ГЛАВА 46
Гром, не смотря на свое зэковское прошлое и настоящее, оказался отнюдь не плохим, компанейским парнем, который понравился мне. Ему я и поверил, хотя в последнее время и Гром стал вести себя несколько странно. Я чувствовал, что он что-то скрывает. А вот что именно, было непонятно.
Из уст Грома я узнал, что спор обо мне между ворами в законе был жарким. Даже более того, воры в законе сначала повздорили: им было наплевать на то, что какой-то предприниматель попал в лапы ментов и его посадили на нары.
— Ни за что сажают только тех, кого властям надо посадить, — рокотал один из воров в законе. Ему вторил и приглашенный на «совещание» влиятельный бизнесмен, имя которого мне Гром не назвал.
* * *
Наконец-то я был свободен от электронного жучка. Я уже не был меченым. Хилый с виду мужичок, опоясав голову и обе мои руки кучей проводов на присосках, не меньше часа возился, настраивая аппаратуру. Гром сидел молча. За это время я едва не наделал в штаны. Особенно, когда руку что-то прострелило, как пуля. Мысленно я уже заказал себе гроб без музыки, и потерял сознание.
Я не знал, сколько был «между небом и землей», но, наконец, раскрыл глаза.
— Я не знал, что ты такой хлюпик, — рядом стояли взволнованный Гром и отнюдь не принявший к сердцу то, что я «скопытился», мужичок, державший в руке ватку с нашатырным спиртом. — Нервы у тебя ни к черту, парень. Подлечить стоит. Хотя, я тебя прекрасно понимаю. Передатчик, который находился в твоей руке, возможно, и довел тебя до такого плачевного состояния. Эта вошь электронная многих даже с ума сводит. Еще до того, как фараоны ее изымут. Придумали, скоты ментовские, на наши головы заразу. Пока докопался, думал и у меня ум за разум споткнется. Думал хакерну, ну, то есть, взломаю их электронную программу сразу. Ни фига подобного! Больше двух месяцев угробил на благо общества. Ладно бы это. Они, заразы, почти каждый месяц коды меняют. И в этот раз, с тобой, тоже сменили. Такие навороты понасовывали, что...
— Доктор за это бы время, что возился с тобой, несколько миллионов зеленых из американских банков снял бы, и не облизался, — добавил Гром.
Мне стало неудобно. Я, занимавшийся боевыми искусствами, откровенно говоря, неплохо познавший систему психофизического тренинга нин-дзюцу, и так глупо, почти по-детски, прокололся там, дома... Я быстро встал с похожего на зубоврачебное кресло и ощутил, что голова снова поплыла. Мысли стали путаться, мышцы на ногах и руках одеревенели. Я уже не мог пошевелить даже пальцем.
— Не торопись, парень, — наставнически произнес «доктор». Посиди в креслице еще немного. Можешь даже подремать. Я уже вколол тебе успокоительное...
— Зачем? — с трудом выдавил из себя я, чувствуя, как деревенеет язык.
Старик ухмыльнулся, показав мне свои желтые, прокуренные зубы.
— А вот это не твоего ума дело. Садись в креслице. Так нужно.
Я послушно сел в кресло обратно.
— Скажи спасибо, что только шоком отделался, а не улетел в тартарары. Этот яд знаешь, как действует? Р-раз, и нету человека. Стоит мясом этой рыбы фуго, а по нашему желтобрюха даже намазать тарелку и положить туда пищу, ты не успеешь ее и доесть, как опрокинешься. А в «Бобик» заложили фараоновские заразы львиную дозу. Слона убивает махом. Понял?
Главное, что ты уже не меченый, и яд из тебя я изъял! Сиди теперь, и наслаждайся свободой, балдей. Эту электронную заразу я уже сломал, а теперь тебе в пластик запаяю. Будешь носить, как амулет... Видишь, пока ты был в отключке, и не знаешь, что вошку эту я у тебя из руки того, извлек. Хочешь на нее посмотреть? А могла и убить тебя, как пить дать... Короче, поспи немного. Засыпай... Засыпай... Засыпай... Через час проснешься и будешь как свеженький, хрустящий огурчик... Не раньше, чем через час... Тебе, парень, сейчас станет хорошо. Ты уже окунаешься в теплую, соленую прозрачную морскую воду и плывешь, плывешь, плывешь... Вперед, к буйкам, где тебя подхватит нежное теплое течение и понесет к райским местам... Плыви... Не всем, но тебе я разрешаю...
Слова «доктора» подействовали на меня, и я сначала действительно поплыл, широко загребая руками, а затем провалился, в приятную негу то ли сна, то ли еще чего-то неопределенного. Скорее всего, не сна. Я сначала слышал разговор Грома с «доктором», но о чем они говорили, не понял. Разговор был похож на журчащий весенний ручеек... Потом, уже много позже, я осознал, что работает нечто подобное архаичному телевизору, на экране которого бегут волны, а из его динамиков раздается мерный шелест их о прибрежный песок. Раскрыл глаза. В комнате был приятный полумрак, и было пусто. «Телевизор» действительно работал и на его экране, в самом деле, было море... Я все так же сидел на «зубоврачебном» кресле. Провода с меня уже сняли.
Не зная, можно ли вставать с кресла, не поплохеет ли мне снова, я покашлял. Никто не отозвался на мой несмелый призыв. Из-за двери, которая вела в соседнюю комнату, пробивалась узкая полоска света. Тогда я медленно встал с кресла и осторожно, чтобы невзначай чего-нибудь не зацепить, прошел к двери...
* * *
От «доктора» вышли с Громом, когда уже начало темнеть.
— И куда мы сейчас? — я поднял голову на Грома.
— Хм, увидишь, — глаза у Грома заиграли от вспыхнувших на столбах фонарей бесиками. — Здесь недолго. Я специально отослал машину. Всего пару кварталов.
Стылые улицы сиротливо жались к домам, где уже начали зажигаться первые окна, и в них затеплилась жизнь. Одинокие пешеходы торопливо, наклонив головы и совершенно не смотря по сторонам, не шли, а почти бежали домой. Там их ждал родной очаг. Только меня не ждал родной дом, и мне показалось, что лишь один я в этом родном городе стал чужим, неприкаянным. Ну почему город оттолкнул, отверг меня от себя? Нахально и бесповоротно? Ведь я любил свой город. С детства... Значит, и Лучегорск должен был отдавать нынче свою любовь сторицей.
Ан, нет!.. Город заставили ощетиниться, показать мне волчьи зубы власть имущим и их прихлебателям, фараонам двушкаким и трешникам, спецназовцам, мафиози, короче всем...
— Ну, вот и пришли, — удовлетворенно проговорил Гром, нажимая на кнопку переговорного устройства и выводя меня из транса.
Дверь открылась, словно нас ждали.
— Давай, проходи, — подтолкнул меня Гром. — Чего застрял у порога?
Я послушно прошел внутрь. Привычного лифта не увидел. Перед нами была широкая мраморная лестница, которая вела на второй этаж.
— Смелее! Здесь тебя никто убивать не собирается, хотя... — в голосе Грома был непонятный для меня подтекст.
