Осенью к матери приехал знакомый из Керчи. Меня выставили на улицу. Приезд чужака для сельчан не прошел незамеченным.
Местные кумушки, и не только они, сделали определенные выводы при своих детях, которые обсудили приезд мужика к учительнице, среди своих друзей, и ночью стали приходить под наши окна и кричать похабщину.
Бессилие унижало. Мне было очень стыдно и за себя, и за мать, которая выглядывала в окно, стараясь через стекло кого-нибудь узнать, но они меняли голоса, прятались.
Я был мал, чтобы выйти к ним и защитить свою и честь матери, не подумавшей о последствиях, запятнала её.
Село не город, всё быстро становится известным, за неимением других новостей перемывают косточки всем своим знакомым, кто дал хоть малейший повод. А моя мать дала его.
Приходилось терпеть и прятать глаза друг от друга, делать вид, что ничего страшного не происходит. Ещё один рубец на формирующийся характер. Рубец, не способствующий выпрямлению, и не делающий человека гордым.
По какой-то необходимости, я с матерью пошли в Горячий ключ напрямую, через горы, что было несколько короче другого пути, по низине, но утомительнее, нужна была сноровка хождения по горам.
День солнечный, деревья красятся в осенние цвета. Красиво и живописно. Но разглядывать некогда, всё внимание на тропинку, петляющую на подъеме в гору.
В Горячий ключ пришли мимо водонасосной станции, видел, как бурлила в большой, зацементированной ёмкости чистейшая питьевая вода, видимо, подаваемая в дома.
Купили хлеб, продукты и вернулись домой уже низиной.
Чтобы скоротать дорогу, мать рассказала историю о хромом барине, которую рассказал ей приятель из Керчи, когда приехал, мол, за рассказом и время у них прошло. Для того и приезжал, чтобы поведать байку. Оправдалась передо мной.
Мы проходили по лесу. Здесь деревья уже оголились, на некоторых стволах висели наплывы капов. О чем-то ещё говорили, о женском одиночестве, и я, жалея мать, сказал, что когда вырасту, женюсь на ней, без всякого сексуального подтекста. По-детски, не представляя, что такое женитьба. Главное, быть вместе.
Тогда я не знал, что эту фразу произносят своим матерям почти все мальчики. Здесь и желание сделать приятное, наладить духовный контакт, редко когда удавалось так душевно общаться с матерью.
Мы уже приближались к селу. Нам оставалось перейти речушку, и там начиналась станица.
К зиме для нашей печки привезли бревна, которые нужно распилить и расколоть. Мать договорилась с каким-то старичком, которому нужны деньги.
Я помогал носить и складывать поленья в школьном коридоре, так как у нас не было сарая. Зимой ученики, не желая выбегать на улицу за дровами для печки, брали из нашей поленницы.
Старичок оказался верующим, что сблизило с моей матерью, которая повадилась ходить к нему и его супруге в гости. Они жили вдвоем в маленькой избушке на горе, в отдалении от всех. Я приходил к ним вместе с матерью.
В какой-то день матери понадобилось уехать из станицы, и она попросила старушку переночевать со мной. Видимо, полагая, что, узнав о её отъезде, хулиганы вломятся в школу, и убьют меня.
Я не думал о них так плохо, знал, что мне ничего не грозит, но никогда не спорил с матерью.
Выпал обильный снег, местные мальчишки вывалили на улицы, на лыжах катались с горки, а я с завистью смотрел на них. В магазине не было лыж.
Старик догадался смастерить мне самодельные лыжи из сырой древесины, которые были очень тяжелыми, без направляющей канавки, но, самая главная неприятность была в креплении, сделанном из сыромятной козлиной кожи, которая при соприкосновении со снегом, размокала и соскакивала с гвоздика. Приходилось всё время поправлять, надевать на гвоздик.
Но даже такие лыжи доставляли удовольствие. Я уходил на лыжах выше по дороге в чудный заснеженный лес. Мороз минимальный. Когда надоедало всё время поправлять крепление, шел домой.
