Нина

Григорий Мармур
   Фиксу боялся весь двор.
Не то, чтобы он держал всех в страхе, но уж перечить и возражать ему точно никто не смел. Да и некому было дать отпор. В наших бараках жили, в основном, 
 женщины, старики да дети. Мужиков, почитай, и не было, всех окаянная война забрала и не вернула, чтоб ни дна, ни покрышки проклятой немчуре. Мы - поколение безотцовщин, сами росли, сами жизни учились.

Фикса был парнем лет двадцати пяти, среднего роста, но достаточно жилистым; маленькие глазки его смотрели на собеседника зло и с прищуром, он, как бы, пробивал взглядом человека, чего тот стоит.

Одевался Фикса в широкие штаны, подпоясанные офицерским кожаным ремнём; расстёгнутую, чуть не до пупа, рубашку, небрежно заправленную в штаны; поверху, линялый, расстёгнутый же, пиджак. Сапоги на нём были юфтевые, на зависть всем парням нашего двора.

Поговаривали, что Фикса постояннно держал при себе ножичек, что, впрочем, было не удивительно - у него уже было две ходки на зону.

Проживал он с мамашей, маленькой и забитой женщиной, которая тоже побаивалась его, и рта при нём зря не открывала. Про отца Фиксы мы ничего не слышали и не знали.

...Мне он досаждал больше других ребят. Ну, во-первых, потому что я не лебезил перед ним, как некоторые; во-вторых, из всех пацанов, я был самый начитанный, а ему определённо не нравилось, что эта мелюзга умнее его; в-третьих, я носил очки, что, видимо, его просто раздражало, ну и, в-четвёртых, видимо, ему не нравились евреи. Почему он не любил евреев, мне не известно. Я даже думаю, он и сам не знает - почему.

Фикса называл меня - жидёнок, при случае, делал меня мальчиком на побегушках и частенько жаловал пинками и тумаками, что очень веселило его подхалимов.

Я очень боялся его. Но больше - я его ненавидел. Когда по ночам мне не спалось, я выдумывал способы мести, которым, конечно, не суждено было сбыться. Например, как вернулся с фронта, а не пропал без вести, мой отец, и рано утром мы выходим с ним во двор: отец в гимнастёрке, с орденами и медалями; все пацаны рты пооткрывали, а отец спрашивает:

-Кто тут Фикса ?

И все видят, что Фикса боиться признаться. Но мой героический папа сам догадался, схватил Фиксу за шиворот и отвесил ему пендаля. Фикса с позором бежит со двора под наше общее улюлюканье.

Это моя самая любимая фантазия, и я снова и снова прокручиваю в голове, как мы с отцом выходим во двор, и больше всего мне нравятся восхищённые взгляды ребят...

А потом, я всё равно прихожу к тому, что этого никогда не будет, и папа не вернётся, и я плачу в подушку от душившей меня обиды . А мама говорит, что пропал без вести - это не обязательно погиб, и нужно надеяться на лучшее.
 
Она, вообще, очень сильная, моя мама. Она очень много и тяжело работает, впрочем, как и все наши женщины, а после работы постоянно чем то занимается: убирает, стирает, готовит. Я никогда не видел её сидящей просто так, без дела. Может, она таким образом тоску свою по папе заглушает?!

Но в моём положении во дворе она мне помочь не могла, да я ей и не жаловался...

 Просыпался Фикса по обыкновению поздно, ближе к полудню. Пока он дрых, мы старались во дворе не шуметь, чтобы ненароком не разбудить его, так как это было чревато руганью (чаще отборным матом), или, того больше, зуботычиной.

Затем он уходил на целый день в город, зачем и куда - точно никто не знал, говорят, часто видели его на рынке.

К вечеру Фикса возвращался навеселе, садился во дворе на лавочку, ещё долго, до самой ночи сидел один, допивал остатки спиртного и горланил лагерные песни.

Затем, шатаясь, нетвёрдой походкой, шёл в общий, сколоченный из досок, сортир, стоящий между нашим бараком и огородами; мамаша его при этом тянула через окошко писклявым голоском:

-Сынок, родненький, поберегись там...
(доски нужника прогнили окончательно, и нужно было иметь сноровку, чтоб не свалиться в нечистоты).

Фикса долго прилаживался в сортире, кряхтел по пьяному, долго отрыгивал и шёл в барак.

 Не домой.

 К Нине.

Чуть ли не каждую ночь он ходил к Нине...

Нина была лежачей.

Жила она со своей глухой бабкой.

Появились они у нас, когда уже во всю шла война.
Пришла похоронка на нашего соседа дядю Костю, который до того жил бобылём. Вот его комнату и заняли Нина с бабкой.

Их привезли в кузове грузовика, Нину занесли в комнату на носилках, затем выгрузили нехитрый скарб и уехали.

Мы с ребятами помогли бабушке подняться на крыльцо и под руки отвели в комнату. Потом занесли их вещи.

Нине было что то около двадцати.
 
Она была очень худа и выглядела болезненно.

Зато у неё были шикарные волосы пшеничного цвета и большие, выразительные глаза с удивительно длинными ресницами, благодаря которым она была похожа на сказочную принцессу.

Жили они очень бедно, видимо, на свои мизерные пенсии: Нина-по инвалидности, а бабка - по старости.

Из комнаты бабка выходила очень редко, разве что попросить кого-нибудь из нас отоварить карточки или прикупить что то...

...Однажды мама сказала мне:

- Послушай, Сева. Нина целыми днями лежит в комнате. Практически ни с кем не общается. Может, ты походил бы к ней, почитал что то, всё какое то развлечение ей.

- Конечно, мама,- я с радостью согласился.

Мне и самому хотелось помочь бедной девушке.

С тех пор, я каждый день ходил к Нине и читал ей книги, благо, их у нас было достаточно.

Мы много говорили, я рассказывал ей новости, и про нашу жизнь, иногда и выдумывал. Бывало, Нина смеялась...


...Все в бараке знали, что Фикса по ночам насилует Нину.

Все знали.

И все молчали.

Жалели её и молчали.

Сначала Нина плакала.

День, два, три - она плакала.

Потом перестала.

Женщины перешёптывались между собой.

Когда мы, пацаны, подходили к ним, они сразу замолкали. Как будто мы маленькие и ничего не понимаем!

Никто не хотел связываться с Фиксой.

Мне очень хотелось помочь Нине, но я не знал - как.

Что я мог сделать?!

Где я, а где Фикса?!

Силы были не равны...

...Однажды, поздно вечером, Фикса, как обычно пьяный, горланил свои песни во дворе.

Подустав, он направился к сортиру, мамаша проводила его своим жужжаньем:

- Сынок, поберегись там! Не упади!

Я подумал:

- Хоть бы ты провалился там!

 И тут меня осенило!

 Я знаю, как проучить Фиксу и помочь бедной Нине...

... На следующее утро, я побежал в туалет, закрылся там на щеколду и принялся изучать доски в полу.

К моему счастью, ничего нового я не увидел - доски были насквозь гнилые, 
 ничего не стоило, без всяких усилий, оторвать парочку и сбросить их внутрь. Всё, что оставалось, это - ждать вечера... И этого вечера я ждал с нетерпением!..

... Только начало темнеть, во дворе появился Фикса.

Как всегда, пьяный.

Конечно, с початой бутылкой в руке.

И опять орал те же песни.

Я выскользнул из комнаты так тихо, чтобы мама не услышала.

Осторожно, без скрипа, отворил двери барака, сполз с крыльца, и, пригнувшись, побежал к сортиру.

Стараясь не шуметь, очень бережно отодрал две доски и опустил их в нечистоты.

Затем, тем же путём вернулся, лёг в кровать и стал ждать...

Время тянулось ужасающе медленно.
 
 Сердце стучало так громко, что мне казалось, мама от этого проснётся.

Несколько раз я даже подумывал, что зря это всё затеял...

Но ничего не изменилось и в этот раз!

Фикса прикончил бутылку, поднялся с лавки и направился к туалету.

Его мамаша тоже не удивила новизной и напомнила сыночку об осторожности...

Я замер...

И вдруг! Грохот! Шум! Крики!

Ура! Он всё-таки туда провалился!

Истошно заголосила его мамаша!

Разбудила весь дом!

Все кинулись к сортиру вытаскивать Фиксу из нечистот!

Я тоже побежал!

Кто то догадался притащить лопату, сунули ему и, совместными усилиями, вытащили бедолагу из зловонной ямы.

Боже!  На Фиксу невозможно было смотреть и стоять рядом с ним тоже было невозможно!

Он ревел, как ребёнок, то ли от страха, то ли от бессилия, то ли от жалости к самому себе.

Его мамаша бегала вокруг него, задрав руки вверх и кричала:

- Помогите! Помогите!

Хотя, чем ему можно  помочь, было не ясно...

...Так закончились наши, а самое главное, Нинины мучения.

Фикса исчез.

Всем было понятно, что здесь он уже не появится, потому как, стыд то какой!

...Я никому ничего не рассказал.

Все, естественно, подумали, что пол просто провалился.

Но перед Ниной я не мог удержаться, хотелось побыть в её глазах эдаким спасителем и увидеть, как она радостно смеётся.

И я буду смеяться вместе с ней!

На следующий день, я взял книгу и пошёл к Нине.

Я вошёл в комнату, поздоровался, взял стул и сел поближе к кровати, на которой она лежала.

Меня распирала гордость.

- Нина, прежде, чем мы начнём читать, я хочу тебе кое-что сказать.

И понизив голос:

- Это я вырвал доски в сортире!

Я смотрел на неё взглядом победителя!

- Теперь этот изверг больше не будет мучать тебя!

...Нина всхлипнула... Потом ещё... И ещё. Потом зарыдала! Всё громче! Всё сильнее!

Я начал её успокаивать - это же так понятно! Она так страдала, бедная девушка !

А она, вдруг, истерично, не переставая рыдать, закричала:

-Кто тебя просил, жидёнок?! Что ты наделал?! Сволочь! Что ты наделал!

Ее невозможно было остановить.

Она рыдала и поносила меня, на чём Свет стоит!

Я от изумления не мог открыть рта!

Затем, вскочил со стула и бросился прочь.

Не помню, как оказался на своей кровати, уткнувшись лицом в подушку.

А в ушах ещё долго стояло:

- Жидёнок! Что ты наделал?!..