VII. ПЕРВЫЙ СНЕГ
1
После известных и нелицеприятных событий с разборками на почве ревности прошло несколько месяцев. Отношения между Дербенёвым и его супругой разладились вконец. Чтобы как-то изолировать себя от «бытовухи», Александр стал непрерывно «гореть» на службе.
Днями занимаясь с экипажем вопросами боевой подготовки, ночи напролёт Александр посвящал «самоедству». Он мало спал и много думал, чаще о совершённых по жизни ошибках, которые теперь не исправить, даже если всё начать сначала.
Вот и сегодня за окнами темно, а у Дербенёва в кабинете свет горит, и домой он не собирается…
— На часах восемь вечера, старпом зачёты зубрит. Ему всё равно сидеть, а командир что? Или дома опять проблемы? — с «материнской теплотой» поинтересовался Карпихин, присаживаясь напротив Дербенёва в кресло.
— Если бы только дома? — бросил «в сердцах» Дербенёв и замкнулся в себе.
— Да ты поговори Николаевич, не молчи, легче станет…
— Если бы от этого легче становилось, я бы наверное непрерывно болтал. — парировал предложение командир и предложил замполиту кофе.
— Если из твоей машинки чудесной, то с удовольствием! — согласился Карпихин.
— Это чудо мне досталось, ещё когда старпомил на Б-181. Заводчане СРЗ-29 подарили, а точнее корабельный строитель Евгений Иванович Подлесный облагодетельствовал. Прекрасный инженер, и человек такой же! Всегда, когда готовлю кофе, вспоминаю его науку и прозорливость…
— И что планируешь делать? Из ситуации выбираться как-то надо, иначе она только усугубиться дальше и глубже. — Как старший и более опытный семьянин, рассуждал замполит.
— Да уж куда дальше? Дальше только развод. — обречённо высказался Дербенёв.
— Скажем прямо, Николаевич! В твоей ситуации я бы не рекомендовал этого делать. Нет, не по политическим или кадровым причинам. Никто в твоей честности и преданности избранному пути или любви к своей семье не сомневается. Просто ситуация сейчас не подходящая. Во-первых, в Латвии тебя, скорее всего, не разведут, поскольку ты не гражданин этой «великой» страны, а, во-вторых, там, в России или ещё где, пока ты здесь служишь, никто за твоими детками не присмотрит и не позаботится о них. Разве что аферистка какая-то, готовая лечь под тебя и кольцо на пальчик надеть, лишь бы ты её, «бесценную», обеспечивал. Но поверь старому воробью: такого рода особу твои проблемы и проблемы твоих детей никогда не заинтересуют. И наконец, в-третьих, как только ты станешь свободным от штампа в удостоверении, именно такие претендентки, готовые в любую секунду и юбку поднять, и ноги расставить, выстроятся к тебе в очередь, конца которой не будет видать даже в ясную погоду…
— Уж как-то печально, если не сказать отвратительно ты рассуждаешь о моих перспективах, да и о женщинах тоже! Негоже для старого семьянина, а уж для замполита тем более! — откровенно возмутился Дербенёв.
— Видишь ли, Александр Николаевич, хороших и достойных женщин действительно много, но их поискать ещё надо. Потому как мне представляется, они всё же существуют в меньшинстве. И чтобы их, а точнее ту единственную, которая и есть твоим «ребром адамовым», найти, надо иметь трезвую голову и холодный рассудок. Чего в своём командире я пока не наблюдаю… Вот так! У тебя, кстати, кофе готов.
— Знаешь, о чём я сейчас подумал, Владимир Иванович? — спохватился Дербенёв. — А не мотнуться ли мне в Питер? Боевое дежурство мы отстояли, морей пока не спланировано. Возьму-ка я отпуск дня на три у комбрига…
— Не дают тебе покоя «сапожки красные». Смеёшься над гусарскими повадками некоторых подчинённых типа Черняева, а сам туда же…
— Начнём с того, комиссар, что минёр просто бабник. А я как- никак постоянства придерживаюсь…
— Интересно, а если бы твоя супруга придерживалась аналогичного «постоянства», как бы ты отреагировал?
Командир промолчал, но про себя подумал: «Знал бы ты, Владимир Иванович, как точно и больно ты сейчас попал в тему!».
