БЕЛАЯ СВАДЬБА В ЧЕРНОМ МИРЕ
Как уже упоминалось, в Карпинск-Богословске, то есть в ближайшем от нас/ 80 км/ городе, содержались многочисленные немецкие заключенные. Там был один, исключительно мужской, лагерь, где содержались молодые русские немцы. Они не были, как мы, в фашистской оккупации. Некоторые из парней призывались даже в начале войны в Советскую армию. Чтобы предотвратить их
переход на вражескую сторону, Сталин отдал распоряжение заранее отправить молодых мужчин за Урал. Также заблаговременно из этих соображений было депортировано все мирное немецкое население, жившее вне зон оккупации, в основном, приволжские немцы. Часть этих людей поселили в Карпинске, где нужны были рабочие по добыче угля. Так возник целый городской квартал, который в народе до сего дня называют «Берлин». Здесь, отгороженные колючей проволокой и в страшной тесноте примыкающих друг к другу ряда бараков, жили тысячи молодых немцев. Они ежедневно спускались под землю, чтобы добыть для страны черное золото в угольных шахтах Карпинска. Мужчины, как и мы тоже, выполняли принудительные работы в ужаснейших условиях.
Там был и женский лагерь. Все работоспособные молодые немецкие женщины тоже должны были работать в угольной шахте.
Между тем, наступил сорок восьмой год. Колючую проволоку убрали, и упразднили продуктовые карточки. Люди стали получать скудную, но зарплату, которой могли «свободно» распоряжаться. Едва придя в себя, и в Карпинске молодые люди начали осматриваться и думать о создании семьи. Но даже в это мирное время им запрещалось удаляться из мест поселения. Было установлено так, что требовалось спецразрешение. Эти разрешения было очень трудно заполучить. Между тем, здесь преобладало мужское население. Некоторые из парней Карпинска наладили переписку с немецкими девушками из Каменки, то есть с моими подругами. Парням было очень трудно выпросить у коменданта разрешение на одноразовый выезд в Каменку, чтобы посетить милых, которых знали только по письмам. В некоторых случаях это привело, таким образом, к заключению браков, которые приходилось проводить возможно быстрее, даже если жених и невеста едва знали друг друга. Это была единственная возможность для соединения полов. В Каменке, где я жила, среди наших немцев почти не осталось мужчин подходящего для женитьбы возраста. Они, если не на войне погибли, то исчезли в закрытых сталинских лагерях из-за их участия в Вермахте или С.С.
Остались только совсем молодые, которые были примерно на четыре года моложе меня. В Каменке же проживало между тем очень много девушек и молодых женщин. В Карпинске расстановка сил была обратной. Ни одной из нас не пришла бы в голову мысль выйти замуж за русского. И хотя со временем возникли осторожные дружественные отношения между нами и некоторыми из местного русского населения, но до свадеб не доходило.
Мы, как представители чужого народа, являлись для русских заклейменными на вечные времена. Они считали нас фашистским отродьем, предателями, подонками. А мы, со своей стороны, видели в них своих мучителей. Русские поставили себе цель истребить нас. Через эту пропасть между нами невозможно было навести мосты; бездна была настолько глубокой, что примирение даже и не намечалось.
В один из дней в наш поселок пришел некий Теодор Нойгебауер, который «делал авансы» как мне, так и другим соседским девушкам. Он подкупил своего коменданта бутылкой водки и получил разрешение посетить нас. Я даже удивилась его манерам, насколько быстро он пытался заполучить себе женщину. Он поклялся, что предпочитает меня всем остальным, и даже дал мне письменное подтверждение тому,- несколько написанных любовных стишков. Но меня все же отталкивал его легкомысленный и поверхностный образ ухаживания. И он женился, таким образом, на другой. Вернувшись к себе в Карпинск, Теодор рассказал обо мне одному своему другу и показал фото. Его друга звали Кристиан Райсвих. Он держал мою фотографию в ладонях и, видимо, представлял меня мысленно. Что происходило в его голове, когда он рассматривал мое лицо? Он узнал историю мучительной жизни этой молодой девушки, побывавшей в далекой недосягаемой Гермении. Возникла некая смесь из чего-то таинственного и экзотического. Кристиан никогда не слышал такое имя – Магдалена. В его ушах оно звучало музыкой. Он влюбился в мое фото, оставив его себе.
К этому времени Кристиан жил уже не в общем лагере, а у матери в бревенчатом срубе. После долгих усилий он получил разрешение от коменданта покинуть на три дня Карпинск, чтобы посетить нашу Каменку. Между двумя пунктами лежали восемьдесят километров пути, которые Кристиан прошел пешком. Посредине пути находилась деревня Шайтанка, где у него были родственники, тоже высланные. Здесь он сделал привал, сообщив им, что идет в Каменку, чтобы купить сена для коровы. Когда он добрался до нашего поселка, то не застал меня дома, я была на работе. Это место очень радовало меня. Я работала учетчицей древесины и должна была принимать, считать и записывать только что прибывшие бревна, быстро овладев дереянными счетами. Но каждый день приходилось проходить пешком десять километров до приемного пункта и обратно. Кристиан представился моим родителям. Они поразились, услышав немецкую речь от незванного гостя. В то время для нас было очень радостно встретить своих немцев на чужбине.
Юноша рассказал им, что пришел из Карпинска и хотел бы купить сена. Потом спросил, где их дочь. У него было для меня письмо от подруги, которая вышла замуж в Карпинске.
Я еще не пришла домой, как мне уже сообщили,- дома меня ожидает очень хорошо выглядевший молодой человек. И уж если такой не понравится, то тогда мне ничего больше не поможет.
Дома меня приветствовал, действительно, невыразимо приятный, очень симпатичный и обаятельный молодой человек. У него была густая шевелюра, говорил он на приятном диалекте, слегка отличавшемся от нашего. Мы познакомились, и Кристиан передал мне письмо подруги, на которой Теодор Нойгебауер женился. Я вскрыла послание. Подруга написала о себе самой очень мало.
