История женщины- русской немки 23 ч

               
                ОТЪЕЗД  В  ФРГ


   В пятнадцать лет наша старшая дочь Ирма, как и все ее сверстники, вступила в комсомол. Потом семнадцати лет закончила школу и стала учиться на акушерку.
   Она знала, что после окончания учебы ее пошлют надолго в какой-нибудь заброшенный район страны, чтоб там работать. Эта было ценой за отсутствие безработицы в государстве. Место предоставляли далеко от желаемого места работы, и его приходилось брать. Муж очень опасался  за судьбу дочерей. Мы знали, что может произойти с ними в будущем.  Наших молодых людей отправляли  прочь от родного дома, там они раньше времени вступали в брак со слишком юными русскими, которые, как правило, были пьяницами. За неимением средств предохранения женщины сразу рожали детей, каждая делала в среднем два аборта в год. Жизнь в этой стране была как погружение в болото- материально, духовно и морально. Люди опускались все ниже и ниже, пока не изменялись до неузнаваемости. В конце концов, получался так называемый «хомо сапиенс», особый тип человека, который штамповался для нужд социализма.
   Кристиан и моя свекровь поддерживали мои намерения, как можно быстрее выехать из Советского Союза, главным образом, из-за детей.
   Мы знали в нашем городе одну немецкую семью, которая выехала в ФРГ. Это были Фишеры с тремя детьми. Их сын был сверстником нашей старшей дочери и также членом комсомола. Мы слышали, что к семье, особенно к их сыну, очень придирались, прежде чем разрешить отъезд.
Но что значат все эти мучения, если в конце все же просвет и возможность отъезда!
Сначала мы намеревались подать заявление вместе с Фишерами. Но потом решили, что пусть семья Фишер подает заявление одна. У фрау Фишер в Германии была мать, поэтому имелись и большие шансы на получение разрешения на отъезд. Мы же имели только моего дядю в Мюнхене и кузена моего Кристиана,- соответственно племянника свекрови в Гамбурге.
Было решено пока подождать, какой ответ дадут органы семье Фишеров. Еще мы слышали об одной старой женщине, которой разрешили уехать к ее мужу в ФРГ.
   Конечно, советские органы не выдали бы так просто свое разрешение молодой семье, как в случае с пожилой пенсионеркой.
   Фишерам, между тем, повезло. Несмотря на все трудности, у них получилось. Это дало нам силы и решимость, и больше мы не оттягивали. Кузен моего мужа прислал из Гамбурга официальный документ, в котором немецкое правительство требовало отправить нас, как немецких граждан, в ФГГ. Документ стал предпосылкой для подачи заявления единственно возможным, официальным путем. В горсовете, куда мы пришли с нашим делом, мы встретили очень доброжелательную служащую, о которой нам уже рассказывали Фишеры. Она сообщила нам, что ежегодно получает от окружного города всего два-три формуляра для подобных заявлений. Их получение она подтверждала подписью и лично отвечала за сохранность формуляров.
Нам крупно повезло, что у нее еще был один такой формуляр. Она отправила своих секретарш
и завела с нами очень доверительный разговор. Чиновница поведала нам, что в Советском Союзе, действительно, действует закон, который разрешает выезд заграницу; но о нем не извещают ни в прессе и нигде публично. Это значило, что народ ничего не знал об этом. Так должно оставаться и дальше. Мы не имели права ни с кем говорить о планируемом отъезде. Она считала, что в наших  интересах и на общую пользу, не производить шума из этой возможности уехать.
   Мы молча согласились и удивлялись только честности этой служащей, работающей в таком важном учреждении. Женщину звали Мария Гавриловна, разумеется, она являлась коммунисткой. Но партийной по убеждению и старалась соблюдать права людей, насколько позволяли законы этого государства. Эта просьба о сохранении секретности была все же неосуществимой, так как для подачи заявления нужно было получить целую кучу справок: с работы, из школы, где учились наши дети, и обо всех членах семьи. Если быотсутствовала хоть одна справка, то наше заявление было бы отклонено.  Остающиеся в Советском Союзе дети свекрови, то есть мои золовки и шурин, должны были письменно подтвердить, что они не имеют ничего против выезда их матери. Моим родителям пришлось также дать их письменное согласие. Все наши родственники делали это с удовольствием и желали друг другу только одного: покинуть эту страну и жить в свободной Германии. Кроме того, вся родня питала надежду, что однажды они смогут позднее последовать за нами. Это особенно касалось моего отца и мачехи. К тому же я осталась единственным ребенком своего отца. Ему было очень трудно отпустить меня, так как он был сильно привязан ко мне и внукам. Но именно поэтому он ничего так страстно ни желал нам, как будущего в свободной стране, вне всех диктаторских систем... В общем, со стороны наших родственников препятствий не было, только благие пожелания. Все переживали за нас и желали успеха нашим делам.

