Нет, не показалось. Кони подтвердили мою догадку. У лошадок чутье лучше развито, чем у некоторых людей. Забеспокоились. Жеребец мной зафыркал, уши навострил, ножками своими тонкими мелко перебирать начал… Успокаивающе похлопал коня по шее. Хотел положить руку на приклад винтовки, но передумал. Привстал на стременах, зычно свистнул. Жеребец присел на задние ноги, рядом граф чуть не съехал на землю – придержал, но тот, так выпрямиться не смог. В ответ свистнули и из редкого лесочка выехали трое. Остальные тени остались прикрывать и держали под прицелом.
Я расслабился. Свои. Соседи Казаки с Дона.
Станичники не торопились. Самый молодой, с трофейной винтовкой Мартин-Генри, не удержался и крикнул издали:
- Кто такие?! Зараз обзовись!
Парнишку стоило похвалить за смекалку – сменил свою игольчатую винтовку Карле с бумажной гильзой, на более стоящую вещь. Патронов для трофейных винтовок завались – иногда ящиками на брошенных позициях можно найти. Турки никогда не ограничивали себя в стрельбе. Это наше русское начальство всегда надеялось на штыковую и внушало подобные мысли солдатам, которые толком то и выстрелить не успевали - бумажные гильзы отсыревали от росы и непогоды. Интересно, надоумил, кто или сам сообразил?
- Сотник Билый с поручиком Суздалевым. Подъесаул Никифоров, землякам, кланяться велел.
- Охолонь Филимоныч, - осадил молодого казака седовласый урядник. Глянул внимательно из-под косматой папахи. Морщины на лице разгладились.
- На таких людей громко кричать опасно. Вы, уж простите казака, господин сотник. Годами парень мал. С вылазки? Всё по тылам хамыляете?
- По тылам, - согласился я с предположением, - чьи будете, станични-ки?
- Сводный отряд у нас, господин сотник. Прикреплены к эскадрону лейб-гвардии Гродненского гусарского полка.
- Генерала Гурко?
- Точно так, генерал-адъютанта Гурко.
- А, мы Николай Григорьевича Столетова.
Опять встрял молодой:
- Это, который на Шипке с корпусом, заперт?
Отвечать на бестактность я не собирался.
- Господин урядник, сопроводите к командиру, только поручика, на кошму устроить нужно. Казаки споро раскатали толстую материю, привязали между двумя заводными лошадьми, уложили поручика, и отряд шагом начал движение.
- Какими силами располагаете, урядник?
- Два взвода гусар и неполный взвод казаков.
- Задача?
- Тревожить отступающий эскадрон басурман, одновременно проводя разведку местности.
- Командир?
- Штаб-ротмистр Зделиньский.
- Шляхтич?
- Похоже, а что, Никифоров, здоров?
- Месяц тому, водкой угощал. Лично знакомы?
- Наслышан, наша сотня Ягорлыкская, а его, из Низовых станиц.
Внезапно, обуяла злость на себя, что ж, сотник, русскую речь услышал и растаял, осторожность потерял, понятно среди казаков, чужих нет, но то, что и проверять не стал, взбесило. Семь месяцев, вне дома, а обычная осторожность покинула пластуна.
- Господин урядник, - спросил как можно безразличнее, - какая масть коней в эскадроне?
- Караковые со звёздочкой.
- Значит, четвёртый. - Я кивнул.
- Кубыть знакомцы имеются?
- Знаёмцы они везде есть, - уклончиво ответил я. - К лекарю нам нуж-но. Совсем моему попутчику худо - растрясло дорогой. Урядник кивнул, принимая быстро решение.
- Отправлю с вами Филимоныча, покажет балку, где отряд укрылся. Мы же дальше в разъезд. Поймали пришлых погорельцев, говорят, где-то эскадрон турок рыщет. Надо посмотреть.
- А, что сразу Филимоныча? – взъярился молодой казачок. Щеки заалели на лёгком морозе. - Я деду обещал с медалью вернуться. - Он тряхнул чубом, выбивающимся вверх из-под папахи. В левом ухе блеснула серьга – единственный сын у матери.
- Угу. А я твоему деду обещал внука вернуть. Ладно, тронулись. Мы с новиком, подхватили уздечки заводных, тут нужно быть внимательным, чтоб лошади шли на правильном расстоянии друг от друга, не прижали поручика. Долго же он крепился, что никак не очухается.
Конь под Филимонычем, наверное, все так парня называли ради потехи, был столь же горяч, как и хозяин. Не хотел идти шагом. Пар от него так и валил. Фыркал, все делал вид, то хочет укусить казака за колено.
