ГЛАВА 21
... Вихрь едва не сбил с ног. Меня всосало в огромную, настежь распахнутую «дыру» исчезнувшего на глазах, словно растворившегося в воздухе люка, как пылесос всасывает крохотную песчинку, и куда-то бесцеремонно поволокло.
Путешествие было долгим. Серые, а, местами, с «проседью», мягкие стенки сравнительно неширокого тоннеля то проступали четко, то сливались в сплошное темно-зеленое пятно. Дышать в этом извилистом, с многочисленными выкрутасами и препонами тоннеле, было легко, но местами ощущалось что-то наподобие водяной пыли, которая так и норовила нахально пробраться в легкие.
У меня словно выросли крылья, и я летел, летел, а, порой, и парил во все равно уютном тоннеле, иногда врываясь в сырое месиво густого тумана, властно расшвыривая его кудрявые белые космы налево и направо, оставляя позади себя метры, километры, а, может, и парсеки...
Сначала все шло гладко, как по накатанной. Спустя некоторое время, когда однажды я ощутил в своем желудке сосущую пустоту, меня охватило непонятное смятение, некое чувство оторванности от мира. Затем занозой застрял смутный вопрос: а не превратился ли я во... Властителя Тьмы? Не стал ли очередным Стражем, у которого лишь одна задача: не пускать в тоннель чужих и во что бы то ни стало вырваться из него. Ведь я ощущал во время полета то же, что ощущает хворх, которого теплокровные насильно забрасывают в тупиковую параллель... И еще. Я искал обидчиков. Пролетая по тоннелю, прорываясь через его невидимые преграды, которые, как капканы готовы были в любой момент, ошибись я хоть на миг, навсегда прихлопнуть мое «я», я, напрягал свое обостренное зрение, слух, обоняние, включал все существующие в нем «датчики»...
Теплокровных на моем пути не было.
Зная, что они находятся недалеко и их много, что я когда-то все равно насыщусь по завязку, я абсолютно не экономил своей энергии, отдавая всю ее сказочно-парящему полету Властителя Тьмы. Зачем? Она придет! Я все равно рано или поздно, смогу насытиться...
Неожиданно что-то резко схлопнулось впереди. Я лишь в последний момент успел затормозить. Хотя чего это мне стоило! Но я не попал в очередную ловушку энергетического сгустка из которого мне уже вовеки не вырваться...
...Теплокровные умело руководили ловушкой. Об этом подсказал мне мозг, пока работающий без сбоев. Подсказал вовремя... Как обойти подобную ловушку, я еще не знал, хотя черепашьими шажками подбирался к ней, чувствуя, что и на этот раз обману теплокровных пиратов, нахально выхвативших меня из родных мест, и насильно водворивших в почти тупиковый тоннель...
Я доберусь домой все равно! Для этого мне необходимо очень много энергии. Сейчас, как и раньше, я не экономил ее. И правильно сделал. Если бы поступил как скряга, то непременно попал бы в сгусток, и все... А так...
Энергию дадут обидчики — теплокровные. Их я все равно вычислю, доберусь к ним, и тогда буду усердно рвать когтями, которые к тому времени уже вырастут и окрепнут, теплую, чуть упругую плоть. И пить их энергетическое «я» — кровь... И чем больше на моем пути будет теплокровных, тем сильнее и изворотливее стану я, тем ужаснее муки будут терпеть мои обидчики... Хотя, при чем здесь муки? Мучиться и страдать будут теплокровные. Мне же...
Я летел в тупиковую параллель, к ее центральному распределителю, ощущая, как постепенно и неотвратимо в моем организме накапливается усталость, и не спеша отдаляется Нечто, так внезапно нахлынувшее на меня во время полета в тоннеле.
Почему я почувствовал себя обиженным, разозленным и озверевшим молодым хворхом — я не знал.
«Может, прав был Проводник, — думал я, — сказав, что я действительно настоящий Щупач. Или я просто сверх восприимчивая натура?»
И тут я внезапно ощутил уверенность. Нынче я готов был вызвать к разговору кого угодно — хоть хворха, хоть самого дьявола... Но никого поблизости не было, я же... Моя мысль устала, заленилась, начала растекаться по древу, хотя я признался даже себе: мне было бы интересно хоть кого-то прощупать...
* * *
...Тоннель, в котором во время полета находился я, внезапно изменил свой цвет, став внутри почти желтым. Его стенки из податливо мягких, пружинистых, превратились в жесткие. К тому же, он резко запетлял, оставляя за собой многочисленные узкие разветвления, идущие от его основной магистрали по которой со сверхкрейсерской скоростью, нарушая все писанные и неписаные законы аэродинамики, проносился я.
«Видимо, они ведут в иные, не предназначенные мне нынче миры, — подумал я, чуть притормозив у очередного ответвления и ухмыльнулся. — Мои мысли? Да какие могли быть мысли, когда я висел на волоске от смерти. Правда, кто-то пытался во время полета связаться со мной, но я ведь отбросил даже намек на это...»
Мне, чтобы не расшибиться о твердые стенки тоннеля, приходилось теперь проявлять немалые способности лавирования прежде, чем полет закончился.
Приземление было настолько обыденным, что я даже не заметил, как меня легко подтолкнуло к обыкновенной крашеной белой двери.
Я протянул руку и, взявшись за металлическую ручку, распахнул ее и очутился на... открытой деревянной веранде.
Осмотрелся. На веранде я был один. Проводник, как и обещал, остался в «гараже с погребом» или уже, если ему позволили хворхи, вернулся на свой «наблюдательный пункт» и, возможно, сейчас вновь приложился к бутылке... Женщины в домике готовят что-то поесть...
При мысли о еде, меня едва не передернуло. Сосущая пустота в желудке превратилась в нестерпимую боль, умоляя хоть что-то бросить в своеобразный реактор...
Дощатая веранда мне понравилась. Особенно мило выглядели наличники, сделанные на совесть каким-то мастером-умельцем. Я повернул голову направо. У миниатюрного одноэтажного домика, на крыльце я увидел загоревшую огромную женщину и небольшого роста мужчину в тщательно выглаженных клетчатых брюках и помятой тенниске. Женщина была в белом платье без рукавов и таких же белых, почти по локоть, перчатках. Ее платье ослепительно блестело на солнце.
«Неплохо сложена» — во мне снова проснулся мужчина. Мой взгляд беззастенчиво прошелся по античному профилю женщины в белом, бессовестно обласкал ее вздымающуюся красивую грудь, попытался обнять тонкую талию, скрытую от моего взгляда непонятным фасоном платья, но только скользнул по нему, как по льду, а на ногах женщины вообще, словно неожиданно набежавшей волной, захлебнулся...
«Любить такую — блаженство и мука — подумал я и глубоко вздохнул. — У Валентины все классно, тут же...» — мысль мелькнула и через миг расплавилась, морем пота расплескалась по естеству.
Жарища.
Если Валентина была неприступна, но, со временем, досягаема и желанна всегда, то эта женщина в белом, несмотря на все ее прелести, на сверхсовершенные линии ее тела, уж очень напоминала мне пугало. Почему — я не знал, но мне показалось так с первого взгляда, когда я, почти за миг успел полностью ее рассмотреть. В женщине в белом было все красиво до безобразия. А это уже не манило меня, а, в определенном смысле, отталкивало. Уж очень все было правильно в ней, а такого у людей испокон веку не было...
Детально «сфотографировав» взглядом женщину в белом, я переключился на коротышку. Там не было ничего интересного: лицо — как маска в тумане, рваными космами легло на сетчатку моих глаз. Низкая, неказистая фигура расплылась в бесформенную, кисельную массу. То ли едкий соленый пот в это время застлал мне глаза, то ли по каким-то другим причинам, но в памяти осталась только помятая тенниска, стрелки выутюженных брюк, и слепое пятно вместо лица и головы на короткой шее.
«Верно, они меня ждут?» — подумал я, хотя в оборот взяло сомнение. Все было каким-то обыденным, почти что знакомым. Чем — я не знал. Может, миниатюрным домиком напротив, который был так похож на уменьшенные раза в два дачные «хоромы» Петра Власовича Кочана — местного воротилы, бензинового магната города.
Петр Власович пару раз по весне возил меня на свою дачу похвастаться. Естественно, он парень — не промах, знал что делает. У меня лучше всех в округе прививки на деревьях получались, вот Петр Власович и возил меня. Поэксплуатировать. Хоть подобным способом. А мне нравилось быть хозяином сада, его устроителем. И готовился я к прививочному маршу на любую дачу, в любой сад, как к сложнейшей хирургической операции... Может поэтому, прививки у меня удачными и выходили...
Конечно, хоромы у Петра Власовича отличные — деньги делают все! И похож он сильно на этот. Правда у «терема» Кочана не было такого резного крыльца, как здесь. И еще что смутило меня — асфальтированная дорога обрывалась именно за усадьбой одиноко стоящего красивого строения.
Я бросил профессиональный взгляд на уже немолодой, с почти облетевшей листвой сад. На одной из яблонь висели огромные краснобокие яблоки, на другой — отяжелевшие, почти касающиеся земли ветви были сверх меры щедро усыпаны золотистыми яблоками неизвестного сорта. У меня даже руки зачесались... Была бы зима — я обязательно подошел бы к дереву и «выудил» бы пару черенков для будущей прививки...
Почти в тот же миг я поймал себя на том, что мысленно я нахожусь дома, не здесь, в этом неизвестном крае, где по всем признакам деревьев, уже глубокая осень, а жарища стоит неимоверная.
«И сюда приходит Бабье лето, — думал я, хотя на Бабье лето такой жары никогда не видел... Дома дожди зачастили, уже и снежок замельтешил... К хорошему урожаю на следующий год. Может, полутораметровые хотя бы временно прекратят свои деяния, уймутся... Дожди, пусть и холодные или мокрый снег с промозглым, забирающимся под одежду и выстужающим до костей душу ветром, но домашним!»
Ностальгия по дому взяла меня в кошмарный оборот. Я на миг окунулся в блаженство дома моего детства, небольшого, уютного, у речушки, но тут же строго приказал себе, не ныряя глубоко, сразу же вынырнуть и доплыть до берега теперешнего, пусть и чужого.
Чужбина! И эти краснобокие яблоки стали отвратительны, и яркое нещадно палящее Солнце превратилось в обжигающего дракона. Жара, растапливала тело, сознание, своим шершаво-огненным языком, соскребала с меня остатки сил и былого «я».
— Подходи сюда, — махнул рукой мужчина. — Чего застыл, как мумия?
Голос коротышки напомнил голос одного из дикторов областного телевидения.
Сойдя с веранды, я, весь в поту, уже прошел несколько метров, и тут ужас обуял меня:
«Да ведь на мне старая, порванная хворхом куртка, пропитанная потом настолько, будто ее недавно вынули из болота». Взгляд упал на давно нечищеные ботинки, в которых нынче «плавали» ноги. Брюки тоже были порваны во многих местах. Особенно это касалось коленей. Я провел рукой по взмыленной бороде — несколько дней не брит! «Сейчас бы посмотреться в зеркало, — подумал я, — и сразу же умереть! Настоящий бомж с многолетним стажем! Срам-то!..»
— Мы тебя давно ждем.
Вздохнув, я отбросил от себя все сомнения, пытаясь забыть о своей, желавшей лучшего, одежде, и продолжил путь через дорогу. И женщина в белом, и коротышка-мужчина, стояли в расслабленных позах, почти неподвижно и молча ждали, пока я подойду к ним. Машинально оглянулся назад. Следом за ботинками, несмотря на асфальт, ленивым туманом плыла раскаленная мельчайшая пыль, или, быть может, это был дым от горевших подошв?..