   По месту работы мне тоже легко выдали характеристику и необходимое подтверждение. Я ведь работала на ничем не примечательном месте - вахтером на небольшой стройке. Мой начальник, любивший выпить, за бутылку водки мог сделать все. Ему было безразлично, куда я хотела уехать.
Он думал только о выпивке.
   У Кристиана на работе было непросто, его взяли в оборот, взывая к  совести. Мужа предупреждали, что на западе не существует государственной системы здравоохранения  и школьной тоже; и чтоего дочери закончат жизнь в борделе; что общеизвестная западная безработица не пощадит и его.  Он никогда, мол, не сможет заработать себе на жизнь и закончит под забором. В конце концов, по телевидению ежедневно сообщали о бездомных, преступности и безработице на западе.
Его пытались убедить, что переезд принесет горе его семье, и лучше оставить эти планы. Но все-таки, в итоге, написали подтверждение. До сего дня я не знаю, не приложила ли к этому руку Мария Гавриловна, указав некоторым нашим начальникам на их долг.
   Наша младшая дочь Мария, тринадцати лет,  тоже получила из школы очень хороший отзыв, их дают обычно детям, которые переезжают. Учителя не сразу поняли даже, что речь в этом случае идет не об обычном переезде, а об отъезде за границу, в ФРГ. Это случилось за несколько дней до летних каникул, поэтому, к счастью для Марии  все это дело прошло гладко. Школьников отпустили на целых три летних месяца на каникулы.
   Никогда не забуду тот день, когда Ирма пришла домой и дала волю своим слезам. Наши сердца разрывались от горя, когда мы увидели своего ребенка в таком отчаянном состоянии. Дочь подверглась общественному осуждению, и причиной всего этого были только мы, ее родители. Я и, конечно, мой муж спровоцировали такую ситуацию, позволив столкнуть детей в пропасть. Я чувствовала себя в ответе за их положение и сильно переживала. Ирма не обвиняла меня и тоже, как мы все, очень надеялась на то, что нам разрешат выезд. Ее будущее в Советском Союзе, если еще можно было говорить о каком-то будущем, было окончательно разрушено. При этом ей, семнадцатилетней девушке, Германия, которую она не знала, была не так важна, как мне; неважна была и свобода, о которой не имела понятия. Речь шла гораздо больше о том, чтобы остаться с родителями, чувствуя свою защищенность; о том, чтобы натравленные голодные волки не разорвали ее. Теперь и она хотела любой ценой прочь из страны.
   Наконец, все документы лежали у чиновников, и мы ждали решения. Этим летом мы с детьми наслаждались домашним покоем, отодвигая предчувствие надвигающейся бури. У нас было радио, и мы, действительно, регулярно слушали тайком «Голос Америки» и «Немецкую волну». Обе радиопередачи передавали на коротких волнах, по-русски новости о происходящем в мире вообще и о событиях в Советском Союзе в частности. Эти передачи сильно глушили, но некоторые сообщения все же просачивались к нам. Мы много слышали о Вилли Бранте и его восточной политике, пытаясь каждое сообщение с запада приспособить к нашим проблемам. Как раз в это время сообщили о правительственной афере и о последующей отставке Вилли Бранта. Мы были обеспокоены. Именно теперь должен был решиться вопрос о нашем выезде, и мы делали ставку на политику Вилли Бранта.
   Что же принесет нам время? По «Немецкой волне» мы узнавали неофициальные сообщения о том, что происходит в РСФСР. Таким образом, мы узнали о возникновении в стране движения диссидентов в семидесятых годах, о принудительном лишении гражданства и выдворении Александра Солженицына в феврале 1974 года. Солженицына представили радиослушателям, прочитав отрывки из его произведений.  Своими  романами он внес большой вклад в разоблачение прошлого сталинского режима. Впервые мы услышали волнующее и абсолютно правдивое повествование о жизни под диктатурой Сталина и подробное, очень точное описание сталинских концентрационных лагерей. Отвага этого человека произвела большое впечатление на нас. «Немецкая волна» и «Голос Америки» часто передавали литературные чтения советских авторов- изгнанников, сообщали о судебных процессах и методах преследования советских диссидентов, так же как и всяческие ущемления прав человека. Мы узнали о меморандуме Андрея Сахарова, о его открытом письме Брежневу в марте 1970 года и многое другое.
   Каникулы Ирмы продолжались недолго. Как и всех учащихся ее откомандировали в июле на уборку картофеля в колхоз. Все студенты должны были во время каникул бесплатно помогать стране. Целыми днями они работали на картофельных полях и месяц жили в колхозе, находящемся примерно в ста километрах от нашего дома.  Я молилась за свое дитя, чтобы Бог облечил ее жизнь там. Мы все поставили на карту, рисковали всем, в том числе и будущим наших дочерей. Но теперь все должно получиться, мы должны уехать! Я, как всегда, непрерывно молилась. И полагалась, как обычно, на Божью волю.
