Чужаки. Фантастически роман. Главы 32 - 37

ГЛАВА 32

— Пойдем на процедуры, Щупач, — сказал коротышка Свенскорус и впервые за все время улыбнулся мне. А, может, это мне только показалось?
— Домой хочу, — устало произнес я.
— Домой... — Свенскорус замялся, повернувшись к стене, словно не хотел или боялся взглянуть мне в глаза. — Домой, Николай, ты уже никогда не попадешь, — сказал, как отрезал коротышка и я ощутил, что у меня будто что-то оборвалось, ушло через ноги, обувь в мягкий белый пол не раз проклятого белого помещения и оттуда, как в бездну — в глухую неизвестность.
— Но почему? — голос мой сорвался. — Разве я нынче в тюрьме?
Коротышка резко повернулся ко мне, нахально уставился немигающими глазами, затем деланно развел руками и хмыкнул.
— Нет, ты скажи! — настаивал на своем я. —  Вы привезли меня в своеобразную тюрьму Белого Безмолвия, в этот Сотейник, проклятый институт, и собираетесь на мне проводить какие-то медицинские эксперименты? — я, спросив последнее, ошарашено посмотрел на все еще злорадно улыбающегося коротышку.
Свенскорус, наконец, снял со своего лица ехидную улыбку и, упрямо поджал, ставшие бескровными и сверхтонкими губы. Затем Свенскорус, едва раскрывая их, произнес:
— Не беспокойся, Щупач. Тебе ничего плохого здесь не сделают. Ты...
— Почему мне нельзя домой? — перебил Свенскоруса я.
— Ты много знаешь и многое должен сделать. Ты будущий Щупач.
Я взглянул на коротышку.
Выбритое до синевы лицо Свенскоруса неузнаваемо изменилось и, словно искусная театральная маска, совершенно ничего не выражало. Оно было абсолютно неподвижно. Челюсти у Свенскоруса стали крупнее, прямой, как бы обрубленный, волевой подбородок угрожающе выдался вперед, непропорционально малый тонкий нос был как цинковые белила, отчего мне казалось, что лицо Свенскоруса стало бульдожьим, взгляд коротышки жадный и в то же время, любопытно-враждебный, посуровел. На лице его не дрогнул ни один мускул, не шевельнулась ни одна морщина...
Я повнимательнее вгляделся в него и поймал себя на том, что в глубоких, темных, покрасневших глазах коротышки полыхала плохо скрытая злость.
«Чем же я заслужил у него такое презрение и угрожающе-предупредительную ненависть?» — подумал я.
— Ты будущий Щупач! — вновь зло, как бы заученно повторил Свенскорус. Его вновь глаза жестоко пронзили меня, попытались, как наручниками, сковать руки, ноги, тело, и, словно кляпом, заткнуть рот.
— С ума можно сойти! Что же я должен буду делать в должности, или как там у вас, Щупача? — вновь поинтересовался я.
Свенскорус опять нагло промолчал и я взбесился:
— Пойдем отсюда, — резко сказал я, решив больше у Свенскоруса ни о чем не спрашивать. Затем поднялся с пола, взглянул на наручные часы. Они показывали полтретьего. С трудом держась на ногах, я, как зомби,  подошел к провожатому. И тут меня ошарашил поток информации, струящийся от Свенскоруса. Я снова читал  его всего. Не только ход холодной мысли, но и ток крови по его телу, импульсы каждого органа, каждой клетки.
От неожиданности я едва не потерял равновесие. Скорее всего, мой вестибулярный аппарат отошел на второй план. Я только отшатнулся от леденящего холода, шедшего от коротышки.
«Щупач?» — подумал я. — Так вот в чем заключается моя «работа». Я уже стал Щупачом? Но зачем? — однако, эта запоздалая мысль лишь вяло шевельнулась в мозгу и убежала на задворки.

ГЛАВА 33

Гром в противогазе стоял на коленях. Мне он тоже напятил противогаз и бинтовал мне разбитую о камень  голову.
— Да сколько же тебе, ненормальному нужно объяснять, что тебе нужно уносить отсюда ноги пока не поздно. Пока ты бегал по галереям и подземным переходам тюрьмы, заключенные взбунтовались, и такого натворили, что тебе и во сне не приснится.
Я поднял на Грома свои отяжелевшие грустные глаза.
— Ну и что? Я-то здесь причем? Мне надоело все. Абсолютно все. Я боюсь всего и всех. С этого момента даже себя. Я устал скрываться и ежесекундно подставлять под пули то ли свою голову, то ли свой зад...
Гром недовольно посмотрел сквозь стекла противогаза на меня.
— Ты готов сегодня же отправиться в каменоломни, на разработку урановых руд  или получить высшую меру наказания? Учти, что, несмотря на табу расстрела, тебя прикончат все равно. Фараоны в свое удовольствие помучат, поиздеваются  и прикончат... Возможно даже до суда. Это они могут... Иногда им приходит в голову мыслишка развлечься...
— Хоть в тартарары. Мне уже все равно.  — Я грустно посмотрел на Грома, шумно вздохнул. В противогазе даже захрипели впускные клапаны. — Меня, Гром, как зайца, как  зверя, загнали... И еще, я хочу вернуться домой, в свою деревню, в Морозовку, к Татьяне... Мне так было хорошо все это время... Ах, какая  женщина. Ты даже представить себе не можешь...
—  А ты и впрямь немало наглотался этой заразы. Хотя, пока еще соображаешь, — гундосил через противогаз Гром. — Слава Богу, что я вовремя на тебя наткнулся, не то, быть бы тебе... Вот уж не думал, что газ и на пятый этаж распространится... Обычно, этот новый нервно-паралитический газ стремится вниз, к земле и такие выкрутасы у всех в мозгу выделывает, что ахнешь... Значит, шашек с ним набросали много... Ладно. Придет время, вернешься.  Прими вот это, — Гром протянул мне пару капсул.
— Не хочу. Там такая женщина, Гром... Ах, какая женщина...
— Нужно не ахать, а любить таких женщин, — деловито проговорил Гром.
Я ухмыльнулся. Мои мысли снова расплескались по мозговым клеткам. Блеснула белизной упругая грудь Татьяны, ее обнаженная нога, часть длинной, почти до пола байковой ночной рубахи...
...Очнулся я оттого, что получил громкую оплеуху. Щека вспыхнула огнем.
— Оставь свои грезы на после, Николай. Глотай побыстрее  капсулы. Ты же почти отравился! Во время приема постарайся не дышать и снова натяни на голову противогаз, не то опять поплывешь, как ты говоришь, в тартарары. Здесь все еще полно  газа. Ты должен быть как  «огурчик». Этот стимулятор буквально за минуту подремонтирует тебя, поможет обрести второе дыхание...
— Ты, видимо, хотел сказать, третье? — с трудом насухо проглотив протянутые Громом капсулы, бросил я. Противогаз на меня тот час натянул Гром. — А если я не захочу? Если мне так лучше? — уже язвил я, поскольку  был зол на Грома, который не дал, хоть в бреду, еще раз насладиться горячим женским телом до одури красивой женщины, обнять ее, понести на кровать и...
— Захочешь.  Через пару минут выступаем. Нам надо вовремя сбежать отсюда, пока это еще возможно.
— Я же сказал, мне надоело все... — упрямо произнес я. — Ничего не хочу...
— Это ты напрасно, Кравцов. Тебя ждут.
— Да нигде меня не ждут, — отмахнулся я. — Нигде и никто.
— Даже Валентина с твоим будущим дитем?
— Чего? — я почувствовал, что капсулы, которые проглотил, начинают действовать и в меня словно вливается новая сила. Я даже привстал с бетонного пола.
— Ты Валентину мою не тронь!
— Вот, вот. Пойдем. На самолет пора. Валентина ждет в Ломовке.
— Где?
— Да в деревеньку ее одну отвезли. Там ей будет намного безопаснее, чем в Сердобольске. С мамашей отправили. Домишко сняли ребята. В Сердобольске, как и в Лучегорске Валентину бы уже сегодня загребли стражи правопорядка, а так она будет в целости и сохранности. Ее там ни фараоны, ни спецназовцы, ни даже федеральная служба контрразведки не найдет... Даже если хорошо их ребята постараются.

ГЛАВА 34

«Ну и в тьмутаракань отправили Валентину», — думал я, потирая наконец-то сбритую утром в замызганном крохотном мужском туалете на железнодорожном вокзале бороду и многодневную щетину на щеках.
Старенький УАЗик недовольно чихая и покряхтывая, позвякивая всем и вся, осторожно съехал с трассы и еще рвался проползти вперед хоть несколько сот метров, да неожиданно совсем заглох, «по пузо» застряв в непролазной грязи.
«Правильно сделали. Может хоть здесь, подальше от цивилизации, ни ее, ни меня до поры — до времени спецназовцы не найдут».
— Все, приехали, — хрипло сказал Гром. — Дальше  наша колымага не пройдет. Мостом села. Сюда только на вертолете да на флайринге  можно добраться пока землю мороз основательно не прихватит. Придется тебе, отсюда Николай Владимирович, пешком семь с половиной километров топать. Все по этой грунтовой дороге. Деревня Ломовка называется. А в глубинку Валентину запрятали, сам понимаешь зачем. Конечно, не завидую, грязища, но, думаю, по подмороженной корочке дотопаешь. Ты ведь полегче нашего «монстра», — Гром похлопал рукой по приборной панели УАЗика.
— А ты как же, Гром? — спросил я у водителя, который, оставив баранку, уже открыл дверь и смотрел на буксующие в грязи колеса. — Прости, что так зову. Имя у тебя человеческое есть?
Гром хмыкнул:
— Было. Все было, Николай. Да и не нужно оно тебе, мое гражданское имя. Все равно искать где меня будешь? Придет время, наши тебя разыщут. Я выберусь. А ты иди к Валентине, заждалась там одна, без мужа. Мать, сам понимаешь, никогда не заменит мужа, как и муж — мать, так что, иди. Небось, исстрадалась...
Я встал с сидения и, открыв дверь, вышагнул в глубокую холодную жижу, которая предательски едва не хлюпнулась через верх сапог.
— Иди, пока фараоны не хватились обыскать эту местность. В самолете за тобой следили, в поезде, к сожалению, тоже. Наши ребята постарались убрать охочих на тебя поглазеть. Как будто удалось... Мы едва оторвались... Хоть последние сто двадцать километров были свободны...
— Это далеко от Лучегорска? — поинтересовался я у Грома. Судя по тому, что летели на самолете, а потом почти сутки добирались на поезде, видно, что не близко.
Гром рассмеялся.
— Ты чего?
— Вот именно, что недалеко. Мы сначала полетели на север, а потом повернули назад, уже на поезде.
— А я-то смотрю, и ничего не понимаю. Правда, мы ночью прибыли на станцию Новожилово. Но разве мало одинаковых названий  станций?  А Страж? Ведь он-то...
Гром ухмыльнулся, хлопнул рукой по квадратной коробочке, лежащей над панелью управления.
— Страж ничего не «видел» и не «видит». От каждого яда существует противоядие.
— Я понял. Если Страж не может вычислить меня, значит спецназовцы  меня будут искать там? А уже потом переключатся сюда, чтобы вычислить через своих участковых здесь в радиусе ста двадцати, вернее, двухсот сорока километров до тех пор, пока не найдут, — с  натугой говорил я, уперевшись плечом в правый борт и пытаясь вытолкать УАЗик из ямы, залитой жидкой грязью.
— Все это сделано для того, Николай Владимирович Кравцов, чтобы спутать туполобым фараонам все карты. Они бросятся в аэропорт, найдут копию квитанции, посадочный талон. Да, ты действительно улетел. В такой-то город. Значит, там надо и искать убегуна. Ан, нет, кто же из них, тупомозгих, догадается, что ваше величество вернулось назад, почти что к Лучегорску снова? Для них, смею тебя заверить, это ребус. И к тому же, практически  неразрешимый...
Поняв, что мне не по силам, вытолкать машину, Гром приподнялся с сиденья и тоже ступил в грязь.
— Отойди, я сам, — снова проговорил Гром.
— Вытолкаем. Вместе сподручнее, — сказал я, упираясь плечом в железную будку УАЗика.
— Хорошо, — согласился Гром и тоже уперся плечом в будку.
 Раскачивали машину долго, пока не вырвали ее из цепких объятий предзимнего ненастья и не выкатили на почти сухое место.
— Ну все, пока, Николай. Рад, что я помог тебе. — Ты там поосторожней. И возьми вот это, — Гром протянул мне сверток. — Пушка тут, с небольшим боеприпасом  и антистраж.. Придешь, поосновательней разберешься, — добавил, улыбаясь Гром.
— Ты думаешь, пригодится? — спросил я, взяв протянутый сверток.
— Береженого и Бог бережет, Николай. Наши за тобой и Валентиной позже подскочат. Когда все просчитают... Потом электронную «вошь» у тебя из руки изымут. Пока пластырь не снимай, чтобы не передал твое местоположение. А вообще, вам имидж с Соколовой давно пора менять... Здесь, думаю, бритьем бороды и даже пластической операцией не обойдешься... — сказал Гром и, стукнув дверцей, попытался завести машину. Двигатель долго, по-старчески покряхтывал и, наконец, заурчал. Гром поднял руку, помахал и нажал на педаль. УАЗик недовольно фыркнул и рванул с места, чтобы буквально через пару минут скрыться за поворотом разбитой донельзя проселочной дороги российской глубинки.