- Ну, ка укороти свою животину. - Филимоныч слегка шлёпнул жеребца между ушей и тут же погладил. Но губу надул, обидевшись на «животину». Впрочем, через мгновенье уже забыл.
- Дозвольте вопрос, господин сотник.
- Ну.
- Почему Вас, кубанцев то кугутами называют, то хохлами?
- Деды с запорожской Сечи на Кубань пришли, за это хохлами кличут, ну а кугут - это степной орёл, не мужиками же нам называться. Вахмистр про погорельцев гутарил. Откуда погорельцы, казак?
- А кто их разберёт, господин сотник, другой разъезд их доставил.
Я молча кивнул. Не хотелось говорить, Граф зашевелился, как стали к лесочку подъезжать. Попробовал подняться, не понимая, где находится. Посмотрел на мир вокруг, качающуюся чёрно-серую кошму, мутным взором.
- Очнулся? С возвращением, - сказал я, ему хмуро, кивая на сопровождение. Граф словно не видел никого, не замечал. В горячке что ли? Захрипел как-то страшно:
- Малику видел. Манила к себе, звала, металась. А потом громко кричать стала. Знаешь, как? До озноба. Лучше бы не слышал… Нехорошо мне. Нужно вернуться.
- Да, вы никак головой тронулись, господин поручик. Что за чудаче-ство?
- Не хорошо мне. Трясёт. Зовёт к себе Малика и всё тут.
- Вот именно: нехорошо тебе – лихорадка тобой правит. Сейчас лекарь поможет. Наш, российский. Скоро будем на месте. Терпите, поручик. Нет, нам дороги назад.
В расположение отряда въехали под вопросительные взгляды служивых. Двое даже бросили своё дело – выбивать шомполом гильзу из патронника винтовки Кринка. Я кивнул им, сочувствуя – да, ещё тот, экстрактор, ненадёжный. Ничего, в боях соображение по поводу оружия придёт быстрее. Вот странно. Почему никто не озаботился одинаковым вооружением у войск. Кто принимал решение? Эту войну начали, имея на руках оружие двух калибров, четырёх разных систем.
Филимоныч дело своё знал – хотел побыстрее избавиться от обузы и уверенно пробирался по балке к штабу. Снег на склонах был не тронут, его блеск слепил глаза. По всему видно, военные здесь недолго. Гусары в меховых шапках и красных кепи, одеты по-походному. У многих мундиры на драпе, подбитые мехом, негромко переговаривались, в ожидании приказа. На поваленном дереве сидело несколько офицеров, увлечённо рассматривая карту. У небольшого костерка трое местных болгар с нехитрыми узлами скарба. Похоже на тех, кого разъезд нашёл. Напуганные крестьяне, никак не выглядели счастливыми, даже находясь в такой близости от освободительной армии. Никакого ликования. Абсолютно затравленные, какие-то серые лица. Такие смертельно уставшие глаза, людей потерявших всё, я видел и в Сербии, а теперь в Болгарии.
- Кто такие? – грозно спросил корнет гвардеец, раньше других, при-вставая со своего места. В отличие от своих опытных товарищей он явно мёрз, в своём узком мундире, сшитом по фигуре, но гусарский гонор, заставлял держаться бодро. Постукивал по голенищу высоких, вырезанным верхом и розеткой спереди сапог, хлыстом. Интересно, как он, замёрзший, после скачки, рубиться будет.
Подбежавшие гусары помогли снять Ивана. Шатаясь в разные стороны, не сразу, но всё-таки стал в рост.
- Поручик Суздалев,- вяло отдал честь граф и опустился на кошму, не в силах справиться со слабостью.
- Уж не граф ли Суздалев?! А я вас сразу узнал! Милейший господин поручик, помните ли вы меня? Мы с вами были представлены на балу баронессы Вернер. Приприятнейшее время тогда было, господа. Весёлое. Позвольте представить, господин…
Штаб-ротмистр, с четырьмя узлами на наплечном шнуре, поднялся на ноги.
- Набей ка, трубочку, Шугаев. Закурите, граф?
- Доложи, Иваныч по команде, - прошептал Иван Матвеевич, - не люблю гвардейцев. Не нравится мне этот дерзкий тон. Сорваться могу не ко времени. Меня ведь Малика ждёт.
- Кто ж их любит, - буркнул я и тут же прочистил горло.
- Сотник Билый. Корпус генерала Столетова. Извольте, вызвать лекаря. Поручик дважды ранен.
