Алекс Бьёрклунд
СТАРИК
или
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ МОНОЛОГИ
alexandr.sergeev2012@yandex.ru
+7.909.001.29.91
Из темноты появляется фигура. Приглядевшись, можно догадаться, что это старик. Короткие, седые волосы, сутулая спина. Одет он в пальто. Шаги медленные и неуверенные. Иногда, он останавливается и размышляет. Потом идёт дальше. Неожиданно он начинает говорить.
СТАРИК. Шлёп-п-п! Шлёп-шлёп-п-п. Шурх. Шурх. Фрыыть! И ещё много чего. Например, лечь, и, что есть сил, ползти. Если они есть, эти самые силы. Хруть, фруть, вших, бжих-х-х! Может быть и не так. Вот оно как. Нет, нет, я не передвигаюсь, непременно лишь подобным образом. Я хочу сказать, только так и не иначе, волоча свои больные ноги, шаг за шагом, пробираясь сквозь пыль, пустоту и грязь. Нет, только не это. Вынести подобное передвижение, день за днём, час за часом, а то и целый год, чуть было не сказал из века в век, но не скажу, думаю, такое способен выдержать только человек выдержанный. В том смысле, я хочу сказать, уверенный в своих силах, с верой в будущее, не смотрящий под ноги. Нет, нет, я себя к такому роду-племени не причисляю. Чаще всего, мне удаётся передвигаться довольно быстро и ловко. Да, тут мне равных нет. Если кто-то, скажем вдруг, вздумал со мной состязаться в скорости, допустим, бежать или, не знаю, одним словом, передвигаться стремительно, одним духом, даже на четвереньках, то я бы подобного смельчака оставил далеко позади. Мне сейчас так представляется. Да, потому как, нет мне равных. Я хотел сказать, что нет мне равных. Это, мне кажется, вполне естественно, в том смысле, что нет мне равных. А возможно, что это мне только кажется. Не знаю. Только прошу заметить, что сейчас солнце скрылось. Взамен этому глупому солнцу, проявилась не менее идиотская и комичная луна. Я говорю, что она появилась. Проявилась. Проблема заключается в следующем. Я не вижу солнца, и в том числе, я не вижу луну. Нет, нет, зрение у меня изумительное. Я вижу всё, я всё вижу на расстоянии вытянутой руки. Но этого недостаточно. Я с большим успехом различаю небесные тела. Да, те, которые находятся где-то, уж не знаю, где. Я могу их перечислить, все. Но не стану, так как они мне надоели. Они уж слишком навязчивы, эти небесные тела. Я видел всё, что происходило на небе, и даже дальше. Только это было давно, когда-то. Вероятно, в прошлом. Теперь они погасли, или же заколочены окна. Одно, из двух. Может быть, из четырёх, только не больше. (Останавливается и задумывается). Они до сих пор так называются? Я имею в виду, луну и солнце. Или какой-то ищущий определённости старик или юнец, жаждущий конкретности, вскочил однажды, ударил себя ладонью в лоб, кинулся к листу бумаги и написал пером, или что там было у него под рукой, я уж не знаю, и крикнул во всё горло, что нет, теперь это называется не так. И написал такую закавыку, что и выговорить её нет ни сил, ни желания. И вот ещё что. Выглядят ли они точно так же, как и раньше? Вот о чём я сейчас подумал. Но донимает ли меня это, не даёт ли покоя подобный вопрос? Вовсе, нет. Может, совсем чуть-чуть. (Продолжает движение). Неужели я стану другим, не тем, что есть сейчас, если они изменились? С чего бы это? А это означает лишь то, что передвигаться я могу сейчас только подобным образом, каким передвигаюсь, и никаким иначе. Да, я никогда не позволял себя глубоко размышлять об этом. Потому как, на размышления или, того хуже, уж и не знаю, что может быть хуже, только для этого требуется время и силы, которых нет и в помине. А знаете ли, выдавливать из себя мысль, а точнее, её подобие, кому это нужно. Уж если какому-нибудь и нужно, то только не мне. Я с этим покончил. Давно забросил эту дрянь. Я двигаюсь. Иду вперёд, если это так называется. Осторожно, ступаю вначале на пятку, вот так, затем, мало-помалу, перекатываю ступню на носок. Одна нога. Вторая. Если бы у меня, каким-то образом, появилась третья нога, а то, глядишь, и четвёртая, я поступил бы точно также, будьте покойны. Я бы не запутался. Последовательность. Последовательность действий и поступков. Тут я словно рыба. Я хочу сказать, как рыба, та, которая в воде. Я знаю, куда иду. Так я полагаю. Да, полагаю. Или плыву. Как эта самая рыба, которая торчит в своём водоёме, или реке, или где она там ещё обитает, уж поверьте, она всё знает. Или ничего не знает. Что может знать рыба? Но, не исключено, что она догадывается. Догадывается, что она пала жертвой чьей-то злой, а может и не злой, воли. Всё эволюция. Вот, видите ли, прекратилась, ни с того, так сказать, ни с сего. Рыба болтается в своей холодной воде, которую и пить-то нельзя, болтается бестолково и безрассудно и думает: а я же могла стать всем, всем, чем угодно. Но не стала. А вместо этого, я, наивная, жалкая и мокрая, торчу здесь, то есть, там, где мне не место, то есть, не моё место обитания, вероятно. Вот ведь оно как. И я, в свою очередь, резонно вопрошаю: где моя четвёртая нога. А до этого – третья. Уж я бы нашёл им применения, не волнуйтесь. Но нет же! Кому предъявить претензию? Подскажите адрес, я уже составил реестр пожеланий, пожеланий по переустройству, так сказать, так сказать. Плоти? Ну, уж не знаю. Нет, нет, я не жалуюсь. Прошу понять меня правильно, двух ног мне вполне достаточно. Дело не в ногах. Хотя, почему не в ногах, и в них тоже. А ещё всё дело в рыбе, брошенной в воду и в безутешное ожидание. Она давно бы с радостью пошла ко дну, да, ко дну, да не тут-то было. Да мало ли говорят, кем ты хочешь быть, где ты хочешь быть. Тяни лямку, тяни её, держи покрепче и тяни. Что там у тебя ещё есть? Я хочу сказать, что я нахожусь именно здесь. (Останавливается и осматривается по сторонам). Примиленкое местечко, как это не трудно заметить. Двери забиты, окна заколочены, а взглянешь наверх – тьма непроглядная. Там потолок. Предел, если это подходящее слово. Но, я не дрожу. Так как, у меня есть пальто. Это уже кое-что. Меня не страшит ветер и не пугает дождь. С чего бы мне пугаться? Ни дождь, ни ветер, проникнуть сюда не в силах. Даже солнечный луч не в состоянии пробить укрепление. Можно ли, в таком случае, сказать, что я защищён от случайностей? По-моему, нет. Не знаю. Возможен ли, в нашем краю, скажем, ураган, вот о чём я спрашиваю. Такой смерч, чтобы с силой поднял моё хилое убежище, поднял бы ввысь, так, чтобы с земли оно выглядело словно точка, лишь маленькая точка, в неизведанном пространстве, а затем, со свистом и улюлюканьем, бросил бы с силой о землю, да так, чтобы разлетелось моё убежище на сотни тысяч кусков, во все отдалённые районы земли. А уж там найдутся те, кто соберёт щепки от моего хилого убежища, бросит их в огонь и, того гляди, согреется. Вот ведь, какая чушь может придти тебе в голову. Я хочу сказать, что в таком случаи, где буду находиться я, в то самое время, когда моё убежище или прибежище, уж и не знаю, как назвать, будет с лёгкостью парить в небесах. Не разметёт ли и меня, на сотни незначительных осколков, на сотни тысяч километров? Не станет ли тот, кто обнаружит мои кости, использовать их в качестве дров, чтобы согреть свои руки, ноги и зад? Свой зад, вот это меня беспокоит. А может и не беспокоит. О, нет, я не жаден. Чего бы мне быть жадным? Кидайте, кидайте мои кости в топку. Я уверен, они будут гореть вполне прилично. Такое у меня впечатление. Вот это-то меня и тревожит. С чего бы это я заговорил о явлениях природы? Ветер, дождь, ураган, кости, опять-таки, чьи-то зады. Какое тебе дело до того, где и почему, становится теплее чей-то заднице? Это меня не касается. И по сему, я остаюсь равнодушным и продолжаю свой путь. (Продолжает идти вперёд). Хотя, насколько я знаю, если знаю, путь подразумевает продвижение к некой цели. В данном месте, всё это