Моему другу- « лимитчику» посвящается…
Я нашел его привалившимся спиной к выщербленной стене, исписанной разноцветьем красок, линий и слов в арке нашего «абрамцевского» дома. По всей видимости отказало сердце и Лешка ловя руками опору, схватился за стену, развернулся да так и стоял, словно желал опрокинуть бетонную глыбу. Стоял и по всей видимости прислушивался к стуку надорванного сердца. А когда оно остановилось и последний мерцающий удар сердечной мышцы сотряс тело, сполз он по стене, развернувшись и теперь уже безучастно со склоненной головой и открытыми глазами , смотрел в одну точку между своих раскинутых ног. Я опустился перед ним. Смотрел другу в глаза. Прощался с ним. А потом меня стали поднимать, спрашивали, заглядывали в лицо, но я ничего не слышал и не различал, так же как и не замечал слез текущих и стынущих холодными дорожками на моих скулах.
**** ****** *****
Жил Лешка с женщиной. Жил да жил. Сошелся и жил. Ни всплесков страсти, ни бурных эмоций. Вязко, липко. Словно увяз как оса в меду: первоначально подрыгала лапками, а потом смирилась с участью и тихонько-тихонько погружалась в дотоле желанную массу. Так и Лешка увяз за несколько месяцев: толи безволие его толи смирился с надвинувшимися годками, толи вдруг почувствовал открывшуюся в нем тягу к философии и раздумьям, но результат был один. Текли деньки, смахивал месячишко за годишкой в урну, смотрелся в зеркало и понимал, что от молодца ни остается былого. А однажды вдруг попал в фотообъектив друга и когда увидел себя, то ужаснулся: с фотографий смотрело на него вроде как и не его лицо .Было оно неприятно ему за мешки под глазами, огромным бороздам на щеках, отвисшему подбородку. В этот момент Лешка понял: песенка спета. Еще больше насупился, ушел в себя. Был нелюдим до этого, стал вообще бирюком.
«Кромсала» его жизнь. Так выворачивала, что диву давался, как до сих пор жил. Была у него потрясающая вещь. Всегда говорить о себе не правду. Уводил людей в сторону от себя, чтобы не интересовались. Так легче жилось. Неприглядно выглядел, испытывал на себе подтрунивания и смешки, считался недотепой и без образования. Не достигшим ничего. Жил словно разведчик-нелегал. Редким был Лешка экземпляром. Но самое главное: внутри жил в таком согласии со всем, что порой считал себя наисчастливейшим человеком. И какой ему резон был, что в глазах других был эталоном несчастья.
Была у него когда-то молодая жена. Ему тридцать восемь, ей двадцать два. Прожили четыре года. Как один. Но, так и жил не «обнажая» душу. Ценил в любом человеке, что в случайной дорожной посиделке либо в трудовом порыве, плечо о плечо, «настоящность», крепость и силу нутряную, не «гомон птичий», а тяжелый осмысленный взгляд, крепость рук и мозгов. Так и с молодухой. Что с нее взять- дите. Ни себя накормить ни его. А еще попытка открыться в минуты счастья и единения успешно была осмеяна гортанным смехом и увидел Лешка в тот момент, пустоту, глубинную пустоту на донышке тех глаз. Оттолкнулся, стало страшно. Враз понял: так и будет жить один. Не будет счастья. Ну, нет такой второй половинки. И жизнь подтверждала эти горестные мысли. Такая была в нем скрытая сила, такой «валун» скрытой энергии, порой и сам думал, а донесет ли до кого его или сплетутся ноги и рухнет аки подрубленное дерево, взмахнув руками словно разлаписто обнимала мохнатыми лапами на прощание землю иная ель.