* * *
— Дравствуй, — прошамкала опрятная старушка, стоящая опершись на покосившийся плетень. — Чего не приветствуешь? Загордился? Ты чей будешь? Не нашенский. Вижу, по грязям здорово измотался... С самой трассы, небось, идешь?.. На дачу домик хочешь подкупить? Земли у нас хорошие, да вот люди мрут, а молодежь все в города рвется, арканом не задержишь...
— Здравствуйте, — отозвался на приветствие я. — Извините, задумался... Вы не знаете, где поселилась Валентина Соколова?
—  Это пришлая-то? Дак вона там, — старуха оторвала руку от плетня, подняла тонкий искривленный посох и указала ним на небольшую мазанку на пригорке. — Она во Фросиной хате. Фрося как померла три годка назад, так пуста хата и стояла. Пришлая с матерью. Заплатили наследственникам, и живут. С неделю как. Ты, знаешь, не ходи по кругу. Через лог сподручнее. Там, правда, склизко нынче, но ты молод, сдюжишь. Это мне по круговой, если что... А ты-и долго по улицам плутать будешь да грязюшко месить...
— Спасибо, — весело сказал Кравцов и уже собирался идти, как его задержала старушка.
— А ты, кто ей, коли ласка?
— Муж.
— Вона-а, — протяжно проговорила старуху. Чего же, почитай и без хлебушко, и без авоськи, на гол руки? Сюда хлебушко и все остальное, надо своё везть. Как же без хлебушка впервой через порог, да к жене? Не по христиански это, не по-нашему... Обычаи чай, почитать надо. Тебя как величать? — забросала вопросами и советами старушка.
— Николай я. А о хлебе, извините, я не знал, — я виновато опустил глаза. — В следующий раз его привезу... Где уж сейчас взять. Магазина, наверное, в вашей Ломовке, нет...
—  Погоди-ко, Николка, вынесу, — покряхтывая, старушка заторопилась. — Они, почитай, бывшие городские, печь не умеют, да и муки где им взять нынче, коли не привезли с собой... Сейчас. Как же без хлебушка? А магазина в Ломовке и отродясь не было... Глубинка, мил человек... Глубинка российская. Слава Богу, хорошо живем. Хоть с радио да газом. У соседей и этого нет...
Буквально через пару минут она вышла из своей халупки, скрипнув рассохшейся перекошенной дверью, держа завернутый в белую ткань огромный каравай.
— Возьми, снесешь ей. Дитя она ждет. Твоё?
— Моё.
— Слава Богу. Иди. Почитай, заждалась жена муженька! Сколько как не был....
— Спасибо. Только у меня ничего нет, чтобы вам...
— Иди уж, — старушка заулыбалась. — После сочтешься. Если сможешь, али успеешь. Я-то севодни жива, а завтра, может, и уйду за своими родителями, царствие им небесное, — старушка перекрестилась...
...Ноги сами несли меня. Я машинально отвечал на редкие приветствия любопытных сельчан, которых в неизвестной мне Ломовке было — раз два, и обчелся.
Буквально сбежал вниз, с пригорка, перепрыгнул через ручеек. Вверх идти было тяжелее, но я не чувствовал подъема.
Я даже не смотрел под ноги, которые, порой, разъезжались на влажной, отошедшей от отпустившего морозца глинистой почве. Мои глаза уперлись в небольшую неказистую хатенку, пытаясь за мелкими окошками увидеть Валентину, жену и не отрывались от нее до тех пор, пока я не взялся рукой за ручку двери.
Теща встретила меня степенно, чуть подозрительно. Валентина была вне себя от радости, хотя сразу же упрекнула, что, мол, с бородкой, я был «донжуанистее».

* * *
Валентина, раздавшаяся в последнее время, что-то разогревала на газовой плите. Даже странно было, что в деревне, где вообще не было электричества, подавался в дома газ. Я устало следил за быстрыми движениями рук Валентины, и мне, вот уже в который раз показалось, что я знаю, что произойдет сию минуту, час спустя, месяц, год... Я только вчера, околотками, приехал сюда, чтобы присутствовать во время родов и переждать, как того советовал Гром, чтобы все немного поуспокоились. Конечно, я натворил в тюрьме —  мало не покажется, поэтому и нужно было переждать. Валентина была рада приезду, как никогда. Ее мать почти сразу, несмотря на непролазную грязь, ретировалась домой. Как только рассвело — за котомки и на трассу голосовать, в город...
Она  недолюбливала меня, считая, что увел от нее ее кровиночку.
Не сидеть же Валентине в девах до скончания века...
«Лучше бы ее мать не отпускать отсюда, или не привозили бы вовсе, — подумал я, провожая тещу к трассе — наследит...

* * *
Я подошел к Валентине со спины, обнял.
— Так, когда же, Валя? 
Она повернулась ко мне лицом и лукаво улыбнулась.
— Что когда?
— Когда будешь рожать?
— Об этом скажет наше дитя, Коля, — улыбаясь проговорила жена.
— Боишься? Ты ведь первородка, Валя.
— Нет.
— А я боюсь. Думаю, в больнице лучше было бы. Там и аппаратура, и опытные акушерки, врачи...
— Все пройдет нормально... Не я первая к этому иду. А рожают и в поездах, и в самолетах, и без врачей...
Я поймал себя на том, что единственного, чего не могу проследить, так это конца своей жизни, конца жизни Валентины, конца жизни других людей, как и начала появления на свет моего первого ребенка — дочурки или сына...
Я вернулся к столику, сел на табурет, щелкнул зажигалкой, закурил.
— Опять куришь, Коля? — Валентина укоризненно взглянула на меня, покрасневшего и спрятавшего дымящуюся сигарету в рукав пиджака. По привычке.
— Не прячь, пиджак прожжешь.
Я виновато опустил голову.
— Придет время, брошу, Валя.
— Ладно, кури, — отмахнулась Валентина. — Только форточку пошире открой.
Я встал с табурета, прошел к окну, повернул защелку и потянул на себя форточку. В лицо сразу же пахнуло свежим сырым прохладным воздухом. Приблизил глаза к стеклу и попытался внизу в темноте рассмотреть немую болотистую улицу, но ничего, кроме сплошной черноты не увидел.
— Когда же эти скоты в погонах оставят нас в покое? — спросил я у Валентины.
— Ты имеешь в виду спецназовцев? Чего они к тебе прицепились, Коль?
— Да не только спецназовцев, Валя, — задумчиво ответил жене.
— Кого же еще? — Соколова повернулась от плиты и заинтересованно уставилась на меня.
— Да всех подряд... Долго рассказывать, а я чертовски устал, хочу спать. Больше пятнадцати километров по грязи вчера отмахал...
— Соня, — рассмеялась Соколова. — Ты почти сутки храпел. Конечно, если не хочешь мне говорить сегодня — не говори.
— Когда рядом с нами, а порой и по пятам ходит смерть,  ложь, какой бы она ни была, Валя, неуместна. Да и лгать я не умею. Надеюсь, ты меня понимаешь?
— Хватит, Коля, философию разводить. Мне кажется, что кто-то уже говорил подобное.
— Может быть, — сразу же согласился я. — Может быть, хотя не помню, — повторил я вновь и глубоко вздохнул. Сигарета догорела. Я хотел сделать еще одну затяжку, но вдохнул вместо табачного едкий дым фильтра. Это так  взвинтило меня, что я лишь грязно выругался. Впервые при Валентине.
— Иди, Коля, отдохни, — сказала она. — Завтра у нас, мне кажется, будет трудный день.
Я послушно кивнул головой и молча прошел к кровати. Я не хотел говорить жене, что у меня сегодня с утра плохое предчувствие. Тещу, наверное, уже уволокли спецназовцы куда надо, и не сегодня-завтра она расколется...

ГЛАВА 35

— Пойдем, — Свенскорус взял своей ледяной рукой мою руку и мы, пройдя к нужному сегменту, шагнули в него. Через миг были у обыкновенной деревянной, или оформленной под дерево, лестницы, которая вывела нас в широкий длинный, петляющий коридор, где преобладал притушенный оранжевый свет.
Я был настолько слаб, что едва переставлял ноги. На глаза то накатывался туман, то вновь, рывками, отступал. И без конца в меня врывалась информация всей жизненной ауры коротышки Свенскоруса.
Метров через двадцать, которые мне дались с  почти нечеловеческими усилиями, мы свернули в левый, довольно узкий, почти неосвещенный коридор. Буквально сразу уткнулись в дверь. И тут, в этом полутемном коридоре Свенскорус, неожиданно вцепившись своими ледяными, костлявыми пальцами в мое  горло, начал душить.  Душить по-настоящему...  Вместе с тем я почувствовал и сильнейший удар, похожий на удар электрического разряда, который шел к шее от холодных рук Свенскоруса.
Меня затрясло как в лихорадке, в мозг впилась электрическая гидра и расплескалась болью по всем мозговым клеткам, растекаясь подобно вулканической лаве сверху вниз по телу...
От неожиданности я сначала растерялся, но когда понял, что коротышка не только душит меня взаправду, но и пытается разрушить токами своими все клетки моего тела,  мгновенно собрал все оставшиеся силы и со стремительностью, на какую только был способен, поднял руки вверх между рук Свенскоруса.
Освободившись от захвата, я схватил руками упругий затылок  коротышки, наклонил его корпус на себя и вниз и нанес удар коленом в лицо. Спустя секунду, отстраняя от себя обмякшее с расквашенным лицом тело коротышки, довершил свою неожиданную атаку на противника — со всего маха ударил кулаком в подреберье. Что-то в теле Свенскоруса упруго спружинило и громко ухнуло. Мысли коротышки, стали безвольными, беспорядочными, рваными, агонизирующими, словно коротышка вентилировал таким необычным способом себе мозги.
Оседая на пол, Свенскорус повернулся всем корпусом и попытался нажать на блестящую клавишу у двери, но я, заметив это, резко отбросил коротышку в угол. Я даже удивился своей силе. Свенскорус обо что-то грохнулся. Тупой звук глухим эхом прокатился по узкому коридору и где-то затерялся, заблудившись в его необозримых недрах.
 Многочисленные сигналы, исходившие ото всего тела коротышки, вдруг пикообразно взвились на предельные высоты понимания и провалились, как-то сразу, одновременно, в небытие.
Я тоже был не лучше повергнутого врага. Тупо уставясь впереди себя, я безвольно осел на пол напротив коротышки, у двери. Токи, пущенные Свенскорусом, еще блуждали по моим мозговым клеткам, норовя не расставаться с теплой податливой средой, в которую попали. Вихрем проносились воспоминания, чуждые мне фрагменты иных жизней, иных судеб, которые, пересекаясь между собой, вызывали фейерверк мыслеобразов. Совсем нелогичных, неправильных... Словно Свенскорус или некто иной таким образом передавал эстафетную палочку... Жизни поколений целых планет, Галактик, проносились в моем  мозгу, сражались за свое существование с себе подобными и совершенно различными как по структурным образованиям, так и по форме. Из этого хаоса я строил свои планы, выносил собственные суждения...
Я видел любовь и ненависть, созерцал межзвездные сражения, в которых побеждали более сильные, или те, кто был проворнее и хитрее... Транспорты космических пиратов величиной в Солнечную систему и много больше, тащили за собой похищенные планеты, совершенно не обращая внимания на то, что из-за этого гибнут целые миры и цивилизации...
Образы, образы, образы...
Позже я, Щупач буду восстанавливать их в своей неустрашимой, но нынче израненной, а затем оживленной памяти, чтобы противостоять злу. Я буду сражаться за каждое живое существо, каждую живую тварь, чтобы не дать ей безвременно погибнуть...

