Книга человека 2013

Введение

     Выпадение из привычных обстоятельств обычно воспринимается человеком как трагедия, а обществом — как опасная болезнь. Когда речь идет о больном обществе,
что можно сказать о достоверности его оценок? Тогда и «трагедия» становится скорее признаком выздоровления. А неизбежное при этом одиночество является условием возвращения к себе. Ничего, кроме потерь и издержек в общепринятом смысле этот путь не несет. Более того, тот человек, к которому вы придете в конце пути, вряд ли вам понравится. И эта дорога в один конец. Стоит ли оно того? Нет. Просто ничего другого не бывает.


Глава 1
Среда

     Человек может погружаться на многокилометровую глубину в специальном снаряжении, не меняя свою сущность. Поскольку он все равно находится в своей среде, продолжает дышать воздухом, а избыточное давление принимает на себя техника.
     В искусственном океане информации мы находимся на громадной глубине, лишенные естественной атмосферы и вынужденные дышать тем, что привыкли пить. Что при этом происходит с нашим существом, оказавшимся под таким давлением, мы вряд ли сейчас можем предположить, поскольку процесс деформации не завершен. Но это не отменяет обязанности видеть, мыслить и описывать происходящее. Мы отдаем себе отчет, что создание целостной картины происходящего уже невозможно, поскольку деформация зашла далеко, коэффициенты преломления изменились, а наше зрение к ним еще не адаптировалось. Искусственный интернет-океан размножается с гигантской скоростью.
     Что происходит с живым организмом, оказавшимся в неестественной среде? Например, с рыбой на суше? Как правило, рыба не делает попытки эволюционировать. Ходить, дышать или просто приспособиться к новым условиям она не в состоянии. У нас процесс обратный, поскольку среда меняется по мере того, как мы эволюционируем (деградируем), но скорость этих изменений превышает возможности нашего изменения и восприятия. Мы рассматриваем информационную среду как среду обитания, потому что действительно есть существа, погруженные в нее полностью. Критерии человека традиционного коренным образом отличаются от критериев человека информационного. Для первого типа важны изменения в материальном мире, для второго — в информационном пространстве. Все дело во взгляде. Мы не знаем, что видят рыбы, но можем предположить, что события на суше они воспринимают как-то иначе. Информационное пространство было до Интернета в виде отдельных потоков, а Интернет сделал его средой. Уникальность ее в том, что она способна растворять, поглощать, усваивать практически все, что в нее попадает.
     Одно из очевидных свойств нового пространства — нарушение принципа Оккама, возведенное в абсолют. Процесс размножения сущностей происходит в геометрической прогрессии, бесконтрольно и хаотично. Принципы, по которому это происходит, могут показаться нелогичными и чудовищными, однако они в полной мере отражают теневые стороны нашего сознания. Или, скажем так, неизбежные издержки, сопровождающие процесс анализа и синтеза. Другое дело, что нынешнее пространство позволяет оперировать одними издержками, изначально отказываясь от возможных содержательных результатов. Самый грубый пример — размножение определений, терминов. Притом что реальные отношения между людьми упростились, характеристики этих отношений множатся ежесекундно. В прошлом возникновение нового термина могло быть только следствием нового явления, которому нет соответствующего названия в языке. То есть процесс был обычным: изучение, познание, описание и только в случае крайней необходимости — возникновение термина. Сейчас процесс производства понятий, претендую щих на всеобщность, объясняющих все или большинство явлений, стал поточным. Что, естественно, исключает предшествующие этапы — осмысления, познания, эксперимента, проверки, выводов. Оно их попросту подменяет. И никто уже не сдает в психиатрическую лечебницу тех, кто употребляет термин «постмодерн» (послесовременный? очень сильно новый? потом?) в качестве ответа на вопрос — что с нами происходит? Самое чудесное, что и для слушателя подобное отсутствие информативности вполне приемлемо. Услышав на вопрос «что» ответ «тогда», они мгновенно успокаиваются, их картина мира становится как никогда прочной, и сами они становятся активными пропагандистами такого рода общения. И на вопрос «когда?» ответят «стул» и будут правы.