— Значит так, — сказал Гром, когда мы вышли на второй этаж и остановились перед тремя мордоворотами, которые стояли в холле и даже не удосужились посмотреть на нас своими тяжелыми взглядами, — я останусь здесь, поговорю с ребятами, а ты, Николай, проходи в первую дверь справа. Там тебя уже давно ждут.
«Кто? Фараоны?» — хотел съязвить я, но меня бесцеремонно подтолкнул Гром.
Я послушно протопал вперед, к указанной двери, тронул за ручку. Дверь поддалась несмелому натиску руки.
Я ожидал увидеть в этой комнате кого угодно, но только не Валентину, которая, увидев меня, тут же бросилась в объятия...
* * *
Мы провели в чужой квартире с Валентиной ночь и полный световой день. Нам никто не мешал, разве что дважды заглядывали молчаливые мордовороты, приносившие запоздалый завтрак и обед.
Гром пришел с огромным свертком лишь тогда, когда сумерки основательно завладели Лучегорском, и город потонул в стылом мраке.
— К ночи грядет дикое потепление. Гидрометеоцентр обещает, что градусов на десять.
— А я-то смотрю, ты совсем по-летнему приоделся, — улыбнулся я.
— Не скаль рожу. На вот, тоже напяль на себя вот это, — Гром бросил на диван сверток. Сейчас пожуем на дорожку, и уносим отсюда ноги. В одно неплохое место, где ни тебя, Николай, ни твою Валентину, фараоны никогда не вычислят. Гадом буду!
— Валяй, веди, — сказал я, разворачивая сверток, в котором лежал ношеный, но довольно приличный костюм, рубашка, куртка...
* * *
...На улицах не вспыхнул ни один фонарь. Не пробивался свет и из окон. Складывалось впечатление, что на Лучегорск накинули колпак светомаскировки.
Идти дальше в сплошной темноте было бессмысленно. Остановились на углу у небольшого двухэтажного особнячка. Он тоже был мертв. Ни одного проблеска света не исходило из его шести зарешеченных окон.
Гром включил фонарик, обшаривая ограду. Тонкий луч с трудом протискивался сквозь сплошную темень, размазываясь зеленью по широким виноградным листьям. Наконец, луч споткнулся на железной ручке калитки.
— Где ты взял фонарик? — удивленно спросил я у Грома, когда тот на миг выключил фонарик.
— Как где? Ну, ты даешь! Да там, где ты весь день любезничал со своей Валентиной. Пойдемте! — скомандовал Гром, нажимая на щеколду.
— Неудобно, — неуверенно сказала Валентина. — Может, люди здесь уже спят, а мы...
— Ну, ну, — только и сказал я.
— Главное, что фонарик нам сейчас пригодился, — сказал Гром и, повернувшись к Валентине, ответил и на ее замечание:
— Странно было бы не зайти, Валя. Знаешь, неудобно нагишом по городу ходить. Нам ведь только переночевать здесь. И это наша хибара. Нашей фирмы, так сказать. И не стоит лить свои сомнения.
В голосе Грома опять чувствовались бестактность и грубость.
«Что с него возьмешь, — ухмыльнулся про себя я. — Чурбан неотесанный... Зеком был, зеком и остался»!
Калитка открылась бесшумно. Из-за металлических прутьев пугливо выглянула темень. Гром, не останавливаясь, шагнул в нее, вспарывая лучом фонарика, как казалось, целые черные пласты.
Впереди слабо угадывалась узкая дорожка, которая, лениво петляя между деревьями, вела к дому. Развесистые ветви деревьев и кустов так и норовили уцепиться за одежду, больно царапнуть по лицу.
— Не торопитесь, если можно, пожалуйста. Я не поспеваю за вами, — жалобно попросила Валентина, стремясь унять дрожь в голосе.
Гром ничего не ответил ей. Тяжело дыша и чертыхаясь, он, как таран, протискивался почти в сплошных зарослях к двери, ведущей внутрь особняка.
Я замыкал шествие, и мне казалось, что темень сразу же, за спиной, смыкается, обволакивает всех троих в своеобразный кокон непонятного, страшного. Хорошо, что Валентина не потащила с собой сынишку.
— А стражи правопорядка нас здесь не найдут? — спросил я у шагающего впереди Грома.
Гром остановился на дорожке, хмыкнул.
— Чего хмыкаешь? — спросил я, тоже остановившись.
— Да того, что этот домик им не по зубам, — отпарировал Гром. — Он записан на первого помощника мэра Лучегорска. Это раз. А во-вторых, Кравцов, довожу до твоего сведения, что мертвые пчелы не гудут, а такие же мертвые фараоны не выпендриваются. Если они только сунутся сюда — им кранты настанут на следующий же день. Все схвачено, Коля, за все заплачено, так что не дрейфь! И потом, Коля, хватит тебе мне на мозги капать. Дырку прокапаешь своими вопросиками, а то, невзначай, и на пропасть размахнешься! Тебя кинули. Для этого ума много не надо. А вот как выпутаться из всего этого дерьма, уже не тебе решать — поскольку даже если очень сильно захочешь — ни фига решишь. Не по зубам твоим все это дерьмо. Ладно, пошли дальше. Чего зря на улице холодрыгу подогревать? Сейчас камин разожжем, и все такое прочее...
Мельком подумав, что Гром порядочно врет, я едва не споткнулся о корень, вылезший на дорожку в расчленении плит. Здесь, как ни странно, травы почти не было, и ноги ощутили твердую бетонную подушку.
Однако так продолжалось не более метра. Я снова продирался по траве, раздвигая перед собой мокрые, порой липкие ветви деревьев. Мне показалось, что мы действительно заблудились во тьме.
Больно царапнувшая по лицу ветвь, заставила еще ниже нагнуться и продираться вперед, словно нож бульдозера. Валентина крепко держала меня за руку, и я чувствовал, как мелко дрожат ее пальцы, как время от времени они сжимают цепко, судорожно, мои.
Я понимал, ей было страшно. Еще бы. Я и сам, не из робкого десятка, тоже в пятках чувствовал страх.
Дверь в особняк была заперта. Гром, поворожив с замком, вскоре толкнул ее от себя. В отличие от калитки, дверь, жалобно скрипнув петлями, впустила Грома. За ним, едва не споткнувшись о низкий порожек, вошли и мы. В нос нам щедро пахнуло плесенью и запустением.
— Да тут уже давно не живут, — подытожила Валентина. — По тону ее голоса было трудно определить, констатирует ли она факт, или просто удивляется.
Коридор был длинный. Справа темными пятнами в нем громоздились старые запыленные шкафы. Луч фонарика, смело прыгающий впереди, наконец, уткнулся в хрустальную ручку, полыхнувшую сразу в глаза, уже почти привыкшие к темноте, разноцветьем радуги. Гром на мгновение остановился, затем по-хозяйски распахнул обе створки двери и шагнул в комнату.
— О, здравствуйте! — послышалось из темени. — Я услышала, что кто-то входит в дом... Проходите, пожалуйста.