* * *
Сначала в жестокий мир дикого белого безмолвия, ворвались острые звуки. Я попытался встать. Ноги подкашивались, хотя дикая головная боль, преследовавшая меня после «разговора» с представителями Вселенского разума, на удивление, прошла. И лишь много позже я понял, что нахожусь не в «своей» комнате, а в коридоре, и напротив меня — лежит труп Свенскоруса, которого я лишил жизни.
Проведя языком по шершавым губам, я опять опустился на пол у огромной двери. Я уже сожалел, что так сильно грохнул коротышку о колено, обратив лицо врага в кровавое месиво, а затем бросил о стену, но ведь тот первый проявил агрессивность... Глаза со временем привыкли к полутемени и я взглянул на Свенскоруса, который, неудобно подогнув под себя правую руку, неподвижно лежал в закруглении коридора. Именно в этот момент я осознал: Свенскорус мог убить меня при первой же возможности, но попытался это сделать только сейчас.
«Почему? — подумал я и почти сразу же пришел ответ. — Что-то мешало коротышке совершить подобное раньше. Но что? Или кто?  В этом темном, неуютном сыром коридоре он должен был убить меня! Убить либо сей миг, либо никогда! Новый разум, совершенно отличный от коллективистского, коим стал я для них, был в Сотейнике не только бесполезен, но и вреден, поэтому Свенскорус, поняв это, решил убрать «чересчур умного» Кравцова. Меня необходимо было изгнать из идеального социализма Сотейника. Изгнать немедля или убить...
Свенскорус был крайне коварен и чрезвычайно зол. И тогда, когда встречал меня у крыльца дома, и когда мы садились в пустыне в машину, и когда мне подали отраву вместо еды, да и на протяжении немалого времени после.
«Если бы я проглотил хоть грамм того паршивого месива, предназначенного для какого-то икстерна, для меня бы больше не наступило утро» — подумал я и, вздохнув, покачал головой. Мои мысли вновь вернулись в прошлое, когда Свенскорус переводил меня через перемычки... Тогда я чуть было не задохнулся в ватно-теплом ничто от недостатка кислорода. Выручила давняя тренировка в нырянии под воду и...
Я взглянул на распластанное тело коротышки, улыбнулся:
«Что же, на этот раз, механический ублюдок, не твоя взяла! Ты, видимо, не тягался еще с землянами! Скорее всего, тебе подобное раньше сходило с рук и ты, прихвостень ада, добивался своего. Коса на камень! Нынче это была для тебя пиррова победа, ублюдок недопрограммированный! Может, здесь я обречен на смерть, но то, что  одним электронным паршивцем в Сотейнике стало меньше мне как елей на душу! Ублюдок! Прихвостень!»
Я, почувствовав, что откуда-то исходили слабые, едва ощутимые сигналы, взывающие о помощи, раскинул мозгами. Поднатужившись еще немного, понял:  коротышка был еще не мертв. Свенскорус был на последнем издыхании. По еще не полностью изувеченным цепям в микросхемах и биоцепочках саморегуляции коротышки проскальзывала искра ненависти и безысходности, но она стала столь ничтожна и немощна, что я только рассмеялся в душе.
— С тобой все кончено! — громко сказал я, и в моих глазах заиграли искринки радости. Душа, вырвавшаяся из плена безысходности, ликовала. Но не долго. На меня вновь накатились судорожные потуги сопоставить и понять, что же на самом деле происходит во мне:
«Ладно, — думал я, — со Свенскорусом я, кажись, вовремя разобрался, но что за встречу устроили мне с дедом Куличом? Зачем? Затем, чтобы я похоронил его? Я никогда его воочию не видел,  да и знал о старике разве что понаслышке. Пару раз, правда о деде добрым словом вспоминала мама, но это было так давно...»
Томимый неясной тревогой, нащупал ребро дверной рамы, провел пальцами по доске, выструганной и отшлифованной, и понял, что измотался окончательно. Я сообразил, что мне все долгое предыдущее время приходилось приспосабливаться к иным укладам жизни, ее невероятным условиям.
Робкая мысль вновь повела меня в прошлое.
Мама сошлась с отцом в первый же день после похорон деда Кулича. Свадьба была много позже, в городе, куда они уехали, не выдержав робинзонады одиночества в деревне. Связывала деревню со всем остальным миром лишь разбитая донельзя трасса, по которой раз в день забредал туда-сюда единственный рейсовый автобус, да проезжали редкие легковушки... Я родился уже приласканный прелестями городской цивилизации... И еще, мама рассказывала мне, что дом, крыльцо и все прочее помог ей построить именно дед Кулич со своими друзьями, которые приехали погостить к нему на несколько дней... Скорее всего, это были «нужные люди», приехавшие не с инспекторской проверкой к деду Куличу, а... Устроители... Возможно они специально построили этот дом, чтобы потом мой отец встретился с мамой и... А вырезанные буквы... дело деда. Он хотел оставить после себя метку. Он был... Щупачом. Или это метка молодого отца...
Когда отец при невыясненных обстоятельствах пропал без вести, а затем спустя почти два года появился в родной деревне, чтобы, не успев обласкать как надо мать, попасть под машину, свидетелем всего случившегося были лишь полностью заброшенные, вросшие в землю,  хромые, сироты-хатенки и... дед Кулич. «Но почему снова дед Кулич? — думал я. — Мама с отцом деда похоронили! Позже дед Кулич, или его двойник — не знаю — прихромал и на похороны отца...»
Я помнил этот рассказ матери. Я тогда несмышленышем был. Меня на похороны из города не привезли. Но нынче я узнал деда, словно лет двадцать или больше воровал из его сада яблоки и груши, и не раз был «приласкан» длинной суковатой палкой...
«А состоялась ли эта встреча с дедом Куличом сейчас? — мысли мои раздваивались. — Была ли она на самом деле? Оставался ли я в деревне после похорон? Посредник в темноте тоннеля, когда от хворхов вжимались в осклизлые сырые бетонные монолиты, и в каморке смерти, мне все мозги прожужжал о параллелях... Выходит, одного меня оставили здесь пухнуть с голоду, изнывать от неимоверной жары, преодолевать все неприятности, а другого меня отправили по иной параллели в прошлое моего отца? А, может, вместо него? Абсурд! Зачем? Чтобы обезопасить меня? Но от чего? Да, я должен был нечто перенять у деда Кулича... У меня было и иное задание... А что, если остался где-то еще я третий, четвертый, пятый, шестой и иже с ними? Сам Трутень обмолвился о каком-то Ломаном...»
Я помнил, что дед Кулич в деревне пережил многих и умер у меня на глазах. Но у меня ли?
Сомнения глодали, жгли. Я понимал, что деревня, куда попал, была какая-то, по моему определению, свихнутая. Словно всего насвозили туда самого старого, да понастроили специально и... Ведь в живых я там увидел всего Татьяну, свою мать в молодости, и деда Кулича... Ну, еще маленького щенка...
Дед шел к своему концу, знал что умрет. И говорил мне, что ждал именно меня... Долго ждал...
Меня вдруг огорошило: да ведь в отцовой деревне умер... старый Щупач! Да здравствует Новый, Молодой Щупач, коим после смерти деда Кулича и стал... я, Кравцов!
 Подумав о последнем, я впал в уныние. Я ничего не знал. Скорее всего, это произошло от того, что был не волен выбирать. Мной командовали... Я был пешкой, маленькой частичкой нечто большего, непонятного мне.
«Но почему я ничего не помню после смерти деда Кулича? Разве что несколько первых дней... А дальше? Неужто мою память того периода взяли и нахально стерли? — спросил я сам себя. — Все помню до малейших подробностей, но только не это. Полный провал...»
 ...Мое внимание вновь привлекла клавиша, на которую не успел нажать Свенскорус. Страх нахально забирался во все клетки. Я понимал, что могу нажать на клавишу, но тут же преследовал вопрос, почему к этой клавише, как к спасательному кругу на воде, тянулся едва дышащий коротышка?
Мне очень хотелось выбраться из Сотейника в привычный, земной мир. Я желал послать все межвременные параллели, все перпендикуляры и горизонтали вместе взятые к чертовой бабушке, или куда подальше, но я не знал, как это сделать. Я пытался прочесть во всех деталях и во всем его разнообразии незнакомый мне мир, хотел докопаться до сути, но ничего не получалось. В глубину души уже давно закралось сомнение, что я так ничего и не пойму здесь — не по Сеньке шапка!
Сотейник продолжал жить своей жизнью. Порой размеренной, неспешной, временами с взрывоопасными всплесками, хаотично, но не в такой степени, как это было на Земле.  Привыкнуть ко всему этому я не мог.
Чувствуя, что я уже на пределе своих возможностей, решил, что нервы сделались никудышными и стали сдавать, и я все больше и больше стал ощущать заброшенность в чуждом для меня мире, в который попал не по своей воле, хотя провалы в памяти уже не раздражали так, как вначале. Я к ним привык, как привыкают к ужалению пчелой: неприятно, но терпеть можно... Чувства у меня после первой и последующих встреч с Трутнем и иными представителями непонятно каких цивилизаций, притупились, но это отнюдь не говорило, что я напрочь забыл обо всем, напрочь вычеркнул со своей памяти все, что годами впитывал в себя... Я продолжал любить, мечтать, надеяться...
Мысль расплескалась в поисках удобоваримого варианта моих деяний. Я цеплялся за сладкую мечту, имя которой Мой дом, Мой диван, Моя постель и, наконец, Мой город, где я родился и рос. Пусть даже со всеми негативами, что последнее время преследовали меня и Валентину. Дом — база. База иных, относительно Сотейника, параллелей, но родная, где и стены помогают...
Я противился, цеплялся, хотя все время понимал: бегство от реальности невозможно, как не стремись это сделать...
Непрошеная тоска ворвалась в меня. Я был чужаком. Чужаком здесь, в Сотейнике, но чужаком и на оставленной Земле, где уже «вышивали» две мои копии. Одна — нормальная, без вывихов, и вторая — Ломаного.
Зная, что жить на Земле — жить в непередаваемом хаосе. Не только для меня и моих копий — для всех живущих на голубой планете. Деньги, золото, бриллианты, иные драгоценности правят миром, деньги правят и войной. Полнейший хаос создан для того, чтобы в нем было легче, без натуги наживаться чиновникам и власть предержащим, легче воровать... В то же время меня как на аркане тянуло на Землю, где придется принимать особо ответственные решения, от которых будет зависеть судьба многих. Придется применять не только то, чему научился в Сотейнике, но и то, что познал еще будучи свободным...
Я вновь взглянул на дверь.
«Куда же она ведет? Есть ли возможность пробраться через нее на Землю? — Мысли сплошным потоком проносились в мозгу, и казалось, прожигали насквозь, словно «скальпель» лазера. — Нет, эта дверь не приведет меня на Землю, — осенило меня. — Мы долго мчали на машине по пустыне, пока не добрались до Сотейника... Или это именно главный тоннель перехода с Земли к Сотейнику, и наоборот? — Посидев немного на корточках у закрытой двери, рядом с блестящей клавишей, я понял, что во мне, как на большом огне в кастрюле борщ, закипает ярость. — Свенскорус хотел нажать на эту клавишу. Зачем? Чтобы выбросить меня словно бытовые отходы, в «мусоропровод»? Постой!.. А, может, я прав? Из меня ничего не вышло путного здесь, зачем держать в Сотейнике привыкшего жить на дармовщинку? Не лучше ли рубануть с плеча и «выбросить» на свалку? Новый разум бесполезен в Сотейнике и вреден. Он опасен для устоявшихся законов Сотейника...»
Обшарив рукой все пространство у двери, я нашел еще несколько кнопок, небольшое колесо, которое раньше не приметил, пару рычагов. Минуту или две просидел все так же на корточках, уставясь в молчащую темень коридора, затем меня словно обухом по голове огрело: я где-то видел подобные приспособления. Но где?
Силясь вспомнить, я целиком ушел в себя...

Глава 36

...Валентина сидела на стареньком диване в тонком ситцевом халате, плотно облегавшем ее располневшую перед родами  фигуру.
— Ну? — недовольно бросил я, стягивая давившие ботинки.
— Тебе не кажется, Коля,  что нужно сначала поздороваться? — Валентина подняла на меня свои большие, подернутые обидой глаза. — Она еще больше округлилась. Живот говорил о том, что роды у нее будут со дня на день.
— Не кажется, — нахально ответил я, прошлепав босиком по холодным доскам через комнату в спальню. Не успев войти туда, я словно ужаленный, выскочил оттуда и накрепко прикрыл дверь.
— Ты чего? — вскинула  на меня глаза Валентина.
— Помоги, Валя, быстрее! — в ужасе прокричал я. — Там... трешник!
 В спальне? — у Валентины, сжавшейся сразу же в тугой комок, огромные глазищи. Полные страха и отчаяния. — Но ведь они, Коля... Тебе показалось, дорогой, — неуверенно промямлила девушка, уставясь на  закрытую  дверь.
— Показалось? Как бы не так!
— Конечно!
Кто-то неизвестный  начал ломиться в дверь, которую сдерживал я. Дверь дрожала от резких ударов, но не поддавалась.
— Да помоги же! — вновь закричал я. — Там — спецназовец! У него силища!!! Быстрее! — задыхаясь от напряжения, прорычал я.
Валентина настолько была ошарашена сообщением и моим грубым окриком, что не могла сдвинуться с места.
Напор неожиданно прекратился. За дверью наступила тишина. Скупая, вероломная. Валентина, наконец, встала с дивана и подошла ко мне. — Ты, Николай, как всегда в своем репертуаре, — быстро проговорила она, отстраняя меня от двери. Затем, когда я уступил ей, резко распахнула дверь.
В спальне никого не было.
— Ну и где же твой спецназовец? — с язвинкой в голосе спросила она.
Я заглянул внутрь спальни. Там  действительно никого не было.
— Но кто-то же нагло ломился в дверь, — начал оправдываться я.
— Ломился? — Валентина улыбнулась. — Вам это показалось, господин Кравцов. Вам лучше принять успокоительные таблетки, и...
— Да иди ты с ними подальше, — огрызнулся я и, натянув на ноги жавшие ботинки, хлопнул входной дверью с такой силой, что у косяка вновь посыпалась штукатурка.

Меня потом мучил вопрос, кто же это был в спальне у Валентины? И куда испарился? Ведь когда Соколова открыла дверь, я лично убедился, что в спальне никого нет. Из окна убраться восвояси непонятный посетитель не мог —  окно после зимы еще никто не раскрывал. Через дверь... Здесь тоже прокол, поскольку у двери стоял я и увидел бы все... Оставалась маленькая кладовочка, о которой я тогда позабыл.
Я не раз заводил волынку об этом случае с Валентиной, но она все время отмахивалась, мол, подобного не было. Не было, и все...
По прошествии нескольких дней после случившегося, я и сам стал сомневаться, а было ли? Я уже подумывал о том, что все мне приснилось...

