Этот охотник смог позже еще одного медведя уложить и поделил полученое мясо между родственниками. Все, кто его ел, начали страдать приступами паралича различной степени и не смогли потом полностью выздороветь. Этих людей привезли в больницу, где работала я. Доктор Бауер был их лечащим врачом. В нашей провинциальной больнице не было достаточных возможностей, чтобы определить причину заболевания. Но врач предположил все же, что медведя укусил клещ, и отравленное таким образом мясо послужило причиной паралича у пациентов. Он послал свой диагноз и пробы крови в лабораторию областного центра. Предположения нашего доктора подтвердились. Последовал запрет на медвежью охоту. В газете появилась статья об этом, но имя доктора Бауера едва упоминалось.
Работая в больнице, мы установили хорошие отношения с русскими сотрудниками. Им это давалось впрочем нелегко. Они, как и мы, тоже вели повседневную борьбу за выживание. Моя русская знакомая Зина могла мне по-настоящему посочувствовать, когда я озабоченно рассказала ей, что мой дорого доставшийся поросенок, несмотря на недельный тщательный уход и отличное питание, грозит помереть. Она сказала:»А знаешь что, Лена, возьми-ка ты этот антибиотик для поросенка и впрысни ему под кожу. Антибиотик выдали пациенту, который так и так лежит при смерти. Он ему уже не поможет.» Я не знала, смеяться ли мне или плакать. Это лекарство в то время было очень дефицитным, я не могла согласиться на это. Но Зина убедила меня, что нужно думать о том, как выжить живым, а не об умирающих. Я взяла антибиотик домой, и на удивление, моему поросенку стало от лекарства лучше.
В пятьдесят пятом году мы выстроили дом, который был намного просторнее, чем прежнее строение. Он имел девяносто девять квадратных метров жилой площади, подвал, чердак и большой – семьсот квадратных метров сад. Для скотины мы выстроили хлев. Само собой разумеется, все строилось собственными силами. Наш дом стоял на окраине города, почти рядом с сельхозпредприятием, где работал Кристиан. Дом мы сложили, как принято на Урале, из бревен, с узорчатыми резными оконными рамами и широкими воротами, тоже искусно изукрашенными. Он выглядел, как типично русский домик, но был существенно аккуратнее, и от этого внешне симпатичнее, чем дома соседей.
Конечно, не существовало ни канализации, ни центрального отопления, ни воды в доме. Туалетом служил маленький деревянный домишко во дворе. Через определенное время его чистили и содержимое использовали как удобрение для картофельного поля. Воду все носили ведрами на коромысле, качая ее из расположенной в ста метрах колонки. Зимой воду возили на санках и разогревали на печке. Помои выливали просто в канаву на противоположной стороне улицы. Зимой они быстро замерзали, летом высыхали. Все остатки пищи отдавали корове, свинье или курам. Даже кости и яичную скорлупу дробили и скармливали скоту. Все заворачивали преимущественно в бумагу, то есть в газеты. Их же резали на квадратики и использовали в качестве туалетной бумаги. Если в магазине продавали сахар, крупу или муку, то из газет сворачивали подходящий кулек. Растительное масло наливали в принесенные с собой пустые бутылки, все же остальное заворачивали в газетную бумагу. Пластика тогда вообще не существовало.
Если надо было избавиться от поломанной мебели, то ее просто выкидывали на свалку, вонючую и тлеющую гору мусора за городом.
Зимой приходилось постоянно поддерживать тепло в доме, мы сжигали уйму дров и угля. Дрова кололи и складывали в поленницу сами, заблаговременно готовясь к зиме.
Так как уголь добывали в Карпинске, то его можно было дешево купить рядом с шахтой.
От нашего нового дома до моей больницы было не так далеко, но прямой дороги или улицы не проложили. И я шла просто мимо кладбища, узкой тропой через болотистую необитаемую местность. Дальше я проходила Мы почти ничего не слышали о разбое, в газетах вообще не писали о преступлениях. Да и что могло со мной произойти здесь, на окраине города мимо фермы, где работал Кристиан. Чтобы сократить мне путь, муж сделал потайной лаз, вытащив один гвоздь в доске забора. Я только отодвигала доску в сторону, пролезала через дыру и снова закрывала лаз. Моя работа была посменной, приходилось ходить каждодневно этой дорогой, и ночью тоже. Я не боялась, что кто-то нападет.? Часто можно было видеть пьяных в стельку мужиков, валяющихся прямо на улице. Знаменитое пьянство русских всегда являлось национальным бедствием.
Однажды днем я шла с работы домой, впереди меня брел, шатаясь, пьяный в военной форме. В конце концов, он потерял равновесие и упал в грязную канаву. Он стал ощупывать все вокруг себя и наткнулся руками на свинью, которая резвилась в канаве. Дело в том, что рядом располагалась свиноферма, которая была обнесена старым забором. И часто получалось так, что свиньи сбегали через проломы в заборе, пока их не вылавливали. Иногда их не находили.