немыслимо. Нет, нет, я вполне допускаю, что раньше, когда-то, в прежние времена, цель была. Да ещё какая! Какая? Из тех, кто знал об этом или догадывался, или же претворялся, что догадывается, их и не осталось, трудно такое вообразить, но, тем не менее, не осталось и той малой доли воспоминаний. То-то и оно! Тут, если мне не изменяет память, а она изменяет мне постоянно, подкидывая всё новые и новые теории, если это подходящее слово, за мной установлена, да, именно, так и есть, установлена слежка. Вот это поворот! (Останавливается и, с подозрением, оглядывается по сторонам). За мной следят, не упускают из виду, шпионят, не спускают глаз, а может и того хуже, меня исследуют, исследуют словно кролика. Только, только, вот что: почему как кролика? А что, если меня исследуют, словно крысу? Крысу! Сейчас необходимо решить: унизительно это для меня, или же требуется отблагодарить тех или того, кто решился, потратив своё драгоценное время, которого и так не осталось, заняться изучением такого явления, как я. И если сейчас ворвётся свора учёных, медицинских работников, журналистов, идеологов, блюстителей правопорядка и священников, которые схватят меня, распнут на хирургическом столе, вскроют острым скальпелем, чтобы с жадностью заглянуть в мои внутренности, я этому не удивлюсь. Толкаясь и крича во всё горло, они станут наперебой, доказывать друг другу, что я принадлежу именно им и никому другому. Я что, я не спорю. Лежу себе приспокойненько. Только верните моё пальто, становится прохладно. Потому как, я всегда ощущал некое присутствие, но не откликался на него, не отвлекался, гонимый более или менее, важными намерениями. Я говорю себе: смотрите, изучайте, не упускайте деталей, всё пригодится, волочите, если можете, всю эту дрянь, в свою копилку. Думаю, они так и поступают. А если и не так, то не я судья, а кто-то другой. (Продолжает идти). Я хочу сказать, что переходить из одного помещения в другое, передвигаться, неподходящее слово, да ну и ладно, это требует собранности и терпения, которого у меня никогда не было. Только будьте начеку, если кто-то шепнёт вам на ухо motus vita est, и навязчиво повторит, что жизнь - есть движение, бегите оттуда, вам желают смерти. Именно поэтому, я позволяю себе останавливаться в любой момент, в самом неподходящем месте, с невозмутимым спокойствием и съедаемый тревогой, я ложусь в грязь и в пыль, равнодушно глядя в темноту. Насколько я помню, разумеется, тускло, света здесь никогда не было. Да и откуда ему было бы взяться, этому самому свету? Дом этот, вот, вспомнил, дом, так вот, дом этот был заброшен и забыт, если я не забыл, от начала времён. «Начало времён»! Порой, скажу что-нибудь эдакое, потом хохочу во всё горло, пока не охрипну. Смех у меня звонкий, а слух – тонкий. Тут-то и возникла проблема. Я стал глохнуть. Нет, нет, я всё слышу. Слух мой, можно сказать, безупречный. Можно сказать, музыкальный у меня слух. Я хотел сказать, что перестал слышать шум, который раньше, до того, как я стал смеяться, заполнял этот дом. Какой шум? Об этом я не в силах рассуждать. Допустим, только допустим, что это был шум шагов. Не моих, разумеется. Свои шаги я бы сразу распознал, нет. Это были шаги того, другого, о котором я, как вроде и знал, а потом стал забывать. А когда я перестал их слышать, то тут же и вспомнил о нём. Добавим ко всему этому и голоса. Нет, не в моей голове. Их-то я хорошо знаю, могу произвести, если потребуется. Только не думаю, что это кому-то потребуется. Нет, я о других голосах. Низких и высоких. Взявшиеся ниоткуда и не почему. Голоса, и всё тут. О чём они говорили, я не разобрал. Да не очень-то и хотелось. Хотя, безусловно, хотелось, только я не в силах был подвергнуть анализу, о чём это они там бубнят. И потом, и потом, я был подавлен, или, точнее, уж не знаю, точнее ли, только у меня началась паника. Надо же, подумал я, я паникую! Я, которого уже ничем не прошибёшь. На меня напал ужас. Как могло такое случиться? В это невозможно поверить. Я и не верил, да только это мало чем помогло. Я решил спрятаться, скрыться в укромном местечке, уйти в тень какого-нибудь предмета, схорониться, в конце концов. И пока я прикидывал, в какую сторону мне идти, голоса прекратились. Может быть, подумал я, что мне всё это только показалось, причудилось, послышалось? У меня никогда не возникало сомнений, что я один в этом доме. Откуда они взялись? Пришли меня спасти? От чего? От моего сна, в конечном счёте. Нуждался ли я, нуждаюсь ли сейчас, в чьём-то сочувствии? Разумеется, нет! Всё это мне было совершенно безразлично. Но надо быть в полной готовности. Иначе, до чего можно дойти? До чего угодно, отвечаю я. И все эти голоса, ноги, руки, запахи, смутные желания, сомнения, носы, переживания, ворвутся сюда и нарушат естественный ход событий, если это ход событий. Только этого и не хватало. Мне всего хватает, с меня всего довольно. Встать на страже, подпереть плечом дверь, если кто-то на это способен, то только не я. Лучше я сольюсь с тенью предметов. Растворюсь. Растаю. Стану тем, кто я есть на самом деле. Но всё это меня нисколько не интересует. Порой случается, что моё положение, я имею в виду, моё лежачее положение, вызывает возмущение и тревогу. Нет, не у меня, разумеется. Я-то равнодушен, и до конца не понимаю. Нет, не у меня. У того, у другого, который подобно мне переходит из одной комнаты в другую, чей голос я слышал в прошлом. Допускаю, что я его видел, но теперь уж лица мне и не вспомнить. Но я спешу заметить, что между нами огромная разница. Так мне кажется. Только я не уверен. Да, огромная разница, не смотря на то, что мы похожи. Если я готов растянуться где угодно, замолчать, умереть от голода и холода, то тот, другой, только и делает всё возможное, чтобы подобного не случилось. Мало того, что он сам не лежит, он, ко всему прочему, не даёт и мне покоя. Что он от меня хочет? Не знаю. Я хочу сказать, что он только и делает, что жаждет засунуть мне в рот сухарь или нечто подобное. Я что, я ничего. Только это утомляет. Мне не нужен сухарь. Он то и дело кричит на меня, требует, чтобы я встал, пошёл, сел поближе к камину, погрел свои больные ноги. Что он себе позволяет? Кто его уполномочил заботиться о моих ногах? Нет, возможно, кто-то и уполномочил, какие-нибудь высшие органы, которые только и делают, что уполномочивают заботиться кого-то о ком-то. Вероятно, тут произошло нечто подобное, такие у меня подозрения. Я хочу сказать, что нет от него спасения. Я бы с удовольствием спрятался в тени кого-нибудь предмета, замер там, да и тихо, тихо разложился. Не тут-то было. Он всюду находит меня, проникает в любой закоулок, в любую комнату, с неизменным сухарём наперевес. Вот ведь что. Что до меня, так я непременно молчу, когда вижу его, лежу, смотрю в потолок, а рядом несётся ветер его слов, букв, смыслов, которых я никогда не понимал. Его следовало бы успокоить, так у меня нет на это ни сил, ни желания. Круг замкнулся. И сколько это будет продолжаться, вероятно, кто-то знает, только не я. Да, только мне бы хотелось верить, что рано или поздно, он исчезнет, испариться, или я исчезну, как всё, что было вокруг меня исчезло, ушло, неведомо куда и почему. Да, тогда, именно, тогда, я и отдохну. Как и он, надеюсь, отдохнёт, что меня совсем не волнует. А пока мне следует немедленно спрятаться, потому, как я уже слышу его шаги. Да, у меня нет сомнений, что это он. Конечно, сомнения у меня есть, только я их не слушаю. Потому как, брось я крупицу сомнений, не знаю, куда уж её бросают, ну и неважно, то тут-то и распадётся всё. Распадётся, как будто это имеет какое-то значение. Так или иначе, только мне следует спешить, что у меня никогда не получалось. Я хочу сказать… только об этом чуть позже. (Исчезает).