* * *
Звук приближающегося вездехода я зачуял заранее.
— Из дома, Валюша не выходи и никому не открывай, — быстро одеваясь, сказал удивленной, готовившейся ко сну Валентине. — Я ключ возьму свой.
— Ты куда, Коля?
— Это, кажется, за мной. Вычислили, заразы. Это, скорее всего через твою мамашу...
— Не трогай маму! — вскинулась Валентина.
— Ну, конечно, конечно! Она же у нас неприкосновенна и единственная.
Валентина надула губы
— Не дуйся. Это я так, к слову. Я скоро вернусь. Береги будущего сына.
Даже не поцеловав жену и лишь мельком взглянув на нее, взволнованную, я выскочил в холодный коридор, машинально намотал портянки и вступил в тяжеленные кирзовые сапоги.
...Я уже был у калитки, когда к соседней халупе подкатил заляпанный по самые окна вездеход.
Не зная, как поступить, я в нерешительности стоял у калитки и размышлял:
«Если фараоны приперлись, сюда, в тьмутаракань, то, естственно, по мою душу. Сыщут, куда бы я ни смылся. Все равно вычислили,  как Гром не старался. Через тещу, или еще как...».
Из вездехода выскочило два до зубов вооруженных трешника с автоматами наперевес.
Увидев меня, стоящего у калитки, трешники на короткий миг попридержались у брони вездехода, затем снова зашевелились:
— Без  выкрутасов, Кравцов, — крикнул  один  из  них. 
Трешник  быстро затопал к калитке напрямую по жидкой грязи, не разбирая дороги. Второй трешник навел на меня автомат и лишь осторожно и внимательно посматривал в мою сторону.
Я знал,  что эти люди приперлись сюда в тьмутаракань, не пироги пробовать, не к теще на блины, поэтому, хмуро посмотрев на рвущегося через грязь улицы ко мне трешника, повернулся и решительно прошел к крыльцу. Меня решил не убирать...
— Стоять на месте, не дурить! — приказным тоном бросил стоящий с автоматом наизготовку трешник. Второй трешник уже подбегал к калитке.
«Стрелять по мне все равно не будет, — «просканировал» мысли трешника я, и молча открыв ключом дверь, вошел в коридор. Следом за мной ворвался и трешник, которого я тут же уколом пальца в шею отключил, по крайней мере, часа на два.
Оттащив обмякшее тело к столу, усадил на стул. В ожидании появления второй жертвы, я успел выкурить половину сигареты да попросить Валентину, уже накинувшую на ночниху халат и выглядывавшую в прихожую, ретироваться назад в спальню и не высовывать оттуда нос ни при каких раскладах. На этот раз Валентина все поняла и, без пререканий, переваливаясь как утка, молча вышла из комнаты.
«Тещу накрыли, потому и выведали адресок», — еще успел подумать я, пока второй трешник, ступая на цыпочках, осторожно не подошел к двери. Затем он заглянул в приоткрытую дверь. Увидев сидящего за столом спиной к нему собрата по оружию, смело вошел в коридор.
Этого мне оказалось достаточно, чтобы беззвучно вырубить и второго спецназовца, у которого на руке птенцом попискивал передатчик. Сняв его с липучки на руке трешника, я опустил  коробочку в нагрудный карман. Для чего, и сам не ведал. Ведь я таким образом опять же мог пометить себя. Хотя...
Зная, что в вездеходе остались водитель со старшим группы захвата, а, может, и еще кто-то, и нынче внимательно наблюдают за входом-выходом из хибары, я вбежал в спальню. Не обращая внимания на немой вопрос Валентины, раскрыл окно и выпрыгнул через него на задний двор, прикрыл створки окна. Пробраться незамеченным к замызганному вездеходу в полутемени все сгущающихся сумерек для меня было сущим пустяком.
Приезд нежданных «гостей» мне явно не нравился, но ничего не оставалось делать, как ждать. За всем этим кто-то стоял. Кто именно на сей раз, и решил узнать я. Если не у исполнителей приказа по моей поимке, то через них попытаться выйти на верхушку.
Нападать на напичканную электроникой и специальными средствами защиты машину одному, было сверх безумства, но мне ничего не оставалось — все равно достанут. Не здесь, так где-то в другом месте. Может, хоть Валентину не тронут, если я не сорвусь в очередные бега?
Остановившись у старого куста сирени, я еще раз мысленно прокрутил только что выработанный «сценарий» нападения на машину и решил, что у меня есть шанс победить. Всего полпроцента, но есть!
Мозг напрягся до немыслимых пределов, и, казалось, что он вот-вот взорвется и разнесет мою черепушку на тысячи мельчайших частиц, а осколки черепа разлетятся по всей округе. Я пытался осмыслить положение, в которое попал: меня разыскали, за мной подали «спецкарету» и увезут даже против моей воли туда, куда спецназовцам надо. Спрашивать не будут и просить тоже. У них не принято. Как и то, что они не прислали за мной вертолет или флайринг?  Ведь «заслужил»?
Вернувшись домой тем же путем, через окно влез в спальню.
Валентина дрожала. Не от холода — от страха.
— Ты их убил, Коля? Зачем? — спросила она упавшим голосом.
— Да не убил я, успокойся. На время отключил, — отмахнулся я. — Там уже заволновались, Валя, я выхожу по их просьбе, но это отнюдь не означает, что я, Валюша, сдался. Иногда нужно уступить, чтобы затем победить. То ли силой, то ли хитростью. И эти не едут. Гром обещал, но, видно... Короче, Валя, наша жизнь нынче в моих руках, вернее в моих ногах и мозгах, так что не переживай и не страшись. Подумай о ребенке. Ему это может сильно навредить. Поняла? Я прошу тебя, милая...
Поцеловав жену, я быстро прошел в прихожую. Взял из загороженной шторой полки похожий на кастет пистолетик с четырьмя обоймами, который мне дал в свое время Гром, положил в карман. Затем, прихватив автоматы спецназовцев, взвалил одного из поверженных трешников себе на спину, а другого, который начал оклемываться, взяв под руку, потащил к выходу.
В вездеходе уже волновались не на шутку. Оттуда в сторону мазанки от оставшихся в вездеходе водителя и старшего, неслась ужасающе направленная энергия ненависти и мщения. Еще две-три минуты, и она, я это прекрасно ощущал, взорвалась бы...
Увидев, что я тащу на себе трешников, старший наряда, несмотря на категоричный приказ не оставлять машину ни при каких обстоятельствах, выскочил из вездехода и топая по лужам, подбежал к калитке. Мысли спецназовца разметались неопределенностью.
— Что с ними? — спросил старший наряда, принимая от меня на себя одного из спецназовцев.
— Видимо, поддал, — деланно тяжело дыша и передавая трешнику одного из выведенных со строя, сказал я. — Они, увидев меня, сразу за парализаторы. Я даже рта не успел раскрыть, они уже «пукнули» по пару раз по мне. Едва не укокошили. Хотя бы стрелять по цели как следует умели... Цыплят послали... Им бы только на курок нажать. Пуля — дура... Ваши подчиненные даже не подумали, что я мог их, останься в живых,  запросто убить... — Возьмите их оружие. Мне оно ни к чему... — Я движением плеча сбросил на руку оба автомата и тоже протянул старшему наряда. — За это не с них — с вас в первую очередь спросят...
— Я рад, что ты, Кравцов понял, что от нас не смоешься, — положив в машину парня, которого нес на себе и приняв от меня автоматы,  потеплел старший наряда. — Ты прав,  они — юнцы, — добавил. — Давай теперь твоего.
Я подвел еще не полностью пришедшего в чувства паренька к уже открытой двери. Его, послушно ступающего, при помощи водителя, споро затащили в машину.
— Садись, Николай.
— Да нет, я не поеду, ребята... Хватит с меня того, что по тюрьме шастал почти неделю ни за что. Вот, возьмите и это, — я вынул из кармана горошину передатчика и протянул трешнику. — Один из них с руки уронил, — добавил.
Старший наряда широко расхлопнул свои, похожие на переспелый крыжовник глаза:
— Но ведь ты же, сам пришел к машине, отдал оружие...
Я только хмыкнул:
— Вы хотели, чтобы я оставил в доме этих трешников подыхать или расстрелял их и вас, а, подорвав вездеход, устроил, так сказать первый в этой глухомани фейерверк?
— Я тебя не понял, — недоуменно пролепетал трешник.
— И нечего понимать. Не поеду я, — я взял старшего наряда на понт. — Нечего мне у вас делать.
— У меня приказ, Кравцов... — растерянно проговорил трешник.
— И у меня тоже, — в тон старшему наряда проговорил я совершенно серьезно.
— Кто отдал приказ?
— Это ближе. Скажу, как только вы объясните мне, кто отдал вам приказ на мою поимку?
— Этого мне не докладывали.
Я продолжал сканировать мозги трешника. Тот не лгал.
— А тебе кто приказал? — поинтересовался старший наряда.
— Я сам себе и приказал, — процедил сквозь стиснутые зубы я и, вырвав автомат из рук старшего наряда,  побежал, петляя, в сторону леса.
— Дурак ты, Кравцов. Дураком был, дураком и остался, — пробормотал трешник, достал из-за спины свою снайперскую винтовку, выставил из машины, прицелился и дважды нажал на курок. Две самонаводящиеся на бегущую мишень парализующие пульки догнали меня у первого поворота.
Одна из них впилась в ногу, вторая оставила аккуратную дырочку в плече. Двойная доза парализующего вещества, которая могла свалить и мужика покруче, чем я, подействовала сразу, сотворив из меня все соображающую, но неподвижную, послушную куклу...
Подобрать парализованного бегуна трешнику не составляло труда.

