Лиза и славянофил

Из книги "О страстях И немножко о смерти" (Невымышленные истории)
               
События повести происходят в далеком 1966 году.

1.
Где-то в двадцатых числах июня Лиза и ее  муж Слава получили «корочки», свидетельствующие,  что они прошли полный курс обучения в  Ленинградском ордена Ленина государственном университете имени А.А. Жданова по специальности биохимия, молекулярная биология и биотехнология растений.  Вечером того же дня они отметили это событие в компании их однокурсников в домашней обстановке, в огромной квартире. В  доме старом, если не древнем, когда-то роскошном,  по набережной реки Мойка. Неподалеку от  когда-то не менее старого и не менее роскошного дома, в котором прожил последние годы и скончался от полученной на дуэли раны Александр Сергеевич Пушкин. В квартире же, где справлялась вечеринка, в  настоящее время проживало сразу несколько поколений известного биолога Андрея Фаминцына, а прием устроили радушные родители Фенечки Смоловой, всеми почитаемой и несменяемой старосты группы. Она   на тот момент являлась самым младшим отпрыском славного рода Фаминцыных.   
Посидели славно. Вкусно поели. Не обошлось, разумеется, и без «горячительных» напитков. Повспоминали, попели, потанцевали. Расходились уже далеко за полночь. Лизе  с ее мужем предстояло добираться до проспекта Стачек. Там было домашнее гнездо самой Лизы и ее родителей. Оно же, после того, как Слава около полутора лет назад обрел статус Лизиного мужа, стало и его пристанищем. Сам он был «не местный», родом  из Петрозаводска, а в Ленинграде до того, как стать Лизиным  мужем, снимал «угол» в коммуналке на улице Восстания.
 Общественный транспорт, когда они покинули гостеприимный дом на Мойке,  уже не ходил, на такси тратиться не хотелось, поэтому решили прогуляться пешком по ночному городу, плавающему в белой ночи, как огромный корабль в полупрозрачной таинственной дымке.  Решили пройтись по набережной Мойки. Вначале все тихо-мирно, но постепенно между ними   разгорелась ссора.
Справедливости ради, надо признаться, что  зачинщицей ссоры была сама Лиза. Ей не понравилось, как вел себя на вечеринке ее муж. Ей показалось, что он, разгоряченный выпитым, позабыв об осторожности, стал на виду у всех  уделять  неприлично много внимания одной из их сокурсниц, а та отвечала Лизиному мужу  почти демонстративной взаимностью. Вспыхнувшая же в Лизе ревность возникла не на пустом месте. До нее и прежде доходили сплетни, что между Славой и Региной, так звали эту их сокурсницу, был серьезный роман еще до того, как Слава станет официальным Лизиным мужем. Мотивом же того, что Слава, в конечном итоге, предпочел Лизу и отказался от Регины, была открывающаяся перед ним перспектива получить постоянную  ленинградскую прописку (Регина подобно ему  была иногородняя).
Но все это  лишь на уровне сплетен, слухов. «То ли было, то ли нет, то ли дождик, то ли снег».  Никаких весомых тому  подтверждений. Лиза  то поверит, то опять решит, что это не более чем какой-то наговор.  Но то, чему она стала свидетельницей на этой вечеринке, сыграло роль  последней капли. В компании еще сдерживалась, и только сейчас, когда рядом с ними никого, не вытерпела. От души выговорилась. Муж вместо того, чтобы как-то затушить только разгорающийся пожар, наоборот, стал ей грубить. Ну, тут уж Лиза окончательно не выдержала,  убежала от мужа, куда глаза глядят. Муж же совершил еще одну ошибку: за ней не побежал. Бросился б вдогонку, догнал, он же мужик, бегает наверняка быстрее. Обнял бы, прижал к себе, наговорил воз и маленькую тележку ласковых слов. И что? Неужели бы Лиза его после этого не простила? Но он же не сделал этого. Значит ли это, что сплетни  возникли не на пустом месте? Что у Лизы были серьезные основания  отчаиваться. И, неужели все ее замужество, вся пылко декларируемая ее суженым «любовь до гроба», на самом деле, это блеф, хитроумный расчет?
Словом, было Лизе от чего расстроиться.
 Уже второй час ночи. Таких же ночных гуляк, как она… если оглянуться, посмотреть по сторонам… раз, два и обчелся. Но это не куцые занимающиеся самоедством, предоставленные самим себе одиночки, какой выглядит сейчас она. Как правило, это влюбленные парочки. Наслаждающиеся близостью, возможностью слушать, любоваться друг другом. Им хорошо. Иное дело – Лиза. 
В самом начале, когда ссора с мужем достигла своего апогея, и ею овладело желание как можно скорее отдалиться от него,  Лиза почти бежала. Лишь постепенно, убедившись, что ее не преследуют, замедлила шаг. Она теперь уже не шла, а, скорее, брела, опустив голову, ничего  не замечая ни впереди себя, ни по сторонам. Пролившиеся в первые минуты  слезы увлажнили ее щеки, но встречный ветерок  их осушил. Ей по-прежнему было горько, но уже без крайнего безоглядного отчаяния, как в самом начале. Её уже хватало на то, чтобы оглянуться по сторонам, убедиться, куда ее занесли ее собственные, лишенные «руля и  ветрил» ноги.
 Оказалось, что она на канале Грибоедова. Неподалеку маячат купола Морского собора. Перебралась на переброшенный через канал крохотный, почти игрушечный мостик. Позднее убедится, что он носит явно неподобающее здешним местам имя «Красногвардейский».  Прислонившись к парапету, выгнув шею, посмотрела, что творится там, внизу. Ничего достойного  не заметила. Одна спокойная, как будто оцепеневшая  вода. Но, может, именно из-за того, что эту воду сейчас ничто не волновало, она к себе притягивала.
  «Интересно, что бы со мной стало, окажись я сейчас там, внизу? - вдруг жутковато осенило Лизу. - На чем бы я лежала… там, и что бы творилось вокруг меня? Наверное, какие-нибудь крохотные глупые рыбешки. Те, что попадаются на удочки». Лизе уже приходилось не раз наблюдать, как рыбачит по рекам и речкам Ленинграда местная ребятня. Когда замечала, что кому-то из них, на ее глазах, удавалось подцепить какую-нибудь несчастненькую, полудохленькую, очень ее жалела.  Но не о горькой судьбине рыбешек, сподобившихся  появиться на свет в давно загаженных человеческими отбросами и промышленными выбросами невских водах сейчас, в первую очередь, болит Лизина голова.  Ее главная на эту минуту головная боль – она сама.  Ее судьба.   «Интересно, отчего некоторые люди выбирают смерть? Это же так страшно! Ладно, если смерти себе пожелают уже пожилые. Их еще можно понять. Но отчего-то это больше делают совсем молодые. Как можно лишить себя удовольствия жить, еще ничего не испытав?.. Но я – то  с собой никогда ничего подобного  не сделаю. Как бы плохо мне сейчас даже не было!»
-Простите… С вами все в порядке?- раздавшийся за Лизиной спиной чей-то голос.
Лиза вздрогнула, резко обернулась. Позади нее стоял мужчина. В одном светлом костюме из легкой, видимо, льняной ткани. Это, несмотря на то, что с Балтики  поддувал прохладный ветер. В руках у него небольшой сверток на резиночке, в таких носят с собою свернутые дождевики типа «болонья». Лиза знает об этом потому, что у  ее Славы ровно то же: и дождевик и сверток.
-Спрашиваю от того, что давно иду за вами… С вами, действительно, все в порядке?
Редкой женщине, если даже она будет энергично это отрицать, не нравится, когда на нее обращает внимание мужчина. Но далеко не каждой женщине безразлично, как, в какой форме, это внимание к ней выражается. Лиза терпеть не могла приставаний в общественном транспорте, просто на улице. Все в ней восставало против этого. Обычно, если такое происходило, явного недовольства не выражала, но старалась держаться от приставалы подальше. Но этот, незаметно и неслышно… можно даже сказать подкравшийся к ней мужчина, не «приставал», просто задавал вопрос. Его как будто и на самом деле что-то беспокоило в Лизе.  К тому же Лизу сразу подкупили и внешность этого человека, и его голос. То и другое  в обычно настороженной, всегда держащейся начеку,   вызывало в Лизе доверие к этому человеку.
Он  выглядел как молодой художник. Об этом, во всяком случае, в первые же мгновения подумала Лиза.  Почему так подумала?  Ей уже приходилось встречаться с людьми подобного «художественного» типа. Они определенно отличаются от обычных людей: и  более раскованной манерой  поведения,  и небрежными, но яркими  нарядами. И тем, например, что они, как правило, не очень жалуют парикмахерские: не любят ни стричься, ни бриться.  В манере же  поведения конкретно этого человека пока ничего такого… особенного, кроме того, что он вежлив, заботлив, участлив. О наряде также уже было сказано: легкий светлый костюм ему к лицу, он выглядит в нем симпатичным, но… пожалуй, и все. Зато все, что как-то связано с парикмахерской, тут, вроде бы, полное соответствие стандартному облику художника. Небольшая русая бородка, молоденькие усы. Такие же русые, отросшие (закрывают уши) волосы. «Молодой» же  от того, что ему действительно было явно не намного больше, чем Лизе. А она еще вправе была считать себя молодой… ну, или относительно молодой. Ей в это время шел двадцать пятый.
 Словом, Лиза не возмутилась, не испугалась, хотя никого из прохожих в это время поблизости не было. Да,  была одна парочка, Лиза ее только сейчас заметила, и то они брели, обнявшись, обернувшись к ним спинами, то есть,  отдаляясь от них, по набережной уже соседнего к ним  Крюкова канала. Итак, Лиза не испугалась, она лишь осторожно задала вопрос:
-А почему вы давно идете за мною?
Если бы этим человеком руководило желание пофлиртовать с Лизой, она бы сейчас услышала от него… Ну, что-то типа: «Вы мне сразу понравились».  Или не такое, скажем, прямолинейное, более обтекаемое:  «Вы очень похожи на одну девушку…».  Впрочем, вариантов множество!  Но то, что Лиза в ответ услышала, обескуражило  ее: 
-Потому что вообразил себя персонажем сентиментального романа   Федора Михайловича Достоевского «Белые ночи». Да, тем молодым человеком, который бродил по  Петербургу. Ровно в этой его части. По тем же набережным… плитам… - Лиза невольно посмотрела себе под ноги. – И ровно в пору белых ночей. И которому повстречалась  одинокая, чем-то удрученная девушка. Выглядевшая  примерно  так же, как вы.  Смотрите, как много совпадений!
При этом сказано все это было с улыбкой.  Очевидно, что человек чуточку подшучивал. И над собой и над Лизой. И – то ли эта улыбка сыграла решающую роль, то ли что-то еще, - как бы то ни было, обычно настороженная, готовая, ежели что, дать достойный отпор,  Лиза сразу поверила, что ничем плохим ей эта встреча в безлюдном, ночном городе с совершенно незнакомым ей человеком  отнюдь не грозит. 
-Я не читала этого романа, - честно призналась она.
-Да? Тогда я вам завидую. Вам еще предстоит его прочесть. Он очень небольшой. Но очень плотный. Впрочем, как все у Достоевского. 
 Он стал рядом с Лизой, но никак не прижимаясь к ней. Так что Лизе даже не пришлось предусмотрительно выставлять свой локоток. Между ними сохранялось  довольно большое безопасное расстояние. Уподобившись Лизе, облокотился на парапет, слегка свесил обе руки. В одной из них, дальней от Лизы,  по-прежнему, подвешенный на резиночке, зацепившийся за большой палец его руки, тот же сверток с  пока не пригодившейся  ему «болоньей». Да, в тот вечер дождь пока обходил город стороной
-Так что же все-таки с вами произошло? 
И… вот. Еще одно чудо. На Лизу, откуда ни возьмись, нахлынуло желание поделиться с этим совершенно незнакомым ей человеком всем, что с нею в этот вечер случилось. Как ее муж на глазах у всех, не стесняясь даже присутствия жены, стал ухаживать за пышноволосой, рыжей Региной, а та  ему охотно поддакивала, подпевала… Впрочем, нет, она бы лучше начала  с того, как она впервые с ее будущим мужем познакомилась. Как он сразу ей понравился: и своей внешностью, и тем, что был остроумным, веселым и находчивым.  Как он хорошо играет на пианино, а самой Лизе медведь на ухо наступил. А то, что на пианино, вовсе не удивительно: его мама концертирует в Петрозаводской филармонии. Плюс бархатный баритон. Запоет какой-нибудь романс - заслушаешься.  Он  и собирался вначале в консерваторию, но не получилось. Зато все девушки  на курсе, Лиза не исключение, были в него влюблены.  А она даже и не мечтала, что он когда-нибудь выделит ее.  А уж о том, что станет ее мужем, - она, реалистка,  даже крохотной надежды на такое чудо не питала! 
Да, Лиза бы с удовольствием сейчас рассупонилась… рассахарилась… пустилась бы во все тяжкие, - ей так сейчас этого хотелось! – но вместо этого  вдруг взяла и… тихо расплакалась.  А стоящий бок о бок с нею незнакомый мужчина против этих ее горючих слезотечений ни капельки и не возражал. Наоборот, скорее, поощрял.       
 -Это ничего… Не стесняйтесь. Поплачьте.  Со слезами, как знать, могут  уйти  и все ваши неприятности. Плачьте себе на здоровье, я же, если вы не против, просто постою рядом с вами. Да,  я вам мешать не стану.
Лиза сделала ровно то, к чему ее и призывал этот симпатичный ей незнакомец, то есть излила все накопившиеся в ней к этому моменту слезы. Когда же вытерла насухо кружевным батистовым платочком свои глаза, щеки, даже подбородок, почувствовала, будто ей действительно стало намного лучше. Копившаяся в ней уже какое-то время горечь  - да, эта горечь, она стала копиться в Лизе еще намного раньше недавней вечеринки, еще когда до нее стали доходить первые сплетни, - как будто вымылась из нее вместе с ручейком слез. Итак, сбывалось обещанное мужчиной облегчение. Не мог этого не заметить и он, но чтобы совсем уж убедиться, поинтересовался:
-Получше?
Лиза подтвердила кивком головы.
-Где вы живете? – продолжал спрашивать человек.
Немножко провокационный вопрос – еще неизвестно, что на уме у этого незнакомца, но Лиза, не задумываясь,  ответила. На что мужчина:
-Давайте я вас провожу.
Как будто бы опять немножко провокация, но Лиза уже всецело поверила в добрые намерения этого человека. Поэтому на этот раз, хотя и  подумала, стоит соглашаться – не стоит, однако, в конце концов, сказала:
-Да. Проводите.
 Конечно, она отлично знала, как ей идти. На худой конец,  могла, если б захотела, поймать машину – не проблема, кое-какие деньги у нее с собой были.  Но ей уже не хотелось так скоро расставаться с этим человеком. Она только, когда уже согласилась, сама задала вопрос:
-А вы сами? Где вы живете?
-Прядильный переулок. Боюсь, вы о таком даже не слышали. В паре десятков метров от Фонтанки.
-Но вам же потом от моего дома  далеко.
-Ну, разве это далеко? – удивился мужчина. – Рукой подать. К тому же я все равно собрался бродить, куда глаза глядят,  до первой службы.
Лиза не поняла, о какой службе идет речь. Все-таки решила уточнить:
-Это значит, до скольки?
-До восьми, - лаконично ответил мужчина. А сейчас был всего лишь третий час. – Так что, как видите, у меня еще куча времени.
-А как вас зовут? – спросила, уже тронувшаяся в дорогу Лиза.
-Евгением Александровичем. А вас?
Лиза назвала себя только по имени. То, что этот человек счел уместным озвучить и свое отчество, понравилось Лизе. Это еще раз подтверждало сложившееся у нее  ощущение, что этот человек не ставит перед собой задачи навязать ей себя. Держит между ними дистанцию. И хотя разница в годах между ними была не такая уж и большая, Лиза чувствовала, что этот человек имеет какое-то моральное право относиться к ней слегка покровительственно, пусть и самую чуточку -  по-отечески.
Они, храня молчание, вышли на Садовую и неторопливо, по-прежнему чуть отстраненно друг от друга, пошли в сторону Покровского сквера. Молчание затягивалось, Лиза уже стала им тяготиться,  решила его прервать. Вспомнилось, с чего началась их встреча. С того, что он сказал что-то про Достоевского. Вот и тема!
-Вы любите Достоевского?
-Что? – Евгений Александрович, видимо, в этот момент думал о чем-то своем, не сразу понял вопрос, но быстро сообразил. - Нет, вы знаете, откровенно говоря,  не очень. Может даже, совсем не люблю. Но он меня будоражит… К тому же я его издаю.
-Как? – не поняла Лиза.
-Да. Как это не покажется вам невероятным. Я работаю в Пушкинском доме. Всего лишь младшим научным сотрудником. Тем не менее я тоже приобщен. Мы издаем тридцатитомное собрание сочинений Достоевского. Можете себе представить? Я один из многих, кто вовлечен в эту работу. – Кажется, Лизино любопытство было удовлетворено, но, видимо, самому Евгению Александровичу эта тема была близка, если он, не дожидаясь Лизиного вопроса, продолжил ее сам. – А будоражит от того, что он задевает такие струны, которых обычным людям – а я, вы знаете, обычный – хочется  не трогать вовсе. Чтобы они , не дай Бог, не всплыли… Ой, простите! Коль скоро речь идет о струнах: не «зазвучали». 
«Да что же это за струны за такие?» – подумала Лиза, но приставать к Евгению Александровичу не стала. Испугалась, что младший научный сотрудник Пушкинского дома заведет ее сейчас в такие дебри, из которых она, хотя человек и читающий, но, по правде говоря, не очень – больше нажимает на специальную литературу, -  не выберется никогда. Или, если и выберется, то с трудом, с большими, как говорится, «репутационными потерями». 
 К этому моменту они оставили позади Покровский сквер, свернули в Английский переулок и теперь уже пошли в сторону, где должна была, по идее… впрочем, наверное, и по факту…  находиться  река Фонтанка. А вот и дождик покапал. Легкий, не страшный. Лиза вынула из своего пакета зонтик, а  Евгений Александрович – из свертка – дождевик. Только сейчас Лиза отметила одну из особенностей в Евгении Александровиче: чуточку сутулится. А вообще, конечно, ростом он был заметно повыше Лизы (у нее метр шестьдесят восемь), но не настолько, чтобы сутулиться, что обычно происходит с очень высокими людьми: их стесняет, что они возвышаются над обыкновенными людьми. В чем причина сутулости Евгения Александровича? Скорее всего, все время проводит за чтением книг. Держится внаклонку. Бедняжка. Ему бы спортом хотя б немножко позаниматься. И еще, что Лиза  отметила во внешности этого человека: худощавый, и бледный цвет лица («Может, плохо питается?»), запавшие глаза, тонкий нос, зато полные, как будто даже слегка надутые, как бывает у обиженных взрослыми детей, губы.  Но у детей это искусственное, а у него естественное. 