За ночь кожа подсыхала, становилась твердой, я снова прибивал её гвоздем и катался, пока она снова не размокала. У меня не было настоящей кожи, я не догадывался, заменить ее чем-то другим.
Любимое местом пацанвы невысокая горка в 20 метров спуска, но для меня она казалась высокой, боялся спускаться на своих лыжах, что, разогнавшись, не смогу развернуться и остановиться, врежусь в изгородь.
Спускался, присев на палки и тормозя своим весом, но даже так, падал на выбоинах. Возможно, если бы были настоящие лыжи и хорошее крепление, уверенней бы чувствовал себя на лыжах.
К новому году начали готовиться задолго. Делали маски из папье-маше в большой школе, в просторном классе, где стояла большая русская печка.
Старшие ученики из глины лепили задуманные формы морды животных, а мы, мелкотня, гордые своей причастностью к творению и новогодней мистерии, обклеивали газетными клочками, используя мучной клейстер.
Потом формы ставились в печь, высушивались и раскрашивались. Но мне маски не досталось. Для младших классов сделали ёлку после первого января.
Утренник в каком-то сарае с высокими потолками, где и поставили нарядную ёлку. Настроение приподнятое, праздничная ёлка – это же такая редкость в моей жизни! Я среди всех ребят, с любопытством наблюдаю за приготовлениями старших, которые суетятся в ожидании деда Мороза и Снегурочки. А их всё нет.
Посылают кого-то из ребят, и я увязываюсь за ними. Дед Мороз и Снегурочка наряжались в маленьком домике. Мальчики передали, что всё готово к их появлению,
и они выходят, следом за ними и мы.
В клубе-сарае учитель-распорядитель вдруг сурово и излишне гневно обрушился на меня.
— Ты зачем пошел к деду Морозу и Снегурочке вместе с группой приглашения? Ты нам сломал весь сценарий. Кто тебя звал? Кто ты вообще такой, чтобы всюду вмешиваться, всё портить?
И дальше в таком духе. Речь минуты на три, которые показались бесконечными. Отчитал за своеволие, что посмел пойти вместе со всеми, и этим испортил весь замысел. Следовало понять: и сам праздник.
Я слушал в недоумении. Что плохого в том, что я пошел с другими, такими же, как и я? Но, старшим виднее. Сам, не желая того, что-то сделал не так, огорчен, что взрослые недовольные мной. Матери здесь нет, не к кому обратиться за объяснением.
Праздничное настроение испорчено. После ритуального хоровода, в котором я уже не мог участвовать, чтобы снова что-то сделать не так, Дед Мороз начинал раздавать подарки. Дети подходили к нему, брали подарки, заглядывали в кульки, смеялись. А я, после злобной выволочки, не решаюсь подойти, меня, как бы, никто не замечает.
Получаю подарок последним, и сладости не доставляют никакого удовольствия. Все расходятся. Праздник кончился. Не объясняя словами, мне вбили в подсознание непреложную истину: Не высовывайся – не будешь бит. Инициатива наказуема.
Позже, вспоминая этот случай, всё пытался понять, догадаться, что послужило причиной недовольства взрослого моим поступком? Что за обычай я нарушил? Не мог же учитель без причины наброситься на мальчишку?
Как ни крутил, видимой причины не было. Я, словно чего-то не понимал в этой жизни. Этот случай наложил отпечаток на мое поведение: опасался что-то сделать не так, снова вызвать неудовольствие взрослых.
И только сейчас, через 50 лет догадался, что учитель просто вымещал своё недовольство моей матерью на её сыне. Не он один был недовольным.
Я лишь дал повод заметить себя, излишне свободно себя вел, высунулся, проявил инициативу, которую и наказали. Это, пожалуй, был единственный случай, когда на мне, ребенке, сорвали злость, причиной которой я не являлся.
С огромным нетерпением ждал, когда же почтальон привезет первую, после нового года, почту с моей газетой. Наконец, он приехал на санях.