ГЛАВА 37

Сомнения не покидали меня. Раздумывая над происходящим, я вдруг ошарашено уставившись на обыкновенную деревянную дверь, скрюченный у стены труп Свенскоруса, понял: «Все это мне снится и нынче, хотя... Если подобное не сон, то что же? Что? Скоро сюда наведаются... Непорядок — ученик, будущий Щупач, растрощил голову работнику Сотейника... Должна быть связь... Коротышка, скорее всего уже послал сигнал тревоги наверх...»
...Я как в воду глядел. В углу, рядом со Свенскорусом послышался шорох, затем кто-то шумно вздохнул, чем-то тупо стукнул. Послышался резкий писк.
«Крысы, — подумал я. — И здесь эти проклятущие крысы?»
Я смотрел во все глаза, прекрасно понимая, что они приучены только смотреть и ничего не воспринимать. А мои глаза после учебы должны были уметь не только смотреть, но и воспринимать. К такому выводу я пришел именно сейчас.
Из-за угла появилась огромная рваная тень. Она как привидение, склонилась над Свенскорусом, чтобы через несколько секунд распрямиться и расплыться в бесформенной массе, которая не спеша «уплывала» в густую темень угла. Через секунду-другую оттуда послышался шелестящий говор, а, может, это был вовсе и не говор, а телепатическая связь — я так и не смог определить, хотя ее я отлично принимал.
— Наша последняя модель робота, которым был Свенскорус, приказала долго жить. Бывший землянин времени даром не теряет. Робот теперь — масса исковерканного металлокаркаса, набор биоматериалов с полностью разрушенными связями. Единственное, как Восстановитель, советую отправить эту груду в утилизатор, пока она не натворила невесть чего в вашем Институте, и в Великой лаборатории Комплекса Компиляции, как натворил  Ломаный.
— Щупач после случившегося сможет исполнять в будущем возложенные на него функции?
Услышав, что речь пошла обо мне, я навострил «уши».
— Кваркст передал ему все полномочия в считанные минуты, судя по земному времени. Старик устал и, видимо, где-то произошел сбой в передаче информационно-обучающего цикла. Щупачи обычно познают все азы науки либо сразу и затем усиливают свой потенциал, либо никогда не познают их.
— Передача велась в сверхскоростном режиме?
— Посредством биострессовой сигнализации.
— Почему же произошел сбой? Молодой Щупач должен был сразу включиться в работу. У нас же с ним лишь возня. Будущий Щупач — тугодум. Передача прошла безболезненно и незаметно для молодого Щупача. Посредством его отца. Никаких существенных отклонений ни приборы Метагалактической киберсистемы, ни тооты перед случившимся сбоем, не отметили.
— Он первый из землян... — говоривший остановился и, как показалось мне, вздохнул. — Возможно, это неудачная попытка... Старик устал ждать... Представители быстро старятся на Земле.
— Далась вам эта куча свалки на окраине миниатюрной Галактики...
— Выбирайте мысли. Всевершитель уже давно дал ему команду отойти от параллелей... Кваркст избавился от биологической оболочки в критический момент. По прибытию из командировки его с трудом восстановили. Избранница Кваркста, ожидавшая прибытия суженного в Великой лаборатории, увидев перед собой грязного бородатого хромого старца, была в шоке. Он самостоятельно не мог даже выйти из трансформационной капсулы и по прошествии полукруга, все еще никак не соберется с силами трансформироваться в свою привычную форму. Он теперь полуинвалид с напрочь выхолощенной памятью, полон новообразований, с которыми до сих пор не справились наши медики.
— Кваркст слишком долго ждал встречи с будущим Щупачом...
— Он бы его и вовсе не дождался. Будущий Щупач к тому времени еще не родился. Все нужное мы передали через его отца. Поэтому и произошли сбои в передаче информационного обучающего цикла. Кваркст был стар, передавал информацию не лично Щупачу, а... хоть и близкому Щупачу человеку, но посреднику.
«Значит, я был прав, когда подумал, что дед Кулич — их представитель, — подумал я. — Отсюда и его непонятный поступок  самоубийства...»
— Что с молодым Щупачом?
— Думаю, как Восстановитель, мы поспешили с этим землянином, выхватив память из его настоящего. Смотрите  сами, пробуйте. Всевершитель предупредил: этот белковый тип чрезвычайно опасен и силен своими неограниченными блоками памяти и поэтому практически неуправляем. Не забывайте о печальном итоге и для Института, и для Центра с его копиями... Двое мыслящих тоотов...
— Сдюжим, — уверенно сказал другой.
— Я же сказал, экспериментируйте. Для этого его сюда и доставили... Хотя экземпляр, скажу вам откровенно... Такого нужно поискать... Щупач из него станет сверх отменным!
— О нем позаботится Защитник.
— Это хорошо.
— Кстати, Щупач-ученик даром времени не теряет.
— В каком смысле?
— Он постепенно, но с завидным упрямством стирает  то, что мы прививаем ему, а из сгустков памяти землянина не просто выхолостить всё и заполнить практически безграничное пространство его мозга нужной информацией. Связи Щупача так запутаны, что наша техника порой шалеет, отыскивая анналы того или иного начала начал, чтобы убрать их, тооты напрочь отказались от каких-либо работ. Они до сих пор в прострации... Забрались в свои коконы и затихли... Все еще ожидают транспорт. Блокировка мозга Щупача-ученика, как ни странно, сильнее наших установок компиляции... Вот с его спутницей было легче. Хотя, если этой женщине не хочется принимать или отдавать информацию, она умело блокирует свой мозг тоже. Тогда выудить из него хоть толику мы не можем...
«О, Боже! Они захомутали и Валентину?!» — ужаснулся я.
Назвавший себя Восстановителем, вместе с Трутнем — последнего я узнал по «голосу» — снова медленно направились в коридор и, продолжая разговор, подошли к двери, у которой тихо, как мышка, сидел я. Остановились рядом.
Я был поглощен способностью видеть почти в сплошной темноте. Она только что прорезалась у меня. Теперь я смотрел «во все глаза». С блокировкой мыслей на выход во внешний мир мне удалось справиться безболезненно, поскольку и Восстановитель, и Трутень совсем не обращали на меня внимания.
— Мы еще поработаем с ним, — сказал Трутень. — Прекрасный будущий Щупач! У него сильна блокировка мозга, а, значит, сильна и логическая цепочка поступков! Он умело закрывается от постороннего вмешательства. Уж если Щупач так блокируется от внешних источников раздражения, значит практически никто не сможет уйти от его неминуемого «просвечивания».
— У Щупача  был кто-то в роду, кто неплохо владел этим.
 — Это мы заложили в его гены. Главное, психофизическая защита, которую он воспринял сразу, хотя землянин до сих пор не знает, что может это делать.
Я про себя ухмыльнулся: ни Трутень, ни Востановитель до сих пор не подозревали, что я уже раскусил свои возможности и применял их на деле.
— Со временем уберем телесную оболочку землянина,  и...
— Это не обязательно, — сказал Восстановитель. — Оставим, как оставили ее землянину Мстителю. Тот был посговорчивее... Щупач станет человеком Знания...
Мне захотелось крепко, по-товарищески пожать руку Восстановителю за то, что он относится ко мне с уважением, но вовремя приостановил движение своей руки, поскольку понял: я никогда не почувствую приятного ощущения от нашего с ним рукопожатия.
— Мстителя мы взяли умершим для Земли. Со Щупачом было сложнее. Его начали готовить для контакта еще в утробе матери. Даже раньше, через хромосомы отца!
«Доят нашу Землю все кому не лень, — подумал я. — Как же, попали в отличную питательную среду. Это тоже самое, что лучших всегда отбирали и вывозили...»
— И для этого надо было организовывать доставку будущего Щупача в Институт? Не проще ли было сделать Щупача из копии? — не дав окончить Восстановителю, язвительно, или так показалось мне, спросил Трутень, отстраняясь в сторону от двери и пропуская вперед себя Восстановителя.
— Так указал Всевершитель. Не вам судить, и не вам отменять его решения. Вы лаборант! Исполнитель! На Земле, как таковой, практически ничего не произошло. Мы дважды подстраховались. Организован двойник Кравцова. Это первое. Он сейчас живет вместо настоящего. Хотя, во время сбоя, на Землю попал еще один двойник Кравцова. Но с этим уже справится сам Щупач. Только он один сможет разыскать Ломаного и уничтожить. Нам это сделать после отказа работать в Институте тоотов, не под силу. Во вторых, в иной параллели Земли Устроителями создан  второй мир. Со своими улицами, магазинами, жителями точь в точь похожими на соседей и знакомых Щупача и... полутораметровыми.
— Зачем? — в мысленном вопросе Трутня проскользнуло недоумение.
— Не валяйте дурака, Триста Двадцать Восьмой!  С каких это пор вы стали руководствоваться чисто человеческими соображениями?
Я понимал, что обмен информацией между Восстановителем и Трутнем происходит на совершенно ином уровне, чем между людьми, но радостное возбуждение не покидало меня: я понимал о чем «говорят» представители иного разума, иных миров...  От сознания этого я был полон энергии, которая, как показалось мне, нынче лилась через край. Даже то, что я немного пропустил из переговоров между Восстановителем и Трутнем, не смутило меня, и я вновь превратился в «слух».
— Мы действовали по указке Всевершителя и тоотов, — продолжал Восстановитель. —  Мы выдернули из временной параллели лишь двоих — Щупача и его соседку. Все остальные по земным меркам — призраки. Соседку Щупача «взяли», чтобы не травмировать настоящего Кравцова одиночеством. Все было бы нормально, но... там по недосмотру персонала кабинета компиляции, появился Ломаный. Это произвело определенный сдвиг для Земли в будущем, но не столь значительный. Среди пяти миллиардов на время оборвались две полные биоцепи. Мы их свернули. Пару младенцев на радость родителей не умерли при рождении будущего Щупача и его «помощницы»... Правда, Щупач и эта девчонка прожили на Земле определенное время, но... Замена произведена. Не столь удачно, как хотелось. От нас выскользнул выбракованный Сортировщицами дубликат с ломаными хромосомами. Короче, сбежал.
— На Землю? Каким образом? Понятно, что я знаю о Ломаном практически все, но о том, как он сбежал из Комплексной лаборатории создания копий индивидов нигде ни единой мысли. Из Комплексной  лаборатории сбежать невозможно...
— Если Ломаный сбежал, значит возможно. Однако, как это произошло — не знаю. — В подобное меня не посвящали. Ломаным занимается наш спецотдел, но пока безрезультатно. Когда Щупач встанет на ноги, он и поможет. А пока Ломаный творит на Земле несусветное. Мстит всем подряд. Хитрый, коварный убийца, которого свет ни видывал. От этого нормальной копии Кравцова и его жене сейчас не сладко живется, но это уже их трудности, которые им расхлебывать. Они временщики... Придет время, уничтожим Ломаного, свернем копии, настоящий Кравцов займет свое место. Как говорят земляне, свято место пусто не бывает. Надеюсь, вы поняли?
Трутень, молча переставляя свои членистые ноги, подбоченясь, подобрался к двери вслед за Восстановителем. Раздался щелчок. Впереди меня буквально на пару секунд или даже того меньше, вспыхнул яркий свет, который больно полоснул по уже привыкшим к темноте глазам, и медленно угас.
Увидев меня, Восстановитель недовольно пробрюзжал:
— Уберите гуманоида отсюда. Агрессивность его сейчас неуправляема и непредсказуема. Он тоже может сбежать. Вслед за Ломаным… Всевершитель определил вам еще две линии для пробной проверки. Не полкруга — две линии! Не получится ничего — выбросите его на Землю из молекулярной величины в естественную ему структуру многоклеточного гуманоида. Хронотоннель здесь. Копию свернете. Ломаным занимаются...
— Каким образом мы сможем вернуть его из нашего Института на Землю?
— Я же сказал, хронотоннель здесь. Код — 21238-Л-283. Хотя, заметьте, большая половина ученых-наблюдателей, которые стремятся заставить его работать на нас, подсказывают, что в нем самом — Вселенная. Это страшно, но будущий Щупач, как затем определили станции слежения, намного старше и умнее нас. Он может руководить и Всевершителем, поскольку Всевершитель существует, живет... в нем самом, как и в его спутнице. — Восстановитель остановился, как бы раздумывая, сказать ли остальное, а затем, словно отважившись, продолжил, — о нем заботится некий Защитник, до которого мы еще не докопались. Это вносит определенные коррективы —  мы не знаем, кто его Защитник? Поэтому, прошу, поосторожней со Щупачом. И еще. Главное — жадность каждой клетки его мозга ко все охвату новых сведений... Щупач  подобно губке впитывает и впитывает в себя их. Мозг бывшего землянина, несмотря на хлипкость тела и несовершенство белковой оболочки, во много крат совершеннее нашего с вами вместе взятыми. Он — ненасытный пожиратель информации. Гуманоид не может, вернее, не знает, как ею воспользоваться. Его никто этому не учил. Да и не было кому подобное сделать...
— Насытится. Всему есть свой предел, — промелькнуло в мозговых цепях Трутня.
— Предела для его мозга нет. По крайней мере, мы, в бешеном темпе просканировав клетки серого вещества Щупача, были поражены. Переполох был страшный. Сначала впали в панику Сортировщицы Комплексной лаборатории по созданию копий индивидов, а затем и тооты... Упустили Ломаного. Во время производства повторной копии, наивный компьютер, ползая по беспредельному уровню понимания будущего Щупача, зашкалил и дал сбой первого уровня. Техники, приводя в сознание компьютерные цепи, потели несколько стадий времени.
— Будущий Щупач по возрасту еще сопляк.
— Этот сопляк, как вы говорите, ненасытно поглощал сверхскоростную передачу опыта и знаний многих поколений гуманоидов Галактик и Метагалактик, Сот с такой скоростью, словно был на ралли. Если у Щупача происходит перебор, он тотчас притормаживает, сбрасывает ненужное, обременительное ему сначала в столь отдаленные уголки памяти, до которых проблема добраться, а затем, при дальнейшей ненадобности, вообще избавляется.
— Не может быть двух Всевершителей. Это исключено, — неуверенно подумал Трутень. — При таком раскладе, возможно, произойдет трещина между мирами... А это пропасть... Тогда — все... Наш мир прикажет долго жить. Если будущий Щупач доберется до наших анналов, он искривит параллели. А это практически все для нас и нашего давно устоявшегося мира... Может убрать его сейчас и... — Мысль Трутня прервалась, словно для того, чтобы набрать в «легкие» побольше воздуха. — При таком раскладе, — продолжил Трутень, будущий Щупач с его беспредельным уровнем понимания информации, которой мы его пичкаем — настоящая угроза для нас и для нашего мира...
...Я ловил прерывистый мысленный разговор между Трутнем и Восстановителем и все больше и больше убеждался в том, что последние либо чего-то недопонимают, либо Восстановитель, имея на то веские причины, чего-то недоговаривает Трутню. Я мог как-то согласиться с тем, что они сделали мою копию, но чтобы сделали еще одну и, к тому же, бракованную...
Я понял, что был прав, подумав подобное, поскольку сразу же Восстановитель открыл Трутню и, сам того не подозревая, мне, все карты.
— Землянин, которого вы готовите в Щупачи, вернее его миниатюрная копия, подобен Вселенной. Как доказательство — в его таком небольшом по размерам мозгу, в теле, линию назад найдено неисчислимое множество планет, Галактик, Метагалактик, Сот, огромное количество Сверхсот и еще... что-то непонятное. То, до чего мы, представители Сверхсот, пока не в силах добраться. По-видимому, это и есть Новая Вселенная...
— Но мы нынче держим его в... Сотах, — возразил Трутень. — Как же он, вмещающий в себя Новую Вселенную, смог поместиться в них?
— Я настаивал на том, чтобы вам не доверяли, даже как лаборанту, работу в Институте. И был прав, — недовольно произнес Восстановитель.
Трутень не расслышал брошенное Восстановителем мимоходом и продолжал:
— Это не настоящие Соты, а сверх миниатюрная копия их...
Восстановитель ответил не сразу. Трутень терпеливо ждал ответа.
— Мы сжали будущего Щупача и превратили его в сверхплотное вещество, — наконец нарушил мысленное молчание Восстановитель. — Бывший землянин не противился этому, и подобное было сделать довольно просто. Даже проще, чем с иными молекулярными структурами. Подобное вещество в любой момент может расшириться, взорваться, вобрав в себя все, что должно быть в нем. Даже для нас, живущих в Сверхсотах... И это произойдет возможно тогда, когда будущий Щупач перенасытится сверхинформацией, которой мы продолжаем его усиленно кормить. Скорее всего,  он нынче готовится именно к своему разрушительному действу...
Меня так поразило сказанное, Восстановителем, что почти полностью разблокировал все свои мысли.
— Уже пришли в себя? — Трутень встрепенулся и обратился ко мне. — Ну и слава Богу, — облегченно вздохнув, сказал он. — Мы думали, Свенскорус вас убьет! Извините. Робот неожиданно вышел из-под контроля. — Трутень протянул среднюю ногу и нажал на клавишу, к которой пытался дотянуться коротышка Свенскорус перед тем, как я отбросил его ногой в угол.
— Так уж и думали, — язвительно произнес я, но Трутень был занят своим и на мое возмущение не среагировал.
Куда и когда исчез Восстановитель, я не заметил. Сейчас я пожирал дверь глазами. За ней что-то снаружи делал Трутень, наполовину высунув из нее свое длинное туловище. Не успел он втянуть внутрь свой тупой жирный мохнатый зад, как дверь начала закрываться. Трутень в последний момент удивительным способом вобрал свое тело внутрь. Я как ни старался, так ничего и не увидел, что же там, за вожделенной дверью.