-А чем занимаетесь вы? – спросил между тем Евгений Александрович.
О, вот тема, в которой для Лизы не было ни малейших подводных камней! Никаких дебрей. Тут все было настолько очевидно, ясно! Лиза  с большой охотой пустилась в пространный, почти без малейших утаек рассказ. Её самоё обычно очень скрытную, это посвящение чужого ей человека в перипетии  жизни, ее собственной, и ее родных, в первую очередь, отца, матери,  сильно увлекло. Почувствовала, что ей доставляет удовольствие посвящать этого человека в свои повседневные дела, погружать его в атмосферу ее собственной жизни, делиться с ним своими прагматичными мечтами и строго выверенными планами. Кажется, впервые в своей жизни она выглядела такой балаболкой. Не коснулась при этом, правда, всего того, что привело ее на «Красногвардейский» игрушечный мостик. По-прежнему ни слова о размолвке с мужем. «Хорошо, что я перед ним в самом начале не  выплакалась. Выглядела бы сейчас в его глазах… глупее не придумаешь».
Он же слушал  ее, как Лизе показалось,  с неподдельным интересом. Это-то, наверное, и подхлестывало ее.  Какой бы по-житейски еще малоопытной Лиза ни была, но и она уже поняла, как редко встречается в людях эта способность  внимательно слушать других. Подавляющее большинство живущих предпочитают слушать себя.
За тем, как, почти не останавливаясь ни на секунду, рассказывала, рассказывала и рассказывала, не заметила, как они одолели весь путь и оказались стоящими напротив ее осанистого, дома, огражденного величественными (сталинский псевдоклассицизм) колоннами. Как стоящие в карауле бдительные часовые. Сейчас строго смотрят на нее. «Что-то вы, гражданочка… не этого самого».   
-Ну, вот! – с сожалением оповестила Евгения Александровича. Да, «с сожалением», потому что ей не хотелось обрывать свой рассказ. – Вот мы и пришли. Я здесь живу.
Лизе показалось, что и Евгений Александрович был этим ее сообщением не очень обрадован. Хотя не произнес ни слова. Вообще, все это время, пока Лиза живописала свои приключения и делилась с ним своими планами на ближайшее будущее, Евгений Александрович держал свой рот почти на замке. Если только попросит что-нибудь уточнить. Или, чтобы выразить свое отношение, прибегнет к помощи какого-нибудь междометия типа «Что вы говорите?»
-Спасибо вам, - Лизе нужно было как-то закруглиться. – Вы мне очень помогли… Мне, действительно, было очень плохо. – И только сейчас, вдруг, когда им неизбежно нужно было расставаться, решила приоткрыть небольшое окошечко в ее сугубо охраняемую «личную» жизнь. – Мне показалось, мой муж… Словом… - не находила нужных слов.
Евгений Александрович опять пришел к ней на помощь.
-Я догадался. Не надо… Не переживайте. Все это пройдет. Утрясется. Вы помиритесь с мужем. У вас будет хорошая семья. Замечательные дети. Вы рождены для этого и у вас все получится.
То были замечательные слова. Лиза почувствовала, как на нее накатывает волна благодарности. А еще она обязана была также что-то сказать приятное этому человеку. Не нашла ничего более подходящего, чем спросить:
-А вы?.. У вас есть жена? Дети.
-Д-да, - Лизе показалось, Евгений Александрович немного смутился. – И жена и… У меня дочка. – Только сейчас Лиза увидела обручальное кольцо на пальце Евгения Александровича. До сих пор отчего-то его не замечала. Как будто он его только что на палец надел.
-Как ее зовут?
-Жену?
-Нет. Дочку.
-Ровно также как и вас. Лизой.
После этого снял с себя уже давно ставший ненужным дождевик (дождик уже с полчаса назад, как прекратился), достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, авторучку. Черканул, вырвал из книжки страничку, протянул Лизе:
-Это мой… служебный. Ежели что… Буду рад еще раз с вами повидаться.

2.
Как в воду глядел Евгений Александрович! Его «Все пройдет. Все утрясется» оказалось пророческим.
Дома Лизу встретили впавшие в панику, уже созревшие до того, чтобы начать обзванивать городские морги, родители. Встревоженный, может, даже убитый муж. Осознавший свою вину. Искренне обрадованный  Лизиным «воскресением». Они, Лиза и Слава, конечно же, когда уже все утихомирилось, после того, как Лизины родители разъехались по своим «рабочим точкам» - не забудем, что это событие происходило уже ранним утром, -  подробно объяснились.  Слава попросил прощенья. Даже стал перед ней на колени, чего не делал раньше никогда. То есть совершил то, что был обязан совершить намного раньше, еще там, на набережной Мойки, в декорациях белой ночи.  Но, как известно, лучше поздно, чем никогда. Итак, Слава повинился, Лиза его простила. Уф! (Вздох облегчения). Еще муж поклялся, что «больше ни на кого не посмотрит, кроме нее». Лиза этой клятве не поверила, но притворилась, что верит. И, жизнь, вроде бы, вернулась в ее нормальное обычное русло.
А далее... Молодым дипломантам надо было как-то устраиваться, находить какую-то свою нишу. Для кого-то найти себе, только что полученным знаниям, достойное применение это, по меньшей мере, нервнозатратный, а то и  болезненный процесс. Кому-то даже приходится покидать свой дом, уезжать в «даль светлую», пускать корни на новом месте.  Ничего подобного не случилось ни с  Лизой, ни с ее  мужем.  Слава уже давно нацелился на аспирантуру. Его чаяния исполнились. А вот Лиза никогда не планировала становиться «ученой», ее манила к себе живая жизнь. В исполнении этого желания поступила на работу в Ботанический сад Петра Великого на Аптекарском острове. Ее приняли в качестве заместителя начальника бюро по организации экскурсий, выставок и мероприятий. Пока. С заверением, что позднее, когда откроется вакансия, переведут в какое-нибудь научное подразделение.
Так что, действительно, все «утряслось», все вернулось на круги своя? В чем-то действительно да, в чем-то… к сожалению… Из Лизиной головы не выходил этот явившийся из белой ночи и покинувший ее уже при первых лучах утреннего солнца человек, назвавшийся Евгением Александровичем.  Вдруг стала испытывать ощущение, что этого человека, ей, «для полноты счастья», как будто  не хватает. А   не  хватает  от того, что ему,  человеку, назвавшемуся Евгением Александровичем, ведомо то, о чем Лиза, проведя на белом свете уже почти четверть века, выражаясь высоким библейским слогом, «ни сном, ни духом». Мир этого человека, очевидно, был куда сложнее, многограннее, многоцветнее, разнообразнее, чем тот, в котором до сих пор жила, вроде бы,  припеваючи, не сталкиваясь с большими заботами,  сама Лиза. Продолжая и дальше оставаться в границах мира ей привычного, каким он открылся ей при ее рождении, не расширяя, не отодвигая его пределы, она явно чего-то так никогда и не узнает.  Она и дальше будет испытывать это же посетившее ее и поселившееся в ней ощущение какой-то обделенности. Что ей что-то, очень важное, не додали. Или она сама пока не удосужилась до этого дотянуться.
Но это лишь одно, а второе… Ей хотелось  вновь услышать голос этого человека. Увидеть обращенную к ней улыбку. При улыбке морщится, морщинки заметно скапливаются в уголках его глаз. Ровно так же когда-то скапливались в уголках глаз ее покойной ныне бабушки. Но то бабушка, а это Евгений Александрович! Кстати о глазах… Она, в ту их ночную прогулку, так и не разглядела, какого цветы они были. Теперь, пока не узнает, не успокоится. 
 В общем и целом, Лизу всегда отличали сдержанность и скромность. Она не считала себя хотя бы в чем-то и на сколько-то лучше других. И это осознание своей не-особенности  ничуть не мешало ей жить, не подтачивало ее нервную систему. Жила, довольствуясь тем, что есть, не замахиваясь при этом на заведомо недостижимое. Конечно, она была немножко мечтательницей. А разве есть на белом свете девочки не мечтательницы? Но ее мечты никогда не были пустой маниловщиной. Выглядели вполне реальными, доступными. Главное это  встретить  верного, симпатичного, неглупого, надежного спутника  по жизни, с которым  можно  было бы свить  свое собственное прочное, уютное гнездо, вырастить, воспитать и поставить  «на крыло» птенцов - детей. Многих не надо, парочки за глаза  бы хватило. Но детей здоровых, таких же симпатичных, как она сама,  удачливых в достижении поставленных перед ними целей. И, конечно же, любящих своих родителей. Мысленно, когда пыталась нарисовать себе благополучную картину своей будущей взрослой жизни, она,  во многом, имела в виду то, как жили, здравствовали, добивались своего ее собственные родители.   
Да, можно смело это утверждать, с родителями Лизе повезло. Оба, что называется, «вышли в люди». Отец. Выпускник Ленинградского кораблестроительного института, по специальности «судовые энергетические установки». Но он  всегда тяготел к общественной работе. С годами занял какую-то достаточно высокую должность в райкоме партии. Какую именно, Лиза этим как-то совсем не интересовалась. Не простой птицей была и Лизина мать, хотя сфера ее деятельности была другой. Она закончила факультет журналистики ЛГУ и работала в качестве заместителя главного редактора очень популярной в Лизины детские и уже отроческие годы газеты «Вечерний Ленинград». Той, что приказала жить уже где-то в девяностые.
Под стать этому родительскому статусу был и дом, в котором они жили.  С колоннами,  большими, как у тех, что ведут в Зимний дворец (так Лизе в детстве казалось),   красивыми двустворчатыми воротами  для въезда машин. Да, у большинства живущих в этом доме семей были собственные легковые машины. Была легковая машина и у Лизиного отца. Этот дом назывался «сталинским». Когда Лиза  еще ходила в детсад, она очень гордилась тем, что живет  в  чем-то «сталинском».  Но в пору «хрущевской оттепели», Лиза   в это время, естественно, еще ходила в школу, стала этим косвенным подтверждением близости их семьи к «кровавому тирану»  тяготиться. С годами, правда, по мере того, как сталинская эпоха все более отдалялась, все эти «глупости» у нее прошли. 
Училась Лиза старательно, но не лезла из кожи вон, чтобы непременно выбиться в отличницы. Родители от нее каких-то супердостижений не требовали, а ей самой непременно ходить в отличницах и вовсе было как-то не с руки. При этом совершенно естественным для нее было быть исполнительной, дисциплинированной. Ни при каких обстоятельствах не лезла на рожон. Не стеснялась при всех признавать свои ошибки, если сама чувствовала, что была в чем-то неправа. Словом, всегда была беспроблемной,  и все, кто постарше,  пророчили ей беспроблемную спокойную жизнь. Ровно в тех границах, которые она сама себе очертила. Когда закончила школу, отец стал уговаривать ее поступить в его альма матер, то есть Корабелку. Мать расписывала, какой интересной может быть жизнь у журналиста.  Но… перевесили всё гербарии, оставшиеся от Лизиного дедушки по матери. Он  сам был ботаником, и его не стало задолго до того, как стала Лиза: погиб, обороняя Ленинград, в 1942 году.
 
3.
Так вот. Лизу подмывало желание связаться с Евгением Александровичем, однако крепилась все лето. Хотя сколько раз доставала бережно хранимый ею листочек с аккуратно прописанными циферками. «Это мой служебный телефон. Если когда-нибудь понадоблюсь, - звоните».  Подержит листочек, еще раз вчитается в циферки – хотя она знала их уже наизусть – возвращала в свой тайник.  Да, прошло лето, наступила осень. Сентябрь неумолимо приближается к концу, когда Лиза, наконец, решилась. Позвонила.
Ей откликнулся женский голос. На Лизин вопрос: «Нельзя ли Евгения Александровича?», - голос ей любезно ответил: «Подождите секундочку». Секундочка длилась, пожалуй, с минуту. Лиза готова была вернуть трубку («Позвоню другой раз»), когда, она услышала этот сохранившийся  в ее ушах мягкий тембр:
-Да! Я вас слушаю.
А у Лизы перехватило дыхание. Да! Она не может говорить.
-Говорите же! Говорите! Я вас слушаю.
И только сейчас Лиза справилась с волнением.
-Здравствуйте. Я Лиза. Помните, мы?..
Она не успела закончить фразу, когда находившийся на другом конце провода ее прервал. Да, еще как прервал! Бурно обрадовался.
-Лиза! Ну, конечно! Наконец-то, позвонили. Я очень рад. Как вы?.. Впрочем… Я бы с удовольствием с вами встретился. А вы?
-Да! – живо, боясь, что Евгений Александрович передумает, подхватила это предложение Лиза. – Я тоже. А когда?
-Как насчет завтра?.. Допустим… часам к семи.
-Хорошо. А где?
-Вы знаете, где Морской собор?.. Неподалеку от того места…
-Да-да! Я знаю.
-Подходите к главному входу. Я вас там встречу. А там… посмотрим.
-Хорошо, - с готовностью согласилась Лиза.
 Сколько же она потратила, может даже, навеки погубила своих нервных клеток на ожидание этой встречи! Как ругала себя за то, что скрывает от мужа правду (напридумала историю о какой-то внезапно вынырнувшей из небытия  старой подружке)! «О! Какая же я! Хитрая, коварная».  Как долго ломала голову, во что бы ей лучше одеться. Да, у нее, в отличие от многих девушек ее поколенья, был выбор. В конце концов, остановилась на вызывающе ярко-бордовой курточке с большими также яркими застежками, приобретенной ее родителями года три назад, когда они проводили отпуск в здравнице на озере Балатон. Приобретена три года назад, а носилась Лизой крайне редко: ей не очень было по вкусу все яркое, кричащее, предпочитала приглушенные тона.  Но в этот раз отчего-то ей не хотелось выглядеть откровенной скромницей.   
Доехала на трамвае. Было без пяти семь. Прошла через небольшой скверик к главному входу в собор.  «Только бы он был там!» Да, он был. Лиза разглядела его стоящим на ступеньках. Через  распахнутую   дверь доносились звуки церковного песнопения. Вспомнилось, как в тот их первый раз Евгений Александрович сказал: «Буду бродить до первой службы». Тогда Лиза не поняла, только сейчас дошло: «Он говорил о церковной службе. Мама дорогая! Как же я сразу не поняла?»  На нем демисезонное длиннополое пальто бежцвет. Без головного убора, но с кашне.  Без свертка, но с сумкой на ремешке через плечо. Он, стоя на верху, с довольной улыбкой наблюдал за тем, как Лиза поднималась по ступенькам. Да! Та самая улыбка, о которой… может даже, тосковала все эти месяцы Лиза.
-Давайте пройдем внутрь, - предложил Евгений Александрович, когда Лиза уже подравнялась с ним. – Немного постоим. Да, - подчеркнул, - «немного», потому что, уверен, для вас это в новинку. Я имею в виду все, что связано с церковью. А потом… Предлагаю где-нибудь посидеть. Я знаю тут одно, вроде, не самое плохое заведенье. Там можно и червячка заморить и чего-нибудь…забуровить. В смысле «выпить».
Лиза не знала, как ей отнестись к этому предложению, но и обсуждать эту тему сейчас не хотелось. Последила за тем, как Евгений Александрович, прежде чем войти в собор, пару раз перекрестился, его примеру, однако, не последовала («Я хоть уже, может, и старая, но еще комсомолка, мне это ни к чему»), затем прошла за ним в широкую, скрепленную мощными чугунными скобами соборную дверь.
Евгений Александрович, конечно же, был прав, когда говорил: «Для вас это в новинку». Лиза сразу уже и не вспомнит, когда последний раз была в церкви…  Да, лет пять назад, еще  первокурсницей. Их, свежеиспеченных студентов, вместо того, чтобы «усадить за парты»,  послали «на картошку». Тогда они  с подружками и забрели в местную церковушку. Удивилась тому, в каком запустении она была, также как  малости  пришедшего, примерно, на такую же службу местного люда.  Человек пять. И то все, как одна, дряхлые бабки.
Здесь, куда они с Евгением Александровичем только что вошли, прихожан… да, Лиза вспомнила, что тех, кто ходит на церковную службу, называют прихожанами… конечно, заметно побольше. Но не настолько, чтобы кто-то, допустим, стоял у них на пути, как-то мешал им пройти. В общей сложности, по Лизиным прикидкам, - всего их насчитывалось, от силы, десятка три, максимум четыре. И были они опять же исключительно пожилыми.  Евгений Александрович и особенно Лиза выглядели здесь белыми воронами, хотя «белое» никак не вязалось с Лизиной ярко-бордовой курточкой. Евгений Александрович, с его бородкой и отросшими волосами,  был здесь более уместен. 
-Секундочку, - тихо попросил Лизу.
Куда-то исчез, скрылся за толстой колонной. Через пару минут вернулся с темным кружевным платком, протянул его Лизе. Ей хватило ума понять, что от нее требуется: сняла с головы берет, повязалась платком. Пока занималась платком, Евгений Александрович еще раз отошел от нее. На этот раз вернулся с тремя свечками. Одну из них протянул Лизе. Еще раз тихо, почти шепотом произнес:
-Идемте, - пошел, привычно горбясь… хотя, может, и не «привычно», а больше, чем обычно… куда-то вбок, увлекая за собой Лизу.
 Остановились перед большой иконой, напротив которой стоял бронзовый многорожковый подсвечник как с горящими, так  и уже  потухшими оплывшими свечами. Евгений Александрович, коснувшись свечой   той, что была уже  зажжена,  заставил  загореться и свою свечу, установил ее, только после этого оборотился глазами к стоящей чуть поодаль, внимательно наблюдающей за ним Лизе. В его взгляде был вопрос: «Помочь?» Лиза ему также одними глазами ответила: «Не надо. Сама».
Свеча довольно долго сопротивлялась, не хотела залезать в гнездо. Когда же, наконец, Лиза со своей задачей справилась, довольная собой, обернулась, увидела улыбающееся лицо стоящего рядом с ней Евгения Александровича. Сама не сдержалась и улыбнулась, а то до последнего мгновения выглядела напряженной – обстановка для нее, надо это прямо сказать,  маргинальная, - даже суровой. Евгений же Александрович наклонился поближе к ее уху и спросил:
-Знаете, кому мы поставили свечки?