Ещё на улице, не заезжая во двор, не поленился достать мою газету, отпечатанную красной краской.
Дома прочитал от корки до корки, даже скучную передовицу. Зачем её писали? Но уже со второго номера, на передовицы перестал обращать внимание – взрослые ставили галочку в отчете об идеологической работе с детьми.
На рождество вместе с местными ребятами пошел на колядки, не имея представления, что это такое? Присутствовал. В сенях нам давали плохо проваренные початки старой кукурузы, которые, сразу же, с аппетитом съедались.
Реже давали деньги и конфеты. Я принес домой один початок кукурузы, и мать отругала, что теперь будут говорить, что сын учительницы участвовал в этом предприятии.
Она словно забыла, что у неё уже нет репутации, которую замарала неизвестным мужиком из Керчи.
Мне же, было интересно, я был вместе с ребятами, это для нас своеобразная и приятная игра. Мальчишки оживленно обсуждали, к кому бы ещё пойти, кто окажется щедрее?
Возможно, мать поняла, что для нее будет лучше, если уедет отсюда. Ей не привыкать уезжать.
Мы собрали немногочисленные вещи, и, без сожаления оставили два мешка картофеля под кроватью, почти полный баллон кизилового варенья с десятком тысяч муравьёв, и не очень гостеприимное село, которое не пожаловало чужачку, не захотевшей считаться с их понятиями морали и поведения.
За нами никто не жалел, возможно, кроме стариков, к которым приходила мать потолковать о вере в бога.
Матери, невольно, пришлось взять меня с собой на зимнюю сессию в Краснодар, потому что уехали с вещами, а на новом месте еще не определились, где и как будем жить.
Остановились в семье милиционера, коренастого старшины. Не знаю, каким образом мать с ними познакомилась. Но это была уже вторая семья милиционера, у которых мы останавливались. Мать умела разжалобить и вынудить к сочувствию и к помощи.
Нельзя сказать, что у него была просторная квартира, наоборот — тесное помещение в деревянном доме.
Запомнилось, как он правил бритву на широком ремне — я впервые видел подобное действо.
Оставив вещи, вышли на улицу. На оживлённом перекрестке остановились, пережидая, пока проедут грузовые автомобили, а они всё едут и едут, казалось, конца не будет. Мне надоело ждать и, заметив просвет, решил проскочить улицу, но не рассчитал.
Полуторка не так уж и быстро ехала, поэтому слабо ударила бампером, за который я схватился руками, и, ногами вперед, заскользил по гололеду, метров пять. Шофер вывернул к тротуару.
Подбежала мать и схватила меня за руку. Водитель сразу же уехал, чтобы не создавать на узкой дороге затор.
Я молчал, понимая, что совершил глупость, которая завершилась слишком хорошо. Урока хватило, чтобы впоследствии на всю жизнь стать осторожным при переходе улицы.
Я лишь поражался беспечности, с которой все переходят проезжую часть. Мало кто смотрит по сторонам, словно считают, что они сделаны из стали, а все водители альтруисты, обязательно уступят дорогу, они всегда успеют на своей машине, а пешему надо долго и нудно идти — справедливость на стороне пешехода.
Я не просил, мать по собственной инициативе купила фигурные коньки с зажимами, для которых не нужны специальные ботинки. Если нога подворачивалась, ботинок выскальзывал из зажима, но, кататься по льду можно. Вот, только, где его взять?
Быстро научился стоять на коньках, потом, ходить по комнате. Осмелев, вышел на улицу, где был неизменный гололед.
Мальчишки лихо скользили на коньках, прицепляясь длинным самодельным крюком к борту проезжающей машины, потом ждали машину в обратном направлении. На подобное я не отважился, чувствовал слишком неуверенно на коньках. На улице слишком оживленное движение.
В городе единственный платный каток, который расположен очень далеко, и я даже не знаю, где, в какой стороне, поэтому и не планировал его посетить?
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/23/960