Тридцать лет прошло. Оборачиваешься и видишь эти годы, эти вёсны, посты и Пасхи.
Вначале, сразу после того, как крестились мы с годовалой дочкой, случилось маленькое чудо: знакомый моих родителей на три года пустил нас пожить в свою квартиру, сам уехал ещё дальше на север.
Чуть ли не первая книжка, которую прочла я в "собственном доме", было "Лето Господне" Ивана Шмелёва, и как же она меня захватила! Патриархальная благообразная жизнь, в которой всё уставно и чинно!
Нелегко дался мне первый Великий пост, но лиха беда начало. Да и время было такое, что легче было поститься, чем добывать провизию. Труднее было выстоять перед напором родителей своих и мужа, переживающих, что я "ребёнка мучаю".
По книжкам научилась делать творожную пасху, никогда её не пробовала. Бабушка пекла на Пасху булки, в том числе с творожной начинкой, но собственно пасху не делала, для моих крещёных детьми родителей Пасха не была праздником, в церковь они не ходили, покрестить нас бабушке не дали, и мы с братом сами пришли к вере взрослыми - ещё при бабушкиной жизни, её молитвами.
Идиллия недолго длилась: вернулся и выставил нас хозяин съёмной квартиры, распался брак, погиб брат. Весной 1993-го года впервые после крещения не пошла в храм на пасхальную службу: родители уехали в Усогорск, мы с дочкой жили одни в их квартире, позвать кого-то посидеть с ребёнком или тащиться с ней на службу не было сил и желания.
Это была та Пасха, когда зарезал в Оптиной пустыни одержимый троих монахов: Василия, Трофима и Ферапонта.
И после бывало: то болезнь, то в дороге, то не на кого оставить ребёнка. Но всё-таки чаще получалось попасть на пасхальную службу и причаститься. С братом перед тем, как он погиб. С дочкой в Ульяновском монастыре, куда не раз ездили мы с ней со скаутами.
С кем-то из подруг. Со вторым мужем. Когда сын подрос, на службу мы шли в Великий четверг, а в Великую субботу он за день обычно так набегается во дворе, пока я вожусь со снедями, что освящать их идёт со мной, а вечером без ног валится и засыпает. Дочка маленькой спала в храме, в старинной Вознесенской церкви, на широких подоконниках, но тогда у меня ещё были силы носить на руках её сонную, сейчас уже нет.
Набегается во дворе - это ещё ладно. Сегодня с утра полон дом детей со смартфонами, на двор не выгнать - жарко, заняться настольными играми не хотят, угощаются и играют по сети. Взять бы их за ушко и вывести на солнышко, в ближний парк или лес, но не идут ноги, на Страстной настоялась в храме и у плиты, мыла окна, убиралась - нет сил.
Как ни вспомнить скаутские Пасхи и походы на севере, в коми! Держалось всё на энтузиазме одного человека, Сергея Таскаева, но он с годами не молодел, а на смену никто не пришёл.
Тогда, в 90-ые, я сама при первой возможности с энтузиазмом бежала преподавать церковнославянский хотя бы одному желающему, буде такой был. Преподавала в обычной школе сразу в девяти старших классах "Церковнославянскую грамоту" по чудесному учебнику Нины Павловны Саблиной. Вела воскресные школы, занятия при лицее Академии Госслужбы. Писала как-то отчёт для епархии - получилось более пятисот учеников за год.
Тогда до меня и дошло, что время энтузиастов уходит: заметила, как смотрят на меня ученики, на мои скромные наряды и бледный вид. На Рождество поехала от скаутов в Москву за Вифлеемским огнём, сюжет про него показали по местному тв, и после каникул не было класса, в котором меня не спросили бы об этой поездке.
Это ведь были дети 16-ти-17-ти лет, раз в неделю я рассказывала им на уроках о высоком, а семь дней в неделю они смотрели дома тв и пропитывались его пошлостью (повсеместного интернета и смартфонов не было ещё). До школы я работала на телевидении и не удивилась их реакции:"То, чего не существует в сми, не существует вообще". Увидели меня в телевизоре - наконец обратили внимание.
В "Церковнославянской грамоте" среди прочих было такое стихотворение:
"Христос Воскрес» — поют во храме;
Но грустно мне… Душа молчит:
Мир полов кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж вас и видел,
Чего достиг ваш славный век:
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь в блестящем храме
«Христос Воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
Пусть на земле не будет, братья.
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья
И стук мечей, и звон оков,-
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос Воскрес»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину Воскрес!"
Написал молодой, 22-хлетний Дмитрий Мережковский. Детям я предлагала выучить любое понравившееся стихотворение, редко кто выбирал Мережковского, мне и самой тогда больше нравились другие стихи.
А сегодня именно это стихотворение вспомнилось. Энтузиастов несложно укоротить: возьмут свою дань годы, бедность, болезни. Легко перекрыть им кислород: не плати или плати годами "прожиточный минимум" - и дело в шляпе.
Не будет, как представлялось в неофитах: стоит захотеть, и жизнь станет идиллией, Летом Господним. Не "Лето Господне", а "Расторжение брака" и "Мерзейшая мощь" Льюиса ближе к нашей реальности.
Добро и зло созревают, и всё больше отличаются друг от друга, а это означает, что время жатвы всё ближе. Как сказал один из недавно ушедших, последних, старцев:
- Я бы отчаялся, если бы не знал, что последнее слово будет за Богом.
Вот эта перемена умонастроения, перевод стрелки внутреннего компаса с земного на небесное, даётся непросто. У Мережковского стихи наивные, рая на земле никогда не было и не будет.
Но молодости свойственны наивные надежды. Просто как виноградный сок переходит либо в уксус, либо в вино, так и наивные молодые мечты переходят в старости либо в пессимизм, либо в веру и надежду на то, что последнее слово за Богом.
Так гряди же, Господи Иисусе!