     Когда ты хочешь донести какую-либо мысль, но при этом ориентируешься на окружающую тебя аудиторию, среду, ты изначально изменяешь форму сообщения, адаптируешь ее согласно вкусам аудитории, при этом подвергается изменению суть сообщения. Это позитивная мотивация. Затем тебе нужно обеспечить узнаваемость автора, то есть отличие от других. Еще одно искажение, теперь уже при негативной мотивации. При сочетании нескольких факторов продукт, размещенный в информационном пространстве, не будет иметь ни одной общей черты с тем, который изначально планировался, и ни в коем случае не будет соотноситься с ее создателем. Каждая такая сущность множится еще и потому, что процесс восприятия становится активным. Если ты читаешь книгу, ты можешь сколько угодно корчить рожи, плеваться или плакать от умиления, — автору это безразлично, его твоя реакция изначально не интересовала, а уже тем более — твое к нему отношение. Твоя реакция остается твоим достоянием, поэтому вариантов реагирования было всего четыре: понимание и принятие, понимание и непринятие, непонимание и непринятие, непонимание и принятие. Процесс информационного взаимодействия оставался внутренним.
     В киберпространстве все иначе. Информация является поводом, способом и средством подачи себя, создания желаемых образов, копий, клонов. В результате, вместо того, чтобы формировать себя в качестве человека, происходит процесс обратный — развоплощение. Возникает феномен бесконечного размножения, при этом каждая последующая копия хуже предыдущей. Нельзя сказать, что это все еще человек, играющий множество ролей. Точнее будет сказать, что это роли по очереди носят оболочку человека.

Глава 2
Существование

     Цицерон полагал, что «каждый человек — отражение своего внутреннего мира. Как человек мыслит, такой он и есть в жизни». С его странной формулировкой можно согласиться, если речь идет о человеке и мышлении. Но она совершенно неприменима к современному обществу. В большинстве случаев мы вынуждены элементарно заменять внутренний мир суммой рефлексов на внешние раздражители, минуя этап мыслительной обработки.
     Потоки информации не позволяют большинству из нас обрабатывать ее, осознавать и делать выбор. Навязываемое адресовано не сознанию, а напрямую встраивается в нашу физиологию, формирует желания и эмоции. Для нас не столь важна функциональность вещи, поскольку она предполагает минимальный уровень осознания себя, сколько желание обладания в чистом виде. Это невозможно проделывать с человеком, поскольку он немедленно задаст вопрос: «Для чего МНЕ это нужно?» Когда нет меня, то нет вопросов. Когда нет вопросов, остается только «нужно».
     Что значит «существовать»? Это означает жить в соответствии со своей сущностью. Человекообразной, человекоподобной или человеческой. Первых два случая нам более-менее знакомы. Каковы формы или способы существования человека? Не спрашивай: «Есть ли жизнь на Марсе?» Спроси: «Есть ли жизнь на Земле?» Смешно искать разум во Вселенной, если он еще не найден даже на Земле.
     С обществом тоже не все просто. Социум как совокупность человекообразных и человекоподобных нам известен. Есть проблемы, но в целом это исторический материал. А вот каким будет «общество человеков», и возможно ли оно, это еще вопрос. Социум можно рассматривать как почву, среду, условие и шанс происхождения человека.
     Кто-то скажет: вы прославляете индивидуалистов? Да нет, речь не про этикетки, а про внутреннюю сущность. Вполне может быть общество ндивидуальностей, даже жестко структурированное, хоть и тоталитарное. А может быть полное отсутствие личностей в свободном, персонифицированном обществе, в ролевом обществе. Индивидуальности не играют роли за гонорар, и вообще, то, что они делают, ролью не назовешь. Иногда, очень редко, их способ жизни может совпадать с общественными сценариями, но это скорее исключение.