Валентина, я и Гром остановились как вкопанные. Скорее всего, от испуга. Сначала мы не могли понять, откуда идет приветствие, и кто хозяин этого несколько неуверенного, но радостного голоса.
Гром, выхватив из кармана пистолет, зашарил по комнате лучом фонарика.
Небольшой светлый кружок пробежал по немыслимой траектории, выхватывая из темноты нехитрое убранство комнаты, которое сразу же испуганно тонуло в темени, как в неизвестности. Валентина, отпрянув от двери, дрожа всем телом, прижалась спиной к моей груди.
— Кто эт-то, Коля? — испуганно шепотом спросила она, по-видимому повернув ко мне голову. Она только минуту назад прошла впереди, а я замыкал шествие. От Валентины пахнуло страхом, теплом и приятно защекотало ноздри скошенным сеном — так пахли ее волосы.
— Не знаю, — так же шепотом ответил я жене. — Наверное, хозяйка.
— С детским голоском? — допытывалась Валентина.
— Я почем знаю? Меня ни во что не посвящали, — снова сказал я, продолжая вдыхать аромат волос жены, ее тела... — Погоди, сейчас выяснится. — Мне так не хотелось, чтобы Валентина вообще отстранялась от меня. Лучше бы повернулась лицом, прижалась посильнее, чтобы я мог ощутить ее упругую грудь, которая нынче была полна молока, а, обняв, ее гибкую, так и оставшейся, девичью фигуру... — Погоди, сейчас все выяснится, Валя, — еще раз повторился я.
Гром, продолжал водить лучом по комнате, пока, наконец, небольшой желтый круг не споткнулся на крутой лестнице, что вела на второй этаж.
Там, вверху, держась рукой за перила, стояла милая девчушка. Ей было лет десять, ну, может, одиннадцать. В ночной рубашонке до пят, босая, она поеживалась от холода — наверное, услышав, что к ним пришли, она только что встала из теплой постельки. Маленькое загорелое личико ее, аккуратно обрамленное черными волнистыми кудрями, было серьезно. Его выражение было не по детски настороженно, но глаза светились любопытством и доверием...
— Здравствуй, милая, — наконец нашлась что сказать Валентина, поскольку мы с Громом были ошарашены увиденным. Скорее всего, Соколова первая пришла в себя, и потому ответила.
— Извините, можно спросить? — произнесла девочка, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. — Вы не разбойники?
— Да нет, с чего ты взяла? — голос у Валентины набирал уверенности.
— На вас такая странная одежда... И обувь вся в грязи...
— Одежда? — снова спросила Соколова. — Нет, мы не разбойники, — заверила девочку Валентина и улыбнулась. — А обувь... Просто мы очень долго шли, на улице снова дождь пошел вместо снега, поэтому наша обувь в грязи...
— А ты чья? — неожиданно прохрипел Гром, наконец, найдя выключатель и включая в комнате свет.
Все сощурились от яркого света.
Девочка только сдвинула плечами, мол, ничья, а затем, уже извиняясь, сказала:
— Я в окно залезла. На улице холодно, вот я и залезла погреться. Извините меня. Я ничего не украла здесь... Я решила пробыть здесь в доме только до утра...
Гром удовлетворенно крякнул, спрятал пистолет в карман.
«Странно, — подумал я, поглядывая на девчушку, голосок которой был почти что плачущим, — почему же такое запустение царит в этом доме? Словно здесь не жили, по крайней мере, несколько месяцев...
А что уж говорить о заросшей тропинке, по которой мы с полчаса продирались к входу в дом? Чтобы она так заросла, нужно все лето, а то и два по ней не ходить... А девочка эта бездомная... Ей, наверное, хочется есть...»
— Ты не боишься одна, — спросила Соколова у девочки, прервав мои мысли.
— Боюсь, — честно призналась та, прикрывая маленькой ручонкой глаза от яркого света.
— Так, выходит, ты сама забралась сюда через окно, и... — набросился на девчушку Гром.
— Погоди со своими допросами, — я взглянул на Грома, и сразу же обратился к девочке:
— Как тебя зовут? — спросил.
Маленькая незнакомка в длинной до пят рубашонке, улыбнулась, сверкнув глазами:
— Мария.
Вскоре я с Громом, который тщательно занавесил окна, и включил отопление, расположились в глубоких креслах у журнального столика. Ноги гудели, по телу разливалась приятная истома тепла и уюта. Мария, поджав под себя ноги, прильнула к Валентине, севшей на диван.
Глаза у меня слипались, но силой воли я заставлял себя держаться. Гром задремал, а Валентина о чем-то тихо говорила с Марией. Как я не прислушивался к их разговору, текшему ленивым ручейком, но никак не мог уловить их шепота.
Наконец я не выдержал и спросил у Валентины и Марии:
— Будем здесь спать?
Сначала никто не ответил, а затем будто к девочке дошло, она неожиданно громко сказала:
— Я не знаю. Вы как хотите, а я лучше пойду спать в сарай.
— Почему? — удивленно спросила Валентина, обнимая худенькую девочку, которая успела надеть ситцевый халатик.
Мария ничего не ответила и только сдвинула своими остренькими плечиками. Странно, несколько неуверенно. Словно боролась с чем-то.
— Тебе же страшно одной, Маша, — сказал я, уставившись на нее.
— Страшно, — честно созналась Мария, — но лучше, если я пойду спать в сарай. Он сразу за домом, и я там уже давно ночую. В доме я первый раз сегодня. Он все время был закрыт. Я только сегодня вечером додумалась, что можно залезть в окно, — пояснила она.
«В сарай, так в сарай. Наверное, «хозяйке» виднее», — подумал я.
Растолкав Грома, который, скорее всего, уже видел третьи сны, я передал просьбу девочки.
— Еще чего, — грубо, спросонку сказал Гром. — Пусть спит в доме. Я что, сторожить ее пойду в сарай что ли? И не собираюсь. Мне и здесь, знаете, не худо. Завтра у нас с тобой Николай, тяжелый день, отоспаться надо, — сказал и снова закрыл глаза.
Девочку с трудом убедила Валентина, сославшись на то, что будет спать с ней вместе, затем взяла ее за руку и увела на второй этаж.
Валентине Маша подчинилась беспрекословно.
* * *
Гроза почти в начале зимы, как ни странно, разыгралась не на шутку. Была такая сильная, что разбудила всех троих. Я встал, подошел к запыленному окну. Сняв давнишнюю паутину с оконной рамы, и протер рукавом стекло на окне, выглянул на улицу. Все впереди было, как шторой завешано стеной дождя.
— Небо прорвало. Кто-то его штопал, штопал, да, видно, гнилыми нитками, — философски начал Гром, позевывая, подходя ко мне. — Хорошо, хоть крыша над головой есть. Ложись, досыпай в тепле. К девяти мы должны быть в одном месте. Там нас ждут. А Валентина останется с Машей.
— А сын?
— Его утром привезут сюда. И продукты доставят... Здесь твоя Валентина будет в безопасности. Никакие фараоны не найдут...
