Часть 1
Моя первая любовь была пионерской. Мне одиннадцать, я закончила пятый класс, и с подружкой Светкой мы отправились в летний лагерь на речку Тверцу. На целый месяц. В первый раз вон из дома.
Накануне отъезда я нарушила мамин запрет не ходить с мальчишками на канал. Пошла с той же Светкой - ловили улиток и мастерили аквариум. Мальчишки подтаскивали нам всякую нечисть - беззубок, водоросли, жуков-плавунцов и расползающихся во все стороны улиток. Аквариум - трехлитровая банка, припрятанная в кустах-заполнялся сначала песком и камешками, потом всей остальной флорой и фауной и заливался водой из канала.
Время летело незаметно. В половине десятого вечера я услышала истошный мамин крик - меня искали. Я вылезла из кустов - сдаваться. У матушки в руке была хворостина, лицо перекошено от ярости. Этой хворостиной меня гнали домой, как нашкодившую козу, на глазах изумленной публики. Мальчишки наблюдали мой позор. Стыд смертельный. Дома мне всыпали еще и ремнем, мама пряжкой рассекла мне руку, полилась кровь, и мама испугалась во второй раз, что изувечила ребенка.
Наутро причесанную наряженную девочку в брючках, рубашке и жилетке с пришитым на груди волком из "Ну, погоди", с чемоданчиком в забинтованной руке, погрузили в автобус и отвезли в лагерь километрах в ста пятидесяти от дома. Счастью не было границ.
Несмотря на то, что в лагерь я отправилась впервые, освоились мы там довольно быстро. Нас разместили в большом бараке человек на двадцать, у каждого кровать и тумбочка. 3й отряд. Палата девочек. Такая же была у мальчиков, по соседству.
Все удобства во дворе, метрах в пятидесяти от барака. Ряд рукомойников прямо на улице с продолговатым корытом под ними. И компанейский туалет - без окон, дверей и перегородок - помост и пять отверстий в нем. Дверь правда одна была - входная. А дальше все запросто, у пионеров не должно быть секретов друг от друга. Никаких. Все дружно, коллективно, по-товарищески.
Еще была столовая. Лучшее время в лагере, не считая танцев - это прием пищи. Есть хотелось всегда. На завтрак, обед и ужин мы ходили весело, строем, выкрикивая бодрые речевки: "Раз-два, три-четыре! Три-четыре, раз-два! Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд!" Отрядов было пять. Детки - от семи до шестнадцати.
В столовой карманы набивались хлебом, который потом сгружался в тумбочки и предназначался для съедения ночью. Как только объявляли отбой и проверяли наличие подопечных в узких железных кроватках, со всех сторон палаты раздавался протяжный скрип дверок. Хлеб извлекался из тумбочек и с наслаждением уничтожался в полной темноте. На сытый живот спалось сладко.
Первый отряд. О, это были футболисты из Ховрино, сплошь мальчики. Целыми днями они гоняли мяч на лагерном стадионе и только вечером вливались в общий поток отдыхающих на танцах. И то держались обособленно, но девочек у них не было, поэтому танцевали они все-таки с девочками из других отрядов.
Танцплощадка была на улице. По периметру -скамейки, пятачок освещал луч прожектора, а вокруг сосны, елки.. В августе небо низкое, чернильное.. Звезды близко, рукой подать. Луна светила так ярко и была такой огромной, что сама была размером с прожектор и даже больше.
Весь день мы ждали танцев. Если по какой-то причине танцы отменяли, день был прожит зря.
Мы со Светкой сразу расплетали хвосты и косички, на танцы ходили распущенные, во всей своей юной красе.
Надо сказать, что это были мои первые танцы. Никогда и ни с кем я до этого не танцевала, поэтому стеснялась ужасно. И хотелось, чтобы кто-нибудь пригласил, и боялась. Боялась больше.
Мы со Светкой в основном отсиживались на лавках, присматривались.
Но очень быстро у меня нашелся поклонник. Мальчик Миша из первого отряда. Он меня пригласил на танец. Я с перепугу отказалась. Миша пригласил снова. Я опять отказалась. Я была в смятении. Краснела, бледнела, в результате сбежала с танцев. На другой день история повторилась. Миша приглашал, я отказывала. Всем было чрезвычайно интересно наблюдать сколько я продержусь. Продержаться я могла сколько угодно - Миша мне не нравился, и побороть природный стыд я не стремилась, потому как не очень-то и хотелось. День на четвертый после очередного отказа Миша- стойкий мальчик, отдаю ему должное- удалился, а на следующий танец меня пригласил другой мальчик. Юра.
Юра тоже был футболистом. Невысокий, коренастый, волосы русые, брови темные, глаза монгольские. О, этот азиатский разрез глаз, который потом будет преследовать меня всю жизнь. С одиннадцати лет я полюбила именно такие глаза при всей русскости остального облика. Вероятно, это была капля татарской крови, которая проявилась именно в форме глаз, припухлости губ и высоких скулах.
Красота неописанная.. Мой любимый цвет, мой любимый размер..как у осла Иа. Навсегда.
Так о чем это я? О Юре.. Юре я отказала, кто бы сомневался. Весь первый отряд пребывал в сильном возбуждении. Интерес разгорался с новой силой. Потому что в следующий раз Юра пошел меня приглашать снова. И тут я сдалась. И танцевала с ним свой первый медленный танец. Когда потом он вернулся к своим, его так поздравляли, да... Хлопали по спине и плечам, жали руки.. Меня никто не поздравил. Даже Светка надулась. Но мне уже было наплевать. Я влюбилась.
С того раза я танцевала только с Юрой, а днем сидела на стадионе, наблюдала за игрой.. И ждала вечера. А что такого?
