока не приснился мне один странный сон.
«Маленькая девочка плачет. Тянет ко мне худенькие ручонки и... Плачет!»
Я проснулась от еще более странного ощущения в своем округлившемся животе: как будто кто-то шевелится у меня там, внутри. Я провела ладонью по животу и незнакомое доселе чувство ласковой волной окутало и согрело мою душу! Я поняла, что очень хочу этого ребенка! Что уже люблю его каждой клеточкой своего тела! И ближе этого малыша у меня никого нет! Ведь он часть меня и ни в чем не виноват! Тогда-то я и поняла, что не могу больше скрываться в тайге. Я хочу этого ребенка и должна родить его здоровым! В середине ноября, когда уже стояли суровые дальневосточные начались морозы, я решила пробираться к людям. Шел пятый месяц моей беременности. Я нашла в избушке какие-то тряпки, валенки и старый стеганный бушлат. От моих летних вещей проку было мало. Оделась как могла, собрала в дорогу немного припасов и пошла к реке. Решила идти вдоль берега, в противоположную сторону от поселка, где жила я в той, прошлой жизни. Больше суток, я шла почти без остановки, так как боялась замерзнуть. По этому есть приходилось на ходу. Наконец тайга сдалась и я вышла к какому-то большому поселению. Постучав в первый попавшийся дом, я потеряла сознание. Очнулась уже на больничной койке. Оказывается, я была настолько истощена и измучена, что чудом не потеряла ребенка.
Несколько долгих суток я провела в реанимации. А когда моей жизни и жизни малыша ничего не угрожало — перевели в палату. Документов у меня не было. Я объяснила это тем, что мы попали в бурю на реке, лодка перевернулась и Юра утонул. А я чудом выбралась на берег и несколько месяцев жила одна в лесу. Я очень боялась, что мне не поверят, но такое на горных дальневосточных реках происходит часто и расследование проводить не стали. Прямо из больницы я дозвонилась маме, она приехала и забрала меня домой. Даже маме я не смогла открыть ВСЮ СВОЮ ПРАВДУ!
В положенный срок я родила девочку. Доченька моя росла умненькой, красивой и доброй. Напоминала ли она мне о той страшной ночи? Да. Несомненно. Но я старалась видеть в ней только свое дитя! Свое родное и единственное дитя! И моя дочка — радость и счастье всей моей жизни! Замуж я так и не вышла. Дочка выросла, и подарила мне замечательных внуков.
Мальчику уже пятнадцать,а внучке — шесть! Недавно я была потрясена тем, что моя внученька нарисовала тайгу, маленькую избушку и реку! Неужели генетическая память сработала? И в моем старом, измученном сердце всплыли события сорокалетней давности. В душе шевельнулось вдруг что-то такое...
Ведь моя дочь имеет право знать, кто ее отец, где он и что с ним! Как мне набраться мужества и облегчить перед ней свою душу?
Или я должна унести свой грех в могилу? Я не знаю как мне жить дальше!
51 Завещание бабушки
Лариса Вер
Нонешнюю акцию протеста пенсионерки и бабушки со стажем назначаю на сегодняшний июньский вечер! Пусть помру у всех на глазах, но привлеку общественность к нашей проблеме – давят нас и грязью поливают, настоящей и словесной, обладатели автомобилей! Ноябрьский протест дорого мне обошелся: два месяца потом лечилась и от простуды, и от синяков и ушибов. Но поздняя осень – неподходящее для акции протеста время. Улеглась я тогда напротив подъезда в час пик – в восемь утра. Коленки обернула платками шерстяными, поясницу укутала, а на голову три шапки напялила. Гудят машины, пищат, я наслушалась столько оборотов русской речи, сколько за всю жизть не слыхала. Водители – люди нервные, неадекватные… А потом вдруг чувствую: лечу! Честное слово, была в полете…. Но недолго! Очутилась в кустах, под забором садика. «Старая перечница, нашла место в маразм впадать – посреди дороги!» Да я ж детей защищаю! Как энтот во время войны – Александр Матросов – собой дорогу перекрыла, чтоб обратить внимание: рядом детки в садик спешат, а идут они с мамами по дороге, прыгая иногда в грязные сугробы! А куды деваться-то?! Водители всяческих иномарок, ехайте по шоссе, а не по дворам!

Проверю еще разочек авоську… Завещание есть, баночки со взрывчаткой готовы, пузырек с кровищей в карман надо переложить. Да, да, именно завещание! Оформленное по всем правилам, у нотариуса заверенное: «Я, пенсионерка (имя-отчество-фамилия), в добром здравии (смотри справки от врачей) и по собственному почину решаю прекратить свою жизнь на проезжей части под окнами собственной квартиры. В смерти прошу винить городскую администрацию». Да, именно так! Подписи мы собирали, контейнеры с мусором посередь дороги ставили, даже бревно в темноте приволокли с бабами и поперек двора положили, а машины по-прежнему носятся под самыми окнами со свистом. У меня двое внуков. Старший уже школу заканчивает, и за него не так страшно, а малышка в садик ходит. И эти поганцы у ворот садика не притормаживают, а летят как на крыльях. Ну, забыли тротуар положить полвека назад в наших дворах! А чем виноваты мы, жители забытого всеми властями микрорайона Первомайский? Летать же мы не научимся?

Я – бабка ответственная. Пусть жизнь положу, но привлеку внимание к нашей беде. Нет, самый главный в городе, не помню, как его величать, распорядился положить холмики энти в нашем дворе. Так трактора уж больно старательные зимой снег счищали: подчистую смели и сугробы, и холмики эти резиновые… И опять по нашим дворам на улице Советской пролег филиал Ярославского шоссе. С той стороны домов есть дорога, но там всегда «пробка», и обогнать «блохов» (так, кажется, молодежь называет тех, кто всегда тщательно придерживается правил) особо умные стараются по дворам. Хорошо, что внук у меня способный парнишка: я ему интерьнет оплатила на полгода вперед, а он мне пороху сделал с какой-то дымовухой – аж три баночки принес. И алую жидкость, на кровь похожую, принес. Вот теперь я упакована на все сто!