Я больше не уснул. Пока все еще спали, вскипятил на газовой плите чайник и заварил в чашке чай. Налил в чашку, подошел к окну. Дождь не утихал. Я осмотрелся. На улице было еще серо и промозгло. Левее от узкой асфальтированной дорожки, которую мы не могли рассмотреть ночью, проглядывался сад. На неровностях дорожки стояли щедрые, еще не успевшие заледенеть, лужицы воды. В них дробно стучался дождь. Сад был большим, но был запущен почти до неузнаваемости. Больше половины фруктовых деревьев засохли и стояли с отмершей корой словно скелеты. Чуть правее сада, почти у сарая, стоял… «Москвич».
Валентина, спустившись со второго этажа и остановившись у протертого окна, удивленно спросила, словно я мог что-то вразумительное ей ответить:
— Где Мария?
Вопрос Валентины застыл в немой тишине нижней комнаты.
— Ты чего взбудоражилась? — спросил подошедший Гром. — Чую, бренчишь, как струна ненастроенной гитары...
— Куда-то исчезла Мария... Ее нигде нет... — в голосе Соколовой послышалась укоризна.
— Мария? Да она, чтобы не вякать не по делу, да не гнать волны впереди себя, пошла прогуляться, проветриться на свежем воздухе, — Гром покашлял в кулак, прошелся по комнате, наконец, громко, как бы между прочим, бросил, держась пятерней за хорошенько отросшую на бороде щетину. — Зачем ей с нами возиться... Скорее всего, она как кошки, гуляет сама по себе... Ушла, ну и ладно. У нас с вами и так рот полон забот. Скажите спасибо, что девчонка не обворовала нас, пока мы спали, и не перерезала нам всем горло... Значит так. Ты, — Гром взглянул на Валентину, — ты, Валя, остаешься здесь. Часам к девяти или к десяти ребята привезут твоего сына и продукты на пару недель. А мы с Николаем отчалим. Если ничего не помешает, к вечеру вернемся домой. Сегодня у Николая и у меня трудный день. Встреча за встречей. Если не трудно, приготовь чего поесть, пока я побреюсь.
Валентина послушно кивнула Грому и прошла на кухню, стала греметь посудой, дверцами шкафчиков, разведывая, какие продукты есть сейчас, чтобы на скору руку приготовить завтрак.
Спустя час Гром и я выехали на «Москвиче» из двора особняка, который, как оказалось, располагался всего в четырех кварталах от моего дома...
* * *
— Ну, г-гады, достали, — нажимая на тормоза, пробормотал Гром.
Я поднял голову и увидел, что метров через пятьдесят двушник выбросил жезл.
Я сжался в тугую пружину.
Гром пошевелил рукой в бардачке, достал оттуда портмоне, протянул мне:
— Возьми паспорт. Ты теперь для фараонов Борис Борисович Мартынов. Остальное, если что, придумаешь. Не успел предупредить.
«Москвич» остановился точно перед двушником.
— Далеко направляетесь? — двушник заглянул внутрь машины.
— В Липецк.
— Цель поездки?
— К сестре еду. На похороны ее мужа.
— Ясно. А вы? — взгляд двушника пригвоздил меня к сидению.
— Мой друг тоже, — выручил меня Гром. Я же будто проглотил язык и сидел как побелевшая мумия. — Любил он ее в детстве. Первая любовь, так сказать, — продолжал врать напропалую Гром.
— Ничего недозволенного не везешь? — двушник снова переключился на Грома. — Открой багажник, — наконец оторвался от салона и выпрямился двушник. Документов не спрашивал. Быть может, так подействовал на него загробный, грустный голос Грома и его сообщение, да еще мое лицо — белое, почти неживое, отрешенное.
Гром, подмигнув мне, вышел из машины и открыл багажник, где кроме ящика водки и десятка банок консервов, больше ничего не было. Спустя несколько минут он уже вырулил снова на трассу.
— Видишь, как надо с ними разговаривать. А сказал бы, что по делам, сразу начал бы листать наши документы, придираться ко всему, а так... Правда, я ему еще поллитруху предложил, так сказать, за упокой души преждевременно ушедшей в мир иной...
— Взял?
— От водки, Николай, отказывается разве что полный дебил, и то, вряд ли. Теперь о твоем паспорте. Наши сделали. Между прочим, настоящий. С твоим фото и всеми атрибутами. Ты — приехал в Лучегорск на два месяца из Волгограда. В Волгограде, если фараоны начнут проверять, на самом деле есть такой Борис Борисович Мартынов. Он работает в компьютерной фирме, и действительно уехал в Лучегорск в командировку на два месяца. Разве что у него лицо другое. Но это уже мелочи.
— Но я в компьютерах, к твоему сведению, почти что ноль без палочки. Я только не очень продвинутый пользователь…
— Не важно. Ты можешь быть там, ну, скажем, менеджером, как и настоящий Мартынов, и не понимать ничего в компьютерах. Это мелочи. Фараоны так глубоко не копают. Им это не надо?.. По верхам пройдутся, документы, командировку, если что, и хоть трава не расти...
— А, если спросят, в Лучегорск зачем приехал?
— Изучать сбыт. Кстати, после того, как ты сбрил свою бородку, и похудал, теперь не очень-то смахиваешь на Черного Дьявола, так что, все в порядке, Кравцов, а нынче, Борис Борисович Мартынов.
Гром пристроил свою машину в средний ряд. Впереди, сердито рокоча, тащился К-750, таща за собой два огромных прицепа то ли с куриным, то ли со свиным полужидким и страшно вонючим навозом.
«Обогнал бы его что ли», — только и успел подумать я, как Гром и сам решил взять на обгон, поскольку поддал своему двигателю жару и почти перед самым бортом заднего прицепа, резко взял влево.
Дорога шла в гору, поэтому Грому не стоило совершать данный маневр обгона, поскольку выскочивший как из небытия «Жигуленок» лишь «зло» замигал фарами. Гром грязно заматерился, нажал на тормоза и резко сбросил скорость. Я едва не врезался лбом в лобовое стекло. Как Грому удалось избежать столкновения с легковушкой одному Богу известно. Как только «Жигуль» проскочил, Гром снова взял на обгон и благополучно обошел трактор.
— Ладно, подъезжаем, — словно ничего такого не случилось только что, — спокойно проговорил Гром.
— Ты мне скажи, хоть куда едем и к кому? — У меня тоже, как ни странно, страха не было.
— К вору в законе Кривоногову. В его коттедж.
— Зачем? Сколько спрашиваю, вы все молчите. Так сказать, на пушечное мясо или на шашлыки из человечины?
— А я почем знаю. Сказали доставить — пожалуйста. Он сам тебе все объяснит, или его приближенные. На шашлыки, если честно, ты, Коля, худ. На них обычно боровов забивают. Короче, потерпи малость. Сейчас все прояснится. Да, вон и его коттеджик, — Гром указал на «крепостные стены» огромного особняка, трехэтажное здание которого показалось на пригорке, чуть в стороне от небольшой деревеньки.
К коттеджу от трассы можно было добраться по единственной дороге лишь через лог, что, изогнувшись змеей, охватывал пригорок и словно приподнимал его над всей неказистой деревенькой...