- А, Вы сотник, кем у Столетова командуете, старьёвщиками? - не унимался Шугаев. - Я бы,- он показал хлыстом на мой бешмет в разноцветных заплатах - эту рванину, конюху не позволил надеть.
Не так мне виделось возвращение к своим. Совершенно не представ-лял, что делать, как себя вести. Это корнет, мой ровесник, равный по званию (два узла гвардейца, соответствуют трём звёздочкам на погонах остальных армейцев). Как его угомонить, чтоб не попасть под суд. Главное - голову не терять и присутствие духа.
- А, что граф Суздалев от ответа уходит? Не поворачивается у меня язык его поручиком российской армии назвать, – обострял гвардеец.
Я даже немного задохнулся от негодования.
- В беспамятстве он. Поручик ранен и контужен, ему требуется лекарь. Я могу ответить за него.
Корнет посмотрел на меня с интересом. Потом деланно вздохнул:
- Не с дворянами не стреляюсь.
- Присядьте, сотник, - штаб-ротмистр показал на свободное место на бревне, между собой и корнетом. Присаживаясь, я нечаянно ткнул корнета локтём в гвардейскую грудь. Не сильно. Задира завалился на спину, смешно болтая своими щегольскими ботфортами над бревном. Гусары ржали, как их жеребцы. Ещё не встав на колени, морозный воздух наполнился, звуком, который не с чем не спутаешь. Иногда он радует, иногда морозит спину. Звук вытаскиваемой из ножен сабли.
Я был готов. Пластунский нож под горлом, остановил ход его кривой железки.
- Дёрнешься, дворянчик, как петуха…
Ржание перешло в дикий хохот.
- Хлебните, сотник, за знакомство, командир гусар протягивал баклажку.
Поднявшийся Шугаев, улыбаясь, протянул руку.
- Теперь давайте познакомимся, Владимир Шугаев, корнет Лейб–гвардии Гродненского гусарского полка.
Офицеры, представились по очереди. С каждым нужно было выпить, хоть глоток. Пока исполняли странный ритуал, гвардейцы называли только имена, фамилии и звания, без отчества. Иван стал заваливаться. Болгары, наблюдавшие за разговором, вскочили со своих мест, принимая тело, да я придержал. Убедился, что граф в надёжных руках. Кивнул и пошёл к бревну. Пока докладывал, всё глазами косил в сторону крестьян и Ивана. Вот граф пришёл в себя. Вот говорить о чём-то стали, подчёркивая слова жестами. Вот побледнел пуще прежнего – совсем видно плох, не могли же погорельцы сказать, что-то необычное. Вот лекарь пришёл. Смешной - рыжие усы и бачки, в красной турецкой феске – морозец ему нипочём. У гусар и лекарь со своим форсом. Вот поручик гвардеец снова зевнул и отвернулся, когда санитар стал осматривать графа. Теперь отведут его к лазаретной линейке. Встретились взглядами. Я, ели заметно кивнул, давая понять, что ничего не пропустил. Иван, сжав зубы, бледный, как снег, мне тоже кивнул, позволяя увести по плохо натоптанной тропинке. Коротко расспросив болгар, понял, о чём моргал Иван.
- Господа, я знаю, где турецкий эскадрон, если Лейб-гвардейцы умеют сражаться в сумерках, есть возможность хорошенько им кровь пустить.
- Господа, мне нравится этот оборванец. С ним не скучно. К чёрту Уставы. Поручик, карту.
Минуты хватило для объяснения плана атаки на имение Малики. Через десять минут с пятью казаками рысили по своим следам. Атаковать решили с двух направлений. Офицеры турецкого эскадрона наверняка вечером нанесут визит хозяйке. Моя команда постарается их изолировать.
Под привычную кавалерийскую суету, команды:
- Третий взвод, по коням!
- Четвёртый взвод, приготовиться к движению!
- Куда прёшь, раззява, вот я тебе глаза на место поставлю!
- Отставить воспитание, ефрейтор, по коням!
Моя команда покинула балку и перешла в намёт.
Новик Филимоныч, старался держаться рядом.
- Как хорош ваш жеребец, господин сотник. Арабской породы?
- Кабардинец. Они особо в горах хороши. Только ахал текинец, с ним тягаться может. Винтарём, ты, правильным разжился. Сам докумекал?
- Господин вахмистр надоумил.
- Хочешь медаль заработать, держись поближе, но поперёд батьки, в пикло ни лизь. Воинская наука швыдко не дается.