-Нет, - также тихо призналась в своем невежестве  Лиза.
-Вашей небесной покровительнице Праведной Елисавете. У вас ведь сегодня тезоименитство. Вы, конечно, об этом не знаете.
Да, это так. В Лизиной семье не было традиции справлять чьи бы то ни было именины.
-Но это же покровительница и моей дочери, - также тихо продолжал Евгений Александрович.- Какое удивительное совпаденье, правда?
Лиза вспомнила! В самом деле! Евгений же Александрович уже говорил ей, что его дочь также зовут Лизой.      
-Вы пока постойте здесь, - попросил Евгений Александрович. – Может, мысленно пообщаетесь со своей святой,  а мне еще надо будет…  – У него в руках оставалась еще одна незажженная свеча.
Пока Евгений Александрович неторопливо удалялся от нее, Лиза проследила за ним глазами. Увидела, как он подошел к другой иконе, также поставил перед ней свечу, потом стал перед иконой на колени. Склонив голову, то ли о чем-то задумался, то ли произнес какую-то молитву. У Лизы, пока она исподтишка наблюдала за всем этим, особенно за тем, как этот человек стал на колени и начал про себя молиться, почувствовала, как будто струйка холодка прокрадывается  к ее телу, минуя все надетые на нее одежды. Одновременно к ней пришел какой-то необъяснимый страх. Да, она стала как будто чего-то бояться. Но не за себя, а за этого смиренно коленопреклоненного и молящего кого-то и о чем-то еще так мало знакомого ей, но уже чем-то близкого и важного для нее человека.
Хотя служба еще продолжалась, и прихожан как будто становилось все больше, Евгений Александрович и Лиза побыли в церкви совсем недолго. То есть Евгений Александрович сдержал данное им Лизе еще в самом начале обещание.
-А теперь… почти парафраз, - объявил Евгений Александрович, когда они уже вышли на улицу Глинки, побрели в сторону Кировского театра.  – Богу Богово, а гулякам шалман.
-А что такое «парафраз»? – осмелилась спросить Лиза.
-Не знаете, что такое «парафраз»? – как будто удивился Евгений Александрович. – Ну, и не надо. Вам это ни к чему.  Лучше признайтесь, что вас подвигло на то, чтобы вспомнить обо мне. Неужели опять поссорились с мужем?
-Нет, - сухо обронила Лиза. Настолько сухо, чтобы Евгений Александрович сразу понял, что ей не хочется затрагивать эту тему. - Мы с ним помирились.
И, похоже на то, что для чуткого слуха Евгения  Александровича это Лизино «сухо» не прошло даром: повернул разговор в другое русло:
-У вас, помнится, были планы. Собирались в Ботанический сад.
-Да,- теперь уже охотно откликнулась Лиза, - я уже работаю. Мне выдали первую получку.
-Поздравляю. На что ее потратили? Небось, на какие-нибудь сладости?
-Нет. Я люблю сладости, но не до такой степени. – А словечко «небось» для себя отметила. Она прежде встречала это слово только в старых книгах, персонажами которых были простые люди, больше всего деревенские. 
Вообще, Лизе не понравилось, что Евгений Александрович заговорил об этих, в ее понимании, пустяках.  Во-первых, она была ограничена во времени. Перед тем как Лизе уйти, Слава поинтересовался, когда она вернется. Из нее вырвалось «Часикам к девяти», хотя могла бы сказать, допустим, и «К десяти». Но так уж само собой сказалось, ей уже не хотелось заметно опаздывать, чтобы не вызвать лишних вопросов у мужа. Ей бы пришлось опять его обманывать.  Кроме того, и это, может, самое главное, ей хотелось потратить это драгоценное, быстро тающее время не на разговоры о своем житье-бытье. Ей хотелось как можно больше разузнать о самом Евгении Александровиче. Вот оно и «во-вторых», отчего ей не понравилось, что Евгений Александрович заговорил о пустяках. Теперь уже она повернула разговор в другое русло:
-Вы, кажется, часто бываете в церкви.
-Д-да…  Евгений Александрович ответил не сразу. Значит, был не уверен  в ответе. – Или, все-таки, скорее, нет. Я там бываю. Но не так часто. Вообще, я человек невоцерковлённый. Я, можно сказать, пока все хожу… как, кажется,  лиса у Крылова… я не силен в баснях… вокруг да около.
-Но вы же верующий, - немножко удивилась такому ответу Лиза. Она же только что, каких-то минут десять назад, видела, как этот… вроде бы, «ходящий вокруг да около» человек стоял на коленях. Ей же это не приснилось! Не привиделось.
И  вот что в ответ услышала:
-Мои предки исконные крестьяне. Я еще застал в живых мою прабабку, которая жила при крепостном праве. Мой отец учитель средней школы в городе Пскове. Коммунист. Мать рядовая работница шпагатной фабрики. Но я был крещен. Во младенчестве. В деревенской церквушке-развалюшке… Но это еще не значит, что я истинно  верующий. Потому что я, как и все мы, ныне живущие, был отравлен. Ядом не-веры. Этот яд выходит с трудом. Он сопротивляется… Чтобы стать истинно, а не на словах тем, что вы называете «верующим», надо еще многое в себе перебороть, из себя выполоть. Многое по-новому осмыслить.  В этом мне помогают  какие-то мудрые, уже изжившие из себя эту заразу люди. Их, по правде говоря, не много. Но они встречаются на моем пути. Плюс книги. Да, я много читаю. Предпочитаю тех авторов, которые боролись с тем же недугом, которым болен и я. Например, тот же Федор Михайлович, который поспособствовал тому, чтобы  мы с вами познакомились. Его опыт изживания  той же заразы крайне полезен для меня.
-А что это за струны, о которых вы прошлый раз мне говорили? – Лиза решила вернуться к разговору  уже более чем трехмесячной давности.
-Струны? – удивился Евгений Александрович.
-Да, вы тогда сказали, Достоевский затрагивает струны, которые обычные люди в обычной жизни стараются не слышать. Не замечать.
-А-а… - до Евгения Александровича только сейчас дошло. – А вы молодец! Умница!.. Услышали. Запомнили. Что касается струн… - Резко остановился. – Ба! .. Мы же прошли… Наше заведение.
Они вернулись метров на пятьдесят назад. Остановились перед украшенной гирляндами разноцветных мигающих лампочек дверью. Но едва Евгений Александрович взял дверь на себя, из-за нее выскочил не менее, чем  дверь,  украшенный, но только не лампочками, а лампасами швейцар.
-Прошу покорно! Мероприятие! Прошу покорно. – И дверь перед Евгением Александровичем и Лизой безо всяких церемоний захлопнулась.      
  Евгений Александрович выглядел потерянным, смущенным, а Лизе такой оборот дел даже понравился, ей не хотелось в «шалман», хотя и признаваться в этом как-то не с руки. Все же попыталась успокоить Евгения Александровича.
-Ну, и ничего страшного. Обойдемся и без этого.
-Да, обойдемся, - согласился и Евгений Александрович. – Я знаю, там еще подальше будет другое заведенье. Авось, там…
-А, может, вообще не стоит? – робко предложила Лиза.
-Нет! Стоит!.. У вас день ангела.  Его обязательно надо справить. К тому же я вам обещал.
Лизе ничего не оставалось, как покориться. Только сейчас она оглянулась и убедилась, что они находятся на улице Декабристов. Евгений Александрович и дальше повел ее  той же улицей  в сторону Лермонтовского проспекта.
-Напомните, пожалуйста, о чем мы? – попросил Евгений Александрович. Не дождавшись, когда Лиза ответит, начал говорить с непривычной для него пылкостью. Значит, действительно, наболело.  – Не надо! Сам вспомнил… Достоевский не был стопроцентно верующим, каким он представляется… Это мое личное мнение. Я сам к такому выводу пришел. Другие его не разделяют, со мной до хрипоты спорят.  И все его творчество построено на этом. На борьбе веры и безверия. Поэтому с годами он и не перестает быть актуальным, потому что в нас это борение продолжается… Только нам тяжелее, чем было когда-то Достоевскому.  Мы живем в тяжелое для Духа время. Во времена от нас далекие... скажем, лет двести-триста назад…  люди не испытывали такой раздвоенности, как сейчас. Они с момента рожденья до последнего вздоха жили в гармонии и с собой и с тем, что вокруг них. Сейчас мы все в раздрае… Простите, - в противоречии. Поэтому нам всем так… неуютно.  Впрочем, может, я и не прав. Может, не стоит говорить обо  всех… Мне отчего-то кажется, вы ближе к естественной гармонии, чем я… Может, отчасти  поэтому и не читаете Достоевского?..
Лиза в этот момент обернулась на Евгения Александровича, а то все смотрела себе под ноги. Под ногами было грязно, боялась запачкать свои красивые сапожки.  Увидела, что он улыбается. Догадалась, что, упрекнув ее  якобы в нелюбви к Достоевскому, он над ней чуточку подтрунивает. Улыбнулась сама, но спорить с ним не стала.   
-Признайтесь… Как на духу… - продолжал Евгений Александрович. - Кого  вы сейчас читаете? 
-Вавилова, -  Лиза ответила, не задумываясь. Она не соврала: так оно и было.
-Д-да…  Думаю, это интересный автор. С трагической биографией. Интересный особенно для вас… А что конкретно за книга?
И вновь Лиза ответила, не задумываясь, как на уроке:
-«Великие земледельческие культуры доколумбовой Америки»
-В чем ваше безусловное преимущество передо мной… В чем вы даете мне фору,  - это Лиза сейчас отвечала, как на уроке, как хорошо освоенное домашнее задание, а Евгений Александрович – именно в эту минуту – изменив только что посетившей его пылкости, начал говорить, как будто  обдумывая  каждое свое слово. С чем связана такая его на этот момент осторожность, Лиза, естественно, не знала.  – Вы укорененная. Твердо стоите на земле. Вы в себе уверены. За вами… подумать только! Даже доколумбова Америка…   Я же, в отличие от вас… такой земной… пытаюсь вскарабкаться на небо. По веревочной лестнице. Другой конец этой лестницы в руках Того, Кого никто не видел. Я говорю… Вы, наверное, догадались…
Да, Лиза догадалась, но она, как будто подтверждая только что услышанное от Евгения Александровича «Вы земная», заметила то, чего карабкающийся по веревочной лестнице Евгений Александрович, естественно, увидеть не мог, а именно: витрину какого-то кафе.
-Извините…  Вы, наверное, хотели сюда?
-Именно! – согласился Евгений Александрович, хотя через мгновение засомневался. – Хотя, может, и не то, но раз уж мы попали в такой переплет…  Будь, что будет!
Здесь, слава богу, надменных швейцаров не оказалось, никаких мероприятий не проводилось. Евгений Александрович и Лиза оставили свои верхние одеяния в гардеробе, прошли в залу для гостей. Зала не ахти какая просторная, а гостей к этому часу, начало девятого, поднабралось довольно много. Но Евгению Александровичу и Лизе повезло: заняли только что освободившийся столик. Евгений Александрович прошел к стойке, чтобы оформить заказ. Уборщица на глазах оставшейся на какое-то время в одиночестве Лизы  убрала со столика, повозилась по столешнице своей влажной тряпкой. А вот и возвращающийся от стойки Евгений Александрович. Кажется, довольный:
-Сейчас принесут!
По-прежнему довольный собой, тем, как он разрешил эту трудную проблему («Сейчас принесут!»), уселся за высыхающий после тряпки столик, а Лизу впервые  осенило: насколько уверенным этот человек представлялся, когда рассуждал о верующих или Достоевском, настолько же терялся, когда оказывался лицом к лицу с элементарными вызовами реального мира, начиная с того же швейцара и заканчивая тем деянием-заказом, которое  он только что совершил у стойки.  Да, Лизу это осенило, и она сразу почувствовала гораздо увереннее себя. Да  и недавнее высказывание Евгения Александровича («Вы твердо стоите на земле») также говорило в пользу этого. «И кто из нас  имеет большее право называть себя  по отчеству, он или я - это еще вопрос».  В Лизе впервые пробудилось материнское чувство к этому, безусловно, необычному, умному, тонкому, много знающему, но в то же время и по-житейски, очевидно, слабому, неопытному человеку.
И уже более уверенная в себе, в своем праве задавать лично ее в наибольшей степени интересующие вопросы:
-А сколько вашей дочери?
Вместо того, чтобы ответить, Евгений Александрович потянулся за висящей позади него сумкой, достал из нее бумажник, а из бумажника фотографию.  И только, когда фотография перекочевала  в Лизины руки, ответил:
-Седьмой. В следующем году в школу. Жена хотела, чтобы пошла уже в этом, но я  настоял на своем. Ей еще рано расставаться с детством.   
   Большеглазый ребенок, девочка, утопающая в густом разнотравье, разноцветье. С венком из тех же полевых цветов. Кажущаяся самой порождением того же поля, на котором она сидит. Чем-то очень похожая на отца… Скорее всего, своим взглядом. Таким же, как у него,  на чем-то сосредоточенном. Взглядом как будто строгим, и в то же время робким. Или это только Лизе так показалось?.. И, Лиза, наконец-то, разобралась с цветом глаз у Евгения Александровича. «Синий. Васильковый. Как у этой девочки».
-Опять же… Возвращаясь к тому, о чем вы мне уже поведали… - Пока Лиза рассматривала фотографию, у Евгения Александровича сложился вопрос. – Вы замужем уже третий год…
-Нет! – поправила Лиза. – Только второй.
-Тем не менее… Достаточно, чтобы стать матерью.
-Д-да… -  Лиза почувствовала себя уязвленной. В вопросе Евгения Александровича ей почудился упрек. – Но мы решили пока  отложить… Нам прежде надо еще как-то понадежнее устроиться. Да и мои пока не советуют.
-Понятно, что не мне о чем-то советовать вам, но…  Знаете, с годами приходит убеждение, что самое великое, что человек может совершить в жизни, это подарить жизнь другому человеку. И это самое великое доступно всем… Я сам, к сожалению, пришел к этому выводу довольно поздно. Иначе я уже мог бы стать отцом целой кучи ребятишек.
-А сколько вам, извините,  лет?
-Тридцать два.
-Но  вы же  еще далеко не старый. У вас еще все впереди.
Евгений Александрович не успел ответить от того, что на противоположной им стороне залы вдруг разразилась шумная, крикливая ссора. Ссорились две явно далеко не первой молодости женщины с удивительно одинаковыми худыми серыми лицами,  а яблоком раздора служил, по-видимому, находящийся с ними за одним столиком  молодой, цветущий, довольный тем, что стал причиной ссоры,  краснощекий парень. Он даже, скорее, ссорящихся подзуживал, чем разнимал. Женщины уже готовы были сцепиться врукопашную, а те из гостей, что находились рядом, также повскакивали со своих мест. Размахивали руками, бестолково кричали. Кто-то как будто взял сторону одной женщины, переживал только за нее, кто-то хотел победы другой. «Жуть какая-то! Как в боксе», - подумала Лиза.
-Извините, молодые люди, - к столику, за которым сидели Евгений Александрович и Лиза, подплыла полная, с двумя трясущимися подбородками, женщина лет за пятьдесят, с огромным рыжим шиньоном. – Можно , я у вас докушаю?   – В одной руке женщины вилка с хлебом, в другой тарелка с полусъеденным цыпленком табака.   
«Молодые люди» еще ничего не успели ответить, а женщина  уже уверенно садилась за их столик.
-Безобразие, - женщина, очевидно, комментировала не затухающую ссору. – Как такую шантрапу вообще пускают в культурное учреждение! Пусть даже и общепит, но не до такой же степени! Почему, например,  я, честная советская труженица, не могу нормально перекусить в свободное от работы время, не напоровшись на такое? Раньше, при товарище Сталине, такого бы, точно, не было. Такое бы в корне пресекли. Таких бы держали взаперти и выдавали по краюшке хлеба, чтобы только не высовывались. – Из женщины лился поток слов, но и про цыпленка при этом не забывала. Он быстро исчезал, перемещаясь с тарелки в желудок едока. - Вы еще молодые, вам это не понять. Вам не удалось, как следует, пожить при товарище Сталине. Вот хоть сейчас все, кому не лень, его и ругают почем зря, мол, и то он натворил и это, а я вам так, молодежь, про него скажу.  При нем был железный порядок. И дома, и на улице, и в любом общественном месте, включая общепит. 
-Может… мы пойдем? – вдруг обратился к Лизе Евгений Александрович.
У него было страдальческое выражение лица, и Лиза все быстро и правильно поняла: ему было не по себе от всего, что он сейчас видел и слышал.   Да  Лиза и сама с удовольствием уберется отсюда. На свежий воздух.
-Да! Пойдемте! – с охотой согласилась она.
-Извините,- первое, что Лиза услышала от Евгения Александровича, когда они уже вышли на улицу, а Лиза полной грудью вдохнула свежего морозного воздуха. – Не получается у нас отметить ваш день ангела. Прямо проклятие какое-то.
-Не переживайте, - поспешила успокоить его Лиза. – Ничего страшного. Я вообще-то не большая любительница ходить по ресторанам и все такое. Я больше люблю все домашнее.
Они пошли той же улицей Декабристов неторопливо назад, то есть на этот раз в сторону   Крюкова канала.
-Понятно, что у этой… «труженицы»… мусор в голове… Могу себе представить, в качестве кого она трудилась… Впрочем, почему «труди-лась»? Вполне возможно, и сейчас.
Улица плохо освещена, и что сейчас творится с  лицом  Евгения Александровича, Лиза затруднилась бы определить, но, судя по голосу… Никакого нежного тембра. Скорее это ближе к рычанию… Впрочем, может, Лизе просто так кажется.
-Ненавижу сталинщину... – Лиза молчит, а Евгений  Евгеньевич, видимо, считает необходимым с нею объясниться. - Впрочем, и к Ленину у меня отношение не лучше.  Оба моих деда сгинули в кровавой мясорубке раскулачивания. Я их за это никогда не прощу… Я знаю о семье одного священника. Это еще при Ленине. Двенадцать. Самому старшему под девяносто, самой младшей еще не хватало нескольких месяцев до десяти. Их всех бросили в общую яму, еще живых. Забросали землей. Только за то, что они не отказались от Бога. Отказалась  самая младшенькая. Ей было тогда почти столько же, сколько сейчас моей Лизе. Ее они оставили в живых… Теперь она горько сожалеет  об этом.