Как только Гром повернул с трассы влево и проехал «на кирпич» по широкой, тоже асфальтированной дороге метров пятьдесят, из-за очередного поворота неожиданно показался пост стражей дорожногопорядка.
Я вобрал в себя голову и от неожиданности хмыкнул:
— Понаставили фараонов. Ни проехать, ни пройти.
— Не бойся, это свои. Ребята Кривоногова. Для лохов стоят, на всякий случай...
Гром снова затормозил перед опущенным полосатым шлагбаумом. Два мордоворота с висевшими у них на правом плече автоматами, подозрительно осмотрели «Москвич». Вскоре что-то негромко спросили у вышедшего из машины Грома. О чем именно, я не расслышал. Затем один из амбалов подошел к машине и легонько постучал в окно, поманил меня пальцем из машины.
Я открыл дверь и на негнущихся ногах выступил из «Москвича».
— Паспорт, — только и сказал мордоворот, придирчиво оглядывая меня с ног до головы.
Я вытянул из кармана портмоне и, достав оттуда паспорт на имя Бориса Борисовича Мартынова, протянул его мордовороту, который, как настоящий пограничник, придирчиво посмотрел сначала на меня, затем на фото в паспорте, полистал документ и вернул его мне.
— Машину оставишь, на стоянке перед воротами, — сказал он Грому тоном, не терпящим возражения. — Если надо заправить бензином — ключи из замка зажигания не вынимай. Дальше — пешком.
— Понятно, — весело проговорил Гром. — Спасибо, обучен, — добавил и тут же обратился ко мне, — садись, Боря, поехали. Мы уже почти опаздываем.
Я кивнул и снова окунулся в тепло салона. Проехали метров триста и машина «уткнулась» носом в ограду. Справа от ворот была совершенно пустая крытая стоянка. Подрулив к одному из боксов, Гром заглушил двигатель.
— Все, приехали.
Как только он вышел из автомобиля, у ворот показался щуплый на вид паренек.
— Ты еще на воле, Сашенька? — удивленно спросил Гром у паренька, когда мы подошли к калитке из кованых прутьев.
— Пока да, — улыбнулся паренек. — Не все же время тюремных вшей моей кровью кормить. Разъедятся ненароком, осатанеют... Зона по мне еще не соскучилась... Кстати, Кривоногов уже ждет вас.
— Ну, ну, веди, — даже не дав мне как следует осмотреться, сказал Гром.
* * *
Вор в законе сидел на диване у журнального столика, на котором стояла бутылка коньяка и был порезан на дольки лимон. На подносе лежала горка бутербродов с колбасой и сыром. Увидев вошедших, он не встал, а жестом пригласил к столику и к дивану одновременно. Гром сразу же сел, на диван, протянул вперед ноги и, словно у себя в доме, потянулся к бутылке.
Не зная, как поступить в данной ситуации, поскольку первый раз видел настоящего, а не в кино, вора в законе, я несмело прошел к столику и пробормотал:
— Здравствуйте.
Вор в законе, даже не обратив внимания на действия Грома, строго, оценивающе взглянул на меня, и лишь после этого кончики его губ шевельнулись, глаза прострельнули, но не жестокостью, а чем-то по-человечески приветливым:
— Ну, ну, здравствуй, Ломаный, садись, — размеренно проговорил вор в законе. — Здесь, чтобы ты знал, не кусаются и ножом в бок или еще куда, если приглашенный не идиот, не пыряют, пистолетиками и заточками не балуются. Садись, в ногах, как сказал кто-то из умных людей, правды отродясь не сыщешь, если только не сматываешься от фараонов, и не бежишь сломя голову от сварливой тещи. А ты, смотрю, действительно похож. Разве что бородку приклеить, и — вылитый Черный Дьявол. Ладно, будем знакомиться, так сказать, поближе. Я — Кривоногов, вор в законе, а ты, как я понял, Кравцов, которого и фараоны, и мафиози достали, а теперь еще и мы, так сказать, заинтересовались твоей персоной.
Я осторожно присел на диван и мелко кивнул головой. Я ожидал увидеть перед собой если не дряхлого старика, то, по крайней мере, не такого молодого, красивого парня, которому быть бы сейчас фотомоделью или, если подкачаться малость, то и выступать среди культуристов...
— Пить будешь?
Я чуть помедлил, затем отрицательно повел головой. Пить мне действительно не хотелось.
Кривоногов долго и внимательно смотрел на меня, словно изучал, пытаясь влезть в мозги и выудить из них всю существующую там информацию. Конечно, вор в законе сделать этого не мог, но от пристального взгляда Кривоногова мне стало не по себе. Мне показалось, что вор в законе уж очень рьяно меня разглядывает. Словно для того, чтобы запомнить на всю жизнь. Будто перед ним сидел нынче не неудавшийся «новый русский», которому не дали встать на ноги, да и не дают, а киллер, профи, Иван Сусанин, современный Илья Муромец, о подвигах которого буквально на следующее утро будет говорить не только вся Россия, но и весь мир.
Конечно, я не был киллером и в свою возможную киллерскую звезду не верил.
«Если уж на то пошло, он меня погонит на пули. Кто этот Кривоногов? Да, я знаю, что вор в законе. Поэтому, мне не приходится рассчитывать на то, что он или окружающие его зеки будут гладить меня по головке да улыбаться на все тридцать два зуба, или теми, что у них к данному дню осталось. Это иные люди. Иного расклада ума, иных понятий. Конечно, это не мафиози. Зеки, вероятно, хуже. Кривоногову и его людям нужна подсадная утка, подставка... Вор в законе либо хочет мстить Черному Дьяволу, либо попытаться под его личиной грести лопатой деньги. И, конечно же, чужими руками, которыми, как доказано, можно и жар из печи выгребать, не боясь опалить свои руки, и денежки грести, опять же не боясь попасться в руки правосудия. Ими же можно отправить на тот свет и неугодных»...
Кривоногов потер руки, сообразил на своем худосочном лице подобие улыбки:
— И как ты находишь свои действия? — неожиданно спросил Кривоногов у меня, совершенно не обращая внимания на Грома, который, пока изучение меня вором в законе проходило в полном молчании, уже плеснул в рюмку граммов пятьдесят или больше коньяка и, растягивая удовольствие, пил его мелкими глотками...
Я хмыкнул:
— Да никак. России такие, как я не нужны.
— Как понимать твое утверждение? — заинтересованно спросил вор в законе, поставив на столик пустую рюмку.
— Да как хотите, так и понимайте. — Я вздохнул. — Я кто? Песчинка, пушинка, веточка ковыля, перекати-поле, никто... В какую сторону ветерок подует, туда и обязан, так сказать, стелиться да гнуть спину... За меня, к сожалению, иные решают... Короче, дунь, и меня нет... И в помине не было... Никогда...
Вор в законе улыбнулся одними глазами.
— Выходит, что и мы не нужны?
Я пожал плечами, затем сказал:
— Думаю, что не нужны тоже.
— Ты не прав, Николай. Каждому в этом бренном мире определено свое иерархическое место...
