К тому времени многие из наших соотечественников уже наладили постоянную переписку со своими родственниками в ФРГ. Поисковая служба немецкого Красного Креста, несмотря на сопротивление советской стороны, провела большую работу по восстановлению связей. Становились известны некоторые случаи, когда кто –то из наших рядов смог отбыть в ФРГ. Но в этих случаях речь шла все же об очень близких родственниках. Можно было, например, уехать к супругу. Моя тайная надежда росла. Неужели, в конце концов, удастся все же выбраться из этой, ненавистной мне страны?
Двадцать пятого марта шестьдесят первого года я родила еще одну девочку, назвали ее Марией. Теперь наша семья была полной. Благодаря детям, моя жизнь снова обрела смысл. Только сейчас мне захотелось по-настоящему жить; теперь я знала, для чего работать. Я посвятила своим детям всю жизнь и уже не так страдала от воспоминаний. Я отважилась снова думать о будущем.
Между тем, дети подрастали. Они были еще чудесней, чем я могла себе когда-либо представить. Девочки начали очень рано и хорошо говорить по-немецки. С трех лет свободно говорили на двух языках. Моя мачеха шила им красивые платьица. Время от времени из Германии приходили посылки с превосходными вещичками для детей. На русских соседей наши дети производили впечатление двух маленьких кукол. Они были нашей гордостью.
Мы опять полностью окунулись в работу, борясь за собственное выживание. Снова тревожились за больного поросенка, ведь заплатили за него много денег. Я работала уже не в больнице, а только иногда ночным сторожем на свиноферме, находящейся поблизости от нашего дома. Моя русская напарница снова посочувствовала мне, приняв близко к сердцу мои заботы о больном поросенке.
Хотя у нее не было антибиотика, зато имелась более хорошая идея. Она сказала:»Знаешь что, Лена, если твой поросенок сдохнет, то просто принеси его сюда. Я приму его, а ты получишь вместо своего поросенка другого, здорового, такого же возраста и размера как и твой.И никто ничего не заметит.»
Я согласилась на сделку. Как же удивлялась на следующий день наша русская соседка, которая ежедневно видела и сочуствовала состоянию здоровья нашего поросенка. Она, в конце концов, тоже имела проблемы с ее мелкой скотиной. Соседка рассказала, что на днях она приготовила самогонку и вылила затем осадок просто в канаву около дома. Через некоторое время все ее куры лежали, как мертвые, во дворе. Она очень испугалась, переживала о потере добра. Все куры разом вдруг подохли. Наверно, кто-то их отравил. Даже мясо было опасно употреблять в пищу. Чтобы спасти хотя бы пух и перо, соседи по-быстрому ощипали кур, пока они не остыли. Потом выкинули тушки за околицу. Сосед собирался вечером выкопать яму для них. Когда он пришел вечером домой, то пришли и их куры: ощипанные, кровоточащие и кудахтающие, они вернулись домой. Только тогда вспомнила наша соседка о самогоне, который она машинально выплеснула. От него и опьянели куры.
Между тем, года пролетали в привычном однообразии:
Летом- сенокос, уборка картофеля и овощей.
Осенью- забой скота, заготовка колбас, солений и засолка сала; ремонт в доме, заготовка поленниц дров для долгой зимы.
Зимой- рукоделье, то есть вязка, шитье и штопка; роды у коров, заботы о народившихся телятах.
Весной- обработка земли и посев.
Само собой разумеется, что при этом мы еще работали весь день на предприятии, ведь нужны были деньги. Точно также будни заполнялись еще уходом за детьми, ежедневными заботами о скоте.
Все это было необходимо делать. И хотя мы могли теперь свободно перемещаться по стране, наша свобода передвижения оставалась чистой теорией.
НАШИ ДЕТИ: МЕЖДУ КОММУНИЗМОМ И КАТОЛИЦИЗМОМ.
Наши дети подрастали. Начав ходить в школу, они все больше уходили из-под нашего влияния. Наряду со школой и музыкальной школой, которую посещала почти ежедневно наша младшая дочь Мария, все школьники были обязаны выполнять внешкольные поручения в коммунистических молодежных организациях.
Почти весь день детей был распланирован. Государство занималось их воспитанием. Меня же беспокоило одно: не хотелось, чтобы дети остались без домашнего воспитания. Я не хотела, чтобы из них выросли коммунисты. Я жаждала передать своим девочкам то, что для меня являлось самым дорогим сокровищем в жизни – мою веру в Бога. Это стало для меня насущной потребностью, рассказать им, откуда они пришли и куда отойдут, кто даровал им жизни; хотелось их научить держать глаза и уши открытыми, чтобы узнать Господа, Создателя нашего.Как передать им всю силу моей веры, существующей до сего дня? Как мне, слабой и необразованной женщине, бороться против государства, осуществляющего всей силой власти воспитание детей? Против военизированного атеистического государства, которое запрещает все, что связано с религией, где атеизм предписан всему народу? Мои дети, самые драгоценные существа для меня, которых я получила, как подарок, из рук Господних; он доверил мне их жизни,- как могла я уступить их воспитание этому безбожному государству?!
Со всей своей материнской силой стремилась я вырвать их у государства. Мы должны выбраться из страны, чего бы это не стоило!