-Но это же все прошло, - попробовала было возразить Лиза.
-Вы так считаете? Такое… никогда не проходит. Это закладывается в генетический код. Вам ли, биологу, читающему Вавилова, этого не знать? Передается от поколенья к поколенью… И не так уж и прошло, как вам кажется. Это иллюзия, что прошло. Оно, это варварство, до сих пор с нами. Только не в такой обостренной явной форме. Мы по-прежнему живем, питаясь, в основном, ненавистью, но мы не знаем, например, что такое милосердие. Что означает прощать. Мы научены только мстить. Делаем это с наслаждением. Вся наша официальная идеология построена на этом. Она нас учит только этому. Всех подозревать, всем мстить и всех подряд, кто не такие, как мы, ненавидеть.
Но  Лизе впервые за время их знакомства  не  захотелось соглашаться  с  Евгением  Александровичем. Восстало ее собственное, уже оставленное ею за спиной недавнее прошлое: ее искреннее чистосердечное красногалстучное пионерство, комсомольская юность. У нее ото всего этого остались только радужные впечатления. Да и самые близкие ей на этот момент люди: отец, мать, - оба были членами партии. Да еще и не рядовыми. Как с ними-то? Они тоже всех ненавидят и всем мстят? Да, ей впервые захотелось с Евгением Александровичем поспорить, и начала она не с себя, а с родителей:
-Не знаю… Между прочим, у меня и отец и мать члены партии. По-вашему, они тоже плохие?
А вот и незамедлительно последовавшая реакция Евгения Александровича:
-Ради Бога, извините!.. Честное слово, я не хотел вас обидеть… Но и мой отец… Помнится, я вам о нем –вскользь – уже говорил. Он то, что называется, искренний честный коммунист… Между нами постоянно возникают  горячие споры, но это не мешало и не мешает нам  чисто по-человечески быть привязанными друг к другу…. Да, все далеко не так просто. Но мы зря вообще затеяли этот разговор. Точнее, я затеял. Мы встретились с вами не за тем, чтобы обсуждать политику. Этого еще не хватало!  Давайте немножко помолчим. Пройдемся. Проветрим наши мозги.
Да, таким – не воинственным, каким несколько минут назад предстал перед Лизой, а спокойным, умиротворенным, скорее, не оратором, а умеющим слушать и слышать сочувственником,  Евгений Александрович нравился Лизе куда больше. Поэтому с такой охотой и подхватила предложение помолчать. Хотя какой-то крохотный осадочек тревоги в ней все  равно после этого остался.
Зато  сама атмосфера, обстановка в которой они сейчас находились, призывала именно к тому, чтобы просто идти, куда глаза глядят, вдыхать в себя прохладный освежающий воздух, и, если не совсем уж молчать, то обмениваться лишь какими-то короткими репликами.
 Тихий осенний вечер. Ровно в той части города, где не так уж и много расплодилось обычно надоедливых, вонючих машин. В окружении этих старинных, чуточку заплесневелых, неизбежно подгнивающих зданий, нуждающихся в срочном ремонте, иначе скоро умрут, но благодаря этому оказываемому им небрежению сохраняющих аромат, очарование их великого славного прошлого. Да, лучше просто помолчать. Или задуматься о чем-то глубоко личном, спрятанном глубоко внутри тебя. И, скорее всего, не имеющем ничего общего ни с государством, ни с идеологией. Словом, о чем-то… может, даже и вечном. В самом деле, почему бы и нет?
Лиза это инстинктивно, как женщина,  почувствовала, к Евгению же Александровичу это осознание также постепенно, кажется, пришло. Но не через инстинкт, как у Лизы. Скорее всего, все-таки через присущее ему ratio. Поэтому он и замолчал. И так, молча, они одолели еще какое-то расстояние, отделявшее их от Крюкова канала. Здесь они, не сговариваясь, повернули влево,  пошли вдоль набережной в сторону Мойки.
-Как у вас со временем? – прервал, наконец, молчание Евгений Александрович. – Ваш муж…
«Боже мой!- вспыхнуло в сознании Лизы. – Уже десятый».
Муж. Данное ему обещание вернуться к девяти.  Все же придется пойти на какой-то обман. Впрочем, если он сам чем-то увлечен, а сегодня, кажется, показывают футбол, он может и не заметить. Евгения же Александровича в свои мелкие домашние проблемки впутывать, конечно, не станет. К такому решенью пришла Лиза. Отсюда, и ее ответ:
-Все в порядке. Не думайте об этом.
-Мы с женою коллеги. Оба русисты, - у Лизы в голове одно, а Евгений Александрович меж тем мысленно трудится над чем-то своим. Наверное, поэтому и заговорил о жене. - Только я выбрал литературу, она язык. Она приходится внучкой знаменитому академику Щерба… Не знаю, зачем я вам об этом… Наверное, за тем, чтобы между нами установился паритет. Я-то, кажется, уже все о вас знаю, а вы обо мне почти ничего…  Она очень увлеченный человек. Я о жене. В отличие от меня уже успела защитить кандидатскую. Не за горами докторская. Я не успеваю за нею… Давайте постоим. – Они успели к этому времени дойти до Мойки и взошли на мост.  - Да, не поспеваю.
-У меня, примерно такая же ситуация с мужем, - напомнила Лиза. –  Он тоже, скорее всего, скоро защитит кандидатскую. Да, он очень способный. Но я нисколечко не переживаю из-за этого.
-Вам кажется, что я переживаю?
Лиза ничего на это не ответила, хотя про себя подумала: «Да». 
-Буду отчего-то с вами совершенно откровенен… - продолжал между тем Евгений Александрович. - Я уже признался вам, что очень обрадовался вашему звонку. И очень радуюсь тому, что провожу этот вечер с вами. Правда, я планировал все немножко по-другому, но это жизнь, я это понимаю… А то, что радуюсь, значит, это не спроста. Да, вы замужем, а я женат. Но если нам обоим захотелось встретиться, это значит,  в вас есть что-то, чего мне в этой жизни не достает. А во мне есть что-то,  в чем нуждаетесь вы. И как тут быть дальше – и мне и вам – этого я, право, не знаю. В таких случаях обычно говорят: «Жизнь рассудит». Но что я определенно  знаю, это то, что мне очень нравится быть… находиться рядом с вами… как можно дольше не отдаляться от вас…
-Вы заметили, - Лиза успела вставить свое, - как называется мост, на котором мы стоим?
-Д-да, конечно.
Мост назывался Поцелуевым.
-Вы специально меня сюда привели?
-Н-нет, - как будто вначале смешался. - Чистая случайность. – Потом чему-то как будто обрадовался. -  Да, чистая случайность, уверяю вас, но… наверное… мы должны как-то… соответствовать…  Или… Как  ВЫ  считаете?
-Да, - легко, охотно согласилась Лиза, - по-моему, тоже. Должны.

4.
Слава Богу! С мужем все обошлось. В том смысле, что его ничуть не насторожило, как поздно вернулась жена (обещала к девяти, а на деле появилась в половине одиннадцатого). Футбола уже нет, теперь он следил за концертом, транслируемым из колонного зала Дома Союзов.  Выступал какой-то известный пианист. При виде входящей в комнату жены отрываться глазами от экрана не стал,  ограничился тем, что буркнул:
-Явилась не запылилась.
Отец, кажется, вообще не знал, что Лиза куда-то уходила. Он был на застекленной лоджии, занимался любимым хобби: вытачивал на крохотном токарном станочке никому не нужные безделушки из металла. Единственным членом семьи, уделившим  хоть какое-то  внимание возвращению Лизы, была ее мать. Она была первой, кого Лиза увидела, когда выходила из лифта: стоящей на лестничной площадке, аккуратно курящей.  «Аккуратно» значит так, чтобы струйки дыма, поднимаясь, уходили в находящееся прямо у нее над головой зарешеченное окошко вентиляционной шахты. Видимо, что-то было на Лизином лице, если она спросила:
-Как ты?
На что Лиза ей ответила, притворившись удивленной:
-Нормально… А что?   
Но мать как будто ей все же до конца не поверила, отозвалась:
-Ну-ну, - но  к дочери больше не приставала, только проводила ее в спину пристальным «редакторским» взглядом.
Постепенно успокоилась, перестала опасаться, что ее разоблачат, словом,  пришла в себя и Лиза. Однако когда уже настала пора ложиться в постель, постаралась быть более охотно поддающейся, более отзывчивой на ласки мужа. Да, между ними уже не раз возникал конфликт по поводу того, как должно вести себя в постели. Главная  и самая обидная для Лизы мужнина претензия: «Ну, ты сегодня опять, как селедка!» Лиза признавала за собой этот недостаток: похоже на то, что природа не наделила ее каким-то особенным «постельным» темпераментом. Этой же ночью Лиза постаралась выглядеть не селедкой, и ей это, кажется, вполне удалось. Скоро, видимо, сполна удовлетворенный, получивший от жены все, что хотел, Слава заснул. Зато никак не могла заснуть Лиза.  Пришло время перетрясти события этого вечера. Дать им какую-то оценку.
Хотя, собственно, никаких особенных эпохальных, что ли, событий и не произошло. Все ограничилось их тесным, тело к телу, стоянием на перекинутом от одного берега  Мойки до другого  мосту. Поцелуями. По поводу этих поцелуев… Лиза сделала  вывод, что, каким бы умным, начитанным ни был Евгений Александрович…  Да! Хотя они перешли на «ты», и Лиза теперь могла обращаться к нему по имени, думая о нем, как сейчас, машинально прибегала к прежнему, более почтительному: «Евгений Александрович»…  Так вот, мысленно возвращаясь к этому их «стоянию» и «целованию»,  она приходила к выводу, что, а) Как ухажер Евгений Александрович выглядит очень робким, и б)  Что он целуется как пятнадцатилетний подросток. Последнее, может, и неудивительно, если его жена, внучка академика, мудреную фамилию которого Лиза не запомнила, из кожи лезет вон, чтобы написать докторскую. Ей, очевидно, не до изощренной техники поцелуев.  Поэтому и Евгений Александрович выглядит  таким… «зеленым», что должным образом не обучен.  «Я бы обучила, будь я его женой. Но я не… и вряд ли когда-нибудь такой для него стану». 
Да, было, было,  отчего случиться этой обуявшей в ту ночь Лизу бессоннице. Подремалось лишь уже на рассвете. На Петроградскую, в свой Ботанический сад, поехала разбитой, и рабочий день у нее, как ей показалось, складывался как никогда тяжело.   Она совершила непростительного много ляпов.
Вчера, перед тем, как расстаться, Евгений Александрович и Лиза договорились встретиться где-то на ближайшей неделе. Именно «где-то». Ни места, ни времени встречи. Евгений Александрович взял Лизин служебный телефон. Таким образом, теперь инициативу встречи он брал на себя. Лиза стала терпеливо дожидаться, когда он позвонит. Но прошла неделя, а звонка не было. Прошла вторая – Евгений Александрович по-прежнему молчал. Лиза, естественно, переживала, но еще держалась. Только на исходе третьей недели, решилась  взять быка за рога. Позвонила сама.
И вновь она не смогла дозвониться до Евгения Александровича напрямую, только через посредника (точнее, посредницу), из чего Лиза сделала вывод, что у него не было собственного телефона. Услышав и сразу признав Лизин голос, в первые несколько мгновений как будто испытал замешательство, но быстро с этим справился. Потом стал оправдываться.
-У нас на выходе очередной том. Как всегда не успеваем. Приходится задерживаться. Извини, что не позвонил. Но нам надо обязательно встретиться. Ты можешь что-нибудь предложить?
-Могли бы сходить, посмотреть какое-нибудь кино, - осторожно предложила Лиза. «Осторожно» от того, что была не уверена, интересен ли Евгению Александровичу вообще этот «самый народный вид искусства» -  кино.
-Есть что-то хорошее? – действительно, в голосе Евгения Александровича Лиза не услышала отголоска какого-нибудь энтузиазма.
-«Как украсть миллион». Очень многие хвалят.
Евгений Александрович не спешил с ответом. Наконец:
-Я бы предложил другой вариант. Я в это воскресенье иду с дочкой на утренник. В Ленком. В парке Ленина на Петроградской.
-Да, - Лиза его перебила, - я знаю.
-А после театра мы могли бы прогуляться до твоего Ботанического сада. Оттуда рукой подать. Девочка обожает растения. Если бы  ты нашла время и возможность прогуляться с нами. В качестве экскурсовода… Заодно познакомилась бы со своей тезкой.
-Хорошо, - согласилась Лиза. – Давай так. Я буду дежурить в это воскресенье. Когда подойдете, позвони мне по местному. Я к вам выйду. Запиши  телефон. 
То, что Евгений Александрович, после длившейся почти три недели разлуки (да, Лиза воспринимала их не-встречи именно, как разлуку) решился повидаться с нею не с глазу на глаз, а на пару с его дочерью, насторожило Лизу. Это могло говорить о том, что он или не хочет, или боится, что между ними может повториться то, что случилось на Поцелуевом мосту. Не  говоря уже о чем-то более серьезном. Правда, о  чем-то   «более серьезном» Лиза сейчас вообще не осмеливалась задумываться.  В этом случае ей пришлось бы многое в своей жизни переосмыслить, а то и сломать. Она была сейчас к этому не готова. Хорошая сторона поступившего к ней предложения:  Лизе улыбалась возможность поглазеть на родную кровинку Евгения Александровича. Ее тезку. Кстати говоря, Лиза пошуровала в специальной литературе и выяснила, что общая им святая Елисавета была матерью евангелиста Иоанна.  Это даже к чему-то определенно высокому обязывало.
Евгений Александрович позвонил Лизе по местному в начале третьего. Минут через пять Лиза была у входа. Первый беглый взгляд – на самого Евгения Александровича, потом на стоящую чуть сбоку от него дочь. На ней Лизин взгляд слегка задержался. Первое, о чем подумала: «То фото меня не обмануло».
Девочка действительно очень походила на отца. В первую очередь, зорким, внимательным, сосредоточенным взглядом, и лишь потом – какими-то общими чертами лица: утонченными, филигранно обработанными линиями носа, губ, подбородка. Только резко контрастировали с тем, как у отца,  цвет и очертания бровей. У Евгения Александровича они тонкие, изящные, как и все остальное, и едва заметные, а у девочки… Как будто по ее лицу, слева и справа, небрежно мазнули кусочком угля, оставили две крупные жирные закорючки. Каков же цвет  ее волос, Лиза не смогла определить: на голове у девочки белая пуховая шапочка с ушками. Из-под такой ни одна прядка волос не высунется.
-Что театр? – первое, о чем спросилось Лизе, едва справилась с волнением. Да, она волновалась. – Что вы там посмотрели?
Лиза обращалась к тому и другому, но Евгений Александрович специально посмотрел на дочь, приглашая, чтобы ответила именно она.
-«Аленький цветочек», - не смело ответила девочка. «Не смело», видимо, от того, что она еще не знала, что ей ждать от нового для нее человека.
-Понравилось?
-Да! Очень! – девочка не удержалась от довольной улыбки.
-Она вообще у нас театралка, - прокомментировал Евгений Александрович. – Но до сих пор были куклы…
-Марионетки, - поправила девочка.
-Да, правильно, марионетки. Сегодня впервые живые актеры. Да и сказка замечательная… А вы… - Сказал и тут же поправился. – А ты как будто похудела. Не болела?
-Н-нет, - неуверенно ответила Лиза. А про себя подумала: «Может, только вами… Точнее, тобой».
Итак, Лизе предстояло выполнить роль экскурсовода. Не проблема. Но печален любой сад в такую позднюю пору. Тот, о чьих зеленых сокровищах ей надлежит рассказать, исключением не является. Да, по-своему, конечно, красив – слов нет, - но при этом все равно печален.

От дружной ветки отлученный,
Летит листок уединенный,
Куда летит?.. «Не знает сам».

Это из высокой поэзии, а вот из грубой прозы.  Скудное «остаточное» финансирование. Разрушающиеся оранжереи, испытывающие постоянные неудобства тропические и субтропические растения. Высаженные в  открытый грунт, под открытым небом постепенно гибнущие экземпляры редчайших пород кустарников и деревьев. Конечно, за них идет постоянная борьба, но не всегда с положительным результатом. Плюс удручающая текучка кадров. Только настоящие энтузиасты, влюбленные в красоту Природы,  соглашаются трудиться на  их нищенские зарплаты. Вроде как, Лиза только-только влилась в этот коллектив, но, кажется, уже давным-давно варится в котле их тревог, ожидании чего-то лучшего,  беспокойств за судьбу их лишенных голоса, но не сознания (Лиза в этом уверена) зеленых питомцев. Ох, не того она ждала, не на то рассчитывала, когда хлопотала, чтобы ее взяли на работу именно сюда!
Такова реальность. Но гости, разумеется,  ждут от нее не жалоб. Не причитаний.  Вначале обмен репликами между Лизой и Евгением Александровичем.
-Вы, наверное, голодны. У нас есть буфет…
-Спасибо. Мы перекусили в антракте. Дома нас ждет обед.
-Сколько времени вы мне даете?
-Нас ждут к пяти. Плюс-минус четверть часа. Иначе получим по выговору.
Жестко. Сейчас уже начало четвертого. Это значит, в Лизином распоряжении не более одного часа.  Не густо.
-Тогда, я предлагаю, давайте хотя бы я покажу вам то,  что еще цветет.
«Покажу им еще не отцветшую до конца сакуру… Чуточку подальше, если пойти влево, будет крохотная рощица робиний… Гортензии! Это обязательно… А оттуда свернуть в розарий… По пути будут встречаться еще не поддавшиеся увяданию фиалки… Крокус… Соцветия вербены… Закончим на живучках клематисах… У нас еще останется какое-то время».
Да, это важно, чтобы еще осталось какое-то свободное от кустов, деревьев, цветов, и прочее время. Чтобы вся их прогулка не исчерпалась ее пусть даже и интересным, занимательным, но все-таки далеким от того, что сейчас творится внутри нее самой, рассказом. Ей доставляет радость видеть Евгения Александровича так близко от себя, время от времени выслушивать какие-то его вопросы, на них отвечать. Ей нравится и компания этой славной девочки, так похожей на отца. Но чем-то как будто она похожа и на Лизу. Например, манерой поведения. Очень дисциплинирована. Топ-топ-топ… Перебирает тоненькими ножками, обутыми в нарядные, высокие, со шнуровкой ботиночки. Идет, стараясь не отдаляться от взрослых. Не балуется. Терпелива. Не выпячивается. Скромна. Ну, чем не вылитая ее тезка тетя Лиза! Такой, какой она была в ее годы.
