Моя настырность и упёртость не давали мне покоя. Устроиться работать актрисой в московский театр было тогда почти нереально, и это стало для меня идеей фикс. Какое счастье, что вопреки моему отчаянному сопротивлению и совершенной, как мне казалось, несвоевременности, Судьба всё-таки вручила мне моего ребёнка.
Беременность проходила бурно. Меня только-только взяли в театр, я лихо ввелась сразу в несколько спектаклей на главные роли, получила роль Нины Заречной в предстоящей постановке Чеховской «Чайки». Так вышло, что сходу, сама того не желая, я перешла дорогу всем ведущим актрисам. И тут – на тебе – беременность! Какой козырь для тех, кому я оказалась поперёк горла! Заведующий труппой (любовник одной из прим), сказал про меня, плотоядно потирая ручки: «Всё. Считайте, что эта актриса больше в театре не работает!»
Как назло, главный режиссёр театра, хотя и женщина, но терпеть не могла, когда актрисы рожали детей. И я была вынуждена скрывать своё положение как можно дольше, и работать в полную силу, независимо от самочувствия – гастроли, выездные спектакли, перегрузки, тряска в автобусах по колдобинам подмосковных дорог. Смешно было играть на сцене юных девушек, даже будучи на 7 месяце беременности, которая при моей резвости и некоторых ухищрениях костюмеров, даже не была заметна.
Ко всем радостям, муж устроился на работу в театр – в другой город, а я так тосковала без него, что умудрялась при всех заморочках, ещё мотаться к нему. Да к тому же, провернуть квартирный обмен, переезд из подмосковья в Москву, ремонт, обустройство на новом месте и многое другое.
Когда приблизился срок родов, муж приехал на несколько дней, и как раз перед его отъездом, ранним утром вдруг стало ясно, что действительно пора сопроводить меня в роддом.
…Помню, когда рожала его, своего первенца… я тогда впервые поняла, что такое ответственность… то есть, буквально, в физиологическом смысле слова…
Дикие, всё время нарастающие боли схваток, такие изнурительные, что в промежутках проваливаешься куда-то, в полное небытие, откуда болью тебя вытаскивает следующая схватка.
И вот, в одно из таких возвращений, в какой-то момент я вдруг почувствовала, что нахожусь как бы лицом к лицу с Богом – Он смотрит на меня откуда-то сверху и ждёт… как я справлюсь...
И до меня вдруг дошло: вот, мне доверена человеческая жизнь, у меня внутри – живой человек, и от того, как я его рожу, зависит его жизнь, здоровье... от меня сейчас зависит, каким он будет, как появится на свет – и никто – в целом свете не может сделать это вместо меня! А я понятья не имею, как это нужно делать. Со мной происходит что-то, чего я никогда раньше не испытывала, и я полностью во власти этой силы, которая крутит и вертит меня, как хочет. Но при этом ребёнок находится во мне – внутри, и только я одна в ответе за его выход на свет!.. Ох, как же я старалась, как лезла из кожи вон! И всё, слава Богу, прошло хорошо.
Но какое же счастье, когда это, наконец, произошло!
Мой ребёнок, естественно, был самый лучший и самый красивый среди всех маленьких свёрточков, которые привозили нам, мамам, целой каталкой – на кормление.
А потом, уже дома, когда я в первый раз вышла на улицу, почему-то казалось, что все должны меня поздравлять – это же такое чудо, что у меня теперь есть сын! Из меня появился новый человек на Земле. Да, я и сама теперь стала совсем другая. Как будто бы родила не только его, но и новую себя. Казалась, вообще всё вокруг изменилось. И до чего же странно, что все спешат по своим делам, и никто-никто этого не замечает!
А что за ужас – эти страхи за него, маленького! Поначалу любой чих, ик, вяк – и сразу паника – что с ним, почему это он? Что нужно делать? А если вдруг какая-то угроза или неодобрение в сторону моего мальчишки… во мне вскипала и поднималась такая волна негодования, такая мощь, что становилось даже страшно за тех, на кого она могла обрушиться. И я вдруг стала понимать, почему даже сильные хищники предпочитают не иметь дело с самкой, защищающей своё потомство.
Когда моему ребёнку исполнился месяц, я принесла его в детскую поликлинику, с целым букетом проблем – худого, жёлтого, намазанного тут и там какой-то пунцовой мазюкалкой. Участковая врачиха увидела его среди пухленьких беленьких младенчиков и, не удержавшись воскликнула: «Ой, какой кошмар...» Как же я её за это возненавидела! Ведь для меня-то он был всё равно самый красивый! Позже, когда, по настоянию врачихи, его уложили в больницу, довольно быстро привели в чувство, и он стал таким же, как и все младенцы, чистеньким, пухленьким и хорошеньким, я поняла, что в тот момент видок у него действительно был не очень-то. Но чувство моё к врачихе всё равно никак не поддавалось контролю.
Я могла озвереть на какого-нибудь малыша в песочнице, который неосторожно взмахнул пластмассовой лопаткой невдалеке от моего ребятёнка. Мне казалось, что если этот старше на полгода, то пора бы ему уже понимать!.. И куда мама смотрит? А через полгода я видела, что понимать-то такому малявке ещё совсем ничего не пора... и никакой маме тут за всем не усмотреть. Так вместе с сыном росла и я, и все его шишки, все открытия были моими.
А тут ещё и театральные заботы. Декретного отпуска для меня практически не было. Когда не удавалось передать ребятёнка мужу где-нибудь в метро, как эстафетную палочку, то ездила вместе с малявкой и на репетиции, и на спектакли. Муж тогда уже вернулся в Москву и искал работу. Ведь мечты о своём театре никуда не делись, а только сильно отяготились новыми проблемами и новыми обязанностями.