— Так вот ты какой, будущий Щупач? Ну, здравствуй, — сказал коротышка, когда я подошел к парочке поближе.
— Здравствуйте, — чуть замявшись, ответил я , уже перестав удивляться всему, что последнее время происходило со мной.
— Конечно, хилый, — сделал вывод коротышка и, словно прицениваясь к каждому участку моего тела, осмотрел, начиная снизу. — Почему сам? Мы ждали тебя с Соколовой.
— Спросите у старика, — безразлично сказал я. — Он, наверное, знает больше моего.
— Ты, Щупач, имеешь в виду Посредника? — спросил улыбающийся коротышка.
— Проводника, — поправил я.
Коротышка ничего не сказал, только непонятно хмыкнул, подозрительно взглянул на меня, затем перевел взгляд на молчащую женщину в белом и, спустя минуту, понимающе спросил:
— У тебя, Щупач, сейчас нарушен энергетический баланс, но почему ты прибыл один?
Я, смахнув с себя очередной «поцелуй» жары, от которой до боли теснило в груди и вяло произнес:
— Я же сказал. Проводник оставил Соколову там.
Зная, что больше не выдержу, расслабился до состояния дхъяны. Стало легче.
— Соколова? Кто это? Я ничего не слышала о ней, — упрямо, или, может так показалось мне, произнесла женщина в белом. — Сколько раз я настаивала на Совете, чтобы Осири, — я разобрал только первую треть имени Проводника, — не посылали Посредником. Этого, идиот старый, перебросил по запасному каналу!
— Сбой в Системе.
— Посредник должен был получить полную вводную программу пять земных дней назад, — недовольно проговорила женщина в белом, упрямо поджав губы. — Нам столько пришлось поколесить...
— Значит, не получил ее. После появления хворхов, там такое творится... — с чувством вины произнес коротышка, подтягивая на себе брюки, которые так и норовили сползти с его костистого зада.
— Запил, — резко констатировала Сета. — Он только для этого на Землю и рвется. Опохмелиться. Единственная конура во Вселенной, где подобной дряни хоть отбавляй! Поэтому еще раз говорю, не защищая глупца, укорачивающего себе жизнь не только отсутствием там межвременных множественных параллелей, но и всякой дополнительной отравой. Посредник по сравнению со Счетчиком — юноша, а уже глубокий старец. И дочь свою уведет раньше времени в могилу, — недовольно, глотая, будто давясь, окончания слов, произнесла женщина в белом. Затем она еще долго и язвительно, с чувством превосходства, отчитывала за что-то коротышку. Куда она там тыкала носом худого как жердь парня, в какие неприятности — я не знал, поскольку она вдруг перешла на неизвестный булькающий с причмокиванием язык. Но тон-то! Тон говорил сам за себя...
«Баба! Прескверная, взбалмошная баба, — подумал я с отвращением. — Красивая, но первой воды баба!»
«Чего?» — больно резануло у меня в мозгу. Женщина в белом повернула голову от коротышки ко мне и зло взглянула своими стеклянными, полными негодования глазами. От этого взгляда боль в голове у меня усилилась, внутри словно инеем по всем внутренностям прошелестело. Затем, оставив меня «оттаивать», женщина в белом снова перевела свой недовольный взгляд на коротышку:
— Проводника давно пора списать, а мы с ним все возимся... Ему место не там, а за решеткой...
— Начальство далеко, хлопот, естественно, поменьше, — наддал жару коротышка.
— Не бренчи, как расстроенный музыкальный инструмент. Осири держится на добром слове шефа за свои минувшие заслуги. И знает землян получше твоего, Свенскорус. Ты, кстати, не ответил, кто такая Соколова?
— Землянка, подруга будущего Щупача. Она не запланирована, поэтому...
— Достаточно, — резко оборвала Свенскоруса женщина в белом. — Не следует все планировать наперед, — уже равнодушно бросила она и вновь затарахтела на неизвестном мне языке. Лицо ее то багровело, то опять приобретало нормальный оттенок, голос то повышался, то затем падал до нормального и вновь взвивался на неопределенные командные выси нетерпения и превосходства — так учительница порой отчитывает нашалившего первоклассника...
Перепалка между коротышкой и женщиной в белом продолжалась долго. Они, казалось, забыли обо мне. У меня же давно сосало под ложечкой, и еще большее желание было попить. Наконец я не выдержал и вмешался в их «разговор»:
— Простите, где можно попить?
Сухой, немыслимо горячий воздух подобно крупнозернистому наждаку, решительно, после каждого очередного вдоха, обдирал гортань, добирался до самих легких. Мне показалось, что к тому же, песок хрустит на зубах... Я вспомнил, что не пил воды по крайней мере, сутки. Немилосердно палящий зной действовал паршиво. Я уже перестал потеть, поскольку в организме, не осталось ни капли свободной жидкости, а, судя по натужному биению сердца, от недостатка влаги, возможно, сгустилась кровь.
Сета замешкалась, поумерила свой воинственный пыл, на миг умолкла, затем резко повернувшись к Свенскорусу, недовольно бросила:
— А это неуправляемый беспредел!
Дальше она еще что-то говорила Свенскорусу. Судя по тону, неприятное.
Я... «поплыл».
«Сета. Сета. Сета... Я где-то встречал подобное имя, но где?»
Мое мозговое вещество от перегрева, ворочалось лениво и по черепашьи медленно отыскивало в анналах памяти, этакой почти совершенной кибернетической машины, все, что могло быть связано с именем или со словом «сета». Как в слабом тумане проплывали образы друзей и знакомых, родственников, живших, и давно ушедших, многочисленных книжных героев...
«Если мой ум подсказал, — подумал я, — что слово знакомо мне, значит обязательно должно быть объяснение ему».
Наконец меня ошарашило сообщение, пришедшее неизвестно из каких глубин памяти: Сета, вернее, Сет — древнеегипетское божество смерти и бедствий, убившее своего брата Осириса, который затем стал царем в мире мертвых!
«Боже, — подумал я с ужасом, — выходит, Проводник ни кто иной, как царь мира мертвых? Но ведь это же алогично! А я нахожусь в непонятно каком мире. Только что меня отдали из мира мертвых сюда. В какой же такой мир? Чего? Мир суши и страданий, в некое адское место, где предстоят страшные испытания? Но здесь не Сет, а Сета. Может, древние, описывая все в своих мифах, круто ошиблись, и древнеегипетское божество было... женского пола? Женщины сейчас уверенно и к тому же нахально берут бразды в свои руки, почему же древние египтяне не могли принять женщину за мужчину? Вполне вероятно, что это так и было. Но тогда...»
Меня словно кто-то огрел обухом по голове, и странные, страшные мысли, кувырком отстранились за пределы досягаемости. С трудом разодрал воспаленные веки и увидел склонившуюся надо мной женщину в белом. Она высокомерно оглядывала меня с ног до головы, затем недовольно уставилась на коротышку:
— Чего он хочет, Свенскорус? — у нее прорезался приятный грудной голос.
Сказав последнее, женщина в белом с тревогой взглянула на меня, затем на продолжавшего молчать Свенскоруса. Тревожное ожидание передалось и мне. Ожидание чего? Я, избежав эшафота, который мне, возможно готовили в темном тоннеле перехода хворхи, попал под перекрестный огонь женщины в белом и Свенскоруса.
* * *
Измочаленный, разбитый усталостью, жарой и неизвестностью, мой взгляд переползал от Свенкоруса к Сете и наоборот, но совсем не натыкался на ответную реакцию, поглощался, терялся как в огромной бескрайней пустыне маленькая песчинка. Я видел, что и женщина в белом, и коротышка были словно не от мира сего, какие-то непробиваемые, что ли? Наконец, Свенскорус удостоился чести ответить женщине в белом:
— Не обращай внимания, Сета. В этой биологической оболочке ему осталось провести не более полукруга. Гуманоид хочет употребить жидкость, без которой его существование проблематично. Жидкость без особого труда организуют в Великой лаборатории Комплекса Компиляции. Его определил Всевершитель. Прибывший к нам — самая идеальная матрица для Щупача!
— Пойдем, Щупач, — сказала Сета и, повернувшись, быстро зашагала в сторону от крыльца.
— Идти сможешь? — спросил Свенскорус, поднимая меня с раскаленного, почти мягкого асфальта.
— Смогу, — не размыкая губ, едва выдавил я, собираясь с силами, чтобы не только удержаться на ногах, но и шагать за Сетой и Свенскорусом.
Коротышка участливо взял меня под руку.
— Вы идете или как черепахи плететесь? — недовольно, с уже порядочного расстояния прокричала женщина в белом.
— Могу узнать, куда мы идем? — спросил я, когда Сета остановилась, поджидая меня и Свенскоруса.
— Нет! — резко сказала женщина в белом, отбив у меня всякую охоту к новым расспросам.
Я остановился.
— Ты, Щупач, поторопись, процедил сквозь зубы коротышка, больно дернув за руку. Мы опаздываем.
«Хорошее место нашли, — с сарказмом подумал я. — Два строения посреди пустыни... А, может, они и правы: чтобы кому не надо, не попал куда не след...»
— Наберись терпения и сил, и пойдем, пожалуйста! — это слово Свенскорус так ласково произнес, как старики порой произносят «деточка».
Мне показалось, что со мной и Свенскорус, и Сета обращаются как с умной, напичканной сложной техникой электронной игрушкой, которая несколько лет кряду раздавалась всем кому бы то ни было, а нынче разладилась, но которую, не прилагая больших усилий, можно наладить снова. Игрушка и не более...
— Топай! — вдруг вызверился коротышка.
— Да пошли вы! — рявкнул я и упал коленями на обжигающую сковородку песка, уже совершенно не чувствуя, как немилосердно печет ноги через ткань брюк, которая вот-вот могла затлеться. Я лишь пристально вгляделся в лица наклонившихся надо мной Сеты и коротышки Свенскоруса, пытаясь угадать, какие мысли скрыты в этих головах. Это было непросто сделать... Я был уже почти у цели, как на мое плечо опустилась белая перчатка Сеты, которая произнесла всего пять слов:
— Не надо, Щупач! Это чревато...
Я понял, что совершил грубейшую ошибку, что должен был сделать это не так нахально и видимо. В обвинении женщины в белом была естественная, неприкрытая правда. Затем она хладнокровно добавила:
— Ты предусмотрителен, Щупач, но зло любого наказуемо! Надеюсь, ты понял меня?
Сказав это, женщина в белом встала с колен, ее лицо отпрянуло от меня на недосягаемую высь. Затем Сета даже не взглянув на меня, повернулась и быстро пошла в сторону пустыни.
— Поднимайся, — обратился ко мне Свенскорус. — Сейчас никто не собирается подавлять твой инстинкт самосохранения, — быстро говорил Свенскорус, отряхивая с моей одежды песок. — Нужно догнать Сету. Не то она может закипеть.
Тащились не меньше часа.
Ноги по щиколотки увязали в обжигающем песке, и с каждым разом вытягивать из него прохудившиеся ботинки мне было все тяжелее и тяжелее. Я машинально переставлял ноги и молил Бога, чтобы эта экзекуция поскорее закончилась.
Изнуренный усталостью, я шагал как можно шире, чтобы ступать пореже. В ушах и висках стучала кровь, которая, как казалось, вот вот закипит и хлынет вскипевшей пеной из носа и рта... Мне вновь вспомнился холодный тоннель с летающими кровожадными хворхами. Там было уютнее. Был страх, было промозгло, сыро, но отсутствовала жара!
