В бездне пучин покоясь мёртво,
Им суждено иную жизнь отрицать.
I
По календарю нашего корабля это было двадцать пятое мая. Мы на грузовом судне плыли чётко по графику в средиземном море, доставляя не-которые продукты земледелия. На борту я был весьма высокооплачиваемым матросом, отвечающим за навигацию, а потому знал эти места неплохо. На тот момент наш экипаж преодолел чуть меньше половины пути, оплыв значительную часть итальянского полуострова, и находился в открытом море. Последние признаки деятельности человека мы видели за шесть часов до случившегося. Ими был схожий с нашим корабль, после которого была лишь однообразная и угнетающая водная гладь.
Затишье перед бурей. Море любит притаится перед тем, как настичь своих жертв. По правде, мне никогда ранее не доводилось испытывать ка-кой-либо страх перед глубиной. Моему тогда ещё несведущему молодому сознанию казалось, что всё самое страшное наподобие касаток, акул и кальмаров мы уже изучили, а так как навыками борьбы со всем этим я был обучен, боятся мне ничего не стоило. А о том, чему обучен я не был, я и не знал. Однако всё равно даже в ту пору моего неведенья я чувствовал обман, прикрывавший истинную природу этих мест. Подлый, отвратный, но такой правдоподобный обман природы нашей планеты и всей вселенной. Как жаль, что эти крики, эти душераздирающие возгласы моего подсознания разобрать я сумел лишь сейчас, после того как уже связал свою жизнь с водой и её настоящим содержимым.
Я как раз выходил на свою утреннюю смену по обзору окрестностей с помощью бинокля, когда тот, кого мне было велено подменить, ещё наблюдавший за горизонтом, сообщил о том, что впереди нечто неладное. Настолько неладное, что крикнувший это, не спустившись до конца, спрыгнул с трёх метров лестницы смотровой башни, чуть не проломив палубу, а после ринулся за шлюпкой, хоть и был остановлен капитаном. Уже по лицу главы судна, который решил сам посмотреть на причину испуга матроса, было ясно, что спасаться нужно всем.
Прямо на курсе нашего корабля находилась, со слов капитана: “Про-пасть, пожирающая всё”, избежать которую не представлялось возможности. Объяснений, что именно это было, далее не последовало, но тон нашего командира и такие яркие слова дали понять даже неучам, драившим доски, что нужно покидать судно и немедленно.
После такой лаконичной речи капитана на корабле начался полный хаос: одни бездумно бежали за шлюпками, другие же желали, чтобы нас всех пересчитали и эвакуировали равными группами, а третьи просто отчаялись, будто знали, что многих из нас ожидает. Из-за такой суматохи призвать всех к порядку пригласили странную, вечно сидящую в своей каюте девушку из государственной морской охраны, услуги которой применялись только во время нападения пиратов и вражеских кораблей. Вероятно, её выбрали по-тому, что она умела командовать народом и выглядела устрашающе, а капитан на тот момент уже пошёл подготавливаться к самой эвакуации.
Слухи о ней ходили разные: из-за тёмно-синей, почти чёрной оболочки вокруг её светло-серых глаз многие рассказывали легенды про то, что якобы с каждым убитым капитаном эта полоска утолщалась и наконец должна была поглотить всю видимую часть глаза вплоть до зрачка. Также о ней говорили, что это лишь в спокойствии она такая серьёзная и спокойная, но стоит её разозлить, и внутри просыпается бестия. Сейчас же она просто была военным.
К несчастью, было уже слишком поздно. В придачу к основной нашей проблеме мы и сами не заметили, как попали в шторм. Когда эта девушка наконец отпустила нас и отвела в сторону свой револьвер, который до этого держал всех на месте, а также закончила объяснять разные бесполезные вещи про эвакуацию во время такой ситуации, которую каждый из тех, кто дорожил своей жизнью и так знал, а те, кто не знал, но дорожил, узнали бы, всё наше судно вошло в зону адского ветра и волн, откуда теперь нам точно было не выбраться на этом корабле. Я не знал, где пропадал капитан; воз-можно, он использовал юную даму, дабы всех нас отвлечь, а самому пренебречь честью и избежать, но на тот момент нашими судьбами управляли сугубо волны, а следуя из того, что одна из лодок уже либо сама оторвалась, либо скорее всего была использована, нам следовало поступить с остальными так же.
Небо в те считанные секунды, за которые всё происходило, было самым странным из тех, что я когда-либо видел: чёрные тучи закрыли до этого такое чистое и голубое полотно и теперь нависали над нами, надавливая на каждую из душ матросов всё сильнее с каждым воплем ветра. Однако не эта жуткая картина привлекла моё внимание, отвлекая от спасения, а кое-что куда ужасней.
