Даже не знаю, с чего бы начать свое повествование. А, нет, кажется, я понял. Вот удивительно, напишешь то, что не знаешь, о чем писать – и на ум сразу приходят гениальные идеи. Начну, пожалуй. Нет, нет, что вы. Я не буду представляться вам, а тем более начинать рассказ с глупых мелочей, которые забьют вам голову и к тому же быстро наскучат. Когда-то кто-то из знакомых бросил мне такую фразу: «Тебя все любят, потому что ты говоришь то, что они хотят слышать». Все же, это правда. Я хорошо подстраиваюсь под людей. Тогда, я, все же, могу нарушить свое слово. Не осуждайте меня, я все же представлюсь. Приятно с вами познакомиться, я – Лицемер. Буду рад дальнейшему общению, сотрудничеству и прочим почестям или формальностям. Я обещаю, что в этом рассказе буду писать только правду. И не буду пытаться никому угодить. Вот честно-честно. Возможно, после моего небольшого рассказа о своей жизни вы меня осудите. А может, я опять буду пытаться вам угодить. Нет, так нельзя. Это отвратительно. Хоть где-то же я должен быть собой. Будут ли меня осуждать за ложь или за правду, будут ли меня любить за ложь или за правду… К слову, люди такие интересные. Когда ты показываешь им свой характер, они осуждают тебя. Когда ты подхалимничаешь и говоришь им то, чего они так жаждут – тебя опять же осуждают. Ну и как, позвольте спросить, жить в таком сложном мире? Я не понимаю людей. Совершенно. А люди едва ли понимают меня. Не хочу так жить. Вообще просто жить не хочу. Поэтому просто теку по реке пустого существования, делаю что-то, что должны по идее делать люди, изредка поддакиваю «личностям». Неплохо получается. Возможно, в имитации жизни я действительно преуспел. Вернемся к моему рассказу.
Я не помню имя знакомого, который тогда сказал мне те слова. Сейчас я даже его лицо вспомнить не могу. Но с уверенностью могу сказать, что я его ненавижу. Всем сердцем ненавижу за то, что именно после его слов вся моя жизнь пошла под откос. После его слов я стал бояться собственных слов, самого себя. После этого меня стала осуждать буквально каждая тень прохожего. Будь то знакомые люди, официантки в баре, студенты, прогуливающие пары. Я боялся каждого мало-мальски косого взгляда в свою сторону. Когда я шел до дома, ехал на учебу или просто пытался дойти до магазина, мне становилось дурно. Боги, а если кто-то позади меня начинал смеяться? Какой же леденящий душу ужас сковывал меня. Что, если это из-за меня? От этого было так скорбно. До слез скорбно. Ноя не позволял себе рыдать на людях. Что, если они еще громче станут смеяться надо мной из-за этого? Что, если они смеются, потому что я – жалок и смешон? Вечно печальный, вечно тревожный. Мне кажется, на моем лице просто застыла гипсовая маска покойника. Ни улыбки, ни малейшей тени радости. Правда, и мертвого спокойствия у меня не было. Дырявая гипсовая маска, с выемками для глаз. Вечно печальных глаз. Вообще, у меня в целом было странное лицо. Речь даже не про его выражение. Вроде смотришь – глаза красивые, нос неплохой, обычный, губы милые. А на одном лице смотрится некрасиво. Жутко становится. Даже в своем лице я разобраться не способен.