Так. Пора. А чтоб меня опять не швырнули с пути, я себя привяжу к шинам: там все соседи места бронируют своим Ниссанам старыми шинами. Вот их и использую. И, если кто-то из водил меня колесами переедет, то мое завещание с копиями всех документов, отправленных в Королевский Белый Дом по нашему вопросу, всплывет в программе Андрея Малахова. Пусть поговорят тогда на весь Советский Союз про отсутствие тротуаров в наукограде. Одна смерть – и столько шуму сделаю! Не зря помру!
52 Агата Кристи отдыхает
Ольга Дальняя
   Всё началось во время сессии, когда Вероника возвращалась из университета после первого экзамена. Ещё издали она услышала гвалт скандала, доносящийся из её подъезда – окно площадки между вторым и третьим этажом было открыто по случаю июньской жары. «Опять бабки ругаются», - мелькнуло в голове.
   На третьем этаже обитали две деревенские старухи, в незапамятные времена переехавшие в город из украинской глубинки и по сию пору не избавившиеся от привычной манеры общения. Дети от обеих разъехались, мужей тоже не имелось. Одна изображала «интилихентку», работая уборщицей в институте неподалёку, вторая торговала в продуктовом магазинчике, усвоив самый худший стиль общения советского продавца с покупателями, жадными до товаров в эпоху тотального дефицита. И обе не переносили друг друга.
   Когда-то их переселили из подвалов в новенькую «хрущёвку», и крохотные квартирки с водой, электричеством и прочими удобствами показались сперва настоящим счастьем. Но тот, кто умудрился поселить их рядом через стену, сотворил обеим изрядную гадость, да и остальным соседям тоже: скандалы вспыхивали из-за любого пустяка, почти каждый день. Даже мелкие собачонки, которыми они почти одновременно обзавелись, свирепо облаивали друг друга, и выводить их на прогулку приходилось в разное время, чтобы не сцепились прямо в подъезде. Их хозяйкам  взаимной любви это тоже не добавляло.

  Вероника осторожно поднялась по лестничным пролётам.  Побоище было в разгаре. Обе старухи почему-то были мокрыми с головы до ног, с халатов стекала вода; по шахматно-плиточному полу растеклась изрядная лужа. И обе голосили вперебой:
- Твой собака мене под дверь насрав!
- Паскуда, это твой собака насрав!
   Из-за дверей наперебой неслось яростное тявканье. Продавщица держала ведро, «интеллигентка» - большую кастрюлю. Старухи трясли друг на друга опустевшей посудой и тщились выплеснуть ещё сколько-нибудь воды. На краю площадки сиротливо лежала маленькая собачья какашка.
   «Совсем чокнулись». Девушка остановилась, прикидывая, как бы протиснуться мимо места сражения без потерь. Бабки, заметив её, словно по команде, захлопнули рты и, забыв про водные процедуры, уставились на неё с одинаково странным выражением, в котором проглядывало и любопытство, и злорадное ехидство, и ещё нечто, чего девушка не могла понять. Она поспешно миновала обеих, бегло поздоровавшись, и устремилась наверх. Старухи не ответили, лишь поджали губы. До Вероники снизу донеслось:
- Бесстыжая! Своего ей мало, до чужого лезеть!
- Ещё и регочеть, як кобыляка! Хучь бы людей стыдилася та ховалася…
   Бабахнули двойной чередой двери, и стало тихо. «Реально спятили… наверное, это старческий маразм». Замок щёлкнул, девушка, пожав плечами, зашла к себе.
   
   Они жили вдвоём с мужем в крохотной «однушке» на пятом этаже. В летнюю пору там давила духота, крыша раскалялась на солнце и грела квартиру даже ночью. Вода наверх часто не доходила, особенно утром и вечером, и зимой топили не ахти, но семья молодого специалиста и студентки была счастлива: они жили сами по себе и никто им не мешал. Правда, Виктору, её мужу, приходилось далеко ездить на работу. Он возвращался поздно, уставший, и быстро засыпал, чтобы, снова вскочив утром, успеть на служебный автобус.
   Вероника бросила сумочку в кресло, переоделась и вышла на балкон, снять высушенное бельё. Собрала прищепки, и тут поблизости что-то заскрипело. Выглянула через перила – ну да, на балконе этажом ниже виднелся край большой круглой клетки. Супруги, живущие под ними, в погожие летние дни выносили в этой клетке проветриться  крупного белого какаду, и тот подолгу нежился на солнышке, дыша свежим воздухом и издавая разные звуки. Вот и сейчас он  то скрипел, то чирикал негромко, вполсилы, – словно репетируя или беседуя с самим собой. По ветвям растущего под окнами ореха сновали воробьи, чирикая в унисон.
   Молодая хозяйка внесла в комнату ворох пахнущего свежестью белья, вспомнила старушечью водную баталию и фыркнула. Подумала: «Комедия!  Надо рассказать Вите…»

                           *  *  *
   Однако в дальнейшем странности не закончились. Через пару дней  Вероника встретилась с Мариной Петровной – милейшей старушкой за восемьдесят, которая никогда не выходила на улицу без изящной шляпки - зимней или летней, по погоде, - и всегда желала встреченным знакомым здоровья и хорошего настроения. В этот раз Марину Петровну украшала симпатичная соломенная шляпка с двумя тёмно-красными вишенками. Вероника уважительно поздоровалась, ожидая встретить, как обычно, приветливую улыбку… но соседка вдруг отвернулась, словно не слыша, и медленно стала подниматься по ступенькам. Девушка даже испугалась: «Неужели и её возраст накрыл?!»
   В пятиэтажке, находящейся  в давно застроенном районе, обитало мало молодёжи, в основном его населяли старушки всех форм и калибров. Общения с ровесниками студентке хватало и в университете, но с кем обсудить массовый заскок пенсионерок в доме? Разве что с Анной, живущей с супругом под ними? Эти соседи хоть и старше, но всё-таки намного ближе по возрасту.
   И при ближайшей встрече девушка, улыбнувшись Анне, поздоровалась и произнесла несколько слов о погоде, намереваясь плавно перейти к интересующему вопросу. Но каково же было её удивление, когда Анна как-то бледно взглянула в её сторону, не ответила ни на приветствие, ни на улыбку, и, боком проскользнув вдоль стены, скрылась в свое квартире.
   Это уже ни в какие ворота не лезло. Творилось что-то странное, и единственное, что Вероника смогла предположить, - это перегрев и тепловые удары, которые массово настигли жильцов. На улице действительно стояла тридцатиградусная жара, непривычная для начала июня. «Выходит, у меня особо крепкая голова, раз пока выдерживает,»   - заключила она и отправилась в магазин за холодной минералкой.