- Команда, шагом. Слезай, коней в повод. Команда! По коням, рысью, марш!
Так и двигались. Не очень быстро, давая коням роздых. Впереди был бой, нельзя вступать в стычку на уставших лошадях. Казаки кроме новика, были бывалые, всё понимали с полуслова. Вооружены пиками, винтовками, шашками и конечно, засапожными ножами. На последнем привале проверил у всех оружие, приказал зарядить. К хозяйскому саду, подошли с дальнего угла.
- Там, - махнул рукой, - пост. Сам выставлял, мне и снимать, ждите, как два раза филином прокричу, двигайте ко мне. Еже ли, что не так, усадьба там, - показал направление, – коновязь перед входом. Лошадей офицерских перебьёте и отходите сюда, только поджечь чего-нибудь нужно. Слева от дома каретный сарай, можно его. Это гусарам знак будет.
Возле сигнального стожка никого не было. Гайдуки видно решили, что теперь охраной должен озаботиться турецкий эскадрон. Команду вызвал, приказал спешиться. Зимний вечер смазывал очертания строений. Луна ещё не поднялась, наступило самое неопределённое время. Вроде и всё видно, но не далеко и не чётко.
- Зараз, господа, по-пластунски воевать будем. За мной, по одному, дистанция пятьдесят шагов, направление угол сарая. И без шума. С Богом!
Размашисто перекрестившись, взял винтовку в правую руку, левой, придержал шашку и согнувшись побежал к углу каретного сарая. Снег - предатель хрустит, если догадаются по моим следам бежать, меньше шума будет. Эх, недотумкал предупредить. Однако, обошлось. Ещё на подходе услышал мощный храп на два голоса. Наверняка, ординарцы, оставленные, охранять офицерских лошадей. Через минуту с нерадивыми часовыми было покончено. Филимоныча взял с собой в сарай, в воспитательных целях, Теперь он старался обтереть соломой руки, до чистоты, как мама родила. Дал ему подзатыльник и сунул под нос кулак, не у тётки, мол, на хуторе.
Кровь – не позор, отмоется.
В хозяйском доме светились большие окна, уж не знаю как там на счёт веселья, но враги там точно были. Некстати вспомнилась шустрая Иванка, снова перекрестился и побежал к тёмному углу здания. У коновязи пять лошадей. В турецком эскадроне шесть офицеров. Один или в деревне или убит.
- Слушай задачу. Лошадей угоним в сад, к нашим. С ними останется Филимоныч.
Паренька ещё трясло, толку от него сейчас мало.
- Двое, обойдите дом с другой стороны. Как лошадей погонят, выдвинуться шагов на двадцать вперёд. Вам, на дом не смотреть, а перекрыть подход бусурман, сектор от угла вон того флигеля, до линии на середину дома. Вы, двое, выдвигаетесь здесь, бьёте по окнам, если оттуда будут стрелять, потом держите тыл. Как закончим с офицерами, отход к лошадям, тем же путём. В меня и женщин не стрелять.
Тут возле лошадей, что-то сверкнуло. Из-за них вышел ещё один часовой. Ветер донёс запах ароматного турецкого табака. Одни спят, этот курит. Хороши нравы в турецкой армии. Ну, нам-то только на руку.
Подобраться, незаметно не получиться, значит нужно подманить.
- Нож хорошо кидать, кто умеет?
Седоусый казак, достал из сапога тяжёлый, на вид, кинжал.
- На меня никто не приходил жаловаться.
- Готовсь! - достал на всякий случай револьвер и заблеял барашком.
Турок завертел головой и направился в нашу сторону.
Когда оставалось шагов пять, казак сделал шаг из-за угла. Нож, пробив овчину, вошёл по рукоятку в грудь. Удар был так силён, что ноги беспечного охранника подлетели вверх, как от выстрела в упор. Затащив, часового в тень, казаки разбежались занимать позиции. Мы с Филимонычем, осторожно, наклоняясь под окнами, подобрались к лошадям. Карабины приторочены, значит из огнестрельного в доме, только револьверы и пара винтовок гайдуков.
Освободив и перевязав как нам нужно лошадей, новик, взлетел в богатое седло.
- Давай вокруг куреня, да пошумней!
Копыта, недолго, застучали подковами по брусчатке, уже с задней стороны строения, донёсся озорной свист. Я метнулся к стене, встав у входа.
Офицера вышедшего из дверей свалил ударом в затылок. «Язык» нам тоже пригодиться. Открыв дверь, проскользнул внутрь и затаился в тёмном углу.
Мысли о слишком беззвучном начале операции, прервали двое турок с роскошными усами, на ходу пристёгивающие сабли. Два револьверных выстрела, пресекли эти попытки.
Никогда, я не стрелял в помещении. Кислый пороховой дым забил лёгкие, вызывая кашель, слёзы брызнули из глаз. Еле выбрался наружу, сразу откатываясь в сторону от дверей, так как сзади в дым три раза ударили выстрелы.
Теперь весь курень полон дыма. Давясь и кашляя, пытался крикнуть: «Держи балкон». И без моей команды справа две вспышки и что- то железное упало над моей головой на пол большого балкона.
Ещё выстрел, звякнуло стекло второго этажа.
Из воинского дома, выскакивали кавалеристы, стреляя в воздух. Ну, вот и молодцы, сейчас чем больше шума, тем лучше. Паника, офицеров нет, что делать, толи к лошадям бежать, то ли к особняку. Не позавидуешь янычарам.
Это и есть работа пластунов - превращать грозное воинское подразделение, в неорганизованную толпу. Ну, гусары, давай, не опоздайте.
Приоткрыл входную дверь, пару раз шмальнул, чтоб сюда не совались.
- Братцы, ко мне!
Две тёмных пятна справа, сделали по выстрелу, змейкой побежали к крыльцу, а я отстегнул у оглушённого турка шашку, его ремнём стянул руки хитрым узлом, через шею.
- Волоки, ребята иноверца. К лошадям, не останавливаясь.
Сам побежал к левой паре, уже открывшей огонь. Стреляли, по-моему, не столько прицельно, больше для усиления паники. Выстрелы послышались и с дальнего конца деревни – подходили гусары! Дважды свистнув, махнул папахой в сторону каретного сарая. Тут из дома бахнул ружейный выстрел, пуля прожужжала, возле головы. Присел на колено и разрядил револьверы по окнам. В сарай забежали почти одновременно с казаками.
- Поджигай и к лошадям намётом. Подожгли с трёх углов и тикать. Обернулся на отстающего казака.
- Чего, прихватил, казаче?
- Ячменя, мешок лежал, не бросать же в огне.
- И правда, казачий закон, если можно прихватить, чего, не теряйся.
- Давай подменю.
- Благодарствую, Ваше благородие, малость взопрел.
У лошадей сидел очухавшийся турок и улыбающиеся казаки. Сбросил мешок, сел на него, стал перезаряжать пистоли. Урядник протянул револьвер: «Вот, у турка нашли».
- Филимонычу отдай, он заслужил. Часового снял и офицера в полон взял. - Глянув на удивлённые лица, - так и доложите, а теперь по коням, гусарам пидмогнуть треба. Филимоныч, сторожишь «языка» и трофеи, это теперь ваши лошади, законные. На шашку взятые. Ячмень пересыпь по седельным сумкам, нет охоты больше с мешком на горбу бегать. За мной, шагом - лошадей разогреть нужно - обходим особняк сзади, потом в том направлении, до сенного сарая. Там разберёмся, что делать дальше.
Шагом тронулись на зарево, разгоревшегося каретника. Между сараем и особняком метались тени, мелькали огоньки. Что там твориться? Не похоже на тушение пожара. Подъехав поближе, разглядели, болгарские крестьяне, выхватывали горящие головни и забрасывали их в окна хозяйского дома. В некоторых комнатах уже вовсю разгорался большой огонь. От угла особняка отделилась фигура, побежала нам на встречу.
Приказчик!
- Братушки, не мешайте. Военные там,- он показал рукой. - Здесь мы сами.
- Зачем? Там же женщины!
- Хозяйки! Какие женщины?! Теперь всё наше будет, болгарское. Хватит, пятьсот лет нас обирали. Там военные, там. - Он опять замахал рукой.
Да, не наше это дело.
- Рысью, марш!
Понять, что происходит, было сложно. Чёрная куча на белом снегу, постепенно смещалась в сторону от именья. Конная сшибка потеряла скорость. Выстрелов не было, перезарядиться времени нет. Только сталь молниями мелькала под лунным светом. Ржание лошадей мешалось с человеческими криками. Торжествующими и полными боли и страха. Момент неожиданности прошёл. Сбившимся в кучу турецким эскадроном никто не управлял.
Поняв, что каждый за себя, турки рубились отчаянно. Изредка, оди-ночным всадником удавалась вырваться из общей свалки. Счастливчики удирали, кто в сторону Пловдива, кто к Плевне. Атака с тыла, может всё закончить.
- Ружья готовь. После залпа - пики долу. Идём «плечом серпа». Марш!
«Серп» - казачий манёвр против конных врагов. Полукруг несётся на конного противника, на ходу производит ружейный залп, по лошадям врага и тут же размыкается на две колонны, атакующие на скорости фланги, а потом тылы. Не снижая скорости, правое плечо переходит на левый фланг, левое - правый. Противник, же останавливается, пытается перестроиться, а ряды его незаметно тают и паника, паника! Нужно отступить, перегруппироваться, вот тут - коли, руби спины и головы, не дотягиваешься – руби лошадь. Даже на раненном коне, не уйдёт далеко. Набирая ход, засвистели, заулюлюкали.
Залп в тылу, крики убитых, тени летящие по снегу, крепости туркам не придавали. Всё чаще стали раздаваться крики: «Урус, дур - пощади»! Конники спешивались, поднимали руки. Вскоре всё закончилось. Пленных строили, уводили в сторону деревни. Гусары и казаки ловили лошадей, лишившихся всадников. Добивали раненых лошадей и несли раненых и убитых людей к медицинской линейке. Остановив коня возле лекаря в красной феске. Короткая трубка в зубах, давно потухла. Перчатки до локтей и кожаный фартук, мокрые, должно быть от крови, но вид невозмутимый - гвардия!
- Аа, пластун, дружище. Товарищ Ваш, ушёл туда, - он показал на зарево, никакой возможности удержать, да и не ко времени. Надеюсь, Вы меня понимаете. Помощь нужна?
- Казака моего, саблей зацепили.
- Зашьём, перевяжем, только если обратиться, а то они всё больше дедовскими способами лечатся. Не стал говорить, что тоже этим способом больше доверяю. Перезарядив, всё что нужно, шагом повёл, всхрапывающего кабардинца к уже догорающей усадьбе. Жестоко разобрались братушки с турецкими женщинами. Ну, да, не мне их судить. Ивана жалко, совсем теперь с глузду съедет.
***
Порыв гудящего горячего воздуха перехватил дыхание, переполняя лёгкие едким дымом. Не выдержав, закашлялся, размазывая слезы, пот и сажу по лицу. Поскользнулся, и, махая руками, с удивлением посмотрел на зажатый в кулаке веблей. Когда вытащил револьвер? Ничего не помнил. Словно костёр горел не впереди, а внутри меня, поглотив полностью разум.
Ноги уверено месили снег, неся тело вперёд к пожарищу.
Где же ты, Малика? Где?
Я стоял на краю пожарища, смотря на осевшие головешки – всё то, что осталось от большого дома. Жар лизнул лицо и я отшатнулся, чувствуя, что напрочь лишился бровей и ресниц. Отчаяние постепенно охватывало меня.
Я стал оглядываться по сторонам, только сейчас понимая, произо-шедшую трагедию.
Звуки медленно нарастали. Частая стрельба сменялась дикими крика-ми, звоном метала и ржанием лошадей. Где-то шёл бой. На краю пожарища метнулось навстречу ко мне несколько теней, и я машинально разрядил в них револьвер.
- Демоны… - прошептал я, смотря как тени успокоившись, разметались кулями на почерневшем снегу и тут же, как можно громче позвал, – Малика!
Звук моего голоса потонул в скрипе падающих балок. Огненные ис-кры, снопом ударили в чёрное небо.
- Малика! - Отчаянно крикнул я.
Нет. Надо не думать о плохом. Андын-бей, верный десятник, должен был помочь и укрыть свою молодую госпожу. Где? Куда мог деться стайка перепуганных старух и женщин? Далеко бы они не ушли. Если только…
Я снова огляделся.
Точно. К доктору и отправились. Куда же ещё? Не помня себя, кажется вихрем, долетел до тёмного дома, где только в одном окошке тускло, горела свеча. Ставни прикрыты, ничего не видно. Стукнул в низкую дверь рукояткой револьвера, думал, заперто – оборону держат, пережидают опасное время, а она заскрипела, отворяясь, давая проход во мрак. Вслушался в темноту. Тихо. Страшно так стало, даже передёрнуло.
Посмотрел на ставни со щелью, вычисляя направление – в какой комнате могут быть люди, и пошёл в тёмный дом, шепча громко:
- Малика.
Нет, не так. Надо взять себя в руки. Пот липкий с копотью стереть со лба. Негоже перед любимой в таком виде представать. Уверенным надо быть – слабость не показывать.
– Мадмуазель Малика! Где вы? Это я, граф Суздалев. Спасти вас вернулся. Тишина. Даже половица нигде не скрипнет.
- Малика! – отчаянно закричал я. – Малика! - Я заметался по чёрному коридору, теряясь в ориентации, роняя вещи – звеня вёдрами, путаясь в хламе. Тьма плотно сковывало тело, тисками сжимала голову, раздавливая виски.
- Малика!
- Да нет её здесь, - раздался со всем рядом знакомый голос. Я стоял перед очередной дверью, из-под которой слабо выбивалась полоска света. Сердце учащённо билось.
- Как нет? – тихо спросил я, прислонясь головой к холодным доскам. Жар не уходил в щербатое дерево. Щеки горели. Не понятно, или опалило меня сильно, когда жар в лицо пыхнул, или совсем плохо стало. Ноги подкашивались.
Меня услышали, ответили: «Так, нет».
Я толкнул дверь. Открылась она легко, без скрипа, плавно и до конца.
За грубым длинным столом сидел бледный доктор. Плешивый мужичок устало вздохнул и откинулся на стул, продолжая цепко держать стакан наполненный коньяком. На столе одетая в белое платье, фату и с венком на голове лежала Иванка. И хоть скрыта полностью от глаз, я её сразу узнал.
- Вот, Иванка, пришёл всё же проститься, а ты переживала. Заходите, шевалье. Налейте себе сами, стакан там. И раскурите мне папироску, очень прошу.
Я рукой с зажатым в ладони револьвером усиленно зачесал лицо, не веря в наваждение. Покосился глазами в сторону полки, где стояла початая бутылка бренди и стаканы. Выпить не мешало, но не хотелось.
- Где мадмуазель Малика? Я за ней.
- Знаешь, а я ведь тебя не прощу. Умирать стану и не прощу.
- Да на что мне ваше прощение, сударь? Ответьте мне, где мадмуазель Малика?!
- Я ведь единственный, кто тебя не простит. Бабы они не такие. Они простят. Жить будете дальше граф и не тревожиться.
- Где Малика? – прошептал я.
Доктор хмыкнул и тут же скривился, на губах запузырилась кровь. Болгарин поморщился, продолжая цепко держать стакан, другую руку сунул себе за сюртук. Достал большой окровавленный платок, поискал чистое место и обмакнул себе краешек рта. Скомкал тряпицу, бросил вперёд, попал на лежащую Иванку, дёрнулся было снять с тела, но остался на месте. Вновь кровь появилась у краешка рта. Теперь уже не вытирал. Тоненькая струйка стекала по подбородку на грудь.
- Жизнь такая несправедливая. Я ведь выскочил, когда крики услышал. Даже ружьишко своё взял. Только патроны к нему забыл. А меня спрашивать никто не стал. Как дали вилами в бок, так и пригвоздили к забору. И думаешь кто? Малайкин сын. Я ведь у неё роды принимал. Пуповину ему перерезал. - Доктор опять хмыкнул. Посмотрел на стакан. Нахмурился. - Как бабочку прикололи. Болгары, меня - болгарина. Золото страны. Интеллектуальное богатство будущей свободной Болгарии. Да сколько я им добра сделал. Сколько от смерти спас! Судьба – злодейка. – Доктор закрыл глаза. Встрепенулся. Подобрался весь, лицо заострилось. - Чтоб не помешал кусок земли своим считать. Так, висел и слушал, как в огне Домла, Йамур, Малика вместе прислугой в огне сгорают, пока крики не затихли. Дёргался. Не сдох. Слез как-то. Сюда добрел. А куда ещё? Здесь Иванка, бренди моё. Здесь всё моё.
Я взял стакан, прошёлся на ватных ногах, сел рядом на стул.
- Им сейчас хорошо. – Доктор кивнул на Иванку. – Небось, танцуют уже в райских кущах, кружатся в хороводе, смеются. Как думаешь, цветы там какие? Выше головы? Что ты всё молчишь? – Доктор нахмурился и не дождавшись ответа продолжил. - Жаль я к ним не попаду. Гореть мне в аду – грешил много. Шевелье, не слушайте меня, раскурите папироску. Я ведь со зла так говорил – у каждого свой крест, что вам моё прощение.
Я, не глядя на него, положил на стол револьвер. Железо звякнуло о стекло бутылки. Трясущимися руками достал папироску с третьего раза раскурил её и протянул доктору. Мужчина, все также, не выпуская стакан, смотрел перед собой.
Знал этот взгляд.