Да, Лизе все это по душе, но больше всего и всех ей бы хотелось сейчас хоть какого-то уединения. Чтобы они остались с Евгением Александровичем один на один. И чтобы ей больше не нужно было делиться своими знаниями, например, о причудах, капризах, высаженных в открытый грунт примул. Или, скажем, о полезных свойствах коры крушины. Чтобы у нее была возможность перемолвиться хотя бы парой-другой десятков слов, фраз, о том, как им самим сейчас живется. После того, что случилось около трех недель назад. На мостике, переброшенном через реку Мойка. После произнесенных им слов: «Нам не хватает в этой жизни друг друга»… Или что-то в этом роде. Точных его слов, произнесенных еще тогда,  она сейчас, конечно, не помнит. 
Но вот и последняя намеченная ею точка: клематисы. Относящиеся к семейству лютиковых. Более широко известные в народе, как «лозинки, дедушкины кудри, бородавник». Способные к проживанию на всех континентах, кроме Антарктиды. В лесах, степях, по берегам рек. Подумать только – даже в глубоких ущельях! И на голых каменистых россыпях. Жизнелюбивое  растение.
-Можно, я  пошуршу? – обратилась к Евгению Александровичу с вопросом девочка уже после того, как Лиза закончит свой рассказ о цепляющихся за жизнь с таким упрямством клематисах. Кажется, это первое, о чем она попросила, пока гуляли по территории сада.
Евгений Александрович сразу понял, о чем просит дочь. Улыбнулся и разрешил:
-Пошурши.
Сейчас они находились  в окружении кленов ясенелистных. Кое-где листва еще держалась, не хотела отделяться от родившей, вскормившей, выпестовавшей ее прародительницы,  но большая ее часть уже покорилась неизбежной судьбе: лежала на земле и терпеливо дожидалась, когда ее накроет первым снегом. А цвет у этой листвы был пестрым, с неравномерной желтизной. С разнообразными оттенками. От блекло-лимонного до ярко-оранжевого. Не удивительно, что маленькой Лизе захотелось побарахтаться на этом пестром ковре. Лиза - большая также с удовольствием бы этим занялась, не будь она, увы, уже большой.
Лиза-маленькая возится с опавшими листьями, упивается их цветами, запахами, зато Лиза-большая получила то, чего она больше всего сейчас хотела: осталась на какое-то время один на один с Евгением Александровичем.   
-Я должен тебе непременно сейчас что-то сказать…
Они уселись под одним из кленов, на усыпанной упавшими листьями скамье. Евгений Александрович за несколько секунд перед этим взял обе Лизины руки в свои, поднес к своих губам… Лиза подумала, он их сейчас поцелует, но нет – на них подышал. Лиза поняла, отчего он этого делал: становилось все прохладнее, Лиза была без перчаток. То есть, в принципе, конечно, они у нее были, но она оставила их в своем офисе.  А теперь чувствовала, что ее руки зябнут, несколько раз, пока шли,  пыталась их согреть энергичным сжатием-разжатием, а Евгений Александрович это подметил, теперь вот решил прийти ей на помощь. Это было приятно. Но то, что она сейчас услышала от него… Или даже не ТО, потому что еще ничего сказано не было, а то, КАК это было сказано… В самой интонации Лиза почувствовала что-то для себя угрожающее, и внутренне заранее уже напряглась, хотя руки по-прежнему оставались во владении Евгения Александровича.
И вот что Лиза к своему отчаянию услышала.
-Я должен тебе признаться… я очень несчастлив в своей семейной жизни. Я никогда по-настоящему жену не любил… Но она зачала и родила от меня. Житейская история. Так получилось и… Не хочу об этом… Мы живем без любви. Нас объединяет только постель. Да, по-моему, моей жене чего-то большего от меня и не надо… Опять же – обыкновенная история. Не мы первые, не мы последние. Хотя… Да, мы могли бы расстаться, но у нас с ней уже общий ребенок… Ты умная и чуткая, ты должна меня понять...  Ты мне очень близка. Я почувствовал это сразу. Как только тебя увидел… неприкаянной… кем-то обиженной…  Когда я пошел за тобой. Мне сразу показалось, мы где-то оба из одного теста… Но я не могу позволить себе… Любить тебя за спиной жены… Да и тебе, наверное, это не нужно. Я, должно быть, очень странный старомодный несовременный человек, но есть что-то лежащее во мне… что мне запрещает… Словом, я хочу сказать тебе, что…  мы не должны больше встречаться… А если будем, то я могу постепенно сойти с ума.
Лиза, застигнутая врасплох,  еще только собиралась с мыслями, духом, чтобы как-то на это отреагировать, а к ним уже приближалась девочка с ворохом собранных ею кленовых листьев.
-Это мамочке! – возвестила она. – Пусть она тоже вместе с нами полюбится!
-Полюбуется, - поправил ее отец.   
Пока возвращалась с Аптекарского острова в свой «сталинский» дом на проспекте Стачек, заранее обдумывала, к каким ухищрениям прибегнет, чтобы скрыть от прозорливой матери, какое потрясение она несколько часов назад испытала. Боялась только матери, потому что отца срочно вызвали в Москву, а Слава срочно умчался еще в субботу в Петрозаводск на похороны своей родственницы. Вернется только в понедельник.
Маленькое облегчение. От матери записка: «Я по…  (дальше следует номер телефона). Звонил твой. Будет только во вторник».
«Только во вторник. Это хорошо». Чувствовала себя обессиленной, опустошенной. Ничего не хотелось, и ничего не могла. С трудом переоделась в домашнее. В этот день только позавтракала, уже вечер, однако к еде не тянуло. Напилась фруктового сока. Не раздеваясь, прямо в халате, только сбросила с ног тапочки, улеглась поверх покрывала.
 Она оказалась в сложном неоднозначном положении.
 С одной стороны, она была любима. Она ничего не придумала, не вообразила, она  слышала его признание своими ушами. Ну, может, и не совсем открытым текстом: «Я вас любил, любовь еще, быть может…». Но его признание прочитывалось. Это окрыляло. Со стороны другой – она была тем же человеком, то есть любящим ее, только что и отвергнута. И это тоже был факт неоспоримый. Причем отвергнутой по мотивам, которые самой Лизе были понятны, и которые она оправдывала. «Нельзя жене обманывать мужа, а мужу -  жену. Объятия, поцелуи… Н-ну, да. Это еще куда ни шло. Но не больше… А если больше, это развод. Уход от прежнего. Только не двойная жизнь».  Такого мнения придерживалась она. Похоже, Евгений Александрович рассуждал, примерно,  так же.  Вот вам и: «Мы с тобой из одного теста». И еще: «Я несовременный человек». Это он о себе. То же самое, наверное, могла сказать о себе и Лиза. Получается, они оба одинаково были людьми из прошлого.  Насколько отдаленного? Может, даже досоветского.
Но как выходить из этой ой до чего ж непростой ситуации? Уподобиться Евгению Александровичу? Поступить жестоко? Затоптать безжалостно только что появившийся зеленый росток? Евгений Александрович, видимо, уже решил про себя, что ему это по силам. Поэтому и отмалчивался три недели.  Лиза пока не могла сказать о себе что-то подобное.   Не находила ответа и сейчас, когда лежала на неразобранной постели, застыв в какой-то мертвой точке между плюсом и минусом. Ни туда, ни сюда. 
Уже поздним вечером вернулась мать. Только ее появление заставило Лизу подняться,  как-то привести себя в порядок, убрать с лица следы нечаянно пролитых слез. Не хотелось никаких вопросов от матери. Знала заранее, что ничего ей не скажет. «Отцу – д-да… Может быть. И то не сейчас. Я еще не готова. Пока пусть все остается так, как есть. А потом посмотрим».
Человек не может жить сплошной трагедией. Нет, трагедия только как исключенье. Только для разового употребления. Человек,  если он нормален, психически здоров, не может очень долго находиться в положении туго натянутой струны. В этом случае, если он слаб,  он рвется. Или, если силен, находит способы, средства ослабить натяжение и, худо-бедно, продолжает жить. Чего бы ему это не стоило.
Лиза была нормальна, психически здорова, сильна, поэтому потихоньку-полегоньку как-то  приспособилась. Во вторник вернулся муж. С ним вернулось все, что сопутствовало их прежней супружеской жизни: ее права и обязанности. В конце недели Лиза узнала о том, что принято, наконец, решение о благоустройстве уже успевшего стать ей родным и близким Ботанического сада. О том, что выделены хорошие средства. Начнут с капитального ремонта оранжерей. Пусть и на немного повысят оклады. В первую очередь, низшего обслуживающего персонала, но и таким, как Лиза, МНС, также что-то перепадет. Для Лизы, сколько она получает за свой труд, не такая уж и животрепещущая проблема (у нее не «семеро по лавкам»). И  все равно материальная  оценка ее скромного вклада для нее также что-то значит.
Ушел ли при этом куда-то совсем на задний план Евгений Александрович? Так, что его Лизе теперь совсем не видно. Конечно же, нет. Он по-прежнему где-то в ее поле зрения. Пусть не по центру, - на периферии. Как будто в засаде. Одно из лекарств, которыми себя исцеляет, которые помогают ей держаться: это как-то возникшая в ней уверенность, что то, что она услышала от Евгения Александровича, его отречение от нее, это далеко не конец. Это с его стороны временное отступление. Или хитроумный маневр. Но он еще созреет для других поступков,  решений. Он еще появится в ее жизни, ее  к себе еще позовет.
«Еще будет какой-то продолжение. Обязательно будет!» 
   
5.
Погода в Ленинграде всегда отличалась переменчивостью. Декабрь отметился довольно сильными ранними морозами, Нева стала уже в середине месяца, чего с ней уже давно не бывало. Зато январь уже 1967 года выдался бесснежным и необыкновенно теплым. Покрывший было месяцем раньше речные просторы лед заметно подтаял. А вот в ночь с девятого на десятое февраля город накрыла настоящая обильная выпавшей снежной массой пурга.  Если верить климатологам, такого обильного разового выпадения снежных осадков не было аж с 1936 года! Город утопал в сугробах. Снегоочистительные машины не справлялись со своими задачами.
Трудности выпали и на долю Ботанического сада. Прозвучала тревога, что под тяжестью снега могут местами надломиться, обрушиться хрупкие стеклянные крыши каких-то оранжерей (ведь обещанные на восстановление сада средства должны были поступить к ним не раньше второго квартала). На авральную очистку крыш пришлось мобилизоваться всем, кто имел хоть какое-то отношение к саду, независимо от должности, возраста и пола. Мобилизация не могла обойти стороной и Лизу. Столько, сколько ей пришлось в тот памятный день потратить физических сил, махая деревянной лопатой, на ее долю не выпадало и, как покажет дальнейшая жизнь, не выпадет больше никогда.
Домой на проспект Стачек вернулась едва жива, не чувствуя ни рук, ни ног. Только чуточку перекусила, умылась,  как косой подкошенная упала на кровать. Очень скоро заснула, но ее разбудил Слава.
-Тебя. К телефону.
-Господи! Кто?
-Тетя Нюра.
-Какая еще тетя Нюра?
-С твоего. С Аптекарского.
-Что ей от меня надо?
-Не знаю. Она какая-то взбалмошная. Послушай.
Лизе пришлось с трудом подняться, пройти в прихожую. Общий на всю семью телефон стоял там. У отца в кабинете, правда, был еще один.  «Правительственная связь», как шутили в семье.
-Вечер добрый, Елизавета Сергеевна, - высокий, отзывающийся болью в висках какой-то заполошный женский голос. – Звините, что побеспокоила. Это вахтенная. Тетя Нюра. Вы меня должны помнить. Вы за внучатами за моими как-то приглядывали, я до сих пор благодарная.
-Что вы хотите от меня?
-Вас хочет ваш знакомый.
-Какой знакомый?
-Говорит, вы его хорошо знаете.
-Да как его зовут, господи!
-Щас… Я где-то записала… Евгений Александрович.
У Лизы перехватило дыхание.
-Знаете такого?
Одолев волнение:
-Что он сказал?   
-Чео? Не слышу! Повторите!
Уже закричала едва не в полный голос:
-Что! Он! Сказал!
-А, теперь слышу. Что будет ждать вас.
-Когда?
-Прямо щас..
-Где?
-Щас. Минуточку, у меня тоже записано… Ах ты, господи, не найти!..  Словом, где вы цаловались.   
-Отчего? Почему так срочно?
-Этого я не знаю, я не спрашивала. Сказал только, что будет  ждать вас хоть ночь напролет. Это я хорошо запомнила.
Вдруг испытала прилив, вроде бы, уже полностью утраченных к концу дня сил. Ан нет! Оказывается, еще не полностью. Тут же, не теряя драгоценных секунд, срочно заказала такси. Приготовилась к выходу. На ней нарядная беличья шубка, такая же беличья шапка: щедрый свадебный подарок родителей мужа. На мужнин законный вопрос: «Куда это, на ночь глядя?» -ответила дерзко: «Не сейчас. Потом». Мужу хватило ума  к ней больше не приставать.
До Поцелуева моста, где ее как будто бы должен поджидать Евгений Александрович, - хотя во все это пока верится с трудом, - с проспекта Стачек, вроде, всего ничего, однако пожилой, но словоохотливый таксист успел, пока вез Лизу,  поделиться с пассажиркой последними подслушанными им по радио «жареными» новостями:
-Слыхали, наводненье опять нам грозит? Да, ветер с залива волну вовсю гонит, вода уже подымается.  Но это еще полбеды. С северюги холодный циклон надвигается. Если эти две дуры прямо над городом сшибанутся… лоб в лоб… Тогда, может, вообще светопреставление. Типа даже грозы. Видали когда-нибудь грозу в феврале? Я нет. Мне уже пятьдесят восьмой. На пенсию скоро. А там уже недалеко и в ящик. А хочется всего на свете испытать. Ту же самую февральскую грозу. Будет хоть о чем на том свете вспомнить.
Лиза, пока таксист болтал, не умолкая ни на секунду,  не произнесла ни слова. Что ей сейчас до того, чем ей может угрожать надвигающаяся на город непогода? Все ее существо занято решением одной проблемы: «Что с ним? Зачем я ему так вдруг, с пылу, с жару понадобилась?» Уже представляя, насколько Евгений Александрович умеет держать себя в ежовых рукавицах, допустить, что он мог позвать ее в такой поздний час из-за какого-то пустяка? Каприза? Нет, исключается «Значит, с ним, действительно, что-то стряслось. А меня позвал на помощь».
Такси еще не добралось  до Поцелуева моста, а Лиза уже увидела какого-то человека, стоящего на мосту ровно посередине между правым и левым берегом. Расплатилась с таксистом, выскочила из машины, направилась к мосту, стараясь идти как можно скорее. Побежала бы, если б  не снег, неубранный с предыдущей ночи, еще не утоптанный. Тот, кто стоял на мосту, ее заметил, также  устремился ей навстречу. Лишь незадолго до того, как сойтись, полностью убедилась, что это действительно Евгений Александрович. На нем  дубленка, Лиза видит ее на нем  впервые.  Голову прикрывает  вязаная спортивного типа шапочка с козырьком и наушниками.  Только сошлись, уже на сходе с моста, у обычно серой, а сейчас посеребренной снежной порошей каменной пирамидки, Евгений Александрович обнял Лизу, крепко-накрепко к себе прижал, только после этого у него заговорил:
-Слава Богу! Ты пришла!.. Теперь мне уже ничегошеньки  не страшно. 
-Что-то случилось?
-Д-да… Точнее, нет…- Евгений Александрович мнется, потом предложил.  - Пройдемся.
Может, его смутило, что  от  набережной Крюкова канала к мосту приближается еще одна парочка. Может, не понравилось, что кто-то чужой вторгается  на уже застолбленную  им территорию. Но не станет же он из-за этого вступать с этой парочкой в какую-то полемику! Лучше ретироваться.   
 Ну, что ж… «Пройдемся, так пройдемся». Держа друг друга под руку, окончательно сошли с моста, свернули вправо, медленно пошли вдоль Мойки. Набережная Мойки в этот час, начало двенадцатого,  абсолютно безлюдна. Лизе, конечно, не терпелось узнать, что побудило Евгения Александровича нарушить собственное слово («Нам больше не надо встречаться»), ее так и подмывало забросать его вопросами, однако уважала его право объясниться первым. Но Евгений Александрович этим правом воспользоваться не спешил. Возможно, сам не знал, с какого бока лучше подступиться. А подступать надо. «Назвался груздем, полезай в кузов». И вот, наконец, когда свернули еще раз,  влево, и побрели по узенькой, опять же – в который уже раз! – неряшливо убранной от снега  набережной Крюкова канала:
-Прости… Я жутко переполошил тебя.  И, наверное, не одну тебя. Ты еще не спала?
-Я собиралась, но это неважно. Женя, не томи, что случилось?
-Потерпи секундочку… Сейчас… вывалю…
Лиза догадалась, что у Евгения Александровича уже был заготовлен какой-то сценарий объясненья. Он дожидался появления Лизы достаточно долго, у него было время все обдумать,  и вот теперь он  должен строго следовать  этому сценарию.  А не решается от того, что, видимо, очень сложную задачку перед собой поставил. Не так-то просто. Не знает, как к ней лучше подступиться. Наконец, решился.
-Спасибо. Еще раз. За то, что откликнулась. Другая бы, не такая, как ты, заколебалась.  Значит, я не ошибся в тебе… А теперь по существу… - Подождал, когда они разминутся с идущей им навстречу еще одной парочкой, и только когда они отошли на какое-то расстояние, продолжил. -  Желание… потребность во что бы-  то ни стало повидаться с тобой…  Да еще в такой поздний час… Ты знаешь, я человек не импульсивный, я из тех, кто семь раз отмерит, но… бывают, ты знаешь, ситуации… Сейчас ровно такая. Я только себе представил, что… я исчезну, а ты никогда ни о чем не узнаешь… Мурашки побежали у меня по коже. Вспомнил, что у меня хранится твой служебный телефон… Впрочем, отчего «вспомнил»? Я никогда не забывал…
Вот хоть Евгений Александрович и попросил Лизу хранить терпенье, она не вытерпела:
-Все-таки… Женя. Что происходит? Ты как будто поджариваешь меня на слабеньком огне. 