     Ежели, напротив, рассмотреть полную им противоположность, получается, что отсутствие личности компенсируется социальной активностью, множеством масок и ролей. Основания для этого совершенно не требуются. К примеру, наличие у особи жопы в сочетании с симуляцией гормональной болезни может породить целую систему странных ценностей, намного превышающих естественное предназначение как самой жопы, так и ее человекообразного приложения. Этот сюжет становится чуть ли главным в культуре, искусстве, но затем — и в политике, и в религии, и в геополитике.
     Чего лишается тот, кто пытается стать человеком?
     Его существование в этом случае будет сопряжено с последовательной чередой неизбежных самоограничений. Привычное существование — социальная деятельность, твоя роль в ней, наконец, ты сам — подвергнутое анализу, может явиться в необычном свете. Деятельность может оказаться не вполне разумной и сомнительно полезной, твоя роль в ней становится двусмысленной, и сам ты перестаешь воспринимать себя личностью. Если это произошло, ты начинаешь понимать, что не всякая деятельность является трудом, то есть разумной полезной созидательной, каким бы по этому поводу ни было общественное мнение. Доходы не могут являться критерием разумности и полезности. Видение картины целиком, со всеми возможными связями, вариантами и последствиями неизбежно приводит к обособлению: твоя картина мира будет разительно отличаться от общепринятой. Ли Шин Го считал: «Если сердце успокоилось — либо ты просветлел, либо умер. Что, собственно, одно и то же в глазах других». Можно сомневаться насчет сердца — отчего бы это ему успокаиваться, скорее, наоборот. Просветление — это скорее рождение человека. Но в остальном верно — для окружающих он перестает существовать.
     Речь идет не об ограничении человеческих чувств, поступков, проявлений, но об отказе от их нечеловечских форм. Например, от секса — в пользу любви. От «научной деятельности» в пользу познания. От социального статуса — в пользу собственного существования. От деятельности — в пользу труда. От игры — в пользу творчества. От денег — в пользу свободы.
     Сам по себе отказ несложен. Только не надо рассматривать его как безусловное благо, ожидать немедленного положительного эффекта. Просветления, например, или хотя бы протрезвления. Настоящая ломка может начаться гораздо позже, чем физиологическая. Отказ от любого общепринятого — порока ли, заслуг ли — ведет к слому привычной социальности. Человек, бросивший курить, например, бросает одновременно и привычный уровень общения, с этим связанный. Меняется ритм и структура монолога и, соответственно, диалогов. Время, которое уходило на разминание сигареты, прикуривание, затяжку, стряхивание пепла, глубокомысленное наблюдение за дымом, оно выпадет, оно требует заполнения, и, как правило, вредная привычка курить вытесняется более вредной привычкой говорить о том, как ты бросил курить.
     Тем более алкоголь, который еще прочнее связан с социальностью, а иногда и просто ее определяет. При отказе, для начала, очень серьезно меняется картина мира. И это объективное обстоятельство — физиологически трезвый взгляд искажает привычный мир. Отсюда — распад социальных связей, переоценка всего, включая себя. Возникает пустота, которую нечем заполнить.
     В результате отказ от нечеловеческих форм самоудовлетворения приводит к полной неудовлетворенности. Возникает вопрос — ради чего эти жертвы? А ты, сударь, на что рассчитывали, собственно говоря? Есть два мотива отказа: физиологический и еще один. Физиологический отказ ничем не отличается от самого порока. Меняется форма самоудовлетворения. Если раньше он был невменяем от нормального доброго этилового спирта, периодически приходя в сознание и раскаиваясь, то теперь он точно так же невменяем от осознания своего подвига воздержания, с той лишь разницей, что в себя он не приходит никогда.
