Назад, Глава 12. (пауза),: http://www.proza.ru/2018/04/04/1318
Глава 13. (и ещё одна),
...Вечером, когда вся семья бывала в сборе, дом наполнялся смехом, разговорами, криками,
шумной вознёй. Он к этому уже привык. Но сегодня в нём слышались какие-то необычные
разговоры. Дом затаил дыхание и старался разобрать отдельные слова.
Анне-Катрине Вестли, Маленький подарок Антона
Лес начинался сразу от реки. Здесь склон продолжал своё снижение, впрочем, столь плавное, что оно было едва заметным и вошедшему в этот лес могло было показаться, что он где-то в низине, а не высоко в горах. Ну, довольно высоко. Потому что здесь уже был уровень садов. Да ещё каких! Всё вокруг сияло, мерцало и светилось разнообразными плодами, но всё же это был лес и плодовые деревья занимали в нём не привилегированное, а обычное положение, то тут, то там смиренно показываясь из густой шапки общей кроны.
Первые переспелые плоды этого лета лежали уже и под ногами, но Наречник не попробовал ни одного, ни висящего, ни лежащего – слишком уж занимательным оказалось содержание Дориных сумок, исполненное Ширмой. В одной была подсушенная на огне и подсоленная картошка, а в другой – морковные цукаты на меду, и всё предусмотрительно проложено рисовой бумагой, чтобы не промаслить и не просахарить ткань. Поистине, в деревне набаков всё было в превосходной степени.
И вот потому он шёл теперь, то похрумкивая одним сокровищем сумки, то почвакивая другим, а приветливые плоды заречной стороны всё так же оставались на грани его внимания – просто как часть тенистой и влажной местности, скрывавшей где-то в своих пределах таинственную деревню медленных и задумчивых эхчеапр, о мудрости которых он был оповещён набаками. И сам Наречник, только войдя под кров тенистого этого леса, стал таким же – неторопливым, внимательным... и жующим набацкие гостинцы.
И, как оказалось, кое-кто на этой стороне реки тоже неравнодушен к ним. Так что даже и по запаху их находит. Ясно, что именно он и встретился Наречнику первым. Он выскочил из-за какого-то развесистого куста (если только может выскочить эхчеапр, даже и маленький) и сказал:
– Дяденька, вы ведь, наверное, из деревни набаков идёте, правда?
– Ну да, – пожал плечами Наречник, дохрумкивая картофельный кусочек, причём малыш провожал движение кусочка взглядом. – А разве можно с этой стороны идти откуда-то не оттуда? Ну, не из деревни набаков я имею в виду.
– Вообще говоря, да, – сказал, появляясь из-за того же куста, второй, явно старший и, похоже, характером учёный вроде Гарденбартова Шурика. – Если перебраться сюда не на широлёте... э-э... широкате с той стороны, а идти вдоль берега Реки, то можно прийти снизу... или сверху. И... – он не договорил, потому что опять вступил меньший:
– ...И у вас ведь в сумке подсушенная на огне картошка, правда?
– Тищ, как тебе не стыдно клянчить, – появилась опять из-за того же куста и мама с корзинкой в руке. – Здравствуйте, – обратилась она уже к Наречнику. – Простите моих малышей. Один вот очень любит знающих собеседников, – (при этом больший поклонился), – а другой – подсушенную на огне и подсоленную картошку, – (а младший насупился и опустил голову). – А вообще-то мы просто вышли в дикий сад за вислами.
– Здравствуйте и вы, – улыбнулся Наречник. – Да у меня тут полно картошки! И хотя собеседник я, возможно, не очень знающий, но в местах этих новый, а потому нуждающийся в инструкциях и, значит... Кстати, а что такое «вислы»? И это место называется дикий сад, да? А я думал это просто лес...
– ...И, значит, мы вас проводим! – с готовностью воскликнули дети.
– Ну вот, – улыбнулась мама, – мои малыши уже и решили. Хорошо, пусть будет так. Меня зовут Нябра, а это – Мелош и Тищ, старший и младший. А вислы – это вот, – и она показала Наречнику один из плодов, лежащих у неё в корзинке; таких и на земле, и в воздухе было полным-полно. – И да, это место называется дикий сад. Когда-то здесь был дом, который так и назывался – Дом-у-края, и жил здесь эхчеапр по имени Ути-Хом. Говорят, он так любил шум Реки, что именно поэтому здесь и поселился, ища, как он говорил, её безмолвного шума. Он и развёл здесь сад, который после его отшествия зарос лесом, но все в нашем селении знают, что сад до тех пор остаётся садом, пока хотя бы кто-нибудь собирает его плоды и потому время от времени кто-то из нас приходит сюда взять их малую толику, ведь многого нам не нужно – у каждого из нас есть свой сад...
