За грязным окном осенняя хмарь душила блеклое солнце и мелким дождем нудно стучала в стекло.
Капли казались слезами, льющимися безудержно без моей воли.
К тому времени минуло десять лет, как жена ушла от меня с тринадцатилетним сыном, а я и не ведал об этом недели три, покуда нечаянно не нашел её записку, маясь с похмелья.
В отставку я вышел в сорок пять, и при хорошей пенсии пропивал её в две декады.
Без жены теперь и легче было. Деньги не прятать, не видеть её слез, не обжигаться о презрительный взгляд сына, и не ныкать бутылки в местах давно известных домочадцам.
Так, в пьяном мареве и жил, совершенно не жалея ни о чём.
И лишь в последнюю неделю каждого месяца, в безденежье, щемило в груди, то
ли от жалости к себе или же от неуёмного, больного желания пригубить хотя бы ложку водки.
Как-то осенним днём, с ужора, мерил я шагами свою двухкомнатную квартиру, ожидая пенсии.
К вечеру звякнул дверной звонок.
Я долго открывал замок, пытаясь дрожливыми пальцами попасть ключом в скважину. На пороге стоял мой сын.
Я и не помню, был ли рад его приезду, но когда на столе явилась литруха «Смирновской», зауважал своего Славика, суетно вливая в себя стакан заморской водки.
Сын поздравил меня с внуком, глянул на мою рожу после повторно принятого стакана и молча исчез из моей жизни.
А я и не придал значения своему новому статусу, и забыл тут же о явившемся на свет, родном человечке.
И вот он вновь осенний перепой, хотя, для меня это давно вечное.
Брякнул звонок. В дверях капитан глядел из-под козырька форменной фуражки.
- Разрешите войти, гражданин Шепталов, - и, отодвинув меня черной папкой, проник в квартиру.
-Да-а, - неживым голосом промолвил,- бичо-о-овник. Запустил ты квартиру Степан, запустил. Квартплату не вносишь, за светгаз не платишь, соседи от твоих пьяных выходок заявлениями меня закидали, что делать будем? – и брезгливо присел на стул.
Я смотрел на сытую морду участкового и никак не мог взять в толк, о каких долгах и заявлениях он ведет речь, а тот постукивал пальцами о стол, разглядывая мой желтый, в паутине потолок.
- Придется представление о твоем выселении оформлять. Лишат тебя городские власти жилплощади по суду, предоставят комнатешку в грязной общаге и, оставшись без копейки, сдохнешь ты с перехмура. Веришь?- и ткнул меня пальцем в живот.
- Что же вы, гражданин начальник можете предложить, - у меня, вдруг, слетело похмелье. Я понял враз о чем идет речь.
И подивился я тупорылости участкового. Кто ж так разводит на квартиру?
Мне, менту с четверть вековым стажем и такое фуфло втюхивать!
- Я знаю кем ты был в ментуре, прапор, а толку-то, - капитан будто услышал мои мысли, - твоя квартира нужна серьезным людям. Её оценили, и ты получишь именно такую сумму. А коли нет.., - участковый ловко крутанул фуражку на пальце, - то и тебя нет. Оно так и проще, но процесс затянется, а нужно поскорее. Ты уваж серьезных людей, - он поднялся со стула глянул исподлобья, надменно постучал папкой по моей голове и пропал, будто не было его...
Я стоял у открытой двери униженный до мозга костей и ощущал, как льются на меня нечистоты, пропитывая вонью, и понял; теперь и но’ги о меня вытереть не всякий соизволит.
Я превратился в смердящий кусок еще живой плоти, и её необходимо уничтожить в гигиенических целях.
И выбралось из хлама моего запойного счастья давно утраченное Собственное Достоинство.
Из отсыревшего потолочного угла смотрела печально душа на хмыря в не стиранной рубахе. И вознеможелось от этого взгляда, пронзившего мою низкую сущность.
Две недели пил я сырую воду и трясло меня, и наизнанку выворачивало, и было мгновение, когда петлей завершить дрянную жизнь возжелалось.
Утром, в подъезде я поздоровался с соседкой.
Она смотрела с удивлением, видимо не сразу узнала меня, и в короткой беседе пояснила: квартиры в нашем подъезде выкупает торговая компания, предоставляя жильцам новые, в другом районе города.
И вскоре, при ясном разуме, на встрече с представителем «Торгового Дома» я согласился на приличное денежное возмещение.
Первый снег приятно скрипел под моим ногами и, казалось, не было в моей жизни свежее белого ковра, выстилавшего дорогу в новую жизнь.
Я позвонил сыну.
Мы долго говорили и я, вдруг, ощутил родственную близость, которой и не припомню, ведал ли раньше. И ощутил я: родная душа поверила мне.
Крепким морозцем встретила меня столица. На вокзале я обнял сына-великана и, уткнувшись в его живот, разрыдался ребенком.
И захотелось уместиться у него на руках, прижаться к родимому плечу, да и заснуть навечно…
Жена Славика встретила меня холодным взглядом, поздоровалась, будто сантехник зашел. Накрыла стол и пропала за кухонной дверью.
- Здорово ты придумал, отец, - Славик отхлебнул чая, - Люсе вот-вот на работу выходить. Она там человек незаменимый, а малыша в чужие руки отдавать не хочу. Возвращаться домой из столицы мы будем поздно. Справишься с внуком?
Розовощекий Василек обнимал мою голень и с удовольствием покачивался на ноге, разглядывая незнакомого человека. Видимо я пришелся ему по душе.
Я же, чувствовал почему-то давно знакомое тепло крохи и, слегка касаясь рукой нежного плечика, вдруг ощутил его своим новым сердцем.
Моё старое стучало в груди, без ревности принимая родственную душу. Василек протянул ко мне ручонки и растворился я в его объятии с приятным щекотанием под горлом.
Так и прожил я месяц у сына, души не чая в двухлетнем Васильке.
Слились наши души воедино, и не мог я теперь, подправляя хлебную крошку на его губах в розовый роток и представить жизни иной. Внук вытягивал губы смешно, и нарочито указывая пальчиком на свой подбородок, требовал утереть его салфеткой.
И в полдень и к ночи, устраивались мы на диване и невесть откуда забежавшие в мое сознание сказки, шептались малышу, покуда карие глазенки не закрывались бархатными веками.
Сын, наконец, подыскал мне квартиру, а в день оформления сделки…
Паспорт, я потерял паспорт. Когда, где?!
- Не суетись, отец, я оформлю сделку,- Славик покраснел слегка, - а как выправим тебе новый паспорт, переоформим квартиру на твоё имя.
Я понял его реакцию и застыдился сам.
Какая разница, чья будет жилплощадь. Главное, мне не пришлось обременять мою новую семью даже ничтожной суммой.
Моих денег хватило сполна.
Пробежали зима-весна-лето, сырая осень вновь задождила, стряхивая с тополей мокрые листья, а с ней и беда себя не заставила ждать.
Застрелили моего сынка бандиты.
По моим стопам он пошел, будь неладна эта профессия! Я-то в конвойных служил, а он опером при отделе.
Схоронили Славика, салютом стрельнули, закидали сырою глиною могилку, деревянным крестом венчали, и осиротел я пуще прежнего.
И кабы не Василёк и руки бы на себя наложил.
А мальчонка без отца, еще крепче ко мне привязался. И без слов я его понимал, а стрекотанье дитячье и вовсе, разбирал не задумываясь.
Прижмется он ко мне перед приходом матери, глянет на меня кареоко и шепотом: «Дека, а де папа?» А я и ответить не знаю как…
Перед Новым годом невестка моя привела молодую девицу.
- Я больше не нуждаюсь в вашем присутствии, Степан Григорич, за Васильком ухаживать будет Татьяна,- и смотрит на меня будто я нечаянно зашедший.
- Как же так, - начал было я. А сам и не верю услышанному.
А она повела брезгливо носом, глянула, что кипятком брызнула.
- Это теперь не оговаривается. Спасибо и будьте здоровы.
Опомнился я в магазине. В руках две бутылки водки и злая кассирша денег у меня требует.
И опять я в беспамятство провалился.
Очнулся у себя в квартире: стакан до краев нолитый на столе, а коснуться рукой его и не смею. Вижу Васильковы глазенки, да слышу: «Дека, дека…»
Ходил я пару раз к Люське, мол, хоть повидаться с внуком позволь. А та, и слушать не желала, во второй раз и дверь не открыла.
А к весне участковый заявился. Эх, до чего они похожие.
Вы, говорит, незаконно занимаете жилплощадь. Освободите помещение, иначе…
Враз я все и понял!
Люська в наследство вступила, а квартирка Славика была…
Степан умолк.
В коридоре звякнуло ведро, пожилая санитарка негромко выругалась, обозвала кого-то дураком и зашлепала мокрой тряпкой по полу.
Кардиограф рисовал больную Степанову кардиограмму, ровно отбивая пульс.
Выговорился старик, успокоился или лекарство подействовало?
- Я оставлю для тебя направление в кардиологию. Необходимо обследование, серьезное лечение, возможно стентирование.
Старик открыл глаза.
- Спасибо, Игорь. Мне теперь и осталось, как здоровье поправлять. А нужно ли?
Забрезжил рассвет.
Сквозняком отворилась фрамуга. Где-то далеко одиноко чирикнула пичуга, Палата заполнялась свежим духом, разбудив «домочадцев».
- Не нужно пессимизма, дружище, - я коснулся Степановой кисти, - шестьдесят два не приговор. И диагноз твой совсем не безнадежен. У меня на примете есть славная медсестра, как раз в твоём вкусе. До после послезавтра старина.
Историй от своих пациентов я выслушал не мало. Похожие и не похожие, страшные и смешные, бестолковые и поучительные, после чего, казалось бы и жить, не совершая собственных ошибок. Но, увы, и меня они не миновали.
О чем обязательно поведаю своему старому товарищу при следующей встрече.