Наступил день развода. Как я не хотел идти в суд; не хотелось стоять перед глазами чужих тебе людей, которые роются в твоей жизни, как в грязном белье, выискивая что-нибудь неприличное.
- Скажите, что побудило вас расторгнуть брак с женой? – все допытывалась седая, толстая дама в очках. – Может, она вам изменяла, вела себя недостойно, а может, отказывалась от супружеских обязанностей? Что вы можете нам рассказать?
Лида повернулась ко мне и стала прикладывать платок к опухшим глазам и всхлипывать.
- Нет! Нет! Я его люблю, и всегда любила. Я не дам ему развода. Он у меня единственный, кроме него у меня никого нет.
- А почему у вас детей нет? – спросила судья.
- Он… Он не хотел, а я так люблю детей, - она снова начала всхлипывать, выдавливая из себя слезы и прикладывать платок к глазам.
- Я хотел, очень хотел, а теперь не хочу. От этой женщины не хочу.
- Расскажите, что произошло, почему вы, любящие люди стали враз чужими? – допытывался народный заседатель, тот самый мужчина «интеллигент», которого я однажды видел в своем автобусе.
Лида говорила с какой-то напыщенностью. Вроде я идеальный муж: стираю, глажу, готовлю, мастерю по дому, только детей не хотел. Меня, мол, больше всего на свете работа интересовала, что я там пропадал сутками – поэтому она и пить начала. И если нас разведут, то она пропадет, потому что заботиться ей будет не о ком.
Говорила она очень трогательно, а во мне все закипало, и, не дождавшись окончания ее причитаний – я встал и попросил слова.
- Все что она говорит – чушь собачья. Не было у нас в семье согласья; на первом месте у нее были друзья, подружки. В компании она пила больше всех, ребенка не хотела – все отговаривала: «Молодая еще, пожить для себя надо." Машину хотела. Стал замечать, что ей со мной скучно. Дом забросила. Каждый вечер куда-то уходила. Пробовал и лаской с ней, и уговорами – ничего не помогало. Кодировал ее, но все напрасно. В санаторий ее устроил, так она и оттуда ушла… Дайте нам развод. Я не могу больше так жить – я люблю другую женщину.
Лида вскочила и бросилась ко мне: «Да врет он все! Нет у него никого»!
Я сел. Все что говорилось дальше, я не слушал. Я думал о другом: «А я ведь и вправду люблю Любу, так почему же нам не быть вместе»? От этой мысли я хлопнул себя по лбу и услышал обращенные ко мне слова: «Истец, вы согласны с таким решением»?
- Что? – переспросил я. – Я не расслышал, повторите, пожалуйста.
Судья посмотрела на меня с укором и стала членораздельно произносить каждое слово: «За неимением важных причин – отложить рассмотрение дела на три месяца. Обязать истца помочь ответчице избавиться от алкогольной зависимости».
Лида ехидно улыбалась; сунула платок в сумку, подхватила меня под руку и повела к выходу. Я похлопал ее по ладони.
- Спасибо, милая! Я тебе это представление припомню. – Я оттолкнул ее и зашагал к машине.
Долго не мог завести свою «девятку», а потом довольно долго колесил по городу. Злился на весь мир, на себя. Вспомнил Любашу. Она обещала позвонить после суда. Поехал домой, и уже открывая дверь, услышал в конце коридора телефонный звонок.
- Ну, как? – спросила Люба.
- Никак, - грустно ответил я.
- Ну, что я тебе говорила? Так все и вышло.
- Люба, я не хочу сейчас об этом – мне плохо без тебя. Приезжай! Я пирог с мясом сделаю.
- Ты!? Пирог!? – переспросила она меня.
- Да. Но это единственное что я могу готовить очень хорошо. Правда, тесто я беру в кулинарии.
- Нет! Не могу, Сережа. Сын скатился по математике… Надо в школу сходить, да и мне к весенней сессии контрольные надо писать.