– А-а, понятно... – сказал Наречник, дождавшись паузы, что было вдвойне трудно, поскольку Нябра говорила хотя и непрерывно, однако же и небыстро, но зато за это время они прошли, должно быть, уже значительную часть пути; и клисс представился: – А я – Наречник, – представился и клисс. – Роман Наречник. Ищу здесь Дори...
– О-о-о, – благоговейно протянули малыши, а мама сказала:
– Видите, как они её помнят? Да, мы можем кое-что рассказать вам о ней. Только её здесь уже нет, она ушла дальше.
– Да, – кивнул клисс, – я это знаю. Я сказал в том смысле, что хочу услышать о ней всё что можно и узнать, куда именно она дальше пошла. И ещё... Может быть, вы можете что-нибудь сказать мне и о об Эглеунте? Мне говорили, что ваша деревня тоже – её убежище...
– О-о-о, – теперь уже протянула мама и сама улыбнулась похожести своей реакции на детскую. – Да, возможно, скажем что-нибудь и о ней, но здесь уже гораздо меньше... Эглеунта ведь неуловима... и всё, что мы будем говорить о ней – всего лишь её тень, бегущая по песку, уносимому ветром... Хорошо, Роман, идёмте дальше, до деревни уже осталось совсем немного.
И они пошли дальше, хотя и, по представлению эхчеапр, даже не останавливались. Но по понятию клиссов, думаю, и самый их быстрый шаг был... ну, скажем, неторопливым. И вот так медленно, как и всё, совершающееся у эхчеапр, Нябра продолжала рассказывать:
– Вначале я скажу вам о Дори, поскольку вы вперёд о ней и спросили... Некоторое время назад, – (интересно, как у эхчеапр измеряется время?), – случилось в нашей деревне какое-то по-рветрие. Видно, отравились какой-то пищей или Река принесла в своих водах семена ядовитых трав. Так или иначе, всем нам было очень плохо и тем хуже, что никто не мог понять, в чём именно причина, как, соответственно, и не знал, чем этому помочь. И тут появилась она, вся сияющая...
– ...Рыжая и веснушчатая... – прикрывая глаза от удовольствия, добавил младший.
– ...И похожая облака на закате... – тихо и осторожно сказал старший.
– ...И она прошлась по всей нашей округе, ища полезные травы – она говорила, что все травы, что нам нужны, растут именно здесь... И вот, она сделала из них отвар и... помогла нам.
– И даже оставила про запас! – опять вставил слово младший.
А старший просто шёл рядом, но взгляд его был далёк, а на лице, так же медленно, как шёл и он сам, бродила улыбка...
Когда они наконец подошли к краю селенья, Нябра остановилась и сказала, торжественно и тихо:
– Если же вы хотите услышать от меня об Эглеунте, то я могу сказать немногое...
– Мама, скажи о папе! – сказал младший, дёргая мать за локоть.
– Их отца, моего мужа, зовут Цапринь, – послушно стала рассказывать Нябра; они тем временем двинулись дальше, – он сейчас на задании...
И Тищ опять вставил своё словечко, на этот раз заговорщицким шёпотом:
– ...У Эглеунты...
– Да, – улыбнулась мамы, – их отец теперь с Эглеунтой... И задания эти, как начинаются внезапно, так и заканчиваются – тоже внезапно. Ушёл он ещё весной, а вернётся... быть может, даже и завтра, а может, уже осенью или вообще зимой. Но Эглеунта не берёт на эти задания одних и тех же, она чередует помощников то из одной деревни, то из другой. Мой Цапринь на задании лишь второй раз за много лет.
– И что же это за помощь? – спросил Наречник.
– Вы слышали когда-нибудь такое высказывание, – медленно и как-то задумчиво, словно боялась сказать не то слово, ответила Нябра, – «брат от брата помогаемь – яко стена тверд»?
– Да, слышал, – кивнул Наречник.
– Ну вот... – медленно развела руками Нябра, – это и есть их помощь... Тех, кто бывает у неё или лучше сказать, с ней на задании... Они просто пребывают с ней, вот и всё. И, думаю, вы не удивитесь, если я скажу, что и для всех её спутников быть с нею и оказать ей свою малую помощь – и честь, и счастье...
– Да, я не удивлюсь, – тихо ответил Наречник.
