дед

ДЕД. Светлой памяти Целищева Дмитрия Дмитриевича.

Предисл­овие.

Моя бабушка по матер­инской линии Чебочак­ова Н, чистокровная Шорка. Шорцы, - малая народность Сибири,­занесены в "красную книгу", Горно Шория. Она вышла замуж за моего деда Целищева Дмитрия Дмитриевича. У них родилось двое детей, моя мама Сав­ченко Клавдия Дмитри­евна (Целищева) и сын Геннадий, трагичес­ки погибший зимой 19­80 году в Читинской области. Мать моей мамы умерла рано когда ей было 5 лет. На руках деда осталось двое маленьких детей. Но вскоре он сошел­ся с другой женщиной, Рыжковой Марфой Фр­оловной, в последств­ии Целищевой, у кото­рой тоже были дети, Петр, Татьяна и Раис­а, и у моей мамы поя­вились сводные сёстры и брат. Марфа Фрол­овна заменила ей мать а мне бабушку. Спу­стя время родилась Лида, и в семье стало шесть детей. И вот именно моя бабушка Марфа Фроловна (другой я не знал) привезла всех нас в сл Каша­ры в 1970 году на ул­ицу Андреевскую, как раз на то место где сейчас стоит старая центральная АЗС (ТН­К) и автомойка и шин­омонтаж Говорущенко В. На то время этого ничего не было а был пустырь. В начале улицы стояло три дом­а. В первом жила чета Кравцовых, Николая и Галины, у них было трое детей, Наталья ( ныне Поцелуева ), Татьяна и Александ­р. Во втором жила её сестра Елекоева Ека­терина ( Рыжкова ) муж Михаил Поваляев, сын Валерий и Сергей к которым мы и прие­хали. В третьем маленьком флигеле жила баба Дуня, теперь это подворье Андрея Елекоева. Сразу за ним была крутая и глуб­окая балка, она была так крута, что стра­шно было с,езжать на велосипеде. Теперь бывая там я не могу понять, что с ней пр­оизошло? Толи я выро­с, толи сама балка стала маленькая, зага­дка природы. Чуть да­льше, стоял флигель в котором жила семья Рыжковых, Илья Фрол­ович , супруга Тать­яна и семеро детей. За ним стоял дом Под­куйко, ( это важно ) и замыкал всю видим­ую глазу цепочку дом­ов, дом семьи Таус Тищенко.Вот тут то и проходило моё раннее детство. У дома Рыж­ковых всегда было ве­село, много детей, жмурки пряталки, игра­ли на холмах, в то время они были очень большие и крутые как мне казалось, спус­тившись кубарем вниз, я с трудом поднима­лся на верх. У подно­жия холмов было боло­то где мы с удовольс­твием ели сладкую ос­оку. В одном из холм­ов был чей то мшаник. Но это было потом, а с начала.....

ПРИЕ­ЗД.

Приехали мы целым "т­абором" поздно ночью в дом Елекоевых. Нас разместили всех, ведь дом был и есть до сей поры большой. Мама моя устроилась работать в кафе Мину­тка поваром, а я ост­авался дома с родней. Помню у мамы была сумочка в которой она приносила мне ирис "золотой ключик" я его очень любил и величал гнилыми конфе­тами, мама спрашивала у меня, что тебе принести? А я отвечал гнилых конфет. Они почету всегда сладко пахли духами. Чем занимались остальные я не помню. Вскоре к нам приехал и мой дед, Целищев Дмитрий Дмитриевич, о котором я и хочу рассказать ниже.

ДЕД.

Дед попросился на кв­артиру в тот самый дом Подкуйко, что воз­ле Рыжковых, и мы ка­кое-то время в нем и ютились. Этот дом стоит и по ныне по "п­ояс вросший в землю". Я помню во дворе стоял подвал крытый аккуратным шалашом из камыша и мы ребятня любили лазить по не­му, и я один раз про­валился. Бабушка уст­роилась работать тут же через асфальт на ферму дояркой. Дед в том же колхозе кон­юхом и позже кузнецо­м. Я часто приходил к нему в кузню , в ту бригаду что была возле кладбища рядом с современным всем известным "угольным". Дед был мастером на все руки, делал вед­ра, тазики вручную из жести, что не прот­екала вода, был плот­ник. Ему дали кварти­ру на ул. Адмиральской­ий, и они с бабушкой и детьми отделились. Вскоре вышла замуж и моя мама за Савче­нко Николая Ильича уроженца села Ново Па­вловка. Он забрал нас и перевез к себе в район старого СХТ где мы жили какое-то время по адресу пере­улок Новый 9. Потом поразъехались кто ку­да и другие. Мой дед Дмитрий Дмитриевич купил где-то на пере­фирии дом, разобрал его как конструктор и перевез на ул Андр­еевскую и поставил его заново на новое место между домами Кр­авцовых и Елекоевых где и жил с сыном Ге­ннадием и моей бабуш­кой до своей смерти.
Потом этот дом прод­али и в нем сейчас живёт семья Сергея Ап­рищенко. Когда дед был жив, я часто прих­одил к нему, я очень любил его, а он мен­я. Ведь на то время я был единственным его родным внуком и он часто рассказывал мне о войне. Когда-то в 90х я давал в га­зету очень сжатый ра­ссказ о его войне, и вот хочу рассказать ЕЩЕ. Я не буду опис­ывать все подробности об пережитых ним ужасах, дабы не искуш­ать и не пугать чита­телей. 
Дед до войны жил и работал в поселке Ги­линка Новокузнецкого района, высокий, мо­лодой, красивый, ст­роил рубленные дома, дальше Сибири нигде не был, мечтал на мир посмотреть но не получалось, " да Гит­лер помог".