* * *
Когда Трутень, не сказав мне больше ни слова,  оставил меня одного, я решил сразу же попытать счастья и удрать из Сотейникового хаоса за Землю.
«Пусть я и трижды Всевершитель, — думал я, пусть во мне хоть десятки Вселенных или Новых Вселенных, дома лучше!.. Надо будет ловить свихнутого Ломаного. Они, понятное дело, не справятся».
Код я знал. Запомнил и дорогу, по которой вел меня от двери к снежно-белой комнате Трутень, поэтому, не раздумывая, шагнул в сегмент.
Но скорее всего я перепутал в спешке сегмент, поскольку оказался в подобной, даже без намека на мебель комнате, где посредине, повернувшись на едва слышный хлопок входа, стоял мужчина лет сорока. Увидев меня, мужчина не раздумывая, бросился мне на шею и начал обнимать.
— Ну, наконец-то! Я знал!.. Я от одиночества едва не сошел с ума в этой чертовой белой, точно одеяние Смерти, комнате. — Мужчина, наконец, отпустил меня из своих не по-комплекции, богатырских объятий. — Я — Анатолий Калюжный. Ты — настоящий, не перевертыш! Я нутром почуял, — скороговоркой затараторил мужчина. Я ждал и, наконец, дождался!
— Ты что, парень, Смерть и ее одежду видел? — сразу же, без предисловий спросил я, наконец, оправившись от неожиданности. Я не ожидал увидеть в Сотейнике землянина, и тут же с сожалением подумал, что не только меня, Кравцова с Валентиной захомутали в идиотскую тюрьму Белого Безмолвия, но и незнакомого мне Анатолия Калюжного...
Логическая цепочка размышлений увела меня далеко в детство. Нет, дальше... Тогда я еще не родился!
...Отец выскочил на шум около дома. По неширокой улице, подернутой седыми космами печального тумана, под руки вели старца.
Седые, давно нечесаные и немытые волосы его с запекшимися кровоподтеками, запутались в бороде, босые ноги старика были нагло окутаны длиннющей цепью из огромных звеньев, которые не сильно позвякивали, ударяясь друг о дружку.
Старик был в несусветном грязном рванье. Подобие халата едва доходило ему до колен. Тощие ноги деда, все в кровоточащих ранах, уже не переступали, а, скорее, волочились по пыли улицы, цепляясь за хищные и наглые языки жесткой травы, нахально вылезшей на дорожку, и оставляли на длинных тонких полусухих плетях тягучие красные капли крови...
— Не пора ли остановиться передохнуть Порис? — громко спросил шедший чуть позади мужчина, повернувшись к одному из оруженосцев.  Видимо, к старшему. — Я страшно устал, Порис.
— Нет! — упрямо ответил парень с хлипкой бородкой клинышком, что следовал сразу же за стариком.
В загорелой руке парня, тоже босоногого, хищно поблескивал огромный нож. За ним шло четверо оруженосцев с длиннющими остро отточенными пиками.
— Старец, — парень поднял кверху нож, — заслужил всеобщее презрение и гибель! Он — Щупач! И давно породнился с дьявольской силой!
— Да ведь это... ведут похороненного два месяца назад... деда Кулича, — растерянно пробормотал неизвестно кому мой отец.
Вышедшая к калитке Татьяна обомлела. Крик застрял в ее прикрытом рукой рту. А глаза! Глаза! Они слезились жалостью, и в них застыл ужас!
— Мы его хоронили, Таня, — отец  повернулся к женщине.
— Д-да, хо-ро-ни-ли, — едва пролепетала Татьяна, поднося к глазам уголок фартука. —  Мы похоронили деда Кулича. И недавно. Не мог же он встать из могилы, — добавила женщина еще раз, но уже шустрее.
Отец попытался выйти со двора на улицу, чтобы влиться в скорбную, уставшую колонну, чтобы еще раз повнимательнее рассмотреть старика, порасспросить о нем у идущих...
Калитка приоткрылась лишь на пару-другую сантиметров. Дальнейшее ее движение, как ни старался это сделать Кравцов-старший, сдерживало что-то непонятное.
— Эй, мальчик, погоди минутку! — попросил он шагавшего в метре от калитки мальчишке. — Скажи, кого это сейчас ведут и куда?
Замурзыш в дырявой шляпе с лихо закрученными полями и в стоптанных деревянных башмаках на голу ногу, даже не повернул головы.
— Погодите! Что происходит? — уже крикнул отец.
В ответ — гробовое молчание.
Десятки женщин и мужчин в рванье, масса соплячни, которые тащились по пыльной дороге вслед за старцем и стражниками, не обратили на вопрос моего отца никакого внимания, словно отец был отгорожен от них сплошной невидимой стеной...
Кравцов-старший ощущал в носу запах поднявшейся под ногами шествующих пыли, в уши доносилось звяканье цепей на старческих окровавленных ногах деда Кулича да покрикивание оруженосцев, всхлипывание одной из женщин, которая несла на руках грязного донельзя младенца, но ни на окрик Кравцова-старшего, ни на его желание хоть каким-то образом «прорваться» к толпе, никто так и не обратил внимания.
— Да брось ты свои нелепые попытки, Володя, — опустила Кравцова-старшего на землю Татьяна. — Нас, Володя, оставили в дураках. Разве ты не видишь этого? Мы здесь как в резервации, как в тюрьме...
— Кто? — Кравцов-старший резко повернулся к Татьяне.
Женщина, сняв с плетня сумку, которая сушилась на сквозняке, повернулась к Кравцову-старшему:
— Не  знаю, Володя, — Татьяна вздохнула. —  В свое время дед Кулич проговорился, что все время живет в нескольких параллелях...
— Не понял! — отец поднял на Татьяну недоумевающие глаза.
— Я тоже сначала не поняла деда Кулича. Он, как проговорился, неоднократно долбил меня своими непонятными параллелями. Придет, сядет в прихожей на стул у окна — никогда в комнату не входил — и, пока я продолжаю возиться поблизости, все свои тревоги расскажет. А как вечер приходит, засуетится и, не смотря на то, что порядочно хромал, сбежит с крыльца, и затем, беззубо улыбнувшись мне на прощанье, скажет:
— Помни, Татьяна, о параллелях. Скоро избранник твой из них вынырнет. Как из воды ныряльщик!
— А ждать-то долго? —  спрашиваю, поскольку вся уже изнервничалась, натерпелась одна... Да и понятно ведь...
— Ниче, немного еще подождешь. Но, памятуй, Танька, меня, мое слово, избранник твой обязательно вынырнет из иных параллелей...
Особо за день до твоего Володя, появления, дед Кулич чуть свет наведался ко мне, разбудил и изгалялся, когда вышла на крыльцо, да, вздыхая, говорил:
— Ты, Татьяна, после моего ухода, поприветствуй его как подобает. Вовка он, муж твой будущий. Через сына твоего по параллелям его сюда пришлют... И не отваживай Вовку от себя. Он ничего, мужик нормальный, без вывихов... По всему видно, подойдет тебе, Танька... Приголубь его обязательно, Танюха, — еще раз настоял на своем дед Кулич перед тем, как уйти.
Я, конечно, посмеялась про себя  «пророчеству» деда, но когда тебя увидела, все в душе в небеса вознеслось... Теперь, Володя, я тоже поняла, что деревня наша, вернее, наш дом находится в другой параллели... Не в той, что ты жил, или я...
— Ну и...
— Да, это вели деда Кулича, — перескочила на другое Татьяна. — Но не нашего деда Кулича, а другого, из иной параллели. И жизнь там иная, не такая как здесь. Видимо, что везде — и в той параллели, и в нашей, конец ему уготован один — смерть!
— Но почему его вели здесь, Таня? Если все это происходит в иной параллели, почему деда Кулича вели в... нашей параллели? — спросил Кравцов-старший, совершенно запутавшись.
— Кабы я знала, Володя. — Валентина вздохнула.
— Плохо, что не знаешь.
— Дед Кулич, хотя и тараторил мне о множественных параллелях, но никогда  даже не обмолвился о том, что они могут соприкасаться между собой...
— Подобное может случиться с тобой и со мной, когда нас уличат в непослушании. Я не прав, Таня?
— Может быть и прав, — Татьяна неуверенно поддернула плечами. — Но мне кажется, что об этом нынче забавно говорить.
— Забавно? — отец едва не сожрал Татьяну взглядом. — Это... соблазнительная авантюра, Таня!
— Мы, Володя, в этой деревне, как тюрьме. — Мать  задумалась, затем обняла одной рукой сзади отца за плечи и нежно сказала:
— Пойдем, лучше, в дом, Володя, обед стынет.
— Я тебе никогда не говорил, что я тебя люблю? — Кравцов-старший, нежно улыбаясь, посмотрел на Татьяну через плечо.
— Что? — Татьяна едва не выпустила из рук сумку.
— Я тебя люблю, Танюша. Даже здесь, в этой глуши... И буду любить тебя всегда!!!
И отец и мать, обнявшись,  ушли в дом. Я же, еще не родившийся, наблюдал за всем этим со стороны, будто из какой-то третьей или, быть может, сотой параллели, либо для этого служили глаза моего отца или матери, поскольку я был в них: еще не отделился в самостоятельное существование.

* * *
После первой встряски, которую я получил в Великой лаборатории Комплекса Компиляции по созданию копий индивидов (я так и не понял, почему подобным образом называли ту большую практически пустую комнату Свенскорус и Трутень, а затем и в темном коридоре, я стал воспринимать мир по-иному. Эмоции переполняли меня. Мозг мой, окончательно взбунтовавшийся, словно в нем все нервы оголились, представлял собой подобие старой, истрепанной метлы из которой вылезло или истерлось больше половины метелок...
— Да ты не слушаешь меня совсем, — донесся голос Калюжного.
— Слушаю, слушаю, — я почувствовал, что, удаляясь от только что увиденного и снова попадая в нынешний, опостылевший мир, густо краснею. — Так ты Смерть и одежду ее видел? Где? — я вспомнил вопрос, который задал Калюжному прежде.
— Прости, Господи, и эту подколодную пришлось повидать на своем коротком веку, — ответил Калюжный и по голосу его я понял, что Калюжный абсолютно не обиделся, что некоторое время я не слушал его.
Разговор между нами ускользал, словно заканчивающийся рабочий день в магазине. Чтобы как-то продолжить его, я, найдя в комнате Калюжного «свое» место, уселся и сказал:
— А меня — Николай Кравцов.
— Как ты появился тут? — спросил Калюжный, смешно кивнув своей соломенной шевелюрой.
— Черт попутал, — отшутился я.
— Ну? — поднял на меня заинтересованно удивленные глаза Калюжный, абсолютно лишенный юмора.
— Тюрьма что надо! Белое Безумие в центре необозримой пустыни, — продолжил я, ловя себя на мысли, что я прав. — Только мутант может себе подобное устроить.
— Не понял!
— Да ладно тебе, Анатолий, дураком прикидываться, — грубо сказал я. — Все ты понял. Как появился здесь?
— До этого я... умер, — ответил Калюжный и виновато улыбнулся.
— Умер?  Тебя кто-то пришиб, или в драке голову проломил? За женщину? — поинтересовался я.
— Да нет, просто... — обиженно пробормотал Калюжный. Зная о неизлечимой болезни, я предвидел свою смерть, и все время оттягивал страшный для жены Иванны день. Жалко было и детей, которых не успел поднять на ноги. А с остальными... Хотелось насолить недругам, но вышло, и теперь я понял, наоборот. Они лишь возликовали. А Смерти было страшно смотреть в мои мученические глаза. Она приходила по ночам, напоминая, что ждет — не дождется... Я снова слезно просил отсрочки. Не хочу кривить душой, она деловая баба, понятливая! Другая бы забрала с потрохами и... Эта же замучилась с моими бесконечными отсрочками...
Смерть пришла за мной в последний раз в понедельник. Пришла красавицей, на которую было приятно взглянуть. Я не помню, как она появилась в хатенке с замшелой крышей на околице соснового леса, куда я после дежурства на трассе зашел отдохнуть...
— Смерть медленно разделась, юркнула, дрожа от нетерпения к тебе в постель и ты начал ее обнимать и целовать,, а затем...
— Да иди ты!..
— Ты же болел, насколько я понял, дома, в городской квартире, не в какой-то хатенке, — теперь уже серьезно перебил Калюжного я, силясь понять, о чем тот говорит. Почему-то мое всезнание и возможность «просканировать» люой мозг во всех Вседенных, на этот раз бастовало.
— Не перебивай, пожалуйста. Подсознательно я знал, что лежу у себя дома, на диване, что рядом со мной мирно спит, разметав по белизне подушки свои длинные волнистые волосы Иванна, но в то же время мне казалось, что я таки лежу, но на стареньком канапе, накрывшись шерстяным платком, который почти посредине постригла моль.
— Ну, ну, а дальше?
—  Приятная истома от кончиков пальцев постепенно обволакивала мое сознание. Сквозь давно немытое, запыленное окошко, опасливо заглядывало, словно затуманенное, Солнце. Я еще в силах был рассмотреть бедную, непритязательную комнатенку, хозяева которой давно с ней расстались.
Несколько лет нетопленая печь зияла черным полукруглым отверстием. Из него торчало несколько огромных обугленных головешек... Рядом со мной на самом краешке канапе сидела Смерть. Молча улыбалась своими точеными белыми зубами...
— Разве зубами улыбаются? — поднял на Калюжного глаза я.
— Не придирайся, ну показывала свои точеные белые зубки. Ровные, может этим и притягательные. Это не был почти всегда рисуемый или описываемый страшный скелет с огромной ржавой косой на деревянном косовище. Я был ослеплен свежестью ее утонченного лица, пышущего здоровьем и такой первозданной красотой, что мое «я» с потрохами стало униженно и оскорбленно юлить перед ее прелестями... Словно взяла меня, сложила как половую тряпку и принялась усердно вытирать о нее измазанные грязью сапожки. Затем Смерть повелительно встала и произнесла одно лишь слово:
— Пойдем! Время пришло. Это мое окончательное приглашение…
Я понял тогда, что больше не могу просить об отсрочке, что действительно пришло мое время, поэтому молча отбросил с себя шерстяной платок и поднялся с канапе. Тут же почувствовал, что тяжесть с тела ушла, вернее осталась лежать, будто приклеилась, на старом канапе с потертым верхом, и пошел за ней. — По-татарски раскосые, но не глубоко черные, а голубые глаза Калюжного стали теплыми, лучистыми, радостными, загадочными.
— По тебе не скажешь, что ты долго мучился до смерти, что умер. Здесь тебя основательно «подкормили»... Кстати, кто ты по специальности, Толя?
— Тут или на Земле? — спросил Калюжный.
— Здесь, здесь, Толя. Для Земли ты, как я понял, уже покойник.
Калюжный молча поднял на меня сразу ставшие печальными глаза, затем шумно вздохнул и, несколько помедлив, сказал:
— Но это так! Выйдя за Смертью, я долго шел за красивейшей женщиной, пока мы не оказались на поляне, посредине которой стояла одинокая роскошная сосна. Я едва не натолкнулся на Смерть, когда она у сосны резко остановилась. Даже прикоснулся к Смерти. Она была тепла, и тело на ее руке было нежно-бархатистое, живое...
— Пришли, — сказала Смерть, и виновато, или мне так показалось, посмотрела на меня. И еще, улыбнувшись, добавила:
— Все, что ты хочешь, Толя, будет потом, обещаю.
Мне даже не по-себе стало, ведь я... хотел ее... ты представляешь… полюбить! И до окончания веков…
— Ну, ты даешь! — я улыбнулся. — Враль из тебя отменный!
— Да не вру я. Своими живыми детьми клянусь! — обиженно произнес Калюжный.
— Хорошо, верю, — сказал я и серьезно уставился на Калюжного.
— Летим, — произнесла она и, взяв меня за руку, взмыла в воздух. — После первого ознакомления с твоей предстоящей обителью, ты на короткое время вернешься домой, — сказала она, и улыбнулась, и я вновь утонул в ее улыбке...
...Полет был не из приятных. Холод сковал меня. После благополучия, тепла, благодати — дикий, всепоглощающий холод! Все выветрилось из моей оболочки. В ней осталось лишь сознание. Я был где-то высоко. Не в небе, поскольку не было облаков, и Солнца. Меня обволакивало оранжевое образование. Сплошное, чуть-чуть упругое...
— Ты можешь покороче? — спросил я, поскольку надоело слушать ахинею Калюжного.
— Хорошо, — быстро согласился, отнюдь не обидевшись Калюжный. — Домой «добрался» без приключений . «Входил» в подъезд словно вор, оглядываясь по сторонам.  Опасался, что меня кто-то из соседей, или Иванна, дети, увидят... Но ничего такого не произошло. Вскоре был в комнате, где в гробу на столе уже лежало мое тело, взглянул на него, и мне стало неприятно. Иванна, причитала над уже не нужной мне оболочкой, которая вскоре превратится в гробу, в земле, неизвестно во что... Всматриваясь в черты лица, изредка покрытые морщинами, седовласые волосы, щетину, нахально вылезшую у моего предшественника на бороде, я приходил к сознанию того, что все это уже... чуждо мне. А затем было кладбище, похороны... Моей смерти был рад лишь сосед, бывший ухажер Иванны Петр Земсковский. Толстомордый ублюдок с двумя кадыками на шее, этот подлец, придерживая за руку рыдающую Иванну, втянув в брюки свое безобразное пузо, вкрадчиво шептал ей ласковые слова, говорил, что он по-прежнему ей поддержка и опора, врал напропалую, и вскоре, тут же, у гроба, предложил ей руку и сердце. Надо отдать должное Иванне, которая отвесила заразе, прямо на кладбище, увесистую оплеуху... Мне тоже хотелось отхлестать подонка, пришить его кухонным ножом, растерзать, убить кулаком,  молотком, которым прибивали крышку к гробу, но, увы. Я все видел, все слышал, но ничего из уже почти родного для меня, но чуждого мира для них, сделать не мог. Я был в другом измерении или еще где-то. Я стал не тем. Понимаешь? — Калюжный задал мне вопрос так, что нужно было что-то  обязательно ответить.
— Думаю, что мы пришли к определенному пониманию ситуации, в которую попали не по своей воле.
— И что хочешь предпринять?
— Потешить надеждой, — проговорил с насмешкой я. — А пока скажи, как ты, из эфирного опять превратился в настоящего? Кого они из тебя хотели сделать, Толя?
— Ты имеешь представителей Вселенского Разума?
—  Ну.
— Мстителя.
— Мстителя? Странно, — вслух произнес я. — Щупач... Мститель... Кого же они готовят в неземной школе, больнице, академии, имя которой Сотейник?
— Да не думай бог весть что. Я рад, что ты зашел ко мне, и мы теперь не одиноки среди непонятных тварей. Может учителей, а, может, и тюремщиков...
Меня начало бесить тихое «всё понимание» Калюжным происходящего:
— Нам, Толя,  необходимо сообща решить, как отсюда выбраться.
— Согласен, — на удивление быстро согласился он.
Томимый неясной тревогой, я недоверчиво взглянул на Анатолия, и сам не понимая, почему так сделал, и сказал:
— У нас, Толя, мало времени на разглагольствования. Кто его знает, что эти, из Сотейника придумают уже через минуту, или, даже через секунду, какие выкинут за шуточки с нами, что планируют, поэтому надо сообща придумать нечто такое, что помогло бы выбраться отсюда.
— Иди, Володя. Я подумаю, и ты тоже у себя подумай. Вместе легче придумать...