Даже не помнил себя иным человеком .Особенно «растерзало» его известие от доброхотов, подкинувших известие о том, что он плод изнасилования. Было горестно и тяжело Лешке смотреть на согбенную старуху принесшую весть, с ухмылкой и дьявольским блеском глаз, спутанными волосами и воняющую словно псина. Поклялся в этот момент, что проживет жизнь чистую и светлую не « раня» никого. Был мал, пяток только нагрянул лет, но не заплакал и не изменился в лице. Только стал истуканом, словно вдарили по спине лаптой, выгнулся и застыл. Немой и вопрошающий видел взгляд, бельмом закрытый один глаз, тонкие губки в окружении паутины морщин. Ждала старуха одного , но только и смог Лешка поднять ручонку и указать на дверь. И в тот момент и «закрылась» душа для всех. Не заслуживали они этого. Но в минуты иные, когда была полоса депрессий, Лешка думал о том случае. Он никогда бы не спросил близкого человека, даже боялся думать об этом, словно в минуты сближения как-то стыдился посещаемых мыслей и боялся пряча взгляд, словно испытывал страх, что мать узрит в глубине глаз его «взрослость», осмысленность и понимание. Даже не понимали взрослые за своими ужимками и подмигиваниями, прикасаниями рук и движениями губ, что мальчонка все видит и уже понимает и , что как взрослый человек, удалялся сам, найдя вдруг нелепую причину на улице, оставляя взрослых для возвышенных отношений. .
А однажды Лешка влюбился. Хмурая была осень, пригоршнями швыряла оранжевую листву, кропила водяной пылью, зло терзала деревья на ветру. Под стать всему, что окружало .Нашли «очаг» в легком. Попал в тубдиспансер. До пяти годков не дотянул. И сидел теперь у окна в палате, как взрослый человечек, подперев кулачком подбородок, взирая на тучи, которые полюбил до истомы, часами мог ловить переменчивость и текучесть этих бархатистых существ, лепил образа и лики . Знал, что когда-нибудь возьмет в руки кисть и посвятит этим тучам многочисленные полотна. Не лицам и фигурам, не переменчивым женщинам, не броским растениям и цветам, красками полонящих, а этим бурным кусочкам небесной пены . А когда уставали глаза и ныла спина и поясница, сползал под одеяло, вьюном вверчивал голову под подушку пытался восстановить в памяти особо запомнившиеся облака. А потом незаметно начинал представлять себя героем, идущим по улице и вдруг рядом хулиганы приставали к девушке и Лешке ничего не оставалось как несколькими ударами и бросками, завоевать восхищенный взгляд прекрасного создания. При этом Лешка как в хорошем киносъемочном процессе «обкатывал» процесс броска первого хулигана: то это был короткий удар кулаком, то это была подсечка, то бросок через бедро. Спустя много лет вспоминал этот год среди харкающих по углам людей и удивлялся себе. Что спасало? Что явилось тем щитом , которым прикрылся от недугов и собственной болезни. Что оживляло в моменты физического упадка? Серых красок стен, белых халатов, жутких и болезненных уколов, рентгенологических до крика холодных пластин у груди? Облака и Она.
Она была воспитательницей.. Не пожилой, а молодой. Сейчас, когда Лешка пытался восстановить ее образ, спустя более чем через тридцать пять лет, то никак это не получалось. Даже близко не мог вспомнить, восстановить цвет глаз, волос. Четыре годика. Ну, что можно вспомнить? Но помнил. Помнил то неповторимое чувство, неизведанное и непознанное, какое-то запредельное, космическое влечение. Ее образ влек словно образ святой, матери, сестры. Словно был постоянно Лешка в тумане. Жил только теми кусочками встреч, которыми дорожил в минуты и часы , когда она отсутствовала. «Впечаталось» в мозг летнее тепло талды-курганской окраины, «свечкообразные» тополя, журчание стремительного Каратала и ее лицо. Дети и подростки жили совершенно другой жизнью, словно за стеклом был Лешка, видел и слышал все вокруг, но не мог пройти это « стекло», был в другом измерении. Мозг уже «ушел» вперед и барахтающиеся вокруг дети были далеки с их озорством и играми. А Лешка спустя десятки лет вспоминая себя, даже начинал себя бояться: ведь поведение пятилетнего мальчишки с такой глубиной восприятия мира и женщины как таковой, повергали в смятение и порой он боялся себя. А нормальный он вообще?
И сегодня, после появления на смене, она даже и не заметила и даже не могла помыслить, что ее жаждут два глазика и после ее чаепития и ухода из комнаты, Лешка проскальзывал тенью за ней в помещение и становился на коленочки у стула, где восседала минуту назад она. Как Аленушка с картины склонял головку и щечкой прижимался к табуретине, ловя остатки исчезающего тепла. Стоял так на коленочках до тех пор, пока кто-то не появлялся в коридоре.