     Второй мотив, сознательный, он даже мотивом называться не может. Поскольку тут и усилий нет, и подвигов, а одно лишь следствие осмысленного состояния. Оно
характерно тем, что внешние мотиваторы теряют свою власть, и человек склонен поступать лишь в соответствии со своими рациональными потребностями. Водка, очи-
щенная от социальных примесей, становится всего лишь раствором этилового спирта, вызывающим перекисное окисление липидов мембранно-связанных ферментов. Но при чем здесь я, и для чего мне нужно производить в себе данную химическую реакцию? Если, конечно, я не колба. Мотив социального пьянства, равно как и воздержания от него, не действует никак. Ни поощрение, ни запрещение, ни запугивание — только личное расположение как результат начального осмысления: зачем мне это? «Зачем» уже с точки зрения разумного существования, предполагающего цель и смысл. Как таковая забота о здоровье, да и о жизни, как о самостоятельных ценностях, абсурдны, если нет ничего действительно важного. Жизнь можно рассматривать как инструмент достижения другого уровня существования.
     Ты начинаешь существовать, когда мир фактически теряет к тебе всяческий интерес. Ты не представляешь для него ценности ни в каком качестве: покупателя, избирателя, работника, гражданина, жертвы, собеседника, зрителя, поклонника… И тебе не остается ничего, кроме как попытаться собрать себя из этих деталей. Примерно по тем же принципам, что и компьютер. Пока монитор, процессор, клавиатура, мышка аккуратно упакованы каждый в свою коробку, это собрание деталей нельзя назвать компьютером. Только после того, как детали будут собраны, правильно подсоединены и начнут выполнять свою функцию, можно говорить о его существовании. Почти то же самое происходит с человеком. Можно говорить о трех сущностях человека: биологической, социальной и человеческой. Биологическая эволюция включает рождение, питание, размножение, умирание. Социальная: рождение (социализация), смерть (десоциализация). Человеческая: происхождение, существование, предназначение. Взаимодействие между этими уровнями имеет сложный многовариантный характер. Биологическая и социальная природа могут доминировать друг над другом: с одной стороны, глобальные социальные явления типа революций могут в своей основе иметь биологические мотивы (голод). С другой стороны, под влиянием социальных факторов преодолеваются базовые биологические инстинкты, вплоть до инстинкта самосохранения (смерть за идею). Биологическая и социальная сущности конечны. В то время как человеческая — не ограничена, она имеет начало (происхождение) и развитие (существование вплоть до предназначения).
     Мы не случайно обращаем внимание на понятие «смерть», поскольку именно с ним связан основной дефект сознания, препятствующий происхождению человека. Зачастую «современный человек» реализацию своих биологических потребностей (еда, безопасность, размножение) предъявляет социуму в качестве неотъемлемых прав либо для оправдания своих деяний. Однако в ряду базовых биологических свойств, помимо еды и размножения, имеется столь же важное и неотъемлемое свойство, как завершение жизненного процесса. С учетом только этого фактора жизненная траектория кардинально меняется: отпадает ряд социально-биологических функций
(болезней) — мания накопительства, стяжательства, конкуренция, доминирование, агрессия, страх. Открывается возможность реализации своего истинного (человеческого) потенциала. Понимание смерти есть первый повод осознания себя и своей ответственности за собственную жизнь, вне зависимости от социальных, религиозных, политических и даже биологических программ.
     Первым признаком начала сборки является холодное осмысление и, как результат, принятие собственной смертности. Полное осознание себя без учета этого фактора невозможно — мы все проинформированы о том, что наступает конец, мы все знаем, как это бывает. Но эта информация и знание не имеют к нам прямого отношения. Если мы принимаем факт собственного существования, мы вынуждены собирать свою целостность из множества признаков, одним из которых является смертность, неотъемлемое качество любого биологического организма. Важно отметить — результат осознания ни в коем случае не должен иметь какую-либо эмоциональную окраску. Не ощущение-восприятие-представление, но рациональное осмысление. Естественные физиологические процессы: пищеварение посредством соляной кислоты, перенос кислорода гемоглобином, смачивание поверхности глаза слезными железами, старение и смерть не требуют нашего отношения к ним, происходят объективно и не нуждаются в эмоциональной оценке. Препятствием на пути понимания может стать внешнее давление — в конце концов, страх смерти и иллюзия бессмертия тысячи лет были для государств и религий инструментами управления, но это можно преодолеть. Сложнее со стереотипами, сформированными культурой и традицией, которые плохо поддаются осмыслению, поскольку несут ярко выраженную эмоциональную нагрузку.
     Следствием освобождения является возможность замещения проблем. Мнимые проблемы, навязанные обществом, отпадают. Вместо них являются ваши реальные, личностные проблемы, связанные с критическим переосмыслением себя, гораздо более сложные, но, в отличие от социальных, имеющие решение. Новая форма существования дает новые инструменты познания и, следовательно, решения проблем.
     Рассмотрим, как это работает, на примере. Возьмем конфликт между правительством РФ и академией наук. Обычные способы анализа (кому выгодно? в чьих интересах? цена вопроса?) выводят на традиционный набор мотивов и целей, связанных с переделом собственности и финансовых ресурсов. Если посмотреть на эту проблему с позиций человека, анализ будет строиться на совершенно иных основаниях и измеряется в иных единицах. Главным основанием является выполнение РАН своего предназначения. Судя по наименованию этой организации, она может иметь отношение к науке. Задачами науки, как известно, являются познание и просвещение. Других критериев для оценки эффективности академии наук не существует. Анализировать ее деятельность по другим основаниям абсурдно и недопустимо. Предъявление претензий финансового и имущественного характера означает, что 1) претензии предъявлены не по адресу; 2) Российская академия наук не является академией наук. Для углубленного анализа деятельности академии возможно сопоставление ее с другими институтами, подвизающимися на духовном поприще. Религия. Ее предназначение — вера и спасение. Сравнение тем более корректно, что в течение последних 20 лет истории России эти институты функционируют в одном пространстве — мировоззрение, идеология. Если рассматривать количественные результаты их взаимодействия с общественным сознанием, очевидно преимущество церкви: носителей религиозного сознания в 40 раз больше, чем носителей научного. Однако качественные критерии эффективности уравнивают положение обоих институтов: за отчетный период церковь выдала столько же святых, сколько академия наук — гениев. Ноль-ноль. Ничья. Напомним: засчитываются только показатели, имеющие отношения к божьему и научному промыслу. Научные чебуречные и церковные супермаркеты не идут в зачет.

Глава 3
Точка сборки

     Что будет происходить с человеком, если его лишить агрессивной внешней среды? Отнять его социальные роли, иллюзии, стереотипы; религиозные, политические, культурные, научные сценарии? Существует твердое убеждение, что без внешних ограничений люди немедленно превращаются в зверей. Этим оправдывается существование всех институтов общества, начиная с государства. Но есть и другое мнение. Человек — это внутреннее состояние, которое может поддерживаться исключительно системой внутренних ценностей и ограничений. Потребность во внешней организации может свидетельствовать только об отсутствии внутренних регуляторов, следовательно, и об отсутствии человека. О его развоплощении. Обратный процесс, восстановление внутренних регуляторов, также возможен. На любой стадии разложения человека. Необходимым и достаточным условием для этого является отстранение себя от внешнего давления. И при удачном стечении обстоятельств — второй человек рядом.
    
     Один из сценариев сборки человека.
     — …Жизнь за родину отдать может только тот, кто ею владеет. Кто живет.
