Прости, меня за столь жестокость
За легкомысленность и пошлость
Что проявляю я к тебе,
Когда я часто не в себе.
Собирая сына в школу каждое утро, напоминаю: - «Не забудь пообедать, на продлёнке старайся выполнить домашнюю работу и переходи улицу на светофоре.»
Сын по-взрослому смотрит на меня, хмурится, но утвердительно кивает.
- Мама, я взрослый и умный. Зачем ты мне по сто раз это говоришь?
Ему девять лет, и он действительно вполне самостоятельный парень и к тому же шахматист. Я называю его Гошкой, иногда Гоней. Он страшно сердится и просит в присутствии окружающих называть его Егором.
Семья наша небольшая: я, дочь и сын. И да, ещё собака, намешенная от двух пород – стаффорда и лабрадора. Так уж получилось - купили на птичьем рынке, а пошли за рыбками.
Назвали Ларка, полное имя Лара Кроуфорд, в честь расхитительницы гробниц, хотя, как мне казалось, кличка ей больше подходила на тот момент совершенно тютематютиевское.
Щенята, с кем Ларка сидела в одном варьере, резвые были и игривые, одна она сидела в углу, поскуливая и дрожа.
Дети по очереди протягивали к ней руки, теребили за уши, гладили.
- Мама, давай лучше щеночка возьмём. Смотри какой он славный.
Меня они разводили на жалость, но как только я представила сколько будет есть эта выросшая псина, гулять с ней минимум два раза в день и вычищать с комнат шерсть, велела детям отойти от собаки.
Гошка захныкал, а дочка от меня отвернулась.
Щенок неожиданно завилял хвостом и устремил на меня взгляд, как бы выражая, что он будет послушным и преданным. Глаза полные тоски и скулёж окончательно разбили моё сердце и на радость детям, я согласилась его купить.
В школе, где учились Гошка и Марта, знали, о нашей неполной семье, что воспитываю их одна и учительница сына отдавала бесплатные талоны на обед больше из жалости, чем формально.
Я вспоминаю времена конца 20-го века, когда поесть в доме чаще не было, чем было. Трудное время. Время дефицита, талонов и ваучеров. Время длинных очередей в магазине. Время – супа из пакетика, пока в кастрюле закипала вода, половина сухих ингредиентов съедалась. Вручную приходилось стирать вещи без порошка, натирая хозяйственное мыло на тёрке, где вместо кипячения - ведро на плите, а полоскать приходилось в тазике под краном.
Жили в общежитие с огромным коридором на двадцать семей.
Гошка рано увлёкся шахматами, ещё в садике. Воспитательница хвалила сына: единственный кто быстро собирал в группе пазлы, отмечала его логическое мышление и предложила отдать в кружок интеллектуального развития. Отвела Гошу в ближайший подростковый клуб. Оказалось, что есть шахматный кружок и к тому же бесплатный. Через неделю расстроенный сын объявил, что больше заниматься в клубе не хочет. Позже выяснилось, что такая же новенькая девочка и к тому же ровесница поставила ему мат в три хода. Я нисколько не огорчилась, потому что посчитала, что шахматы к спорту имеют сомнительное отношение и что отдам Гошку позже на лёгкую атлетику, где уже вовсю занималась дочка.
Прошло три дня. Возвращаюсь с сыном домой после садика, как вдруг он потянул меня за рукав к направлению клуба.
- Отведи меня на шахматы. Я должен отыграться. – заявил упрямо Гошка.
И после этого шахматы не бросал.
В семь лет выполнил первый разряд, а к девяти годам стал кандидатом в мастера спорта.
Владимир Владимирович, тренер сына, нового спортивного клуба, куда мы перевелись, велел поиграть в турнире, который проводился здесь же, для подготовки к первенству России.
Тренер выглядел неопрятным как во внешности, так и в одежде. На огромных усах застревали остатки пищи, и даже не свежей, а вчерашней, которую он долго не мог очистить после того как кто-то делал ему замечание. В шутку родители определяли, что у него было на меню: если свёкла, значит - борщ, если белый комочек, значит – картофельное пюре или макаронина. В уголках глаз скапливалась бель, и он мог не замечать этого. Волосы выглядели не расчёсанными, грязными и топорщились в разные стороны. Нестрижеными ногтями, дети рассказывали, он шкрябал по шахматной доске, издавая неприятный звук. Пиджак тренера обсыпан сверху был крупной перхотью, напоминающую снежный занос и у штанов ширинку не всегда застёгивал. Но при этом, Владимир Владимирович считался одним из сильных тренеров города. С учеников требовал работоспособности, сам с ними много занимался и уходил последним из клуба.
Турнир проходил во второй половине дня. Сыну приходилось добираться до метро на автобусе, а затем идти к клубу через три светофора.
Стояла холодная зима. Куртка на Гошке была лёгкой из-за отсутствия пуховика, и под низ сын одевал две кофты. Вместо ботинок – мои сапоги на платформе, особо не отличавшиеся от мужских и вязаная не по размеру шапка, постоянно сползавшая на глаза.
Уверенная в том, что в школе он обедает, я выдавала наличными только на проезд.
Сама работала за городом и не получалось сопровождать.