Итак, перед моими глазами валялся русский солдат и ощупывал поочередно то две свои пуговицы на форме, то два ряда сосков у хрюшки, пока с радостью не установил: он там не один, а с товарищем. И продолжал пьяное бормотанье:»Судя по форменным пуговицам, ты тоже офицер, как и я. Пойдем, вместе выпьем за победу!»
Иногда реальная жизнь превращается в карикатуру на себя. Этот эпизод из-за его символики запомнился мне надолго. Здесь лежал победитель, принадлежащий к советской армии- победительнице, которая освободила весь мир и меня от немцев. Парадоксально!
Таких русских я встречала постоянно. Тост за Победу над фашистской Германией превратился в пустую и стандартную фразу при каждой попойке. Люди, которых я не считала из-за их пьянства достаточно вменяемыми, постоянно выкрикивали эти слова. И каждый раз я болезненно ощущала, как эти люди унижают мое человеческое достоинство; меня тоже причисляли к этим фашистам – немцам.
ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА НЕМЦЕВ И МОИ НАДЕЖДЫ
Прошло целых десять лет после окончания второй мировой войны, и советское правительство высказало, наконец, свою точку зрения на трагическую главу в своей дорогостоящей национальной политике.
Тринадцатого сентября пятьдесят пятого года в Москве прошли переговоры между тогдашним канцлером ФРГ Конрадом Аденауером и советским правительством. За столом переговоров произошли резкие разногласия в вопросе о судьбе бывших немецких солдатах вермахта и простых немецких граждан, все еще находящихся в заключении. Канцлер все же подписал соглашение об установлении дипломатических отношений между федеративной республикой Германией и Советским Союзом, добившись этим согласия, что освободят всех, находящихся еще в лагерях, бывших немецких солдат.
Но советское правительство не согласилось все же признать русских немцев, получивших после 21-го июня гражданство в Германии, немецкими гражданами. Это сообщение болезненно отозвалось во мне. Тогда я еще не знала, что нашу тогдашнюю натурализацию в рейхе теперь, двадцать второго февраля пятьдесят пятого года признали законной.
Отныне и я принадлежала к гражданским лицам, необходимость возвращения которых в Германию впервые обсуждалось Аденауером в Москве в сентябре пятьдесят пятого года. Но для Хрущева мы оставались советскими гражданами, и вопрос о русских немцах он расценивал как вмешательство во внутренние дела Советского Союза. Эта стереотипная позиция отодвинула успешное разрешение вопроса еще на десять лет.
Но семнадцатого сентября пятьдесят пятого все же появился – и это несомненно было заслугой Аденауера – первый указ Президиума Верховнрго Совета « Об амнистии тех советских траждан, которые во время Великой Отечественной войны 1941- 45г.г. сотрудничали с оккупационными силами». Спустя три месяца, тринадцатого декабря, вышел декрет Президиума Верховного Совета СССР, содержание которого мне бы хотелось привести дословно:
«Принимая во внимание, что настоящие ограничения прав немецких спецпереселенцев и их семей, отправленных в различные районы страны, в будущем уже не являются необходимостью, Президиум Верховного Совета ССР постановляет:
1. Немцев и членов их семей, отправленных во время Великой Отечественной войны на жительство в спецпоселения, освободить от приписки к спецпоселениям и от административного контроля органов МВД. Это же относится к немецким гражданам СССР, которые после их репатриации из Германии были отправлены на спецпоселения;
2. Постановляется, что отмена прежних ограничений в спецпоселениях для немцев не является основанием для возврата имущества, которое было конфисковано при отправке; кроме того немцы не имеют права возврата в те области, откуда они были выселены.»
Сначала мы ничего не слышали об этом декрете. Его нигде не публиковали, не объясняли и не комментировали в официальных учреждениях. Некоторые наши люди узнали о нем из писем родственников из других районов Советского Союза, а также по слухам, передаваемым из уст в уста. К сожалению, сосланные в отдаленные уголки страны узнали гораздо позже, что они «свободны»; власти не хотели лишиться дешевой рабочей силы.
В пятьдесят шестом году мы получили паспорта. Первыми получили паспорта Кристиан и те, кто, как он, еще перед войной были сосланы за Урал. Мы, как возвращенные из Германии, считались величайшими преступниками и получили наши паспорта чуть позже. Это произошло следующим образом: комендант вызвал нас однажды к себе и вручил их. Соответсвующий закон мы так никогда и не увидели напечатанным. Советский человек всегда зависел от доброй воли чиновников. Нам выдали советские паспорта с обозначением национальности. «Немец» стояло в этой графе. Позорное пятно – быть немцем – надо было носить до конца жизни. Теперь мы не находились больше в подчинении комендатуре, могли свободно передвигаться по стране, но не имели права возвращаться в наши родные места.