     — Тоже мне пример. Или это специально — как не нужно делать? Где тут человечность, свобода выбора, разум? Мужик готов жизнь за родину отдать — значит, такая у него жизнь, не жалко отдать. Не пьет, небось, не курит, девушек не любит, живет на зарплату.
     — Как раз человечность тут присутствует. Да, пожалуй, и свобода выбора. Выполнение долга всегда связано с выбором между человеческим и биологическим, например. Что такое «жизнь за родину отдать»? Выбор. Ты можешь сохранить свое биологическое, но утратить при этом человеческое. А можешь поступить иначе. И в этом случае, хотя и нет полного и всеобъемлющего доказательства твоей человечности и разумности, но есть хоть какая-то тенденция — человеческое, то есть долг, представляет для тебя некоторую ценность, и ты готов за нее платить.
Своей жизнью в данном случае.
     — Вы мне что предлагаете? Доказать, что я человек. И только на этих условиях вы мне готовы дать любую сумму денег. Но тут же говорите, что я, например, должен буду жизнь отдать. Зачем мне тогда деньги? Где логика? Потом, что тут доказывать, человек или не человек, когда таких, как я, миллиарды.
     — Факт человеческого начала можно доказать через отличия от животных. Факт индивидуального существования — через отличие от других индивидов. Когда вы что-то делаете исключительно по собственному убеждению, самостоятельно и только для себя. Понимаете, о чем речь? Когда вы штаны покупаете для того, чтобы прикрыть свою личную задницу, не для того, чтобы кого-то удивить ценой или фирмой. Когда вы точно знаете, что «так делают все» или «этого хотят все» — но вы не хотите и не делаете этого. «Крыша над головой». Ради чего она? Для тепла и безопасности или пентхаус, дворец, замок? Еда и так далее. Скажите, что вам лично как человеческому индивиду нужно на самом деле? Ваша персональная потребительская корзина.
     — Наконец-то. А что, сразу нельзя было по-человечески вопросы задавать? Что мне нужно? Мне нужно то, что я хочу.
     — «Нужно» и «хочу» — разные вещи. Но для начала скажите, чего вы хотите, а потом разберемся, что вам нужно на самом деле.
     — Хочу «Мерседес», смокинг, хату с бассейном, степень доктора философских наук, звание генерала армии в отставке, гарем на сто поп, остров в океане, участок земли на Луне 800 гектаров, яхту в три этажа, самолет «Боинг», контрольный пакет «Газпрома», клюшку хоккейную канадскую, айфон пятый, банк, казино и ресторан. На первое время.
     — Что ж, скромно и практично. Но давайте начнем с острова — вы получаете его в безвозмездное пользование. С условием, что живете на нем один. Что из перечисленного вам может пригодиться? Допустим, акции «Газпрома» и клюшка — если вам взбредет в голову костер разжечь. А все остальное?
     — Ну, гарем не помешает.
     — Один на острове.
     — Да почему так-то? Давайте, я еще буду слепоглухой импотент. Для полноты картины. Есть же люди, у которых все это есть, и они живут там, где хотят, и совсем не в одиночестве. Чем я хуже?
     — Вы лучше. Ценность человека определяется разностью между тем, что он дал миру, и тем, что от него получил. Те люди, о которых вы говорите, дали миру ничуть не больше, чем вы, а получили то, о чем вы только мечтаете. Баланс у них отрицательный, приближающийся к минус бесконечности. У вас минус гораздо скромнее. Может быть, не следовало вам открывать служебную тайну, но критерии человеческого существования находятся в положительной части оси координат. «Человек существующий» дает больше, чем получает.
     — Подожди. Путаны дают намного меньше, чем берут. По-твоему, их не существует?
     — В реальном мире не существует. Понятие «человек существующий» имеет смысл только при наличии двух условий — человека и существования. Мертвый человек
не отвечает этому понятию, точно так же как существующий нечеловек.
