ГЛАВА 2. КАЗ
Тем временем ракеты падали не в траву. Они падали на беззащитно раскинувшийся перед красными ястребами город Каз. Они падали на центр и на административные здания, разбивая последнюю советскую символику на горсовете. Они падали на окраины, превращая в руины панельные пятиэтажки. Падали на старое и новое кладбище, вырывая кресты, вспучивая землю, оставляя бурые воронки вместо могил. Падали на больницу, школы, стоянку маршрутных такси, на детские сады, общественные туалеты, газетные киоски, булочные, чайные, парикмахерские, институт, дом быта, книжные магазины, автоматы для газированной воды. Они обрубали деревьям руки, крошили скульптуры в парках, и не было в Казе дома, который не ранило бы осколками. Они падали уже полтора года.
Каз - убежище колокольников, изгнанных из Гранатового города. Восемнадцать месяцев они живут в подвалах в бесцветном тупом ожидании. Если обстрел начался, ждут окончания, если прекратился - ждут, когда начнётся новый. Впрочем, сдаваться и покидать Каз никто не собирается. "Выдержим, - говорят они, - это наша земля, придёт однажды минаретчикам конец".
В начале войны в подвалах жгли керосиновые лампы, а когда не стало керосина, в ход пошли свечи. В подвалах душно. Аромат воска бессилен против вони грязных тел и фекалий. В подвалах родилось и ползает целое поколение никогда не видевших света серолицых младенцев, но дети постарше ещё помнят то, что там, наверху.
- Кажется, в районе школы рвануло, - говорит худой мальчишка, и кулачки его сжимаются.
- Зве-е-е-р-и-и-и, зве-е-е-р-и-и-и, - тянет почти столетняя старуха, питающаяся лишь размоченными в воде сухарями. Зубов у старухи всего три, поэтому вместо "зверей" со свистом выходит: "сф-е-е-е-л-и-и-и, сфе-е-е-л-и-и-и", "сф-е-е-е-л-и-и-и".
- Мам, когда мне можно будет в партизаны? Я хочу бить минаретчиков! - спрашивает другой мальчишка постарше, с синяком на скуле.
- Ф-и-и-и-ть, ф-и-и-и-ть... - возбуждается старуха, - ф-и-и-и-ть сф-е-е-е-лей.
- Подрасти немного, - говорит молодая ещё женщина с запавшими глазами, - вырастешь их всех убьёшь.
- Сф-е-е-е-л-и-и-и, - подвывает старуха.
Молчит только Георг. Он тоже стар, но до возраста трёхзубой ему пока далеко. Завернувшись в вытертый пиджак, в котором когда-то ходил на партсобрания, он каждый день вынужден слушать такие разговоры. Сам же советует людям лишь одно: "Выходя на улицу, соблюдайте меры предосторожности. Очень вас прошу". Вот та женщина вечно носит с собой сырную голову. Заслышав канонаду, она кидается на землю и прикрывает жёлтым кругом затылок. Говорит, несколько раз вытаскивала из сыра осколки. Сыр, говорит, её спаситель. Те, кто живут рядом с кладбищем, уповают на защиту могильных памятников. Спасибо, говорят, могильникам, за ними можно укрыться, если попадёшь под обстрел. А одного человека, по слухам, каменный Ленин спас, приняв на себя удар. Благодарим вождя мирового пролетариата! Ура, товарищи!
Те, кто не может переносить зловонный полумрак, возвращаются в квартиры. Заклеив крест-накрест оконные стёкла, трясутся ночами без сна и гадают: попадёт-не попадёт. А самые счастливые люди в Казе - это глухие, у которых сломались слуховые аппараты. Высшие силы поступают с ними гуманно. По крайней мере, глухие спокойно спят.
Время от времени даже самым боязливым колокольникам приходится покидать подвалы, чтобы сходить в лес за водой, к роднику в нескольких километрах от города.
Старый Георг вытащил канистру, которую обычно катит впереди себя на тележке.
- Дед, давай подвезу, - послышалось за спиной.
- Ох, спасибо, сынок!
Из-за больных суставов Георг залез в машину, морщась. С трудом устроившись, спросил:
- Что ж ты, сынок, молодой, а не воюешь?
Красные пятна досады проступили на лице парня:
- Мать умерла. Отцу ноги оторвало. На кого его оставлю? Все братья в армии. Один я...
Он сожалел, что так сложилось, такие несчастливые обстоятельства, а то уж он бы минаретчикам показал!