Из темноты появляется фигура. Если присмотреться, то можно догадаться, что это старик. Седые волосы, сутулая спина. На нём пальто. Идёт он медленно, озираясь по сторонам. Он очень похож на старика, который проходил до него. Но он ли это или другой, разобрать невозможно.
СТАРИК (останавливается). Задание было получено по нашим каналам связи, которые законспирированы и находятся в некоем городе С, на берегу реки, название которой, под страхом наказания, не разглашается, и было передано нам в виде свитка, именно свитка, а не письма, дабы не вызывать кривотолков. Несколько дней, самые лучшие шифровальщики, трудились над ним, не жалея себя, не жалея никого, расшифровывая его, а когда они закончили свой кропотливый труд, я сложил вещи в мешок. Заброшены мы были глубокой ночью, в местности, в которой нет возможности ориентироваться без фонаря, факела или свечи. Я же ориентировался в темноте благодаря своей интуиции и карте местности, на которой была изображёна женщина, со сложенными руками и усмешкой на лице, что не помешало мне выйти к нужной точке. (Продолжает идти и оглядываться вокруг себя.) Это точка была обозначена как квадрат. В данном квадрате находился дом, довольно большой, построенный, вероятно, из сосны или кипариса. Кто именно выстроил этот дом, мне не известно. Единственное, что мне было известно, что он был построен. В двадцать три часа, сорок семь минут, не дождавшись полночи, в середине сентябре, мы проникли в дом, где, по нашим сведениям и находился субъект или объект наших поисков. Сколько на самом деле количество агентов проникло в дом, подсчитать нет никакой возможности, но с уверенностью можно сказать, что погода в тот период времени стояла чудесная. Лично мне пришлось изрядно потрудиться, в своих попытках попасть внутрь. В конце концов, мне удалось обнаружить подкоп, вероятно, вырытый для того, чтобы проникнуть внутрь или же наоборот – покинуть здания и бежать. Я вполне допускаю, что это могла быть и нора, вырытая лисой или, возможно, свиньёй, с целью поиска желудей. Ответ на этот вопрос, я отложил до лучших времён, так как впереди, наступали иные времена, и они требовали от меня сохранения ясности и порядка. Проникнув, таким образом, в дом, я нашёл его изрядно запущенным и обветшалым, так мне показалось в тот момент. Огромной помехой в предстоящих поисках было полное отсутствие какого-либо освещения, что не помешало мне начать свои поиски без промедления. Пробираясь в темноте, отодвигая мебель, если это была мебель, я шёл, что называется, буквально на ощупь. Я изрядно поранился, ударяясь о неведомые мне препятствия ногами, руками и головой. Я натыкался ладонями на острые предметы, предположительно, гвозди или нечто подобное, но эта боль и сочившиеся кровь, никак не могли сбить меня с намеченной цели. Дом был довольно большой, я бы даже сказал, дом был огромным. Вероятно, он и сейчас таким является. Вероятно. С множеством коридоров, дверей, комнат, закоулков, в темноте которых могли скрываться мои враги, сжимая в руках ножи, секиры и топоры. Я продвигался буквально во мраке, томимый смутными ощущениями, которые отодвигал на дальний план, в закоулки своего сознания, чтобы со светлой головой и в ясной памяти, встретить объект или субъект своих поисков. Сколько минуло времени, как я очутился в этом доме, к сожалению, сказать нельзя. Сказать можно, но это ещё больше усугубит проблему. Постепенно я стал терять это самое ощущение времени, если такое существует. Оно стало, то растягиваться, то сужаться, то бежать вприпрыжку, а найти часы, бой которых я периодически различал в темноте, мне, в тот момент, да и сейчас, думаю и в будущем, кажется невероятным. Вероятно, звон часов доносился из-за пределов дома. С колокольни, или же, какой-нибудь башни. Но это лишь догадки, ничем не подтверждённые. Да и обнаружь я эти часы, это бы мало что изменило. Я перестал ориентироваться во времени, потерял его ход, не знал ни времени суток, ни времён года. Мало-помалу, я обнаружил момент неполноты и ущербности. Мера движения застопорилась. Постепенно я утратил страх и надежду. Необратимость, стала казаться мне, чей-то неудачной шуткой. Но всё это и многое другое, меня не беспокоило. Я могу сказать, что смотрел на новые обстоятельства под определённым углом. Каким? Вот это и следовало определить. Но я не спешил. Я продолжал быть увлечённым, не смотря на то, что всё расплывалось в безымянности, я не терял цели, не смотря на то, что она поблекла и готова была вот-вот свалиться в бездну, исчезнув без следа. Я отдаю себе отчёт, да, да, отдаю, что всё выше сказанное, могло мне представиться. Как представляется многим и постоянно. Но им этого мало. Они спешат записать свои бессмысленные видения, словно и без них уже чёрт ногу не сломал. Вот что меня тревожит, раздражает, выводит из себя. Меня, выводит из себя. Читать подобную чушь, было выше моих сил. Какое отдохновение, что всё это не сохранилось в моей памяти. Я чист, если угодно. В данный момент, тут и сейчас, я представляю собой сосуд, который можно, если нужно, наполнить любыми сведениями. А это значит, что я могу продолжить свои поиски, поиски того, чьё имя стёрлось в моей памяти, но не по моей вине. В этом-то уж я уверен. Неужели мне так необходимо знать его имя? Ну, конечно же, нет. Существует же слова, существует голос, много ещё чего существует, но это сейчас не имеет отношения к делу, голос, которым можно воспользоваться, чтобы узнать, как зовут, того или иного субъекта, возможно, и объекта. Закрадывалась ли у меня в голове мысль, вернуться к подкопу и вылезти обратно? Разумеется, закрадывалась. Но в тот момент, я уже смутно представлял себе, каким способом я тут очутился. И уж никак не рассчитывал самостоятельно найти дорогу назад. Я и сейчас не представляю. А если и представляю, то какие-то другие вещи. Например, свой мешок. Я сейчас о нём вспомнил. Его со мной не было, а он был. Там находились самые дорогие мне вещи. Перечислять их не стану, это личное. Ничего особенного, но, вероятно, эти вещи помогли бы мне вспомнить. О чём? Если бы мешок был рядом со мной, я бы смог ответить. Допускаю, что мешок мог быть и пустым. Это был просто мешок. Нужно было что-то с собой взять, и я, невзирая на сомнения, взял именно его. Не мог же я взять с собой вазу? Конечно же, мог, только ваза менее удобна, чем мешок, который висит у тебя на плечах, и руки твои при этом свободны. С вазой ничего подобного произойти не могло. Только при условии, если ты привяжешь к вазе две верёвки. Но где их взять? Придётся потратить немало сил, чтобы отыскать подходящие верёвки. В конце концов, они же не валяются где ни попадя, я имею в виду, верёвки. Не стоит также забывать, что верёвки должны быть одинаковой длинны, иначе, висящая за спиной ваза, станет крениться, то ли вправо, то ли влево, что, несомненно, помешает при быстрой ходьбе, если вы собираетесь быстро идти. И, разумеется, придётся ещё и постараться, чтобы присобачить эти верёвки к вазе. Каким именно способом? Даже, не хочу об этом думать. Это невероятно. Другое дело - мешок. На нём уже бытуют эти две верёвки, они всегда там были, удобные, одинаковой длинны, безупречные, по своей сути, поэтому остаётся лишь одно: накинуть мешок на плечи, и можешь