   Вечером, смешивая на кухне салат, Вероника поглядывала через распахнутое окно во двор. Ага, вот и Виктор! Её муж пересекал волейбольную площадку, в сторонке на толстом стволе, оставшемся от спиленного пару лет назад клёна, сидели мужики, спасаясь от жары пивом. Вот они с чем-то обратились к Виктору… беседа продолжалась недолго, один из них заржал, второй настойчиво что-то втолковывал Вите. Даже с пятого этажа было видно, как её муж вдруг набычился, толкнул от себя назойливого собеседника… и не миновать бы драки, если бы другой не прекратил ржать и не уволок приятеля за угол.
   Широкоплечий Виктор, не оборачиваясь, зашагал к подъезду. Когда жена открыла  дверь, он имел явно взбешённый вид.
- Витя, что там такое, чего они?!
- Пьяные кретины… допросятся, в рыло получат оба. – И глава семейства скрылся в ванной.
   Весь вечер он был непривычно хмур, на скорую руку поел и уткнулся в телевизор, не реагируя на попытки  растормошить.
   Вот тут уже Вероника окончательно растерялась. Явно творилась какая-то чертовщина, причём все, у кого она пыталась что-то выяснить, отводили глаза и уходили от общения. «Будь я королевой или президентом - заподозрила бы заговор», - тёрла она виски, сидя над тетрадью. «Но какой заговор против студентки?!.. Никакое королевство в ближайшие годы мне точно не светит. И Витька тоже отмалчивается. Детектив какой-то… Агата Кристи отдыхает…»
Но требовалось сдать сессию, чтобы не потерять стипендию. И, откинув назад мешающие длинные волосы,  она склонилась над конспектом, стараясь выбросить  из мыслей всю эту ерунду.

                              *  *  *
   Мутная ситуация продолжилась и на следующей неделе. Экзамены покорно сдавались ей один за другим, потихоньку приближался конец сессии и отпуск с мужем на море. Правда, обсудить детали отпуска всё не получалось: Витя в последнее время брал работу на дом и проводил вечера, уткнувшись в документы.
Так началось и воскресенье. Глава семейства, полулёжа на диване, изучал свой рабочий блокнот, его жена вчитывалась в конспект, надеясь завтра сдать последний экзамен и добить сессию, от которой успела устать. Заткнув уши пальцами, старалась запомнить очередной параграф, но её вывел из учебного транса голос мужа:
- Послушай, что там такое?
Снаружи и в самом деле нёсся непонятный галдёж и лай,
- Опять бабки скандалят? – Вероника вышла на балкон.
   Кто лает, стало понятно сразу. На балконе соседнего подъезда, слева на третьем этаже, крутился небольшой чёрный шотландский терьер, имевший очень суровый вид благодаря густым мохнатым бровям и усам. Сейчас он разрывался от лая и так злился, что иногда хватал зубами деревянный бортик ящика с цветами. Людей рядом не наблюдалось. Чего он так разошёлся? Над ним, кажется, кто-то смеялся. Вероника глянула на разъярённо трясущийся загнутый хвост, насупленные чёрные брови, на зубы, вперемешку с лаем исступленно грызущие деревяшку, - и не выдержала, тоже рассмеялась. И тут же замолкла, услышав что-то странное: ей ответил смех, очень похожий на её собственный. Что такое?..
   Она перегнулась через перила и увидела внизу клетку с какаду. Сейчас попугай сидел на жёрдочке, повернувшись к собаке, встопорщив белый хохолок, и во всю мочь хохотал. Звонко хохотал её собственным смехом,  прекрасно имитируя все оттенки голоса. Она сама не различила бы, где её смех, а где попугая. Причём негодная птица, кажется, прекрасно понимала, что делает, и дразнила пса вполне осознанно. Тот реагировал бурно: над ним смеялась дичь, потерявшая всякий страх, и он приходил всё в большее исступление, не имея возможности добраться до наглеца.
   После нескольких секунд изучения диспозиции смешливая Вероника уже не могла оставаться серьёзной: комичность  происходящего накрыла её с головой.

   Заливистый женский смех, абсолютно один и тот же, нёсся одновременно с четвёртого и с пятого этажа, словно из колонок, создавая эффект стереозвука. Вероника глянула вниз, во двор, заметила «интилихентку», её ошарашенное лицо и выпученные вверх глаза – и, запрокинув голову,   расхохоталась ещё  пуще. Попугай тоже наддал. Терьер на соседском балконе превратился в мохнатый клубок ярости – теперь уже над ним смеялись двое!
   Звонкий смех в два голоса и непрерывный лай слились в такую какофонию, что от соседнего дома отразилось эхо, а в окнах напротив замаячили удивлённые лица. Девушка уже еле стояла, держась за ограждение, и изнемогала от смеха. Какаду не отставал, включив звук на полную мощность!
   Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы следом не вышел Витя. Покрутил головой туда-сюда, пытаясь понять, что происходит. Жена, не имея сил говорить, указала вниз. Мужчина наклонился через перила, посмотрел на голосящего в клетке артиста, на вопящего от возмущения пса и очумевшую старушку у подъезда, не сводящую с них глаз… Тоже рассмеялся и утянул чуть живую от смеха супругу с балкона вовнутрь.
   Правда, моментально переполох не улёгся: какаду продолжал разоряться за окном, да и Витиной супруге никак не удавалось успокоиться. До неё, наконец, дошло, что вообразили соседи! В мыслях вертелось: "Теперь ясно! А Витька-то... вот из-за чего! И муж Анны... он ведь тоже ни сном, ни духом... Кошмар! смех и грех..."
   Лай по соседству заглох: кажется,  собаку загнали в комнату, и попугай, оставшись победителем на звуковом ристалище, ещё какое-то время радостно хохотал в гордом одиночестве. Потом и он постепенно замолк, а во дворе зазвучали женские голоса. Уж теперь соседкам было, о чём поговорить...