* * *
Утро было прекрасным. Я не знал, что так подействовало на меня, но настроение даже в этой смертельно-белой комнате Сотейника не покинуло меня, не испарилось вмиг после того, как я раскрыл глаза. Я знал, что буду делать дальше. Неожиданная встреча с Калюжным, вселила в меня такую силищу, что как показалось, я готов был тягаться не только со всей командой Сотейника, но, даже и со Всевершителем, если таковой существовал на белом свете...
Я понимал, что не ошибся. Судя по внутреннему будильнику, это было утро следующего дня. Какого именно, роли не играло. Сегодня я должен был найти Валентину, которая где-то здесь, в Сотейнике, одна и, возможно, с ума сходит...
«Ну и вляпались же мы с ней... — подумал я. — Зачем мне было заходить в этот дворик Клад Кладыча, в дом? Как-то дотащили бы провиант до дому и... Ан, нет, бес попутал. Где же найти  Валентину? Так, будем логичны. Я оставил ее в той странной комнате непонятного особняка вместе с девочкой Тамарой и стариком-Проводником. Старик вывел меня за ширму... А потом... Что было после? Ведь я ничего не помню... Ничего? Да нет же! Помню!!!
...Тоннель. Сырой, темный, длинный, холодный, с многочисленными разветвлениями. В нем только спецы могут не заблудиться. И полет в нем когтистых и зубастых хворхов... Неужто твари эти созданы для того, чтобы никого постороннего не пропустить куда не след? Или...»
Мысль хилым ручейком, как по методу сообщающихся сосудов, перетекла из темени тоннеля с кровожадными хворхами, в пустыню. «По дороге» еще раз предстал Проводник. Он был длинен и худ, с подпитыми глазами. И страдал больше присущей низеньким толстякам, суетливой, раздражающей и порой ненужной поспешностью во всем... Видно, подобное у него выработалось потому, что о  уж очень торопливом никогда не подумают, что он неплохо и каждодневно закладывает за воротник. Как минимум по полбутылки...
А затем была пустыня. Грубо-шелестящий песок под ногами. Ботинки оставляют временные следы, которые спустя непродолжительное время умело сотрет трудяга ветер. Моя обувь, давно просящая «каши», утопает в раскаленном песке, который безобразно жестко набивается во все дырки. Попавшие внутрь песчинки сначала обжигают, а затем начинают ожесточенно, словно наждачной бумагой, тереть ноги, тонущие в соленом потоке пота. А когда я измученный, иссушенный, исходящий последними капельками жидкости, еще оставшейся во мне вышел на очередной бархан, впереди меня воспаленным глазам открылся  чудесный пейзаж — ухоженный дом с крыльцом, окаймленный живым старым садом. И еще, в тишине стало слышно жужжание насекомых. Но это видение молнией переметнулось на другую, более приятную «волну»...
...Эта ночь была ее ночью. И моей тоже...
Наконец-то я стал ее мужчиной... Наконец она стала моей женщиной!!! Как долго мы к этому шли! Годы!!!
«Она не безразлична мне, — думал я, вовсю улыбаясь. — После всего этого я еще больше люблю ее... Люблю и боюсь одновременно, что с каждым разом все труднее и труднее будет расстаться с ней, все труднее и труднее сказать «пока»...
...Какая это непередаваемая радость лежать рядом и прикасаться своей грудью к ее груди... Я был, рядом со своей любимой женщиной, прикасался своей ногой к ее ноге, и одновременно ко всем ее клеточкам. Дрожащим, трепещущим... Кожа на моих пальцах стала особо чувствительной, передавая своими нервными окончаниями прямо в мозг все сигналы, исходящие от ее тела. Восторженные, упоенные, полные экстаза. И это мне не кажется, поскольку это всерьез... Мы лежали и улыбались. И ей, и мне было лень пошевелиться. Мне показалось, что я почти задремал, чувствуя, как исходящее от меня волнами ненавязчивое тепло, согревает Татьяне ее, выстуженную за много лет вынужденного одиночества, одинокую душу, нашедшую, наконец, свою цель, за которую так долго боролась, которую так долго ждала...
...Она хочет еще любить меня. И еще любить! И еще любить!!! Изголодавшаяся, сверх сексуальная, трепещущая, стонущая, теряющая сознание и вновь всплывающая на волнах радости в сладкое настоящее... Пальцы руки запутались в ее волосах и нежно перебирают каждую волосинку, упрямо ложащуюся на место. Я чувствую, что уже насытился, она же — будто с цепи сорвалась...
«А было ли это? Не сон? Не сошел ли я с ума — пронеслась в мозгу шальная мысль. — И... Это не я с Татьяной — а отец... того...».
Вновь взору предстал особняк Проводника, длиннющий, недостроенный коридор, утопленный в липкую паутинистоподобную темень, и вспышка ослепляющего света, больно полоснувшая по исподволь привыкшим к темноте глазам, когда Проводник распахнул впереди дверь, а затем промокшая от дождя Валентина...
«Этот особняк специально построен для того, чтобы нас с Валентиной захомутать... Там все внутри синтезировано, чтобы мы успокоились, а затем... Появление на Земле моего двойника понятно даже младенцу, чтобы мое отсутствие не заметили, но вот Ломаный...
...Доставили ли Валентину в Сотейник?  Чувствую, что она недалеко от меня, и в то же время, как будто очень-очень далеко. Попробовать поискать ее здесь методом случайного попадания, поскольку, как ни пытался, а просканировать вместимость Сотейника, ничего у меня не получилось. Вот вам, и Щупач. Какой я еще Щупач, если не могу найти свою любимую? По-идее, я должен ее найти, где бы она ни была. Хоть здесь, в Сотейнике, хоть на Краю галактики… Ладно, опустим неприятности… Если я не могу  Валентину найти методом зондирования или сканирования, то буду искать, как говорят на земле многие неучи, методом «тыка». Ведь наткнулся же я на Калюжного! Поди узнай размеры этой тюремной громадины... Может, здесь десятки тысяч идиотских белых комнат-ячеек! Вернее, камер-одиночек. Хотя бы одна попалась иного цвета... 
Понимаю, что за нами следили. И следят. За всеми людьми. Сейчас же, в Сотейнике, это стало настолько заметно, что следящие не пытаются даже скрыть этого».
Я не  знал, то ли у меня началась «ячеечная лихорадка» одиночества, то ли по иным причинам, но я, наконец почувствовал неприязнь к тем, кто привез меня сюда и бесцеремонно, словно ненужную, поломанную игрушку, запер в запыленном чулане...
«Да они не люди вообще, — ухмыльнулся про себя я. — Только в людей, когда им нужно, превращаются...»