- Ты на своём месте, - сказал Георг, - ты делаешь то, что надо.
И снова застонало. Нарастающий гул, и, похоже, на окраине - удар. Шофёр заорал:
- Недорезанные бараны! Недобитая падаль!
Следующий взрыв раздался ближе. Где-то обрушилась кладка, затрещало раненое дерево, послышался собачий визг.
- Бьют без наводки, - сказал старик Георг. Он сидел спокойно, даже рефлекторно не втягивая голову в плечи. - Странно, что нету у них наводчика.
- Нелюди, ублюдки... Это они нарочно, чтобы уничтожить всех. Но... мы выстоим!
Снова рвануло. Страшные вопли разрезали воздух где-то справа. Тут же закричал и водитель. Прямо на ветровое стекло выпала, из дымного облака, женская рука с обручальным кольцом, с золотым браслетом на полном запястье. Выпучив глаза, парень вдавил педаль газа, и автомобиль сорвался. Мимо корчившихся на асфальте раненых, мимо обезглавленного монумента Ленину, мимо вырванной автобусной остановки. Рука дёргалась на стекле и, стучась, просила: "Возьмите, спасите, я ещё живу...". Следующий взрыв, сотрясение воздуха, накат обжигающей волны, и она исчезла, как кошмарная галлюцинация.
Всё смолкло. Минуя кровавые пятна на мостовых, люди потянулись в лес, на тропу, к воде. Воздух в буковом лесу был скверен. Не так, как в подвалах, но нечист. В подвалах пахло какой-никакой жизнью. Воздух в лесу был попросту ужасен. Он пах расплавленным пластиком канистр для воды, пах обугленной древесиной, развороченной землёй и кое-как похороненными трупами. Трупы лежали по обочинам дороги сутками, ибо из-за отсутствия связи в городе специальные службы прибывали с большим опозданием. Тех, кого так и не забрали, добровольцы зарывали тут же, едва присыпав измученной землей.
Георг, кряхтя, набрал воды и, привезя драгоценность в город, сварил лапшу в миске, водружённой на пару кирпичей, под которыми развёл костерок. О газе и электричестве в Казе вспоминали, как о захороненном невесть где древнем сокровище. Он ел, не чувствуя вкуса, лишь бы набить пустой желудок этой отлично слипшейся массой.
Покончив со стряпнёй, Георг уступил место у костра другим голодным, а сам отправился навестить старый дом на окраине Каза, где раньше жил его дед. Сложенный из больших не обмазанных камней фасад почти скрылся за виноградной лозой. Георг приготовился было открыть дверь, но приостановился. Ржавая ручка с круглым добрым носом спросила глазами-гвоздями: "Когда вы всё это прекратите?" "Э-э-э", - отмахнулся старик. Он вступил на террасу, где доски давно некрашеного пола издали многозначительный скрип: "Когда мир? Когда займётесь нами?". "Некогда мне...", - проворчал Георг, но, тут же устыдившись, провёл рукой по облупившейся стене дома. "Подожди, друг, ещё немного". Сколько "немного", Георг не знал, понимая, что будущее дома неведомо. С будущим самого Георга всё ясно. Ему осталось недолго. А дом? Война продолжается, и вернутся ли наследники, неизвестно. Оба его сына сражались где-то в регионе.
Георг спустился в кладовую, и, делая паузы, выволок оттуда два мешка муки, консервы, копчёное мясо, соль. Он подтащил груз к сараю, откуда престарелый пегий осёл обиженно косился на хозяина. В глазах с длинными ресницами стоял всё тот же вопрос: "Ну, сколько можно?".
- Скоро потрудишься, животина, - сказал Георг, дотронувшись до ослиной холки, отчего зверь передёрнул ушами.
Георг оставил провизию возле сарая, вернулся внутрь и улёгся в пружинистую кровать. Та хрюкнула по-поросячьи, прогнув пружины так, что старик очутился в подобии колыбели. Он лежал до вечера, радуясь, что сегодня больше не стреляют. Лежал и болтал с домом о том о сём, о ситуации в регионе, о настроениях в Казе, и иногда ему мерещилось, что в другой комнате суетится бабка, которая хоть и померла вечность назад, но вот сейчас войдёт и буркнет: "Давай за стол, хулиган!". Дом отвечал ему то шорохом, то хлопком, то свистом из щелей. Пружины выводили колыбельную, и он плавал в каких-то мутных полуснах.
Глава 3 http://www.proza.ru/2018/04/15/434