2
Спустя сутки, как по заказу Дербенёва, с моря задул штормовой ветер. Северо-западные ветры всегда на какое-то время останавливали судоходную жизнь в гаванях Лиепаи. Так случилось и на этот раз. Пользуясь столь желанной непогодой, Александр, с разрешения комбрига, отбыл в краткосрочный отпуск.
Непонятно по каким причинам, но извещать Елену о своих намерениях Александр не стал…
«Вот прилечу сейчас к Ленчику, обниму её и спрошу: Готова ли ты вместе со мной нести крест жизни нашей, не разделяя мою судьбу и судьбу детей моих на «Твоё» и «Моё»?» — Тихо подрёмывая, рассуждал, Александр, склонив голову к иллюминатору.
Но вот колёса самолёта-трудяги Ан-26 коснулись посадочной полосы, и размышления о предстоящей встрече с будущим куда-то испарились.
Добравшись «на перекладных» до Ленинграда, Александр спустился в метрополитен и отправился на Витебский вокзал, где с некоторых пор продавцом «ширпотреба» одного из киосков работала Елена.
Поиск цветов подходящих для встречи занял у Дербенёва тоже некоторое время, но не настолько много, чтобы не увидеть как его «пассия» садится в какой-то автомобиль, любезно сопровождаемая неизвестным мужчиной…
Сначала Дербенёв даже не поверил своим глазам. Чтобы убедиться, что наблюдаемая «картинка» не мираж, он ринулся к машине. Затея с покупкой цветов отпала сама собой. Подбежав к автомобилю, Александр увидел подругу Елены, знакомую ему ещё по «Арагви». Подруга тоже намеревалась сесть в машину, но Александр придержал её руку.
— Что здесь происходит? — хотел закричать Дербенёв, хватая подругу за рукав, но вместо этого только прошептал.
Подруга, немного опешив от присутствия «счастья», столь внезапно свалившегося на голову, повернулась к Дербенёву и также тихо, но властно сказала:
— Не ори! Не на рынке. Вы, молодой человек, «погусарить» в очередной раз прибыли, или я не права? А Лена замуж хочет. Кстати, вот этот мужчина, — подруга показала рукой на сидевшего в машине, на заднем сиденье рядом с Еленой излишне упитанного коротышку в крестьянской кепке и брюках, отродясь не знавших горячей ласки утюга, — ей сделал предложение…
— И что? — недоумевая, уточнил Александр.
— А то, что мы уезжаем сейчас отдыхать по путёвке в пансионат…
Не выдержав таких интересных новостей, Дербенёв дёрнул ручку двери автомашины на себя.
— Ты обо всём подумала, Лена? Ничего не забыла? — с ходу спросил Александр у «своей» подруги.
— Нет! — неожиданно твёрдо, но с какой-то дрожью в голосе ответила Елена.
— А может, всё же забыла, как мы с тобой когда-то в этом же пансионате в любовь играли?
Не услышав ответа, Дербенёв с силой захлопнул дверь стареньких «Жигулей» и зачем-то отправился на Балтийский вокзал. Только на платформе, а точнее, уже в электричке, несущейся по заснеженным рельсам, поднимая вокруг себя столбы морозной пыли, Александр осознал что едет в Гатчину, где его теперь совсем не ждут ни в «Мадриде» , ни на улице Сто двадцатой дивизии…
«Вдоволь» нагулявшись по паркам и аллеям Гатчины, где когда-то родилась, а теперь скончалась их с Еленой любовь, Александр зашёл в гастроном, купил водки и побрёл в гости к несостоявшемуся тестю. Все три дня мужики пропивали любовь. Роза Андреевна – мать Елены – только и успевала, что мыть посуду да готовить новую закуску, а когда застолье сменял нормальный мужской храп, тихо плакала о счастье своей дочери, а может о несчастье. И никто, кроме неё, не мог знать истинных причин материнских слёз.
Уезжая из квартиры своей бывшей возлюбленной, Дербенёв оставил на столе записку, мало влиявшую на ситуацию, но, как казалось тогда Александру, отражавшую истинное положение дел в их с Еленой отношениях.
«Как жестоко судьба с нами шутит порой,
Словно мы не живые, а маски.
Как обманчивы летом и зимней порой -
Разноцветные яркие краски!».