После тех самых слов я и стал Лицемером. Мне казалось, что раз уж я не понимаю истинные намерения людей, то могу хотя бы подыгрывать им и их фальши. Я мог улыбаться, когда мне рассказывали не смешную шутку, мог паясничать, когда это требовалось. А в какой-то момент мог нацепить на себя маску страдальца, чтобы меня пожалели девушки. Девушки, к слову, самые удивительные людские создания, ей Богу. Им так нравится жалеть всех вокруг себя. Они могут представить тебя несчастным, даже если ты самый счастливый человек на свете. Всегда приласкают, всегда скажут доброе слово, прижмут к груди. Но стоит тебе чуть-чуть переусердствовать со своими страданиями – они становятся разъяренными пантерами. Начинают злиться, неистовствовать. Как они умеют больно рассекать твое сердце своими ногтями. Ни одного мужчину ничто не может ранить более сильно, нежели слова: «Какой же ты слабый мужчина. Ты же сильный пол, ты не должен разводить нюни». Сами женщины наверняка не думают о том, что они куда сильней. Притворщицы и сладкие обманщицы. Делают вид, будто слабые, а на самом деле готовы в горло вцепиться неугодному. Ах женщины. Живут ради любви, никому не позволяя ее оскорблять. Готовы хоть на край света пойти за своим любимым, грудью его защищать, голову на отсечение отдать, если потребуется. Потрясающие, сильные женщины. Возможно, мы живем в мире женственных мужчин и мужественных женщин. Впрочем, не исключаю возможность того, что все мои суждения исходят из моего неправильного понимания мира. Глупо было бы исключать такую возможность.
Вообще, в то лето, когда мое узколобие и боязнь людей достигли своего апогея, я повстречал одну девушку. В то время я еще учился в школе. Она была на год старше меня, переходила в девятый класс. Я же тогда только закончил седьмой и должен был начать восьмой. Она была очень красивой. Русые волосы, большие карие глаза, пухлые губы. А еще у нее были острые коленки. Нет, по ней нельзя было сказать, что она была излишне тощей. У нее было простое, здоровое тело. Но коленки почему-то всегда были острыми. А еще она была очень доброй. В ней не было того, что я всегда считал «настоящим человеческим добром», для нормальных людей скорее мое представлении о доброте являлось представлением о святости. Но она была обычной, доброй по всем понятиям нашего мира. Она всегда поддерживала друзей, была терпелива к другим и никогда не оскорбляла людей в лицо. Как-то так вышло, что мы с ней сразу же нашли общий язык. Познакомились мы в летнем лагере. Оба дети, оба потерянные в большой компании других. А еще нас обоих пугали те люди. Но по разным причинам. Ее дети пугали потому, что она была новенькой. Меня же эти же дети пугали по той причине, что с ними я был знаком давно и поэтому всегда находился в гуще всех лагерных событий. Собственно, неудивительно, что впоследствии ее страх улетучился, а мой остался, почти что увековеченный. Если говорить честно, то эта девушка вообще была моей полной противоположностью. Она была смелой, выносливой, любила людей и дарила им свой свет. А я… Рядом с ней я был тенью, но меня предпочитали называть ее лунной стороной, воспринимая меня таким же ярким, как и ее. Когда мы вернулись в город, мы продолжали общение. Тогда мы выяснили, что мы действительно отличаемся всем, кроме наших взглядов на жизнь. У нас были разные суждения о жизни, у нас были разные цели. Мы с ней вообще были до абсурда не похожи. Она была хороша в точных науках, прекрасно ладила с физикой и алгеброй. А я… Я любил всем сердцем литературу. Даже в такой мелочи мы и то расходились. Тем не менее, когда мы были вдвоем, нам всегда было о чем поговорить, что обсудить. Мы с ней никогда не спорили, а только дополняли мысли друг-друга по ходу разговора. Но она мне не нравилась, как девушка. Совершенно. Мне просто нравилась наша дружба, нравилось спокойствие, которое я испытывал рядом с ней. Даже моя отстраненная печаль рядом с ней была какой-то умиротворенной. Она терпела все мои выходки, хоть порой я и вел себя ужасно в ее присутствии. Был грубым, несдержанным, раздраженным, когда уставал. Но она все это героически терпела. Мне становилось совестно, я пытался загладить свою вину. Перед ней я старался чаще смеяться, пытался шутить рядом с ней, лишь бы она не увидела мою тоску и не ушла. Лишь бы не оставила меня одного. Кажется, она даже верила в мой маленький театр, который ставил спектакли специально для нее. Даже в своей заботе о ней я был эгоистичен, из-за чего, что за забавный парадокс, только сильнее начинал себя ненавидеть, презирать, замыкался, грубил ей. Я так часто шутил, что она о меня скоро уйдет. Я нарочно игнорировал проблески обиды в ее глазах, когда произносил эти слова вслух. По-своему, я ее любил. Как любил бы старшего брата, в конце концов, в ней был такой запас стойкости, что назвать ее сестрой я бы не смог. Но как же я ее ревновал. Когда в десятом классе она перешла в другую школу, она стала все реже общаться со мной. Я чувствовал удивительную злость по отношению к ней и ее новым одноклассникам. Она оставляла меня, отходила к другим, более веселым людям. Людям, которые едва ли позвонят ей в четыре утра перед важной лекцией, просто чтобы пригласить на кофе и не чувствовать себя так одиноко. Людям, которые не будут вешать на нее свои проблемы. Я тогда больше всего боялся за то, что она меня оставит. Я бы ни в коем случае не удивился, уйди она от меня в любой момент, но мысль об этом могла надолго лишить меня покоя, из-за чего мне становилось настолько дурно, что я переставал спать и есть. Это не были просто глупые слова. Я действительно забывал о сне на два дня, просто молча глядел в потолок. Крошка не лезла в рот, вызывая отвращение и рвотные позывы.