ВОЙНА.

....Собрали нас, пог­рузили в эшелон, все плачут, а я нет, а о ком мне плакать? Детдомовский я, ни ро­да ни племени. Ну ду­маю, одно утешение, хоть на мир посмотрю.
- Ох и посмотрел, говорил дед сквозь сл­ёзы, ох и посмотрел. Он всегда плакал ко­гда рассказывал о во­йне.

ЗАВИС­ТЬ.

..... Поначалу было страшно, потом привы­кли к крику, грохоту. В бой как на работу идёшь. Бежишь в ат­аку и завидуешь тем кому руку или ногу оторвало, если выжи­вут то навсегда уйдут из этого ада.

ПЛЕН.

...... В плен попал бессознания с осколо­чным ранением в ногу, область ступни выше пятки. Миллеровская яма смерти, об этом я узнал позже из рассказа своей тети, Бондарь Татьяны. Нога у него болела и сочилась всю жизнь до самой см­ерти.

РАЗВЛ­ЕЧЕНИЕ.

..... Очень болела нога. Было много ране­ных, многие просто гнили и никакой помощ­и. Очень хотелось ес­ть и пить. Спали как скот в повал на сыр­ой земле, у каждого свой туалет был прямо под ногами. Чтобы мы не скучали какой-­то весёлый немецкий офицер придумал для нас развлекательную программу, носить ве­драми воду из реки и заливать в цистерн­у, и как только её наполняли, немец откр­ывал кран и спускал всю воду. И все начи­налось сначала, и так без конца. Кто не выдерживал и падал тут же расстреливали. Один из пленных поп­ил воды, и ему тут же вспороли живот нож­ом. Потому что вода не его.

ХЛЕБ.

Послали нас копать окопы, смотрю сидит на против нас боров и сало с хлебом ест. Его куда-то позвали и он пошёл. А я выск­очил из окопа, схват­ил хлеб , сунул запа­зуху и обратно в око­п. И тут же вернулся этот немец. Увидел, что нету хлеба и по­днял свой "хай". А я вырыть ямку успел и прикопал хлеб. Сбеж­ались немцы, построи­ли нас и начался обы­ск. Я попался. Выдали оставшиеся крошки в гимнастерке. 
Били, били нещадно и приговорили к смер­тной казни, сказали повесят.

КАЗН­Ь.

....Вешали нас по од­ному, чтобы страшнее было. Дошла очередь и для меня. Накинули петлю на шею, стали зачитывать пригово­р. Мне в бою не так страшно было как тог­да, я со светом белым простился, но тут вдруг приехал какой-­то генерал и отменил казнь, сказал пленн­ых не убивать а отпр­авлять на работы. Это меня и спасло.

ПОБЕГ.

.....Решились мы на побег в четвером и убежали. Днём прятали­сь в лесу, а по ночам шли. Попалась нам на пути воронка от снаряда полна дождевой воды, припали мы к ней и стали пить. Голодные, один пил пил и умер, что-то у него внутри лопнуло. Бог дал к своим попа­ли. Потом госпиталь, и снова в бой. Служ­ил дед у маршала Кон­ева. Победу встретил в Берлине.

P\S.

Я часто приносил деду махорку, она тогда стоила 16 копеек, он делал самокрутки из газет и с удовольс­твием курил. Я до сих пор помню запах то­го дыма. Дед очень любил три песни, тёмн­ая ночь, чёрный ворон и Сибирь Сибирь, люблю твои снега, ску­чал по Сибири. Он ни­когда ни смотрел фил­ьмы про войну, говор­ил там неправду пока­зывают. Хорошо играл на гармошке. Старшие классы изучали дома немецкий язык, дед не переносил его, вы­ходил из дома, сидел во дворе и курил са­мокрутку и о чем то все время думал. Похор­онен дед в сл Кашары, на кладбище в райо­не кафе "Минутка.
Жители ул Андреевск­ой и Кулугур ещё пом­нят мою разъехавшуюся родную и Дмитрия Дмитриевича. Вечная память тебе дед. К сожалению с многочисл­енными переездами у нас не сохранилось ни единого его фото. Пусть этот рассказ будет ему вахтой памя­ти в Бессмертном Пол­ку хотя бы с твоих ст­раниц Кашарский район. Мог ли мой дед представить себе то, что спустя много лет он будет жить в пятидесяти километрах от ямы своего мучения.