Но на целых четырех страницах она хвалила Кристиана и советовала мне не упускать этот шанс.
Родители оставили нас наедине, и Кристиан признался, что он вообще не собирался покупать сено, а хотел только меня увидеть. Он был немногословен и сразу спросил, вышла бы я за него замуж, ведь у нас было совсем мало времени. Через два дня ему надо было назад в Карпинск. И только если он будет иметь доказательство, что мы зарегистрировались, то сможет забрать меня отсюда.
Разрешение на посещение давались редко и только в исключительных случаях. Я знала об этом. Такова была реальность. Время для длительного и близкого знакомства, для любви просто отсутствовало. Каким неописуемо счастливым должен быть мир, где возможно нечто такое!
Я думала иногда о другой судьбе, которая была в мае сорок пятого на Эльбе так близко от меня. Что было бы, если б я сейчас жила в Германии? Или что бы произошло, если б продолжалась моя прежняя жизнь в Мюнхене под Одессой? Как жили люди сейчас в других местах? Где-то должен же быть иной мир. Мы были полностью отрезаны от цивилизации. Не существовало ни радио, ни телевидения. Время от времени попадалась только русская «Правда», пропагандистская газета, в правдивость сообщений которой никто всерьез не верил.
Кристиан сидел напротив меня. Ему было двадцать пять, мне – двадцать три. По тогдашним понятиям наиболее подходящий возраст для брака. Он был честен со мной, сказал в открытую о своих намерениях. Решение было за мной. Что я услышала, имело почву под ногами. Мне понравилось, что он, как и я, не увлечен посещениями клубов, не умеет танцевать. Он сказал, что слышал много хорошего в мой адрес. А я думала о рекомендациях, которые дала ему в письме моя подруга. Кристиан предложил через день пойти в Загс. Настоящая свадьба и все дальнейшее могут подождать до того времени, когда нам разрешат жить вместе.
Конечно, все это было для меня слишком быстро. В голове смешались все мысли. Я не хотела торопиться, чтоб не совершить ошибки. Но имела ли я настоящий выбор?
На следующий день мы вместе совершили долгую десятикилометровую прогулку к месту моей работы. Стояла зима, чудесный декабрьский день. Над нами сияло голубое небо, снег блестел под солнцем и отзывался на каждый наш шаг свеже-радостным скрипом. Казалось, лес погружен в зимнюю сказку, и я впервые по-настоящему ощутила красоту природы. Это было совершенно новое ощущение: идти через лес с мужчиной, который был здесь только ради меня.
Я поведала Кристиану историю своей жизни, он рассказал о себе. Я узнала, что в Карпинске он жил с матерью и тремя замужними сестрами. Кристиан относился к людям, которых сталинская коллективизация уже в тридцать первом году раскулачила, как зажиточных кулаков и сослала за Урал. Таким образом, он попал из родной деревни на поселение еще пятилетним ребенком с молодыми родителями и тремя сестрами, немного старше его.
Его отец, сломленный заботами, вскоре умер. Матери пришлось одной, без средств к существованию, тянуть детей на новом месте. Когда в сорок первом началась война, их, уже молодых людей, кинули за колючую проволоку работать в так называемой «Трудармии». Жили в бараках вместе с тысячами других немцами, работая целыми днями в горных шахтах и находясь, фактически, в заключении. Единственное объяснение этому – они были Немцы. И должны были, как немцы, расплачиваться за развязанную войну, о которой они в этой глуши почти ничего и не знали. Матери Кристиана хоть немного «повезло» в общем горе: первое,- по возрасту и состоянию здоровья ее освободили от трудовой повинности. Вторая удача,- ее дети были уже достаточно взрослые и не нуждались в интернате. В подобных многочисленных случаях молодых матерей отправляли в лагеря на принудительные работы, а их маленьких детей отправляли в интернаты.
Я знаю нескольких таких женщин: они годами разыскивали своих детей по детским интернатам государства, чтобы в итоге стоять друг перед другом чужими людьми. Кристиан принимал участие в этих проблемах, многое очень хорошо понимал.
В этот день мы выполняли мои рабочие обязанности вместе, трудясь рука об руку. Он считал бревна, я вела учет и записывала. В первый раз получила я нечто вроде удовольствия от работы. Совсем незнакомое чувство... Мы быстро закончили и двинулись вместе в обратный путь домой. Он не казался долгим рядом с Кристианом. Мы поразмыслили, как лучше решить дело с ЗАГСом.
Ближайший сельсовет/читай ЗАГС/ был в Черном Яре, примерно посредине между Карпинском и Каменкой. Решили пораньше выйти из дома, чтобы осилить пешком тридцать километров. Я бы в этот день не вышла на работу. Я заранее позаботилась, чтоб мое отсутствие прошло незамеченным. После нашей официальной регистрации мы бы с Кристианом распрощались и разошлись, каждый в своем направлении.
Рассказав отцу и мачехе о наших планах, я заметила болезненное выражение на лице отца. Он не хотел меня отпускать, пребывая в растерянности. Нерешительность не в моей натуре, иногда нужно рискнуть. Даже в спокойные времена и в другой обстановке брак – это всегда риск.
В эту ночь я не могла сомкнуть глаз, ведь Кристиан остался у нас на ночь. Мы спали вчетвером в одной комнатушке. Мне предстояло нелегкое решение, и я просила Бога подсказать, что нужно делать. Я вручила свою судьбу божьему провидению, успокаивая себя:»Все в порядке. Что должно быть, пусть то и будет. Если сельсовет завтра открыт, то я стану замужней женщиной. Если же нет, значит не судьба, и ничего из этого не получится».
