Не помню точно, что за год, но где-то прямо перед московской олимпиадой – семьдесят восьмой или семьдесят девятый. Участвовал я тогда в работе, которая, если не вдаваться в скучные подробности, должна была дать представление о том, что ждет строителей при грядущем освоении широкой полосы, прилегающей к «стройке века» - к БАМу.
Тот полевой сезон моя партия завершала сплавным маршрутом по якутской реке Сутам. Вообще-то у меня был принцип: сплавные маршруты заканчивать на жилом – при магазине, бане, аэропорте, или просто порте. Так, чтобы по завершении кочевой жизни, ребята могли побаниться, отъесться, отоспаться, а при крайней необходимости вернуться в цивилизацию цивильным же способом – авиационным, речным, а то и автобусным рейсом. И на этот раз я планировал закончить сплав в поселке Чагда, что на берегу славной реки Алдан, в устье не менее славного, но менее известного притока его – реки Учур. Но руководство это мое намерение не одобрило. Уж и не знаю, по какой причине. Может, их смутили пороги, которые в этом случае нам предстояло пройти, может – то обстоятельство, что от территории нашей съемки до Чагды было около четырехсот километров. И, стало быть, моей партии представлялась возможность за казенный счет провести турпоход длительностью недели в две, причем такой поход, да по таким местам, что доступен он был тогда только очень и очень состоятельным людям. Я справлялся потом у знатоков этого дела и мне объяснили, что такой отпуск - это по пятьсот – шестьсот рубликов с носа! По тем деньгам - три моих зарплаты!
В общем, решение было принято такое: партия доплывает по Сутаму до границы съемки, и оттуда нас снимает вертолет. С самым серьезным видом, склоняясь над картой, назначали точку рандеву; морща ученые лбы, чуть ли не по часам рассчитывали время выхода партии в эту точку, подлетное время вертолета от аэропорта города Зея до нее же и некий люфт на непредвиденные обстоятельства. В общем, все по высокой науке. Затем пыхтя расписали график прохождения маршрута от начала до конца, от высадки до «съема» и заставили расписаться под ним всех участников этого «совета в Филях» (на самом деле это «историческое» действо имело место в старом здании МГУ на Моховой). Не знаю, как другим, мне это не нравилось до крайности и никакой веры всем этим многомудрым соображениям и расчетам я не давал. Вот уж точка в точку, по выражению: «Знаем, плавали»! И верно: и плавали, и знаем! Но куда деваться - производственная дисциплина!
Про сам сплав распространяться нечего, ничего экстраординарного в течение этого месяца, с середины августа по середину сентября, не происходило. Вот разве что время выдалось не по сезону «мертвым». То есть ни рыбалки, ни охоты. Ну хоть бы для смеха - тугунок или бекасик! Ни-че-го! Соответственно, в ускоренном темпе уходил запас продуктов. Так что в ту самую «точку рандеву» мы прибыли уже на подсосе. Ребят это особо не заботило, так как они все же верили в начальственную мудрость и, соответственно, в то, что вот-вот, прямо сейчас к нам опустится вертолет и все мы, без волнений и хлопот, окажемся на экспедиционной базе в городе Зея, а оттуда уж открытая дорога по домам.
Но меня мучили смутные сомнения. Да и не сомнения то были, а подозрения, плавно переходящие в уверенность. Дело в том, что я был на связи. Нельзя сказать, что связь была регулярной и уверенной, но все же была. По идее, моя УКВ рация «Гроза-2» не должна была дотягиваться с Сутама до Зеи через целый Становой хребет, но все же какие-то обрывки информации до меня доходили. И оптимизма не внушали. На мои прямые вопросы «Когда?», я слышал невнятный, во всех смыслах, лепет о каких-то объективных обстоятельствах непреодолимой силы, каковые обстоятельства не дают вертолету не только приземлится у моего лагеря, но даже оторваться с взлетной полосы зейского аэропорта.