Стоило только этому пятну воздушных чернил на небосводе закончится, как там располагался страшнейший воздушный вихрь. Будто круглый лабиринт из кустов в дворянских угодьях, на небе кружились болотно-зелёные спиралообразные облака, перемешиваясь, а порой налегая на такие же, но ещё не насыщенные здешним воздухом серые. Из-за этой прослойки ужаса солнце хоть и пыталось пробиться, но всё равно не могло нормально освещать происходящее здесь с нами, а потому нас окружала зелёная, ядовитая тьма. Нам всем очень повезло, что в наше поле зрения попадала лишь не-большая часть этого небесного ада, но будем откровенны: где есть часть, там есть и всё. Позже мне стало известно, над чем располагался эпицентр вихря, но тогда я лишь строил догадки, почему возле “пропасти, пожираю-щей всё” происходят два таких события, однако даже самые страшные из этих домыслов оказались пустяковыми на фоне реальности. Круговорот об-лаков удалялся вдаль, именно по направлению к тому, что изначально за-ставило капитана принять решение покидать корабль и, куда мы не могли посмотреть из-за всё той же зелёно-серой тьмы и такого же тумана. Сомнений не оставалось: там было то, чего все так испугались.
Всё началось с одной оторванной доски. Порыв ветра за порывом ветра разрывали корабль на части, волны беспощадно ломали дно и крали содержимое ящиков с грузом, а люди метались куда ни попадя, но лишь не-многие доходили до лодок. Сомневаюсь, что в тот момент был хоть один адекватный человек, ибо ту, вроде бы хорошо-обученную девушку из флота помощник капитана скинул в воду, якобы за то, что она нарушила процесс эвакуации корабля, хотя ей было велено капитаном договорить ту бессмысленную речь.
Мачта, на которую обыкновенно взбирался я для осмотра моря, была теперь разорвана на две части, но вряд ли на неё бы кто-то полез даже ради спасения жизни, ведь тогда была большая вероятность увидеть причину этих сумасшедших облаков в небе, а этого никому не хотелось. С адским хрустом чёрная, как космос, волна вышибла ещё несколько досок трюма, войдя внутрь. Всё это у меня ассоциировалось с абордажем и захватом добра корабля, но волнам не нужны были бочки с вином и ящики моркови, им нужны были люди. Всё же уже тогда моё предчувствие меня не обманывало, и я осознавал, что уж лучше утонуть под этой кляксой на небосводе, чем в пасти. Судно, подскакивая на смолистых гребнях, всё никак не могло погрузится ко дну, несмотря на количество воды внутри, а потому шторм успел со-вершить с ним последнюю ужасную вещь: как раз тогда, когда я бегал по всему разрушенному кораблю в поисках хоть чего-нибудь, на чём смогу уплыть из этого ада, ибо шлюпок уже не осталось, подскочив на двух волнах с разных концов одновременно, корабль издал свой последний крик и, разломившись посередине, пал, а его две части стали перевёрнутой греческой лямбдой уходить вглубь.
TT
Естественно, не удержав равновесие, я упал в воду, хотя её таковой с трудом можно было назвать, но, к счастью, тут же заметил пустующую лодку, в которую, не дожидаясь очередной огромной волны, тут же влез. Вёсел внутри не оказалось, а потому, гребя руками, мне пришлось попытаться спастись с остальными, которые разделились, но все всё равно плыли под тем единственным кусочком, где небо было голубое и безоблачное.
Не успел я придумать, чем же грести, чтобы сопротивляться до сих пор бушующим водам, которые могли отнести меня ближе к зоне под вихрем, как на своём пути я увидел крепко держащегося за три дощечки человека. Это была та самая жуткоглазая дама, кою скинули в воду. Ни то из милосердия, ни то из потребности в досках я подобрал эту молчаливую девицу вместе с двумя дощечками, и уже так мы вместе продолжили отплывать от места крушения.
Прожорливые волны весьма быстро оставили от корабля только пару плавающих крупных деталей и несколько отдельно разбросанных досок, поднимаемых стихшими гребнями. А затем, на момент того, как мы уже достаточно далеко отплыли от прошедшей бури, наверху виднелась лишь внешняя часть ни капли не ослабевшего круговорота из облаков, который, оставалось надеяться, я больше никогда не увижу.
Но надежды не сбываются.
Моя спутница не говорила ни слова, а просто гребла, прокляв меня на бездейственное сидение в лодке, во время которого передо мною мелькали пролетающие доски и появлялся страх, что вот-вот проломится дно.