-Вообрази себе… - Евгений Александрович заговорил решительней. - Группу молодых людей… Или уже не очень молодых. Вроде меня. Объединенных… Воспламененных  желанием поквитаться… с теми, кто грубо нарушил естественный ход истории… лишил нашу страну возможности развиваться нормально… эволюционно, как развивается весь цивилизованный мир, и как развивались мы сами, пока к власти не пришли… - Что-то заставило его прерваться и после длившейся  несколько секунд какой-то внутренней борьбы. - Хотя, нет… Не то… Тебе это ни к чему…
 Евгений Александрович, очевидно, не знал, какой способ изложения наиболее подходит, когда его слушает совершенно не искушенная в хитросплетеньях политики молодая женщина. Лиза это почувствовала и решила придти ему на помощь.
-Ты… диссидент?
Да, она уже когда-то слышала это слово. На какой-то политинформации. Еще когда была студенткой. Что в нашей стране появились те, кому не по душе советская власть, та, что «плоть от плоти народная». Что это или жертвы или агенты искусной западной пропаганды, а то и иностранных спецслужб.  Но чтобы замаскироваться, они называют себя «правозащитниками». Лектор призывал не обольщаться их «россказнями», относиться к ним критически, а то и сообщать о них нашим «органам». Неужели Евгений Александрович один из них? В такое невозможно было поверить. Он никак не походил ни на жертву, ни на агента. Все в нем говорило о думающем, искреннем человеке.
Не согласился с тем, что Лиза робко обозвала его диссидентом, и сам Евгений Александрович. Но КАК не согласился?
-Н-нет…  Не совсем. Диссиденты… Они другие. Мы хуже… С точки зрения властей. 
«Хуже! – полыхнуло в Лизиной голове. – А что еще может быть хуже?»
-Если очень коротко… они за косметический ремонт, мы за капитальное переустройство. Новая идеология, новый фундамент… Или, точнее, не новый, а в какой-то мере возвращение к старому. Они… диссиденты… смотрят, как на пример для подражания, на Запад. Мы – на нашу… русскую самобытность. Мы… если одним словом, славянофилы…
О славянофилах Лиза также была чуточку начитана: Хомяков, Аксаков. Бороды, армяки. Какой-то даже адмирал, его фамилию Лиза, естественно, сейчас не вспомнит ("Там какая-то шипящая"). Решил выкорчевать все иностранные заимствования, заменить их русскими. Мокроступы вместо галош. Но при чем здесь Евгений Александрович?
На Лизу наседают вопросы, а Евгений Александрович между тем продолжает: 
 -Нам довольно долго удавалось быть незамеченными. Мы  жили в своеобразном подполье, соблюдая строжайшую конспирацию. Благодаря этому, мы просуществовали около четырех лет. Но… случилось неизбежное: среди нас оказался… Я бы даже не назвал его предателем. Скорее, слабый человек. Он нас выдал и … уже идут повальные задержания. За мной также должны  придти… - бросил взгляд на наручные часы. – Этим утром. У нас с тобой  в запасе еще несколько часов.
Лиза почувствовала себя плохо, Под ней стали  подгибаться ноги. Ей бы присесть, но не на что. Евгений Александрович вышел из положения тем, что взял Лизу в охапку, то есть обнял, притянул и прижал к себе. И так, в таком положении, они простояли несколько минут. Одна из редких в такую пору автомашин остановилась рядом с ними. К этому моменту Лиза с Евгением Александровичем уже успели дойти до улицы Декабристов. Сердобольный хозяин  машины  приоткрыл дверцу:
-Эй! Молодые люди! С вами все окей?
Евгений Александрович спросил Лизу:
-Как ты?
Лиза тихо ответила:
-Я окей.
-Ты в этом уверена?
Лиза подтвердила кивком головы, а Евгений Александрович рукою просигналил доброму человеку, чтобы он ехал дальше. 
-Но ты же умный, - первое, связное, что произнесла Лиза, когда машина уже отъехала. Евгений Александрович промолчал, а в Лизе как будто шевельнулась надежда. - А, может, еще не все?
-Что значит «не все»?
-Может, они вас простят?
Евгений Александрович ухмыльнулся, а Лиза поняла, какую глупость она сморозила, но надежда в ней все равно еще не угасала.
-А если отпустят?
-Может, может, - попытался ее успокоить. – Да, в жизни все возможно.  – Нет, Евгений Александрович, кажется, вовсе не верил, в милосердие тех, в чьи руки он вот-вот попадет.
-Но почему ты так во всем этом уверен? Что за тобой приедут. Да еще в семь часов утра. Такая точность! Как ты обо всем  узнал? Тебя кто-то предупредил?
-Д-да… Ты угадала... Мой старший коллега. Или, точнее скажем, шеф. Такой же читатель и почитатель Федора Михайловича Достоевского, что и я. Правда, я всего лишь ЭМЭНЭС, а он почтенный доктор наук, профессор. Но это не мешает ему одновременно быть многолетним информатором КГБ… Я об этом факте, то есть, что он «стучит»,  знал. Он сам  мне в этом признался. Что тоже кажется невероятным… Вот, кстати, тебе реальное доказательство, как по-прежнему актуален Достоевский!..  Не знаю уж, как ему самому стало об этом известно, но… Решающую, видимо, роль сыграло то обстоятельство, что этот двуличный… а, может, и трехличный человек питает личную симпатию ко мне. Да, лично ко мне. Как к человеку. Не к моим идеям. Поэтому посчитал возможным предупредить, что за мной приедут…- Вновь бросил взгляд на циферблат наручных часов. –  Не знаю, сумеешь ли ты…
Еще не досказал, что он имеет в виду, но Лиза его перебила:
-Я смогу.
Она и вправду как будто вновь, как это уже с нею было сразу после телефонного разговора с «вахтенной» тетей Нюрой, почувствовала, как в ней возродились какие-то силы. Она попросила Евгения Александровича, чтобы он оставил ее: ей нужно было испытать себя. Убедившись, что ноги ее держат, повторила, уже твердым голосом:
-Я смогу… Что я должна делать?
-Это выглядит очень сентиментальным, но… Мне хотелось  бы побродить по своим местам… С ними попрощаться… Если бы ты составила мне компанию…
-Я готова.
-Тогда… пошли?
И они вновь тронулись в дорогу. Вдоль улицы Декабристов в сторону улицы Глинки.
-Как это здорово, однако, что ты пришла… рядом со мной… Что я рассказал тебе, что меня ждет…  Иначе бы ты больше никогда ничего обо мне не узнала. Я просто бы сгинул.  Или до тебя дошли бы какие-то гнусные небылицы… Еще, может, и дойдут. Уверен, по городу будет гулять много разной ерунды. Не верь ничему. Верь только мне. Я же… то, что ты явилась… воспринимаю, как маленькое чудо. Как знак,   что Судьба не так уж со мной и немилосердна… Я предлагаю… Пройдем до Фонтанки. Там будет крохотная улочка. Точнее, переулок. Да, вспомнил! Я тебе уже говорил. Прядильный переулок. Мой дом. Мы – я, жена, дочь – живем там уже седьмой год…  Я уже отвез жену с дочерью к ее родителям. Да, как видишь, не такой уж я и растяпа. Когда надо, я умею собраться… Мне важно избежать, чтобы Лиза, когда за мной приедут, не стала свидетельницей всей этой мерзости.  Она очень впечатлительная. Это может нанести ей непоправимую травму.  Жене я, примерно, сказал. Да, примерно. Не так подробно, как тебе… Мы будем там одни… Какое-то время…  До того, как они придут. Но ты уйдешь раньше… Если ты не против, конечно.
-Я не против, - поспешила заверить  его Лиза. – Но… может, и тебе… Раз уж так получилось, что ты знаешь… Может,  пока есть время, тоже… вообще куда-нибудь уехать?
Лизе только в это мгновение впервые пришло такое  в голову, но у Евгения Александровича это ее предложение вызвало только ироническую ухмылку.
-Ну, о чем ты говоришь? Это бесполезно. В нашей стране невозможно спрятаться. Да и мне, откровенно говоря, не хочется бегать, как затравленному зверю. Я должен принять это, как неизбежность, данность.  Я сам на это напросился… В конце концов, будем откровенны, я это наказание заслужил. Не хочу выглядеть жалким трусом. Даже в их глазах.
Лиза немного подумала, и мысленно согласилась, что Евгений Александрович прав: бегать никуда не надо. Но в то же время…
-Но ты же умный, - еще раз напомнила Евгению Александровичу Лиза. – Как ты мог?!
И вновь, как и в первый раз, когда Лиза высказалась ровно так же, Евгений Александрович промолчал. Как будто не услышал.
Они уже вышли на  Театральную площадь. Не останавливаясь, повернули направо, пошли дальше улицей Глинки.
-Но почему ты сказал «Попрощаюсь?» - вспомнилось Лизой из только что ею услышанного.
-Что? – вначале не понял, о чем речь, Евгений Александрович.
-Ты. Недавно. Сказал: «Я хочу попрощаться».  Но ты же еще вернешься... Раньше-позже. Все равно вернешься. Ты же никуда не денешься. Разве это не так?
-Так-так, - будто бы согласился Евгений Александрович, хотя это «так-так» прозвучало не очень уверенно. 
Они уже оставили позади Театральную площадь, по левую от них руку, чуть впереди, обозначились побеленные налипшим к ним прошлой ночью снегом  купола и скаты кровли Морского собора.
-Так-так, - еще раз подтвердил свое намерение вернуться Евгений Александрович, чуточку потверже, чем вначале. – Я очень надеюсь на это… Очень… Хотя всегда нужно быть готовым к наихудшему.
-А наихудшее для тебя это что?
Евгений Александрович не ответил. Вместо этого остановился, обернувшись лицом в сторону собора, снял с головы свою шапочку, перекрестился.
-Что касается «умный»… - Евгений Александрович вернул шапочку на голову, взял Лизу под руку, они возобновили свой путь. Теперь уже по улице Римского-Корсакова к набережной канала Грибоедова. Таким был, наверное, заранее обдуманный Евгением Александровичем маршрут. – Да, ты недавно таким меня назвала… Во-первых, я сам себя умником  далеко не считаю. Интеллект, разум  - да, то и другое во мне присутствует. Но главное, как мне кажется, это все-таки чувство… Плюс капелька безумия.  Именно это: и чувство и  капелька безумия и толкают меня… Также как и подобных мне. Будь я только умным, я бы, конечно, никогда ничего подобного не совершил. Нет, я бы был благоразумным. Ни шага вправо, ни шага влево. На первоначальном  этапе  скромный добропорядочный ЭМЭНЭС. Но мечтающий при этом, как о конечной цели своего существования на земле,  о защите, скажем,  докторской. О профессуре. О студентах, которым буду внушать, как жить хорошо и как сделать, чтобы жилось еще лучше.  Таких заземленных мечтателей много. Но тогда… Если бы мы встретились… Мы бы просто не увидели друг друга. Прошли бы мимо. Ничто бы в нас не ворохнулось. Тебе нравится эта перспектива? Мне категорически нет. 
Вдруг, с места в карьер, как это часто случается в этом городе, подул холодный ветер. Кажется, со стороны Ладожского озера. Лиза вспомнила, о чем ее предупреждал таксист. О надвигающемся на город с северо-востока циклоне. Похоже на то, что эти прогнозы начинали сбываться. За себя при этом она не боялась, ее беличья шубка противостоит любому холоду. Иное дело: дубленка. Та, что сейчас на Евгении Александровиче.  Еще не факт, что она была на утепленной подкладке. Да и его вязаная шапочка не внушала Лизе большого доверия в смысле холодостойкости. Не дай Бог,  простудится  наделенная капелькой безумия голова  ее хозяина.
-Нам, наверное, лучше к дому, - осторожно подсказала Евгению Александровичу.
 -Устала?
-Пока нет. Но ты не чувствуешь, что тебе уже холодно?
Евгений Александрович чуточку подумал, зябко повел плечами и… согласился:
-Да пожалуй, ты права. Пойдем порезвее. 
Когда вышли  каналом Грибоедова на набережную Фонтанки, злой холодный ветер, рвущийся откуда-то из глубин Заонежья, усилился. Это и понятно: здесь было больше свободного пространства, стихия чувствовала себя вольготнее. «Есть разгуляться где на воле».  Причем,  то был уже не просто ветер, а, скорее, это походило на смерч. Его перемещения были непредсказуемы.  Лиза ощущала,  как ее били грубой влажной ладошкой наотмашь, поочередно, то по левой, то по правой щеке. Не знаешь, что защищать, с какой стороны обороняться. Опять вспомнилось, что говорил недавно таксист. Точнее, пересказывал им услышанное по радио. О том, что могут столкнуться две мчащиеся навстречу друг другу воздушные массы. И о том,  что над городом в разгар зимы может разразиться гроза. Тогда Лиза в это пророчество не поверила, сейчас...  «Если уж Евгений Александрович… Женя… такой, каким я его уже за эти несколько встреч узнала…  благоразумный, осторожный, мягкий, кроткий… а он, действительно, такой, он не притворяется… мог  совершить  такое, о чем даже в страшном сне не приснится, тогда… что ж? Тогда  в этой жизни возможно фактически все». 
И хотя Лиза вполне осознавала, что этот разбойничающий в темном беззвездном небе, несущий с собой, Бог весть что, смерч, это всего лишь естественное природное явление, и что большой угрозы лично для нее, как и для всех жителей славного города Ленинграда, как и для всего человечества, в целом,  он не несет - ну, покуражится еще немного и успокоится, - одновременно с этим в нее запало подозрение, что все не так просто. Не ветры, не природные стихии сшиблись друг с другом где-то высоко у них, то есть у Лизы и Евгения Александровича, над головами, а два противоборствующих, наделенных огромной мощью Титана. И от того, кто из этих Титанов победит, действительно, во многом будет зависеть, как дальше сложатся собственно их, ее и Евгения Александровича, сугубо человеческие судьбы.
Евгению Александровичу, очевидно, от того, что происходило  вокруг них, также было неуютно. Он предложил Лизе покинуть более открытую стихиям набережную Фонтанки, и дальше пробираться к дому прячущимися за высокими стенами домов улочками. Лиза охотно с этим предложением согласилась.
Да, здесь, на тихих безлюдных плохо освещенных   улицах, названий которых Лиза не знала, потому что впервые в ее жизни вообще заглядывала в эти края, было как будто немножко покойнее. Смерч сюда заглядывать явно не осмеливался, беспокоил только крыши.  Но плохо  то, что снег здесь, кажется, с начала зимы не убирался. А, может, и не с начала. Может, она преувеличивает. Во всяком случае, приходилось преодолевать то и дело возникающие на их  пути завалы.  Евгений Александрович, конечно, ей всячески помогал, а Лиза охотно принимала его помощь.  А что здесь за дома! Обшарпанные, с осыпающейся штукатуркой, с  более чем полуторастолетней подноготной.  Подумалось: «Может, и не удивительно, что он  увлекся всем этим, - подумала Лиза про Евгения Александровича. – Живи я здесь, на такой улочке, в таком доме, еще неизвестно, что бы из меня стало. Может, тоже… какая-нибудь… славянофилка».
Наконец, Лиза услышала:
-Ну, вот мы и пришли… Хотя постой.
Они стали у дряхлой, скроенной из ржавых железных прутьев оградки, она ограждала крохотный, утопающий в снегу  скверик  с несколькими уродливыми  искривленными деревцами, а уродливыми и искривленными они, очевидно, были от того, что им тут не хватало солнечного света для нормального роста, и с парой заваленных сейчас тем же снегом скамеечек. Глаза же Евгения Александровича устремлены на четырехэтажный – такого же обшарпанного вида, что и все остальные, - дом на улочке, проложенной перпендикулярно той, на которой затаились в эту минуту Лиза и Евгений Александрович.  Глубокая ночь, не освещено ни одно окно. У одного из подъездов стоит легковая машина. На нее-то сейчас и обращено внимание Евгения Александровича. 
-Что? – тихо поинтересовалась Лиза.
Евгений Александрович не спешил ей ответить, и Лизино сердце опять тревожно забилось. Лиза уже не смела его о чем-то спрашивать. Стала терпеливо дожидаться, когда он объяснится сам.
Дождалась:
-Давай договоримся так… Я пройду в дом. Один. Без тебя. Если все нормально, я зажгу свет… - Показал пальцем на одно из окон третьего этажа. – Зажгу и сразу потушу. А потом опять зажгу. Только тогда  войдешь ты, поднимешься на третий этаж. Квартира двенадцать.
-А если не зажжешь и не потушишь?
-Тогда возвращайся домой.
-Что это значит? – с, кажется, остановившимся на мгновение сердцем спросила Лиза, хотя сама начала догадываться.
-Это значит, что мой коллега-шеф, исследователь творчества Достоевского, все-таки немного ошибся. В том смысле, что за мной явились на несколько часов раньше… Впрочем, скорее всего, я раньше времени поднял панику. Но осторожность не помешает…
-Я пойду с тобой, - решительно заявила Лиза.
-Не надо, я прошу тебя, -  с такой же, а, может, и большей  решительностью обратился к ней Евгений Александрович. – Зачем лишний раз подвергать себя опасности? Ты попадешь в их разработки. Тебе вытрясут душу. Ради меня… останься. Тем более, что я уверен процентов на девяносто, что это не они. Я вспомнил, на такого же цвета «Москвиче»  ездил один из жильцов. К сожалению, номера я не помню. Но его давно не было видно, потому что развелся с женой. Возможно, они опять сошлись. Такое случается,  -  обнял, поцеловал Лизу. – Все будет хорошо, моя девочка. Вот увидишь, все будет хорошо.
Он скрылся в двери подъезда, а Лиза, с замершим сердцем, с замедленным дыханием, стала в упор смотреть на так много значащее сейчас для нее, выделенное Евгением Александровичем окно. Долго ничего не зажигалось. Дом смотрел на Лизу своими черными, пока ничего не говорящими ей глазницами. А потом… как будто весь третий этаж заполыхал огнями. Как будто по нему пробежало, как по бикфордову шнуру, стремительное пламя. Как будто во мгновение ока вспыхнул пожар. И Лиза сразу догадалась, что это могло значить. 
      Умом-то  Лиза поняла, но сердцем принять это не хотела. Она продолжала стоять, не спуская глаз с горящих окон. Всего их - горящих, - было три. Два окна плотно занавешены. Сквозь плотную портьерную ткань ничего не разобрать. Но еще одно – именно то, на которое указывал Лизе Евгений Александрович, - было наполовину открыто, и Лизе удалось  несколько раз поймать в нем  беспорядочно перемещающиеся по комнате фигуры. Ей казалось, что «беспорядочно», хотя на самом деле там был свой порядок.
Лиза простояла так с четверть часа, когда из подъезда вышел какой-то средних лет мужчина. Приблизился к Лизе.
