…Аллаин приходила в себя медленно, не спешила вскакивать и вертеть головой. Хотя чувствовала себя она неплохо. Немного опустошенной и злой, немного голодной, но живой, здоровой и невредимой. А ведь ото всех этих передряг кто угодно не то, что станет злым, но попросту сойдет с ума.
- Слава Богу, они наконец-то закончили схватку в моей бедной голове… Кажется, Геральд всё-таки освободил Эндора и отослал домой. А где наш дом? И где я сейчас? В моей голове все перемешалось. Я еще немножко отдохну и встану. Полежу еще чуть-чуть – и встану. Сейчас. Чуток – и встану. Вот сейчас…
Так приятно было ощущать неподвижную плоскость под собой, спокойствие и равновесие. И – тишину. Кто победил в схватке магов – она скоро узнает. А пока не думать об этом. Встать и идти. На сколько её еще хватит?
Она глубоко вздохнула и рывком села. Даже никакого головокружения от резкого движения. Только в пустом желудке засосало сильнее.
Она нашла себя сидящей внутри странного светящегося квадрата с текстом, на буквенной дорожке. Только дорожки из букв простирались на плоскости далеко-далеко, уходя куда-то в неимоверную даль и тая там, исчезая бесследно. Это уже было более похоже на работу Писателя. Значит ли это, что финиш близок? Или Писатель сам толком не знает, что ей предстоит?
Пусть хотя бы Писатель. В конце концов, он обещал выправить сюжет её судьбы, её дорогу. Значит, рано или поздно сдержит обещание. Лучше бы пораньше… Она вздохнула и закусила губу. А что, если её скитаниям не будет конца? Что, если все время кто-то будет становиться поперек её пути, не давая свершиться последнему испытанию? Что ж, главное – Эндор жив. Хотя бы в одном из миров.
И она отправилась в новый путь.
Это была поначалу очень пустынная и скучная местность: песок и камни, серые колючки, высохшие лужицы с чуть влажной, потрескавшейся глиной. Жидкое солнце вяло растекалось по небу сквозь облачную пенку. Клочья жёсткой сухой травы торчали там и сям, не живы и не мертвы. И только вдоль корявой дороги, трещинами смутно напоминающей строчку, по обеим её сторонам, цвели невзрачные, мелкие, белые цветочки. «Негостеприимный мир придумал Писатель», - подумала Аллаин. – «Немножко больше зелени и цветочков ему не повредили бы. Но он всё же куда лучше Пустомирья или Ада. Ничего не поделаешь, надо его пройти. Ах, хорошо бы отыскать здесь жителей - город, или хотя бы селение». Она шла и шла, и скоро начала находить в нём своеобразную прелесть. По краям дороги появлялось все больше белых цветочков, скромные, но очень милые, они даже пытались испускать нежный медовый аромат, а некоторые из них отдавали в желтизну или голубизну; редкие, но упрямые травяные плашки оживляли скучный пейзаж. «И на том спасибо!»
Скоро на равнине стали появляться редкие деревца. Деревца организовывались в прелестные рощицы, иногда перемещались с места на место, устраиваясь поудобнее, словно танцуя для неё танец, и Аллаин поняла – это Герман-Геральд старается для неё. А потом из-за очередной дальней рощицы, словно чёртик из коробочки, вдалеке вдруг выскочили очертания города-фантома, растянувшегося вдоль голубоватой артерии реки: высокая крепостная стена, из-за которой выглядывали шпили, башни, купола и разноцветные черепичные крыши, а по эту сторону реки - мощные мосты и причалы. Плоские картинки мало-помалу обретали объём и реалистичность. Аллаин обрадовалась: мир, благодаря стараниям Мага-писателя, оказался населённым и цивилизованным, она рано или поздно добредёт до города и тогда… Вот когда добредёт, тогда и будет ясно, что тогда.
Она так засмотрелась на город на горизонте, что и не заметила, как набрела на еле слышно журчащий ручеёк. Она готова была побиться об заклад, что его тоже здесь не было, или вовсе не должно было быть, но вот же, появился буквально на её глазах. И Аллаин была благодарна Геральду. Она села, напилась воды и решилась съесть сырный брикетик. Достала его из-за пазухи. Брикетик смялся и подтаял, но все равно, это было очень вкусно. Оглядевшись по сторонам, Аллаин увидела далеко-далеко позади движущуюся фигурку. Человек шёл в том же направлении, что и она. «Попутчик? Или преследователь? Мужчина или женщина? Лучше бы женщина. Как я соскучилась по своим подругам и даже по бабушке!»
Она решила не дожидаться его: ей не нужны случайные и чего доброго опасные попутчики, да и время дорого. Понадобится – так сам догонит, вон как резво шагает. И она, вздохнув и поколебавшись, продолжила путь. Потом обернулась, и увидела мужчину, явно спешащего к ней. Но, увидев её взгляд, он словно бы споткнулся и замедлил шаг.
- Эй! – неуверенно произнёс он, обращаясь к ней. Ибо больше обратиться было не к кому.
Ей не понравилось, что спутник оказался мужчиной. Ей не понравилось, что к ней обращаются «Эй!» - это так неприлично и оскорбительно. Ей было страшновато. Быстрее бы достичь города! И она ускорила шаг. Теперь она шли среди пустынных, старательно и любовно возделанных делянок с бобами, горохом, молодой кукурузой и картофелем, а также маленьких вишнёвых, сливовых и ореховых садов. Кое-где работала оросительная система, и в воздух вздымались фонтанчики, распылённые на сотни метров.