                            *  *  *
   Прошёл месяц. Супруги возвращались из отпуска, загоревшие, усталые и довольные.  Колёсики чемоданов выдавливали полосы на мягком от солнца асфальте, и хотелось только одного: холодной воды и поскорее в тень.
Возле палисадника им встретилась Марина Петровна, которая остановилась и долго-долго желала им хорошего настроения, удачи, здоровья, счастья… На сей раз на ней красовалась белая кружевная шляпка с полями, отбрасывающими на лицо узорную тень.
   Две буйные старушки ничуть не изменились и продолжали ежедневные баталии. Видимо, иначе им было скучно жить. Но, встречаясь с Вероникой,  вслед ей уже не шипели, хотя во взглядах и читалось некоторое  разочарование.
   А вот попугай бесследно исчез. Его уже не выносили проветриться на солнышке, и из окон соседей не слышно было ни скрипа, ни хохота, ни чириканья. «Видимо, продали или сослали куда-нибудь, за провокации», - думала девушка, но расспрашивать соседей снизу не решалась. С этой парой здоровались быстро, чуть смущённо, и старались поскорее разбежаться по своим квартирам.
   И воробьиная стая уже не суетилась у них под окнами. Вообще стало тише, и Веронике однажды подумалось, что без попугая как-то скучнее. Этой мыслью она поделилась с мужем за ужином.
- Ну да, - пробормотал Виктор. – Весёленькая такая птичка…
53 Птица высокого полёта
Ольга Дальняя
   Однажды осенью в большом супермаркете появился незваный гость. Такое иногда случалось: в раздвигающиеся двери забегали кошки, собаки, влетали голуби…  Четвероногих быстро выдворяли, а голуби делали круг под высоким потолком и, хлопая крыльями над головами входящих,  бросались назад, на волю.
   Но залетевший воробей оказался не таков.
   Он осторожно облетел торговый зал, уселся на металлическую конструкцию, держащую светильники, и затих. Внизу шумели и волновались очереди у касс, бегали взмыленные продавцы – птицу никто не замечал.
   К вечеру начались неожиданности.  Сначала из отдела кулинарии раздался крик:
- Кыш, кыш! Откуда ты взялся?! – махала салфеткой круглолицая Людочка. – Посмотрите, в витрину с пирожками залез!
   Воробей вспорхнул наверх, на облюбованную перекладину. На него посмотрели снизу… пожали плечами.
- Сейчас вылетит, - был общий вердикт. И действительно, раздвижные двери постоянно открывались во всю ширь.
   Но притаившийся пучок перьев не двигался. Скоро про него забыли: подошёл час «пик», люди повалили с работы … было не до того.
   Часам к десяти вечера покупателей стало меньше, уборщица начала мыть полы и  спугнула воробья, клевавшего крошки в хлебном отделе. Но на своём насесте он пробыл недолго; чуть погодя залётного гостя снова поймали врасплох в отделе кулинарии - он там дегустировал творожную запеканку. Затем визитёр обнаружил коробку с просроченным хлебом и  успел проделать изрядную дырку в батоне. На него начали орать и махать тряпкой, пытаясь погнать в сторону дверей, но хитрец взлетел на свою жёрдочку и затих.
   Назавтра былина о сражении Люды с воробьём разлетелась среди персонала.  К обеду она достигла администраторской, а чуть позже её услышала и директор Нонна Дмитриевна, корпулентная стриженая шатенка с обманчиво мягкой манерой говорить. Принесла ей эту историю администратор Алёна, очень вежливая и преданная сотрудница, а в действительности  замаскированная карьеристка с менеджерским образованием. «Когда-то ж Нонна уйдет на пенсию!» Но пока суховатая Алёна исправно снабжала начальство сплетнями.  От истории с воробьём директорша отмахнулась: она проверяла накладные, и ей было не до глупостей
   Воробушек незаметно прижился в магазине за считанные дни. Выгнать его так и не удалось: большие окна-витрины не открывались, выход был там же, где и вход, а туда пернатый авантюрист не приближался – то ли из благоразумия, то ли пугаясь створок, ездящих туда-сюда. В общем-то, он никому не мешал, а отходов в хлебном и кулинарном отделе оставалось предостаточно. Ему даже дали имя и, когда под потолком начиналось шевеление и порхание, гордо говорили:
- Это наш Кеша!
   Днём Кеша редко покидал любимый насест: слишком много людей толпилось  внизу. Его время начиналось поздно вечером. То, что он превратился в местную достопримечательность, Кешу абсолютно не интересовало, но россыпи крошек и ящики с отходами притягивали неудержимо – настоящий воробьиный Клондайк.
   Однажды утром распахнулась дверь кабины видеонаблюдения, и оттуда выскочила оператор Юлия – студентка юрфака, вылавливающая магазинных воришек. Она зажимала рот рукой, но не могла сдержать смех. Через пять минут народ, сгрудившийся в её кабинке (что вообще-то запрещалось), мог любоваться записью:  мимо камеры тяжело, как нагруженный бомбовоз, летел Кеша, и в его клюве болтался изрядный обрывок блина.