— А я разве не об этом?
Кривоногов не ответил на вопрос и на время замолчал. Затем неожиданно сказал:
— Мне хочется, насколько это представится возможным, помочь тебе. Кстати, ты знаешь свою генеалогию? Откуда твои предки пошли?
Сопоставляя факты из просмотренных ранее кинофильмов, из прессы и художественной литературы я знал о том, что воры в законе, порой коварны, злы, непримиримы, гнут только свою линию, и к тому же умны, поэтому я с подозрением воспринял начало встречи. Кстати, мне могли нынче вместо вора в законе подсунуть кого угодно. Например, какого-то зека, чтобы потом посмеяться над необразованностью лоха, хотя сидящий передо мной вел себя если не вызывающе, то, по крайней мере, не плел дырявую паутину.
— Чего молчишь? Засомневался, что перед тобой вор в законе? — будто угадав то, о чем только что думал я, сказал, ухмыляясь Кривоногов. — Напрасно. Самый и есть. Хочу, насколько это представится возможным, помочь тебе.
— Я никогда ни у кого не просил помощи, и тем более, у вас.
Кривоногов едва заметно, лишь краешками губ, ухмыльнулся, затем медленно достал из кармана сигареты, сначала протянул пачку мне. Когда я отказался, взял из пачки сигарету себе, прикурил:
— Так ты знаешь, откуда твои предки пошли? — опять же спросил вор в законе, затягиваясь табачным дымом и с хитринкой, или это так показалось мне, поглядывая на меня.
Я не ожидал услышать подобного вопроса от вора в законе. Генеалогии рода своего, к стыду, я не знал. Разве что мог сказать об отце, истинно русском человеке, корни которого простерлись в сибирской глуши, где похоронен набожный дед Владимир, славившийся на всю округу тем, что плел замечательные лапти, делал туеса. Там похоронена и бабушка Анастасия. Отец был у них тринадцатым, и назвали его в честь деда, тоже Владимиром... Куда разбрелась родня по отцу, я не ведал. Разве что слышал, еще малышом, что громоподобный богатырь дядька Иван осел под Тамбовом, а тетя Варвара в деревне под Воронежем... Может потому, что отец рано ушел от нас, и не было кому мне рассказать о корнях... Род матери я знал чуть-чуть дальше. Мой прадед Стива, родившийся где-то в Греции неподалеку от Афин, непонятно каким образом оказался сначала в Краснодарском крае, где его «перекрестили» в Степана. Потом он, уже парнем в соку, переехал в Нечерноземье, там и женился на исконно русской небогатой девушке... Приглянулась она ему... И все. На этом мои познания генеалогического древа оканчивались, ниточка обрывалась...
Я виновато взглянул на Кривоногова, который, скорее всего, терпеливо ждал ответа.
— И что, не было интересно узнать, кто был твой прапрапрадед по отцу, или по матери?
Я пожал плечами.
Что я мог ответить? Я просто никогда не задумывался об этом. А люди, которые могли мне поведать о предках близких и далеких, расписать генеалогию, уже безвозвратно ушли...
— Значит так. Черный Дьявол — совершенно реальная угроза России. Ты понимаешь?
— Понимаю, — нехотя бросил я. — Политика не фунт изюму и не пол-литра водки...
— Да при чем тут политика? Это шестой или десятый вопрос. Черный Дьявол представляет собой уже реальную угрозу национальной безопасности России, и не только России. Разъерепенился он, расплескался жижей вонючей, в некоторых местах даже прессу скупил, вот и варнякает налево и направо: и Афган вспоминает лихим словом, и Чечню хаит, и вся прочая... Ладно бы базлал о том, что, мол, полезли туда не по делу, так нет же, ребят гудит, насмехается над героями, которые, приняв присягу на верность Родине, шли под пули и ножи...
— Пусть треплется. Мало ли по России сейчас «героев» расплодилось?
Кривоногов хмыкнул, затем исподлобья или так показалось мне, взглянул на меня:
— Наелся словоблудия, как в том старом анекдоте, что водки напился столько, что уже во рту винегрет плавает. Ну да ладно, как ты, Николай, сказал, о политике. Пускай бы трепался сколько влезет, но ведь Черный Дьявол затеял по России беспредел — режет всех и вся. Не гнушается даже малолетками и беременными женщинами... Короче, для того, чтобы понять тебе Черного Дьявола, почитай свою подноготную, — Кривоногов встал с дивана, не торопясь прошел к письменному столу и взял папку. Вернулся назад, сел и протянул мне папку. — Здесь группа хороших людей добротно поработала, пока ты был в тюрьме. За это им следовало бы при жизни памятник поставить. За две недели до шестнадцатого века докопали твою отцовскую линию и до тринадцатого — материнскую. Дальше — прости, не успели. Вернее, не смогли. И архивы пропали, и вообще, даже записей не велось... Вот если бы твои предки были побогаче, может что и осталось бы, а так...
Я едва не присвистнул. Во люди работают! Это тебе, Николай, не госслужащие, у которых лишь бы день до вечера прошел... Они бы такого никогда не накопали... Наконец я понял, зачем меня сюда пригласили — продать родословную, быть может, специально сляпанную, так сказать, липовую, подтасованную. Не захочу добровольно — насильно заставят выложить денежки... Скорее всего, среди воров пошел иной рэкет... Работали? Работали! Плати, денежку. Нет — с ножиком возьмем. Все равно выложишь свои мани, никуда не денешься! Короче, башляй, и все дела.
— Конечно, я благодарен людям за этот адский труд, — голос у меня охрип, — но расплатиться, с ними или с вами, увы, не смогу. И тем более, поставить приличный памятник... Счета закрыли, все кверху тормашками...
Кривоногов рассмеялся:
— Ну, даешь, как поешь, а поешь сегодня ты... совсем неважно. Никто тебя не заставляет за эту папочку платить... Это, Кравцов, не рэкет, как ты подумал. Не нужны нам такие мелочи? Оказывается, дорогой, все намного прозаичнее. По заданию, мои люди копали в ином направлении. Ты «выплыл» совершенно случайно. Генеалогическое древо привело к тебе. Оказывается... Калиновский, он же Черный Дьявол — твой брат, — продолжил Кривоногов, — правда, не родной, и не двоюродный, а, как уже не принято говорить... четвероюродный, хотя похож на тебя как две капли воды... Короче, я линяю, а ты, Николай, полистай-ка эту папочку пока на досуге, не поленись. Как по мне, она много чего расскажет тебе. Думаю, что недели на детальное ознакомление хватит. Кстати, тебе предоставят и полное досье о кровавых делах Калиновского. Тогда все и порешаем. А чтобы ты конкретнее знал, что собираюсь делать, и зачем тебя пригласил, — Кривоногов покосился на Грома, который сразу же, не говоря ни слова, вскочил с дивана и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, — ты, Кравцов, нужен мне для подставы. Надеюсь, понял? Тебе необходимо будет вступить в контакт с Черным Дьяволом, если придется, и вывести его на чистую воду. Я и мои люди все просчитали. Риск мизерный...
— Вы меня вербуете, даже не спрашивая, захочу ли я работать вместе с вами или конкретно говоря, на вас?
Кривоногов доброжелательно взглянул на меня, затем ухмыльнулся, но ничего не сказал в ответ.
«Выдерживает марку» — подумал я, однако дальше моя мысль была прервана нетерпеливо-предупредительным голосом Грома, который, видно справившись с поставленной шефом задачей, уже вернулся в комнату:
— Тебя, Кравцов, никто не пытается вербовать. Мы этим испокон веков не занимались. Здесь иные расклады.
— И какие же? — повернулся к Грому я.
— Ты просто понадобился нам. И мы не вербуем, а на определенное время сосватали, как невесту.
— Даже не испросив согласия?
— Хватит базлать! — резко оборвал диалог Кривоногов. — Весь мир, можно сказать, сейчас на коленях, а ты выпендриваешься, как вошь на гребешке. Ее уже изъяли из привычного места обитания, поэтому жизни ей осталось всего ничего...
— Если не попадет на другого носителя.
— Хватит! Не для того тебя выдергивали, чтобы я сейчас выслушивал словоблудие. Короче, все будешь делать, как тебе скажут мои люди. Понял?
— Для того чтобы вступить в контакт с ним нужно время, — медленно начал я.
— Сколько времени тебе необходимо для этого? — спросил Кривоногов.
Я лишь вопросительно уставился на вора в законе.
— Не понял. Я не глухонемой и выражения на лице читать не научен, — недовольно проговорил Кривоногов.
— Откровенно говоря, не знаю, — ответил я. — Судя по публикациям в прессе, мне кажется, что Калиновский живет в своем мире жестокости и насилия. Помните в книге фантаста Гарри Гаррисона «Мир смерти» один из героев романа, кажется Язон динАльт, искал противоядие, чтобы победить мир смерти, который был на планете Пирр. И как оказалось, нашел его.
— Ты бы еще смусолил о том, что он нашел там себе в том мире и бабу! — засмеялся Гром.
— И ее нашел. Мету.
— Жаль, что ее сейчас здесь нету! — снова хмыкнул Гром.
Кривоногов гневно взглянув на бросающего реплики и тот, смешавшись, умолк.
Я понял, что вор в законе дал мне время договорить начатое.
— Поэтому, — без предисловий продолжил я, — если мне никто мешать не будет, думаю, что вскоре я мог бы выйти на него. Но все равно, подсадной уткой не буду.
— Ты чего, не понял, чего от тебя нужно? — повысил голос Кривоногов.
— Понять-то понял, но на это не пойду, хоть каленым железом, хоть ножом пыряйте, — в моем голосе послышалось упрямство. — Я не Ванька-встанька, не камикадзе... И еще, если позволите, почем я знаю, чего вам, вору в законе, еще в голову взбредет? Ладно, пусть я буду кровью умываться, что, конечно же, неприятно и нежелательно, но если вы на подобные подвиги меня заставляете идти, то...
— Остынь. Я не жлоб, Кравцов, поэтому, договоримся. Думаю, что только благодаря твоей встрече с ним и умело проведенной операции, мы сможем безболезненно взять Калиновского. Задолжал этот гад нам дюже много. Но это наши с ним дела. Тебя вмешивать в это никто не собирается. Сами разберемся. Главное, что ты сможешь, благодаря разработанному плану, оборвать кровавый след Черного Дьявола. Навсегда. Об этом подумай...
— Что за план?
— Я же сказал, придет время, вольешься, вникнешь...
— Для того чтобы вникнуть, нужно его знать заранее, чтобы все разложить по полочкам! — Уверенность в словах и моем поведении росла.
Кривоногов посмотрел на меня и мне показалось, что он подумал: «Все-таки он мне нравится. Такой в карман за словом не полезет и постарается, по возможности себя защитить».
Затем вор в законе встал и протянул руку.
— За тобой наведаются мои люди. А пока почитай эту папочку, — Кривоногов кивнул на папку, которая лежала на диване рядом со мной. — Надеюсь, мы с тобой сработаемся, Кравцов.
— И я тоже, — неожиданно для себя дал согласие я, отвечая на крепкое рукопожатие вора в законе...
* * *
— Скоты! Достали! Снова вычислили нас с тобой, могильные твари! — выругался Гром, когда увидел далеко впереди на трассе четыре КАМАЗа, стоящих поперек дороги. — Кто же это им настучал о нас? Кто-то просочился к Кривоногову? Нужно будет обязательно сказать ему об этом, когда вырвемся из ада. Никто не знал, кроме Кривоногова и его приближенных, куда мы будем ехать. Ты Кривоногову нужен, значит он отпадает напрочь. Кто-то другой. Но кто? Все равно вычислим, скотину продажную. Короче, держись, Колька! — прохрипел Гром и ударил по тормозам. Я едва успел схватиться рукой за ручку. Фальцетом, переходящим в визг, заложившим уши, коротко отпели тормоза. На обочине перед грузовиками «прогуливались» несколько боевиков в камуфляжной форме, которые, увидев аварийно тормозящий «Москвич», тут же зашевелились. Двое из них достали «пушки» и сразу же раздались длинные, пуль по пятнадцать, автоматные очереди.
— Заразы! Им мяска свеженького захотелось, — пробормотал Гром, когда две или три пули, выпущенные из универсального бельгийского пулемета FN-MAG чмокнулись в бок машины. — Моли Бога, Колька, что не прицельно бьют, иначе нас бы даже не раздумывая и не откладывая в долгий ящик, в клочья порезали...
«Москвич» бросило влево, перенесло на полосу встречного движения. На ней, к счастью, не было встречных машин. «Москвич» развернуло на трассе так, словно он ехал в другую сторону. Пули, как только что насыпанная и не укатанная щебенка, взорвали сзади и впереди машины фонтанчики. Несколько из них «щелкнули» теперь уже по кузову.
Гром больше не произнес ни слова. Он вцепился в руль и снова вдавил педаль до упора. Теперь уже на асфальте завизжали колеса, и машина рванулась с места «в галоп».
«Москвич» неплохо слушался «наездника», но автомобилю метров через триста пришлось снова остановиться — и с этой стороны трассу спецназовцы уже успели перегородить фурами. Слева и справа от машины был крутой обрыв, поэтому объехать выставленную преграду мы не могли.
— Все, Колька, кажись, приехали, — зло проскрежетал зубами Гром. — Значит так. Сейчас я сдам метров на сто назад, торможу, и мотаем на своих двоих, хотя... Выбрали же стражи правопорядка местечко... По вспаханной целине долго даже на своих двоих, хоть и налегке, не побегаешь... Грязище... Но все равно, иного выхода нет. Мотаем к рощице, а там как Бог велит. Ты понял мой план?
Я кивнул, хотя ничего из сказанного Громом не понял, вернее, не успел понять, поскольку в машину угодил небольшой управляемый снаряд. Передка с левой стороны — как и не бывало. Снаряд попал точно в лобовое стекло со стороны водителя и взорвался. Куски тела Грома разметало по всему салону. Даже было странно, как осколки снаряда, стекла и рваные куски металла, не изрешетили мое тело. Я даже не успел испугаться.
«Да, это не бронированный «Мерседес» или иная машина в которых крутых бизнесменов да президентов возят, — еще подумал я, когда огрызки неуправляемой машины пошли юзом. Буквально сразу она, клюнув правой половиной «носа», сорвалась в кювет, и, убыстряя темп, покатилась вниз, а потом пошла «плясать». Сколько раз она перевернулась, я не считал — не до того было. Уцепившись в ручку правой рукой, левой держался за сиденье. Когда останки машины в последний раз стали на дыбы, и она упала крышей на камыши, я бы перекрестился, если бы руки были свободны...
Я с трудом оторвал правую руку от ручки, которая к счастью, была нормально привинчена к кузову. Затем сбросил с плеча ремень безопасности. Это было чудо, что остатки машины, бак которой заправили у Кривоногова бензином «по горлышко», не взорвались, хотя взрыва можно было ожидать каждую секунду. Двигатель машины заглох.
Мой мозг работал четко и практически на пределе. То, что я не ранен, было уже что-то. Захватив с собой перемазанную кровью папку, которую мне отдал вор в законе Кривоногов, я, даже не взглянув на распотрошенный взрывом труп Грома, выдавил ногами дверь, вылез из покореженного до неузнаваемости «Москвича» и сразу же нырнул в ближайшие кусты. На мой проигрыш стражи правопорядка могли не надеяться, поскольку проигрывать фараонам я не собирался. Я, как и папка, весь был измазан в липкой крови, поэтому появиться «на люди» в подобном виде днем я не рассчитывал, как и не рассчитывал на то, что можно как следует отмыться в ближайшем озерке, мимо которого минут десять назад мы проехали вместе с Громом. Это можно было сделать летом, но не сейчас, почти при нулевой температуре.
Прячась за густыми безлистыми кустами, медленно спустился по откосу к рощице, которая окружала озерко, перебежал небольшую полянку и снова углубился в запущенный рукотворный «лес».
Я понимал, что за мой устроят погоню. Конечно, вряд ли спецназовцы вышли на «охоту» с собаками, хотя доставить их на место на вертолете для спецназовцев не составляло проблем. Поэтому, как только я оказался возле речушки, не без острастки вступил в своих ботинках в воду, которая тут же обожгла холодом.
* * *
По огромному пустырю вольготно гулял холодный сырой ветер. Низкий сухой бурьян, изредка цепляясь за мокрые штанины, тихо шелестел под ногами. За спиной я все еще ощущал раскуроченную машину, в ушах до сих пор стояло эхо взрыва, и, как живой, улыбающийся Гром, которого уже не было в живых... Все это давило на меня похлеще многопудовой плиты перекрытия. В ботинках неприятно хлюпала вода и я, проковыляв еще метров пятьдесят, сел на что-то металлическое, ржавое, чтобы вылить из ботинок воду и выжать носки.
Дурак я. Вздумалось по ручью топать. Да стражи правопорядка, что же дураки? Это не тропики, а, может, даже единственный ручей на всю округу. Именно здесь и надо меня искать. Сюда и обученных собак не надо везти. Двушники и трешники не хуже ищеек справятся... Идиот! Поперся напрямик — так, мол, от собачек фараонских скроюсь, да и к трассе ближе. Да где уж! Воистину, кто напрямик ходит — дома не ночует. Как бы не так, мне все дозволено!
Я, выжимая носки, размышлял, что после того, как мои мозги «нашпиговали» за несколько последних дней фараоны, спецназовцы, мафиозные группировки, воровская братия, как мне казалось, что-то в голове свихнулось, поехало не в ту степь. Но вместе с тем я радовался, что снова на свободе...
Я еще не знал, как глубоко ошибался, думая, что выпутался из очередной передряги, и как последний дурак, радовался, когда, наконец, выбрался из-под обломков «Москвича» цел и невредим...
Когда же я, выжав носки, повернул голову в сторону, противоположную той, куда направлялся, опешил.
То, что он увидел у себя за спиной, поразило меня не меньше, чем, если бы узрел, что в метре от меня на лавочке в свадебном костюме сидит... Черный Дьявол.
«Быть такого не может! — вслух пробормотал я. — Это мало похоже на сон, и на то, что я, так сказать, стал... идиотом. Конечно, последнее исключено напрочь. При таком стечении обстоятельств я бы тогда уже ничего не соображал...»
Единственное, что «добило» меня окончательно — то, что у меня не проходило оцепенение страха... Я был не один здесь. В тридцати метрах от меня, там, где было суше, нагло ухмыляясь, с автоматами наперевес стояли фараоны, от которых невозможно было убежать. Летать же я не умел. Хотя, если бы и полетел, меня бы неприменули спецназовцы достать из своих скорострелок, либо вызвали бы флайринг...
Я сидел в нерешительности. Впервые после того, как меня заарканили представители правопорядка, окончательно растерялся.
«Вот уж, невезуха. Правда говорят, что «беда с бедою говорит и в обнимочку ходит»... Таки достали. Но, если они не пристрелили меня до сих пор, значит я им нужен живой, — подумал я. — Иначе это скопище тупых ублюдков искромсало бы меня, превратив в нафаршированное металлом мясо. И не понятно, чего больше было бы во мне после этого — мяса, или пуль, вонзившихся в мое тело...»
Дурная мысль бессовестно будоражила меня. Чем противостоять враждебным силам, сложностям, окружившим меня, я не знал, хотя без конца искал выход из создавшегося положения.
Я бесцельно осматривался по сторонам. Все чего касался взгляд, было угрюмо и враждебно-предупредительно... Особенно отличались своей угрюмостью четверо трешников с нашивками майоров, которые стояли чуть в стороне от серой, враждебной массы двушников и трешников. И офицеры, и их подчиненные ждали, не приближаясь ко мне. Быть может, фараоны специально играли на нервах, показывая свое превосходство и то, что от них никуда не смоешься, как бы не хотел этого.
* * *
Чутко спавшая Валентина проснулась оттого, что в коляске вскрикнул сынок. Она его покормила недавно, значит сынуле стало плохо?
Женщина вскочила с дивана, включила свет, бросилась к кроватке. Сын, у которого еще не было имени, посапывая, спал. Крепко, сладко. Его кудрявые волосики спутались на лобике, и были такие милые, что к ним хотелось прижаться губами и целовать, целовать...
Поправив в коляске одеяльце, Валентина вернулась на диван. Сон, который снился ей только что, ускользнул. Женщина знала, что сон был ярким, приятным и длинным, но о чем? Познать это для нее сейчас уже было немыслимо.
Она снова прилегла, смежила веки. Хотела уснуть хоть на час, хоть на полчаса, но теперь не могла.
Николай, уехав утром с Громом, до сих пор не вернулся, и к Валентине в душу исподволь и нахально закрался червячок страха: где же они? Не случилось ли чего в дороге? Гром клятвенно обещал, что к двум, максимум к четырем часам вечера они приедут назад, а уже было начало девятого.