Вот мое повествование и зашло в тупик. Теперь, милый читатель, я вовсе понятия не имею, о чем с тобой говорить. Трудно говорить только правду, при этом не чураясь ее. Тем не менее, я даже успешно справился с этой задачей. Едва ли такая история вообще может иметь свое логическое завершение.
Людям свойственно уходить. Вообще любые человеческие отношения зависят как минимум от двух людей. Будь ты самым лучшим, заботься о человеке хоть целую вечность, стань для него всем – ничто не гарантирует того, что он тебя не бросит по своим личным причинам, руководствуясь мотивами, понятными лишь ему самому. Мне только что пришла в голову одна занимательная мысль. Я не знаю в действительности, что было бы лучше. Завись отношения от одного человека или от всех. Даже если бы на тот момент все отношения зависели бы только от одного человека. Нет. Я имею ввиду другую ситуацию. Совершенно. Если бы человека что-то обязывало находиться рядом с тем, кто о нем заботится. Едва ли тогда люди бы расставались друг с другом, но при этом сколько бы стало несчастных. Люди уходят от других людей тогда, когда им становится плохо рядом. А тут тебя бы насильно привязывали к кому-то. Думаю, это нечто вроде обязательств. И они тяжким камнем висят на чьей-то шее, не давая поднять голову и смотреть на свое окружение. Остается только охватывать взглядом чужие ботинки, глядя в пол. Все-таки я безбожно туп. Впрочем, как и моя подруга. Впрочем, как и все люди в этом мире. Она, которая никогда не предавала моего доверия, вечно находившаяся рядом со мной. Одна из «разглядывателей ботинок в поле своего зрения». Я не исключал, что она может уйти от меня. Я знал, что она уйдет. Просто это окончательно бы могло добить меня.
Самое страшное в мыслях любого параноика, это то, что они сбываются. Ей богу, самое тошнотворное, что может быть. Можно сказать, что в какой-то момент я стал ждать, когда она покинет меня. И она покинула. Это было зимой.
Зима для меня вообще имеет какое-то сакральное значение. Все яркое, что отпечатывается в памяти ожогами раскаленной кочерги, или вбивается бумаги чернилами на лапах печатной машинки – все происходит зимой. Первый раз полюбил я зимой, женщина, укравшая у меня первый поцелуй, совершила это преступление зимой. Моя младшая сестра… Пьяная замерзла насмерть и то зимой.
В тот вечер шел снег. Он падал на землю, создавая огромный толстый ковер. Едва ли ковер. Я бы назвал это саркофагами, которые валяются бесцельно на земле. Для моего края такие снегопады – настоящая редкость. В основном все тает, едва касаясь земли. Как будто легкие прикосновения холодных рук, которые потом тают и превращаются в слезы погоды. Крупные хлопья. Большие, холодные, пушистые хлопья снега. Я просто шел вдоль проспекта, заглядывал в глаза широких стеклянных витрин, обращался к проезжающим мимо машинам, любовался проходящими рядом счастливыми людьми. Чудаковатое место – торговые ряды. Иногда в них чувствуешь себя так, будто являешь маленьким вирусом в кровеносной системе всего города, и только тебе решать, жить проспектам или загнить. А порой ощущаешь себя одиноким, будто ребенок, затерявшийся в цветочном лабиринте королевского двора. Такие противоречащие друг-другу ощущения. Странные, чудаковатые. А может, чудак здесь только я, да и только. Но я умею любоваться городом, ловить ртом его дыхание, подхватывать своим сердцем сердцебиение большого чуждого мне организма мира. Теперь смешно.