Тишина хороша, тишина — это прекрасно, но лишь не после бури событий. Обычно даже самые страшные происшествия могут перекрыться рутинными делами и тогда всё быстро забывается, но, когда тебе нечего делать, остаётся только думать, глядя на отражение лодки и полуденного солнца в воде. Поначалу, делая этот никчёмный анализ произошедшего, мне казалось, что я так испугался шторма, что в моей памяти просто крупным планом отразились эти беспомощные против стихии людишки и уходя-щие под воду половины корабля, но лишь уже на следующий день плаванья в море я понял, что меня так тревожило в этих воспоминаниях. Зелёно-серая туманная пелена на глазах — вот, что не давало мне покоя, вот, из-за чего по мне бороздило не только чувство страха, но и… ужаса. Тонкие облака противных болотных оттенков, будто испарения, витали над чем-то, из-за чего капитан не просто сбежал, а исчез с корабля, оставив тут всю команду. Хотя, возможно, даже после двух лет совместной работы мы были просто ему безразличны. Но одно я знаю точно: тот вихрь был чем-то, с чем лучше было никому не встречаться. Он был приспешником чего-то сверхъестественного.
Безымянная и безмолвная девушка по-прежнему вела себя абсолютно равнодушно по отношению ко мне. Плыли мы без какой-либо пи-щи уже семь дней, а пил я по глотку в день из её походной фляжки, за которую моя путница вообще не беспокоилась, и мне казалось, что я мог сосуд хоть за борт выкинуть, она бы как гребла, так и гребла.
Навигатор, как мною уже было упомянуто, из меня был неплохой, а потому, определяя местоположение по тем же звёздам на протяжении минувших ночей, я знал, что на тот момент мы уже вошли в так называемые “неведанные воды”, которые были где-то над Центральной котловиной. Из названия можно сделать вывод, что в этих частях моря никто никогда не бы-вал, однако, это было не совсем так. Никто не может сказать где и кто когда был, ибо, что было с этой планетой в древние времена, мы всё равно плохо знаем, откуда-то же нахождение здесь впадины стало известно, но факт остаётся фактом: если тут какие судна когда и проплывали, то было это по меньшей мере век тому назад, в связи с чем вода тут была девственна от дон кораблей, а воздух не содержал ни крупицы от табака из сигар моряков. Меня тогда совсем не тревожило то, что, вплыв сюда, мы точно не приблизимся к суше. Меня тогда вообще ничего не могло тревожить, кроме неба, но, к счастью, на нём не было ни облачка.
До определённого момента. Времени было примерно столько же, сколько и тогда, когда капитан увидел, к чему мы приближаемся в бинокль. Эта странная по своим манерам общения девушка на тот момент ещё спала, так как за прошедшие дни в открытом море сильно утомилась, а потому даже в этот поздний утренний час наша лодка плыла по течению сама, ибо вёсла на себя я брать не отважился. День тот был вполне обычен: такое же, как и всегда, ослепительно голубое небо, у которого кто-то будто украл все облака, палящее солнце, что компенсировало прохладный ветерок и, наконец, одна серо-зелёная полосочка в небе. Стоило моему чуткому глазу при осмотре окрестностей на неё наткнуться, как меня пробрала такая дрожь, что всколыхнуло аж всю лодку, но даже это не пробудило мою напарницу.
Первым моим действием была попытка определение ветра, дабы понять, что принесло сюда тучу, а следовательно, в каком районе находится пасть. И всё же стоило мне возвести указательный палец вверх, как я с ужа-сом вспомнил о направлении потока облаков в день шторма. Тот адский хоровод, часть которого мой глаз, увы, захватил, двигался против движения течения и ветра. Он вообще никак не контактировал с окружающим миром. Тогда я это не успел понять, но сейчас осознавал, что даже та огромная грозовая туча понемногу двигалась, а вихрь — нет. Так же, как и сейчас это одинокое облако, то образование производило ощущение сугубо сингулярного объекта. Оно просто крутилось, будто и не было частью этого мира. А с другой стороны как-то же от него отделился этот крохотный кусок. Так что, воз-можно, конечно, такое рассуждение было ошибочным, ведь тот круг в воз-духе мог приводить в движение более сильный поток ветра с другого конца, а его размеры я оценил неверно и потому-то считал, что он должен был плыть по небосводу, однако, поступил я так, как поступил, и опустил палец, не определив стороны направления ветра и, соответственно, оставив курс лодки прежним.