«Может Проводник был прав? — мелькнула мысль. — Зачем ему было предупреждать о том, какие мучения предстоят мне в ближайшее время? Он свою миссию выполнил, передал кому надо и снова пошел бухать. Старик говорил, что у меня хорошая кровь... Что он имел ввиду? То, что я быстро оклемался после травмы? Но мне плохо здесь. До ужаса плохо...»
Наконец мучительный переход закончился. Впереди, как в мареве, я увидел точно такой же оазис, как тот, который мы покинули. Словно шли по кругу. Такой себе порядочный «круг почета».
Подошли ближе. Два строения через асфальтированную дорогу. Одно — с резным крыльцом, другое — с верандой... И садик напротив... За домом с верандой маячила низкой посадки машина совершенно без колес, которые заменили такие же блестящие, словно никелированные, металлические полозья. Монстр метров восьми длиной, чем-то отдаленно напоминал искореженное почти до неузнаваемости веретено. Над опаленным зноем песком, куда ни рыскал измученный жарой взгляд, струился лишь прозрачной дымкой раскаленный воздух, который еще больше усугублял жару.
Я, осмотревшись, наконец понял: у них, где-то произошел сбой в системе и начальство не передало Проводнику вводную программу об изменении кода раскрытия тоннеля перехода. Либо Проводник до того «дозакладывался», что пропустил мимо «ушей» новый. Вот старик и воспользовался запасным тоннелем. Меня же сейчас подвели к основному...
И здесь была неимоверная жара. Я едва «дополз» к машине следом за крутящей задом в облегающем белом платье Сетой. Мне было уже все равно: красива ли Сета собой, красивы ли, и на месте ли все ее прелести. На все это после мучительного перехода по пескам и барханам неведомой пустыни, мне было начхать.
— Садись, Щупач, побыстрее! — властно напомнила женщина в белом, когда мы вместе с ней остановились у «веретена».
Женщина в белом вступила в машину, корпус которой податливо втянулся, принимая ее внутрь. Я последовал за ней. Нагнувшись, шагнул в машину.
Сопротивления, которого я ожидал, не почувствовал. Перед моим лицом взорвалась тончайшая пленка и я очутился в машине. Изнутри через прозрачные стенки были видны песчаные дюны и барханы, и коротышку Свенскоруса, замыкавшего шествие и замешкавшегося метрах в десяти от машины, да отражались на солнце полукруглые передние крылья.
Как только спина коснулась сидения, я забылся минутным сном. За это короткое время успел «побывать» и на Ниагарском водопаде, ощущая, как мельчайшие, микронные брызги обволакивают мое тело со всех сторон нерукотворным туманом, совершил километровый заплыв через широкую реку, а затем вообще очутился среди бушующего моря пресной воды. Огромная волна бесцеремонно накрыла с головой и, обрушив на меня сотни тонн воды, уволокла за собой в темную, мокрую бездну...
Я очнулся от говора Сеты.
— Устраивайся поудобнее Щупач. Меня зовут Сета. — Женщина в белом улыбнулась.
Я, выдавил улыбку в ответ.
— Первооткрывательница, — добавила женщина и, повернув голову, снова уставилась на приборную панель машины, которая заговорщицки подмигивала ей калейдоскопическим разноцветьем.
«Объяснила» — недовольно подумал я и про себя хмыкнул..
— Тебе непонятно, Щупач? — женщина в белом опять повернулась ко мне и торжественным голосом, произнесла:
— Я — Первооткрывательница биоэнергетической и ксипространственной экзекулярной синтогматической постоянной.
«Еще популярнее объяснила, — уже вспылил про себя я. — Ни фига не понял!»
Сета, видимо, что-то хотела ответить мне, колкое, но в это время в машину вступил Свенскорус. Со стороны «входа» на меня пахнуло зноем, обожгло правую щеку, но через миг в машине вновь воцарилась приятная прохлада.
— Я готов, Сета. Они обещали разогнать всех, — извинительно произнес Свенскорус.
— Опаздываешь, — недовольно пробормотала Сета, так и не удосужившись спросить у Свенскоруса, кого же и кто должен был разогнать? — Я постарела здесь, в Ничто из-за твоей нерасторопности. Мог бы поторопиться. В Ничто бег времени безжалостен...
— Увидел Искателя и поэтому задержался. Поехали, Сета, я готов, — сказал Свенскорус и развалился в удобном серо-зеленом кресле. — Ты забыла сказать, что и я постарел в этом Ничто...
— Почему оказался Искатель в Ничто?
— Смотритель обманывает ожидания Всевершителя.
— Ну и, — заставила поторопиться Свенскоруса с ответом Сета.
— Покинул пост, и... как и Проводник, запил горькую.
— Все на Земле тянутся к водке. Даже мое недолгое пребывание там, сказалось на этом... Я тоже захотела попробовать... Гадость...
— Да хватит вам, поехали... — прохрипел я. Мой язык и впрямь прилип к небу, будто его намазали густым клеем. И еще: идиотский песок, скрипевший у меня на зубах, как казалось, вообще хотел сцементировать все в моем рту...
— Потерпи немного, Щупач, — улыбалась харя Свенскоруса. — Приедем, организуем тебе жидкость. Напьешься в последний раз и научишься поддерживать жидкостный баланс все время на уровне... Жидкость будет не нужна твоему вновь созданному организму.
— Придется поднажать. Главный тоннель специально для нас держать не станут. Пока его вновь откроют, этот, — Сета, пренебрежительно поджав губы, кивнула на меня, — умрет без жидкости.
...Как только коротышка коснулся затылком высокой спинки кресла, машина зигзагами рванула с места. Впереди перед моими глазами замельтешило все: под прозрачным днищем «веретена» проносилось сплошное песчаное молоко, лишь далеко, почти на горизонте можно было понять, что это проносятся под днищем песчаные барханы, которые, благодаря дикой скорости неизвестного мне транспортного средства, превращаются в «гладкую», словно под линейку, дорогу...
Ехали молча. Лицо Свенскоруса словно окаменело. Я пытался «прослушать» мысли Сеты, но ничего из неопытной попытки не вышло. Сета лишь повернула на миг ко мне свое непроницаемое, ничего не выражающее лицо, косо взглянула и вновь уставилась на переливающуюся всеми цветами радуги панель машины. Видимо она умела хорошо «защищаться» от мысленной интервенции извне, или, я подозревал еще и то, что нынче очень ослаб...
Меня охватила неистовая злоба. Казалось еще миг, и я, сойдя с ума от безводья, начну разносить все в этой машине: схвачу за длинную шею сидящую впереди Сету и буду давить, давить, давить, сжимая со всей силы свои пальцы до тех пор, пока Сета не прикажет долго жить. А затем с удовольствием возьмусь за Свенскоруса, и так далее. После данной мысли сидящий в машине Свенскорус внутренне засуетился. Я ощутил волны презрения и опасности, которые шли от коротышки. Ощутил только на миг, но этого было достаточно, чтобы вести себя осмотрительнее. Волны шли из будущего. Словно я «прочел» то, что случится со мной много позже. Вернее, не «прочел», а только предвидел.
— Не надо, Щупач, своевольничать! — даже не поворачивая головы, цыкнула на меня, Сета. — Не сходи преждевременно с ума. Он тебе еще пригодится!
Мне совсем стало плохо. Обезвоженный организм давал сбои. Я не помнил, сколь долго мы летели над морем песка и барханов. Сознание плыло, проваливалось в бездну небытия. И я оказывался то в озере, то в море, где смывал с себя жар и пыль чужих эпох, чужих миров, чужих Вселенных... Я уже не раз окунался в неведение, меня преследовал сладковато-приторный запах начинавших разлагаться трупов Устроителей и вкрадчиво-властный голос Проводника упрямо и уверенно плел в мозгу паутину воспоминаний, густым, пропитым басом требовал от меня еще и еще водки для опохмелки, а от Проводника, как из лохани, несло перекисшей брагой и спиртом. Затем Проводник раздобывал где-то бутылку и, отхлебнув из горла, презрительно-пьяно улыбался мне, прикладывая к своим потресканным губам грязно-черный палец с огромным, нестриженым ногтем... Надо мной носились полчища хворхов, которые пытались дотянуться до меня, чтобы похожими на крючья багра когтями, разорвать на мелкие части и, еще трепещущуюся, живую плоть, проглотить, даже не пережевывая, в свое ненасытное нутро...
Вдруг в угрожающе-надоедливом хаосе бесконечного треска и страшных хлопков вдруг наступило удушающее затишье.
Проводник сгинул. Меня вновь обуял страх, пришедший с опозданием. Я вскочил. Думал подальше смыться отсюда. Лучше бы я этого не делал! Прямо в глаза полоснуло ослепительным светом.
Я растерялся. Свет упал прямо в ноги и дрожащим огромным пятном расплылся по части тоннеля, зацепив своим краем коротышку-мелюзгу. Такого себе миниатюрного полутораметрового. Наткнувшись на меня в тоннеле, полутораметровый-мелюзга опешил и только быстро хлопал всеми тремя своими глазищами. Даже огромным, центральным. Обрубки его тряслись. Малец не на шутку испугался и, видимо поэтому не применил своего страшного «оружия», не захомутал в сети, из которых, я знал, мне больше не выпутаться. Я все равно был заворожен ощущением чужеродности и прямой опасности, исходивший от полутораметрового. Опасность была отнюдь не реальной, а именно непонятной мне. Но я чувствовал ее...
Минутного замешательства полутораметрового малыша было достаточно, чтобы показать всем его глазищам стертые каблуки моих ботинок... Я, зная повадки полутораметровых, и прекрасно ориентируясь в многочисленных пересекающихся тоннелях, так заплутал свои следы, что свора полутораметровых, бросившаяся на поимку, оказалась с носом.
«Если это исследовательская лаборатория для представителей всех иных миров, а, может, и всех ближайших Вселенных, то зачем я им? Именно я? И они именуют меня Щупачом. Я уже давно смирился с подобной постановкой вопроса, хотя для меня это непросто... Но при чем тут полутораметровые?»
ГЛАВА 22
В сравнительно большом помещении, куда занесли меня, было темно и сыро, пахло грибком. Дверь тут же захлопнули. Защелкали затворы.
Ржавые решетки на окнах, давно немытые, запыленные стекла практически не пропускали света...
Кто-то из двушников включил свет.
Баня как баня. Разве что без парилки. Мало ли таких по тюрьмам по России. Облупленные крашеные, наверное, еще в прошлом веке стены. Полтора десятка поржавевших, но еще не текущих шаек, сцепленных цепью, горка видавших виды мочалок на одном из, скорее всего привинченных табуретов, краны с холодной и горячей водой, пару открытых душевых кабинок, пяток пластмассовых лежаков...
Распяв наручниками на пластиковом лежаке, меня сначала тщательно поливали зеленоватой липкой мразью с едким запахом. Она чуть пощипала ссадины на руках и ноге. Затем два двушника, не обращая на крики и мои просьбы отрегулировать воду, смыли ее огромными щетками с тела почти крутым кипятком. Окончилась «купель» обжигающе-холодной водой. Я, давно привыкший к контрастному душу, которым пользовался дома регулярно, на этот раз думал, что действительно отдам коньки. Наконец экзекуция закончилась. В помещение с охапкой тюремной одежды и огромным банным полотенцем вошел еще один пожилой амбал в форме и, тяжело дыша, прогундосил:
— Думаю, достаточно с него. Наручники снять, тело растереть до огня!