Однажды в минуту смятения и предательства со стороны милой, особенно остро и обостренно четко понял, что любил по-божески искренне и чисто именно в пять лет. По тому воздействию на психику никто более не превзошел и не подвиг на более совершенные поступки. Это было подобно и схоже по воздействию пищи на вкусовые ощущения во рту: на детские и не обожженные рецепторы восприятие пищи ложится так, что ребенок способен на восприятие десятков оттенков , а уже притупившиеся рецепторы взрослого не способны на такое. Так и здесь Лешка жил с послевкусием той, прошлой любви, безответной, но в то же время оставившей в душе такие святые воспоминания. Остерегался случайных всплесков. Всегда казалось, что будет стыдиться смотреть кому-то в глаза за минутные слабости. Мать всегда считала его слабым местом совесть. Но по иному не мог поступать, словно кто-то мягко и ненавязчиво направлял Лешку в нужном направлении. .За ним в студенческие годы так и прилипло словечко, преследующее его до тех пор, пока не растерялись по жизни люди, знавших и говаривавших это самое слово. «Святой». Только в людской торопливости и непорядочности растворялись добродетели и слыл Лешка уже иным человеком. Пришли на смену другие люди, новое поколение, со своими ценностями в жизни , взглядами и планами. Не лез ни к кому в душу, понимал, что более тщетного и пустого занятия в жизни не сыщется.
А еще больше скрытности поспособствовала служба. Благодаря невзрачной и не броской физиономии попал в секретные части, там где необходимо был слиться с массой, не выделяться, уметь подмечать и запоминать, отслеживать и никак себя не проявлять. Никто после службы так и не узнал, где был «Святой» два года. Однажды во вновь обретенной компании, даже превзошел себя до неожиданности, приписав себе энурез и отлучение от службы.
Не совершал ничего хорошего и плохого Лешка. Жил. Но вот как-то ворошилось в душе смятение от неустроенного мира, от его острых и даже зазубренных бочин и углов. От душевного не равновесия людского, темных сторон жизни, словно тяжелыми воротинами закрывающими проход к храму.
Только однажды извлек огромную стопку писем, перетянутых бечевой и на мой немой вопрос в глазах, сказал, что едет к нему любимая. Никогда я не видел у него три-четыре сотни писем и поэтому известие об обретенной любви немного смутило меня. Глаза Лешки стали другими. Не замечал такой наполненности и вдохновения в них. Тело и движения словно и не поменялись, даже речь не изменила тональность, а глаза выдали все внутренние изменения и меня очень порадовал этот момент и я сам даже с этого момента вдохновился и внутренне стал жить в ожидании счастья близкого человека. В тот вечер, один из многих сотен, которые мы провели с ним в задушевных беседах, тихих и минорных, с чаем в пиалах, этим обязательным атрибутом общения вынесенным Лешкой из далекого казахстанского детства, мне приоткрылась очередная грань моего товарища.
А Н Ж Е Л И К А
Она была той девочкой, которая впоследствии «замостила» воображение Лешки, когда пришлось покинуть тубдиспансер. Она была маленькой, белокурой дивой с огромными глазищами и способностью «переговорить» кого угодно. Они оба болели и Лешка будучи постоянным клиентом горбольницы в этот раз обнаружил, что кто-то хихикает над ним, когда он в пижаме стоял у окна, в тиши «тихого часа» , созерцая небо. Это чудное создание строило ему из палаты напротив рожицы и посмеивалось. Так она и появилась в его жизни.
Родители сошлись в беседах и встречах и так он и она стали друзьями. Но вся благостная детская дружба оборвалась в одночасье: родители Лешки переехали в другой город, далеко и к морю. Но на удивление связь взрослых не оборвалась, а посредством писем стала постоянной и Лешка стал посылать письмами свою левую ладошку, старательно мусоля шариковой ручкой на отдельном листочке с какими –то каракулями, но вот слово одно запомнил навсегда: «лублу». Так и жил долгие годы в переписке, даже был перерыв в два-три года, это по всей видимости когда она была кем-то увлечена и с упорным постоянством, не отвечала. Но однажды ответила. Ответила, когда Лешка написал, что «стоит» крепко на ногах, учится, имеет комнату и помнит ее. И свершилось чудо. Он получил письмо.
Сейчас с высоты сегодняшних дней, повзрослев и обретя седину, смотря на те дни и прокручивая день за днем, вдруг однажды вспомнил свои слова совершенно сказанные не к месту и неуместно, вызвавшие немой вопрос в Лешкиных глазах, когда я увидел ее первый раз, пробежавшую с кухни в комнату и оставившую меня с ним наедине на пять минут. И это неосознанное отторжение, не озвученное, но переданное через флюиды, мгновенно сделало меня врагом для нее. Это было необъяснимо. Но знаменательно.