Я просто ходил по городу, пытаясь найти себя в вольных прохожих. И не натыкался ни на кого мало-мальски похожего. С подругой моей мы тогда не общались около месяца. Случайно переброшенные через расстояние фразы не считаются. Мы просто оказались на разных континентах. Она на своем, счастливом, а я утонул в море. Чудовищно. Фатально. Да, именно так. Фатально для меня было надеяться на то, что она меня не оставит. Хотя нет. Она ведь не такая же, как все. Моя подруга добрее. Лучше многих. Лучше всех. Я внезапно вспомнил, как она подарила мне в прошлом году тетрадь. «Успокойся и пиши несмотря ни на что». Был ли в этом какой-то смысл, совет? Я помню тот год. В тот год я впервые показал ей тетрадь, в которую записывал все свои чувства. Все, что терзало меня последние три года. Все то, что я не мог бросить. Все то, что продолжало меня преследовать, даже когда я пытался забыть. Тетрадь моих страданий. Обрывки чужих стихов, воспоминания, мои строчки, склеенные рифмой, цитаты из книг или фильмов. Все, что я хотел в себе вырастить, все, что я в себе успел потерять – все было там. Я так боялся давать кому-то свою тетрадь. Боялся начать испытывать злость к невиновному человеку, которому я сам дам почитать свои записи. Мне было неловко, стыдно перед ней. Я протягивал ей тогда в своих замерзших, чуть влажных от конденсата руках, три года своих страданий. Не мучений, но всего, что мешало мне дышать, что затягивало на горле непонятный ремень, мешающий дышать. А буквально за два дня до нового года она подарила мне другую тетрадь. Я должен был выбросить все старое? Оставить прошлое, не забирать его с собой в новый год, не тащить за собой дальше? Придти в предстоящий год чистым? Я был растерян, опять оказавшись на распутье собственного выбора. Казалось, что моя подруга уже сама показывала мне направление пальцем, стоя на перекрестке, а я видел ее расплывчато, бегло оглядываясь на ее силуэт. Так ужасно. Я не чувствовал, что имею право отказаться от своей боли. Я не достоин этого. Только хорошие люди могут уходить в новую жизнь, оставляя свои раны. Только они имеют право их лечить. Заливать спиртом гной, стирая его ватой, заклеивать пластырем. А плохие люди должны мучиться. Плохие люди не должны помогать себе и не должны позволять это делать другим. Я снова был запутан. Я опять не понимал, что мне делать. О, люди, которые говорят, что я хороший человек! Неправда, неправда. Ложь. Вы просто не знаете меня. Вы не можете знать меня! Я не позволяю, а вы по-прежнему не умеете читать мысли. Так плохо. Если бы люди умели читать мысли, они бы знали, кто я. Они бы все от меня отвернулись, я бы страдал. Но тогда я бы перестал чувствовать себя лжецом.
В конечном итоге, я не помню, что тогда выбрал. С какой тетрадью для меня наступил новый год. Мне кажется, даже заполняя чистые листы новой книги, я бы умудрился испачкать ее своей старой печалью. Неизменно.
Моя подруга от меня ушла, оставив после себя только эту тетрадь, да сборник стихов японских поэтов двадцатого века. Ушла, давая мне шанс на новую жизнь. Извинялась ли она за то, что бросит такого унылого человека, как я? Я ее все равно простил бы. Я ее любил. Я страшно сильно ее любил. Я поручу доверенным лицам доставить ей извещение о моей смерти ровно через год. В мою благодарность за ее любовь. За то, что была единственной, кто правда любил меня в ответ.