отправляться в путь, если тебя так приспичило. И даже, если в мешке ничего нет, что ещё требует отдельного разговора, его положение на плечах, его необычайная лёгкость, его математически безупречная симметрия на твоей спине, всё это вселяет уверенность, что ты поступил надежно, выбрав его, а не вазу. А по сему, я продолжаю свои поиски, не понятно кого, не ясно зачем, налегке, ничем не обременённый, с ясным разумом, не отягощенный сном. Следовало бы сказать «продолжил», только для меня, в моём нынешнем положении, что «продолжил», что «продолжить» не имеет никакой принципиальной важности. И я двинулся по тёмному коридору, с маниакальной скрупулезностью, напрягая до боли глаза, всматриваясь в пустоту. Видел ли я, хоть что-нибудь? Ну, а как же, непременно, непременно. Не то, чтобы много, а так, совсем чуть-чуть. Что именно, спрашивается. Вот и я задаюсь подобным вопросом. Всё было размыто и нечётко. А я, как уже известно, люблю ясность и внятность. Разве темнота может дать мне всё, чего я так жажду. Как бы, не так. Да, я наивен и, отчасти, простоват и нередко принимал всё на веру. Глубоко размытый фундамент, так я считаю, на нём долго не устоишь. Потонешь, и поминай, как звали, если кто-то звал тебя, если ты кому-то нужен. Что касается лично меня, то уж меня-то никто никогда не звал и тем более не нуждался во мне. Ни здесь, ни там, нигде бы то ни было. Я имею в виду, за пределами дома, раз уж он так называется. О, я не ждал, что из темноты появится чья-то рука, возьмёт мою руку в свою руку, и тихий, ласковый, безмятежный голос, спросит: какого чёрта тебе здесь понадобилось? Нет, на такое я и не рассчитывал, хотя, признаюсь, надеялся. Я бы перехватил его руку, притянул к себе, и, глядя в глаза, выложил бы ему всё. Понимаете, всё, что мне известно, всё, что меня касается и не касается, о том, что было и будет, что, возможно, и не следовало бы говорить, но я скажу, меня ничто не остановит. Это будет всепожирающая лавина, сметающая всё на своём пути. Глупейшее сравнение, да ну и ладно. И я не преувеличиваю, клянусь. Он станет бултыхаться в потоке слов, жадно глотая ртом воздух, в потоке слов, которые я буду нагромождать, всё больше и больше, используя всю свою изворотливость, действуя расчётливо, но, в то же самое время, расточительно, вяло рассчитывая на любовь. Он с пониманием отнёсётся к моей искренности, моля о пощаде. И даже, если я буду ему отвратителен, что неизбежно, он обнимет меня, прижмёт к себе, задыхаясь от моей вони, и мы, вот так, прижавшись друг к другу, тронемся дальше, никогда уж не расставаясь. Я не стану его спрашивать: кто он, как его зовут, каким образом он здесь оказался, каковы причины, где, что, как и почему, не стану, но если и спрошу, я уверен, он непременно будет лгать и изворачиваться, и, в конечном итоге, мне придётся его убить. Или он убьёт меня, что одно и то же. Так как, я узнаю в нём своего брата. Не родного, разумеется. Я уверен, что у меня не может быть никаких родственников. Но брата-близнеца, о котором я догадывался, а потом забыл. Я узнаю его, узнаю, даже в темноте. От него точно так же, как и от меня, пахнет отбросами. И если сейчас, из темноты, покажется чья-то рука, уж будьте покойны, свою я спрячу в карманы, без обид. Потому как, лучше любовь, нежели смерть. Некоторые умники сравнивают эти два понятия, приписывают им одни и те же свойства. Согласен, не смотря на то, что я полон сомнений и противоречий, я держусь. Я держусь за что-то твёрдое, которое стоит рядом со мной, на уровне пояса. Пусть оно так и будет. Чего гадать? В конце концов, ору я себе, должен же ты хоть как-то это называть, раз уж так оно сложилось. От меня требуется установить порядок и соблюсти равновесие. Вот тут-то меня и осенило, я твёрдо был уверен и сейчас уверен, что меня именно осенило. Я создам порядок, да, вот так, свой собственный порядок, каких бы усилий мне это не стоило. Я выстрою план. Я намечу маршрут. Я выработаю систему. Я нареку вещи, которые будут встречаться на моём пути, и которые я не в силах рассмотреть, первым словом, пришедшем мне в голову. Со временем я запомню расположение комнат и коридоров и вот так, постепенно, размеренно, шаг за шагом, я создам вокруг себя то окружение, которое будет мне знакомо и понятно, в котором будет присутствовать порядок. Вот это вот важно. Только так и не иначе, а иначе, только пропасть. (Исчезает.)
Из темноты появляется фигура. Похоже, что это старик. Седые волосы, сутулая фигура. На нём пальто. Идёт он медленно, периодически, останавливаясь. Иногда, он улыбается сам себе. Он похож на тех стариков, которые проходили тут до него. Только чуть другой. А возможно, это один из них.
СТАРИК. Понимаю, что от меня ждут объяснений. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Не стоит, однако, рассчитывать на многое. К тому же, я не уверен, что мой комментарий поможет окончательно прояснить ситуацию. И всё же я рискну, не смотря на то, что ничто и никто, не обязывает меня это делать. Начнём с истоков. Как вам известно, всё началось с темноты и темнотой закончится. Между той темнотой и этой существует некая щель, щель, в которую, по мнению экспертов, была втиснута частица, названная впоследствии частицей Z. Я же, в ходе проведённых мной исследований, пришёл к выводу, что это была, не иначе, как частица Q. И это, с моей точки зрения, подтверждают следующие факты. Частица Z никоим образом не смогла бы втиснуться в указанное место, так как её параметры не соответствуют параметрам данной щели. Частица Z превосходит её в разы, что подтверждается последними показаниями измерителя. Но этого мало. В атмосферу щели входит ряд элементов, которые по своему составу, не в состоянии взаимодействовать с частицей Z. Окажись частица Z на месте частицы Q, нас бы сейчас здесь не было, а на нашем месте оказался бы кто-то другой. Вопрос о том, где бы мы находились, окажись частица Z на месте частицы Q, лежит в той плоскости понимания, когда вы размышляете, находясь внутри маленького, грязного автобуса, в котором вы плотно зажаты другими, и не в состоянии его покинуть, так как вы не добрались до пункта назначения, каким образом вы здесь очутились. Данное положение усугубляют грязные руки кондуктора, которые он протягивает к вам, настаивая на оплате проезда. Вы брезгливо кидаете ему монеты в ладонь, с единственным желанием, чтобы частица Z, неким образом, заместила частицу Q, что никак не может произойти. Некоторые эксперты настаивают на том, что частицу Z, при желании, можно было бы, неким невероятным образом, который никто не называет, так сказать, засунуть в пространство щели. И если бы такое удалось совершить, настаивают эксперты, то пространство щели, естественным образом расширилось бы, что дало бы соответственно больше воздуха, и руки кондуктора при этом оказались бы чистыми. Да, безусловно, стенки щели мягкие и податливые. Она способна расширяться, под определённым давлением. Только в таком случае, останется ли место человеку, учитывая те категории, в которых его определяют? Не прижмёт ли его к стенке, и не раздавит ли, словно мошку, та самая частица Z, от которой так многого ожидают и которой, столь опрометчиво доверяют. Однако оставим на время в покое частицы и щель. Лучше обратим свой взор в темноту. На ту, и на эту. Некоторые эксперты настаивают, что они обе родились из третьей темноты, той, которая была раньше всего, до всего. Возможно ли, допустить нечто подобное? Разумеется, допустить можно всё, что угодно. В состоянии ли мы вынести подобный допуск, вот в чём вопрос. Я говорю, естественно, о мусорном баке, в котором продолжает копаться из века в век, мало привлекающая нас личность, вынимая оттуда жизненно, для себя, необходимое. Эта личность, мы с ним знакомы. Можно сказать, что мы состоим с ним в родстве. Нашу совместную генеалогию проследить несложно. Она, как утверждают эксперты, возникла с начала образования щели. В таком случае, почему мы обходим стороной мусорный бак, внутри которого кто-то копошится? Мы знаем его, а он знает нас. Нам бы следовала кинуться к нему на шею, обнять, расцеловать, упасть на колени. Может быть, чуточку поплакать, момент будет подходящий. А затем, обняв его за плечи, повести в ближайший ресторан, накормить, напоить, выслушать его. Может быть, чуточку поплакать, вновь подходящий момент. Но мы так не поступаем, мы спешим занять выгодную позицию, потому как, частица Z не в состоянии разместиться внутри щели. А это значит, что никак не могло быть третьей темноты, породившей две других. И покуда наполняется мусорный бак, что является вечным движением, ничего не измениться, всё пребывает в том же состоянии, в котором и пребывало раньше, частица Q по праву занимает своё место. И ничто иное, кроме того, что уже здесь присутствует, не может поменяться местами ни с чем иным, кроме того, что уже меняется, в независимости от нашего желания. Как же всё это отвратительно. Ну да ладно. Пора заканчивать весь этот балаган. Скоро, уже скоро. Мне нужно кое-что сказать. Нет, на самом деле, не нужно, мне не нужно, возможно, кому-то другому. Вы спросите меня, зачем понадобилось это глупое, лишенное смысла, похоже, что никому не интересное, вступление? Я и сам задаюсь этим вопросом, сам, поверьте. Что-то заставляет меня это говорить. Клянусь, не всё в моей власти. Думаю, вы и сами это понимаете. Но вы должны признать, что у вас было двоякое ощущение, верно? С одной стороны, вы внимательно внимали моим словам и, совершенно искренне, хотели разобраться в той неразберихи и околесице, которую я нёс. И, уверен, некоторые разобрались, вот ведь что! Так? Уверен, что так. Так им показалось. С другой же стороны, вы не разобрались, в том, что я говорил и лишь ждали, когда наступит момент, в который хоть что-нибудь проясниться и наступит ясность и простота. При этом, ничуть не сомневаясь, что всё сказанной мной является действительно научной теорией. Так, или нет? Уверен, что так. А ещё есть и третья сторона. Не хочу о ней говорить. К тому же, я не совсем уверен, что она существует. Вот видите. Это лишний раз подтверждает, что здесь нет, никогда не было и уже не будет частицы Z. Да, да, да, не сомневайтесь, всё, что я сказал в самом начале, научно-подтверждённая теория. Сейчас вы крикните: перестань, довольно нас вводит в заблуждение, остановись. Кто-то обидится и уйдёт. И будет прав. Я бы на его месте давно бы ушёл, возможно, что даже бы и не приходил. Нечего здесь делать. Точнее будет сказать, ничего мы тут не забыли, ничего не потеряли и не приобрели. Хватит, хватит, прекрати. И я, в свою очередь, говорю, прекрати. К кому мы обращаемся? Надо подумать. Не сейчас, разумеется. Сейчас мы заняты, правильно? Нам не до того, не до того. До чего же нам? Чего бы нам надо? Тише, тише, я слушаю. Всем нам нужны истории. Да, именно так, истории, я полагаю. Для начала, нам нужно начало, чтобы с чего-то всё началось. Не может же что-то начаться с ничего? С ничего! Разве такое возможно? Мы не можем себе такое вообразить. Нет, не можем, и не будем. За кого вы нас принимаете? А по сему, начнём. И вот мы уже начали. Всё идёт не плохо. Куда-то движется, вроде, развивается, смотрим, наблюдаем, анализируем. Далее, нам нужна середина, правильно? Мы должны оказаться на полпути. Бросить взгляд назад, и взглянуть вперёд, и сказать себе: примерно, одинаково, да, примерно одинаковое расстояние в обе стороны. О, какое облегчение. Хорошо, верно? Удобно, комфортно, ничего не мешает. Скорее, скорее к концу. А вот и он. Добрались, добрались! Уу-х! Голова кругом. Ага, вот оно как? Понятно. Ну что ж, мило, забавно, местами, трогательно. Все живы. Ведь живы, верно? Скорее, скорее под тёплое одеяло, сегодня я устал. А вот и мой сон. Нет, не стану его рассказывать, нет. Лучше не надо. Не стоит разочаровывать ни себя, ни других. Нужно успокоиться. Успокоиться, и ползком, ползком вперёд. Вперёд туда…. Туда, да, там, да, всё… лучше и лучше… или надо… что же… да… там…. тут…. они… я… страх… слова… язык… волосы…. крик… молчать… надо… обязан… нет… руки…. да… песок… песок…сейчас…. крс… пу… пу… сн… ф….л….к…. т…. т… ише… тише… тише…. Тишина. Тишина. Ох! Вот видите, когда нет меня, нет и моего. Вот оно как. Вот ведь. Агония будет длиться вечно, но в это время нельзя спать. (Исчезает.)
Из темноты появляется фигура. Она напоминает старика. Можно рассмотреть седые волосы и сутулую фигуру. На нём, кажется, пальто. Двигается он медленно, постоянно останавливаясь, чтобы передохнуть. Похож он на стариков, которые проходили тут до него? Похож. Может быть, только что-то изменилось.
СТАРИК (осматривается по сторонам). Я хочу сказать, что я не ограничен пространством. Вот это вот меня радует. Каково бы было быть стиснутым между стенами или предметами, не имея никакой возможности пошевелиться. Хотя, порой, мне кажется, что так-то оно было бы и лучше. Нет, нет, я волен взмахнуть рукой, если я того захочу, если захочу. Я ложусь и сажусь, где только пожелаю, даже если и неудобно и всюду грязь и мусор. Я бы мог лечь и в грязную лужу, после проливного дождя. Это меня нисколько не смущает. Кого-то это смущает, но это не я. Что из того? А ещё, к примеру, я бы мог подпрыгнуть. Не сильно, совсем чуть-чуть, но мог бы, если бы у меня были на это силы. Я бы сел на шпагат, если бы был так пластичен, а я вовсе не пластичен, а даже и наоборот. Ничто меня не сдерживает. Вот как. А пройтись колесом, словно цирковой акробат? Как вам такое? Такое я, разумеется, сделать не смогу, но меня греет эта потенциальная возможность. Она придаёт мне уверенности, что я, мол, свободен. А затем, появляется уверенность, что я уверен, что знаю значения этого слова. А я его не знаю и никогда не знал. Но я спешу себя переубедить. Я знаю, знаю, что это такое. Не падай духом! Катись, катись колесом, если тебя это так бодрит. Только не сверни себе голову и не переломай руки и ноги. Все эти выкрутасы не для тебя, а для того, другого. Для того, который только и ждёт, чтобы продемонстрировать свои невероятные возможности. (Идёт вперёд.) Тьфу! Вот уж гадость, так гадость. Тошнота подступает к горлу. Ко всему и лёгкое головокружение. Пусть себе корчится, пусть. Пусть ходит на руках, демонстрирует фокусы и скачет вприпрыжку. Ты абсолютно равнодушен и ничто тебя не выводит из равновесия, если ты когда-то был в равновесии и с уверенностью знаешь, что это такое. Отвернись и подумай: до чего же сильно выпирают твои ключицы и кадык. Как такое могло произойти? Надо серьёзно поразмышлять над этим. Или не надо. Или подумай о чём-то другом. Например, когда всё это началось и к чему приведёт. (Идёт вперёд.) Не хочешь думать об этом? Могу понять. Тогда поспеши. Поспеши с этого места позора и унижения. Это никого не касается, кроме тех, кого это касается. Тебе есть куда бежать, в этом ограниченном пространстве. А теперь о ногах. Они не слишком-то послушны, эти твои ноги. Они, то ли больны, то ли не твои. Ты это чувствуешь, ты слышишь заговор, ты чувствуешь подвох. Подсунули тебе, чёрт знает что, при этом насмехаются над тобой, поглядывают и насмехаются. Они, то есть, ноги, едва-едва шевелятся. С каждым шагом ты понимаешь, что здесь не обошлось без вмешательства из вне. Так тебе кажется. Так же кажется и мне. Нам кажется. Тебе и мне. Я хочу сказать, что будь ты не ты, то и не было бы тебя сейчас здесь. Что верно, то верно, наверное. Одним словом, забудь о ногах и вспомни язык, который болтается и болтает, чего и не разберёшь. Хочу рассказать о строении и функции языка, но не стану, так как не знаком я, ни с тем, ни с другим. О каком языке я говорю, мне и самому крайне любопытно. Впрочем, какое это имеет значение? Какое-то имеет, только мне неведомо. (Останавливается.) Кстати, о вмешательстве. Обратите внимание, что при ходьбе, пусть и самой удручающей и вымученной, ты при этом ещё и можешь говорить. Пусть и нечто невнятное и туманное, а то откровенно глупое, но ведь можешь же. Не говорит ли нам это о том, что мы можем говорить и ходить одновременно, словно говорение и хождение, происходит с двумя, совершенно незнакомыми друг другу, людьми. А если, если есть такая надобность, прибавить сюда размахивание руками, верчение головой, повороты тела, шмыганье носом, размышление о всякой ерунде и бессмыслице, то, не знаю, как вам, а мне становится страшно. Хотя, что меня, казалось бы, может ещё напугать, при моём-то положении. Я не говорю уже о вашем положении, которое, как я догадываюсь, намного лучше моего. Только я спешу успокоить: не стоит слишком уж обольщаться. В каком бы положении ты не оказался – не обольщайся. Потому как, то, что ты знаешь, то ты и знаешь, а чего ты не знаешь, того и не знаешь. Вот ведь оно что. А что ты знаешь? Как и я? В таком случае – не обольщайся. Как бы ни было соблазнительно, как бы ни было заманчиво, как бы там у тебя не чесалось – не обольщайся. Хватит обольщаться! Хватит об обольщении. В конце концов, оно у каждого своё. Вам нет дела до моего, как и мне нет дела до вашего, при всём моём крайнем любопытстве. Что я хочу сказать, так это о тех временах, которые уже прошли и которые уже наступают. И те, и другие, весьма жестокие. При всей своей туманности, крайне жестокие. Стоит поберечь себя. Что ж, что ж, мне не привыкать. Я уже привык. Хотя, необходимо заметить, что говорить о временах в моём положении, это тоже самое, что говорить о ваших, в вашем. Что я хочу сказать, так это то, что не о чем говорить. Времена, есть времена. У каждого своё время, так-то оно и лучше, несмотря на то, что никто не может подтвердить обратное. Кому нужны эти подтверждения? Разве без них что-то измениться, без этих самых подтверждений? Не знаю. А вот что касается моих рук, то они у меня будь здоров. Сильные, мощные, могучие, чудо, а не руки. К чему я всё это? Да к тому, что я могу на них ходить, вот ведь как. И плевать я хотел на свои больные ноги. На таких руках, я могу двигаться и продвигаться вперёд, сколько мне заблагорассудиться. И даже если, мои руки меня подведут, откажутся, скажем, мне помогать, исчезнут, под воздействием явлений, которые мне неведомы, то я могу катиться, катиться вперёд, без рук, без ног, без головы, катиться вперёд, с тем, что у меня останется, с тем, на что я могу рассчитывать. Вот ведь до чего можно докатиться, если тебя припрёт к стенке. В конце концов, зачем мне всё это нужно? Действительно, не лучше бы было, оставаться припёртым к стене, сдавленным предметами, о которых ты и понятия не имеешь. В таком сдавленном, неподвижном состоянии, уже не останется сомнений в твоём положении. Всё это требует отдельного разговора, на который у меня не осталось времени. (Идёт вперёд.) Да и слишком много я задаю вопросов. Они зависают, не ясно где, не ясно как, и есть ли на них ответы. Кто ответит? И снова вопрос. Хватит, хватит, довольно! Оставь меня в покое. Таким не ясным посланием, я возвращаю себя себе, если такое вообще возможно вообразить. Было бы чем, а воображать, так это у меня в крови. Кровь моя – воображение. Я хочу сказать, что катиться с горы, это не то, что катиться под гору. Тут разный конец. То есть то, что после. То есть то, что будет с тобой, когда ты докатишься. Вот ведь оно что. Что касается меня, то меня это не волнует. Можно ли, есть ли такая вероятность, что катясь кубарем вниз, ты успеешь зацепиться за камень или торчащую из матушки-земли, корягу? И вновь мы возвращаемся к нашему строению, строению нашего тела, я имею в виду. Раз твои руки такие сильные и ловкие, то ты непременно схватишься за какой-нибудь предмет. Это тебя спасёт. На какое-то время. Ты передохнёшь, подышишь, «подышишь», смешное слово, ты выдохнешь, ну вот, ещё не лучше. Одним словом, ты не можешь вечно болтаться на этой горе, обдуваемый всеми ветрами и с надеждой, которая сидит в тебе, не понятно где и для чего. (Останавливается.) Надо катиться дальше, пока не прилетели птицы-падальщики. А уж что там внизу, не знает никто. Нет, кто-то знает, но не скажет тебе, в самый важный и ответственный момент. Есть вероятность, что тебе, послышится ответ на твой вопрос. У тебя появятся сомнения: на самом деле ты что-то услышал или же это козни, опять-таки чьи. И опять вся ответственность за тебя, возлагается на тебя. А ты устал, тебе не до этого. Тебе бы лечь в тени высокого, ветвистого дерева, тебе бы лёгкий ветерок, тебе бы чудесненький вид перед твоим взором, тебе бы манны, тебе бы ещё чего-нибудь, но не тут-то было. Тебя несёт вниз, с новой силой. Ты уже содрал кожу, у тебя переломы, ты весь в пыли и новые ботинки разорвались. Я имею в виду, что, возможно, они были новые. Но самое неприятно во всём этом, что ты не видишь, куда именно тебя несёт и чем всё закончится. Уж ничем хорошим, это становится ясно. И тут ты понимаешь самое распрекрасное, что происходит с тобой: ты никогда, никогда не докатишься до подножья горы. Вот оно, открытие, которое ты ждал столько времени. Что же, в таком случаи, остаётся? (Идёт вперёд.) У каждого остаётся своё, если оно остаётся. Но каждому становится понятно, что остаётся не так уж и много. Можно сказать, что ничего и не остаётся. Какой у тебя выбор, коли ты несёшься кубарем с горы? К тому же, он не большой, этот самый выбор. То есть, я хочу сказать, что не остаётся выбора. Да ну и пусть, говоришь ты, да ну и ладно, повторяешь. Когда-то это же должно прекратиться? А пока, нужно наслаждаться тем, что есть. Наивно и примитивно, ну и пусть. Что есть, тем и наслаждаться. Ещё лучше. Если так можно сказать. А сказать можно, всё, что только придёт в голову. В чью? В чью? (Исчезает.)
Из темноты появляется фигура. Присмотревшись, можно подумать, что это старик. Лёгкая седина и сутулая фигура. Пальто неопределённого цвета. Идёт он медленно, всматриваясь в темноту. Иногда, оглядывается по сторонам. Остановившись, задумывается.
СТАРИК. … и тут я понял, что назвать предмет, найти ему имя, новое, надёжное, уверенное, это ещё не самое трудное. Сложнее всего, чтобы это самое имя удержалось, так сказать, закрепилось. Так, чтобы никакое событие не могло стереть его. А вот это уже и неподвластно мне. Что-то постоянно случается, и все предметы, казалось бы, обретшие новое имя, вновь скидывают с себя непосильную ношу, которую я вешаю на них, не задумываясь о последствиях. Не хотят никак называться и всё тут. Это вселяет в меня тревогу и ставит новые, неразрешимые вопросы. Какие? Вот это мне ещё предстоит выяснить. Но это ещё полбеды, если такое может быть. Хотя я в это и не верю. Твёрдо уверен, что беда всегда целая и неделимая. Так что выражение, которым я воспользовался, является выражением, которое использовал человек глупый и не хватающий звёзд с неба. Тоже выраженьице ещё то, ну да ладно. Так вот, к чему я всё это, а вот к тому, что мало назвать то, что тебя окружает. Не менее важно, а может быть и более важно, назвать себя, себя самого, найти себе имя, прозвище, кличку или что там ещё возможно, уж и не знаю. Как-то, кто-то, когда-то должен тебя окликнуть, позвать, обратиться. А иначе, что остаётся? Эй, ты, слышишь, как там тебя. Или того хуже: уродец, никчёмный, бесполезный, лишний, взявшийся из ниоткуда. Кому такое может понравится? Допускаю, что кому-то и понравится, некто не станет обращать внимание на подобное к себе обращение, возможно, что он и найдёт в этом некое наслаждение. Да, да, допускаю! Только я не из их числа. Мне требуется ясность, чёткость, конкретность. Требуется имя. Вот так и никак иначе. Мучение. Оно и так повсюду, так тут ещё и ко всему, у тебя нет имени. Можно ли так просуществовать? Кто сказал, что нет? Можно. И даже более того, можно остаться счастливым, если такое возможно, что не возможно. В чём моя надежда? На что мне облокотиться? Какова моя опора? Найти того, другого, который, если я себе верю, найдёт, отыщет моё имя, если оно вообще существует. Я в это верю. Нет, не в то, что существует моё имя, что оно записано, не знаю где и как, а в то, что рано или поздно, я найду его. Стоит ли ожидать от другого недурственного отношения к себе? Можно ожидать всего, что угодно. Тут опасность. Тут угроза. Тут загадка. Я не могу терпеть загадок. Нельзя ли пояснее, чтобы было то, чего ты ожидаешь, если ты ещё чего-то ждёшь. Именно поэтому, я продолжаю своё движение, чего бы мне это не стоило. А стоит это очень дорого. Я имел в виду, что дорогого стоит, это самое моё движение. Ведь сами понимаете? Отдаёте, так сказать, себе отчёт. Отдайте себе, отдайте этот самый отчёт. Кому и куда, об этом не спрашивайте. Здесь нельзя быть в чём-то твёрдо уверенным. Я хотел сказать, что в этом месте, здесь нельзя. Не думаю, что в другом месте можно, но тут-то уж точно, всё словно создано так, чтобы сбить тебя с толку, запутать, замести следы. Кому это понадобилось? Нельзя ли, скажем, к примеру, включить свет? О! Это, знаете ли, будет потрясение. Увидеть всё, что находится вокруг, рассмотреть каждую деталь, углубится в подробности, это уж чересчур. Впрочем, всё это полная чушь. Ну да ладно. Ладно, надо быть честным, сказать правду. Она заключается в следующем. Это место мне надоело. Кого-то это и удивит, но только не меня. Неужели нельзя понять, что всё это не имеет никакого смысла. Раньше, раньше, не знаю точно когда, смысл, вероятно, был. Думаю, он и сейчас где-то есть, да только не у меня. Хочу быть другим. Тем, другим. Каким? Я не могу об этом думать, так как это невероятно. Вот тут-то и возникает проблема. Как бы мне, не потеряв самого себя, стать другим? И не слишком ли это для меня, вот о чём следует себя спросить. Да, спросить. Плюс, я имею в виду, прибавим сюда мои ноги, и без того больные и усталые. Разве я в силах отдавать им приказы? А мои руки и моё тело, будь оно неладно? А оно и не ладно. Что дальше? Голова, голова моя и не моя. Язык, язык, который сейчас говорит, если он говорит. Пу-пу-пу-пу-пу! Бу-бу-бу-бубу! Разное. Кому, для чего и какой из этого всего следует сделать вывод? Я продолжаю задавать вопросы, если это и есть вопросы. Это я их задаю? Вот, что необходимо выяснить. Уж и не знаю для чего. Только тот, другой говорит, что это следует узнать. Мне этого не нужно. И пусть, пусть течёт река, как она всегда текла, и время, о котором я и понятия не имею, и уже не хочу иметь. Не хочу иметь ни понятия о времени, ни самого времени. Вот оно как завертелось. Вот ведь куда меня занесло. Ах, ты ж! Стоит ли теперь вспоминать, что я был другим. Того уж меня нет, если это был я. Кто ты? Что ты? Это отвлекает от важных вещей. Язык мой – болтун! Кто тебя туда подвесил? Какая, впрочем, разница. Вырвать его щипцами, прижечь коленным железом. Подвести меня на дыбе. Языка мне не жаль. Инквизиторы всех мастей, прошу ко мне! Вот он я! Трындящий без устали. Я доброволец, я для вас лакомый кусочек. Может быть, кипящее олово подойдёт? Стоп, стоп, стоп. Кто меня останавливает? Займись делом, займись тем, для чего ты здесь. Как всё просто. Дальше иду, иду и рыщу. Я знаю, знаю, стоит мне только заметить, заприметить его, уж я от него не отстану. Нападу сзади, из-за угла. Накину мешок на голову, повалю на пол. Будем кататься из угла в угол. Он не прост, не на того напал, крикнет он мне в гневе. Он тоже мастер поговорить. Но я не стану слушать. Не на того напал. И вот он побеждённый, прижатый к стене или к полу, в слезах, на лбу капли пота. Что, не ожидал? Проси, проси пощады, за всё, что ты сотворил. Есть за что. Не хнычь, имей гордость. Не отрицай своей причастности. Тссс! Шурхххх! Флють-флють! Идёт! Дойдёмте до предела, если это именно так называется. Или мы сами придумываем, выдумываем, говорим. Идёт! Знаю, что это он. Я что, я готов. Не то, что некоторые. Некоторые, которые не я. Я это точно знаю. Бурум-бубум-тарабабум! Упал с лестницы. Груда мусора валится очень громко. Скрючился от боли и унижения, сплюнь кровь, она не святая. Не спеши, хотя поспеши, только тебе это не поможет, я имею в виду, уйти от меня - не выйдет. Я здесь давно, я изучил каждый закоулок, мне известен твой маршрут. Так что, сам понимаешь. А если и нет, то не беда, в том смысле, что мне всё равно. Ты понимаешь, ты теперь понимаешь, моё великое равнодушие и покой. Куда там! Там тупик, глупышка! Теперь мы с тобой вместе. Надеюсь, не навсегда. Ты мне потенциально надоел, как муха. Жу-жу-жу! Вот твоя речь, это твой язык, твой словесный запас, если так можно сказать. Мы пробудем вместе недолго, тебе нечего переживать. Мой план – это замуровать тебя в стену. У тебя есть выбор. Выбирай любую. Там твоё место, оно отведёно тебе с твоего рождения. Тебе будет удобно. Спешить некуда. Идти никуда не нужно. Ты должен согласиться, что это самый наилучший для тебя способ существования. А ведь это и есть существование, разве нет. Гордись, о, гордись, приз твой! И, соответственно, и моя победа. Теперь мне незачем искать тебя, ни к чему переходить из комнаты в комнату, напрягать свои больные, подслеповатые глаза, стирать подошвы в кровь. О, я тоже горд! Теперь, наконец, я смогу отдохнуть. Мне больше нечего искать. Только не переживай, я буду тебя навещать. Только на большее не рассчитывай, ну, ты понимаешь. Только навещать. Ни слова о тебе, ни одного упоминания. Ни слёз, никакой мимики на лице, понимаешь, да. Вздёрнутые вверх брови, закатанные глаза, искривленный рот. Этого не жди. Не будь таким наивным. Я уверен, что ты не такой. Ведь ты, сделан из того же материала, что и я. Ну, ты это знаешь, что тебе говорить. Вот. А теперь время откровений. Приготовься. Я за твоей спиной. Я уже совсем близко. Ещё один шаг и я тебя настигну. Никаких обид – будет больно. (Исчезает.)
Из темноты появляется фигура. То ли старик, то ли нет. Фигура сутулая. Заметна седина. Ступает он медленно и неуверенно. Останавливается, тяжело дышит. Вновь идёт вперёд.