   Инга писала нам, что ее положение невыносимо. Все избегали общения с ней, давали только самую тяжелую работу. Хотя она и чувствовала симпатию некоторых девушек. Конечно, речь шла о немецких девушках, которые не могли открыто выражать свое сочувствие, и только незаметно давали это иногда почувствовать. Русские подруги Ирмы единодушно отвернулись от нее. Большинство избегали ее, молча, лишь некоторые открыто выражали свою ненависть.
   Но прошло время и снова началась учеба. К нашему большому беспокойству решения об отъезде все не было. Обращаясь с вопросами к Марии Гавриловне слышали только утешительные слова,- мы должны ждать. Наш вопрос решался в краевом городе Свердловске.
   Ирму, между тем, открыто игнорировали учителя на лекциях, делая вид, что ее вообще не существует. Она даже не хотела посещать занятия. Мы рассказали об этом Марии Гавриловне, зная, что она хорошо к нам относится. До сих пор я удивляюсь, как мы смогли встретить в этой стране при таких обстоятельствах такого хорошего человека. Она посоветовала нам сходить к директору Ирмы и дала точные наставления на какие статьи закона надо опираться. Надо было дать ему понять, что мы действуем по закону и требуем соответствующего отношения. Она выписала нам номера параграфов из Конституции РСФСР, которые необходимо было назвать. И попросила все  написанное  выучить наизусть, а потом уничтожить. Никто не должен был узнать, что полученная информация исходила от нее. Мы точно последовали ее советам и, волнуясь, разыскали директора техникума. Он выслушал и посоветовал еще раз подумать о нашем решении, чтоб не нажить себе горя.
   После этого ситуация для Ирмы все же немного изменилась, учителя стали обращаться к ней.
Слава Богу, все это уже недолго длилось. В сентябре нас вызвали в Загс к Марии Гавриловне. Она сообщила, что на наше заявление пришел положительный ответ: нам разрешалось покинуть Советский Союз.Прилагались точные указания, до какого числа нужно забрать в Свердловске загранпаспорта , по которым  разрешалось выехать из страны, и так  далее.
   Это был такой счастливый день, какого я еще никогда не имела в своей жизни. Я даже не верила своему счастью.
Наша младшая дочь Мария пошла последний раз в школу, чтобы попрощаться со своими школьными подругами. Она сообщила и учителям, что уезжает с семьей в ФРГ. Все были поражены этим. У учителей не было времени правильно оценить такую ситуацию, они растерялись, не зная, как реагировать. Сначала они отнеслись спонтанно, по-человечески,- жалели, что Мария уезжает, и желали ей всего хорошего. Подружки по классу переживали, некоторые даже плакали. Среди юных пионеров существовал обычай, что на галстуке уезжающего одноклассника все дети расписывались на прощание. Все девочки из класса Марии попросили ее расписаться на их галстуках, чтоб подольше сохранить воспоминание о ней. Подруги проводили ее в этот день из школы домой и просили написать из Германии. Сборы в дорогу длились еще несколько дней. Мы больше не пустили своих детей на учебу. Только одна русская девочка, лучшая подруга Марии, отважилась навестить нас напоследок. Она рассказала, что в тот же день, после ухода Марии в их классе появился директор щколы. Он объявил перед всем классом, что наша семья встала на путь предательства; что Мария опозорила своих товарищей по классу и вместе со своей семьей перешла на сторону заклятых врагов и капиталистов, нарушив не только законы пионеров, но и много больше. Всем девочкам велели сразу же пойти в уборную и постирать свои пионерские галстуки, чтобы навсегда уничтожить имя Марии. Лида, так звали подружку дочери, попросила даже Марию не писать ей никаких писем из Германии.
   Наступил день нашего отъезда. Мы не могли взять с собой много вещей. Но меня это совсем не огорчало.Я бы все оставила здесь, приходящие материальные ценности не значили так много, как жизнь на свободе. Добро можно нажить снова, это небольшая проблема в жизни. Но мой дух и моя душа нуждались в воздухе свободы. И какое счастье для детей, мы все же спасли их! Вырвали из лап темных сил. Самый большой подарок, который я когда-либо смогла бы подарить своим детям, был он, свет свободы.
   Были ли мои взгляды слишком восторженными, а мечты идеализированными? Сейчас я уверена, что нет. Нет! Оглядываясь назад, я вижу, что и свобода таит в себе много опасностей; в свободной стране тоже можно потерять свою душу. Но ты сам решаешься на это, это твои собственные ошибки. Я же дала своим дочерям возможность узнать их человеческое предопределение на этой Земле и так жить. Я помогла им осуществиться такими, какие они есть по сути. Кто может оценить, насколько это важно?!  Свобода на самом деле самое элементарное право. Кто вынужден потерять это право, тот знает, что оно значит.
   Очень часто я задаю себе вопрос: как получилось, что нам так повезло в то время, когда лишь немногим людям удавалось покинуть Советский Союз. Множество немцев из других областей страны не отваживались даже заявление подать. Многие подавали несколько раз и получали постоянно отказ. Множество людей перезжали через каждые два года, чтобы попытать счастья у других чиновников.
   Даже русская оппозиция режиму Брежнева подвергалась в семидесятые годы большим репрессиям. Веяния времени были тогда совсем невыгодными для нас. Было ли это чистой случайностью, что нам удалось получить разрешение на выезд с первой попытки и после приблизительно трехмесячного ожидания?  Ведь нашим ближайшим родственником в ФРГ был лишь двоюродный брат моего мужа.
   Что скрывалось за всем этим? Возможно, чиновники хотели на нашем примере продемонстрировать всему западу, как либеральна была советская внешняя политика? Может, хотели использовать наш случай, чтобы улучшить статистику выездов? Или попался просто хороший служащий в подходящем месте и в нужное время. Можно долго размышлять над причинами. Но для меня причина ясна как божий день. Это было Божье благоволение. Господь послал мне этот жизненный путь и вел меня. Я ощущаю ежедневно, почти физически, его присутствие. Теперь он спасет меня от вечного холода Урала.
   Непосредственно перед нашим отъездом дни летели сплошным праздником. Не могу сказать, чего было больше – смеха или слез; были ли это слезы радости или слезы прощания и печали...
   Вечером, под прикрытием темноты, к нам приходили некоторые из немецких друзей. Они передавали нам письма, весточки, адреса их родственников в Германии, которые надо было передать, а также помочь наладить с ними контакт. Это люди, если приходили к нам, то очень осторожно.
Они знали, что за домом могут следить, поэтому люди, имеющие с нами контакт, справедливо опасались неприятностей. Наши родственники, то есть мои родители и семья сестры Кристиана Марии, постоянно поддерживали нас и помогали при сборах в дорогу. Все наше добро – дом, хозяйство, всю обстановку, скот и машину отдали племяннику. Все это взять было невозможно. Разрешалось поменять и вывезти небольшую сумму денег на человека. Мы попытались еще купить немного золотых украшений, но их было трудно достать. К тому же, вывоз денег был ограничен. Итак, мы взяли для всех вещи переодеться, пару одеял, постельное белье и моющие принадлежности.
   Пуще глаза берегли мы наши загранпаспорта. Мы спешили как можно быстрее выехать, чтобы поменьше привлекать внимания и чтобы избежать непредвиденных осложнений. С пятью чемоданами мы покинули, наконец, Карпинск. Когда приехали на станцию, то нас провожали мои родители, семья сестры Кристиана и еще одна немецкая семья, с которой мы давно дружили. Кроме того, пришел наш друг Лео Тропман. Он передал сердечные приветы от его жены и сказал, что она не рискнула открыто проводить нас до вокзала. Жена работала в милиции и, хотя занимала там скромное место, все же боялась неприятностей. По краям дороги к вокзалу выстроились все соседи и знакомые. Они покинули свои дома, чтобы в последний раз посмотреть на нас. Им надо было собственными глазами увидеть, как выглядят настоящие фашисты, предавшие Советский Союз и перебежавшие во вражеский лагерь.
   Меня ругали особенно сильно, ведь я была единственной дочерью у родителей и оставляла стариков на произвол судьбы. Но многие люди по-настоящему сочувствовали нам. Они плакали, так как были убеждены, что мы едем навстречу гибели. Даже у Кристиана возникали иногда сомнения. Ему было очень жалко все, что мы нажили,- просто так оставить дом, хозяйство, скот и машину. А я не хотела даже и оглядываться. Я бы превратилась тогда, как жена Лота в Содоме и Гоморре, в соляной столб. Хотелось скорей выбраться из этого болота. То, что оставалось позади, было ужасным. То, что ждало впереди, вело только к лучшему. Конечно, перед нами лежало неизвестное будущее, как уже было не раз на моем жизненном пути. Но что значили все эти трудности, лежавшие перед нами и особенно перед детьми в новом чужом мире, в сравнении с тем, что мы оставляли!  Я вспоминала историю из Старого Завета, где Лот с женой и дочерьми выбирались из Содома. Лоту было тоже очень больно оставлять все свои богатства, но он доверился Господу. И это самое большое сокровище.

   Двадцатого сентября семьдесят четвертого года мы навсегда покинули Урал, местность, в которой навечно остались лежать замороженными кости наших людей. В своих молитвах я постоянно упоминаю всех этих погибших. Господи, упокой их души, и да воссияет над ними вечный свет!

                Э П И Л О Г


   Девятнадцатого октября мы приземлились в аэропорту Франкфурта на Майне.
Этот день значил для меня так же много, как для других День Победы. Это был толькомой, личный праздник Победы. Я пережила две диктатуры и нуждалась в освобождении от войны, террора, насилия и постоянного давления. Наконец-то я стала свободным человеком в свободной стране! Обрела крылья и осторожно смотрела в будущее, особенно в будущее своих детей. Я достигла своей цели: была теперь в родной своей стране, со своим народом и в своей церкви.
   Сегодня мне исполнилось семьдесят лет, мои две дочери выросли взрослыми. Их не записали в компартию, чего я очень боялась.У меня четверо отличных внуков, которые приносят очень много радости. И я так благодарна Богу!
   Я счастлива видеть, как они растут в свободной Германии в мирные времена, и желаю им всего хорошего. Пусть они внесут свой вклад в сохранение мира и свободы, чтобы прекратились террор и ужас.

   У меня спокойная старость. Все трагедии пережиты, все слезы пролиты. Остается только благодарить Бога за все хорошее, что мне остается в конце моей жизни; за силу, которую Он подарил мне, чтобы вынести все трудности. «На орлиных крыльях», так называется известная церковная песнь, пронес он меня по миру и времени все семьдесят лет и позаботился о том, чтобы мои корни сохранились неповрежденными. Только вера помогла мне все это время сохранять человеческую сущность, не погрузиться в пьянство, отчаяние и низкопоклонничество, как это произошло со многими моими соотечественниками. 

   Однажды внук спросил меня:»Бабушка, вы были русскими, когда вы жили в России?»  Я ответила: «Знаешь, дитя, если лошадь в коровнике родит малыша, то это еще не значит, что он теленок. Он остается лошадью. Так же было и с нами в России. Хоть мы и родились там, но мы – немцы.»
    Мой внук кивнул, понимающе, а я внутренне пожелала себе, чтоб и коренные немцы так же хорошо это поняли.
    После падения стены в девяностом году я вместе со своим зятем и внучкой Марией-Шарлотой разыскала могилы моей матери и сестер в Бранденбурге. Я огорчилась, когда пришлось установить, что могилы безымянны. Нет даже памятной доски, которая бы напоминала о погибших во время бомбардировки людях.
   Сам Бранденбург тоже не узнать. Время напоминает о кратковременности всего, проходящего перед глазами. Но одно все-таки остается: это воспоминания в нашей душе, памятники в наших сердцах.
   Эти воспоминания в виде моих заметок я и передаю дальше – своим детям и внукам.

П.С.: Героиня книги похоронила десять лет назад мужа, ей уже 90 лет, она впала в детство...  Дочки определили ее в хороший Дом престарелых. Там она присмотрена хорошо, гуляет и кормит курочек... проблема с зубными протезами, которые постоянно теряет. Дети навещают ее регулярно.