Взрослым не станешь, пока горя не узнаешь.
Пролог.
В праздник было уличное представление с клоунами и собачками. Зрители очень смеялись.
Эти двое обратили на себя внимание. Одна – дама уже в годах, но ещё довольно молодая, изысканно одетая, и другая – совсем юная, похожая на старшую, должно быть, мать и дочь. Им было весело. Но как же по-разному они смеялись! Младшая – открыто, заразительно, то откидывая голову, закрывала глаза, то вдруг таращила их и показывая пальцем на артистов, теребила старшую за рукав и что-то вскрикивала. Старшая же была сдержанна: улыбалась, чуть посмеивалась, не открывая рта и слегка покачивая головой, выражала свою весёлость одними глазами…
- Да,- подумалось мне, - эта уже пожила и повидала в жизни. Вот и молоденькая выйдет замуж, навалятся заботы, разучится так смеяться.
Но младшая вдруг обернулась и озабоченно посмотрела в детскую коляску, стоявшую позади. Так, значит, она уже замужем. Но тогда как, когда, при каких обстоятельствах превратится она в свою сдержанную мать? Неужели только годы? А может быть, так…
1.Письмо.
… Вдруг раздался оглушительный треск: раскололось тёмное небо. Ослепительно белая угловатая линия излома быстро расширилась, огромные куски неба, со скрежетом отделяясь, двинулись вниз, на Веру. В ужасе она обхватила голову руками, пытаясь бежать ватными ногами, и … проснулась.
Дверь скрипела протяжно и негромко, медленно прикрывая яркую полосу света, проникающую из коридора. Вадим, муж, видимо, уже ушел.
Мелкие шлепки босых ног, и к ней под одеяло нырнул мягкий тёплый комочек. Губами она ощутила бархат детской щёчки, шарфиком обвились маленькие ручки, в самое ухо зашелестели лёгкие детские признания:
- Мамочка, миленькая, я люблю тебя.
- А папу?
- И папу тоже люблю.
- А если у нас не будет папы?
- Тогда будем без папы.
- А как же ты будешь без папы? У всех папа, а у тебя не будет?
- Ну, тогда возьмём другого папу. Вон… в трамвае их сколько много…
До чего же безмятежно детское счастье!
А разве собственная жизнь ещё вчера не казалась ей такой же безоблачной? Любимый и любящий муж, дочка – её семья, такие надёжные ценности. Где они теперь? Всё на месте и… Нет, нет, не думать об этом сейчас. Утро рассчитано до минутки. Расслабляться нельзя. Потом. Потом она всё обдумает. Тогда можно будет что-то решить.
Женщина, что на днях приходила жаловаться на своего мужа. Растрёпанные волосы вылезали из-под платка, красное, заплаканное лицо, согнутая спина… Она то вытирала слёзы платком, зажатым в кулаке, то выкрикивала какие-то злые жалобы и снова тёрла и без того воспалённые глаза. Тогда Вера испытала к ней брезгливую жалость. Нет, у неё такого быть не может.
И вот – случилось. Вчера. Нет, произошло это не вчера, а полгода назад, когда муж был в отпуске на курорте. Теперь она только обнаружила случайно эту измятую бумажку, как оказалось, письмо к нему какой-то женщины. Вероятно, он просто забыл о нём. Но разве это что-нибудь меняет?
Занималась уборкой. Какая-то старая исписанная бумажка. Выбросить? А вдруг что-нибудь нужное? Расправила, принялась читать. Ещё ничего не поняла, а внутри что-то болезненно сжалось и налилось тревогой. Стала лихорадочно вчитываться. Ну, письмо какое-то… «Знаю, что я глупая взбалмошная баба, и мне вовсе не надо тебе писать, а я не могу удержаться… стоишь весь перед глазами… готова целовать тебя… муж стал замечать… родненький мой Вадик…» Это же ему, Вадиму! Её мужу, её единственному, любимому… А-а-а… Показалось, проваливается, всё ослабело… Ухватилась за угол стола. Огляделась. Вот лампа, диван, подушка. Она у себя дома. Всё на месте. Только случилось страшное. Этого не может быть! Неправда. Неправда! Клочок бумаги. Выбросить! Разорвать! Ничего не было! Не было! У них с Вадимом семья, у них дом прочный, основательный. Они дружно живут, потому что любят друг друга! Тогда откуда это? Значит, нет у них этого дома, значит, не любят они друг друга. Точнее, только она любит и верит. А он… Вот и рухнуло всё. В один миг ничего не стало. А, может, и не было? Может, ей только казалось, что они вместе, а на самом деле она давно одна? Придавила слабость. Опустилась на диван, тупо глядя перед собой. Хлынули слёзы. Не вытирала, не пыталась удержать.
Как издалека услышала бой часов. Шесть. Как, только шесть? А кажется, прошло так много. Почему в комнате стоит ведро? Ах, да, она делала уборку. К чему? Ведь всё кончено и ничего больше не нужно. А Катенька? Да ведь надо скорее за ней в садик… Усилием воли она задвинула в се6я, закрыла там это новое, тяжелое, что на неё вдруг навалилось. Поднялась. Переоделась. Причесалась. Пока никто не должен ничего заметить.