     — То-то я и вижу: по телевизору одних доярок и шахтеров показывают, в Думе санитарки и строители сидят, на Багамах по профсоюзной путевке пекари и учителя
отрываются, а совсем не те, которые не существуют, по вашему… Вы с Луны свалились или из Госстраха СССР сказки нам рассказывать? Если что, у нас двадцать лет капитализм. Главная ценность — деньги, и главная сила — деньги, и власть — тоже деньги, и наука — деньги, и образование и благотворительность, и религия, и принципы, и совесть. Я иногда даже думаю, что деньги — это и есть бог. Может быть, деньги тоже не существуют?
     — Я чувствовал, что разговор не будет простым. С деньгами такая же путаница, как и с людьми. Согласно утраченному знанию, деньги были эквивалентом овеществленного труда. Еще более забытое понятие — труд как разумная и полезная деятельность. Понимаете, какая вещь — деньги, как эквивалент такого труда существуют. Их можно заработать в результате разумной и полезной деятельности. Те деньги, о которых говорили вы, никаким эквивалентом не являются. Это кредиты, долговые расписки, фальшивые векселя, ваучеры — все, что угодно, кроме реальной заработанной платы за реальный труд.
     — Так и у вас фальшивые деньги, так получается?
     — Те же, которыми вы обычно пользуетесь.
     — Только не надо со мной играть в прятки.
     — Именно. Играем в прятки. Я пытаюсь найти вас, а вы взамен предлагаете мне какой-то набор вещей и иллюзий. Всего-то и нужно было найти в вашей биографии
хотя бы пять минут, когда вы не играли в себя по чужим правилам, а существовали в виде отдельного человека, — и не получается.
     — Так все играют.
     — Да, многие. Вопрос только в том, что остается после того, как ты смываешь грим. Если под гримом кто-то есть — эту игру можно назвать существованием. Так играют дети, так живут талантливые актеры. А если под маской никого нет?..
     — Не хотите платить — так и скажите. Вы хуже банка, там в договоре самое главное мелким шрифтом напечатано, но хотя бы на понятном русском языке. Вы чего
добиваетесь?
     — Принцип нашей компании — каждый должен получить то, что ему полагается.
     — Вы или слишком много сказали, или слишком мало. Это угроза была или обещание? Может быть, проще поступим — я приведу свидетелей, и они вам под присягой подтвердят, что я человек, я разумный и что я существую, а значит, должен получить мои деньги.
     — Давайте не так. Свидетельствовать о том, что вы человек, существующий разумно, — это ваша задача, только и исключительно ваша. Потому что если вы и существуете, то в одном экземпляре. Следовательно, есть вещи, которые никто и никогда вместо вас сделать не сможет. Умереть, например. Или родиться. Этими вопросами у нас ведает религия. Вы же владеете этим языком?
     — Так ептыть. Я же русский православный человек. Я так понимаю — ты оформляешь фьючерсную сделку с церковью. Одна сторона обязуется предоставить тебе место в раю при выполнении определенных условий, другая сторона эти условия выполняет. В меру финансовых возможностей. Кто-то храм строит, кто-то свечку покупает, кто-то руку у священника целует, кто-то милостыню подает. И я так понимаю, что там, дальше, условия будут соответствовать вкладу. Руку поцеловал — комната в райском общежитии. Храм построил — вилла. Свечку поставил — кухонный гарнитур в раю.
     — Вы не атеист случайно?
     — Нет, какой атеист. Как все — православный русский человек. Просто мне эта система понятна и знакома — сколько вложил, столько получил. И это же по всему
миру действует, значит, вообще закон природы, и в раю он должен соблюдаться. А вот в вашей компании этот закон пытаются обойти.
     — Вы должны понимать — не все вложения равноценны, а как православный должны знать — бывает не только рай, но и ад. Всем известно, что рано или поздно они попадают или туда, или туда. При этом ад перенаселен, души веками сидят в чистилище, свою очередь на сковородку ждут, а в раю… Человек сто святых, да двадцать миллионов советских людей, которые в принципе тоже святые. По-вашему, кто-то специально финансирует свое пребывание в аду?