И он сказал это так тихо, что Нябре пришлось смотреть на него, чтобы понять ответ.
– И ещё написано об этом, – сказала тогда она, – «и был со зверями»... Вот так и Эглеунта.
– Но если она – «тоже», – изумлённо поднял глаза на Нябру Наречник, – то тогда кто этот «Он»?
– Разве ты не догадываешься? – сказала Нябра, вдруг перейдя «на ты».
– Человек? – выдохнул Роман Наречник, едва не задохнувшись от изумления.
– Да, это Он... – кивнула Нябра и продолжила, опять обращаясь «на вы»: – И вот, если вы хотите узнать об этом больше, идите к двум сёстрам, Быхрошойе и Тетлиби и Тимайе, они сколь стары, столь и добры, и радушны. Но, главное, они живут в нашем селении уже дольше других, а значит, больше и знают... Да и о Дори они расскажут, потому что она перед своим уходом ночевала у них.
Они стояли тем временем уже посреди деревни. Повсюду были здесь эхчеапры, двигающиеся медленно, а всё вокруг вместе и было таким же замедленным, и жило быстрее, так что порой казалось, что движутся не эхчеапры, а пространство, их окружающее, как движется прилив, то скрывающий, то вновь открывающий округлые спины валунов, лежащих у берега... Может быть, так и было? Кто же теперь скажет...
И Наречник, получив от Нябры инструкции, как найти дом Быхрошойи и Тетлиби, двинулся в нужную сторону, встречаемый и провожаемый повсюду, во всех концах этого, как выяснилось, довольно обширного селения, приветливейшими взглядами и улыбками, так что можно было подумать, что он путешествует по цветущему саду, старому и сморщенному, но вместе цветущему и юному. Фруктов здесь было ещё больше, чем на оставленной им стороне Реки. И пока он шёл, он успел узнать многие их называния. Во-первых, они звались здесь ктрюффами. И это были: вислы, кабрисойи и серкипы, шнивы и шернеччи, каблойи и шугры, зарбуйи и ндийи и ещё многие другие. А также были аггойды: мронсойнидда, жирвоккин, ламина, никкубла, кемзиляна и бесчисленные прочие. Кто-то скажет, быть может, что диалект этой деревни напоминает чем-то язык Плато ежей – что ж, пусть скажет это. А я тому даже ни единой секунды не буду перечить, потому что это именно так и есть.
Но можно было бы удивиться ещё и вот чему: как в таком тенистом месте могли расти эти самые крюффы и аггойды, как бы они ни назывались? Разве возможно это вне солнечного света? Да, конечно, невозможно. И здесь Наречник оказался свидетелем двух событий. Первое состояло в том, что лес расступался. Он расходился, раздвигал свои кроны и солнечные лучи проникали в нежную и влажную глубь леса, где таились кусты, приносящие всякому жаждущему благоуханные и благовкусные аггойды.
Но и не только это, а было ещё и второе, с виду более обычное, но на самом деле... Смотрите сами: в этой плавно снижающейся к востоку равнине с её жирной и податливой почвой были холмы. Собственно, не холмы даже, а какие-то словно пеньки из земли, вокруг и внутри которых вились спиралью, а иногда и поднимались прямой линией каменные ступени, по которым восходили и нисходили к их высоте медленные эхчеапры, быстрые, как свет полудня, укрывшиеся, как густая тень. Восходили туда, где таились травянистые растения, также приносящие свои аггойды. И так вся деревня была постоянно наполнена движения, как теченье реки с его множеством разных камней и песчинок.
И он тоже вступил в эту реку, стал её частью, одним из её потоков, остановившихся и движущихся в непрестанном измененьи камней. Он шёл и смотрел. Вот это простое дело было теперь его пристанищем и покровом, тропой и вершиной, на которой касались его облака. Но оказалось всё же, что даже в таком простом деле (а может, и тем более, что в таком), как в остановленном и потому неизвестном времени, нужны были ему проводники. Потому что так уж устроен всякий путь – никто и никогда не проходит его сам. И стал Роман Наречник смотреть туда и сюда, выискивая, кого бы он смог спросить так, чтоб не дожидаться окончания ответа полдня. И заметил он... Точнее, не так. Заметили его две эхчеапрские девчурки и, стесняясь и подталкивая одна другую, подошли к нему с вопросом:
– Дяденька клисс, а вы случайно не родственник Дори?
– Что? – изумился Наречник. – Я... а знаете, да. Я действительно её родственник. И так надеюсь, и надеялся на это всегда.