На улице ничего не изменилось: как обычно стояли дома, проносились мимо машины, спешили женщины с сумками, дул ветер. И только она… И только у неё… Нет, у него – другая. А она – Вера – лишняя. И всё это время он лгал ей… Сдавило горло. Она попыталась сдержать рыдающие звуки, приказала себе не думать об этом. Потом. Вечером. Все улягутся спать, тогда можно будет остаться одной, хорошо во всём разобраться, обдумать, решить. Она зашла в чужой двор, вытерла слёзы, достала пудреницу.
- Может быть, вам не стоит сейчас брать ребёнка? Вы, наверное, плохо себя чувствуете?
- Нет, нет, не волнуйтесь. Извините, я задумалась. Вы говорили, Катенька плохо ест? Да, да, я знаю. Она и дома так. Я прослежу. Вы не беспокойтесь. Если что, я вызову врача… Катенька, одевайся, милая, быстрее…
«Ну, вот, доченька моя, Катенька, мы с тобой и остались одни…»
- Мама, ты почему плачешь?
- Да нет, я не плачу. Это так, что-то в глаз попало. Пойдём скорее.
Неужели он уже пришёл? А если дома, что сказать ему? А вдруг он начнёт врать? Лучше бы его пока не было…
- Ну, мама, я же вижу, что ты плачешь
- Я не буду, доченька, я больше не буду, я так…
Да, нужно успокоиться. Пусть он пока не думает, что я знаю. Не показать вида. Даже воспитательница заметила. А он не должен. Главное, не видеть его и не показываться ему. Если дома, сразу на кухню…
Весь вечер она едва могла соображать, что делает, что взять, куда положить, как дальше, с трудом улавливала связь обыденной речи.
- Ну, мама же! Ты совсем глухая стала! Дай же мне большую ложку.
Ложку? Ах, да, ложку. Ему тоже надо ложку. Его руки. Как он держит ложку. Кажется, что она очень тяжелая, и поэтому его рука сильно сгибается в запястье, как тогда. Далеко всё ушло…
Тогда он держал карандаш. Его большие руки были очень тёмными на фоне белого чертежа, по которому они двигались. Тонкое запястье выглядело слишком слабым для такой массивной кисти. Крупные пальцы легонько держали карандаш, который порхал по бумаге, отмечая что-то на её чертеже – она принесла ему – механику на согласование план экспериментального участка лаборатории. Вера следила за его руками и ничего не слышала. Её волновали руки. Они представились ей на её плечах. Она словно чувствовала на себе их тяжесть, замирала и стыдилась, пыталась прогнать, избавиться от их мысленного плена. А он замолчал и – о, ужас, неужели догадался? – улыбаясь, на неё смотрел… Потом, после свадьбы, руки эти стали своими, и она перестала их замечать. А теперь вот увидела снова и, как тогда, не могла оторвать глаз, не слышала его слов…
- Вера! Вер, ты послушай, что она рассказывает…
Катенька делилась с ним детсадовскими новостями, и он чему-то смеялся.
От его слов обдало волной тепла и она, невольно поддаваясь, улыбнулась навстречу. И тут же отвернулась, потому что в следующее мгновение знакомый режущий комок подступил к горлу и глазам. Нет, не сегодня об этом думать. Потом, потом. Набраться сил…
- Со мной? Ничего. Голова очень болит, не обращай внимания.
Старалась говорить спокойнее и не узнала свой голос: глухой, сдавленный. Не повернула лицо. Машинально мыла посуду, возилась у плиты. Главное, чтобы он теперь ничего не заметил. Ведь говорить с ним ещё нет сил. И даже смотреть на него. Она ещё ничего не решила. А что решать? Решить, как ей жить дальше. Без него. Как без него? Нет, нельзя сейчас об этом думать, чтобы не зарыдать вот прямо здесь, при них. При нём.
Принёс таблетку.
- На, выпей, - глядит тревожно. – Иди, полежи, я сам всё сделаю.
Как бы ей хотелось доверчиво, как прежде, прильнуть к плечу и заплакать громко и облегчённо, пожаловаться ему, всё понимающему.
К утру боль прижилась в ней, уже не душила, стала частью её самой Нет, не ушла, но притихла, и, если её не трогать, даже молчала. Можно было двигаться, думать о постороннем, делать обычные дела почти также, как будто ничего не случилось. Можно было работать.
- Шевелись, Катенька, двигай ножками быстрее, а то я на работу опоздаю. Твою маму будет дядя ругать.
- Он страшный?
- Кто?
- Дядя, который будет тебя ругать?
- Не очень. Только опаздывать всё равно нельзя
День жизни. Ещё один день. Она отодвинула разговор с мужем до вечера. В течение этого дня надо всё решить. Лживый, подлый предатель…
Но странно: думая о Вадиме такими словами, она не находила в себе неприязни к нему. Была боль и обида. Она хотела ненавидеть его и не могла.
Так прошло два дня.