Стоило мне только на секунду снова перестать предпринимать какие-либо физические действия, как мысли хлынули потоком, вперемешку с те-ми, что появились после рассуждения о тотальной ненормальности произошедшего в то утро. Будто из прорванной плотины, залепив собою всё моё сознание и отключив возможность видеть, выбрались они и сразили мой разум. Кто знал, что было, если бы я тогда не отключился, но судьба сложилась так, и никто не мог её исправить.
Очнулся я, лёжа на деревянном дне и надо мною нависала спутница, видимо только что проснувшаяся, и готовая уже проломить своими ладонями дно, лишь бы пробудить меня от рефлексивного шока. Мне сразу показалось это нелепым, ибо обычно она совсем не обращала внимания на меня, но мозгу потребовалось время, чтобы разглядеть болотные цвета.
F
Потеряв дар речи, я вскочил. Нашу лодку закручивало вокруг… водоворота. Я полностью уверен, что мы не вернулись в то же место, где про-изошло крушение, мы нашли ещё одну пропасть, пожирающую всё, которой так испугался наш капитан. Нас достаточно быстро крутило в этой огромной водяной спирали в обратную сторону вихря над нами, из-за чего даже начинала кружиться голова. Однако это чувство в тот момент было настолько не-значительным по сравнению со страхом перед попаданием в глотку океана, что мой мозг совсем не утруждал себе обрабатыванием нервных сигналов, а потому я сам не заметил, как довёл себя до потери равновесия. Лицо моей попутчицы исказилось в настолько неестественной гримасе ужаса, что я старался не следить за её действиями, а уж тем более не смотреть в эти её пугающие глаза.
Бесспорно, разбудили меня вовремя. На тот момент лодка лишь во-шла в круговорот и плыла только половину первого кольца, хотя было их порядка десяти. Тем не менее любой адекватный человек понимал, что с та-кой скоростью течения, он бы скорее утонул, чем смог хоть что-то сделать, а потому мы были в заточении. Хорошо было то, что в этот раз около водоворота хотя бы не бушевал шторм, в связи с чем наша шлюпка стремительно, но спокойно двигалась к неминуемой смерти. О чём думают люди в те мо-менты, когда прямо сбоку от них всего в нескольких сотнях метрах бушует их кончина вперемешку с радостной пеной? О чём думают люди, когда прямо под ними всё та же пена весело несёт их, давая смотреть на свободу и спокойное море за пределами этого ада, но не позволяя прикоснуться к ним? “Быть моряком, — значит осознавать, что, взойдя на любой корабль, ты уже мёртв”, — это были слова моего деда из его дневника, который и побудил меня окунуться в долгие плаванья, хотя тогда я и игнорировал его наставления о всяких там подводных существах или иных мирах. Так или иначе, свою судьбу я признавал всегда, а потому и сейчас спокойно сидел, смотрел вдаль, допив всю воду из фляжки, ибо она уже никому бы не понадобилась.
Моя спутница была явно человеком другой категории. Её выбешивало моё отношение к происходящему, поэтому она впервые заговорила, вы-плеснув из себя несколько нелепых реплик. Тогда я наконец понял, почему она старалась не говорить. Голос её был не просто суров, он был жёстче и мужеподобней, чем у самих мужчин. Мне плохо помнится, каким он был на палубе корабля, но, думаю, она в какой-то степени сошла с ума, когда её не за что скинули в смолистую воду. Я ушёл куда-то в себя и совсем не слушал свою напарницу, а к тому моменту, как мы уже перешли на второе кольцо, понял, что её охватил полный гнев от своего же поражения. Ведь это было даже не поражение перед капитаном пиратского судна, да чёрт был с тем помощником предводителя судна. Это было поражение перед стихией, которая раньше обоим нам казалась просто основой наших профессий, не больше. Мы оба проиграли океану.
Вот, в итоге, девушка успокоилась, но не прошло и минуты, как она что-то выкрикнула в мой адрес, указав на море, а после разогналась, насколько это было возможно на шлюпке, и прыгнула в чёрно-зелёную воду, почти допрыгнув обратно до первого кольца. Я видел, как она тщетно предпринимает попытки плыть, однако скорость потока даже не давала ей сосредоточиться на мышцах, ни то что преодолеть десять метров до окончательного спасения. После, лодка, на борту которой был теперь лишь я с досками и фляжкой, зашла в зону густого тумана, из-за чего ядовито-окрашенная влага закрыла мне вид.
По прошествии тридцати с лишним минут однообразного движения я был на последнем круге и лишь тут дымки было меньше всего, а потому моя смерть нагой предстала в своём истинном обличии. Из-за того, что последнее кольцо было самым маленьким, “наслаждаться” этим видом мне долго не пришлось.