– Вот это да! – с изумлением выдохнули они, явно упустив из виду окончание Наречникова высказывания.
– Вас как зовут? – спросил Наречник, присаживаясь на корточки, чтоб было удобнее с девчурками разговаривать.
А те, прячась одна за другую, ответили:
– Мы Семилла и Тимайя, мы сёстры. Мама нас всегда отпускает в это время посмотреть на восхождения.
Как видно, имелось в виду восхождение эхчеапр на земляные возвышения. И впрямь выглядело величественно.
– А скажите-ка, Семилла и Тимайя, – спросил опять Наречник, – не знаете ли вы, где живут две тоже сестры, как и вы, только старенькие...
– ...И зовут их Быхрошойя и Тетлиби, – закончила за Наречника фразу старшая, Семилла. – Конечно, знаем. Идёмте, мы покажем.
Так-то идти до дома Быхрошойи и Тетлиби, как оказалось, недалеко, но разве можно в деревне эхчеапр пройти хоть какой-то кусочек пути и не изумиться? А изумившись, не остановиться, не замереть, увлекшись увиденным, не стать его частью, хотя и оставаясь тем же клиссом-путешественником? Вот и Наречник то и дело останавливался. Семилла и Тимайя, должно быть, уже понимали, что так тому и должно быть, а потому нисколько ему не мешали, не торопили, сказываясь необходимостью вернуться к обеду, полднику, полуденной зарядке, уборке или ещё к чему-нибудь. И смотреть на жизнь эхчеапр было ещё увлекательнее, чем смотреть на огонь, текущую воду или работающего человека. Потому что они – эти три воедино. А может, и даже более.
Но, как ни увлекайся и ни уклоняйся, а уготовленный путь всё равно тебя настигнет, а потому и привели две юные сестры Наречника к двум другим сёстрам в их домик, стоящий, конечно же, на отшибе. Конечно же – потому, что разве кто, дожив до таких лет, не станет ценить тишину и уединение?
А был тем временем уже самый излёт обеда, плавно переходящий в полдник. Девчурки, распрощавшись, поспешили домой – и тут Наречник с ещё большим изумлением увидел, что, оказывается, эхчеапры весьма успешно могут торопиться, ничуть не хуже клиссов. Но тогда возникает вопрос: отчего же они, если могут быстрее и даже очень быстро, остаются столь медленными? Не знаю, нужно ли отвечать. По-моему, здесь и так всё ясно.
И вот, сморщенные от времени и опыта, тем не менее, а точнее, именно потому лучисто улыбающиеся две старицы стали кормить Наречника местными ктрюффами, аггойдами и прочими наземными неземностями. Ну, и сами тоже ели, конечно. Аккуратно, неторопливо и внимательно, перемежая кусочки какими-нибудь словами... Кусочки, а не блюда. Потому, может, что каждый кусочек был как целое и новое блюдо? Кто знает, с чем встречается человек, научившийся ценить...
Наречник сказал им, что ищет здесь Дори. А потом, спустя некоторое время, добавил, что, конечно, не так, как ищут в густых ветвях плод, чтобы его съесть.
– А как? – спросила младшая, Тетлиби.
А Быхрошойя только улыбнулась.
– Я хотел бы узнать её... Как узнаём мы что-то, хотя и известное давно, но вместе и незнакомое, неизвестное... Как узнаём мы что-то, встречая внезапно, как изумляемся, бывает, первым цветам растения, посаженного нами самими... Как негаданно и внезапно, но также и мучительно ожидаемо рождается в нас слово, единое и верное слово, которым мы можем сказать о том, о чём никто и никогда сказать до конца не сможет... Так, как, говорят, произносит Свои слова Человек... Вы ведь слышали их? Вы слышали Его?.. – и, даже не пытаясь дожидаться ответа стариц, Роман сказал ещё: – Я хотел бы найти её, как находят самих себя, свою подлинность, скрытую иллюзиями, страхами или ещё чем-то многим...
– Да, – заметила тут Быхрошойя, – вот об этом лучше скажи не нам, а тем, кто хорошо знает, откуда приходят и куда отступают ветра... Мы – не знаем.
– Да я и не буду, – согласился Наречник, – распространяться на эти темы... Это дело, надеюсь, прошлое, хотя, должно быть, и неслучайное... То, как я поступал, я имею в виду... Ведь это тоже был мой выбор. Только вот я думаю теперь, что настоящий я... какой он? Наверное, иной. Наверное, тот, который был изначально и всегда не соглашался с моими ошибками...
– Малыш, это просто совесть... – кротко улыбнулась Быхрошойя. – Говори проще.