На следующее утро мы поднялись очень рано. Было шестое февраля пятьдесят второго года. Дорога преодолевалась с трудом: шли по глубокому снегу, Кристиан постоянно помогал мне перелезать через упавшие стволы деревьев. Около пяти часов вечера добрались, наконец, до Черного Яра. Я уже почти решила, что ЗАГС будет закрыт в это время. Но было открыто, что, вероятно, являлось не просто чудом, а скорее добрым предзнаменованием. Это похоже с моей стороны, вероятно, на игру в покер, но это не так. Скорее покорность судьбе. Я принимала жизнь такой, какой она мне являлась, полностью полагаясь на Бога. Он поведет меня и дальше, защитит в неизвестном будущем.
Регистрация брака была простой и быстрой формальностью. Хотя нас зарегистрировали как супружескую пару, каждый из нас продолжал носить свою собственную фамилию. В этот период было узаконено, что немец не может при заключении брака брать фамилию партнера, так как изменение фамилий затруднит государству выявление военных преступников.
Здесь, в Черном Яре жила моя знакомая – Анна Вертман, которуя я хотела проведать по пути из ЗАГСа. Она очень обрадовалась нашей регистрации, накрыла стол и уговорила нас переночевать. Кристиан должен был уже наутро явиться к коменданту. Но ему не хотелось идти так далеко на ночь глядя, и он решил прийти в комендатуру после обеда. Таким образом, мы провели приятный вечер у Анны. Она предложила постелить нам вместе, но мы, естественно, отказались. Наш брак существовал пока лишь на бумаге, впереди предстоял длинный путь до того момента, когда мы сможем жить вместе, как муж и жена.
На следующее утро каждый из нас отправился в своем направлении. Кристиан на прощанье прижал меня к себе и поцеловал, попросив беречься. Я пошла в одиночку к родителям в Каменку. Чувствовала ли я себя замужней женщиной? Была ли рада и счастлива? Трудно сказать определенно.
Пока что для меня ничего не изменилось. Оставалось только ждать, что из моего брака, да и вообще, из моего будущего выйдет. Я ни о чем не мечтала, не строила планов на будущее. Вся прежняя жизнь проходила так, что мне невозможно было бы и представить. Мою участь и судьбу всегда решали другие. О чем определенном вообще можно было говорить в это время, когда наша личная свобода была сведена до минимума?!
Можно ли было управлять своей жизнью, строить планы, стремиться к каким-то целям? Нет, возможно было только молиться и принимать все, что Бог пошлет. Поэтому, моя ежедневная молитва звучит так:»Господи, покоряюсь Твоей воле, хоть и не понимаю своим слабым умом.»
Вскоре я получила письмо от Кристиана. Он писал, что подал заявление на воссоединение семьи. Но это была долгая бюрократическая процедура. Сначала оба коменданта /мой и Кристиана/ должны были согласовать этот вопрос. Потом заявление отправляли в окружной Свердловск, где решали отдельно каждый случай. В это время многое зависело от настроения коменданта. Мой комендант, как уже упоминалось, был ветеран войны и ярый ненавистник всех немцев, он не хотел меня отпускать. Ему уже давно не нравилось, что численность «его» немцев в Каменке постоянно уменьшалась, так как все больше молодых трудоспособных женщин уезжало после замужества. Комендант настаивал на том, чтобы Кристиан переехал в Каменку; он нуждался в лесорубах, которые будут выполнять его пятилетний план.
Я не знаю, как Кристиану и его благорасположенному коменданту удалось обосновать противоположную причину. Для меня потянулось томительное время ожидания. Проходил месяц за месяцем... Кристиан часто писал мне и постоянно сообщал, что никаких результатов еще нет. Мы договорились на пасху, то есть в конце апреля, сыграть в Каменке скромную свадьбу.
Он написал, что уже подыскал ткань для свадебного платья и фату для меня. Даже без официального разрешения на совместную жизнь свадьбу было решено отпраздновать. При этом еще одна причина имела решающее значение. Кристиан и его мать хотели приехать на санях с запряженной лошадью, чтобы проехать по замерзшей реке. Поэтому было разумнее сыграть свадьбу побыстрее.
Итак срок был назначен, и Кристиан с матерью прибыли к нам. Мачеха и моя тетя целые ночи напролет шили свадебное платье. Шли спешные приготовления: забили свинью, пекли пироги и освобождали комнаты для свадебного стола. Мы пригласили всех немцев, а также нескольких нужных русских,- от их расположения многое зависело. Свадьбу провели по немецким обычаям.
Так как все оставшиеся еще в живых духовники сидели в тюрьмах, то женщины решили между собой воспроизвести обряд венчания, который все знали из прежних посещений церкви. Мои друзья и замляки устроили все очень хорошо. Я чувствовала себя как в детстве в те лучшие времена, как в церкви.
Домашнее венчание прошло в доме моей тети. На столе лежало распятие, стояли две свечи. Люди исполнили песнопения, которые обычно звучат при венчании в церкви. Нас благословили, и мы перешли в отцовский дом, чтобы праздновать за столом вместе с гостями. Свадьба прошла очень весело: пели, шутили, звучали поздравления и стихотворные пожелания. Стол был заставлен едой. Немногие русские среди гостей удивлялись, что никто не напился и не подрался. Единственное – нельзя было потанцевать, так как не было места.
После празднования все столы и стулья выставили наружу, чтобы подготовить на полу спальные места для гостей, пришедших из других деревень. Дом был полон.
Для молодоженов нашлось в итоге «почетное ложе» на двух сдвинутых вместе столах. Комичное зрелище; такова была наша, так называемая, первая свадебная ночь на двух столах, посреди всех приглашенных гостей. Должно было пройти еще много времени, прежде чем мы смогли стать настоящими супругами.