   Так пернатый гость прожил в магазине два месяца. Он округлился и размером стал похож скорее на скворца, только чересчур светлого. За окнами потихоньку начал кружить снег. И незадолго до Нового года поступило распоряжение произвести генеральную уборку.
   Предстоял изрядный объём работы: в ночные смены снять со стеллажей и витрин весь товар, перемыть полки и красиво расставить товар заново. Дело спорилось, за пару ночей добрались и до хозяйственного отдела.
   Тут требовалось протереть всю посуду, в ч.м. и стеклянную, и при этом не разбить.  На самой верхней полке в нарядных коробках стоял дорогой товар: импортные наборы кастрюль, пароварки, кухонные комбайны и другие радости домохозяйки. Туда добирались с помощью стремянки, снимая по одной большие коробки и передавая вниз.
   Шустрая продавщица Леночка, поставив стремянку, взлетела на верхние ступеньки… издала сдавленный звук и замерла, глядя на что-то. Затем спустилась и позвала напарницу:
- Ты только посмотри...
   Вторая продавщица, пухленькая Эльвира, не поняла и недовольно полезла вверх. Ойкнула – и затихла.
   На разноцветных глянцевых коробках с иностранными надписями возвышались сталактиты засохшего птичьего помёта, с краёв свисали сталагмиты. Почти все коробки на верхней полке были украшены плотными потёками, закрывавшими названия.
   Обе одновременно подняли взгляды кверху. Высоко под потолком, прямо над стеллажом, торчал с любимой жёрдочки хвост наевшегося воробья. Он уже побывал в интересующих его отделах и отдыхал после трудового вечера.
   Девушки помчались к ночному администратору. Выслушав их, обычно жизнерадостная Лера обозрела место бедствия и схватилась за голову.
- Как их теперь продавать?! кто ж в таком виде купит?.. это ведь куча денег! Он же такой маленький, как можно было столько навалить… А что скажет Нонна?!..
   Нонна Дмитриевна – это было серьёзно. Утром ситуацию передали по смене, и «ночники» разбежались по домам, от души радуясь такой возможности.

   Директор появлялась на работе после пересменки продавцов и принимала доклад дневного администратора. В этот раз к ней решились войти не сразу.
   Генеральша супермаркета сидела, держась пальцами за край стола, и молча выслушивала многословную претензию покупателя. Немолодой потёртый мужичок возмущался некачественной водкой, которая-де пахнет бензином, размахивал чеком и требовал замены на хорошую, новую бутылку, а не то, мол, напишет в жалобную книгу! На столе красовалась  бутылка с остатками содержимого, из-под документов выглядывал тюбик яркой помады, которую руководительница не успела убрать.
   Тут в дверь осторожно постучали.
- Да?.. – не глядя, ответила она, затем её глаза расширились и остановились на двери. Мужичок тоже обернулся.
В кабинет протискивалась процессия из нескольких охранников, каждый  балансировал в руках башней из двух-трёх «разукрашенных» коробок. Замыкала процессию Алёна в классическом пиджачке.
- Это что такое?.. – голос слабо повиновался Нонне Дмитриевне.
- Это воробей, Нонна Дмитриевна… как теперь их продавать? Ведь такое никто не купит…
Секунды томительной тишины… и директорша воздвиглась над столом:
- Все вон!!..
   Всех вымело из кабинета. Пьяница тоже испарился, не забыв прихватить бутылку с драгоценными остатками. В коридоре Алёна остановилась в сомнении; несколько секунд спустя из кабинета раздалось:
- Алёна!..
- Да, Нонна Дмитриевна?
- Дерьмо с коробок отмыть! Воробья выгнать к чёртовой матери!.. Чтоб его завтра здесь не было!
   Вскоре по подсобке понеслись крики Алёны по поводу тряпок, вёдра с водой… «И чтобы всё смыли!»
   Кеша сладко спал на любимом месте, игнорируя суматоху внизу.

  Вечером, при передаче смены, Алёна предупредила:
- Лера, воробья надо выгнать, как угодно. Нонна всех поубивает, если завтра его увидит.
- Администратор обязана ещё и воробьёв ловить?! Других дел нет?!.. И так людей не хватает…
- Ну, а что делать?  Он ведь опять товар обос…т. И нам же платить придётся...
Лера пробормотала в сторону что-то невнятное, но деваться было некуда.

   Первые часы, как обычно, покупатели шли потоком. Но к полуночи магазин опустел, и торговая команда принялась разрабатывать стратегию. Для начала отключили автоматические двери и раздвинули их вручную. «Чтобы этому придурку было, куда лететь!» Затем началась сама операция.
   Сперва на Кешу просто кричали и махали снизу тряпками. Один из охранников пару раз даже лихо свистнул в два пальца. Но – никакой реакции. Кеша только посматривал сверху, чувствуя себя в безопасности, и ждал возможности добраться до ящика с хлебом.
   Нужно было действовать радикальнее. Охранники, притащив из подсобки рваные бумажные мешки, деловито взялись сминать из обрывков комки и швырять в негодника. В двери задувал ветер со снегом, и птица лишь перепархивала с одной перекладины на другую, когда комья пролетали слишком близко. В Василии Егоровиче, начальнике охраны и майоре запаса, проснулся охотничий азарт, но бросить вход без присмотра он не мог и только зычно отдавал команды:
- Саша, слева, вон туда бей!
- Он головой к дверям сидит, пульни ему в задницу! Эх, мазила!..
- Витя, осторожно, пиво уронишь!
   Последнее оказалось верным. С полки хлопнулась и взорвалась осколками бутылка. По полу растеклась лужа, в магазине густо запахло пивом. На перекладине под потолком трепыхала крыльями зловредная птичка, целя вниз бусинками глаз.
   Осколки собрали, принесли швабру и помыли пол пивом. Лера записала охраннику вычет из зарплаты за разбитый товар:
 - Извини, Витя, так положено…
  Сели на ящики передохнуть. Витя недобрым взглядом оценивал обстановку вверху:
- Отстреливать эту сволочь, что ли? Лампы побьём…
   Над залом неспешно плыла песня: «Ваше благородие, госпожа удача! Для кого ты добрая, для кого – иначе…» Выключать ночью музыкальный фон запрещалось с самого верха, чтобы персонал не спал где-нибудь в уголке. Пульт музыкального центра хранился в кабинете директора, вместе с несколькими дисками: она уважала «Старые песни о главном».
   Лера задумчиво сказала:
- Он нас не боится. Сидит себе наверху, бумажки тоже ерунда. Если б что-то пострашнее…
- О! – подхватилась Леночка. – Мешки от сахара!