Четыре щелчка и меня подняли с лежака. Задеревеневшие мышцы не слушались. Меня подтащили к скамье, усадили, долго растирали сначала одним, а потом другим, совершенно сухим полотенцем.
— Одевайся, — скомандовал двушник, бросая желто-коричневую полосатую куртку и такие же шаровары. — Ботинки можешь взять свои. И это, — двушник бросил мне пакет с двумя пластырями, который достал из старой одежды. Заклей ранки на руке — кровит.
— Я после, — пробормотал я, удивившись, что старик не рассмотрел, что и к чему, не опознал, что пластырь немного отличается от обычного, потолще и для иного предназначен.
— Смотри сам. Это уже твои дела, — отмахнулся двушник. — Позже, так позже.
Окаменевшие мышцы, несмотря на растирание полотенцами, отходили постепенно, и все еще плохо слушались команд. Дрожа каждой клеткой тела, я с трудом напялил на себя куртку, натянул огромные безразмерные шаровары, положил в их безразмерные карманы «пластырь для ран».
В наручники, и к подполковнику, — приказал все тот же пожилой здоровяк...
* * *
...Комнатенка два на три метра с зарешеченным окошком, куда принесли меня, была практически пуста. Нары, на которые бросили подобие одеяла и какую-то тряпку, грязное поржавевшее, даже не ополоснутое ведро вместо параши. От него едко несло застарелой мочой. За окошком была темнота.
— Переждешь здесь до утра, — отпирая наручники у меня на ногах, прогундосил практически не разлепляя губ громила метра под два, или более, ростом.
— Хорошо, — послушно сказал я. Мне уже было все равно, где ожидать — в кабинете ли подполковника, либо здесь. Многочасовая беготня по этажам и подземным тоннелям, мельтешня в лифте и вне его, умотали. То, что подполковник «не принял» меня сразу же после поимки, было интересно. Меня, связанного четверной «порцией» наручников, занесли в кабинет подполковника мимо пораженной девчушки, которая не могла произнести ни слова. Лишь после того, как меня усадили в кресло, она смогла пролепетать, что подполковника сегодня не будет — его вызвали на «ковер» в область.
Майор сначала наорал на девчушку, почему, мол, не сообщила своевременно, посопел и приказал отнести меня в эту клетушку.
Когда спецназовцы ушли, прогромыхав напоследок огромной металлической дверью, я наконец-то остался один. Сначала на потолке практически рядом с дверью горела зарешеченная лампочка. Потом ее потушили, и меня обволокла нахальная густая черная темень неизвестности.
Удачно расположившись на нарах, я протянул уставшие ноги, отошедшие от холода. Глаза не закрывал, хотя увидеть хоть даже проблеск света в сырой и затхлой каменной клетушке не представлялось возможным. Затем мысли медленно поползли, вызывая «кино». Овладев собой более или менее, я еще раз прокрутил в памяти все, что тем или иным способом повлекло за собой мою поимку. Этому послужило не падение с шестого этажа, и не то, что я приторговывал камешками, золотишком да старинными иконами. Здесь было нечто покруче.
Непонятный Гром... Зачем он возился со мной, зачем хотел вызволить из тюрьмы??? Опять всплывали воры в законе, с которыми я никогда не встречался, но которые, судя по разговору с Куличом и Громом, хотели встретиться со мной. Для чего?
Сидя на нарах в камере-одиночке, я был хмур. Я ощущал боль одиночества, некую ненависть к судьбе-дуре, которая измывалась надо мной. С каждой прошедшей минутой эта боль все чаще и нахальнее напоминала о себе. Мне казалось, что некто невидимый и немыслимый, прокравшись в сплошной темноте, медленно, по-садистски загоняет под ногти рук и ног длинные раскаленные иглы.
Я потерял счет времени, и, как казалось, даже утратил ощущение реальности.
Размышляя дальше, я, смежив веки, упрямо подумал:
«Ладно, пусть будет так, потом разберемся, но я скорее умру, чем стану рабом кого бы то ни было! Кравцов не останется Кравцовым, если кто-то из спецназовцев или воров в законе, заставит меня согнуть перед ними спину! Они скорее поломают мне все кости, сотрут в порошок, чем я соглашусь на них работать. Хватит! Рабом не был, и быть им отнюдь не собираюсь!»
Я распалился еще пуще. Мысли одна коварнее и похлестче другой заполонили меня настолько, что я едва не взбесился.
Это продолжалось долго, пока, наконец, меня не одолел тяжелый сон.
* * *
...Грубо, приближаясь, защелкали замки, запищали на несмазанных петлях бронированные двери, вырвавшие меня из сладкого, может быть, пророческого сна, который уплетнул в темень сырого угла.
За амбразурой мелко зарешеченного окошка все еще была темень.
Хлипнула последняя дверь, отгораживающая каменную клетушку от иных. Два мощных луча фонарей ослепили меня. Затем в комнатенку, с высокими потолками и вычурной лепкой розеток и углов, ворвались четверо до зубов вооруженных спецназовцев. Они были в одежде ниндзя из черного атласа, на головах — шерстяные чулки с прорезанными щелями для глаз...
Если бы не глаза, продирающиеся через узкие прорези, я и впрямь признал бы в ворвавшихся в комнатенку людей в масках, настоящими ниндзя. Но глаза были большие, голубые и зеленые, и длинные, почти соломенные волосы, которые выбивались из-под «чулок», никак не говорили мне о том, что заявились сюда действительно настоящие ниндзя из далеких краев самураев.
— Побыстрее одевайся, и не вздумай играть с нами в убегуны — сразу порешим, — проорал на меня один из вошедших. Он тот час угрожающе завертел перед моими глазами длиннющей, отполированной от постоянного пользования палкой, которая благодаря бешеным оборотам сначала превратилась в сплошной «зонтик», а затем и вовсе стала практически невидимой.
«Бахвалится, — решил я, даже не пошевелившись. — Пусть немного повыдергивается. Для меня главное не подавать виду, а выждать нужный момент...»
Второй ниндзя был более решительным. Подскочив, ко мне, еще лежащему на нарах, ниндзя ни секунды не раздумывая, ткнул меня под бок палкой с заостренным наконечником.
— Вставай, скотина! — проорал он, видимо для острастки.
Боль в боку заставила меня поспешить, а кровавое пятно, выступившее на желто-коричневой полосатой куртке, взъярило, но я не подал виду и, подчиняясь приказу, начал медленно, постанывая и ухватившись рукой за раненый бок, вставать.
— Пошевеливайся! — пропитым басом рявкнул ниндзя и снова проворно подал вперед себя палку с заостренным наконечником.
Когда спецназовец еще раз почти что насквозь продырявил выброшенную для защиты мою ладонь, я озлился и взорвался:
— Ты на кого голос и свою палку поднимаешь, сявка? Сморчок недоношенный!
Злость не ушла, как того желал я, а наоборот, еще пуще взяла меня в оборот. Ниндзя с палкой не успел даже охнуть, как другим концом своего оружия послал себя же в глубокий нокаут, второй ниндзя, хоть и был поосмотрительнее первого, но тоже катался по полу с переломанной ногой.
— Поостынь, Николаша, — улыбаясь, с совершенно открытым лицом, неторопливо проговорил, вошедший в камеру нехилый с виду трешник с лычками старшего лейтенанта. — Не про тебя все это. Разве не понятно — массой задавим, коли что. А будешь умненьким, послушным, ничего тебе такого не будет. Надеюсь, я понятно сказал?
— Ладно, почему меня считают врагом? — спросил я, действительно чуть поостыв. — Я никому ничего предосудительного до поры до времени не делал. Кто меня продал и за что?
Вошедший мордоворот лишь развел руками, мол, каким нужно, таким и считают. Улыбка гориллоподобного незнакомца стала пошире и подебильнее.
Я видел, что улыбка стрелея была донельзя фальшивой, поэтому, не долго думая, сразу же со всего маху врезал ему кулаком по морде. Мордоворот тут же сверзился на пол. Из его носа захлестала кровь.
— Надо было конкретно ответить мне, почему меня считают врагом и те и другие, и вы, представители правопорядка и законности в стране, в том числе, — резко произнес я «отрубленному».
Не ожидая, пока придут в себя два остальных «незадействованных» мордоворота в масках ниндзя, либо не ворвалась в комнатенку еще дюжина спецназовцев и не связала меня по рукам и ногам, я, одолев в два прыжка расстояние от кровати до двери, вырвался в коридор.
Он действительно был полон спецназовцев, но именно это и сыграло определенную положительную роль для меня. Растерянность их и скученность в нешироком, обрамленном с двух сторон решетками с прутьями толщиной в палец коридоре, позволили мне ускользнуть через, казалось бы непроходимую живую стену.
Я бежал, ныряя то в один коридор, то в другой, метался до изнеможения по освещенным и практически темным переходам, по тоннелям, на дне которых хлюпала под ногами застоявшаяся отвратительно вонючая ржавая жижа, и повсюду меня преследовал топот кованых ботинок спецназовцев.
Как ни странно, все решетчатые двери в переходах и тоннелях были распахнуты настежь...
Когда у меня уже не осталось сил, я оперся спиной о холодную кирпичную стену, затем «съехал» по ней, опустившись прямо на осклизлый бетонный пол, и со зла ударил рукой по нему. Боль в раненой и до сих пор кровящей руке не заставила себя ждать и резко полоснула по мозгам.
«Да сколько же я буду шастать, словно крыса по этим переходам и тоннелям? Я же зверски устал. Разве с меня недостаточно попили крови!», — только и успел подумать я, как впереди себя увидел огромную раскрытую собачью пасть с желтыми острыми клыками.
Посланный трешниками огромный пес, размером с доброго теленка уже прыгнул на меня, и буквально в секунду-другую страшные челюсти псины должны были сомкнуться на моем горле.
Я понял, что это почти что конец — я никак не успевал уйти от зверины, но все же словно кто-то подсказал мне единственно правильный выход.
Я не прыгнул в сторону, побежал не назад, а... навстречу зверю.
Пес от неожиданности не только схлопнул свою громадную перекошенную пасть, но и закусил язык.
... Мы столкнулись в полете.
Я успел самортизировать руками, ударив всеми десятью, ставшими словно железными, пальцами в грудную клетку собаки.
Мои пальцы, в диком ускорении, практически не встретив никакой преграды, прорвали подобно острейшему ножу шкуру громадины и вошли глубоко в горячее, пульсирующее нутро пса.
Со всего маху я и накрывшая меня собака хрястнулись о бетонный пол. Я все в том же, сверхускоренном порыве, выхватил окровавленные пальцы из собачьей плоти. Псина, запоздало взвыв от боли и обливаясь кровью, перевернулся на живот, отполз на несколько метров от дрожащего от перенапряжения меня и тут же испустил дух.
Брезгливо вытирая окровавленные руки о куртку, я еще раз взглянул на уже мертвую собаку, и мне на миг стало жалко науськанного на людей зверя, который погиб, исполняя свой долг. Затем я обратил внимание, что псина помял хорошенько и меня. Скорее всего, было сломано пару ребер, поскольку дышал я с трудом, разодраны щека и ухо, а, может и еще что-то, но времени на расслабление у меня не было — как тараканы, со всех сторон бежали полчища вооруженных до зубов спецназовцев...
Ближайший из них неосознанно приблизился ко мне и тут же получил ногой в челюсть. Если бы трешник не схватился руками за косяк, то уже посчитал бы ступеньки, а так, осел рядом с проемом двери.
Я, вскочив с приятно-прохладного бетонного пола, успел положить несколько набежавших двушников и трешников, но, брошенная спецназовцами огромная сеть накрыла меня и я, путаясь в ней, упал на пол.
Связать поверженного на пол запутавшегося в сети человека спецназовцам не составило большого труда.
Перед тем, как взять меня на руки и понести, несколько громил в специальном обмундировании испробовали на моем теле свои огромные тяжелые ботинки. А затем один из двушников совсем озверел и, подскочив ко мне, сорвал брюки и неожиданно вцепился, словно взбесившийся пес, своими зубами в ногу. Остальные словно ждали приглашения, как чересчур голодные измотанные крысы налетели со всех сторон на жертву и стали рвать своими зубищами меня, живого, обливающего все вокруг густеющей кровью...
Каннибалы, — только и успел подумать слабеющий я и потерял сознание...
* * *
Шаги приближающихся спецназовцев ворвались в сознание неожиданно. Затем в камере-одиночке вспыхнул неяркий свет затерявшейся под высоким потолком запыленной лампочки.
Я, поняв, что вошедшие ребята в форме только что освободили меня от страшного сна, не злился на них, а готов был расцеловать.
— Наручники, — негромко приказал спецназовец, стоящий у двери.
Я с готовностью протянул им обе руки.
— За спину, — снова приказал трешник.
Я послушно завел руки назад. Пары секунд мне было достаточно для того, чтобы силой воли согнать вниз, почти к ладони широкое кольцо из мышечной ткани и по возможности сделать толще свои запястья, словно надев на них свитер. Два едва слышных щелчка сковали руки. Спецназовцы не стали «прихлопывать» меня к себе, видимо решив, что этого достаточно. Не одевали на этот раз они мне на руки и наручники с шипами.
— Вперед, — отойдя от двери, приказал все тот же трешник.
«Дураки вы, — подумал я, вставая с нар. — Для меня освободиться от ваших обычных наручников, не кровососов, раз плюнуть. Одевавший даже не сообразил, что мои запястья почти такой же толщины, как и сжатые кулаки, как ляжки у Никишовой. Теперь только найти место, где можно будет от вас сбежать».
Коридор, по которому меня повели шестеро спецназовцев, был уже знаком. Где-то здесь неподалеку была заветная дверь, о которой говорил мне в свое время Гром. Рассчитывая, что смоюсь именно туда, я сжал до предела свои ладони так, что кисть «собралась» практически в тонкую, почти полуторадюймовую трубу. Я чуть не рассчитал и едва не потерял сползшие с запястий наручники. Подхватил их в последний миг двумя пальцами.
Когда проходили мимо «заветной» двери, я вдруг резко рванул вперед и вбок, плечом распахнул ее. Трешники не успели даже приподнять свои скорострелки, как я был вне их досягаемости за дверью с двумя черепами.
Коридор, в который я попал извивающейся длиннющей змеей, уходил в непонятное нечто. Как и во сне, он был мрачен и пуст. Изрядно запыленные светильники через два — скорее всего для экономии электроэнергии, едва продирали густую мразь сырой темени. Шершавые кирпичные стены тоже были покрыты вековой пылью, как и сам пол.
«Здесь можно прятаться до скончания века, лишь бы было где поесть, да воды попить», — едва успел ухмыльнуться я, как снова за спиной гулко забарабанили каблуки бежавших за мной спецназовцев.
Я помчал дальше. Сначала длиннющий коридор вел наверх, затем, за очередным поворотом вдруг, словно потеряв ориентацию, резко взял крен вниз, и ноги сами понесли меня по проложенной неизвестными строителями непонятно зачем дороге вниз. Чтобы не скатиться кубарем, стал притормаживать. Затем, когда мне казалось, что я не то что сбегу, а, скорее, свалюсь вниз, коридор в затхлой сырости неожиданно выровнялся и раздвоился. Я вскочил в правое его разветвление.
Компьютерный Бобик исправно вел меня, подсказывая спецназовцам мое местоположение в тоннельных переходах тюрьмы. Электронный передатчик, вживленный в руку, неприятно покалывая, все время напоминал, что я меченый и никуда от спецназовцев не скроюсь, как бы ни старался.
— Кравцов! Стоять на месте, — снова, уже в который раз, разнеслось по громкоговорящей связи по всем помещениям и переходам. — Ты в полностью замкнутом пространстве. Тебе все равно отсюда никак не уйти! Ты — меченый! Страж следит за тобой! Лучше сдайся! Еще немного потерплю, а потом дам команду и впрысну яд желтобрюха. Пойми, сразу же отдашь коньки, — голос у подполковника был суров и принципиален.
«Ах ты вошь электронная, пастух говенный», — выругался я, когда впереди и сзади снова услышал топот кованых ботинок спецназовцев. — Все передаешь мои координаты, зараза? — Вспомнив о пакете, который мне дал Гром, я, остановившись у очередного разветвления тоннеля, достал его из кармана и нетерпеливо разорвал зубами. Схватив пластырь, содрал защитную целлофановую полоску, закатил на рубашке рукав и наклеил белый ромбик на метку. — Я тебе покажу, где раки зимуют. Хватит, поизмывался! Я вам всем устрою фигуленцию, — зло пробормотал я и буквально сразу же вскочил и, пригнувшись, на цыпочках побежал в левое ответвление.
Топот преследователей то утихал, то снова усиливался и я бросался то в одну сторону, то в другую — туда, где царила темень и преобладала тишина. Лишь однажды меня подвела интуиция. Я тогда нарвался на отряд из восьми или десяти вооруженных до зубов трешников.
Не имея из оружия ничего кроме своих рук, ног и натренированного тела, я вынужден был без промедления дать бой. Я прекрасно знал, с кем связываюсь, что ребята, охотящиеся за мной — из спецназа, конечно, не конфетка, но у меня не было другого выхода. Я был почти что загнанной дичью, а они — охотниками.
Я расслабил мышцы, помня, что чрезмерное и долгое мышечное перенапряжение вызывает усталость и медлительность действия. Затем, применив туйшоу и создав «липкую» энергию, овладел контролем над движениями семи противников — на большее я пока был не способен. От остальных трешников решил избавиться проще: на первого налетел из-за угла как ветер. Выбив из рук парализующую дубинку, сделал переднюю подсечку. Второго, еще не успевшего сориентироваться, ребром ладони не сильно, чтобы не убить исполнителя приказов сверху, ударил по кадыку. Трешник тут же скопытился.
Дальше было сложнее. Увидев, что перед ними не мальчик для битья, трешники тоже стали в стойки. Они не применили стрелкового оружия уничтожения, и я уяснил: трешники получили приказ доставить меня к начальству живым. Пусть парализованным, но живым. Хотя, могла быть «осечка» и кто-то из громил мог всадить в меня с перепугу одну-две даже не парализующие, а разрывные пули. Но пока этого не было, никто не стрелял на поражение, и я решил действовать нагло — пошел на таран.
Разбрасывая трешников налево и направо, словно кули с песком или макивары, я разошелся не на шутку. Остановился лишь после того, как понял, что уже нет целей для бросков или ударов по ним.
Донельзя измочаленный после побоища, я, оставив лежать всех нападавших на холодном бетонном полу, с трудом уволок ноги.
«Зализывать» раны на плече и на ногах было некогда. Я прекрасно понимал, что после исчезновения сигнала электронного «Бобика» на экранах мониторов и минипутеводителях у каждого из охотников, подполковник приказал всему личному составу стать «в ружье» и во что бы то ни стало доставить нарушителя спокойствия к нему «на ковер».
Взмыленный, я остановился у металлической лестницы, которая вела вперед. Перед тем, как броситься наверх, решил пару минут переждать. Не для того, чтобы передохнуть, а затем, чтобы проанализировать, как поступить дальше? Но, опять же этого сделать мне не позволили кованые ботинки спецназовцев, которые, как привязанные за веревочку, приближались с двух сторон.
У меня была лишь одна дорога к отступлению — по лестнице наверх. Что меня ждало там, я не знал.
Перескакивая через три, а где и через четыре ступеньки, я взметнулся этажей на пять. Затормозил лишь тогда, когда уткнулся в чуть приоткрытую дверь. Осторожно заглянул в щель. Четверо спецназовцев-двушников спокойно «ворожили» у своих кейбордов, вызывая нужные файлы на экране мониторов своих компьютеров. Скорее всего, они занимались моим поиском. Пятый сидел, сложа руки и дебильно уставившись своими раскосыми глазами в потолок. Ноги он задрал на спинку соседнего стула. Видимо этого молодого спецназовца не касалась тревога. Он знал лишь свое дело и удравшая из-под конвоя «дичь» не интересовала его вовсе.
«Жуки навозные, — зло подумал я, — отъелись на казенных харчах... От каждой из машин больше проку, чем ото всех пятерых двушников вместе взятых. Компьютеры хоть что-то считают, что-то делают, в них пусть машинная, но жизнь, снующая паутину по разнообразным компьютерным кодам».
Рванув на себя дверь, я сразу же опрокинул двушника, созерцавшего нечто на потолке. Остальные не успели даже раскрыть рта, не то, что схватить оружие.
На подобное способен был лишь самоубийца, либо особенно отчаянный человек. Я положил всех на пол аккуратно, и не сделал ни одного лишнего движения...
Свою злость, которая накопилась за все время пребывания в тюрьме, на допросах, я сорвал на компьютерах и мониторах. Смахивая их со стола, чувствовал, как во мне с каждым новым падением машины, ликует душа и поднимается настроение. Некоторые из компьютеров задымили, пара мониторов, оказавшись на полу, взорвалась...
Изнывавший от ничегонеделания компьютерщик зашевелился на полу и простонал.
Мне так и захотелось въехать по физиономии раскосому еще раз. Я уже занес руку над компьютерщиком, но затем едва сдержал себя:
«За что же я его, беднягу отделаю? — впервые за трое суток у меня взыграла жалость. — Лишь за то, что он нынче в форме двушника?».
Топот за дверью снова вернул меня в жестокий мир охоты. Словно загнанный зверь, я разбросал свои глаза по комнате. Она была с одной дверью, и пути к отступлению у меня не было.
Метнулся к двери, в которую пару минут назад ввалился зверем. Рванул за ручку, распахнул.
Топот по металлической лестнице нарастал.
Выскочив из комнаты, как ужаленный, я рванул было вниз, но на меня, запыхавшись, вывалив языки, бежали по два, а где и по три, мусорщики. За их спинами, этажа на два ниже, мелькала форма накачанных спецназовцев.
«Все, Кравцов, — ухмыльнулся я, — приехали», — добавил вслух через пару секунд, наблюдая, как колышущаяся масса резво преодолевает последние пару десятков метров ко мне.
Металлическая лестница гремела и содрогалась, словно в конвульсиях, и я вдруг подумал о том, что было бы прекрасно, чтобы лестница обрушилась под огромной массой спецназовцев и мусорщиков. Однако этого не произошло. Первые преследователи уже вываливались на квадратную площадку, как вдруг я услышал, что меня громко позвал женский голос:
— Кравцов! Быстрее! За тобой не угонишься, — едва переводя дух, прокричали из-за двери. — Я тебя уже изыскалась. Сюда! Быстрее!
Я не стал ждать еще одного приглашения и бросился на голос и едва не сбил с ног, налетев на короткостриженую девушку, которая не успела отпрянуть из прохода.
— Извини, — бросил я машинально.