На следующее утро я проводила своего мужа и свекровь за околицу села. Они торопились. Температура для этого времени года поднялась подозрительно высоко, и они боялись, что на обратном пути через замерзшую реку возникнут трудности. Лед частично уже начал ломаться, родные едва смогли перебраться на другой берег, но справились.
Прошла весна. Короткое уральское лето подходило уже к концу, когда пятого августа комендант пригласил меня к себе. Он сообщил, что мне разрешается переехать к мужу в Карпинск. Мы с Кристианом уже давно договорились, что я извещу его об этом, и он заберет меня.
Но комендант приказал мне в двадцать четыре часа покинуть поселок, иначе он просто отошлет документы обратно. Его не интересовало, каким образом я должна была выехать. Главное – освободить поселок от моего присутствия. Я сразу забрала документы и пообещала не попадаться ему больше на глаза.
Когда я пришла домой и рассказала все, то отец и мачеха расстроились от такого поворота событий. Как смогу я теперь одна, с багажом сразу же восемьдесят километров лесом одолеть? Отец пошел спрашивать одного пожилого русского, местного жителя, когда он поедет в Лобну. Раз в месяц тот отправлялся на повозке в город, чтобы привезти продукты в нашу поселковую лавку. По счастливой случайности старик собрался в этот день ехать в Лобну и мог взять на телегу и меня. Мачеха собрала наскоро мой чемоданчик, упаковав туда же свадебное платье и венок со шлейфом.
Я взяла столько вещей, чтоб, по крайней мере, иметь сменную одежду и белье. Больше начего не влезало в мой чемодан. Когда-нибудь предоставится возможность забрать остальные вещи или как-то передать их мне.
Под вечер старик приехал за мной, я уселась на его телегу. Ехать было тяжело, телега подпрыгивала на неровной дороге, переезжая через корни и стволы деревьев. Я очень утомилась и постоянно задремывала. Каждый раз, когда повозка преодолевала очередную крупную неровность, я падала с нее на землю, а мой чемоданчик – в темноту ночи. Я разыскивала его, запихивала все добро опять внутрь, прижимая чемодан двумя руками к груди, закрывала. Потом карабкалась на телегу, чтобы позже опять задремать. Я боялась, что мой свадебный убор не выдержит этого переезда.
Когда мы, наконец, прибыли в Лобну, я смогла послать Кристиану телеграмму, что я сажусь в поезд и седьмого августа буду в Карпинске. Кристиан получил сообщение и очень обрадовался. Он спросил председателя, можно ли взять лошать, чтоб забрать с вокзала молодую жену. Тот согласился с радостью и нашел даже карету, которая пылилась где-то в сарае с еще дореволюционных времен. Обоих не смущало, что подобная карета в царские времена использовалась как погребальная повозка для состоятельных людей. Во всяком случае, это был уникальный экземпляр, раритет, который должен был поразить воображение молодой жены.
Кристиан вымыл карету, выбрал самую красивую лошадь, усадил в карету сестер и отправился на станцию. Как же велико было его разочарование и смущение, когда прибыл поезд, а его избранница не приехала.
Между тем я отправила новую телеграмму. В Лобне нужно было уладить кое-какие формальности, в том числе забрать трудовую книжку. Это дело затянулось против моего ожидания, и я опоздала на поезд, который ходил в Карпинск только один раз в день.
Я сообщила Кристиану о своем прибытии на следующий день. Он не хотел больше попадать в глупое положение и решил на этот раз не устраивать пышных встреч, а скромно приехать к вокзалу на трамвае.
Когда я вышла из вагона, Кристиан был вне себя от счастья. Он обнял меня и сказал:»Дай Бог, чтоб мы всегда были вместе!» Мы приехали домой, где нас ждала его мама. Отныне я должна была жить здесь, в моем новом доме, строить будущее.
Свекровь приняла меня очень сердечно. Потом из другой половины дома появилась бедно одетая молодая женщина. Она была очень худой и прижимала к себе трехлетнего рыжеволосого мальчика. Это была моя золовка с сыном Якобом. Ее муж Филип приходился Кристиану братом. Их семейство жило в пристроенной половине дома.
Наша часть дома состояла в общей сложности из двух помещений: кухни и спальни. Здесь мы должны были жить втроем – свекровь, Кристиан и я. Дом был чистый, обустроенный. На окнах висели занавески из накрахмаленной марли, кровати были накрыты одеялами, но без пододеяльников.
На следующий день пришла сестра Кристиана Фрида, симпатичная молодая женщина с грудным ребенком. Потом другая сестра – Мария, тоже с тремя чудесными, очень бедно одетыми детишками. Они жили в одной комнате впятером и там же держали телка, чтобы как-то прокормиться. Я угостила детей конфетами; до сих пор не могу забыть восторг в их глазах, когда они получили мой гостинец.
Мы уже давно запланировали, что и здесь, в Карпинске устроим небольшой праздник в честь нашей женитьбы. Но пришлось наши планы поменять, так как деньги были нужны для других дел. Правда, заказали все же фотографии у друга Кристиана, для чего специально одели еще раз нашу свадебную одежду.
Мои свекровь и золовка заранее заготовили для запланированного праздника самогонный алкогольный напиток, называемый в народе «бражка». Он состоит примерно из дрожжей, сахара и воды. И, так как праздник отменили, мы решили в честь моего первого дня в Карпинске попробовать это изделие. Мои золовки, да и свекровь со мной вместе выпили и нашли бражку совсем недурной. Мы не заметили, что выпили слишком много и опъянели. Когда под вечер пришел Кристиан, то увидел нас в сильно приподнятом настроении.
Несколько дней у Кристиана были свободны. Он не работал, как другие, в угольной шахте, а был кузнецом в сельхозе. В основном, он подковывал лошадей, ему нравилась эта работа. Мужу полагались несколько дней отпуска, которые он тратил на то, чтобы заготовить коровам для зимы достаточно сена. Большинство наших земляков заводили, чтобы выжить, корову и кое-какую мелкую птицу. Отпускные дни использовались прежде всего для заготовки сена и копки картошки. Получилось так, что я приехала в Карпинск в начале августа. И Кристиан предложил мне поехать с ним собирать сено. Эти дни должны были стать нашим «медовым месяцем». Только там мы стали настоящими мужем и женой. Оттуда взяло начало наше супружество.
ЧАСТЬ 3. 1952-1974гг.
СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ В ПРИНУДИТЕЛЬНЫХ УСЛОВИЯХНаша первая сенокосная страда проходила неважно. Я стояла наверху стога, Кристиан подавал мне на вилах сено наверх, чтоб я его равномерно раскладывала по стогу. Когда он был готов, то получил крен и грозил упасть. Кристиан тотчас нашел выход: он обмотал его веревкой и накрепко привязал к дереву. Я начала хохотать, потому что еще ни разу в жизни не видела стог на привязи. При этом мне показалось, что мужу стало слегка неприятно, так как он только смущенно ухмыльнулся на мой громкий смех.
Медовый месяц на природе бывает очень романтичным, когда нет тяжелой работы или мучений, причиняемых тучами комаров, от которых невозможно укрыться. Мы натянули рубахи с длинными рукавами, длинные штаны. От бесчисленных комариных укусов у нас распухли лица и руки. И ночами трудно было заснуть от вредных насекомых. Мы разводили костер, пытаясь отогнать их дымом. Кристиан полночи занимался успокоением лошади, которая также страдала от комаров и не имела покоя.
Две недели мы провели совсем одни в лесу, работая с утра до ночи. Целый день косили траву, потом переворачивали и сушили сено, складывая его в заключение в стог. На разведенном костре варили еду.
Для ночевки складывали из веток нечто вроде беседки.
Рядом с нашим лугом мы обнаружили громадную поляну, сплошь покрытую брусникой. Как рассыпанные красные бусы, блестели ягоды под солнцем, вызывая у нас во рту обильную слюну. Мы собрали столько, сколько было возможно взять с собой, и поехали домой. Приехав домой, решили отправиться еще раз на то место, хотя это были целых сорок километров пути; собрать столько ягод, чтобы заготовок хватило на всю зиму. На этот раз поехала и одна из золовок, мы взяли всю имеющуюсю дома тару.
Прибыв, обнаружили утром свежие медвежьи следы на нашей поляне. Оказывается, медведи тоже любят бруснику! Конечно, мы не хотели бы их встретить. Собрали и привезли домой целых пятнадцать ведер этих поспевших ягод. К сожалению, не смогли только сварить,
потому что не было сахара. Мы перебрали ягоды и разложили в прохладном помещении. Когда в октябре стало морозно, они замерзли. Таким образом, мы получили на зиму замороженный запас ягод.
Время от времени распространялись известия, что в продуктовой лавке должны давать сахар. Каждого имеющегося члена семьи ставили тогда в очередь, обычно, задолго до открытия лавочки, иногда даже с ночи на пронизывающем холоде. Покупали, конечно, столько, сколько выдавали по норме на человека. И тогда можно было наварить компота, заполнив всю имеющуюся немногочисленную посуду. Вкусного напитка хватило на всю зиму. Мы разбавляли его водой, иногда добавляя сахар, и пили, как горячий чай, или наоборот, холодным.
В сентябре начинали выкапывать картофель. Это была тяжелая работа, ведь уродилось богато: мы собрали пятьдесят мешков или пятьсот ведер картошки. Запаса должно было хватить не только для нас, но также для коровы и свиньи.
Потом проводилась обычно генеральная уборка в доме, причем белили и стены. Я делала это впервые в мужнем доме, свекровь присматривала за мной.
Я принесла куски извести и залила их точно отмеренным количеством холодной воды. Начиналась определенная реакция, известка кипела и шипела. При этом ее надо было мешать, чтобы она становилась чисто белой и выглядела, как свеженамешанная сметана.
Потом я добавляла немного синьки в раствор и еще долго мешала. Щетки для побелки изготавливались тоже самими. Мы вязали их из лыка. / Не только щетки, но и подобие мочалок для мытья делались таким образом. Их намыливали мылом и терли тело./.
После того,как стены были побелены, мыли окна, вставляли вторые зимние рамы, стирали, крахмалили и вешали занавески.
Когда вся эта домашняя работа была завершена, я стала искать рабочее место вне дома. В то время было не просто найти хорошую работу. Возможно, в угольную шахту требовались люди, но туда мне не хотелось.
Между тем наступил декабрь, и я получила долгожданное разрешение посетить родителей и забрать свои оставшиеся вещи. Начальник Кристиана снова сделал нечто особенное, он позволил запрячь в сани единственную оставшуюся белую лошадь. Говоря высокопарным языком, «чтобы новобрачная могла забрать свое приданое». И мы чувствовали себя, действительно,по-королевски, даже если при этом мне забирать особо и нечего было. Оснащенные всем необходимым /как говорится у нас:»Одна корова прикроет всю нищету.»/, мы находились в прекрасном настроении. Кристиан усадил меня, как королеву, в сани, закутав в чужой одолженный тулуп; и мы двинулись в самое романтичное путешествие в нашей жизни. Ехали по узкой колее через чудный заснеженный лес. Мне было тепло и уютно под мехом, и я наслаждалась дорогой. При этом по-настоящему почувствовала волшебство русской зимы, которую многие писатели описывали в своих книгах ,– например, Борис Пастернак в «Докторе Живаго».
Ни одной души не попалось нам навстречу. Только слышалcя то тут, то там скрип или треск; и время от времени равномерные удары дятла. Наши сани неслышно скользили по искрящемуся снегу, оставляя бесконечный след, который стелился за нами, как белая вуаль. Казалось, что и впереди лежит бесконечность.
Через тридцать километров мы добрались до избушки лесничего. Здесь нашему белому коню дали корма, а нас лесник пригласил внутрь попить горячего чая, выказав знаменитое русское гостеприимство. Сидя рядом с женой, лесник слушал рассказ Кристиана о том, что мы едем забрать приданое новобрачной, и очень удивлялся. Это звучало почти неправдоподобно в те времена поголовной бедности. Оба с большой сердечностью пожелали нам на прощанье большого счастья на всю жизнь.
Мои родители были вне себя от радости, когда увидели нас. Они ухаживали за нами, как за королевской четой. Зарезали к приезду свинью и понаделали колбас. Мы отпраздновали встречу, побыли два дня и потом тронулись в обратный путь. Мое приданое состояло из ящика – метр на полметра, мы приладили его к саням. Там находилось белье, которое мачеха сама сшила и даже вышила, а также кое-какая моя одежда.
Кроме этого я получила козу в приданое. Ее по родительскому наказу нужно было продать, и на эти деньги купить материал для зимнего пальто. Мачеха вызвалась сама его сшить потом. Еще мне подарили семьсот рублей наличными. Вторую половину нашего самого романтического путешествия в жизни мы провели под козлиное меканье в ящике позади нас.
Приехав домой, нам удалось, действительно, продать на рынке за хорошую цену эту козу.
Однажды сообщили, что в лавку завезут подходящий материал для пошива моего зимнего пальто. И я оправилась туда со своей золовкой Эмилией. Деньги находились в портмоне, которое я просто положила в боковой карман фуфайки. Свекровь напутствовала меня, чтоб я была осторожна с деньгами. В окрестности было много бездомных сирот, которые лазили повсюду и промышляли карманным воровством. Я самонадеянно возразила, что у меня еще никто никогда не смог что-то украсть.
Когда мы прошли, наконец, три километра до магазина, то к моему сожалению, весь материал уже был продан. Итак, вся дорога была проделана впустую. Мы решили тогда купить хоть булочек, так как уже проголодались. Когда я захотела быстро достать кошелек, чтобы расплатиться за булочки, то обнаружила, что его вытащили из кармана. Я даже увидела быстро убегающего воришку. Он передал кошелек другому, и, прощай, мои большие деньги, мое приданое, выручка от продажи хорошо откормленной и ухоженной козочки. «Он укро, он укро!»- кричала я на своем диалекте, вне себя от ужаса и не замечала, что мой выговор почти не понять. Эмилия, которая являлась приволжской немкой, не сразу поняла меня и спросила:»Что ты такое кричишь?». «Мила, он укро, мо деньг, он укро их!»- повторяла я. Эмилия стала хохотать над моей реакцией и диалектом. Я разразилась ревом, обуреваемая одной мыслью: как объяснить все это моей свекрови, которая предупреждала же меня! Кристиан смог бы понять. Но сверовь?!
Все же получить пальто было еще возможно, так как дома оставались родительские деньги. Уже давно, по прибытии в Карпинск Кристиан подарил мне пару чудесных кожаных сапог. Он сшил их сам, поскольку мальчиком прошел обучение у сапожника. Тогда из-за тяжелого заболевания его освободили от принудительных работ. Кристиан мог бы работать по специальности, но теперь был кузнецом.
Хотя для потребностей своей семьи он, если было нужно, сапожничал сам. Я старалась обычно не говорить, что мой муж – сапожник. Эта профессия не пользовалась особым почетом у русских. В общественном мнении сапожники – самые горькие пьяницы, что к Кристиану совершенно не подходило. И эти сапожки были почти произведением искусства, так как шились с особой любовью и старанием. Такую кожу было трудно достать, и стоила она очень дорого. Такие дорогие сапоги Кристиан ни для кого из семьи еще не шил. сапожкам мне бы хотелось еще надеть приличное пальто, а не надоевшую фуфайку,- универсальную одежду всего советского пролетариата. Здесь надо заметить, что зимой все люди в то время одевались уныло и однообразно: серые стеганые телогрейки, черные валенки, а женщины носили еще и теплые платки.
На следующую зиму/в 1953-54гг./ я надела мое долгожданное пальто, сшитое мачехой собственноручно, сзади приталенное по фигуре, с четырьмя искусно заложенными складками. Тогда я была молодой и стройной, выглядела в этом пальто и сапожках, как с обложки журнала мод. Кристиан очень гордился своей молодой женой, а золовки начали даже завидовать.
Между тем, для меня нашлась временная работа у пришедших в Карпинск геологов. Они занимались геодезическими работами, и я должна была помогать при этом. Это была приятная работа после той, что я делала раньше, и я очень радовалась ей. Спустя несколько лет наши подготовленные измерения и чертежи послужили основанием для застройки города. Здесь построили новый городской центр Карпинска.
К этому времени людям уже выдали трудовые книжки, в которые записывался рабочий стаж для будущей пенсии. Но мы, немцы, как ни странно, все еще не имели собственных паспортов. Находились все еще в подчинении спецкомендатуры и были не людьми с гражданскими правами перед законом, а просто пронумерованными личностями.
Во всяком случае, один-два раза в месяц мы должны были по-прежнему, лично появляться перед комендантом и подтверждать подписью, что мы еще живы и находимся на предписанном нам спецпоселении.
В тот период меня стали одолевать серьезные опасения, что я до сих пор не могу забеременеть.
Я постоянно просила милости у Бога, даже и в наступившие лучшие времена. Никогда не забывала помолиться, и эта потребность будет сопровождать меня всю дальнейшую жизнь. Я молила ниспослать нам ребенка, я просила его у Бога. Но мне было, конечно, известно, что дети появляются не от молитв.