А потом Лешка готовился к свадьбе. Был пройден путь огромных затрат, даже договорился о венчании в маленькой церквушке на выезде из Москвы у Алтуфьевского шоссе. А здесь еще подоспела наша с ним созданная коммерческая фирма. И самое главное: мы получили одобрение банка на ссуду в сумму, на тот момент аховую и не укладывающуюся в нашем воображении и нас даже не потряс один из листков договора, на фоне общей эйфории, с процентами. Лешка очень хотел работать и работать на себя и умел подвигнуть на сотрудничество нас, своих товарищей.
А затем пришла беда.
****** ******* ********
Возвращался Лешка поздно домой. Чернота поглотила округу. Еще выпрыгнув из автобуса, задрал голову в надежде увидеть желанный свет в окне. Но на этот раз черной глоткой немой почудился провал окна. А взбежав по лестнице, стоял у двери, пытаясь унять неосознанную тревогу и страх. В темноте не разуваясь и наощупь, пробрался к своей дальней комнате, тихонько толкнул дверь и не включая света нащупал шкаф левой рукой. Дверь пискнула и Лешка шарил в пустоте. Включил свет. Анжелики не было. Пустая кровать, пустой шкаф, исчезнувшие с полки ее и совместные фото. А потом стало страшно, когда Лешка вскинул матрас. Под кроватью отсутствовала огромная сумка в которой решили держать деньги. Несколько часов так и просидел на полу, пока под утро сон не спеленал разум и тело. А потом сделал открытие неприятное, отворив дверь на балкон и обнаружив царственно-белое подвенечное платье скомканным и закинутым в угол. Мир в одночасье рухнул в тартарары. До этого Лешка понимал всю грешность окружающего мира, но в минуты внутреннего противоборства этим сторонам жизни все же отступал и смирялся и порой даже находил оправдания, но с этого момента между миром и им была возведена незыблемая стена.
******* ******* *******
Пусто было в жизни. Кричащая была пустота. Было ощущение от жизни словно соколу подрезали крылья на взлете и приходилось теперь гордой птице барахтаться в траве с тоской поглядывая на синь неба. Не сдавался окончательно, верил, что все-таки наступит момент и «встанет» на крыло и обретет то, что упустил и потерял. Но судьба «вывернула» и «отжала». Как-то все удачное и счастливое скользнуло бочком, обдав только обоняние счастьем других. Все годы, что пришлось жить с грузом предательства, мечтал только об одном семье и детях. Именно мечтал, но не озвучивал ибо все окружающие знали Лешку как женоненавистника и отрицающего детей. Но никто никогда не замечал, что когда оказывался Лешка в компаниях, то случайные дети становились его лучшими и преданными на весь вечер. Что-то было в нем чудесное и светлое в душе и живых глазах, но сокрытое за « стеной» угрюмости. А однажды на вечеринке, мать-одиночка аутиста , никогда ни с кем не общающегося и замкнутого, вдруг была поражена тому, что мальчишку словно подменили и он весь вечер и последующий день был весел и смешлив с Лешкой. А потом через пару дней она через нашу общую знакомую предложила сердце Лешке. Но продолжение было покрыто тайной, а я так никогда и не решился задать вопрос Лешке: почему не получилось?