Когда детям было по восемь лет, их приняли в пионерскую организацию. Они носили красные галстуки, маршировали в ногу под военные марши, пели коммунистические песни. Они вскидывали руку с пионерским салютом лишь немного иначе, чем нацисты в гитлеровском приветствии, преклоняли колено перед красным стягом и целовали его. Со своими одноклассниками девочки ежедневно вызубривали все коммунистические лозунги, как «Отче наш». При вступлении в пионеры они торжественно клялись до конца своей жизни быть верными идеям ленинизма. Эту клятву по любому поводу произносили, пели и повторяли тысячу раз через громкоговорители. И детей не щадили от ежедневного натаскивания против заклятого врага капитализма, против запада. Их самих воспитывали гонителями. Уже в малолетнем возрасте детей отдавали органам, отвечающим за это. Наши дети, бывшие образцовыми учениками, подвергались особенно большой опасности получить такие взгляды в пионерской организации.
Против этого невозможно было защититься. С младшей дочерью Марией у нас имелась по крайней мере увертка: она была очень нагружена в музыкальной школе, которая занимала у нее все время после обеда.
В каждой школе стоял бюст или статуя Ленина. Около этого памятника ученики должны были быть серьезными и тихими, почти как в церкви. Коммунизм стал заменой религии. Его высшей точкой была религиозная церемония похода в Москве к мавзолею Ленина, чтобы поклониться его останкам. Каждый, кто хоть раз бывал в Москве, знает, что эта площадь являлась для коммунистов святым местом. Для меня – олицетворенное воплощение зла. В этой стране для моих детей существовала опасность потери души, собственного предопределения, как человека. Неужто они отдадут свои единственные жизни построению коммунизма?
Будут служить диктатуре? Неужели из них вырастут точно такие же существа, как мои мучители, которые пытались всю жизнь исковеркать мою душу? Нет, этого я не могла допустить, ни за что на свете.
В школе дети изучали только официальную советскую версию раскулачивания, коллективизации, сталинской «чистки» и Второй мировой войны. Моими сведениями об этой эпохе никто не интересовался, об этом нельзя было даже упоминать. Все годы эти воспоминания были, как кошмарный сон, когда когда пытаешься закричать и не можешь.
Появятся ли когда-нибудь время и место, где можно будет высказать все в открытую? Становилось больно, если мои собственные дети, выразительно и взволнованно, рассказывали наизусть русские стихотворения, в которых оплакивались страдания русских во Второй мировой войне и проклинались немцы. Когда же я смогу поплакаться о моих страданиях?
Как было горько, когда твои собственные дети превозносили в сочинениях заслуги батюшки Сталина и получали за это не только хорошие оценки, но и призы, коммунистические почести. Поэтому моя боль не прекращалась.
Долгое историческое время мы, русско-немецкие христиане, жили в большом отдалении друг от друга и в многократно изолированной набожности. Но то, что мы сохранили, стояло на прочном фундаменте и не боялось меняющегося духа времени. Так получилось, что многие из нас довольствовались многие годы некоторыми, а то и совсем никакими, божественными службами. И при этом оставались верны традициям и четкому уложению основных истин веры и жизни. Наши дети получали дома религиозное воспитание, которое противоречило во всех смыслах школьному воспитанию. Но все же я, мой муж и моя свекровь воспитывали их в этом духе. Мы молились вместе с детьми, читали им библейские истории; праздновали Рождество и Пасху, не как праздники потребления, а как главные христианские события года. Наши дети читали немецкие
рождественские стишки и пели вместе с нами немецкие рождественнские песни. Уже с раннего детства они знали, что все это нужно держать в секрете, чтобы ни один русский сосед не смог прознать об этом; ученики в школе и учителя тоже не поняли бы правильно. Дети имели и русских одноклассников, но повелось так, что дети немцев держались в школе особняком, хотя все говорили друг с другом по-русски. Русский язык являлся официально предписанным языком. Государство заботилось о том, чтобы рядом с общественной не было никакой личной жизни. Нельзя утверждать, что наших детей притесняли в школе, ведь они хорошо вели себя и выполняли все пионерские поручения. Их пытались даже особено усердно запрячь в коммунистическую повозку. И это особенно причиняло мне боль.
Мне было ясно, что мы ставим наших детей в невыносимое положение, они подвергались влиянию двух полностью противоположных систем воспитания и взглядов на мир. Поэтому многие наши немецкие соотечественники сдались на милость системе. Таким образом, они предали самих себя.
Они перестали говорить с детьми по-немецки из-за враждебности людей к немцам, они забыли свое происхождение, свои личности, свою веру, если еще имели ее.
Они даже сами вступали в партию,- что только ни делали люди, чтобы спасти «свою шкуру» и обеспечить сносную жизнь. Я же, напротив, ничего этого не делала. Даже если подвергала трудностям своих детей быть разорванными между домом и обществом, между немецким и русским воспитанием, между коммунизмом и католицизмом; я не могла предать правду и дать, по крайней мере, моим детям все, что являлось для меня честным, правильным и порядочным.
Целую жизнь две диктатуры делали с нами все, что хотели. Нас не спрашивали, когда забирали наших людей до войны в сталинскую Красную армию. Нас не спрашивали, когда нацисты забирали в Вермахт или С.С.моего брата и всех остальных. А теперь мне придется вырастить из своих детей пионеров, потом комсомольцев, и, возможно, однажды они станут коммунистами. Если же появятся сыновья – снова советскими солдатами. Чаша терпения уже полна, давным давно переполнилась. Я стремилась только к единственной цели в моей жизни: любой ценой переселиться в Германию.