- Любушка, ну хоть на часик, - умолял я. – Может, я к тебе подъеду, скажи адрес.
- Нет! Что ты, не нужно. Я очень занята.
- А когда ты меня с сыном познакомишь?
- Ладно, в субботу в четыре встретимся у бассейна.
Я подъехал за час до встречи. Долго ждал, сидя в машине, а потом топтался у входа, снова садился в машину.
- А может Люба ужу там?
Зашел внутрь, оглядел фойе.
- Ну, что ж, раз я уже тут, так хоть поплаваю.
Какая-то девица: рослая, фигуристая; в купальнике, состоящим из одних ниточек, все плавала рядом со мной и старалась, как бы ненароком коснуться меня. Когда мне это надоело, я вышел, и сел на край бассейна. Девица вылезла из воды следом за мной и демонстративно стала ходить, играя бедрами.
- Дурочка! Только самец из звериной стаи бросится на свежее мясо, а я – человек и мне надо, чтоб у тебя и за душой что-то было, а там похоже пусто, - подумал я и пошел к выходу.
- Неужели все закончилось? Что с Любой случилось? Ведь она обещала приехать.
Жизнь вернулась «на круги своя»; только вокруг меня образовалась какая-то давящая пустота. Вроде и люди те же вокруг меня, те же будни, те же праздники; даже Лидия не оставляла меня в покое – чаще стала звонить, но душевная пустота везде назойливо сопровождала меня. А по ночам я парил и видел Любашины добрые глаза.
Ожидание звонка сделало меня рассеянным, вялым, но постепенно жизнь приобрела для меня новый смысл. Захотелось перечитать старые книги и по-новому осмыслить их. Стал видеть людей – не замечать как раньше, а именно – видеть. Чужая боль, словно моя собственная, теперь беспокоила меня больше чем раньше. Я не мог поверить себе даже в том, что стал обращать внимание на природу – захотелось писать стихи. Но, промучившись несколько дней, пришел к разумному решению и стал записывать все, что со мной происходит. Первые записи сделал и почувствовал облегчение. О чем писать? Такой вопрос отпал сам собой. Я стал писать о нас с Любой, о том как мы встретились. Я понял, что с любовью мне открылся новый мир, необычный, интересный. Я был счастлив – в моем сердце горел огонек Любви. Я берег этот огонек, с ним мне было тепло и спокойно.
Мужики на работе подшучивали, а Петрович с завистью похлопывал меня по плечу да хитро подмигивал. Изменилась жизнь, изменилась и природа – близились новогодние праздники. Я ждал эти дни – радовался серебристому снегу, мягким сугробам, сияющим от мороза лицам – я любил.
Люба пришла в субботу – предупредила меня коротким звонком. Я ждал ее, накупил разных пирожных, которые она обожает, как маленькая. Пришла, сбросила мне на руки пальто, швырнула шапку, размотала длинный пушистый шарф, обхватила меня за шею и стала нежно целовать. От нее веяло свежестью и морозом. Огонек в моей груди разгорелся с новой силой, а она дразнила меня и не давала ответить на ее ласки.
- Подожди, я замерзла. На улице мороз, а я вырядилась в сапожки, надо было валенки надеть. Ух! Ноги совсем закоченели.
Я подхватил ее – усадил на диван и накрыл ноги теплым пледом. Сел рядом.
- Сережа, а ведь я не одна.
- Что? Ты сына привела, а где он?
- Нет! Я приехала без сына, я приехала со своими рисунками.
- С какими рисунками?
- С моими. Знаешь, я люблю рисовать. Очень люблю, но нигде этому не училась, о чем очень сожалею. Я их особо-то никому не показываю, так изредка – отцу. Я хочу их показать тебе. Только прошу, не торопись хвалить. Мне не нужна лесть, мне нужно знать твое мнение. Они там, - она показала рукой в сторону вешалки. – В сумке.