Седовласый мужчина с очень светлыми глазами и веером морщинок, разбегающихся по лицу, как бывает у человека, много находящегося на ярком солнце, долго шёл следом. Он был в синих плотных штанах с множеством карманов и металлических бляшек, в зелёной рубахе, заправленной под ремень, который, как сразу определила Аллаин, был никакой не кожаный, а просто резиновый.
На ногах мужчины были чудные ботинки на толстой подошве, пёстрые и разукрашенные. И - посвистывающие при ходьбе, почти как у садовых служителей её двора. И при этом он явно не вписывался ни в одно из известных ей сословий. Явный бродяга!
Аллаин ускорила шаг, её сердце колотилось. Её не развлекало даже то, что бродяга был одет так причудливо и забавно.
«Ещё не хватало преследователей!» - подумала она сердито. Её горничная Галиша, подруга детства Амата и бабушка Зоас всегда, с раннего детства, предупреждали её, что никогда не следует заговаривать с незнакомцами: вдруг это террорист, который собирается её украсть? Впрочем, откуда в хорошо защищённом дворце террористы? А посреди поля это и вовсе теряет всякий смысл. Хотя – посреди поля так легко схватить её и скрутить, а потом доставить в город и продать в рабство! Мало ли чего взбредёт в голову сочинителю! Но она так просто не сдастся! Аллаин помотала головой: что за дикие мысли лезут ей в голову! Откуда такая дурацкая подозрительность?
Но мужчина вдруг, словно услышав её мысли, ускорил шаг, обогнал её и заглянул прямо в лицо.
- Что вам от меня надо? – возмутилась Аллаин. – Я не люблю назойливость.
- Тебе не следует идти в этот город, - сказал мужчина.
- Как бы не так! – строптиво ответила Аллаин, хотя совсем не желала вступать с незнакомцем в прения.
- Этот город – не для живых.
- Ага! И горох с картофелем – тоже. Ха-ха! Придумайте что получше!
- О чём мы говорим! О, Боже, – растерянно пробормотал мужчина.
- Вот и не говорите, - Аллаин вдруг овладела не слишком свойственные ей прежде строптивость и неуживчивость.
- Ты меня не узнаёшь? – взволнованно спросил мужчина. – Неужели я так не похож на самого себя?
- Почему я обязана всех узнавать? Почему от меня беспрерывно требуют, чтобы я что-то или кого-то узнавала? Я умаялась от этого!
Мужчина устало и печально покачал головой и вздохнул.
- Я так долго пробивался наружу… Возьми меня за руку… пожалуйста!
Аллаин хотела, было, вновь возмутиться, но в словах мужчины было что-то такое – не просительное и жалкое, но настойчивое и полное скрытого смысла и значительности, а в глазах стыла такая мольба, что Аллаин не удержалась и взяла протянутую руку.
И в её голову вдруг хлынули удивительные воспоминания – яркие, цветные, радостные! Как же можно было это забыть? Вот она стоит на лыжах впервые в жизни, ужасно гордая, в новой шапочке и варежках, рядом с отцом. Отец такой большой и красивый, его лыжи кажутся совсем огромными. Сверкает и шуршит снег, большие дяди и тёти осторожно объезжают её, а она всё не решается сделать первый шаг… И тогда отец наклоняется, скрепляет свои и её палки и везёт Аллаин за собой, и она хохочет от восторга!
А вот отец в саду, сидит в шезлонге с газетой, а Аллаин стоит с учебником поодаль, скучная и угрюмая.
- Ну, как, выучила?
- Ничего не получается… – тянет Аллаин. Да и как может получиться, если вокруг бушует такая дивная, тёплая весна! – Не понимаю.
- Давай объясню ещё раз, - терпеливо говорит отец, и начинает снова рассказывать Аллаин об оптических законах.
А вот она, сдавшая экзамены, весело бежит по школьной аллейке ему навстречу.
- Пять!!! – вопит она так громко, что все оборачиваются.
- А я и не сомневался, - спокойно отвечает отец, но в глазах его – радость и гордость, которые невозможно скрыть.
- Папа! – прошептала Аллаин.
- Аленький! – и Виталий Сергеевич обнял дочь.
- Папа, но что ты тут делаешь? – изумлённо спросила Аллаин.
- Я… я блуждаю по свету, так же, как и ты. Путешествую, - смущённо проговорил Виталий Сергеевич.
- Значит, будем путешествовать вместе! – обрадовалась Аллаин. – Бок о бок!
- К сожалению… увы… не получится.
- Почему?
- Аленький... Потому что меня… меня нет на земле. Нет ни в этом мире, ни в том, ни в третьем. Я существую только в твоей памяти. И только пока ты блуждаешь по этой земле.
- Моя память… Мою память у меня отняли. Отобрали. Отшибли. Своровали. Уничтожили.
- Нет, закопали. Глубоко-глубоко. Память человека – удивительная штука, - сказал отец, ласково улыбаясь. – В ней хранится множество миров. Иногда человеку ставят диагноз – раздвоение личности, а он просто вспоминает, каким он был или мог быть в другой параллели.
- Папа, я тебя очень люблю, я больше никогда не забуду тебя, не уходи больше от меня, не бросай!
- Я тоже люблю тебя, девочка. Я счастлив, что увидел тебя. Ты у меня красавица. Будь счастлива! Прощай!
И Виталий Сергеевич начал удаляться от неё в направлении города, словно его уносила неведомая сила. Аллаин бросилась следом, но он удалялся всё быстрее и быстрее, пока не превратился в точку и не затерялся на фоне бликующей серебристой полоски реки. А воздух вокруг Аллаин взвился, мир окрест пошёл трещинами, выбоинами волнами, точно старая фреска, потом и вовсе просыпался прахом. И она нашла себя в родном городе, на родной улице, в сквере возле подъезда собственного дома.