Подъезжала к концу турнира, когда многие шахматисты уже сыграли свои партии и разъезжались по домам; Гошка продолжал сидел за доской. Хотелось ужасно есть и спать. На работе я выматывалась и дорога отнимала много сил.
Сын считался шахматистом вдумчивым, за это его прозвали «юный Бронштейн» и все партии длились по четыре часа.
Уселась поудобнее на мягкий диван в фойе клуба, прикрыв глаза. Тело, согреваясь от холода, мгновенно стало ощущать тепло. Наступила благостная истома и я заснула. Раздался грохот двери. Из зала вышел тренер. Увидев меня, неспешной походкой, раскачиваясь из стороны в сторону, направился в мою сторону.
- Молодец Егор, с большим перевесом. Должен выиграть. Соперник серьёзный у него, старый мастер Никитин. – передал мне Владимир Владимирович и пошёл наверх, на второй этаж, где располагался его кабинет.
Я стала ждать сына с приподнятым настроением. Меня всегда радовали его победы, особенно если он играл в рейтинговых турнирах. Поражение я переносила болезненно: могла накричать, не вдаваясь в подробности потом ещё в течения дня несколько раз напомнить какой он «слабый шахматист». В то время я не отдавала отчёта сколько боли приносила сыну своими поступками. Видимо, это шло с моего детства, где и тогда я не умела проигрывать ни в чём, а если и случались поражения - злилась.
И вот Гошка мой выходит. Весь в слезах. В руках он держит блокнот с записанной партией, а в другой - изгрызенную ручку. Он пытался не смотреть на меня, а я понимала, что проиграл.
- Тренер сказал, у тебя выиграно. – недовольно выразила я.
- Зевнул. У меня лишняя фигура была – и дав волю эмоциям, сын разревелся.
Я не утешала, считала, что осмыслить поражение должен сам. Всю дорогу шли молча. Я продолжала обижаться, идя быстрым шагом. Гошка догонял, брал меня за руку, и я тут же её отдёргивала. Сын плакал ещё больше.
Дома ужинали макаронами с кетчупом и ложились спать. Из детской комнаты раздавались всхлипы сына и полушёпот дочки, которая пыталась его успокоить.
Следующий день от предыдущего ничем не отличался. Поднимала детей рано. Завтрак был скуднее ужина - два куска батона и чай, где один пакетик размешивался на две кружки. Дети в школу, я -на работу.
Позади четыре дня турнира. У Гошки три поражения и одна ничья. Тренер сокрушался, не стесняясь при нём называл его «плаксой». Сын был подавлен, и не понимал почему каждый раз он проигрывает в выигранных позициях.
На пятый день игры из школы утром, когда детей не было, позвонила учительница Гошки и спросила, что происходит с ребёнком, почему он выглядит измотанным и на занятиях ничего не выполняет.
Я поспешила оправдаться.
- Извините, Лилия Валерьевна, у него турнир проходит, но решили школу не пропускать.
- Так он после продлёнки едет в клуб? – спрашивает учительница. – Домой не заезжает?
- Времени нет.
- А где обедает? – не унималась Лилия Валерьевна.
Меня насторожил вопрос.
- В школе. Вы же нам талоны выдавали на бесплатное питание.
- Я вашему сыну вначале месяца объяснила, что выдаём уже строго по справкам, малообеспеченным, а вы считаетесь как полная семья, не разведённая.
И тут я всё поняла.
С девяти утра до десяти вечера сын ничего не ел.
Положила трубку и в надежде, что возьму у заказчика аванс, уехала на работу. Всю дорогу стоял образ Гошки, борющегося с приступами голода и нестерпимым желанием выиграть партию у любого соперника.
Медленным казалось всё: часы, автобус, метро. Люди будто не спешили в час пик, светофор на перекрёстке не зажигался дольше обычного, эскалатор ехал с низкой скоростью. Бросилась бежать вниз по ступенькам, но ноги почему-то упорно не хотели переставляться. Задыхаясь от гнева и собственного бессилия, в этот момент я испытывала, пожалуй, жгучую ненависть и презрение к себе, злость на обстоятельства, на тех, кто подводил: мужа, работодателя, учительницу, поздно предупредившую меня и обиду за детей.
Я подходила уже к клубу, как вдали, на углу Конюшенной и Невского проспекта, увидела знакомый силуэт в синей куртке. Это был Гошка. Он стоял, съёжившись от холода, с голой шеей, вытирая рукавом нос и всхлипывая, поправляя шапку, вновь свалившуюся на глаза.
Я подошла и крепко обняла его. Тело сына дрожало.
- Мама, я опять проиграл. У меня две пешки лишние были.
- Ничего, сынуль, у тебя много турниров впереди. – слёзы на морозе стыли - Ты почему не сказал, что не обедаешь в школе?
Замёрзшее лицо Гошки покрытое синими прожилками, выражало муку и страдание.
- У нас и так денег нет. Зачем тебя расстраивать. Я терпел. - И, переведя разговор, добавил, - Владимир Владимирович, сказал, что из меня не получится шахматист. Давай, мама, если я на России стану призёром, обещай мне поменять тренера.
Я согласилась. Ведь сейчас моя поддержка сыну нужна была как никогда.
Через два месяца в Сочи стартовало первенство России среди юношей и девушек. Гошка выступал в категории до десяти лет. Он не проиграл ни одной партии и стал вице-чемпионом страны.