Я встал, бережно взял сумку; вытащил стопку листов и начал внимательно рассматривать. Люба сидела в уголке дивана и, затаив дыхание, ждала моего вердикта. Рисунки были выполнены на листах ватмана – где простым карандашом, а где и цветными. Рисунки разные, но одно я почувствовал сразу – сколько нежности и любви она вложила в свои работы и сколько в ее сердце тоски и печали. Много рисунков с изображением женщин и детей: тут и дородные крестьянки с упитанными малышами, средневековые мадонны и наши современницы. Очень понравилось изображение женщины нарисованной в профиль: волосы у нее собраны в тяжелый узел, глаза светятся умилением и нежностью, а рядом с ее лицом пухленькая мордашка ее ребенка. Руки держат его бережно и трепетно, и, кажется, вот-вот коснуться губами розовой щечки.
Понравился рисунок с женщиной, стоящей у окна. Словно кто-то заглянул в чужое окно и увидел ее стоящей в комнате: за ее спиной черный проем да чуть видна железная душка кровати. Может это больница? Женщина выглядит такой одинокой, стоит и ждет – кого? А за окном идет дождь, и непонятно, плачут или это ее глаза или это только дождь; и так одиноко на улице, только на краю карниза лежит одинокий кленовый лист…
Много рисунков с детьми: маленькие, толстенькие, неуклюжие, хмурые и веселые.
Так, а это что? Да это Любины глаза – такие голубые и настороженно-тоскливые. На рисунке Люба сидит в свадебном платье – вокруг серый фон; она такая хрупкая, молодая, белая. Но почему одна? А вокруг нее необычайной расцветки цветы. А вот еще один Любашин автопортрет, вроде все то же: те же грустные глаза, густые брови, волнистые волосы – все, и даже маленькая родинка на подбородке – она и не она. Что-то в этом рисунке не так… Да! Я понял. В жизни она лучше!
А вот этот рисунок меня поразил: земля, размытая дождем, упавшая женщина; одна рука ее вцепилась в грязь и жилы на ее пальцах посинели, а другая рука тянется вверх, взывая о помощи. Волосы ее растрепаны, а коса, длинная, толстая, втоптана в грязь, а на косе стоит нога, обутая в тяжелый кирзовый сапог. По женскому запыленному лицу бегут слезы, оставляя на коже белые полосы, но губы плотно сжаты и крика от нее никто не услышит.
Что это? Боль и слезы души? Или это сама, втоптанная в грязь душа? Что? Как понять до конца, какая боль живет в душе у Любы, что только в рисунках она смогла раскрыть себя.
Я молчал… Непонятное волнение охватило меня. Кто же тебя так обидел? Теперь я догадываюсь, откуда у тебя седые пряди, да грустные глаза.
Я обернулся. Люба смотрела на меня в упор как бы спрашивая: «Ну, как»?
- Люба, я люблю тебя!
- Я знаю! Я спрашиваю, как тебе мои рисунки?
- Рисунки? – Я задумался, а она ждала моего слова.
- Люба они мне нравятся. По ним можно читать твои потаенные мысли. Но я профан в искусстве. Ты бы в красках все бы это изобразила, тогда можно и выставку открывать.
- Да ты что? Я же для души рисовала. Мне когда плохо – я либо рисую, либо стихи пишу. А чаще всего, закрываюсь в ванной, открываю воду и реву, чтоб никто не услышал. Знаешь – помогает. Проревусь – глядишь, и легче станет.
- Что, часто приходится плакать? – недоуменно спросил я.
- Да, всякое бывало, - уклончиво ответила она.
Я понял, что она не хочет об этом говорить, поэтому стал складывать ее рисунки, но Люба меня остановила.
- Подожди, не убирай! Тебе что понравилось больше всего?
- Что понравилось? – переспросил я. – Там, где голая женщина, со свечой, молиться перед кровавой плахой. Уж не себя ли ты так изобразила? За что ты себе такой конец уготовила?