Холодом повеяло. Озноб побежал по коже, делая «гусиной». Из угла на иконах тёмные образы святых смотрели укоризненно.
Рука с папиросой предательски дёрнулась, но совладал с собой, осторожно сунул конец в кровавый край рта.
Что же это? Как же так?
Я обхватил голову руками и затрясся, не в силах выдавить из себя слезинку. Господи, одни трупы вокруг меня. Ни одну женщину счастливой сделать не смог. Все ушли. Проклятье на мне, что ли какое? За что? Я же жил всегда праведно. Или демон вселился? Все дела мои сатанинские? Так не бывать этому. Не достойно.
Я покосился на веблей. Взял револьвер в руку, провёл барабаном от плеча, до обшлага. Смерть железом щёлкала с каждым поворотом барабана. Звук успокаивал и предавал уверенность. Решительно взвёл, приставив к виску, нажал на курок. Ничего. Вторая попытка далась труднее, но принесла тот, же результат. Я раскрыл оружие и высыпал стреляные гильзы на стол. Посмотрел на пустой барабан – других патронов у меня не было, и швырнул револьвер на пол.
Ладно. Ничего. Мы Суздалевы настырные. Огонь очистит. Решение пришло само собой. Я успокоился. Покрутил шеей в тугом воротнике, поднимаясь. Огонь смоет все грехи. Очистит от скверны. Убьёт беса.
Добрался до догорающего особняка. Опустился на колени и стал шептать молитву, прося прощения у Малики. Слезы не было. Очерствела в конец душа.
Поднялся. Взглядом, определяя направление, вздохнул и сделал пер-вый шаг в головешки. Сильный удар сбил меня с ног, заставив кубарем отлететь в сторону из полыхающего места. Я заревел, вытаскивая шашку, собираясь ураганом броситься на обидчика и выместить на нем всю злобу не потраченную. И замер поражённый. У края горящего господского дома, стоял невозмутимый Микола, скрестив руки на груди. А за его спиной в хороводе кружились две огненные девушки. Фигуры изгибались в пламени и смеялись, не смотря на меня, живя своей новой жизнью. Без меня.
Рука с шашкой бессильно опустилась. Плечи поникли. Слезы полились ручьями, и я готов был опуститься на землю, но казак подхватил, не дал упасть, прижал к груди сильно.
- Поплачь, Ванятка, поплачь. Вот так. Да не стыдись. Но жить надо дальше, Ваня. Ты о матери подумал своей?
- У неё ещё младшенький останется.
- Дурень ты, Ваня, хоть и граф. Дурень. Это от молодости всё. От беззаботности. У тебя вся жизнь впереди. Цель поставь, трудную, чтоб жизнь за неё положить не жалко было. Ну? Очнись же поручик, война не закончилась! Кто воевать дальше будет? Тебя матушка, Прохор ждёт, солдаты твои. Тебя в штабе ждут! Ты помнишь, кто ты? Ты офицер российской армии, недавно дважды спасший целый корпус! Разве любовь крутить, тебя сюда император послал?! Как же долг твой дворянский. Отвечай мне, поручик?!
- Нет, - слабо ответил я.
- Нет, - назидательно сказал Микола, отрывая от своей груди, и похлопал по плечу, стряхивая грязь.
- Нет! Пора. Уходить нам пора. Там кони, - казак кивнул в темноту.
- Погоди, - пробормотал я и снова посмотрел на огонь. Казак тоже с тоской посмотрел на догорающую усадьбу. Вздохнул. Отвернулся.
Ну, почему Микола не видел этих танцующих девушек? Почему? Они ведь так прекрасны. Вот одна обернулась и взмахнула рукой. То ли к себе приглашая, то ли требуя что-то.
Я вложил шашку в ножны. Отстегнул с пояса. Золото сверкнуло в отсвете пламени. Каменья заиграли. Размахнулся и швырнул оружие в огонь. Казак покачал головой, не понять осуждающе или, не беда, мол, будет ещё дорогое, для тебя, оружие. И любовь ещё будет. Луг зелёный, река в утреннем тумане. Зима русская с тройками и ледяным шампанским. Сибирь и Кавказ. Огромная страна ждёт изучения и благоустройства. Чем цель плоха? Благородна, целой жизни не хватит, чтоб исполнить.
Я снова перевёл взгляд с него на огонь и не увидел огненных призра-ков. Вот пламя взметнулось у самой земли, словно в прощальном взмахе и успокоилось.
- Пора, - сказал Микола и потряс за плечо.
- Пора, - прошептал я, закрывая глаза, - пора.