Антон никак не мог взять в толк, с чего вдруг Пётр так изменился? А может, не изменился? Может, он всегда таким был? Гордеев был образован, он с самого детства участвовал в различных городских и международных конкурсах, в 14 лет стал членом Союза писателей (в качестве исключения, так как принимали с восемнадцати), его знали все в литературных кругах. Безупречная форма, классический сюжет и образы.
Антону никогда не нравились стихи Петра. Он считал их фальшивыми, потому что всё, что он в них встречал, было созвучно тому, что он уже слышал. Он всегда знал, чем закончится его новое стихотворение, потому что рифма была избита, а смысл – слишком зависим от этих заезженных слов.
В юности Антон и Пётр состояли в одном лито, где их стихи препарировались, вытачивались, становились похожими. Антон всегда сопротивлялся, а Пётр, наоборот, готов был изменить каждое слово. Порой после правки от первоначального смысла не оставалось и следа. Стихотворение становилось пафосным, ненастоящим.
Однажды Петр открыл Антону тайну:
- Помнишь моё стихотворение про японского болванчика?
- Конечно, помню, - ответил Антон, - Ты его читаешь на всех концертах!
- Да, с ним я занял первое место в международном конкурсе «Параллели», - Пётр вдруг задумался, будто решая, стоит ли говорить то, что он собирался сказать. Потом полез в свою черную сумку, в которой всегда носил свой первый на тот момент сборник стихов, и достал сложенный вдвое листок с написанным от руки стихотворением. –- Хочешь послушать его первоначальный вариант? - вдруг спросил он.
- Давай, - Антон улыбнулся. Пётр Гордеев начал читать.
Стихотворение было посвящено взрывам в Хиросиме и Нагасаки. С первых строк Антон понял, что он читает не просто первоначальный вариант, а совершенно другое стихотворение. Это было больше похоже на музыкальное произведение, чем на стихи. Форма то разбухала, едва ли не превращая произведение в белый стих, то снова сужалась, возвращаясь к намеченному ритму. При этом сбой в ритме и изменение формы казались таким уместными, логичными, необходимыми.
Оказалось, что дед Петра был военным и в злополучный день 45-го по долгу службы находился в командировке в Японии.
«Это было страшно, в тысячу раз страшнее, чем любые военные действия за всю историю», - говорил он. Дед своими глазами видел то, что осталось от двух красивейших некогда городов; он видел те увечья, которые получили люди от излучения и ожогов. И он во всех красках рассказал всё это своему внуку, чтобы у него тоже осталась частица его памяти.
Петра очень потряс рассказ деда. Особенно он запомнил японского болванчика, который валялся нетронутым среди груды обломков зданий, вещей и мертвых искалеченных тел.
Антон слушал Петра и понимал, что это, первое, действительно искренне пережитое стихотворение. Он ему верил. Он сочувствовал. Он был тронут.
- Пётр, мне нравится! - совершенно искренне признался Антон. - Это здорово! Почему ты его так испортил?
- Это не я. Это Самусенко, - Пётр как-то виновато улыбался. - Ему тоже очень понравилось. Он только подправил форму, и я одним этим стихотворением столько дипломов получил, сколько всеми другими вместе взятыми не смог бы. Я, конечно, понимаю, что он меня протежировал, но дипломы-то мои!
Это был еще совсем юный Петя. Антон тогда ушёл из лито. Он только поступил в университет и мечтал стать режиссером.