Часть 2
Светка.. Светка была подругой и сидеть на стадионе не собиралась. А заявила, что записала нас в кружок детского творчества. Тяга к творчеству у нее была наследственная, папа учителем рисования в школе был. И вот теперь мы с ней должны были мастерить хрен знает что из шишек, палок м другого подножного материала. Вместо того, чтобы смотреть футбол.
И поплелась я вслед за Светкой творить. Пожилая тетенька- руководительница кружка выдала нам цинковое ведро с тем, чтобы мы насобирали в него шишек для будущих творений. Это было первое задание, оно же и последнее, как оказалось. Именно это чертово ведро поставило крест на моей первой любви.
Дело было так. Пошли мы со Светкой шишки собирать. Сосен было много, лагерь располагался в сосновом бору, и нам показалось, что мы заполним ведро за полчаса. Но прошел час, а ведро мы не набрали. Я стремилась на стадион, всеми фибрами души, да и Светка к такому творчеству тоже интереса не проявила, а поскольку она была по природе своей неторопливой и флегматичной, то быстро утомилась и заскучала, и понесли мы ведро в свой барак с намерением продолжить завтра. Стоит ли говорить о том, что ни завтра, ни послезавтра мы о ведре даже не вспомнили.
Жизнь текла своим чередом. У Светки на танцах тоже появился мальчик, который нам не нравился, но мы разумно порешали, что пусть будет. Во всяком случае настроение он ей улучшал.
Через неделю нас повстречала тетенька из кружка и напомнила, что ждет ведро с шишками. Черт, мы забыли о нем начисто! Подорвались мы за ведром и обнаружили его в коридорном бараке под вешалкой. Однако от ведра несло смрадом. Заглянув внутрь, мы обнаружили венчавшую собранные шишки внушительных размеров какашку. Должно быть, кто-то из пионэров, присмотрев его в коридоре, заленился ночью бежать в туалет и справил нужду на пороге, так сказать, родного дома.
Дотронуться до ведра мы не смогли и отправились размышлять, что нам теперь делать. Так ничего и не придумав, мы благополучно отправились на ужин, но на другой день ведро было затребовано снова.
Делать было нечего. Завязав носы платками, мы пошли за ведром с намерением как-нибудь его вытряхнуть. Но ведра на месте не оказалось. Мы обследовали весь коридор, подловили и допросили уборщицу, но та его не видела и где оно не знала.
Мы перепугалась не на шутку. Мало того, что не выполнили задания, так еще и ведро потеряли. Сказать правду было стыдно, а что соврать мы не знали. Больше всего мы боялись, что нас обвинят в воровстве. Хуже этого ничего не могло быть. Безмятежная жизнь моя кончилась. С ужасом я ждала разоблачения. Спать не могла, и кусок в горло не лез. И даже моя любовь куда-то отодвинулась, навязчивая мысль о проклятом ведре отравила все мое существование.
Светка тоже ходила подавленная. В результате мучительных раздумий мы не нашли ничего лучшего, как позвонить родителям и попроситься домой. До конца смены оставалось еще полторы недели. Мама сказала, что приедет в субботу и меня заберет.
Два дня мы скрывались от нашей мучительницы, которая, как назло, все время попадалась у нас на пути.
Я объявила Юре, что в субботу уезжаю, он расстроился и сказал, что придет провожать. Об истинных причинах моего бегства я не обмолвилась, сказала, что так решили родители.
Мне было очень горько с ним расставаться, но жизнь для меня превратилась в пытку, и я думала только о том, как поскорее смыться, пока нас не настигло возмездие.
В пятницу после танцев я получила записку, что Юра ждет меня у беседки. Выскользнув из барака и постаравшись остаться незамеченной, я побежала
к нему. Отбой уже объявили.
Юрка был на месте.
- Все-таки уезжаешь?
- Уезжаю..
- А я думал останешься..
Мы помолчали. Потом он взял с лавки букетик цветов и дал мне. Надрал, видно, на клумбе.
- Знаешь, Мышка, я тебя никогда не забуду..
- И я тебя никогда, - сказала я.
Мы дошли до барака, Юрка обнял меня напоследок и поцеловал в щеку.
Пробравшись в палату и убедившись, что никто из вожатых меня не засек, я юркнула под одеяло и заплакала. В подушку, чтобы никто не слышал.
А утром приехали родители. Мы похватали собранные чемоданы и отправились на станцию к электричке. На стадионе первый отряд гонял мяч.
Вот так бестолково и закончилась моя первая любовь.
Надо сказать, что как только мы покинули ворота лагеря, с меня как груз свалился.. Юрку, конечно, было жалко, но чудесное избавление от позора было таким спасительным, что я сразу почувствовала вкус к жизни.
В электричке мы грызли яблоки и взахлеб рассказывали родным, как здорово мы отдыхали. "А чего ж раньше времени уехали?"- спросила мама.
"Соскучились",- сказала я и в этот момент поняла, что это правда.
Никогда больше за всю жизнь мне не было так легко и радостно прощаться с любовью, как в те мои далекие одиннадцать лет. Без сожалений, без сомнений, без боли.. Я осталась хорошей девочкой, и я была свободна. Жизнь только начиналась.
А Юрку я не забыла. Годы стерли из моей памяти его лицо, и всё-таки каждый раз в кого-нибудь влюбляясь, я снова видела его глаза и то, как он смотрел на меня в беседке в день нашего прощания.
"Даль рыжа, как лиса степная,
Жуток гор песчаных размах.
И морозная осень тает
В чингизханьих твоих глазах"*
Я помню тебя, Юрка.
*) стихи не мои, а чьи, не знаю.