-Что вы тут делаете?
-Стою, - ответила Лиза.
-Возвращайтесь к себе. Домой.
-Я сама знаю, что мне делать, - возразила было Лиза.
-Я вам очень советую, - нет, мужчина был не груб. Он не требовал. В нем, в его голосе, Лизе даже почудилось какое-то сочувствие.  – В ваших же собственных интересах. Если вы не хотите неприятностей. Ни себе лично, ни вашим близким родственникам.
-Вы его арестуете?
-Уходите.
-Я его знаю. Он не может сделать ничего плохого. Он замечательный человек!
-Уходите. Или мы будем вынуждены вас тоже…  Вы же взрослый человек. Наверняка с мозгами. А вашего замечательного человека выведут отсюда не раньше чем часов через пять.
-Почему так долго? – удивилась Лиза.
-Не раньше чем закончится обыск… Вы все это время так и будете здесь торчать?
Лиза еще подумала, собралась с духом, и спросила:
-А где и как я могу что-то о нем потом узнать?
-Вы кем ему приходитесь?
Лиза опять подумала, осторожно ответила:
-Друг.
-Едва ли. Но можете попытаться. Литейный, пять. Подъезд два. С улицы Каляева. Подойдете к справочному. Объяснитесь. Возможно, вам и повезет. Но только, самое раннее,  через полгода, когда картина более-менее прояснится. Раньше бессмысленно.
-А можно узнать, как его фамилия?
-Вы не знаете, как фамилия вашего друга?
-Да. Мы совсем недавно познакомились. Я до сих пор знала его только по имени и отчеству.
Человек сказал.
-Спасибо, - скромно поблагодарила Лиза.
-Да не за что, - вежливо ответил человек.
Обещанной  грозы все же не случилось, зато  с неба посыпались  гигантских размеров градины. По ощущениям, когда по тебе, особенно по незащищенному лицу,  что-то больно бьет, - то был чуть ли не камнепад. К тому же Лиза элементарно заблудилась. Табличек с названиями местных улочек-переулочек из-за плохого освещения не могла рассмотреть. Да если б и рассмотрела, толку от этого мало, коль скоро  судьба  забросила ее в эти края впервые. Решила переждать свалившуюся на нее небесную напасть, став под подвернувшуюся ей по дороге арку, ведущую в типичный для старых кварталов города  двор – колодец.      
Град  сыпал с неба  еще несколько минут, прекратился, но Лиза не спешила покидать спасительную для нее арку. Она еще рассчитывала на каких-то прохожих, которые подскажут,  как ей лучше идти, чтобы  больше не плутать, а выйти, например, прямо к той же Фонтанке. А там уже легче: или пойдет в сторону Лермонтовского проспекта, или, если повезет, поймает какую-нибудь машину. 
Она  прождала уже минут пять, но, как назло,  - ни одного  прохожего. Наконец, послышалось, как надсадно работает автомобильный двигатель. Лиза выглянула из-под арки: небольших размеров машина с брезентовым верхом. Лиза совсем не разбиралась в марках машин. Она, эта неопознанная Лизой машина, едва колдыбала по разбитому, заваленному смесью старого снега и свежего града уличному асфальту.  Что-то подсказало Лизе, чтобы она остереглась этой машины: юркнула обратно под арку. Машина проколдыбала мимо нее, но скоро остановилась. До Лизиных ушей донесся звук открывающейся дверцы, потом, как будто кто-то идет. Лиза замерла в ожидании.  Мужичок. На нем не застегнутый  ни на одну пуговицу, издающий запах какого-то машинного масла ватник. Только вырисовался перед Лизой, деловито поинтересовался:
-По чем?
Лиза не поняла, что от нее хотят.
-Ну, скоко берешь?
Только сейчас Лиза поняла и… ужаснулась. Ей бы тут же, не раздумывая,  устремиться в глубину двора, но ноги ее как будто приросли к мостовой, он же разглядел ее повнимательнее. Высунулся из-под арки, вскрикнул, обращаясь, видимо, к оставшемуся в машине напарнику:
-Петро! Подь сюда!
Только сейчас Лиза окончательно осознала, что ей грозит что-то нехорошее, но  только пошевельнулась, как  мужичок крепко ухватил ее за рукав беличьей шубки. Теперь, даже если попытается, ей уже не убежать. Скорее, оторвет с потрохами руку, чем ее отпустит. Мужичок держит Лизу и продолжает подзывать:
-Петро! Да пошевеливайся ты! Тут такая цыпочка!
А вот и Петро, в армейских брюках и гимнастерке без погон.
-Глянь, чего на ней, - все сильнее возбуждался первый. Похоже, его сейчас волновала не сама Лиза, а то, что было на ней. – Да мы за такую у любого барыги…
Второй, кажется, более флегматичный, только разглядывал Лизу и молчал.
-Сымай, девонька, по доброй воле, - обратился к Лизе тот же первый, - ежели не хочешь, чтобы белы руки повыкрутили. А то и еще чего… похужее. Мы могём.   
Лиза лихорадочно соображала, как ей лучше поступить, а Петро-флегматик уже безо всяких церемоний, так и не произнеся ни слова,  снимал с ее головы шапку. И Лиза решила, что ей лучше не сопротивляться. Во избежание того, что «похужее», уступить.
Мужичков скоро след простыл, - хотя нет, какой-то след автомобильных шин в снежной кашице машина оставила, но что с того? – а  Лиза, лишившись подаренного тестем на свадьбу,  осталась на холоде в одной кофте, хорошо, она была шерстяной, и юбке. Она, конечно, понимала, что долго в таком положении она не выдержит, элементарно замерзнет, то есть ей надо искать какое-то теплое укрытие. Прошла во двор. Зашла в первый попавшийся ей на глаза подъезд. Стала звониться в одну дверь, другую – никакого отклика. Или жильцы еще спали мертвым сном, или просто боялись. Наконец, когда уже добралась до четвертого этажа, - ее звонок услышали, и дверь перед нею открыли.
-Пожалуйста,  помогите, - уже еле шевеля губами,  обратилась Лиза к отворившей дверь седенькой, с трясущейся головою старушке. – Меня обокрали.
Хорошо, в приютившей ее коммунальной квартире оказался стоящий в коридоре общий на всех жильцов квартиры телефон. Позвонила своим, к телефону подошел муж:
-Послушай, ты где шляешься?!
Лиза не стала пререкаться с мужем, ей было сейчас не до того:
-Мне очень плохо. Меня обокрали. Я сейчас… Запиши - она назвала продиктованный старушкой адрес. – Я жду…  И привези что-нибудь из одежды… Пожалуйста.
Муж швырнул трубку, а Лиза прошла на кухню, где та же старушка напоила ее горячим чаем с настоящим, как на пасеке, медом. Жить после этого стало чуточку повеселей. Где-то, примерно, через час за Лизой приехал отец. С ее старой, изношенной шубейкой из заячьего меха. Лиза еще форсила в ней, когда была школьницей. Сейчас она была  ей рада.
Отец молодцом, к Лизе с вопросами приставать не спешил. Она же только поинтересовалась:
-А почему ты, а не Слава?
У мужа еще не было собственной машины, но он о ней мечтал. Уже получил права, и отец часто разрешал ему пользоваться его машиной. Отец ответил:
-Ты не догадываешься?
Лиза промолчала, а отец, еще раз надо отдать ему должное, по-прежнему не донимал ее вопросами. Видимо, рассчитывал на то, что дочке, в конце концов, надоест играть в молчанку. Но Лизе не надоедало. Она сейчас и мысли такой не допускала, что поведает своим родным обо всем, что с нею в эту страшную ночь случилось… Ну, кроме, может быть, того, как она стала жертвой разбоя. Об этом можно. Но все, что касалось Евгения Александровича, это, разумеется, табу. Ничто и никто ее сейчас не заставит открыть всю горькую правду. Ни отцу, ни матери, ни, тем более, мужу. Она будет носить эту правду в себе. Как долго? Один Бог знает.
Уже после того, как они вернулись к родному очагу на Стачек, после того, как она побывала под теплым душем, и повалилась в постель – надувшийся, так и не получивший от «загулявшей» жены внятного объяснения, с кем она провела время, муж  демонстративно обернулся к ней спиной,  отодвинулся от нее, - вскоре почувствовала, что она заболевает. Что, в общем-то, и неудивительно. Удивительнее было бы, если б она вышла из этого жутковатого испытания целой и невредимой. Измерила температуру: тридцать восемь и одна. По календарю – четверг. Рабочий день. Лиза вызвала на дом врача. Пока ждала, измерила температуру еще раз: тридцать девять и шесть. Еще ее стало разрывать на части от беспрерывного кашля. Пришедшая уже к часу дня участковая рискнула поставить Лизиному заболеванию диагноз: двустороннее воспаление легких -  и  распорядилась о размещении заболевшей  в стационаре.
По счастливому стечению обстоятельством этим стационаром оказалось  лечебное отделение при 1ом медицинском институте имени Павлова. «Счастливым» от того, что «её» Ботанический сад был совсем под боком, и она могла в свободное от процедур время там украдкой от медперсонала бывать, вспоминая их ту, вначале безмятежную, а закончившуюся Лизиным отлучением, прогулку в компании с Евгением Александровичем и его дочерью, которую по какому-то наитию он назвал ее же именем – Лизой.   

6.

Лизу продержали на стационарном лечении полный месяц – настолько серьезно были затронуты ее легкие. Еще месяц на закрепление результатов лечения в реабилитационном центре в Сестрорецке. Могла посчитать себя полностью излеченной только к середине мая. В начале июня, втайне от «своих», решилась на посещение Большого дома, что по адресу Литейный, дом 5. Да, она хорошо помнила, что сказал ей вышедший из дома по Прядильному переулку человек: «Через полгода. Раньше бессмысленно». Но она не могла так долго ждать. Она должна была – если что-то не сделать для Евгения Александровича (это, разумеется, далеко за пределами ее возможностей), то, хотя бы, по меньшей мере, минимум миниморум,  какие-то крохи о нем разузнать.
Подъезд №2 по Каляевой улице. Много припаркованных машин. Много поднимающихся по ступенькам и спускающихся по тем же ступенькам озабоченных чем-то людей. Служащие? Работники ОБХС? Едва ли. У них служебный вход. Следовательно, это все подозреваемые-обвиняемые. Свидетели.  Или есть и такие же просители, жаждущие добиться какой-то ясности в судьбе их родственников,  обвиняемых или уже обвиненных. Что усугубляло сложность принятой ею на себя миссии – она не была никакой родственницей подозреваемому-обвиняемому. Она была посторонним ему человеком. Да, Лиза никогда не была праздной мечтательницей, ее отличал своеобразный практицизм. Она не тешила себя особо надеждой на успех. Но она немножко верила в чудо.
А эта вера подкреплялась в ней еще и тем, что она вчера побывала в Морском соборе. Том самом, который она посещала вместе с Евгением Александровичем. Она запомнила икону, перед которой Евгений Александрович стоял коленопреклоненным и долго молился. Приблизившись,  разглядела, что изображенный на иконе святой ей знаком. Вспомнила даже, как Его величают: Георгий Победоносец. Абсолютно уподобляться Евгению Александровичу, однако, не стала, обошлась без коленопреклонения, только поставила перед Ним свечу, а потом  мысленно попросила: «Пожалуйста. Помоги».
Лиза, конечно, помнила, что ей было сказано: «Вначале в справочное». Очередь к окошечку «Справка» довольно длинная и на каждого из очереди уходит, в среднем, по пять минут. На то, чтобы получить право задать свой вопрос,  у Лизы ушло почти полчаса. Наконец, она лицом к лицу с сидящей за окошечком и вопросительно смотрящей на нее женщиной.
-Мне нужно узнать о человеке, арестованном за политику.
-«За политику» это не к нам. Это… - женщина поднялась со стула, приблизилась лицом к окошечку, показала пальцем. – Зеленая дверь… железная… Видите? Вам туда. Позвонитесь. Вам откроют.
Лиза поблагодарила женщину и отправилась на свидание с зеленой железной дверью. Похоже, ее не жаловали вниманием, эту дверь, рядом с нею не толпилось никого. Лиза отыскала глазами едва заметную пипку звонка (она была такого же зеленого цвета, что и все полотно двери), нажала на нее. Никто не откликнулся, тогда Лиза нажала еще раз и подержала палец на пипке подольше. Это принесло результат. С лязгом приоткрылось окошечко, расположенное по центру двери. Мужское лицо. Фуражка с кокардой. Кроме лица виден кусочек уже успевшей загореть шеи, воротник светло-сиреневой рубашки, узел темно-коричневого галстука. Хотя погон не видно, но уже и без них понятно, что перед Лизой  служащий внутренних войск. Одним словом, милиционер.
Лиза повторила ровно то, о чем уже сообщила женщине в «Справке», но еще и добавила:
-Я хорошо знаю этого человека и хотела бы помочь следствию, - то была уже заранее придуманная ею уловка.
В ответ услышала:
-Паспорт.
Это было уже обнадеживающе! Лиза больше всего боялась, что ей сразу покажут от ворот поворот. Достала из сумочки паспорт, протянула его милиционеру.
-Фамилия.
-Моя?
-Задержанного.
Лиза назвала.
-Минуточку, - окошечко перед Лизой закрылось, паспорт остался  у милиционера.
Итак, дверь была из железа, но какие-то звуки из-за нее все-таки доносились. Лиза догадалась, что милиционер куда-то кому-то звонит, а потом с кем-то разговаривает. Разговор длился довольно долго, потом длящаяся несколько секунд тишина, и… о чудо чудное!.. дверь перед нею отворяется. А за дверью – в полный рост – милиционер:
-Проходите… Второй этаж. Там дверь. Увидите.
-А паспорт?
-Пока у меня. Верну на выходе.
Лиза поднялась узенькой лесенкой. Оказалась в слабо освещенном коридоре. Сказано было: «Там дверь», и больше ничего. Лиза пошарила глазами. Действительно, обнаружила какую-то дверь, но безымянную: ни номера, ни таблички. Впрочем, она была здесь в единственном числе, без вариантов. Лиза подошла к двери, потрогала ручку:  заперто. Постучалась. Мужской голос из-за двери:
-Минуточку!   
  Лиза прождала минуту, не рискуя отойти  от двери. Когда же минута закончилась, а дверь перед нею так и не отворилась, посмотрела, можно ли здесь на что-нибудь присесть. Да, можно. Кожаный диванчик. Тумбочка с графином и стаканом. Кадка с хилой пальмочкой. Лиза присела на диванчик, стала терпеливо ждать.
Минут через пять – звук проворачиваемой в замке бородки ключа. Лиза встрепенулась, поднялась с диванчика. Из-за двери вышел тучный, почти квадратного силуэта человек, с шаровидной абсолютно лысой головой. На человеке белая нейлоновая сорочка без рукавов. Бросил мимолетный взгляд на Лизу:
-Еще минуточку, - закрыл дверь, вновь запер поворотом ключа и пошел, позвякивая связкой ключей, по коридору к маячащей на другом конце коридора двери.  Лиза проводила его глазами.
Странно он как-то передвигался: в раскоряку. Вначале выбросит одну полную, как будто пораженную слоновьей болезнью ногу, перенесет всю тяжесть тела именно на нее, как-то утвердится в этом положении, потом выбросит другую. Со стороны казалось: он, как перегруженное суденышко в штормовую погоду,  раскачивался с боку на бок. Того и гляди опрокинется килем кверху. Но ничего, не опрокинулся, добрел до находящейся в торце этого коридора двери. За нею еще один, услужливо отворивший перед человеком дверь милиционер.
Дверь за  человеком захлопнулась, воцарилась тишина. Слышно только как жужжит, видимо, попавшая в коварную паучью сеть несчастная муха. Да, в другом торце коридора было замазанное наполовину белой краской и зарешеченное окно. Видимо, беда застала муху именно где-то там, в окрестностях окна. В дополнение к этой почти метафорической сценке (Лиза-муха):  через открытую форточку доносились приглушенные звуки исполняемой на каком-то восточном музыкальном инструменте мелодии. Лиза подумала, что это, скорее всего, зурна.
Было ли сейчас Лизе страшно? Д-да… Но лишь капельку. Ее все-таки больше радовало, что ей уже удалось чего-то добиться. Ее сейчас выслушают, и она   выскажет все, что считает нужным. «Нужным» в том смысле, что это может как-то помочь томящемуся сейчас в неволе Евгению Александровичу.
Наконец человек-слон вернулся. Также медленно и неуклюже, вперевалочку, прошелся по коридору. Новенькое! Кроме так же позвякивающей связки ключей в его руке тощая неказистая папочка. Подойдя к двери, засунул бородку ключа в замок, провернул парочку раз, нажатием ладони распахнул дверь, буркнул, обращаясь к Лизе:
-Заходите.
Сам зайдет в открывшийся за дверью кабинет только после того, как пропустит вперед себя Лизу.
-Ну, так и что же… - человек заглянул в папочку.  – Елизавета Сергеевна. Чем  вы хотели бы нас порадовать?
-Я по поводу… - Лиза назвала фамилию Евгения Александровича.
- У вас есть какая-то интересная для нас информация?
-Да.
-Я вас слушаю.
Человек странно не только ходил, но и говорил. Что называется, фистулой. Слегка присвистывая. Скорее всего, он был не только поражен слоновьей болезнью (о том, во всяком случае, подумалось Лизе), но и астматиком. А еще она пожалела этого человека за то, что он носил нейлоновую рубашку. Хотя всего лишь начало лета, но температура в полдень могла подняться до двадцати градусов. Нейлон не пропускал воздух, тело не дышало.
-Я начну несколько издалека… Можно?
Человек немного подумал, согласно кивнул своей шаровидной головой. Лиза же достала из своей сумочки свой листок  бумаги (ее домашняя заготовка), испещренный ее мелким, но аккуратным, почти как у каллиграфа почерком.
-Мой родной дедушка… по матери… погиб в сорок втором. Во время сражений за Невскую Дубровку. Его родным потом вернули его вещи. Например, дневник, который он вел, пока сидел в окопах. Я выписала специально для беседы с вами одну из сделанных им записей. Я вам ее прочту. – Шароголовый  не возражал,  и Лиза, развернув бумагу, начала по ней читать. – «Двадцать второго апреля. Третий день, как нас не убивают, и я живой. А этим утром, когда осторожно выглянул из окопа, я увидел в метре от бруствера  только-только этой ночью выкарабкавшуюся из-под прогретой земли семейку желтеньких эрантисов…»
Лиза прервала чтение, подняла голову:
-Это такие желтенькие цветы. Они появляются в апреле. Их  еще в народе называют весенниками.