Моя тетя Роза взялась собирать подписи под петицией. И все те, кто получили гражданство в Германии и хотели обратно в Германию, подписались под этим письмом. Это была петиция немецкому правительству с просьбой позаботиться о нас и осуществить наш выезд из Советского Союза. Мы сообща собрали деньги для поездки тети Розы в Москву. Она должна была передать наше письмо в немецкое посольство. Для советского гражданина было невозможно пройти в здание западного посольства, которое охранялось советской милицией; проникнуть не мог никто. Каждого советского человека, который приближался к посольству, тотчас гнали прочь. Тете Розе тоже не удалось войти в посольство.
Она отошла подальше и наблюдала так долго, пока не увидела, как из здания немецкого посольства вышла сотрудница. Тетя Роза пошла за этой женщиной и потихоньку сунула ей письмо с настоятельной просьбой передать его дальше.
Я не знаю, попало ли действительно наше письмо в нужные руки, и там с ним ознакомились. Мы очень надеялись, что нам помогут, что Германия не оставит нас на произвол судьбы.
Спустя много лет я смогла прочитать, что таких наших людей, которые составляли списки и сообщали в письмах о своем желании вернуться в Германию, были тысячи. Как я узнала, с 23 июля 1957 года по апрель 1958 года под руководством особого посла ФРГ Рольфа Лара состоялись переговоры по вопросу натурализированных в Германии ста семидесяти тысячах русских немцев, находящихся на этот момент в СССР.
Но советская сторона, несмотря на неоспоримые немецкие законы, не признавала немецкое гражданство этих людей. Позже я прочитала, что писал Рольф Лар в одном письме из Москвы:» Мне очень жалко этих незаслуженно ущемленных в правах, так называемых «захваченных немцев»; я видел, как многие эти несчастные русские немцы, в основном, пожилые, добирались после многодневной езды и больших жертв в Москву, чтобы просить посольство, куда им входить было опасно, не забыть о них. Горько оставлять их в беде, хотя с самого начала понятно, что надежды почти нет.» Советская сторона отстаивала позицию, что с выдачей немецких военнопленных обещание, данное Аденауеру, выполнено.
Вновь избранный советский министр иностранных дел Андрей Громыко объявил в правительственной газете «Известия» от первого августа, что в Советском Союзе нет немецких граждан, и что всякие спекуляции об этом не имеют под собой почвы. После такого высказывания немецкий посол Хаас тотчас собрал в посольстве прессконференцию,
о ходе которой писала третьего августа Франкфуртская Общая газета:»Посол Хаас показал западным журналистам картотеку с фамилиями восьмисот тысяч немцев, которые изъявили желание вернуться в Германию. Эта картотеку, хранящуюся в подвале немецкого посольства, показали после утверждения накануне советского министра о том, что в Советском Союзе нет больше немецких граждан, ждущих возвращения.
Хаас сказал:»Я понимаю, что на взгляд советского правительства проблема возврата разрешена окончательно; но она существует в сердцах десятков тысяч немцев, которые просят наше правительство о возвращении, и они считают себя немецкими гражданами.» Советская пресса резко осудила это высказывание посла Хааса.
Все это я знаю только сейчас. А тогда мы оцепенели в состоянии неизвестности на безутешных просторах Урала. С получением паспортов мы имели право «свободно» передвигаться по стране и менять место жительства. Наши друзья в Карпинске начали раздумывать, куда двинуться. Стали искать места, прежде всего, подальше с холодного севера к югу. Многие наши немецкие земляки снова собрались в дальний путь. Они опять были охвачены лихорадочными сборами в дорогу, как это часто происходило в нашей истории; опять пребывали в неизвестности, где и как обустраиваться вновь. Мы тоже размышляли, не уехать ли нам с Урала. Здесь мы пережили тяжелые времена. Ничего хорошего нас с этими местами, с этим угрюмым пятном на на земном шаре, не связывало. Но куда же податься?
Многие из наших друзей переехали. Родственники разыскивали друг друга, ведь множество немцев были отправлены в Казахстан. Поэтому кое-кто перебрался с холодного Урала в азиатскую часть Советского Союза, в основном, в Казахстан. Естественно, нам, немцам не разрешалось
переселяться в действительно хорошие места РСФСР-, в Крым, на Украину. Ни один немец не получил разрешение на въезд туда, в России существовал строгий паспортный режим - прописка. Под этим подразумевалось милицейское разрешение на жительство для каждой местности, одно из целого ряда существующих, чисто административных мероприятий, против которых не имелось никаких правовых средств. Цель и смысл этого установления состояли в том, чтобы управлять рынком рабочей силы; люди получали чаще всего прописку там, где не хватало рабочих. Смысл паспортного режима состоял также в том, чтобы осуществлять контроль над перемещением этнических групп.
Доктор Бауер из нашей больницы тоже уехал. Мы, все сослуживцы, проводили его на вокзал. Ему даже разрешили вернуться в Москву, поскольку там жила его семья. Спустя некоторое время он написал нам, что его дочь выросла, и он чужой в своей семье. Написал, что очень соскучился по коллегам из больницы. Москва, мол, очень шумный город, к ней он должен снова привыкнуть. Его жена все еще работала врачом, дочь стала инженером по сборке самолетов. К ним ему тоже надо было опять привыкнуть. Письмо доктора Бауера не выглядело счастливым, судьба сломала этого человека.
Мои родители переехали из Каменки к нам в Карпинск. Они получили тут работу и жилье вблизи от нас. У нас был вновь отстроенный дом. Это время было отмечено величайшей радостью в моей жизни: 24 июля 1956 года я родила здоровую девочку. Мы назвали ее Ирма. Это был самый чудесный ребенок, которого я когда-либо видела,- подарок из из рук Господних. Я была сверхсчастлива. Здесь лежало чудо, о котором я взывала в молитвах. Сегодня зять, смеясь над моей наивной верой, в шутку говорит мне:
«Определенно, все святые и ангелы стояли рядом, даже когда вы своих детей производили!» А я могу это только подтвердить. Так, наверно, и было.
В один из дней пятьдесят восьмого мы получили весточку от дяди Георга, вместе с которым я проделала путь в рейх. Во время войны он служил в немецком вермахте, после окончания войны долгое время прятался в баварских лесах. В конце концов, он остался в Баварии и намеренно выбрал Мюнхен/как и Мюнхен под Одессой/, как место жительства, поскольку там он родился. Он был вынужден прибегнуть к уловке, чтоб его не увезли в Россию; смог жениться на баварке и потом через Красный Крест нашел нас. Я очень обрадовалась, получив от него весточку. Мой дядя Георг был лишь немного старше меня, и мы были всегда очень близки. Наступило громадное чувство облегчения, наконец-то связь со свободным миром, даже если эта ниточка и была пока очень тонкой. Но эта ниточка должна стать канатом, превратиться в крепкий канат надежды. После этого мы и родители
начали переписываться с Георгом. Письма всегда проверялись, иногда целые строчки замарывались так, что не прочитать; но, как правило, приходили все. Мою свекровь разыскал ее племянник, тоже через немецкий Красный Крест, он находился в Гамбурге. Она также регулярно переписывалась с ним. Ее племянник, Вильгельм Рейсвих, кузен Христиана посылал ей время от времени через немецкий Красный Крест посылки. Эти посылки были для нас, как чудо. Они напоминали мне о времени в Германии; для Христиана, моей свекрови и остальных родственников они были посланием из незнакомого мира. Это было всегда большим семейным событием, когда приходила посылка из Германии. Один только запах, исходивший от
чудесно упакованных вещиц, был запахом Германии.
Мы поражались оберткам, предметам, этикеткам и пояснительным запискам. Внимательно читали каждое немецкое слово. Даже свежеотпечатанные оттиски немецких слов всасывались, как губкой.
Однажды даже мы получили фунт кофейных зерен. Но кофемолки у нас не было, поэтому и не могли мы узнать вкус чашки только что смолотого кофе. Дети постоянно испытывали по-всякому эти странные зерна, которые раньше никогда не видели.
Моя тоска по Германии росла. Другие члены семьи тоже испытывали это чувство. К рождеству нам прислали прекрасные рождественские открытки, повергших нас в изумление,- настолько искусно они были выполнены. Мы расставили их всюду, считая самыми важными рождественскими украшениями.
Однажды мы получили картинку, где надо было открывать 24 дверцы. Но не смогли дать свое объяснение этому открытию, поскольку адвентский календарь, как рождественский обычай, был неизвестен в наших немецких деревнях.
Однажды к Пасхе нам прислали в письме листки- краску для яиц. Все немцы, живущие по-соседству, совершали к нам паломничество, принося свои яйца, чтобы своевременно покрасить их к празднику. Мы раскрасили столько яиц, пока последние уже ни красились, и цветные бумажки больше ни действовали.
Между тем, партийное руководство предприятия Кристиана вызвало его, чтобы «заслушать.» Ему предложили объяснить, как он позволяет себе получать посылки из-за границы от наших западных врагов. Для советских граждан, мол, эти подачки оскорбительны. Но Кристиан возразил, что эти посылки отправляет его кузен из Гамбурга для его нуждающейся матери. И действительно, моя свекровь за свою жизнь ни разу не получила от советского государства никакой пенсии. Она всегда зависела от нашей помощи.
Продолжение следует: