Заяц

               
        Петруха пропал в конце августа. Ушёл по утру за грибами и как в воду канул. Хотя, какая там вода? В той стороне и воды то нет почти, ручей только, да болотце махонько. Не шибко оно и глубоко то, ну может и скроет с головой, но вынырнуть и крикнуть, иль там зарубку какую на дереве оставить, завсегда можно. Ну, что б родные не шибко волновались и знать могли, мол вот он я тут, сгинул здесь именно, всё, можете поминать. Во всяком случае все, кто в прошлом там потонул, о людях думали и знаки разные на подручном материале оставляли. Дак ведь нет же, не нашли ничего, все деревья на болоте осмотрели. Все четыре. Не нашли ничего, ни одной свежей зарубки, только старые, от деда Некраски, что сгинул лет десять назад, да ещё пару метрах в пяти над поверхностью, ну да ни кто и вспомнить не смог, чьи они.
    Всей округой Петруху вспоминали-провожали заочно. А чего ждать то? С тех мест, коль пропал кто, назад и не возвращался более ни разу ещё. Двоих, после тех поминок, хоронять пришлось, уж больно старались – сочувствовали, да девка одна понесла на старости то лет. Всё вроде ходила бабка-бабкой, а тут поди ж ты. Ну да не про то я. Имущество Петрухино, что было, поделили общинно. Один он жил, ни кого родни то и не было. Дом на дрова рачительно разобрали, а одеяло бабка Маня забрала. Корзина, что у Петрухи была, вместе с ним и сгинула. Погоревали над этим фактом конечно, но делать то нечего. Хотя хороша корзина была, ведра на два рыжиков то.
      Уж зима наступила, снегом всё замело, ну и приехали с района сообщить – нашёлся Петруха то наш! Вёрст за пятьдесят. Осину грыз. Опосля то и сам появился, выпустили в люди, значит. Всё по сторонам,  поначалу то озирался, хлеб в карманы прятал, да ходил не как все, а как то подпрыгивая. Да и не говорил ни чего, потом только, когда самогонкой отпоили, и плакал и ругался, в общем, рассказал, как дело то было.
      И сейчас в наших местах зайца много, а раньше то, старики вспоминают, пока зайцев не разгонишь, ни каких грибов не соберёшь. Придёшь на вырубку с корзиной, а там – серым серо. Сидят. Ну, чего делать, сломишь сухостоину и гоняешь их, что мух. А иначе и ступить не куда, какие там грибы. Ну, коли надо на еду там, иль на шубу кому, возьмёшь, сколь требуется, а остальных-то всё одно разгонять приходиться. Да бывало, наглые попадутся, ты сухостоиной  машешь, машешь, уж зашиб дюжину, а они сидят, зубы скалют, да шипят, что твоя Мурка. Но прошли уж времена те. Теперича в лес идёшь, ну на двух, от силы на пять наступишь. А бывало, не дай бог на лыжах в лес пойти – десятками под ноги кидались. Пока до поляны грибной доберёшься – умаешься, а ещё и на поляне сидят! Извели в наши времена животину всю, извели.  Всякими удобрениями потравили. Раньше бывало,  по лесу идёшь, только успевай веткой от рябчиков всяких отмахиваться, а сейчас комары одни. Извели животину, ну да не об этом.
       Петруха то нашь за грибам отправился, и надо было так приключиться, что попал на поляну заячью, прям как в старину. Потом то уж рассказывал, что и не помнит как зайцы в логово своё его утащили, а там он тык-мык в разные стороны, а лес кругом, что твоя тайга, незнакомый, и без зарубок совсем деревья стоят. Ну и пришлось обвыкаться. Поначалу то, бежать пытался, да куда там! Пробавлялся чем бог послал. Зайцы ему траву съедобную подсказали, ну и в сообщество своё потом приняли, нору определили. Начал устраивать в общем, а что делать то? Вот в таком виде и обнаружили его егеря случайно совершенно. Он уж и отвык от общества, людей дичился. Ну да ничего, повинились мы перед ним, дом сообща поставили, одеяло новое артельно пошили, не отбирать же у бабки. Возвернулся Петруха в человеческое обличие и общество целиком и полностью. От приключения его воспоминания только и остались, единственно привычка новая обнаружилась, как на деревне драка какая, так он валенки скидывает и норовит ногами задними супротивника поразить. А так ничаво. Вот и живём тута.
        Вот.