Обстоятельства действительно были, и серьезные обстоятельства, о которых я, в общем, догадывался. Но точно узнал о них позже, уже на базе.
А пока мы сидели и ждали. Пестрела тайга, ночью стоячая вода под берегом и в старицах подергивалась ледком, видимые на противоположном берегу Сутама вершинки на глазах седели, а мы все ждали. Доедая при этом последние харчи. В конце концов у нас осталась только манка, да сало в банках из под свиной тушенки, которые скопились вокруг кухни. Но тут нам вдруг повезло. Мертвая тайга вокруг нас ожила и добыча поперла! Сначала это была рыба. Правда, сплошь одни налимы, но это все же гораздо лучше, чем вообще ничего. А потом пошла утка. Видимо, здесь, на старичном озерке в полукилометре от лагеря, у нее было что вроде «аэродрома подскока» и стайки по пять-шесть штук стали приводняться ежедневна. Мы оборудовали там пост, и даже перетащили надувную лодку с реки, чтобы подбирать добычу без ненужного экстрима.
А еще в неограниченном количестве были грибы. Они-то и с составили основу нашего рациона. Каждый раз, отправляясь по утренним делам в чащу, я на обратном пути набирал полную торбу этих грибов, главным образом маслят, преимущественно червивых. После основательной чистки получалось с полведра исходного продукта, а затем и с кастрюлю густой похлебки. Будучи приправлена черемшой, она проходила «на ура». Да, и еще без ограничений было брусники. Ею, конечно, не наешься, но набивать живот можно неограниченно. А брусничный лист успешно замещал давно закончившийся чай. В общем, жизнь налаживалась.
Но жизнь совершенно эфемерная, в ожидании то ли вертолета, то ли подступающей зимы. Бросать все и сплывать на Чагду? Но на сплаве от земли и воды не пропитаешься. И на каждой связи я со всей доступной мне убедительностью расписывал своему собеседнику на базе наши катастрофические обстоятельства, упирая главным образом на голодные поносы и обмороки во ввереном мне коллективе. И, естественно, ни слова о налимах, утках и прочей таежной благодати. Не знаю, как они там слышали и понимали меня, но я их слышал и понимал очень плохо, и только то, что и без них было понятно. Например, что от поноса хороша марганцовка, которая должна быть в дежурной аптечке. Понятно было и про нелетную погоду, по которой не выпускают борт, и про медицинскую норму, по которой все экипажи на профилактике в Благовещенске - это все было понятно. Но в конце каждого сеанса мне что-то упорно вдалбливали, что-то совершенно незнакомое и непривычное, чего я никак не мог разобрать сквозь эфирные шумы и разряды.
Но всему на свете приходит конец. И однажды, совершая свой обычный утренний променад, вместо грибов я обнаружил только раскисшие комки слизи. Ночной заморозок стал морозом и враз лишил нас основного подножного корма. Тут перед моим, как говорится, умственным взором замаячили самые нерадостные перспективы.
Но, видимо, и до начальства что-то дошло, в это же утро меня по связи оповестили, что б ждал вертолет сегодня-завтра и был полностью готов. Полностью готов – это значит, чтобы лагерь был снят, палатки, спальники свернуты, прочее имущество и набранные пробы-образцы упакованы, лодки спущены (то есть сдуты) и все это добро перетащено на посадочную площадку. А самое главное – что б все сидели на этой площадке, а не шарахались где-то по тайге и реке. День такой режим выдерживается легко, два с напрягом, три и далее – теоретически. А практически все потихоньку возвращается от мобилизованного в расслабленное состояние. Ну, и в самом деле, нельзя же без конца сидеть на морозе без костра, палатки и спальника. Так что когда на пятый день ожидания вертолет все же пал на нас с ясных холодных небес, лагерь был практически восстановлен, все необходимые для мирной жизни причиндалы были распакованы и разложены, на тагане с одного боку от костра висела пара еще не ощипанных уток, а с другого – свешивался уже выпотрошенный приличного размера налим.
В таком виде и застал нас санрейс из поселка Чульман (будущий город Нерюнгри). На борту вертолета была фельдшерица с чемоданчиком, готовая оказать посильную помощь умирающим. Но изо всей моей команда кандидатом на оказание медпомощи выглядел один я. Все остальные были вполне себе бодры, веселы и отнюдь не истощены. Да и меня самого повышенное внимание медработницы неприятно удивило, но не более того. Причину я осознал только по прилете в чульманский аэропорт. Тогда это был средних размеров рубленый барак, в котором, кроме служб, находился и зал ожидания для пассажиров и что-то вроде стойки регистрации и при ней багажные весы. Я встал на них, как был – во всех свитерах, в телогрейке, в болотных сапогах, с полевой сумкой, набитой картами; с ружьем, патронташем, офицерским ремнем, на котором нож и горный компас. И вот во всей этой сбруе я потянул пятьдесят семь кило. Так что очень хорошо, что мы, наконец, оказались на «жилухе». Не очень хорошо было то, что этой «жилухой» оказалась не Зея, где наша экспедиционная база, а Чульман, где люди хорошие, но все же посторонние. Правда, расстояние между этими пунктами пустяковое, километров где-то пятьсот, но все же добираться как-то надо. Всех деталей, как теперь говорят, «трансфера» из Чульмана в Зею я уже не помню, но явно ничего такого экстраординарного. Только растянулось это еще почти на неделю.
Однако, все на свете имеет конец. И через некоторое время вся моя партия и я оказались на нашей экспедиционной базе. И для начала узнал то, о чем и раньше догадывался. Дело в том, что по законам природы, в это время имеет место ход горбуши в реке Уда, впадающей в Охотское море километрах в пятистах на восток от города Зеи. И все наличные вертолетные экипажи, часть городского начальства, а с ними и наше экспедиционное - все были там. Поэтому-то борт за нами и пришел из Чульмана, где икорная лихорадка не принимала таких гомерических форм, как в Зее. Хотя, подозреваю, и здесь имела место некая деловая комбинация с привлечением красной икры.
О, я видел эти бочки засоленной горбуши и закатанные банки икры! И мне предложили маленько в качестве отступного за причиненные неудобства, но я, дурак, гордо отверг, да еще обматерил предложившего. А ведь он приходился мне непосредственным начальником! Это ли не проявление высокого мужества!
Этот-то сюжет был мне понятен изначально. Но одна интрига для меня все же сохранялась. Что же такое непонятное добавляли мне в конце каждого сеанса связи? И я прямо задал этот вопрос нашему экспедиционному радисту. До него дошло не сразу, а когда дошло, он смутился и замялся. Я насел и тот «раскололся». В общем, когда начальству стало ясно, что надо выбирать, куда гнать вертолет – на Сутам за мной, то есть за моей партией, или на Уду за икрой, колебания были недолги. Быстренько собрали типа научно-технического совета экспедиции и порешили, что на пару недель нам (не им!) хватит того, что дает подножный корм, причем без охоты и рыбалки. То есть грибы, ягоды и кедровые орехи. Они-де обеспечат наши ко всему привычные организмы решительно всем необходимым, кроме животного белка. А поскольку на этом совете присутствовал и доцент биологического факультета, кровно заинтересованный в том, что бы поучаствовать в нересте на Уде (его, собственно, и взяли-то в поле, потому что он был держателем лицензии на легальный отлов аж восемнадцати голов красной рыбы. В научных целях, естественно!), то и было получено авторитетное заключение, что эти самые животные белки успешно заменяются протеинами, кои содержатся в червях и слизняках. Которых, по счастливому совпадению, полным-полно в тех же самых грибах! Так что авторитетный совет ученого-биолога, ежедневно выдаваемый мне по моей убогой рации, состоял в том, что бы мы употребляли грибы, не вычищая из них червей, и, боже сохрани, слизняков!
Счастье его, что он к тому времени не оказался под рукой! Успел смыться в Москву…