Наша супружеская жизнь протекала, между тем, непросто. Мы жили не просто в тесноте, а делили одну комнату на троих. Кровать свекрови стояла в комнате, где спали и мы. Она отделялась от нашей одним столом. Только когда свекровь крепко засыпала, мы с Кристианом могли заняться любовью. Казалось, что эта ужасная ситуация будет длиться вечно. Моя свекровь могла бы спать в помещении, которое служило кухней. Но она наотрез отказалась, обосновав, что там, если ей станет плохо, мы не услышим ее. Это объяснение еще не старой, пятидесятисемилетней, не страдающей серьезными болезнями женщины показалось мне не слишком серьезным. Некоторые из моих подруг даже шутили:»Не удивительно, что у тебя нет детей, когда свекровь лежит между вами!». Такие колкости задевали меня, я начинала задумываться. Даже на сенокосе, где мы были одни, и никто, вроде, не мешал, невозможно расслабиться: комары не давали покоя; только под одеялом, полностью накрывшись, мы с Кристианом могли любить друг друга. Комары налетали тучей на каждый сантиметр голой кожи.
Раз в неделю мы все ходили в баню, официальное заведение, чтобы как следует помыться.
Мужчины и женщины мылись в бане раздельно. Но для супругов была возможность пойти вместе, то есть наедине в парилку. Эмилия, моя золовка, подала мне идею. Она рассказала, что она с ее Филипом всегда ходит в парилку, и я должна тоже попробовать. Русская парная ничего для нас с Кристианом не значила, но среди местных жителей уважалась очень. Туда ходили, чтобы пропотеть, очиститься, то есть проделать глубокую чистку пор всего тела. Супруги били друг друга березовыми вениками, чтобы улучшить кровообращение. Для нас это было вообще чуждо. Мы считали это дело типично русским обычаем. Но потом Эмилия все же убедила нас, и мы пошли в парилку. Только Кристиан и я, совсем одни. Здесь, через почти три года замужества, мы впервые увидели нас полностью голыми.
Я разыскала женского врача, он поставил мне диагноз – загиб матки, сказав, что детей мне не дано рожать. Кроме этого, выявил и другие отклонения, которые явились следствием моей тяжелой работы в лесу. Для меня мир обрушился. Я чувствовала себя самой несчастной из-за своей бездетности и очень страдала. Теперь я надеялась только на чудо. Может, несмотря на все диагнозы, я забеременею однажды. Я спросила Кристиана, не адаптировать ли нам ребенка. Но он был категорически против. Все мои подруги уже имели детей, и когда я с ними встречалась, то всегда была одна тема: их дети. Только я сидела, молча, и ничего не говорила. Тогда они обращались ко мне:»Эй, Магдалена, расскажи же что-нибудь о твоей свекрови!» У моих золовок тоже росли крепкие ребята, с которыми мы с Кристианом часто возились.
Детские дома после войны были переполнены сиротами, и усыновить ребенка могли даже такие бесправные и враждебно принимаемые люди, как мы, немцы. Но мой Кристиан хотел только собственных детей
СМЕРТЬ СТАЛИНА И НАШИ БУДНИ
У нас не было ни радио, ни телевидения. Как уже говорилось, приблизительную информацию о происходящем в мире можно было получить только из газет официальной пропаганды, которую никто из нас не читал всерьез. Кроме того, на всех общественных зданиях устанавливали громкоговорители, они вещали советские новости. Громкоговорители висели на ж/д станции, на главной площади города, в школах, предприятиях и так далее, они целый день «информировали» о ходе выполнения пятилетнего плана, о наших врагах- западных империалистах и о славной победе русских над немецкими фашистами.
Однажды днем, пятого мая пятьдесят третьего года громкоговоритель сообщил о смерти «нашего вождя, учителя и друга всех трудящихся», то есть о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Никогда в жизни я не радовалась смерти человека, но для Сталина сделала исключение. Такие же чувства были у всех русских немцев, у множества русских и даже у некоторых коммунистов, которые коммунизм представляли иначе, чем сталинский режим террора. Они все надеялись теперь на лучшие времена. Но имелись также многочисленные верные сторонники сталинизма, которые настолько превозносили культ личности, что были охвачены настоящим горем в связи со смертью вождя. На каждом официальном здании висели полуспущенные траурные флаги, по громкоговорителю звучала траурная музыка, все ходили с опущенными головами и горевали.
К тому времени моя сезонная работа у геологов закончилась, и впереди работы не виделось. Я стала вместе с золовкой посещать курсы кройки и шитья, их проводили по вечерам. Руководила курсами русская учительница, и основными участницами были молодые русские женщины.
Моя золовка и я частенько понимали их с трудом,
особенно мой русский язык все еще нуждался в улучшении. Он был постоянным источником веселых недопониманий, и мы от души смеялись на курсах. Там я сшила своему мужу его первые трусы, носить которые ему нужно было еще привыкнуть. До этого он знал и носил только длинные кальсоны. Потом я подарила мужу сшитую самой нижнюю рубаху из хлопкового полотна. Для себя мы все пошили по летнему платью.
Когда наша руководительница курсов пришла пятого мая на занятия, то оделась во все черное. Она сообщила в патетических тонах, что в этот незабываемый день нас навсегда покинул товарищ Сталин, и в итоге разразилась перед всеми слезами. Мы с золовкой переглянулись, стараясь не выдать наших истинных чувств. И так происходило со мной всегда в России. Я не могла свободно высказать свое мнение, показать, что я чувствую; нужно было праздновать официальные советские праздники, проклинать фашистов/ к которым причисляли и нас/ и превозносить преступления коммунистов. Нас давили во всех отношениях, не давая возможности высказывать свое мнение. Да и недостаточные знания языка все равно не позволяли. Собственного органа печати не существовало, нас держали лишь, как исполнительных роботов, не думающих и молчащих.
Что следовало для нас со смертью Сталина? Конечно, не только мы, но и все люди надеялись, что репрессиям придет конец. Сначала была необходима амнистия для всех невинно посаженных за решетку и сосланных. В общем и целом, все надеялись иметь больше свобод, больше прав на собственность. Мы, немцы, надеялись, прежде всего, на отмену спецкомендатур,- этой унизительной приписки к месту, которая полностью изолировала нас от мирового общественного мнения. Хотелось, по крайней мере, свободно передвигаться по стране, иметь равные права с остальными советскими гражданами.
Но было бы это достаточно для полного счастья? Нет. Даже и в освободившемся от тирана советском государстве я никогда не хотела бы провести остаток своей жизни. Государство все равно останется тоталитарным. Я не хотела даже полноценной советской гражданкой тут жить, принимать советское гражданство и стать коммунисткой. Мне хотелось говорить не только по-русски, это была не моя страна, не моя родина. У меня была одна цель,- хотелось в Германию, где говорят на моем родном языке, где можно практиковать свою религию. Там находились могилы моих самых близких людей, там я пережила тягчайшие удары судьбы. Только там я смогла бы чувствовать себя свободной.
Назад в деревню Мюнхен под Одессой пути не было. Нам стало известно, что наши немецкие поселения сравняли с замлей. Жителей расбросало по всему свету: одни были в ФРГ, другие – уже за океаном, большинство же – в спецпоселениях на Крайнем Севере или в азиатской части Советского Союза на принудительных работах. Но преобладающая часть «русских» немцев давно уже погибла.
Я твердо решила, что если будущее для меня и существует, то только в Германии.
Прошли годы после сталинской смерти. Для нас почти ничего не изменилось. С приходом Хрущева изменились только права на собственность. Если при Сталине разрешалось иметь только одну корову, то теперь мы могли держать две. При Сталине вообще права на личную собственность почти не существовало. Каждый крестьянин, имевший корову, был обязан сдавать государству триста шестьдесят литров молока. Конкретно для нас это значило - ежедневно носить надоенное молоко на приемный молочный пункт. Здесь с молока снимали сливки, которые забирало государство. Обезжиренное молоко мы могли нести обратно домой. Когда корова телилась и теленка забивали, то приходилось сдавать в пользу государства пятьдесят килограмм мяса. Денег за это не давали.
«Излишки» собственности отбирались. Невозможно представить, сколько ухода требует корова каждый день. Сушка и сбор сена летом были нашим единственным отпуском. К тому же, целыми днями все были заняты на работе. Понятно, что страна в то время находилась в нищенском состоянии, везде размещались многочисленные детские дома с сиротами. И считалось, что снятое молоко должно идти на нужды этих детей. Из громкоговорителей мы слышали ежедневно, что нужно работать на благо нашей страны во имя светлого будущего при коммунизме. Но повседневность выглядела по другому. В сиротские приюты и дома попадала только бурда.
Везде царила обычная социалистическая косность, расточительство, коррупция, взяточничество; но хуже всего, было очевидно – государство начало вкладывать большие средства в вооружение. Повсюду возникали новые военные заводы, работающие на вооружение, громкоговорители постоянно трубили о враждебном лике империализма. Значит, в области вооружений и освоении космоса надо было опережать Америку. А народ продолжал жить в нищете.
Мой Кристиан, по натуре очень хозяйственный, видя нашу нужду, решил, что семье необходима вторая корова. Прошло некоторое время, и мы купили ее. Это значило, что работы существенно прибавилось. Но зато мы могли теперь излишки молока и мяса продавать и иметь от этого немного денег.
В пятьдесят пятом я начала работать нянечкой в больнице. Это место мне удалось получить из-за моей бездетности. Туда неохотно брали женщин, которые могли вскоре забеременеть и уволиться.
Здесь, в больнице я работала не только вместе со множеством немецких, но и со многими русскими женщинами. Среди врачей тоже были как русские, так и немцы. Например, там работал доктор Бауер, замечательный специалист, которого все очень уважали и всегда советовались с ним. Доктор Бауер был личным врачом у Сталина. Задолго до начала войны он уехал из немецкого поселка, чтобы в Москве изучать медицину. Там он женился на русской, у них родилась дочь.
Когда началась война, то его отправили на фронт полевым врачом. Там он проходил службу в советской армии, но это длилось недолго. Только из-за его национальности он, как и все русские немцы, был отправлен за Урал. Напрасно ждала его семья, когда война подошла к концу. Доктора приписали к спецкомендатуре, ему было запрещено покидать место пребывания. Вначале он вел регулярную переписку со своей семьей, но с годами связь ослабла. Доктор Бауер был сдержанным, скромным человеком, он оказал на меня большое влияние. Я все еще представляю себе его, во всегда до блеска начищенных сапогах, которые он носил изо дня в день долгие десять лет.
Однажды зимой Кристиана направили от его предприятия
почти на два месяца в лес. Он с русским товарищем по работе должен был присмотреть за целым табуном жеребят, которые зимовали вдали от хозяйства в лесных конюшнях.
Они получили положенный на столько недель провиант и должны были жить в избушке. Стояла уже середина зимы, и снег был по пояс.
В один из дней, вернувшись после ухода за жеребятами домой, мужчины нашли дверь в домик распахнутой; продукты были разбросаны и рассыпаны, частью съедены.
Тогда они, выйдя из избушки и осмотревшись, обнаружили свежие следы медвежьих лап. Товарищ Кристиана, который был охотником, тотчас схватил ружье и отправился по следам медведя. Спустя немного времени послышались два выстрела. Вдвоем мужчины освежевали зверя, который оказался отличным молодым медведем. Они очень обрадовались их добыче. Мясо хорошо сохранилось на морозе, и мужчины смогли порадовать семьи чудесным на вкус, нежным медвежьим мясом. Этот раз история с медвежьим мясом прошла благополучно.
Продолжение следует: