Год оказался необыкновенно урожайным на яблоки. Съесть столько или пустить в переработку он не мог. Раздавал соседским ребятишкам, пригласил Воронцовых из города, чтобы приезжали и забирали. Почему-то ему было очень жаль, что пропадает столько яблок. Он хозяйничал здесь первое лето и ещё не привык сгребать с земли огромное количество гниющих плодов, относить их в овраг, ссыпать с кручи вниз, где уже накопились другие, собранные со всего посёлка, никому не нужные, источающие кислый запах сидра.
Сегодня он забрался в самую глубь сада, посмотрел вверх, оценил взглядом сколько ещё остаётся жёлтых крупных яблок. Названия их он не знал, хотя предыдущая хозяйка, продавая ему дом, подробно объясняла, где что растёт, названия сортов, возраст деревьев. Она продавала своё детище из-за переезда в деревню к матери, без надежды когда-нибудь вернуться, поэтому особенно грустила, гладила серые стволы своей, натруженной за жизнь, ладонью, прощаясь. Ей очень хотелось, чтобы хозяйство попало в хорошие заботливые руки, чтобы человек полюбил сад так же, как любила его она.
Вадим тронул хлипкий плетень, разграничивающий участок с соседским и вдруг заметил нечто новое.
Новым был кокон из разномастной одежды, втиснутый в кресло-качалку. Внутри него без сомнения помещался человек. Он сидел неподвижно, уставившись куда-то в одну точку.
Кресло-качалка находилось довольно далеко от Вадима, возле веранды деревянного домика, довольно большого, но запущенного, потому что краска на перилах и оконных рамах давно потеряла свой первоначальный цвет и, потрескавшись, местами висела струпьями.
Он не слышал ничьих голосов, старательно напряг глаза, пытаясь определить – мужчина это или женщина, но скорее догадался, чем увидел, что женщина.
Хмыкнул тихонько и вернулся к своему занятию. От яблок шёл одуряющий аромат. Они были мокрые от недавно закончившегося дождя, который шёл три дня с короткими перерывами. С яблок капала вода, к их бокам налипла чёрная земля, когда он лопатой сгребал их с земли, сваливал в вёдра, они мягко стукались о жестяные стенки и друг о друга, уже отлежавшиеся и отмякшие. Нагрёб два ведра и с трудом выбрался из-под низких веток, пригнутых тяжестью плодов и воды.
За ворот куртки, конечно, натекло, он чувствовал, как намокла шея и ручеёк стекает между лопаток.
Он трижды возвращался под эту яблоню, страшно устал, нога ныла и требовала отдыха.
Женщина-кокон за всё время ни разу не пошевелилась, не поменяла положения, так и сидела, уставившись куда-то в одном направлении.
Он втащился в свою кухню прямо в огромных, заляпанных грязью сапожищах, щёлкнул кнопкой электрического чайника, выглядевшего среди старой алюминиевой и эмалированной посуды инопланетянином.
Хотелось есть, но нога разболелась так, что просто необходимо было лечь, а разогревать вчерашний суп при начинающемся приступе, было невозможно. Он быстро сделал кружку душистого чаю, из последних сил сляпал бесформенные бутерброды с колбасой. И здесь же, в кухне у стола, повалился на продавленный скрипучий диван, пахнущий прелью, как и всё в этом стареньком доме. В сырую погоду запах старья чувствовался особо, будто соревновался с дождевой свежестью.
Надо было стащить с себя сапоги, но он поначалу забыл о них,а теперь необходимо снова подниматься, потому что нога гнулась плохо и нужно было с этим считаться. Сил на подъём не осталось, поэтому Вадим постарался пристроить ноги на круглом валике допотопного дивана так, чтобы как можно меньше пачкать обивку. От новых движений боль в ноге разыгралась такая, что перед глазами замелькали жёлтые вспышки и мысли на какое-то время отлетели в сторону. Он стиснул зубы, чтобы не закричать, хотя кто бы его услышал. Противно даже перед самим собой быть слабым, беззащитным в болезни. Вадим закрыл глаза, стараясь успокоиться, зная, что нога тоже должна расслабиться и боль отступит. Он уже научился жить со своей бедой и теперь учился управлять ею. Это было трудно, а раньше казалось невозможным.
Какое-то время он изнемогал от страданий и вдруг перед глазами проступила картинка – закутанная женщина в кресле-качалке, значит, ему становится лучше. Он снова победил.
Поднял к глазам запястье с тяжеленными командирскими часами и удивился – прошло всего-то десять минут, как он лёг. Обычно приступ длился гораздо дольше.
Вадим подтянулся на диване, подоткнув под спину подушку, взял со стола кружку с чаем. В металлической посудине чай остывал долго, поэтому он ею и пользовался. Разболтал ложкой сахар, сделал глоток. Во время приступа в горле пересыхало, поэтому первый глоток пришёлся весьма кстати. Он с блаженством причмокнул и отпил ещё.
По стеклу забарабанило, снова пошёл дождь. Интересно, она ещё сидит или уже ушла в свой дом.
- Старею,- вслух заметил Вадим, - никогда раньше меня не интересовала жизнь чужих людей.
Взял со стола сигареты, закурил, разглядывая щелястый потолок. Надо бы его покрасить, а то первоначальный цвет давно сменился жёлто-коричневым грязным. Попытался отгадать – каким был раньше этот потолок. По всем прикидкам выходило, что голубой. Вот, наверное, в такой цвет и нужно красить снова. И поклеить обои в мелкий голубой цветочек, какие были давно у его матери.
Подумал и вздохнул, сам он уже не справится с такой простой работой. Придётся нанимать кого-то. Со своей ногой он ни на что не годен.
Погасив окурок в алюминиевой пепельнице с выдавленным в дне оленем, Вадим достал с тарелки бутерброд и с удовольствием поел. Боль почти совсем ушла, так – подёргивала чуть-чуть, но уже была не такой страшной.
Покосившись на окно, где по стеклу неровными потёками скатывались дождевые струйки, билась веткой о ставню старая корявая вишня, он вздохнул поглубже и провалился в сон.
Ближе к вечеру он снова пошёл в ту сторону, где утром видел женщину. Пока спал, дождь прекратился, но сейчас, пробираясь под деревьями жалел, что не набросил дождевик, холодные капли с потревоженных ветвей так и норовили попасть ему за шиворот. Рубашка вымокла, волосы прилипли ко лбу.
Она по-прежнему сидела в качалке, но Вадим понял, что уходила, потому что одеяло было другого цвета. Но сидела так же, глядя перед собой, спрятав руки в шерстяную ткань одеяла.
Чтобы не ходить сюда просто так, Вадим прихватил ведро, в которое снова принялся собирать яблоки. Наполнив ведро выше краёв, он обтёр ладони о штаны, сорвал с ветки целое, не подпорченное червями, яблоко и с хрустом надкусил. Сладкий и терпкий сок разбудили аппетит. Немедленно захотелось жирного борща, какой подавали у них в столовой, когда он служил на Севере. Сварить его так же вкусно у него не получалось, поэтому вдруг стало грустно.
Откуда-то задул ветер, качнул кроны деревьев и стряхнул новую порцию дождя, притаившегося в листве. Вадим почувствовал, что продрог. Ещё раз обернувшись на женщину, он поспешил уйти отсюда. Всё-таки заставил себя сходить выбросить яблоки в помойку, только после этого вошёл в дом, быстро снял с себя промокшее и переоделся. Чай снова исходил паром в кружке и примирял его с действительностью. Вадим боялся заболеть. Немочь и так донимала его, а если ещё придётся какое-то время лежать в постели с температурой, то что это за жизнь-то такая у него будет?!
Вдруг захотелось растопить печку. Она была большущая, старенькая, но белёная ещё прежней хозяйкой этой весной. К Пасхе, как сказала та, объясняя технологию растопки. В сарае были дрова и даже немного угля. Но Вадиму загорелось непременно протопить её настоящими дровами.
Втаскивая в дом охапку колотых кем-то поленцев, он неожиданно выругался: «Романтик чёртов…» И тут же сам себе улыбнулся.
Конечно, он страшно намучился, растапливая настоящую печку впервые в жизни. У его деревенской бабки тоже была печь, только топила она её сама, а маленький Вадик в это время спал на лежанке. Топила бабушка так рано, что было ещё темно на улице, но уже после дойки коровы. Когда он просыпался, дед протягивал ему на печку кружку, полную тёплого молока: «Пей, Вадька, богатырём будешь!» И Вадик пил. А кружка была точь – в точь такая же, зелёная, с чернеющим сколом внизу и немного щербатой ручкой. Молоко было невозможно вкусным.
Потом, с первой ещё женой, Галкой, они ездили к бабушке. Деда уже не было, но корову она ещё держала. И Вадим с удовольствием пил парное молоко из старой кружки. А Галя морщилась и потом отказывалась с ним целоваться, потому что от Вадима почему-то пахло коровой.
Теперь печка разогрелась, от неё шло ровное тепло и Вадим привалился к ней боком, стараясь погреть больную ногу.
Давно уже нет бабушки, и дом мать почти сразу же продала, и есть ли он сейчас, Вадим не знает.
Надо выяснить, может здесь кто-нибудь продаёт коровье молоко. Он бы брал обязательно.
За окном стемнело. Когда Вадим вышел во двор, ветер гнал по небу косматые тучи и кое-где проглядывало ясное небо. Но он не знал примет, поэтому не стал гадать, какая завтра ожидается погода. Да и разницы, в общем никакой, всё равно он теперь деревенский домосед.
Он посетил «удобство» в уголке двора. Оно совсем не являлось удобством, скорее наоборот. Вадим уже интересовался есть ли в деревне плотник, способный соорудить новый «скворечник», но мастер отделывал дом фермеру в соседнем селе и пока был занят.
Продолжение http://www.proza.ru/2018/04/15/612