Волны, играясь, зовут тебя в тьму,
Пена, играясь, тащит ко дну
Ты обречён, так сгинь же во мрак.
Ты поражён, прощай, моряк.
Именно тогда, когда левый бок лодки накренился, готовясь окунуться в конусообразный центр водоворота, я вспомнил эти строки. Они были из той единственной книги о морских чудищах, которую я, будучи четырнадцатилетним юношей, взял попробовать почитать. “Ваутерс Разгдан Шгот — Абитак;лум”. Именно так гласил корешок рукописи, прочитав эпиграф которой, я долгое время оказывался верить в любых сверхъестественных существ. Мне казалось это глупым. Но вот прошло уже немало лет, и я привёл его здесь.
Вывихнув ногу из-за скорости при ударе о дно, не прошло и трёх секунд, как я стоял на песке. Спустился я сюда мгновенно, будто водоворот всосал меня, и теперь надо мной было по меньшей мере четыре километра воды, хотя я не был уверен, что это было привычное человечеству вещество. Я отчётливо всё видел и вообще мог находиться на таком расстоянии от поверхности, что уже было немыслимо. Солнце отсюда казалось мне не больше толщины нити и скорее походило на одну из тысяч крупиц песка, витавших вокруг. О, как жаль, что их здесь было так мало! Сам я точно находился не в простой воде. Я стоял прямо в таком же кислотно-зелёном облаке, как и те, что витали над водой, в небе и сейчас надо мной в самой жидкости. Может я и мог пребывать здесь и всё лицезреть из-за этого сингулярного газа, но это было вовсе не прекрасно. Ни одному человеку не подвластно выдержать такой слой воды над собой в психическом плане. Видел я всё вокруг в этом мерзком оттенке и тогда мне казалось, будто это заходящее солнце здесь всё так подсвечивало, однако здравый рассудок не мог такого допустить. Да цельный рассудок вообще был несовместим с тем, что за эти проклятые четыре секунды мне предстояло увидеть...
С самого детства меня занимало море. Дневник деда, что попал ко мне в шесть лет, сильно подкрепил мой интерес, а также я, как и многие мальчишки, верил в страшных чудищ. Кракен, Кималон, слухи о монстрах из “Некрономикона” всё это так увлекало мою неокрепшую психику. Но за те восемь лет в семье произошло много неприятных вещей, я больше стал интересоваться своим образованием и карьерой, а потому сказки о пиратах медленно сменялись научными пособиями по картографии. К своему четырнадцателетию я впервые смог добраться до жилья моего деда и крайне был рад этой возможности. Мои руки в восхищении щупали старые компасы и коллекцию книг о навигации. Я смутился, увидев между оригиналами работ двух известных географов книгу псевдоучёного Шгота, но из любопытства открыл первую страницу, однако, прочитав четыре строчки, засмеялся и поставил её на место.
Я смотрел на это снизу-вверх и в тот момент чувствовал себя самым никчёмным существом во вселенной. Все люди были ничем, всё, что знало человечество, не имело значения. По-настоящему величественными были лишь глубины космоса и нашей планеты. Поверхность — это оболочка, по-верхность — это иллюзия.
Как Хастур, явился Тонконогий и отобрал у меня всякое сознание, обрёкши по сей час вспоминать его слоновье тело, удерживаемое абсурдно-узкими километр в высоту ногами. Он хоть и шёл где-то вдали, но даже от-сюда вся его непропорциональность истощала меня, а мой глаз не мог ухватить его целиком. Я застал лишь один его подъём ноги, ибо передвигался он также несовместимо с жизнью медленно, но и этого хватило, чтобы вспоминать каждую ночь движение его серых кожаных мешков, которые образовывались из лишней кожи и напоминали собою части тел самых древних стариков. Никому не было ведано, как это порождение вселенной очутилось здесь, но я его видел… Я его видел…
Эти несколько секунд, которые я провёл в обителях самого невозможного существа этой планеты и неподчиняющегося законам нашего мира га-за, прошли. Рывком меня выбросило наружу, и я, поднимаясь ввысь, всё больше избавлялся от оцепенения из другого мира, что постиг мгновенье назад. Меня уже даже не поразило безжизненное тело девушки с открыты-ми, обвитыми чёрной оболочкой, глазами, проплывающее мимо меня, я просто отвернулся от всего этого и смотрел в другую сторону, так как не хо-тел видеть, как стану выше Тонконогого, потому что понимал, что выше него никому не стать, ведь в один миг небо со дном всё равно поменяются местами, и тогда сменятся и короли.
Прощай, моряк.