- Сережка, ты все шутишь, ну чему ты сейчас улыбаешься?
Я обнял ее за плечи и приблизил к себе. Поцелуй был долгий, жадный и такой пьянящий, что ее тело на миг обмякло, но Люба решила все же узнать мое мнение и стала вырываться из моих цепких рук.
- Сергей Николаевич, я вас серьезно спрашиваю, что вам понравилось? – она надула губки и сморщила лоб. – Сережа, - строго спросила она, - Ну?
Я достал из стопки тот лист, где меня поразила коса, втоптанная в грязь.
- Я знала… - прошептала она. – Дай сюда.
Она встала, достала ручку из сумки и на обороте рисунка написала: «Если кричит душа, то пусть ее услышит любимый».
Я отложил листок в сторону, наклонился к Любе, пригладил волосы и внимательно посмотрел ей в глаза. Мне хотелось заглянуть ей в душу, проникнуть в ее сознание, хотелось сидеть и смотреть в ее глаза, но я не утерпел и легкими поцелуями начал покрывать ее лицо. Она прикрыла глаза, приподняла подбородок и, кажется, перестала дышать; лицо оставалось спокойным и только губы чуть приоткрылись, и я услышал свое имя: «Сереженька».
Я стал снимать с нее кофту, и она словно ожила; обхватила меня, встала на колени и склонилась над моими ладонями.
- Ты такой сильный и от твоих поцелуев у меня внутри все начинает звенеть, - она немного помолчала, - А твои ладони пахнут хлебом.
Я вновь стиснул в ее в объятьях, но она приподнялась и встала с дивана.
- Я пойду – ладно? Я пришла к тебе ненадолго. Мне хотелось сделать тебе подарок к Новому году. Я дарю тебе мой рисунок. Я понимаю, что это так мало, но что я могу тебе еще подарить?
- Себя! Ты самый дорогой для меня подарок. Давай вместе отпразднуем Новый год.
- Ладно, я подумаю.
- Люба, а что тут думать – осталось три дня.
- Я позвоню тебе завтра. А сейчас я пойду. Не сердись. Я еще толком в своей жизни не разобралась, да и у тебя все неопределенно.
Я не хотел ее отпускать, взял за руки, притянул к себе, крепко обнял; хотел коснуться ее губ, но она настойчиво стала уклоняться от моих поцелуев.
- Не надо, у меня сегодня важное дело – я пойду.
Она пошла одеваться и мне ничего не оставалось делать, как помочь ей одеться. Я злился на себя, на нее, на эту сумасшедшую жизнь. Ну почему, когда людям хорошо – время бежит очень быстро? Почему с возрастом начинаешь ценить каждый миг? Может все потому, что впереди осталось так мало времени – времени жить, дышать, любить. Когда человеку под сорок, он уже и не надеется на то, что счастье придет и к нему. А ко мне пришло – и это ли не чудо!?
Только счастье у меня какое-то зыбкое – словно капелька: то боюсь, что она растечется, то испариться.
Вот и Люба, словно капелька – упала на мою ладонь, когда я умирал от «жажды». Может, это господь послал мне ее, чтобы наполнить меня живительной влагой и чтобы в ее глазах, как в чистой воде, я смог увидеть и боль и радость, чтобы я научился ценить каждый глоток жизни.
- Люба! Только прошу, не пропадай надолго.
Она улыбнулась, положила свои руки мне на плечи и приблизила свои губы к моим глазам. Легкий, ничего не значащий поцелуй меня разозлил. Я схватил ее в охапку и хотел подарить настоящий поцелуй, но она уже открыла дверь и выскользнула от меня.
- Скоро увидимся – пока! – И ушла, оставив после себя легкий цветочный аромат духов, похожий на запах белой сирени.
Она ушла, а я остался стоять охваченный страстью. Я уже не сомневался, я уже точно знал – я люблю эту женщину.
(продолжение в главе 12)