I never saw that you did painting need,
And therefore to your fair no painting set;
I found (or thought I found) you did exceed
The barren tender of a poet's debt:
And therefore have I slept in your report,
That you yourself, being extant, well might show
How far a modern quill doth come too short,
Speaking of worth, what worth in you doth grow.
This silence for my sin you did impute,
Which shall be most my glory, being dumb,
For I impair not beauty, being mute,
When others would give life, and bring a tomb.
There lives more life in one of your fair eyes
Than both your poets can in praise devise.
Я никогда не видел, чтобы ты нуждался в приукрашивании,
и поэтому к твоей красоте никакого приукрашивания не применял;
я обнаруживал -- или думал, что обнаруживал, -- что ты выше
того пустого славословия, которое поэты предлагают в уплату своего долга.
Я потому ничего не делал [спал] для твоего прославления,
что ты сам, живой, был свидетельством тому,
насколько современное перо не справляется,
говоря о достоинствах, c описанием достоинств, которые процветают в тебе.
Это молчание ты мне вменил в грех,
тогда как оставаться бессловесным -- моя самая большая заслуга,
ведь, будучи немым, я не наношу вреда красоте,
когда другие желали бы дать ей жизнь, а приносят могилу.
В каждом из твоих прекрасных глаз больше жизни,
чем оба твоих поэта могут изобрести для хвалы.
Я видел ясно, друг мой, что тебя
Поэтам приукрасить не дано...
Я понимал, восторженно любя,
Ты выше славословия давно.
Я ничего не делал, ибо знал,
Что сам ты стал свидетельством живым
Тому, что современный мадригал
Не справился с величием твоим.
Ты немоту мою вменил мне в грех,
Хотя она ценнее прочих дел,
Ведь ради поэтических утех
Я умерщвлять красу твою не смел.
Ведь каждый из твоих прекрасных глаз
Поэтов бредней краше...без прикрас...