   Идею оценили. Развязали рулон белых мешков, конфисковали из подсобки швабры и надели на них мешки. Получилось внушительно, особенно, если поднять швабры повыше. И боевые действия закипели с новой силой.
   Вознеся швабры с развевающимися мешками, загонщики носились вдоль рядов, пытаясь оттеснить воробья к дверям. Кое-кто оглашал зал нелестными эпитетами. Вите швабры не хватило, и он с удвоенным злорадством обстреливал летучего наглеца бумажными комками. Даже пожилая кассирша Ольга Ивановна заперла кассу и тоже ринулась в бой, размахивая фирменным пакетом и крича: «Брысь! Пошёл вон!» Но скоро запыхалась и села.  Белые силуэты, качаясь, плыли над стеллажами, вверх летели бумажные снаряды.  Кеша метался под светильниками, отбрасывая гигантскую тень. Из динамиков жизнерадостно неслось: «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним!..»
  Случайные покупатели-полуночники, сунувшись в гостеприимно раскрытые двери супермаркета и обнаружив за ними настоящий бедлам, замирали в ступоре. Большинство спешило ретироваться,  позабыв о покупках. Только один дед полувоенного вида непродолжительно наблюдал за происходящим, тихо смеясь в воротник, но наткнулся на сердитый взгляд начальника охраны и пропал в темноте.
   Погоня затянулась, утомились обе стороны. В конце концов, швабры бросили и решили перекусить. Пробили себе в кассе пирожков, минералки, ещё чего-то и уселись на перевёрнутые ящики: у всех уже гудели ноги. Воробья из поля зрения не выпускали; он, нахохлившись, грелся у лампы и слетать вниз не собирался.
   Чёрная тьма за окнами чуть посинела. Оставалось ещё столько работы… а тут воробей. Повеяло унынием, все молча жевали, разговаривать не хотелось.

   Так их и застал дворник Михаил Петрович, зашедший взять из подсобки лопату. Он жил в соседнем доме и работал на полставки по нетипичному графику: с четырёх часов утра. В восемь утра его рабочий день уже заканчивался, и он отправлялся «к своей старухе досыпать».
  Пройдя по небольшому сугробу, который намело на входе, он ошарашено оглядел поле боя:
- Чего это тут у вас?..
  Начальник охраны ткнул пальцем в воробья, в нескольких не совсем цензурных словах изложил события  и продолжил мрачно жевать.
Петрович помолчал, осмотрелся, потом осторожно уточнил:
- Хлопцы, а разве вы мальцами их коробкой не ловили?..
  Сначала до присутствующих не дошло. Затем в глазах мужской части забрезжил огонь мысли. Девушки смотрели, не понимая. Ольга Ивановна дремала за кассой, уткнувшись в сложенные руки.
   Картонную коробку нашли моментально, подходящий прутик подобрали у входа  в магазин. Бечёвки на складе хватало, и ловушку в хлебном отделе наладили быстро. Край перевёрнутой коробки опирался на прутик, от прутика тянулась верёвочка, а на пол под коробкой щедро насыпали хлебных крошек. Остальной хлеб прикрыли.
   Автоматические двери снова включили, они захлопнулись. Люди уже изрядно замёрзли, да и держать вход открытым смысла не было.
  Оставалось главное: заманить противника под коробку. Чтобы не нервировать и без того перепуганного Кешу, народ попрятался кто куда: за прилавки, в подсобку… Василий Егорович мучительно соображал, как не оставить вход без охраны, будучи незаметным для воробья, затем загнал Витю под пустующую кассу и сам пригнулся в соседней. Ольгу Ивановну решили не будить. Второй охранник притаился за стеллажом, держа в руках заветную верёвочку. Несколько минут царила тишина, только невидимый хор в динамиках мечтательно выводил: «Мы дети Галактики, но, самое главное, мы – дети твои, дорогая Земля-а-а…» Кеша какое-то время беспокойно ёрзал на своём насесте, затем перепорхнул на рекламный плакат пониже.

   Тут входные двери разъехались, и в них появилась брюнетка не очень свежего вида, в курточке из серебристого меха, символической мини-юбке и сапогах-ботфортах на «шпильках». Недоуменно моргнув на разбросанный хлам, она сделала шаг внутрь, пошатываясь на каблуках, но из крайней кассы высунулся и зашипел начальник охраны:
- Стой, тихо! Спугнёшь!
- Чего?.. Кого?!..
   Из-под соседней кассы махал руками Витя, прикладывая палец к губам. Девица затравленно осмотрелась и неожиданно капризно завела высоким голосом:
- Хочу копчёную рыыбку!.. Хоочу вооомера!
   Сонная кассирша испуганно вскинулась. Администратор высунулась из подсобки, но  пухленькая продавщица уже хозяйничала у весов, быстро взвешивая золотистый  овал рыбины. Получив вожделённого вомера и оставив купюру возле Ольги Ивановны, пытающейся вернуть волосы под заколку, девица продефилировала наружу. Двери захлопнулись, отрезав расплывающийся голос:
- П-перепились все…
   И снова стало тихо. Петрович на улице скрёб лопатой замороженный асфальт. Ловцы в магазине ждали. Саша выглядывал из-за нижней полки стеллажа, сжимая хвост верёвки.
   Воробей ещё какое-то время настороженно топтался на висящем плакате, но хлебные крошки манили к себе… наконец, он порхнул к ловушке. Охотники затаили дыхание… Рывок! Коробка накрыла птицу, по магазину разнеслось радостное: «Ура!» Люди повыскакивали из укрытий. Саша ловко подсунул снизу картонку и на вытянутых руках торжественно понёс к выходу коробку с бьющимся внутри Кешей. Следом взволнованно семенила Лера:
- Только подожди, пусть двери закроются! Не дай бог, обратно залетит…
   Минуту спустя отяжелевший Кеша держал куда-то курс над пустынной улицей. Наверное, искал спящих сородичей, чтобы рассказать легенду о воробьином рае…
   Лера обвела взглядом поле битвы, оставшееся за командой супермаркета. Сугроб у двери превратился в мокрую кашу, из которой тянулись грязные цепочки следов. Пол был усыпан бумажными комьями, там и сям валялись мешки, полукругом стояли пустые ящики. Брошенные в центре зала швабры напоминали лесоповал. Полки магазина зияли пустотами - с вечера покупатели многое разобрали, а новый товар ночью даже не вывезли со склада…
   Через два часа потянутся первые покупатели. Через три часа магазин нужно передать дневной смене – чистеньким, вылизанным, с полками, забитыми товаром.
- Что скажет Нонна?!..
Помолчала и тихо пробормотала себе под нос:
- Хорошо хоть, дурного Кешу живым и целым выгнали…
За окнами медленно занимался новый рабочий день.
54 Сожитель
Александра Горосова
На любовь, как в казино, она ставит на зеро…
                                                                                                     А.Л. Горосова