* * *
Слежку за собой я заметил еще в детстве.  Это, не была так называемая классическая слежка с погоней, не прекращающимися выстрелами и неисчислимой массой пинкертонов в шляпах на всех углах. Просто за мной, буквально «по пятам» следовал неусыпный страж... Я не знал, каков этот страж из себя, или что это на самом деле?
«Может это просто как репей прицепили ко мне некую пылинку в волосах или одежде, — мелькнуло в голове, —  нет, скорее всего, в теле. Но слежка была!»
Лишь теперь  я определенно знал, что от этого неусыпного стража можно избавиться! Мне только стоило вычислить следящий за мной приборчик, и тогда — пусть ищут! И еще. Достаточно было не притрагиваться ни к чему, ни о чем не думать и ловушки не сработают.  А от передатчика, я понимал, желательнее побыстрее избавиться!
Времени в камере-ячейке у меня было предостаточно, и я начал последовательно изучать свое тело.  Оно мне нравилось, и пахло от него приятно, и все в нем было на месте. Лишь малюсенькое пространство на теле вызвало у меня раздражение. Участочек миллиметр на полтора на левой руке. Даже меньший. Он был намного темнее, да и несло от него как из нужника. Именно отсюда исходили сигналы. Как от передатчика...
Сначала пятно я хотел сцарапнуть ногтем, затем выгрызть, как выгрызают заусеницу на пальце, но мне ничего не удалось. Руку разгрыз до крови, а чертов передатчик еще глубже, как клещ, въдался в руку...
Пришедшая Сета, увидев мое действо и окровавленную руку, сначала побелела как известь, затем стремглав выскочила из ячейки. Чернявочка вмиг появилась и запенила маслянистой серой массой из баллончика раненную руку, тут же вышла, и вновь меня надолго оставили в одиночестве. Спустя часа полтора я, наконец, сообразил, что будем делать сообща с Анатолием.
Когда я появился у Калюжного, тот тоже бодрствовал. О нас, казалось, забыли напрочь.
«Скорее всего, эксперимент обучения с нами еще продолжается, —  ухмыльнувшись, подумал я. — Так сказать, заочно».
— Ну даешь! — выдохнул Анатолий. — Я думал ты вообще забыл обо мне. Знаешь, сколько времени прошло? Хотя бы сказал, где обитаешь... И я, идиот, не поинтересовался. Сунулся было в одну — другую комнаты — тебя и след простыл. Пусты... А в третьей нарвался на такого монстра, что мне дальше расхотелось пускаться на поиски... От того монстра меня вызволили работники Сетейника, за что им большое спасибо… Сам бы я никогда оттуда не вырвался… Тебя так долго не было…
— Немного вздремнул, — начал оправдываться я.
— Пока ты там дремал, я кой чего разузнал, например, что в Сотейнике, как ты называешь эту мешанину белых комнат, находится по крайней мере еще двое или трое землян. Одна из них — землянка. Красивая, молодая...
— Ты ее видел? — я подскочил к Калюжному и схватил за отвороты рубашки.
— Мне о ней рассказали, — Калюжный был спокоен и рассудителен.
— Кто?
— Что, кто? — Калюжный осторожно освободился от моего «захвата».
— Кто тебе рассказал о землянке и землянах? — спросил я.
— Да те же работники Сотейника.
— И что они еще у тебя спрашивали?
— Да больше ничего. Разве что провели меня в их лабораторию. Там было двое. Мужчина и женщина. Они минут пять или чуть дольше о чем-то совещались, потом поулыбались мне, дали что-то выпить приятного на вкус, ну, чем-то напоминающего хорошее виноградное вино. Затем отвели назад… Да, кстати, что у тебя с рукой?
— Сущий пустяк, — отмахнулся я.  Жизнь иногда напоминает юлу. Помнишь такую детскую игрушку? Ее раскручивают до предела. А все мы, песчинки, приклеенные на краешке этой юлы. Несемся по кругу, которому ни конца ни края!
Поскольку Калюжный молчал, переваривая только что услышанное от меня, я переключился и поинтересовался:
— Ты ее видел, Толя? — спросил я, чувствуя, что почему-то озлобляюсь. О том, чем его накачали там, в лаборатории, я не спрашивал, коскольку Калюжный мне бы все равно не ответил, но не вином, это точно. Попытался сам проверить, что же это было, «включил» все свои мыслепотоки с расспросами, но даже межгалактический разум не ответил мне. Видимо где-то для моих мыслепотоков был поставлен заслон. Кем? Да, ладно, позже узнаю, сейчас не до этого. Скорее всего, Анатолию дали не только упокоительное, но и «вырубили» все его мысли о том, чтобы бежать из Сотейника. — Ты видел ту девушку? — еще раз спросил я.
— Она сейчас  в сто двадцать восьмом сегменте. Но ее я не видел, — тут же ответил Калюжный..
— Далеко отсюда? Как туда попасть? С девушкой все нормально? — засыпал я вопросами Калюжного.
— Как добраться к ней, я не знаю. Мы с тобой сейчас в девяносто шестом.
— Ну? — удивился я.
— Когда меня сюда доставляли, то, думая, что полностью отключили, некто сказал, чтобы поместили меня в девяносто шестой отсек.
И тут я тоже вспомнил номер, которому тогда не придал значения. Сета, когда меня везли в автомобиле обронила фразу — «Сначала Щупача отправь в изолятор, затем в девяносто четвертый».
— Значит, я нахожусь в  девяносто четвертом отсеке, — пробормотал я. — Это уже что-то! Если у Анатолия девяносто шестой, то сто двадцать восьмой номер отсека через пару-тройку десятков сегментов. Пойдем, поищем девушку и тех парней, — решительно сказал я Анатолию. Калюжный, отрицательно кивнув головой, сел на пол и молча уставился в стену, затем повернул голову ко мне:
— Не хочу. Мне и так неплохо. Все это такая лажа, Николай... — через непродолжительное время сказал с таким тупым безразличием в голосе Калюжный, что я поразился его беспомощности. — Тебя так долго не было, что я думал-думал, и передумал куда-либо соваться еще раз. От того монстра меня вызволили работнико Сетейника, за что им большое спасибо…
«Скорее всего на него уже подействовала обработка в Комплексной лаборатории по созданию копий индивидов Сотейника, а также то «вино», — подумал я, наблюдая за беспомощными потугами Калюжного. — На мне они пока осеклись. Не обязательно, чтобы подобное случилось и с ним».
Я взбеленился. На меня неожиданно накатила такая ярость, от которой, казалось, разрушится весь Сотейник с потрохами. Наконец, когда страсти немного улеглись, притихли, я по-дружески спросил:
— Есть у тебя сила воли или нет? Не помню, но кто-то сказал, Толя, что человек без воли — игрушка в руках всякого проходимца. Разве не так?
Калюжный, не поднимая виноватых глаз, устало кивнул в знак согласия и, недовольно вздохнув, встал с пола.
— Не я в этом виноват, — тихо сказал Калюжный.
— Экранироваться от них можешь?
— От кого? — Калюжный поднял на меня обиженные глаза.
— От Трутня, например.
Анатолий лишь непонятно, словно ему мешал туго завязанный галстук, повел головой, поддернул плечом.
— Так можешь или не пробовал?
— Не пробовал, — не очень уверенно ответил Калюжный. — Но я уже готов идти освобождать прекрасную Елену.
— Валентину, — поправил я.
— Какая разница.
Я представил себе, как мы, два мужика, шумно вваливаемся в белое безмолвие комнаты, вернее большущей ячейки, где в одиночестве пребывает Валентина. Во радости у нее-то будет!
Первые поиски не увенчались успехом. Проходя через ватные стены или переборки, и я, и Калюжный попадали в пустые белые комнаты. Лишь однажды, напоровшись на непонятное шипящее существо похожее на куколку гусеницы, я и Калюжный поумерили свой пыл. По моему  мнению, мы могли остаться с Анатолием в любой каморке, но, чтобы не дразнить своим отсутствием устроителей «Тюрьмы Белого Безмолвия»,  вернулись «домой».
Сначала зашли к Калюжному, который, сходу упав на пружинистый пол, произнес:
— Знаешь что, искатель шутовый, хочешь искать — ищи. А я — пас! — Лицо Калюжного стало непроницаемо жестким, но я не придал этому значения.
— Кому эта прелестная девушка женой станет, тот как в раю проживет, — сказал я.
— Существуют люди, Николай, от которых все советуют держаться подальше. Может, твоя Валентина тоже из этих? Женщины, Коля, подлы и злы, тянущие «одеяло» лишь на себя. Такая у них натура. Красивые женщины этим страдают вдвойне. И еще, приторговывают своей красотой. Ты просто стал не нужен ей. И помни, ум всегда в дураках у сердца. Об этом в свое время сказал Ларошфуко.
— Да пошел ты, нравоучитель, — грубо огрызнулся я. — Вместе со своим Ларошфуко и остальными!
— Рай тебе, Николай, после Сотейника, противопоказан напрочь. Может она в рай и попадет, ты же... отдал душу либо силам страны духов, или даже самому дьяволу. — Сарказм в голосе Калюжного нарастал и, казалось, его «изобличениям» не будет конца.
В моей голове подобно мыльной пене, вскипал гнев.
Поняв, что загораюсь и едва сдерживаюсь, чтобы не наговорить глупостей или не накостылять Калюжному по шее, я сказал:
— Ладно, Толя, через пару часов, если все будет нормально и нас не захомутают после обеда ЭТИ, — я поднял указательный палец кверху и показал им на потолок, — пойдем еще поищем. Останемся с носом — отправлю тебя на Землю, а сам останусь здесь, пока не найду Валентину.

* * *
... Новые поиски результатов не дали. И я, и Калюжный были измотаны до предела. Наши ноги гудели, легкие саднило от бесконечных переходов через туманно-ватные стены...
— Ты ищи свою Валентину, — прервал мои раздумья Калюжный, а я... — Калюжный несколько замешкался... — Хочу домой.
— Домой? После всего, что там случилось с тобой?
— Прости, если обижаю, но, даже зная, что  поступаю подло, для меня все! Или я сойду с ума здесь, или... Я буду ждать вас. Но быть в белостенном аду больше не могу. Надеюсь, ты меня понимаешь?
— Понимаю, — в сердцах сказал я. — Пойдем, открою тебе дверь, ведущую на Землю.
Зло и неустроенность, неприятие невозможного, непонятного, настолько овладело мной, что я всю дорогу до двери не разговаривал с Анатолием. Калюжный тоже, насупившись, молча перешагивал через сегменты, шумно дыша мне в шею, и, видно, уже пребывал в предвкушении возвращения на Землю.
Минут через десять мы были у заветной двери. Код я набрал не мешкая. Что-то сухо щелкнуло справа, а, может, и внутри многопудовой махины и она стала медленно раскрываться.
Лишь нынче я рассмотрел «деревянную дверь» во всех подробностях, пока она, мягко пружиня на невидимых шарнирах, медленно отползала в сторону. Толстенная, сантиметров под пятьдесят, похожая на серый гранитный монолит глыба, была тщательно отшлифована. Я, прикоснувшись к ней и проведя ладонью, не ощутил под пальцами даже приятной шершавости, хотя и блеска на плите от полировки не было, лишь навязчивая теплота, шедшая от двери, едва ощутимыми волнами щекотала всего меня...
Я выглянул наружу.
За «дверью» накрапывал холодный дождь. Несколько почти ледяных дождинок, скользнув по лицу, сползли на подбородок, давно небритый и затерялись там, в нечесаной бороде. По серому, затянутому огромными дождевыми тучами небу, трудно было определить, утро это или вечер. Спросить же было не у кого.
— Ты идешь или остаешься? — я повернулся к Калюжному, поскольку открывшаяся дверь так же медленно стала закрываться.
— По мне, лучше по болотам буду шастать, по пескам с черноземами ползать, но ни минуты не останусь в осточертелом Сотейнике. Пока, Николай! — сказал Калюжный и, подняв воротник коротковатого пиджачка, смело шагнул из теплого и сухого Сотейника в сырую холодную непогодь.
Через сужающийся проем я еще успел рассмотреть сгорбленную спину Калюжного и утопавшие в вязком черноземе ботинки. Он, с трудом выдирая ботинки из грязи, шагал через пустынный район, и лишь на горизонте, куда от Сотейника уходила линия электропередачи или, может, чего-то другого, в не прекращающемся, теперь странно мелком холодном дожде я увидел маленькие жилые домики какого-то поселка или чего-то очень похожего на них.
Как только дверь закрылась, пол подо мной ушел вниз и буквально сразу же я, соскользнув как с детской горки оказался внутри комнатушки. «Умный» супер лифт, похоже «знал», что делает, поскольку огромным поршнем на всю ширину помещения, похожим на двусторонний нож бульдозера, но предельно мягким, пружинистым, бесцеремонно пропихнул меня через толстенное ватное пространство, в котором я вновь едва не задохнулся, в белую комнату.
Не успел я поудобнее расположиться на полу, как в комнату с шелестящим шумом ввалилась огромная масса — некое непонятное длинное многоногое существо, чем-то отдаленно напоминающее раз в сто увеличенную грязно-зеленую гусеницу.
Ворсистая гадина набросилась на меня и, обдав пышущим жаром, ловко охватила мое тело многочисленными присосками и начала пеленать своей мерзко-липкой паутиной, толщина нитки которой почти практически равнялась толщине нетолстой бельевой веревки.
«Нить», застывая на одежде, больно обожгла незащищенные кисти рук, шею. Мерзкая тварь оставила меня одного, задыхающегося лишь тогда, когда, поняла, что теперь я никуда из кокона не денусь. Прилепив конец веревки к одной из противоположных стен, тварь вывалилась из комнаты, обдав меня напоследок жаром только что перегоревших головешек.
«Так тебе и надо, Николаша! А не высовывайся!» — с иронией проговорил я.
Спустя некоторое время, я попробовал высвободиться.
Куда там! «Нити» приклеились так плотно, что и первая, да и вторая попытка хоть чуть-чуть ослабить их на руках, не привели к желаемому результату. Я едва не заплакал от бессилия...  Бросив напрасную попытку высвободиться, почувствовал, что как зверь хочу есть, но еще больше мне захотелось пить...
«Ну вот, а говорили, что накормят и напоят меня навсегда» — хмыкнув, недовольно подумал я и мысленно послал желание своего желудка через комнаты-ячейки к Центральному мозгу Сотейника, если он в Сотейнике существовал.
Мой «клич», видимо, достиг цели. Может, это было просто стечение обстоятельств, но, буквально сразу же в комнату с подносом вошла улыбающаяся на все тридцать два девушка, приносившая мне в начале пребывания в Сотейнике, еду.
«Как же называл ее коротышка Свенскорус тогда?» — подумал я, когда она, коснувшись чем-то блестящим пут, разрезала, или, скорее, уничтожила часть нитей, освободив тем самым мою  руку.
— Спасибо, Лалла, — сказал я, поймав себя на том, что ее имя пришло ко мне подсознательно. Словно кто-то подсказал.
— Кушать, — твердо, с ударением на втором слоге, произнесла девушка и мило улыбнулась.
Я не заставил себя долго ждать. Уплетая за обе щеки вкусно приготовленную еду, я решил поделиться с девушкой содержимым огромной миски, стоящей на подносе. Столько жаркого с мясом или очень похожего на него могли съесть разве что пять-шесть здоровых мужиков.
— Угощайся и ты, Лалла, — предложил я. — Я всего, к сожалению, не осилю.
— Нам нельзя, — сказала, вернее, подумала девушка, поскольку не произнесла ни слова.
— Почему? — мысленно спросил я.
Лалла ничего не ответила.
— Почему? — тогда уже вслух повторил свой вопрос я.
— Нам нельзя, — снова мысленно ответила девушка и опять улыбнулась.
«Она не умеет читать мыслей, она не телепатка, — сообразил я. — Передавать мысли ее научили, а вот принимать... Она только наполовину телепатка... »
— Нельзя, так нельзя, — вздохнул я. — Кстати, Лалла, ты не знаешь, кто меня так захомутал? — поинтересовался я.
Горизонт ее мыслей на этот раз оказался абсолютно чистым, пустым, будто кто-то все ее мысли вымел веником за пределы восприятия, или поставил между мной и девушкой экранирующий щит.
— Где Валентина, Лалла? Ты ведь знаешь? — спросил я.
Лалла промолчала и на этот раз, только пошире открыла глаза.
— Девушка с Земли, — попытался пояснить более вразумительно я.
Опять ноль ответа, хотя я видел, как Лалла напряглась. Ее большие красивые глаза, горящие всепожирающим огнем боли, выдали огромное напряжение, которое творилось в ней. Лалла только открыла рот, но ничего не сказала. То ли не смогла, то ли кто-то приказал ей этого не делать.
Видно было, что она со всех сил борется с неизвестной силой, что Лалле больно, но девушка, на долю секунды победила и только смогла легко кивнуть головой и указать глазами в сторону противоположную той, которую мы вместе с Калюжным обследовали на протяжении столь продолжительного времени.
Я хотел поблагодарить Лаллу за существенную подсказку, но ей, видимо, было не до моих благодарностей. Девушку так скрутило, что бедная Лалла, бросив все, схватилась за голову и буквально впрыгнула в стену.