А за пять лет до смерти вдруг Лешка удивился своим внутренним ощущениям. Они напомнили ему те далекие- далекие детские годы, когда пришло немыслимое ощущение простора в сердце, когда ударила кровь в голову и потерял он покой. Жил он с женщиной, но пусто было. Пусто было в сердце. Жил с ощущением , что заполнит еще эту пустоту. Жил постоянно в легком ожидании чуда, вздрагивая и оглядываясь на малейшие намеки, ловя в них ожидаемое, но всякий раз все растворялось. И всякий раз росло в душе чувство безысходности и бесполезности. Но эти глаза перевернули все. Правильно говорят, что большое и заслуживающее внимания всегда неброско, так и она была невзрачна и маленького роста. Чудная и не приспособленная к жизни, нелепая местами. Лешка даже и не поверил сначала своим чувствам, ведь этот человек мелькал в его жизни с добрый десяток лет, а тут и такое. Но с этого момента его чувства росли с такой прогрессией, что жизнь показалась адом. Эта жизнь которая ускользала словно змея, уносила годы и здоровье, возможность «вскочить» на подножку вагона, уходящему в тоннель с вывеской «старость». Всякий раз Лешка обжигался от того «вкуса» коим «напивался» в пять лет, бороздили душу и сердце чувства с прошлого, не давали спать. Такое «нес» внутри себя, что понимал, с таким багажом любви неизрасходованной, «залюбит». Кто-то приходит к финалу жизни опустошенным и налегке, а такие как он, приволакивает за собой телегу всего, что впустую не раздарил и не потерял и стоя на берегу, именуемом концом жизни, не знает, что с ним делать, оглядываясь и ища немым взглядом руку способную подхватить ценную ношу. Но это хорошо, когда такое случается, но в большинстве случаев жизнь не оставляет шанса «поделиться», вырывая из твоих рук «баул» сохраненных ценностей и оставляя его на берегу, пока ты медленно «уплываешь» на другой берег в лодке с сидящей на корме и направляющей ее, согбенной фигурой в черном балахоне,, коря себя за такое ротозейство и недальновидность, но все увы, поздно. Наверное счастливы те, кто на этом берегу явился пред очи всевышнего налегке и в легком подпитии, с сигаретой в зубах и с остатками помады на щеке. Но все это философское и всему этому бесконечность. Но вот, что вычленял для себя Лешка, главное и чистое, так это одно. Видел ребенка. Ее ребенка. Не наваливалась страсть и плотские мысли, не являлось что-то пошлое и стороннее, а являлось дитя, как на иконах, нежно склонившее головку к груди ее и немо взирающее на него. В пятый десяток вступала она и понимал он, что если решится на признание, то найдет положительный отклик в ее душе, ведь и она наверняка так долго идет по жизни с ожиданием чуда.
За полгода до смерти решился Лешка на поступок и написал письмо на одиннадцати листах. Письмо, признание в любви, крик души и сердца. Вложил в него все, о чем думал и, что хотел донести. Словно перед прыжком в пропасть выдохнул разом. Понимал, что все равно вышло коряво и спустя день и два, думал, что иное можно было написать по другому, а что-то отмести, а потом себя корил, что писал, а не высказал все при встрече, а потом вновь мысленно возвращался к письму и «редактировал» в сотый раз. Находя его то гениальным, то постыдным и неоправданно дерзким по отношению к человеку совершенно не готовому наверняка к такому «открытию». И так продолжалось целую вечность, что Лешка даже потерялся и был в смятении. Ведь он жил этими годами, всякий раз оглядываясь назад, с ужасом понимал, что за эти годы проведенные порознь, у него ребенок пошел бы в школу. И наверное так и продолжалось бы это терзание до бесконечности, если бы вдруг неожиданно он не столкнулся с ней. Она, по всей видимости ,его уже заранее поджидала у подъезда в сумерках. Ее он разглядел еще издалека: фигуру любимой не мог спутать ни с чьей, локоны волос отброшенные назад и изящная точеная фигурка.
***** ********* ********
А через минуту Лешка понял, что жизнь окончена раз и навсегда, вот вроде взяли и хряснули топором по полену, враз на две части: до и после, так и отвалились они на две стороны, разлетелись и не склеить. Стоял оглушенный и в смятении, горше ничего, кроме предыдущего предательства и не ощущал, только ныне волчья тоска и безысходность загнанного жизнью человека в угол совершали с пожившим человеком иные и более болезненные выкрутасы. Вспороли душу и просто выпотрошили. Вывалили «баул» у его ног и даже не взглянули, отвернулись и растворились в ночи. Злая гримаса жизни , злая ухмылка, злой оскал и пока Лешка склонившись на скамье, словно пьяный и отрешенный, они «заглядывали» попеременно с двух сторон, обдавая сердце и душу смертельным холодом, обдавая лицо леденящим и потусторонним. Как долго Лешка сидел он уже и не знал, но знал только одно, что домой не идет, ноги вдруг сами отвернули от подъезда и от того постылого, что не ждало и только что-то похожее на шуршание и взмахи крыльев слышались за спиной, даже казалось, что тугие волны воздуха толкают в спину и ступая медленно и не смело, вошел Лешка в арку между домов.
08.04.2018 Одинцово