Человек с каменным лицом ее выслушал, никаких комментариев, тем более вопросов от него не последовало, и  Лиза продолжила чтение:
«Насчитал пять штук. Вначале не поверил своим глазам. Да может ли такое быть?! Не мираж ли?! Земля донельзя изранена, вытоптана, живого места на ней не найдешь. Засыпано осколками, где-то полито кровью. Им бы и сидеть под этой землей, не показываться, дожидаться лучшего часа, когда все это кровавое безумие прекратится. Но что-то заставляет их, несмотря ни на что, вопреки всему, все-таки выходить на свет божий. Какая же должна в них таиться огромная сила! Я долго любовался ими. Я подумал: «Пока они есть, пока они наделены этой силой, не надо отчаиваться и нам. Мы может жить в надежде. Победа будет за нами».               
   -Что вы от нас-то, Елизавета Сергеевна, хотите? – Только сейчас, когда Лиза закончила, сидящий напротив пошевельнулся, чуть подвигался на своем стуле. - Что вас к нам-то сюда привело?
-Человек…  Тот, кого вы сейчас держите у себя… Он  вроде этого весенника. Он показался… как эти цветы…  хотя мог бы спокойно находиться и дальше… глубоко под землей. Никто б его не увидел. И такие, как мой дедушка, им бы не полюбовался. А у вас не было бы причины держать его сейчас под замком. 
-Странный у вас ход рассуждений, Елизавета Сергеевна. Прямо скажем, очень оригинальный. – Нет, в голосе этого сидящего по другую сторону стола человека, в устремленном сейчас на нее взгляде Лиза не заметила откровенной вражды. Желания сделать ей плохо… Впрочем, так же как и желания сделать ей хорошо. -   Кем вы, все же позвольте поинтересоваться,  приходитесь… этому… Как вы его назвали? Весеннику?
-Формально никем, но…  я люблю этого человека.
-Хм… Любите, но супругом у вас, - вновь нырнул глазами в папку, -  кто-то другой.
-Д-да, так в жизни, вы знаете, случается. Я узнала об этом совсем недавно. Но сути дела это не меняет. Это лишь говорит что-то обо мне, а не о нем… И потом он мне сам признался, что он не диссидент.
 Бог знает, что дернуло сейчас Лизу за язык! Желание хоть как-то выгородить Евгения Александровича? Но не получится ли ровно наоборот? Хорошо, что собеседник как будто пропустил ее заявление мимо ушей. 
  -А вы абсолютно убеждены, что этот… вами любимый… без сучка и задоринки?
-Нет, не считаю. У нас у всех есть и сучки и задоринки. – Хотела еще сказать: «И у вас тоже», - но вовремя удержалась. - Но главное в нем  не это. Он живет не собой. Или, точнее, не только собой. Он не равнодушный человек. Он переживает душой за все, что с нами происходит. Я имею в виду: в нашей стране. Видит, что все не так хорошо. Вы же не будете, наверное, утверждать, что у нас все хорошо.  Он хочет, как лучше.
-Ну, если, как вы говорите, он неравнодушный, что так переживает… Такие нами приветствуются. Мог бы найти легальные возможности…
-Он… не совсем обычный человек. Он  может ошибаться. Как все живые люди.  Но в чем можно быть абсолютно уверенным, он никому никогда не сделает ни малейшего зла.
-Он уже сделал, Елизавета Сергеевна. Да, к сожалению. Хотя вы, судя по всему, ничего этого не знаете. Сделал и  уже дает  чистосердечные признания. Ничего не скрывает. Также, впрочем, как и те, кто захотел, как вы это называете, «ошибиться», заодно с ним. Так что ваша помощь нам фактически уже не нужна… - Только сейчас этот человек позволил себе выдать, что он, пусть и немного, но волнуется - И потом, кто ему дал право считать, что его «лучше» лучше, чем у других? Он что? Пророк? Гений рода человеческого? Огромные коллективы… лучшие умы страны трудятся над этим. Вырабатывают общие решения. А он – один – пришел и все разрешил?.. Кто его уполномочивал на это? Кто  давал право распоряжаться судьбами других?.. В какой-то мере и вашей.
-Меня никто… - человек перешел в наступление, и Лизе пришлось отступить в глухую оборону. – Мною никто не распоряжается. Я сама решаю свою судьбу…
-Вам так кажется. Люди подобные вашему… цветочку… Это источники большой беды. Горьких ягодок. Для всей страны, в целом, и для вас, гражданочка, в частности… Еще хорошо то, что  у вас есть эффективные противоядия. У вас прекрасные уважаемые родители, Елизавета Сергеевна.  У вас самой все тоже пока складывается нормально. Семья, муж, профессия. Вас ждет отличная интересная насыщенная и впечатлениями, и событиями  жизнь… А судьба тех самых цветочков, о которых так чудесно написал ваш героический дедушка… Думаю, их жизнь была короткой. Очень короткой…  И больше, мой вам человеческий совет, к нам с такого рода глупостями  не приходить. Ваше счастье, что вы встретились со мной. Мои коллеги обязательно бы зацепились за вас. И все наработанное до сих пор вами полетело бы в тартарары. Вы же, обещаю вам, обойдетесь всего лишь царапинами.   
Эта встреча и разговор оставили в Лизе двойственное ощущение. С одной стороны – она потерпела поражение. Не смогла высечь в противостоящем лагере ни искры симпатии к «ошибающемуся» (да, таким она, по своей наивности, хотела Евгения Александровича представить). С другой – маленькая, но победа. Она хоть что-то узнала о Евгении Александровиче. «Дает чистосердечные признания». А она уже и по книгам, и по фильмам знала, что человек раскаявшийся, ничего не скрывающий перед правосудием может рассчитывать на какое-то снисхождение. «Может, его еще и выпустят, но прежде пожурят. Или накажут, но совсем немного».
Разговор этот состоялся в пятницу, а в понедельник Лиза впервые с тех пор, как заболела, вышла на работу. Ей пришлось задержаться: за те два месяца, что ее не было, накопилось много всего, и важного и не очень. Она не любила оставлять за собой «хвосты», поэтому решила: «Пока все не подчищу, домой не поеду». К тому же работа это хоть какое-то отвлечение, она успокаивает. Домой на проспект Стачек вернулась лишь в начале девятого. Докуривающая свою «законную» вечернюю сигарету мать встретила дочь на лестничной площадке пристальным взглядом.
Мать пыталась «прочесть» Лизу именно таким взглядом далеко не первый раз. С тех пор, как Лиза вернулась домой ограбленной, никому толком ни о чем не рассказала, и в последующем держала глухую оборону. При этом она, мать, прибегала к помощи  своего выработавшегося  с годами  редакторского умения   читать между строк, расшифровывать хитроумный эзопов язык. Но если на работе у нее это получалось, то с родной дочерью пока терпела фиаско.   
-Почему так поздно?
-Пришлось задержаться.
-Мы звонили.
-Я была, наверное, в другом помещении. А что?
-Мы беспокоимся…
-Я не маленькая.
-Ты хуже маленькой… Проходи… Сейчас с тобой будет разговаривать отец.
Прозвучало как-то зловеще, но Лиза подумала: «Это из-за того, что я вернулась домой поздно и не предупредила». Такое поведение отца выглядело вполне естественным: еще не так много времени прошло с того злополучного разбоя. «Обжегшийся на воде, дует на молоко». Лиза, разувшись в прихожей, осторожно заглянула в их, Лизы и мужа, комнату. Слава сидел к двери спиной, смотрел телевизор. Лизе не хотелось, чтобы отец начал распекать ее, действительно, как маленькую при муже. Решила: «Пойду на Вы».
Она нашла отца на лоджии за его любимым в свободное время занятием: вытачиванием никем не востребованных безделушек.   Осторожный, предусмотрительный, как всегда: на его глазах очки от механического повреждения.
-Пап, - Лиза осталась в ведущей на лоджию двери, не пошла дальше. – Извини, что не позвонила. Заработалась.
От отца – никакой реакции. Как будто не слышит. Тогда Лиза  подошла к нему поближе и фразу решила перекроить: «Честное слово, я хотела…», когда отец, сорвав с себя очки, обернулся к ней каким-то показавшимся Лизе серым лицом, а дальше произнес  сдавленным голосом…  Да, как будто его душили:
-Ты… Чем ты, спрашивается,  думаешь? Что ты с нами со всеми, дочка, делаешь? Хочешь в гроб раньше времени загнать?
Лиза еще ни разу не видела его таким… Как раскалившийся на сильном огне, плюющийся, харкающий пеной котел. Никогда не перевозбуждающийся, всегда умеренный, сдержанный, способный найти выход из  любых  критических ситуаций, сейчас он не походил на самого себя. Лизе, в чем-то, конечно, и наивной, сейчас  хватило смекалки понять, отчего он такой.  «Донесли. Накляузничали!»  И ей захотелось сразу успокоить отца:
-Не волнуйся. Со мной обошлись очень хорошо. И тебя с мамой тоже похвалили…
Но отец как будто не слышал ее:
-Ты добьешься, что мы лишимся всего, что нажили, что у нас есть. Мы останемся у разбитого корыта. Все по твоей милости. От того, что не воспитали тебя как следует. Не внушили, что хорошо, что плохо. – Он по-прежнему говорил сдавленным голосом. Видимо, как бы ни выходил сейчас из себя, природная осторожность не позволяла ему выговаривать Лизе в полный голос, боялся огласки.  - Как ты могла связаться с такого рода авантюристом? Как тебя хватило на это?
И тут уже возмутилось то, что бережно хранилось в душе у Лизы: ее трепетное, несмотря ни на что отношение к Евгению Александровичу:
-Ты его совсем не знаешь. Он никакой не авантюрист.  Он не такой, как мы все. Он славянофил.
-Кто? – опешил отец.
Лиза поняла, что употребила не корректное слово, попробовала достойно выйти из созданного ею самой неловкого положения, тем более, что она за эти месяцы уже «поднаторела» по этой теме:
-Это философское движение. Они за все русское, против всего западного.
Но отца, судя по выражению его лица, Лизино объяснение ничуть не успокоило.
-Этот твой, извини меня, философ… Лучше б он был просто… нормальным советским человеком. Таким же, как все. Тем, кто трудится… Каждый на своем месте. Добиваясь максимума. Стремясь подняться еще выше… постепенно и целеустремленно. В этом состоит смысл их существования. Твоего же… философа…  распирает желание… одним махом семерых убивахом. Это, доченька, не философия, это называется: «экстремизм». И мы это уже проходили. Тебе что, не терпится стать чем-то вроде Веры Засулич? 
    Лиза поняла, что с отцом разговаривать, тем более переубеждать его сейчас бесполезно.  Он все равно ее переговорит. Хотя бы от того, что у него за плечами гораздо бОльший жизненный опыт. А о Вере Засулич, раз уж речь пошла о ней, у Лизы высокое мнение, почерпнутое ею хотя бы из того же школьного учебника по истории. Она там кого-то застрелила, это правда. Но всего лишь какого-то жестокого несправедливого губернатора. Зато справедливый суд ее оправдал. Поэтому, в чем тут причина претензий отца, Лиза не понимает. Но ей все-таки не хочется сильно ссориться с отцом, которого она всегда уважала. Уважает и сейчас. Ей хочется его успокоить. А кто таков, на самом деле, Евгений Александрович… Рано или поздно это обнаружится. Лучше б, конечно, «рано».
-Мне там сказали, он во всем, что сделал плохого, признался. Даже раскаялся. – Про «раскаялся» придумала. Тот, шароголовый, ей об этом не говорил. Но чтоб все же успокоить отца… - Его не будут долго там держать.
-Тебе так сказали, или ты сама так решила?
-Сама, но…
-Ты хоть имеешь представление, по какой статье его и всю их шайку-лейку собираются судить?
-Да, знаю, - спокойно отпарировала Лиза.
Это верно. Кроме того, что почитала о славянофильстве, Лиза за то время, пока выздоравливала, приходила в себя, успела познакомиться с уголовным кодексом РСФСР. 
-Статья 70. Антисоветская пропаганда и агитация. До семи лет… Но ему, вот увидишь,  не дадут семи лет. Я в этом абсолютно уверена.
-Да, дочка, - отец к этому моменту, кажется, и в самом деле, как Лиза этого и добивалась, несколько пришел в себя. И вид у него стал другим, далеко не таким ершистым. – Все то ты , за что ни возьмись,  кажется, уже знаешь… Зайка-всезнайка. Откуда ты у нас такая? В кого?.. Ты что, действительно, к нему так привязалась?
-Не «привязалась», папа. Привязаться можно, допустим, к кошке, собаке. Я его… люблю.
-Хм… Допустим. Любовь это… А Славик? Он ведь, кажется, тебе тоже… не чужой. Ты и его… кажется, любила. Разве не так?
Лизе неприятно, что отец… Все равно, что тыкает котенка мордой в его же собственное…
-Я была еще совсем глупой.
-Поумнела? Всего за два года?
Лиза подумала: «Нет. Не за годы. За эти несколько месяцев. С тех пор, как узнала Евгения Александровича». Так подумала, но отцу не сказала.
-Да, дочка…  Все-то ты знаешь. Подковалась… Да, к сожалению, не все… Твоего философа   собираются судить не по семидесятой статье. И не семь лет ему грозит. Им предъявлено обвинение по статье 64. Знаешь, что это такое?
Нет, до статьи 64 Лиза, когда изучала уголовный кодекс, не удосужилась дойти.
-Измена Родине, - продолжал, по-прежнему стараясь не смотреть в лицо дочери. – И положенное за это наказание…
У Лизы сердце с места в карьер:
-Почему измена Родине? Он ей не изменял.
Но отец продолжал:
-От десяти до пятнадцати. Это в лучшем случае, а в худшем высшая мера наказания. Расстрел.
Бетонный пол в лоджии поплыл из-под ног Лизы. Она бы наверняка упала, если б не подоспевший ей на помощь вовремя отец.

7.    
Бесконечно жить одной болью человек не может. Рано или поздно он начинает искать какое-то утешение. Какую-то опору. Так, в общем-то, случилось и с Лизой. И, слава Богу!  Да, не сразу. Постепенно. Все же пришлось свыкнуться с мыслью, что Евгения Александровича она уже долго-долго не увидит. Причем, это в лучшем случае. В худшем, как и предупредил ее отец, - никогда. Хотя бы в этом мире. А мир иной Лиза по-прежнему не допускала. Слишком это расходилось с тем, к чему она уже едва ли не с детских пеленок привыкла: тот мир, в котором ей, как, впрочем, и всем остальным,  суждено было появиться, един и неповторим.
Пошли месяцы. О том, как живется в следственном изоляторе КГБ по Ленинграду и Ленинградской области Евгению Александровичу,  Лиза, естественно, ничего не знала. Да и не могла знать. Посещать Большой дом еще раз она уже не решалась. Хотя до нее, разными путями: от сослуживцев, от простых людей, когда, например, приходилось стоять в очереди, -  доходили разрозненные слухи о каких-то… «сбрендивших», «слетевших с катушек». «Вроде бы, все образованные, кто инженер, кто ученый,  а решиться на такое!»  Под «таким» понималось, что эти люди как будто бы намеревались организовать взрывы на Зимней площади ровно в момент празднования пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической Революции.  Поверить, что Евгений Александрович сотоварищи  мог  решиться на такое? У Лизы это не укладывалось в голове. Нет, это было  невозможно.  То были те самые «небылицы», о которых Евгений Александрович ее уже предупреждал.  Хорошо, что предупредил, иначе б ей пришлось совсем-совсем худо.
А утешение к ней все-таки пришло.
Где-то ближе к августу Лиза испытала недомогание. Посоветовалась с матерью. Мать сообразила, в чем дело. Вместе прогулялись в соседнюю женскую консультацию. Там Лиза получила заверения, что она беременна. Лиза восприняла эту новость, как Благую весть. Ей действительно захотелось стать матерью, хотя прежде к материнству особенно не стремилась.  Благополучно выносила в себе плод и благополучно им разрешилась в середине марта 1968 года. Мальчик. Абсолютно нормальный. Здоровый на все сто. Лиза настояла на том, чтобы его назвали Евгением. Когда муж стал у неё домогаться, откуда такое пристрастие к этому имени, Лиза объяснила, что Евгением звали ее дедушку по маме, который погиб, обороняя Ленинград, на Невском пятачке, в далеком 1942 году.   
Еще одной хорошей новостью стало то, что Лиза с мужем, внеся необходимый пай, вступили в жилищно-строительный кооператив. На двухкомнатную квартиру.  Их новый дом будет в районе Озерков. Там же, вроде бы, уже планировалось построить станцию метро.
Мальчик рос и развивался абсолютно нормально, не доставляя матери больших проблем. Как-то, уже где-то в середине лета, Лиза только покормила Женю, он спокойно заснул. Был седьмой час вечера. Лиза, когда убедилась, что мальчик спокойно спит, вышла из комнаты, прошла на кухню. Там она застала одного отца. Сначала поговорили о пустяках, потом, когда Лиза уже собралась вернуться в комнату, чтобы убедиться, что с мальчиком все в порядке, отец ее задержал.
-На одну минутку…
Лиза сразу почувствовала, что отец собрался сказать ей что-то очень важное. Сразу же подумалось: «Сейчас что-нибудь узнаю  про Евгения Александровича!»  Ее сердце не затрепыхалось, нет, ровно наоборот:  сжалось в плотный тугой комочек. А между тем отец, не глядя на Лизу, продолжал:
-Я узнал о приговоре суда… Он состоялся на предыдущей неделе…  Твоему присудили… Два года крытой тюрьмы. Двенадцать лет исправительно-трудовых работ. И пять лет ссылки.
«Господи! – Лизу обожгло мыслью. – Спасибо Тебе за то, что его не убили».
Отец же зачем-то  неуклюже, то ли недоумевая, то ли возмущаясь:
-Вот тебе и славянофил! 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОТ АВТОРА
Герои этой повести – реальные лица. Автор счел возможным  обнародовать эту повесть, при неполной дефиниции этих героев, только от того, что их уже нет в живых.
Евгений Александрович В.  почил эмигрантом в Риме в 2009 году и был похоронен на Русском кладбище в Тестаччо (Римский некатолический некрополь для иностранцев).
Елизаветы Сергеевны Л. не стало в 2015 году. Нашла последнее пристанище на городском  Петродворцовом  кладбище по Бабигонской дороге.
Мир Их праху.


Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/