Пришло время рассказать вам про Марту.
Я ночую у нее три-четыре раза в неделю. Мы закрываемся наглухо в ее комнате. Мило воркуем, делаем друг другу массаж. Я зачитываю ей выдержки из книг. Она спрашивает значение некоторых слов. Слушаем музыку. Рассказываю ей истории, она смеется как подросток. А после сливаем наши молодые тела воедино. Сутра мы расплываемся по своим работам и не видимся несколько дней. Сплошная свобода. Никто никому ничего не должен. Все просто и слишком легко.
Марта – высокая худая брюнетка с нелепой походкой. Детским разрезом глаз. И сутулой спиной. Лицо симпатичное правильное, одобренное обществом. Передние зубы с легким дефектом, но это добавляет ей некоторый шарм. Фигура сухая с ярко выраженными формами. У Марты нежная бледная кожа. От нее всегда приятно пахнет. И ярко вздернутая верхняя губа, на которую я порой долго засматриваюсь. О внешности больше нечего добавить (размер ноги сороковой).
Все чаще я набираюсь в рюмочной и приезжаю к ней ночевать. Что не очень ей нравится, но противиться она не может. Кажется, у нее прорезаются чувства. Хотя совсем и не кажется. Они прорезались уже давно. Вот только трезвой Марта мурлычет что-то про обоюдную свободу и сильно вжимается мне в грудь. А пьяной кричит через слезы: «если знаешь, что однажды пропадешь - уйди прямо сейчас! Не держи меня, не привязывай!». И вырывается, и вопит: «Не мучай меня». Я и сам понимаю, что в этой мнимой свободе всегда выходит, что кто-то начинает вопить: «Не мучай меня!».
Я расписываю все это в дневнике. Ругаюсь с собою. С одной стороны думаю, как бы благородней поступить. Как бы сделать так, чтобы всем было хорошо. Чтобы и волк был сыт и овца цела. А с другой стороны привык к этому образу жизни. Скучно – звонишь Марте, не хочется домой – звонишь Марте, набрался как черт – звонишь Марте. А она хохочет над твоими шутками и ерошит тебе волосы. И нам очень хорошо обоим. Вот только на этой развилке я иду домой и вмиг забываю о ней, а она еще сидит и притворно повторяет: «как прекрасно, что все это несерьезно». И вот как поступить? Ведь есть во мне тяга к благородству. Так она еще и вдобавок после своих попоек говорит: «Ты главное не принимай всерьез то, что я тебе вчера по пьяни говорила, это я так, для эпатажа. Просто забудь»,- вскидывает в воздух кисть и смеется так громко и ненатурально. А сам-то я понимаю, что все заплетается уже в крепкую косичку. А скоро будут тугие канаты. Вот так и живем.
Нужно признаться, сначала она мне не нравилась. Она казалась мне слишком деланной и ненастоящей. Мне даже стыдно было ее знакомить со своими друзьями. Ведь мои друзья, чистые и открытые люди, они раскусили бы ее жеманство в два счета (никогда не понимал, как они еще не раскусили меня). Но позже я проглядел в ней милое создание, которому светской жизнью сильно задуло лицо пудрой. Настоящей она предстает только наедине. Такой хрупкой, беззащитной и слишком наивной. Меня это устраивало. Возможно, я даже этим пользовался.
Вы закричите, что я еще тот хмырь и подлец. Что я игрался с девочкой в своих интересах. Все именно так. И оправданий мне действительно нет. Да и не собирался я оправдываться. Такова жизнь и такова моя натура. Суть была лишь в том, что в этом алгоритме отношений я учился быть честнее и более открытым. Мы желали немного больше наслаждения и немного больше страдания. И того и другого нам все время было мало...
У меня появилась с недавних пор привычка, когда я не участвую в разговоре, я представляю оппонентов детьми. Так вот Марта, знаете, она папина дочка. Которая тянет изо всех силу руку на уроке, чтобы после принести дневник отцу. Чтобы отец ей сказал пару ласковых, хоть и через мгновенье он будет снова заниматься своими делами. И вот Марта пытается принести мне дневник и отчаянно показать, сколько всего в ней есть. Вот только, я неохотно его смотрю. Ее это злобит, но еще сильнее привязывает. Ведь Марта хочет доказать мне те достоинства, за которые ее ценит общество, и которые я так неохотно разглядываю на досуге. Странная штука, хотя механизм старый.
Что же мне нравится в этом образе отношений - все это очень похоже на кино. Она затягивает меня в еще более нелепые ситуации. Кажется, она тащит меня за руку и постоянно кричит: «Вон-вон смотри!». А я лениво со вздохом спрашиваю: «Где?». Она раскачивает меня из стороны в сторону. Кружит меня. Толкает в лопатки. А я весь такой недовольный. И мне нравится ощущать это недовольство. В этом есть нечто волнующее. Я задаю форму, а она льет туда краски. Мы играем свои роли. Она экспрессивную девочку-подростка, а я задумчивого старца-выпивоху.
Интересно, что даже город мы называем по-разному. Она употребляет: «Питер», а я консервативно «Петербург». Однажды когда я вел ее пьяную домой. Марта вырывалась от меня, бежала по шоссе. Падала. Рыдала. Целовала и вновь вырывалась. Кричала на всю улицу. И снова рыдала. Я впервые не выдержал. Остановился, крепко сжал ее плечи и сказал:
- Знаешь, почему мы никогда не поймем друг друга?- выдержал мхатовскую паузу, смотря в ее ироничные блестящие глаза.- Потому что для тебя это Питер, а для меня Петербург.- И пошел дальше по прямой. Наверное, эта фраза позже многое определила, в нашем понимании города и друг друга.
В общем, я нахожусь в весьма подвешенном состоянии. Мне нравится все это. Уверен, и ей нравится. Но впереди ощущается слишком крутая неприятная концовка. Вот и живу с этим. Словно нужно именно сейчас сдвинуться решительно в какую-либо из сторон. Наши струны то спущены - и не звучат, то перетянуты - и рвутся. Словно в молчании, она сама и не понимает, как спрашивает меня: «Ну что, теперь мы вместе до конца? Или сегодня уже всё и навсегда?». Эх…
Теперь она остается ночевать и у меня. Мы тихонько пробираемся в комнату по длинному коридору, чтобы не услышали соседки. Я бесшумно тусую ее куртку в гардеробе и отставляю ботинки в самый темный угол. Знаю, что утром соседки все равно увидят чужеродную обувь (да и им будет плевать), но мне так спокойнее. А после мы нежимся на моем матрасе в маленькой пыльной комнатке. Сильно-сильно вжимаемся друг в друга, я нюхаю ее волосы, кожу и думаю, как же она молода. Она моложе меня на 3 года, но в этих образах, чувствуется, что старше я ее минимум на двадцать. Не думая, говорю всякую ерунду, а она всхлипывает от смеха. И мне нравится ощущать это, и в то же время безумно пугает. Особенно, когда она подолгу смотрит на меня тем самым округлым блестящим взглядом. Ну вы понимаете. Мы долго не можем заснуть. Уже светает обычно. В моей комнате без тюля быстро холодает белым светом. А мы все также говорим о ерунде, нежимся и смеемся, притихая только, когда в щели под дверью появляются ноги соседок, направляющихся справить нужду.