СТАРИК. Я должен кое-что объяснить, вероятно, чтобы не получилось как всегда, когда мы все вопим, не понятно для чего, не понятно кому, напрягаясь, что есть сил, которых нет и, похоже, уже не будет. При этом иду я медленно, это заметно, но вас это не должно смущать. Похоже, что когда-то, я это уже говорил. Так и что из того? Я и буду дальше это повторять, и буду корчиться от боли и от бессилия, пока всё это, то, что сейчас происходит, не прекратиться в один чудненький момент. Так было и так, надеюсь, когда-то закончится. Что я хочу сказать, так это о том, что надо бы вернуться назад, туда, откуда я пришёл. Вы понимаете, да? А если нет, то и объяснять я вам не стану. Наивно полагать, что тут можно хоть что-то объяснить. Что-то можно, но куда это заведёт, с чем ещё придётся столкнуться, при условии, что ноги не слушаются, а глаза утратили свой былой блеск, которого я уже и не помню. Давай или давайте, как в школе: кто помнит свой блеск в глазах, кто помнит, как верил, что всё тут, за углом, в ближайшей комнате, кто видел, как солнце пробивается сквозь щели, и приносит уверенность, поднимите руки. Что бы я хотел добавить, так это то, что добавить уже и нечего. Пора заканчивать. Я знаю, знаю. Потерпите! Все терпят, что ж тут такого? В чучеле больше жизни. Я вспомнил, как видел дождевых червей, вылезших наружу после ливня, и был счастлив. Вот ведь. Они переливались под блеклыми лучами солнца, я им улыбался. Они мне улыбались, хохотали мне в лицо, уличали меня в наивности. Я не стал мстить, но улыбка червей заронила во мне подозрения. Происходящее сейчас пишется и значит существует. Я верю, что вы понимаете, что я понимаю, что всё понятно. А если это и не так, то судить стоит только судий. Давайте заканчивать, подводить итоги. Да, верно, давно пора. Вы слышите, как каждое мгновение отворяется засов и появляется новый житель этого дома? Не вытирая ноги, он начинает хозяйничать, словно он вечно здесь был. Цитадель-убежище, так они полагают, я полагаю. Ай, ай! Всех дурачит, сбивает с толку, и они отрекаются от образцового порядка. Я готов смеяться или плакать, если бы я знал, как всё это делается. Не будем говорить о том, что происходит. Поговорим о том, что всем доставляет удовольствие. Поговорим о смелости и о сильных пальцах. Те, кто роют подкопы и отдирают засохшую древесину, чтобы выглянуть наружу. Не знаю, кто и как, только я таких не встречал. Чего всем надо бы? Так это простой и внятной истории. Кажется, я угадал. Только, только вот что. Разве была когда-нибудь простая и внятная история, вот таким я задаюсь вопросом. Похоже, что нет. А если и была, то была она без меня. А если кто-то и знает такую историю, то я таких не встречал. Да, похоже, что я никого и никогда не встречал. Что-то есть подозрительное в простой и внятной истории. Мне сейчас так показалось. Уж лучше стихи, если оно лучше. Хотите пафоса? Это сколько угодно! Я нет, не хочу! Кому он нужен, этот никому не нужный пафос, но придётся напомнить. Кому? О чём? Об этом я не в силах размышлять. Так вот. О, вечный голод, вечная жажда! Выжженная земля! Миллиарды без крыши! На веки! Из века в век! О, мои веки, сомкнитесь! Нет сил, нет сил! Вот ведь оно что. Уж тут-то я в самую точку, уж тут-то мне нет соперников. Но меня это не касается. Ничего не меняется. Стабильность. Я люблю стабильность, уважаю симметрию. Пора заканчивать. Ещё раз брошу взгляд на стены, подниму голову, рассмотрю потолок. Какая неожиданность, они точно такие же, как и раньше, если я видел их раньше. За углом никакой неожиданности, в комнатах также темно, а тени вовсе не загадочные. Способ передвижения остаётся прежним. Шаг за шагом, с пятки на носок. Откуда во мне появился этот покой? Нет тревоги и напряжения. Беспокойство и смятение, мне не знакомы. А если я и ощущал это, когда-то, то и позабыл, вероятно. Солнечные лучи не пробиваются сквозь щели, а ветер, я его никогда и не чувствовал. И понятия не имею, что это такое, ветер. Я хочу сказать, чтобы меня не воспринимали, как… Как кого? Чтобы не держали меня за… За кого? Хотелось бы, чтобы не думали обо мне, как о… Как о ком? Все загадки загаданы. Все вопросы заданы. Все ответы не найдены. И если я не в состоянии объяснить кое-какие вещи, то это лишь только потому, что я постоянно пребывал во мраке. И там, где я сейчас нахожусь, нет ничего постоянного и устоявшегося. Разве меня следует немедленно за это судить? Нет, вероятно, что и я в чём-то виноват, только дайте вспомнить, собственно говоря, в чём. Да, и скоро конец, который и порождает начало, и, кончаясь, вновь всё и начнётся. И все звуки, и шорохи, все мои подозрения о чьём-то присутствии, всё это меня пугает и тревожит. И никогда мне от этого не избавится, я это знаю. Скоро и я закончусь и начнусь вновь. Это, по-моему, ясно. И если сейчас, предомной, появится другой и скажет, что он - это я и я - это тоже он, я не уверен, что всё встанет на свои места. Потому как, нет тут для тебя места, твоего, я имею в виду. Вся эта грязь и пыль вокруг тебя, ты можешь назвать своей. Только не забывай, что она уже приготовлена заранее. И нет никакой уверенности, что для тебя. Ложись, мечтай, надейся, только не слишком. Через некоторое время, тебе придётся встать и двинуться дальше. Другого выхода нет. В том смысле, что это твой единственный выход, идти и трепыхаться, наподобие ударенного током. И всё. Только я не собираюсь плакать о своём будущем. С чего бы это? Я его давно знаю. Вот это вот меня успокаивает. И если я и задаюсь порой некоторыми вопросами, так это не для того, чтобы найти на них чёткий и ясный ответ, а только для того, чтобы немножечко развлечься, отвлечься, чуточку поиграть. Это вполне объяснимо, на мой взгляд. Слух твой привык к тишине, глаза – к мраку, тело не реагирует на грязь, нет той брезгливости, я хочу сказать. Если что-то и стёрлось из моей памяти, так это такие пустяки. Я имею в виду, что всё это пустяки, что ты мало что помнишь. Тебя никто не гонит, и не подгоняет, и ничто тебя не подстёгивает. Ну, как сказать? Как сказать? А если сказать, то, что и приходит мне в голову? А ведь чего только не приходит мне в голову. Кто-то убрал, так сказать, фильтр, если так можно сказать. Можно. Можно передвигаться с какой угодно скоростью. Всё выглядит вполне прилично. Благопристойно, если это подходящее слово. Вот так посмотришь на всё это и понимаешь, что жаловаться не на что, да и некому. А только порой, так хочется заорать, что есть сил. Пожаловаться, поплакаться, а потом понять, что это не слёзы, а лишь пот, и всё это от твоих глупых движений. Вполне допускаю, что пришла пора прилечь и уж никогда не подниматься, не суетиться, не чувствовать, забыть свои задачи, если они когда-то были. Что может быть проще? Уж и не знаю что, да только не это. Только стоит замереть, как тут же, словно чья-то нога в тяжёлом ботинке, пинает тебя под зад, и ты поднимаешься, и снова идёшь, не зная ни цели, ни о том, кто тебя пнул. Да и себя ты не помнишь. Вот ведь что. А, иногда, это бывает приятно. Я имею в виду, что ты не помнишь себя. Уж я-то знаю, поверьте на слово. Внутри тебя образуется какое-то тепло, мурашки бегут по шее, в голове забулькало, и ты ступаешь, шаг за шагом, в никуда из ниоткуда. О, незабываемое состояние, должно быть, только я его не помню, должно быть. Тогда о чём я говорю, если это я говорю? Опять розыгрыш, немного баловства, капелька безумства. Без этого уж и никак. Это можно понять, я полагаю. Тем не менее, в этих мучительных стечениях обстоятельств, я слышу голос, который успокаивает меня, предупреждает, чтобы я не беспокоился, что, мол, всё будет, как должно быть, и я буду спасён. Да, да, так, порой, бывает. Не так часто, но бывает. Если говорить откровенно, что у меня получается крайне редко, то могу сказать, что я ещё не составил полную картину происходящего. Я только набросал набросок, на холсте своих предположений, не важно, какой он, этот мой разум. И чтобы завершить картину, я уж и не знаю, что нужно для этого сделать. Хотя, знаю. Только нужно вспомнить, только и всего. И уж тогда-то я развернусь. Уж тогда-то я покажу себя в полной красе, во всём своём безобразии. Это будет номер, уверяю вас. Думаю, начнётся переполох. Это уж как водится. Всё придёт в движение, закружиться по кругу, суета, крики, хохот, вопли. Всё полетит в разные стороны. Невозможно будет разобрать где, что, зачем. Руки, ноги, головы, ещё что-то, разобрать будет невозможно. Нет, конечно, и сейчас это невозможно разобрать, а уж тогда-то и подавно. Не думаю, не думаю и никогда не думал, что мне это надо. Думаю, что мне надо выйти. Не отсюда, а выйти. Я сильно удивлюсь, если дверь откроется. Увидеть небо, помокнуть под дождём, поиграть с ветром. Простыть, почему бы и нет? Возможно, я что-то вспомню, что-то не вспомню, чего-то я так никогда и не узнаю, ну и пусть. Никто меня не неволит, ничто не грозит, может быть, совсем чуть-чуть, совсем чуть-чуть. Я смогу быть тем, кто есть. Уверен, у меня получится. Я хочу сказать… я хочу сказать…. только об этом в следующий раз. (Исчезает.)
Конец.
Апрель 2018г.