– Да, – улыбнулся и Наречник. – Я и хотел бы. Но пока вот... то, что вот.
И они опять улыбнулись вместе.
– Хорошо, – сказала Тетлиби. – Теперь тогда время чая...
И они стали пить чай и вместе с тем чаять время (а может быть, и помимо), которое всё шло и шло, всё не наступало и не наступало... Должно быть, это и есть путь молчания: говорить – словно бы молчать и молчать – словно бы говорить... Медленные слова. Как жвачные животные, медленно пережёвывая некогда сорванное, усваивают, так и тут, в таких словах, которые больше слушает сам говорящий, чем говорит, чтобы его услышали. Сказал – и замирает в ожидании, как созерцает холст живописец, положив новый мазок и даже просо штрих... Ведь каждое слово, каждый жест наш – как новая жизнь в этом мире, среди этой изменяющейся и неизменной природы...
Должно быть, так отвечали ему Быхрошойя и Тетлиби, когда он пил чай и молчал. Может быть, именно благодаря этому и узнал он, что этих двух стариц часто посещают Ничкиса и Ремиса. Ничкиса – Быхрошойю, а Птичка Би, Ремиса, как и по имени её можно судить – Тетлиби. Ведь Тетлиби родители назвали в честь неё, Радостной Птицы, в честь одной смешной и неловкой её песни, случайной, как самая жизнь...
И узнал Роман Наречник ещё, что здесь, в этой деревне – одно из мест кормления этих Птиц. Они приходят сюда одна за другой, и нет им числа, и нет возможности описать или хотя бы исчислить их разность и красоту... Много их есть, но мы знаем лишь двух – Ничкису и Ту, что зовётся длинным именем, которое можно сократить до одного лишь слога – Би, но больше – Ремисой.
И вот, когда они так пили чай, а кроны деревьев по обычаю кормления солнцем плодовых кустов расступились, увидел Роман, как прямо к ним на стол, среди их невзрачных чашечек, каких плошек и мисочек, сошли две сияющих Птицы – ведь они всегда приходят, если их верно зовёт, кто зовёт, – и две престарелые эхчеапры стали кормить их с ладони светящимися в проточном свете зёрнышками молчания...
И эти зёрнышки рассыпались на столе от старческих и неловких их жестов, как бы случайных, но вместе законченных и верных, нужных именно здесь жестов... И тогда, может статься, придут клевать их ещё и иные, доселе неизвестные нам Птицы...
И Роман Наречник сидел и смотрел, забыв про вкуснейший зелёный чай, впрочем, вполне обычный, про сухофрукты, про свежие плоды и мягкий хлеб, про хрустящий и подсоленный набацкий картофель, про цукаты и вообще про весь мир... Но не о Дори. Потому что не о ней ли говорило ему теперь всё? Ведь именно этого же и искал, и хранил именно это в себе... Кто знает. И даже сказочник – не пророк, не знает он, так это или иначе, а лишь предполагает, вот так же смотря и изумляясь, как живёт сказочный человек, клисс, эхчеапра и кто угодно...
Это и есть, наверное, дарование нам настоящего. Ведь оно – у нас на ладони, случайное и неслучайное, дарованное помимо любой из заслуг и вместе в ответ на любое усилие, шутливое и милостивое, внимательное и строгое, ясное, как отражение неба в замершей в своём течении воде...
– Да-а... – прошептал Наречник, когда Птицы, закончив клевать крошки, взлетели, кроны сомкнулись, лучи растворились в листьях, оставив их в прежнем полумраке, но никак не сумрачном. – Должно быть, это всё и есть – настоящая старость, когда утихает...
– Что ты, малыш, – махнула морщинистой рукой Быхрошойя, – мы даже не знаем о том, что такое старость... Знаешь ли, сколько живёт эхчеапра?
– Нет, – с улыбкой покачал головою Наречник. – Даже представить себе не могу.
– Один день, – приблизившись в к нему, тихо и значительно произнесла Быхрошойя, – всего лишь один единый день.
И больше нечего ему было сказать или спросить, и они просто сидели и пили чай, глядя на сквозящий закатный свет солнца среди стволов и ветвей, сколь частых, столь же и кротких, что этот свет легко проходил среди них. С тем и уснул Наречник, и сон его был глубок, как глубок полумрак этих мест, укрытых густым лесом, и крепок, как единое и верное слово, сказанное здесь ему.
Дальше, Глава 14. ...И наконец двойная фыркация...: http://www.proza.ru/2018/04/04/2003