      Понедельник. Ничем не примечательный вечер. Съемная комната коммунальной квартиры на окраине маленького провинциального городка. Сергей решил жить по – новому, начать всё с чистого листа. Он прекрасно представил себе новую жизнь: в ней не будет места Оксане, с дочерью будут лишь удобные встречи, работа останется прежней, съемная комната в коммунальной квартире, пожалуй, тоже останется прежней, но зато в этой новой жизни будет Нина.
      Оксана после работы готовила ужин на общей кухне в коммунальной квартире, мечтая, что когда-нибудь,  у неё с Сергеем будет своя квартира с эргономичной, уютной кухней, как у подруги: кухонный гарнитур сочных, спелых цветов, стеновая панель с изображением городского колорита, на полу массивная плитка, на потолке игривые, яркие софиты, заманчивые шторы…
      Сергей сидел в комнате и с нетерпением ждал Оксану, подбирая слова для расставания.  Долго Сергей не думал. Сразу после ужина Сергей объявил:
      - Оксан, я решил, что нам надо разъехаться.
      - Серёж, что происходит? -  растерянно спросила Оксана.
      - Ты на себя в зеркало давно смотрела?  - Приходишь с работы, всё время копошишься, да и как женщина ты меня перестала интересовать.
      - Я очень устаю, я стараюсь для нашей семьи. - Давай не будем спешить.  - Давай поговорим.
      - Я не хочу больше жить с тобой.
       Сергей признался в измене и в этот момент почувствовал себя непреклонным и мужественным. Оксана зарыдала, слёзы текли по её уставшему лицу и морщины показались ещё печальнее. Она собрала всё необходимое, собрала ребёнка, вызвала такси с вещами и с Викой поздно вечером поехала к матери. Она неустанно думала, что же она сделала не так, и как ей вернуть Сергея. Думала и о таинственной Нине, которая разрушила семью, представляла себе сцены предательства. Сергей же не стал провожать свою семью дальше дверей. Единственное, на последок Сергей заботливо сообщил:
      - Оксан, остальные вещи тебе лучше забрать в субботу.  -  Я сам тебе позвоню.
     - Как скажешь, – тихо, еле шевеля губами, произнесла Оксана.
      Сергей, обыкновенный мужчина, тридцати трёх лет от роду и совершенно непримечательной внешности. Он живёт с твёрдым убеждением, что женщина – это в первую очередь многофункциональная прислуга. Женщина обязана хорошо зарабатывать и оплачивать все расходы семьи. Также, женщина обязана родить хотя бы одного, но полностью здорового ребёнка. При всём при этом, женщина должна хорошо выглядеть и быть прекрасной любовницей. Сергей приехал в провинциальный городок в двадцать лет, его образование так и осталось при нём, аттестат об окончании девяти классов в деревенской школе. Хорошо оплачиваемая и постоянная работа обошла бедолагу стороной. Сытый, ухоженный Серёжа бездарно самовлюблён и эгоистичен. Его настоящая страсть после алкоголя - свинина, которая всегда должна быть в холодильнике, пусть даже он не всегда на неё зарабатывает. В общем, среднестатистический «паразит».
      На роль гражданской жены, с оговорками в списке, притянулась Оксана. С момента встречи она включилась в гонку: работа – бесконечный быт. И вскоре из некогда интересной и миловидной девушки Оксана превратилась в замученную, чрезмерно суетящуюся женщину. Она совершенно потеряла себя. Институт так и не окончила. Оксана никогда не была на море, гардероб и вовсе плачевное зрелище, потратить на себя свои же честно заработанные деньги – роскошь. С возрастом каждый атом её существа настолько сковал страх одиночества, что она забыла про самоуважение и привыкла терпеть, терпеть, ещё раз терпеть. Оксана неплохо зарабатывает. Ей всего 37. За 10 лет совместной жизни с Сергеем, кроме дочери, они так ничего и не нажили, ютились в съемных коммунальных квартирах. Может быть, всё дело в её отце? Мать Оксаны жила по похожему несчастливому сценарию. С детства Оксане катастрофически не хватало отцовской любви, внимания, заботы, восхищения. Отец был жалким пьяницей, мать тянула всё на себе, Оксана росла и подсознание, видимо, неустанно фиксировало всё это.
      Вернёмся к Сергею. Однажды Серёжа поймал себя на мысли, что не только Оксана, но и многие женщины могут счастливо порхать вокруг него. Эта мысль не оставляла его в покое. И Сергей тайно зарегистрировался на сайте знакомств, создал страничку, надёжно и искренне указал в статусе «семейное положение» – не женат. Долго ждать не пришлось. Посыпались разнообразные предложения. Сергея увлекало эпистолярное общение в социальной сети. Он одновременно общался со многими девушками, женщинами, но одна из них привлекла его больше всех. Он решил встретиться с ней. Задумано – сделано. После немногих, но своего рода результативных встреч, Сергей окончательно убедился, что Оксана ему больше не нужна. Он всё больше мыслями погружался в новую знакомую Нину. Оксана как – то перестала вписываться в его жизнь, да и стала ему больше неинтересна. В его глазах она давно выглядела заурядно и непривлекательно, несоблазнительно ворчала, глядя на неё в голове не рождались смелые эротические сцены,  да и разговаривать уже давно не о чем.
     Сергей всё же честно признался Оксане в измене и отсутствии былой любовной привязанности. Не каждый обладает такой смелостью и честностью, можно сказать даже больше, о смелости и честности, вообще многим остаётся лишь мечтать. Изменники, не зависимо от территориального местоположения, и других факторов, совершая акт измены, начинают срывать гнев на детях, вторых половинах, выказывать вечное недовольство всем и вся, унижать или совершать и того более омерзительные поступки. А честно признаться в измене и расстаться, казалось бы, так просто, но находятся сотни причин, скорее отговорок, нет - это трусость и малодушие. Как вообще после измены сохраняют семью, и почему человек выбирает страдания в данной ситуации? Вариаций поведения обеих сторон множество. Но, если что - либо приносит страдания, значит выбранный путь крайне неверный. К сожалению, человеку гораздо проще винить всех, кроме себя в своих безоговорочно неверных действиях или бездействии.
       Оксана вернулась с дочерью к матери, больше ей некуда было податься. Мать вовсе не удивилась. Она переживала за Оксану, опытный взгляд пожилого человека не обманешь, дочь выбрала не того мужчину, он вовсе ей не пара, скорее его можно назвать «паразитом», чем гражданским мужем. Мать давно уговаривала бросить Сергея. Оксана не хотела слышать. 
       Суббота. Оксана приехала на такси за оставшимися вещами. С тяжелым грузом на сердце она поднялась по лестнице, отсчитывая этажи, первый, второй. Постучала в дверь. Дверь открыл нетрезвый Сергей. Оксана вошла в комнату и увидела следующее: полный кавардак, разбросанные вещи, бутылки, окурки, и в довершении этого на кровати сидела неизвестная и столь же нетрезвая дама бальзаковского возраста не очень приятной наружности. Оксана была готова увидеть женщину намного привлекательнее себя, наделенную достоинствами, которых сама Оксана была лишена, но…
       Другая на месте Оксаны набросилась бы на незнакомку, вцепилась ей в лицо, волосы, на худой конец устроила бы грандиозный скандал, но Оксана методично начала собирать вещи, еле сдерживая слёзы. Процедура сбора вещей в гнетущей обстановке заняла чуть меньше часа, да и вещей оказалось не так много. На улице ждало такси, Оксана самостоятельно вынесла оставшиеся пожитки.
       Таксист, немолодой мужчина, лет пятидесяти, неприметной внешности оказался философом, но по долгу службы и жизненных перипетий неплохим психологом и, конечно, сразу же догадался, в чём дело. Он захотел хоть как - то подбодрить Оксану и всю дорогу рассказывал похожие жизненные истории со счастливым финалом. В его историях после предательств, унижений, знакомые женщины находили в себе силы жить, менялись, и со временем находили себе достойных мужчин, выходили замуж и строили счастливое будущее.
      - Доченька, не ты первая, не ты последняя, а вообще знаешь, я искренне убеждён, что даже жалобы на жизнь – это всего лишь праздная блажь. - Гораздо легче фокусироваться на стереотипах и возможных неудачах. – А если позволить страху одиночества овладеть тобой, то он способен деформировать твою личность до неузнаваемости. - Одиночество весьма относительно, мы приходим в этот мир в одиночку и покинем его так же. – А быть в паре с кем – либо, чувство безопасности, уверенности в завтрашнем дне, внешний и внутренний комфорт для людей антиподы одиночеству, но это всего лишь страх перемен. – И совершенно никто не знает, что скрывается за занавесом будущего и как может измениться реальность, при смене обстоятельств или внутреннего мира, убеждений и хотя бы мыслей самого человека.
 Оксана слушала из вежливости, и молчала, погружённая в свои мысли, но явственно ощущала, как трудно ей дышать, в голове роились туманные мысли и осколки предательства впивались в сердце, заставляя его невыносимо болеть. Не хотелось жить.
       В расставании, пожалуй, самое тяжелое – воспоминания, которые предательски транслируют только счастливые моменты совместно пережитого. Оксане за десять лет толком нечего было вспомнить, лишь немногочисленные сюжеты, но зато она начала вспоминать про чувство самоуважения и потерянное женское достоинство.  Она сама толком не знала, любила или нет Сергея, скорее «да» было для окружающих.
      Оксана начала свыкаться с мыслью, что Сергей – это совершенно другая история, история не её жизни. Начала представлять себе, как будет складываться её жизнь, быт, воспитание дочери. Чтобы отвлечься, и постоянно не думать о предательстве, Оксана с каждым днём по нарастающей начала представлять себе как этим летом, поедет с дочерью на море, ведь она никогда не была на море. Денег, которые она зарабатывала, едва хватало на обеспечение всей семьи. Оксана не могла позволить себе ничего лишнего, поэтому обновление гардероба или поездка на море  - это были несбыточные мечты. По вполне несложным математическим подсчётам  выходило, что живя некоторое время у матери, к отпуску, вполне возможно сделать значительные сбережения. Оксана решила, что начнёт заниматься собой и, наконец, приведёт себя в порядок как духовно, так и физически. И как знать, может, и судьба сжалится и подарит счастливую судьбоносную встречу с достойным мужчиной.
     Ощущение перемен, чего – то совершенного нового и неизвестного одновременно пугало и увлекало, как завораживающий и остросюжетный фильм. Оксана начала представлять себе, как Серёжа раскаивается, ругает себя нецензурной бранью, ищет встречи, а она ему гордо отказывает. Серёжа умоляет её вернуться, унижается, и даже, что нехарактерно для него самого, начинает меняться в лучшую сторону, чтобы только вернуть любимую, но она непреклонна.
      Разлука длилась без малого месяц. Телефонный звонок расставил всё по своим местам. Сергей извинился. Что – то плёл, про влюбленность, а именно: многократно испытывать чувство влюбленности – это словно пробовать разные виды шоколада: белый, горький, молочный, с орехами, с изюмом, с орехами и изюмом и т.д.  Можно, в конечном счете, выбрать единственный понравившийся шоколад  и остановиться на нём, а можно сделать выбор условно на одном и тайно вкушать и другие. Предложил снова, как прежде жить вместе.
      Оксана так и не успела вкусить в полной мере новую реальность. Реальность щёлкнула Оксану по носу и ускользнула в небытие. Подвёл непрозаический финал. Оксана с дочерью вернулась к Сергею, спешно, не сделав паузы. Сергей так и не сделал ни единого вывода, и в их семейной жизни всё по-прежнему.