— Бежим! — Короткостриженая девушка уже распахнула потайной ход из компьютерной комнаты. — Как Бобик отключился — все. Поди тебя сыщи... Почти весь обед по тоннелям рыскала. Едва под автоматную очередь не угодила... Пластырь наклеил? Молодец. Сутки переждешь в кабинете подполковника. Лишь там будешь в безопасности. Подполковник на командном пункте и придет к себе только завтра утром... Так что, переждешь в его кабинете. Уж там, поверь, сбежавшего никто не станет искать. Если бы я тебя не нашла, тебе, считай, пришел бы конец. Я слышала, что через час подполковник отзывает охотников, и в тоннели пустят нервно паралитический газ, который надолго отключит там все живое, так что, тебе крупно повезло, Николай, как повезло и в другом. Почему-то подполковник напрочь отказался применить «Бобик», чтобы убить тебя. Видно ты нужен им живым, — тараторила девушка. — Кстати, извини, я не представилась — Настя. Обо мне тебе должен был рассказать Гром. Теперь, беги за мной.
Ее короткостриженая головка почти исчезла из виду. Я лишь услышал, как с шипением захлопнулись за спиной створки потайного люка, и что было сил, побежал за девушкой...
* * *
...В кабинете подполковника было светло и уютно. Два монитора, висевшие перед столом серыми квадратами уставились в противоположную стену, разрисованную плохоньким художником.
— Располагайся, но ничего не трогай, — сказала Анастасия. — Я немного позже принесу тебе поесть. Небось, голодный был в бегах. Ложись на диван, вздремни. Я, пока ты не заклеил передатчик, следила за тобой с помощью нашего «Бобика». А потом... Я уже совсем отчаялась и собиралась вернуться, как едва не налетела на тебя. Ну и испугал же ты меня, Кравцов. Душа моя, минуя пятки, «смылась» почти на ту сторону Земли. Ты так форсажнул по лестнице, что я поняла — не догоню... Воспользовалась лифтом шефа.
Я улыбнулся. Мне понравилась тарахтелка Настя, и я ей доверял.
— Спасибо, Настя, — сказал я и не почувствовал, как глаза у меня закрылись. Я еще услышал, как Настя сказала, что через сутки выведет меня отсюда, а о Валентине уже позаботились, и моя жена в надежном месте. И еще я услышал, как закрылась дверь кабинета. Затем почти сразу погрузился в сон.
ГЛАВА 23
Мы все еще ждали у «окошка», расположенного метрах в шестидесяти от поверхности земли. «Веретено» свободно висело в пространстве: его удерживала какая-то неизвестная мне сила. Через прозрачное днище автомобиля видны были песчаные барханы, несколько уменьшенные высотой. И больше ничего. Пустыня до самого горизонта...
Песчаная унылость и неопределенность давила не только на меня, но и на спутников. Сета нервничала, хотя виду старалась не подавать, но я чувствовал, что мысли ее взбудоражены до критической отметки.
Наконец Сета не выдержала:
— По крайней мере, они обязаны были предупредить нас, когда мы войдем, — стукнув рукой по панели, недовольно произнесла она. — Я давно бы разнесла это недостроенное логово с их неукоснительными принципами, на элементарные частицы! Попробуй еще раз спросить разрешения, — обратилась она к коротышке.
— Ни гу-гу, Сета. — Свенскорус, как показалось мне, только ухмыльнулся. Он, было, раскрыл рот дальше, но ничего не сказал. Я даже тока его мыслей не почувствовал. Никаких. Словно Свенскорус взял и полностью отключил свой мозг.
Сета бесновалась в автомобиле. Ее гнев машинально передался и мне.
— Это нельзя назвать приятной прогулкой, не правда ли, Сета? — несмотря на ее категорический отказ говорить со мной, спросил я.
Женщина в белом совсем взбесилась. Ее мысли ожесточенно растапливали мою мозговую оболочку.
— Я не это имел в виду, Сета, — гневно подумал я, когда Сета устроила мне мгновенный мысленный допрос о том, что я хотел сказать, когда подумал об этом огромном строении как о некоем космическим госпитале, затерянном где-то на задворках Множества Вселенных.
— Знаю, что ты, Щупач, имел в виду, — вслух произнесла Сета, резко повернувшись ко мне. Ее колючий взгляд пронизал меня насквозь. Я уже сожалел, что позволил глазам встретиться, но отвести свои в сторону теперь не мог. Именно через них в мозг и впились обжигающие молнии, сновавшие по всем закоулкам мозга. Это был своеобразный мост между Сетой и мной. Глаза — в глаза. Он сковал меня, как мороз воду на реке. По всем каналам. И начал поочередно, как я не противился, отключать участок за участком, словно там перегорали предохранители.
Долго ли длилось ожидание у «окна», я не знал, поскольку мой мозг посредством женщины в белом окончательно отключился. Привел его в чувство резкий толчок — машина, изменив наклон, рванула вперед. Краем глаза я успел заметить, как «мертвое окно» дрогнуло и многочисленные створки его услужливо и одновременно распахнулись.
* * *
Сразу же после приема машины в нутро, жалюзи, чем-то похожие на разрезанную на несколько частей крышку огромной металлической бочки, сомкнулись позади нее и я с Сетой и Свенскорусом оказались в сплошной темени. Но так продолжалось только миг. Почти сразу вспыхнул свет. Приятный, не сильный.
— Пора выходить, Щупач, — улыбнувшись, мягко произнесла женщина в белом. — Мы выбились из графика, поэтому поторопись.
Она выступила из машины на огромную белую плиту. Следом за ней, взяв из «бардачка» продолговатый почти черный предмет, «вывалился» и Свенскорус.
Я не стал дожидаться особого приглашения еще раз, тоже вышел, следуя примеру Сеты, вышагнув прямо через лобовое «стекло» автомобиля. Нечто похожее на упругий туман, на миг обволокло меня, обдав прохладой, и тут же отпустило.
— Через несколько минут, — Сета снова улыбнулась очаровательной улыбкой, — тебя должны очистить, и нас в том числе. От скверны. Это единственная неприятная, но необходимая процедура.
— Зачем? — устало вздохнув, спросил я.
— Чтобы не занести в стерильную квазиструктуру болезненных образований — микробов, больных молекул, атомов и тому подобного, которыми все кишит на вашей планете. Ясно теперь? — голос Сеты на этот раз был не наставницки суров, а тепел, словно она разговаривала с малолетним ребенком.
Я послушно кивнул головой. Пусть что хотят, то и делают. Мне бы побыстрее напиться воды...
* * *
Помещение, куда завели меня Свенскорус и Сета, было абсолютно пусто. Оно никак не напоминало привычные квадратные или прямоугольные комнаты. Скорее всего это был многогранник. Сколько стен было в этой комнате, я не сказал бы, поскольку не считал. Да и до счета ли мне было тогда?
Тишина, ослепительно белые стены и упругий пол спустя непродолжительное время раздражали меня так, что он не знал куда себя девать. Даже глазу не было о что споткнуться...
Я скитался, едва переставляя отяжелевшие ноги, оставляя на белизне пола следы от пыльных ботинок, которые почти тут же исчезали. Затем я закрыл глаза, все так же продолжая вышагивать по комнате, не боясь на что-то налететь или удариться, взад-вперед, думая лишь о том, когда же напьюсь воды. Казалось, еще минута-другая, и я вообще сойду с ума без воды в этой безобразно-белой тюрьме, которой представлялась мне эта комната-одиночка.
Прижавшись спиной к ватно-мягкой стене я, поскольку ноги уже не держали меня и ходить я больше не мог, съехал на такой же ослепительно-белый пол.
Сколько прошло времени после того, как я потерял сознание — я не знал. По крайней мере, не меньше полусуток. Каждый мой очередной вдох болью отражался на гортани, даже в легких. Словно они полностью высохли и превратились в сжатую, обезвоженную лепешку.
Вывел меня из сумасшедшего транса непонятный скрипящий, или, может, это так мне показалось, голос.
Я с натугой открыл свои воспаленные глаза.
Почти прямо передо мной, в стене появился коротышка Свенскорус. За ним, немного позади, с огромным овалообразным тазом, в котором плескалась долгожданная мной вода, темнокожая девушка в голубом, облегающем стройную фигуру платье.
— Пей свою жидкость, — сказал Свенскорус. — Заставил нас хорошенько повозиться, пока ее в нашей лаборатории организовали...
«Странно, — подумал я, — такую махину отгрохали, силищу самой современной техники понатаскали всюду, перемещаются из мира в мир по неизвестным человечеству множественным параллелям или тоннелям, и с трудом сделали обыкновенную воду — два атома водорода и один — кислорода. Н2О... Судя по тому, что я спокойно дышу в этом Сотейнике, кислорода тут хоть отбавляй, а водорода...
Мысль, вспыхнув на пару секунд, лениво поплелась восвояси как некое травмированное животное, и возвратилась лишь с одной целью — отдать команду всем нужным органам напоить организм, не позволить ему окончательно окочуриться, почить в бозе... Мои глаза неуверенно, как в полудреме, разыскали воду и стеклянно остановились, утонув на дне таза. Они уже не пили. Они наслаждались целым «миром» воды...
— Подождешь здесь, Щупач, мы за тобой придем, — сказал коротышка и шагнул прямо в стену.
Я взглянул на чернокожую девушку в голубом. И подумал:
«О, Боже! Какая прелесть! Она так классно контрастирует с белой стеной!»
Девушка, внесшая таз с водой, молча поставила его на пол у моих ног. Ушла тем же способом, что и коротышка Свенскорус. Стена опять больно полоснула по глазам.
Я пожирал глазами вместимое в тазу, но не мог сначала даже пошевелить рукой. Вода была рядом, в тридцати-сорока сантиметрах от моего рта, и ужас охватил все существо от того, что умру, так и не утолив свою страшную жажду. Наверное, прошло еще минут двадцать, или целая вечность, когда я, превозмогая боль, то проваливаясь куда-то, то вновь «всплывая», дотянулся обеими руками до таза...
...Вода была никакой. Безвкусной. Хотя, с каждым глотком в меня словно вливалась сила. Это я определил лишь тогда, когда допивал последний литр. Горло еще саднило, и ощущалась сушь во рту, но это было так мелко, так обыденно... Организм почти «взбесился» от счастья, будто в него влили новую, разогретую почти «до кипения» кровь.
Сколько еще жить в неведении, я не знал. Когда закрыл глаза, мне показалось, что словно раздваиваюсь. Я не знал, так ли это на самом деле, но ощущал свое раздвоение.
Это было болезненно. Сначала в меня словно ворвался дикий варвар. Я представил его: страшная, давно немытая черная борода ниспадает и цепляется за полы засаленного пиджака своими свалявшимися клочьями, горящие злым огнем запавшие глаза алчно пожирают, сросшиеся на переносице лохматые взъерошенные брови словно стремятся, подобно огромным гильотинным ножницам, изрезать на тоненькие ломтики, нос, похожий на старый огурец, найденная где-то на свалке кепка, надвинутая на немытый лоб и огромные волосатые ручищи с покрученными и почти сплошь покрытыми язвами пальцами...
На короткое время варвар уединился, затаившись, словно собираясь с силами, в укромном месте моего тела, а затем, без предупреждения, не разделяя моего желания, охоты, с диким упорством, словно умалишенный, принялся крошить, сминать, расшвыривать, потрошить все на своем пути, пытаясь во что бы то ни стало прорваться наружу. И видно, у него это получилось, поскольку варвар, дико хохоча и торжествуя свою победу, медленно, но нахально и все увереннее освобождался от своего первого «я», становясь мною, параллельным, превращаясь в некую дополнительную субстанцию. Непонятно какую. Она даже начала нравиться мне. Отделившаяся часть словно вобрала в себя если не всего меня, то, по крайней мере, процентов девяносто. И, беспрепятственно пройдя сквозь толстые стены помещения, улетела. Куда — я не знал. Может быть, во множественные параллели, о которых мне запудрил все мозги Проводник... Оставив в ослепительно белой комнате очищения лишь пустую оболочку, которая до недавнего времени была моим «я». Основным, целым, нераздельным, нахально забрала с собой из тела все что могло хоть что-то стоить. Все, кроме боли, что во сто крат усилилась после «очищения»...
...Болело тело, а особенно раненое хворхом в темном сыром тоннеле плечо...
Я сжал зубы. Так сильно, что они, как раскаленный нож входит в масло, вошли в челюсть... И снова мысль метнулась вокруг брошенной варваром пустой оболочки, которая осталась существовать лишь для того, чтобы концентрировать в себе дикую боль.
Но откуда пришла боль?
Я прекрасно помнил, что страшная жажда была, а боль...
И тут меня словно дубиной по голове огрели. Я вспомнил, что так болело все мое тело в детстве, когда я лежал в гипсе после падения с третьего этажа... Помогал матери мыть окна и...
И еще что-то, кроме той боли осталось в нем. Из усталой памяти выветрилось, ушло в небытие все, что было наработано за сознательную жизнь. Измученный мозг, его клетки были до того нагружены чем-то непонятным, что, порой, казалось: вот и настал мой, Кравцова, День Страшного Суда. И не существовало больше никаких мыслей. Все остальное словно съела некая дикая тварь, невидимая, неосязаемая... А, может, варвар?
И я понял, что после всего этого был пуст. Как бутылка, из которой высосали последнюю каплю вина. Меня будто нахально выпил двойник. И это было страшно. Потому, что он не оставил мне ничего кроме пустоты, боли и неприятия иного.
Неожиданно боль как внезапно появилась, так змеей, извиваясь, уползла на задворки устрашенной памяти. Отошел, как в небытие и дикий варвар со звериной ухмылкой на небритой своей морде, который торопился урвать кусок побольше и пожирнее...
На душе у меня отлегло. «Надолго ли это? — подумал я. — Да и было ли раздвоение, растроение моего существа? Я впал в безбрежное беспамятство, и все это мне показалось или приснилось. И эти кошмары, и все-все...»
Я никак не мог оклематься. Мысли паутинной чередой лезли и лезли в голове, мельтешили подобно муравьям на растревоженной муравьиной горке.
«Но при чем тут Щупач? — думал я. — Кого я должен прощупывать? Каким образом? Полутораметровых? Теперь я так далеко от них, что... Иных существ? Кровожадных хворхов? Но как я смогу, да и чем, противостоять ворам человеческой памяти полутораметровым или крылатым вампирам хворхам?
Неужто мне уготовано быть шпионом? Для кого? Для живущих во множестве параллелей? Абсурд! Что я могу?»
Упадочное настроение повело меня по кочкам болота неизвестности.
Во мне всегда было хоть отбавляй энтузиазма, нынче же он покинул меня. В голове творилось нечто несусветное. Словно мысли мои заблудились во тьме непонятного лабиринта тоннелей и смирились с тем, что выхода из них нет, и быть не может... Никогда...
...Полутораметровые... Проводник с дочерью... Хворхи... Сета со Свенскорусом... Сотейник.
Я стал похожим на зомби. Понятно, я их никогда не видел, но немало о зомбировании и о зомбированных читал. И еще рассказ того чукчеглазого старика...
Я еще не потерял над собой контроль, хотя к этому, как я понял, все шло. Меня уже почти, как незрячего, вели за «руку» представители суперцивилизации. Вернее, пытались вести, и им казалось, что это у них получается. Но это пока было не так. Возможно, если бы я, вернее мой мозг не сопротивлялся, они бы меня действительно взяли в шоры много раньше. Я был пока что только пленным, но никак не послушной куклой...
«Видно я действительно та идеальная матрица, о которой упрямо талдычили мне Проводник в тоннеле, кишевшем кровожадными хворхами, — подумал я. — Иначе он не спасал бы меня! Больно я нужен ему?»
Дурная мысль бессовестно будоражила.
Чем же противостоять хитрым полутораметровым, кровожадным хворхам, другим враждебным силам, тем сложностям, окружившим меня, я не знал, хотя без конца искал выход. Я понимал, что для противостояния, например, полутораметровым ублюдкам, необходимо было знать истину их появления на Земле, истоки. Все же было покрыто сплошным мраком... Сначала все молчали. И радио, и телевидение, и газеты...
Я, как и все жители Земли не знал, зачем коротышки прилетели на Землю, или каким образом появились там. Я не знал, почему они крадут память у людей, не оставляя ничего взамен? Быть может, они и оставляли нечто? Не могло же бесследно исчезнуть то, что веками, тысячелетиями накапливалось в человеческих генах! Я понимал это, как понимал и то, что у человека должен существовать некий щит, который должен блокировать действие, несущее зло извне! Я допускал, что люди забыли о нем... Но если полутораметровые посланы лишь для того, чтобы расчистить площадку для тех, кто придет после них, тогда все мои домыслы шли на нет... Этот странный небритый старик в доме... Девчушка с перебинтованной рукой. Чем-то она непонятна. Видимо тем, что не по-детски умна...
* * *
— Щупач, пора! — вывел меня из неведения знакомый, с хрипотцой голос.
Я открыл глаза. Белизна комнаты снова больно ударила по глазам. Впереди я не увидел никого. Лишь пустоту да слепящие белые стены... Сонливость как рукой сняло — я почувствовал, что лежу на идиотски белом полу в невидимом пятне, которое у меня исподволь отбирает все силы, разум, все мое существо...
Мне вспомнился рассказ одноклассника Кирилла Одинцова, который доказывал, что существуют в каждой комнате, в каждом помещении так называемые «слепые» пятна Могильщиков... Они отбирают все силы, если ты пребываешь в них. Особенно во время сна... Человек заболевает. Болезнь все сильнее и сильнее хватает в тиски, не смотря на то, что организм жертвы пытается бороться с неизвестной силой. Отдавая все на борьбу, организм ослабевает... И потом...
А есть и другое пятно, противоборствующее пятну Могильщиков. Оно наоборот, поит организм человека жизнеутверждающей силой... Только нужно это пятно непременно найти...
Не смотря на то, что я не поверил Кириллу, хотя значительно позже, когда мне невзначай попалась книжка Карлоса Кастанеды об учении дона Хуана, я задумался. Затем, как и Карлос Кастанеда, начал искать данное пятно у себя в комнате.
Как ни странно, пятно Могильщиков я нашел почти сразу — оно нахально поглотило в себя мой письменный стол и часть кровати — именно той, на которой я спал... Поэтому у меня часто болели ноги. Я думал, что это на погоду, как, порой, жалуются при «кручении» и «ломоте» старики, но это оказалось не так. Стоило мне передвинуть кровать и переставить стол в другое место, как я совсем забыл о болячках ног, да и силы мои буквально за короткий срок полностью восстановились.
А вот с противоположным пятном, которое Кастанеда назвал «Пятном Жизни», я повозился что называется не один день, пока не разыскал и его. В этой же комнате пять на пять с половиной...
Пятно Жизни было значительно меньше Пятна Могильщиков, но когда я расположил на нем свою спальную кровать, преобразился.
И вот сейчас, проснувшись, я понял, что лежал в пятне Могильщиков, поскольку раскалывалась, как сумасшедшая голова и все тело болело, словно его только что отжали в стиральной машине...
«Нужно будет мне поискать и здесь Пятно Жизни»...
Только я подумал об этом, как снова услышал голос:
— Просыпайся, Щупач. — Голос шел откуда-то из-за его спины.
Я оглянулся на звук. Теперь по глазам полоснул иссиня-черный цвет непонятного одеяния на Свенскорусе. Коротышка был бос.
«Опять он!» — у меня тотчас заныли все паршивые зубы.
— Именно я. А кого ты ожидал увидеть, Щупач? — словно прочитал мои мысли Свенскорус. — Комиссия уже заждалась тебя!
Я не понял, о чем талдычит коротышка, но послушно встал.
— Голова у меня гудела, словно из нее вынули мозги, тщательно выстирали как грязное белье, бросили затем в таз, и только собираются повесить на веревки сушить.
— Запомни, Щупач, ты не должен здесь ничего предпринимать до того времени, пока не научишься сортировать все, как и подобает Щупачу. Почувствуешь свою готовность сам. Пойдем быстрее. Вот сюда, — указал коротышка.
Я взглянул в указанном направлении.
Свенскорус смело шагнул в на миг потемневший проем, который на глазах у меня сначала подернулся белесой пеленой, а затем опять превратился в ослепительно-белую стену. На короткое, мгновение, по стенам комнаты заплясали неверные серые тени.
Я опешил. Не мог же я прошибать головой стену, как это сделал Свенскорус.
— Да пойдем же! — в стене, подернутой рябью, показалась босая нога.
«У них все так устроено», — подумал я и вспомнил, как вшагивал в автомобиль, доставивший меня в Сотейник. Я безбоязненно шагнул в стену. Она мягко, как ватой, нежно пружиня, обняла сначала ногу, затем туловище, голову. Через миг я, как через теплый мягкий мешок набитый ватой, протиснулся на улицу, которая, скорее всего, напоминала широкий коридор, неприветливо серый тусклый свет которого был до безобразия уныл.
Я шел по... брусчатке из аккуратно вытесанных камней следом за Свенскорусом. Всю дорогу меня упорно и неотступно преследовал запах осенней свежести. Словно я находился не внутри непонятного мне сооружения, а забрался далеко в лес. Смущала лишь тишина, давившая на ушные перепонки со всех сторон. Стертые каблуки ботинок по идее, должны были хоть не сильно, но стучать по камням, пусть даже «по-старчески» устало шаркать, однако и этого не было. И леса тоже. Последнее дало бы мне ощущение реальности. Я чувствовал себя здесь никому ненадобной песчинкой, попавшей в глаз, который от этого всю дорогу слезится. Хотя почему не надобной? Если меня сюда доставили, ухлопав массу энергии, значит я кому-то нужен!
Подумав последнее, я приободрился. В голове прояснилось, и уже не казалось, что я заблудился в трех несуществующих соснах. Я мог анализировать и сопоставлять
Рядом, в метре от «тротурара» и слева, и справа, до самого горизонта, простиралась такая же серая, непонятно из какого материала, сплошная стена, уходящая ввысь. Глазу даже не было о что споткнуться.
Неожиданно провожатый свернул направо. Я едва не налетел на него. Свенскорус, бросив на меня беглый взгляд, молча шагнул в стену и почти сразу же растворился в ней. Я, как привязанный, последовал безостановочно за ним.
Опять был «ватный» переход, который длился значительно дольше первого, и снова слепяще-белая комната, но побольше той, где еще недавно находился я.
— Вы любите белый цвет? — спросил я у коротышки Свенскоруса, застывшего словно истукан посреди помещения. В этой комнате я сразу же отыскал взглядом Пятно Могильщиков. Оно было недалеко от места, где застыл коротышка. А вот именно под Свенскорусом и находилось Пятно Жизни.
— Не понял, Щупач, — неожиданно преобразился, словно подзарядившись, Свенскорус. — Ты поставил меня в тупик, — недовольно поцедил он сквозь зубы. Затем Свенскорус ехидно улыбнулся и, отойдя от Пятна Жизни, произнес:
— Ты останешься здесь, — сказал коротышка, несколько повысив голос, и уже собрался «выступить» из помещения наружу, но я схватил Свенскоруса за рукав:
— Почему вы ничего не сказали мне о пятнах? — возмущенно спросил я.
— О каких пятнах? — Свенскорус вновь прикинулся дурачком.
— О Пятне Могильщиков и Пятне Жизни.
— Ничего я о них не знаю. Ты Щупач, возможно тебе и знать... Скоро встретишься с комиссией, там обовсем и спросишь…
...Я пробыл в этом помещении, тишина которого угнетала, непомерно долго.
Мне было так одиноко, что я попытался вызвать силой мысли своей, Валентину. Мне показалось, что прошло бесконечно много времени, и лишь затем я ощутил, что, находясь в Пятне Жизни, постепенно схожу с ума. Меня била кондрашка: получится ли?
...Девушка возникла, словно из небытия. Впереди меня, в метре, как живая, стояла Валентина. Стояла и мило улыбалась свойственной только ей одной очаровательной улыбкой.
Такое со мной случилось впервые.
Я смотрел на Валентину, пожирая глазами. Никогда не думал, что можно одновременно видеть всю ее. Я пожирал ее взглядом, но не вампирил. Зачем мне было вампирить свою любимую жену? Я еще раз убедился, что мы созданы друг для друга. А вампирить любимое существо, от которого сходишь с ума — это каким же ублюдком недоделанным надо быть!
Скорее, с каждым поцелуем, я готов был отдать без остатка всю свою энергию, лишь бы любимая могла согреть свою кровь до тех вершин, когда она станет негасимым костром жизни и любви...
Я знал, что надо спешить. Мне было неведомо, сколь долго времени пробудет Валентина здесь, со мной. Я не видел ни слепяще-белых стен, окружавших со всех сторон, ни пустоты помещения... Созерцал лишь Валентину. Я хотел сказать ей все-все, что накопилось, однако был полностью нем. Я боялся хотя бы одним неосторожным словом обидеть нежнейшее создание, которое боготворил. Поди, узнай, женскую психологию!
Только успел о подобном подумать, как на меня нахлынула такая полифония, что я опешил. Валентина, к моему превеликому сожалению, словно в тумане, растворилась, даже не улыбнувшись мне еще раз. Со всех сторон теперь доносилось жужжание невидимых насекомых, а, может, и животных или гуманоидов? И именно здесь, по прошествии продолжительного времени пребывания неизвестно где, я понял, что звуки эти издают... все оттенки цвета...
...Желтый лихо пищал, красный — надсадно, едва «продирая» свой «голос», мычал подобно давно некормленой и непоеной корове, синий, наоборот, громко, словно барабан, грохотал, голубой нежно и в то же время несколько грустно выводил приятные слуху звуки. Особенно «старался» зеленый со всеми своими многочисленными оттенками. И, уж если сказать по правде, эта какофония звуков все же нравилась мне после стольких дней или часов — кто его разберет — проведенных в сплошной тишине...
И вдруг послышался рёв — предвестника мощного потока ураганного ветра, ломающего и крушащего все на своем пути. Я зажал руками уши, чувствуя, что не выдержу, и у меня, хочу я того, или нет, лопнут ушные перепонки, а затем, осторожно разжимая уши, понял, что был абсолютно не прав, что все это мне только показалось...
Чтобы не ошибиться, в выводах, стал прислушиваться к «всепожирающему рёву», и именно в нем неожиданно для себя, уловил, хотя и очень смутно... человеческие голоса. Десятки, сотни, тысячи, а, может, и миллионы человеческих голосов, слившихся практически воедино. И все они вопили, стенали, кричали, плакали, почти что выли от страшных болей. И все без исключения взывали о помощи... Выделить из кошмарного хаоса голосов хотя бы один-два, я не мог, но то, что это были именно настоящие человеческие голоса, понял точно.
А затем к голосам, взывавшим о помощи или передававшим страшное горе, боль и еще что-то, неприятное, неожиданно добавился голос скрипки. Страшная барабанная дробь, которая, казалось, в одно время хотела заглушить скрипку, ее все возвышающуюся мелодию добра и света, медленно отступая, но с необратимой реальностью, уходила на задворки, сворачивалась... И тут я заметил, что это не дробь барабана, а так учащенно и надсадно стучит мое сердце...
«И все же, куда я попал?» — снова подумал я , когда режущие звуки в ушах прекратились.
Провел рукой по лицу. Упругая щетина на бороде и щеках «больно поцарапала» пальцы.
«Наверное, у меня помятая физиономия? Как после хорошей попойки! Словно я всадил в себя всю бутылку сорокаградусной! Ну и что? Разве я собрался на свидание, — продолжал думать я и поймал себя на том, что я почти все время оправдывался. Куда же я попал? И что здесь должен делать? Все меня покинули... Эти ненормальные коротышка Свенскорус и женщина в белом Сета, приволокли не знаю на чем и зачем в тартарары, и бросили одного... Ха-а! Щупач! Но чего или кого? Да, я слышал здесь человеческие голоса. Пускай не отчетливо, но слышал! Все они взывали о помощи. Это был сплошной гул, вернее, рев... Как из него хоть что-то отобрать? Кому персонально помочь? Нет, Щупач из меня, как с козла молока. Дурак я набитый, а не человек, и тем более, не Щупач! Все еще пытаюсь логически думать в алогичной ситуации... Я самый, что ни на есть, настоящий зануда. Если бы я был другим, все бы случилось иначе. Нет, я наверное, поехал и взаправду, если сам с собой начал постоянно вслух разговаривать», — подумал я и смутился.
Внизу неприятно запищали. Посмотрев себе под ноги, я увидел, что на кого-то или на что-то, ярко-желтое, наступил.
Неторопливо осмотревшись, убрал ногу, однако, по-видимому, все же кого-то сзади не заметил: мне уже «сигналили» из-под каблука.
«Ненормальная, сумасшедшая планета! — выругался про себя я. — Здесь человек не сможет прожить и пару часов спокойно».
И тут я увидел бесконечную серую стену с многочисленными окнами, так похожими на соты. Это была та спасительная стена, через которую я попал в ненормальный для меня мир цветомузыкальных тварей. Вернее, цветоговорящих. И я, зажав напоследок поплотнее уши, чтобы больше не слышать какофонии звуков, смело шагнул в стену.
Несмотря на то, что я со всех сил давил ладонями на уши, все же услышал:
— Погодите, да куда же вы?
Дальше мне заложило уши и я вновь окунулся в немой, беззвучный, ватный мир стены непонятного строения с многогранными белостенными клетушками.
Зная, что задержки воздуха для преодоления толщины стены мне хватит едва-едва, я усилил натиск и сравнительно быстро преодолел упругую, но податливую преграду.
Не рассчитав, когда кончится стена, буквально вывалился в уже привычные белостенные апартаменты.
* * *
Очнулся в помещении, которое было слишком просторным. И оно давило на меня своей неопределенной массой. Мертвенно-безжизненный, почти лунный свет, продирающийся через толстенные стены многогранной комнаты, раздражал подобно злостно лающей шавке, утихомирить которую можно было одним щелчком.
Неожиданно стена впереди разверзлась, и в комнату бухнули огромный, почти в человеческий рост цилиндр с утончающимся оголовком. Следом за цилиндром, с противоположной стороны вихрем ворвался довольно крупный шар, который, громыхая чем-то внутри, едва не сбив меня с ног, саданул по цилиндру тот час распавшемуся на две неравные половины. Из его нутра щедро полилась какая-то мерзко пахнущая жидкость.
Деваться мне было некуда, поскольку я впервые в Сотейнике столкнулся с тем, что пружинящие ватные стены на сей раз категорически не позволили мне убраться восвояси. Ощущая почти безысходность, заметался по комнате подобно таракану.
Пары жидкости, хлещущей из цилиндра, сначала ударили в нос, затем у меня заслезились глаза, все передо мной поплыло, и я вскоре впал в оцепенение.
Я не потерял полностью сознание, не отключился, но стал безвольным, и пребывал словно в анабиозе. Сознание работало, я отчетливо осознавал, что со мной происходит нечто неприятное, но в то же время противиться этому не мог.
Когда в комнате появился Свенскорус, я не заметил и понял это лишь тогда, когда коротышка подошел ко мне почти вплотную и хорошенько потормошил:
— Сейчас придет наша из медперсонала и даст тебе, Щупач, успокоительное.
— Зачем? — встрепенулся я, находясь почти по пояс в липкой, омерзительно пахнущей жидкости. — Я спокоен как нельзя раньше, — произнес я, улыбнувшись Свенскорусу. — Ты говорил, что меня ждет комиссия…
— Это не ко времени, — непонятно сказал Свенскорус.
— Мне бы только отсюда выбраться... Что это за шар и цилиндр? Переведите меня в чистую комнату... Согласен на мизер, — попросил я коротышку. — Ну, хотя бы, метр на метр... Покупаться, и...
— Предыдущая доза оказала на тебя лишь временное ослабление реакции. Этот укол не будет болезненным. Придется потерпеть... И не делай, пожалуйста, резких движений.
— Но я не могу уже дышать здесь. Пары этой омерзительной жидкости убивают меня, — настаивал на своем я. — Уберите ее, пожалуйста, либо предоставьте мне другое помещение. И верните мне часы! Веди меня к Вашей комиссии, которая, как ты сам говорил, уже ждет меня
— Хорошо, мы решим, — сказал Свенскорус и побрел, с трудом продвигая ноги, словно в загустевшей болтанке из глины, в сторону, противоположную от разбитого цилиндра.
Я заметил, что жидкость из цилиндра больше не выливается и кроваво застыла на его краях подобно воску в солнечной воскотопке, огромными тягучими каплями с утолщениями на краях.
От вылившейся и уже порядком загустевшей жидкости, еще шло тепло и местами она настолько загустела, что могла, как предполагал я, удержать на своей поверхности не только вес человека. Шар споро крутился возле цилиндра. Затем из открывшегося в нем лючка «выпорхнули» несколько похожих на мотыльки то ли роботов, а, может и живых существ и, подлетев к цилиндру, впорхнули внутрь закрывающихся створок. Шар тот час откатился к ватной стене, а цилиндр, схлопнув со скрежетом свои створки, начал разогреваться. Масса вокруг него запенилась. Я, чтобы снова не провалиться в нее, с трудом добравшись к шару, потрогал его «никакую!» поверхность, сел на него. Еще раз провел рукой по поверхности шара. Она была действительно не шершавой, не гладкой. Я ощущал одно. То, что поверхность шара была металлической...
Сестра не заставила себя долго ждать. Она впорхнула в комнату в зеленом халате с небольшим металлическим ящичком. Девушка шла не спеша по стонуще-колышущейся застывшей массе словно по болотистым кочкам, абсолютно не проваливаясь в нее.
Подойдя ко мне, сидящему на металлическом шаре, она улыбнулась и, поставив ящичек на уже застывшую массу у своих ног, нагнулась, споро щелкнув обеими замками и начала что-то ворожить руками внутри. Спустя полминуты или даже меньше, перед моей рукой появился прозрачный баллончик почти на две трети заполненный молочно-белой с желтизной жидкостью.
Тончайшая игла вошла в ткань чуть повыше локтя не больнее укуса комара. Лекарство приятным теплом растеклось по телу и мне стало так хорошо, как никогда не было...
Я хотел было поблагодарить девушку, но опоздал, поскольку она, протерев ранку марлевой салфеткой, привычно собрала свой ящичек и, даже не взглянув на меня, вышла в расступившуюся перед ней стену тем же образом, что и Свенскорус.