     — Я другое понимаю: нет никакого ада. Это все одна структура, которая проводит единую маркетинговую политику. По крайней мере, бог и дьявол точно не конкурируют. Один из них начальник, второй — подчиненный. Только еще не разобрался, кто есть кто. Часто меняются местами. Да тут и доказывать ничего не надо. Вот смотрите: допустим, я продвигаю товар на рынке. Презервативы. Если я говорю: наши презервативы самые надежные в мире, это что? Реклама презервативов. А если я скажу: те, кто не пользуется нашими презервативами, непременно погибнут от сифилиса? Вы же не станете утверждать, что это реклама сифилиса. Нет, снова реклама презервативов, то есть в вашей трактовке сил света и добра, только опосредованная. Вот так примерно.
     — Просто уточняю — вы действительно православный верующий?
     — Конечно.
     — Не знаю, поздравить вас или выразить сочувствие, но вы пришли к противоречию. То, как вы описываете основу вашей веры, абсолютно не вписывается в канон. Если бы на моем месте сидел любой священнослужитель, он обязан был бы как минимум отлучить вас от церкви или отправить на костер в общем порядке. С другой стороны, как финансовый агент вынужден констатировать, что вы предъявили доказательство вашего существования как личности.
     — Так все что ли? Можно в кассу идти?
     — В принципе, да. Только должен предупредить, есть вероятность, что воспользоваться деньгами вы не сможете.
     — В каком смысле?
     — Не исключаю, что за дверями нашего офиса вас ожидает очень теплый прием. Костер уже сложен, приговор вынесен, зрители ждут.
     — Кого ждут?
     — Вас.
     — А приговор кому?
     — Вам.
     — А костер для чего?
     — Для приведения приговора в исполнение. Приговор: смертная казнь через сожжение.
     — Да бросьте вы. Если что, дам денег на церковь, попы мне еще и медаль святого дадут. Не знаете, как это делается, что ли?
     — Знаю. Но так делалось до того, как вы церковь разрушили. Вас обвиняют в двух ересях: разрушение храма и незаконная регистрация на жилплощади иностранного гражданина. Вы как предлагаете поделить церковь между богом и дьяволом? Сутки через двое? Или на одной стороне пусть иконы висят, а на другой — телевизоры?
     — Мы же просто говорили, я, может, так и не думаю на самом деле, вы спрашивали, я первое, что в голову пришло, сказал.
     — Так всегда и бывает — тебе что-то в голову взбрело, а потом, через время, оно случается. Просто сейчас все немного быстрее происходит. Слово — дело. Дело — суд. Суд — приговор. Приговор — казнь.
     — Могу передумать. Был не прав, вспылил. Верю только в святую троицу и все, что там полагается.
     — Понимаете, так в основном и бывает. Один потерпевший, его, кстати, по такому же обвинению казнили, тоже верил во все, что полагается, и на кресте про это говорил, но последовательность это не изменило. Помните, да: слово-дело-суд…
     — Я так размышляю, что особых дел за дверью у меня нет, всегда успею. Вам же еще что-то надо было доказать?
     — Что вы разумная личность.
     — Ладно. Только вы меня лучше сразу предупредите: здесь такая же ерунда будет со «словом-делом»? И вот еще что хотелось бы понять: сбываются только сказанные пакости или что-то хорошее тоже?
     — Вам нечего опасаться. Здесь ничего, кроме вас, произойти не может. А если вы произойдете, то все остальное будет происходить по вашей воле и зависеть только от вас.
     — А я ведь понял, про какое «здесь» вы говорите. Оно не в комнате, и не в городе, оно вообще отдельно от всего. Слов не хватает. Оно имеет отношение ко мне, но это не я, каким меня видят другие, или не совсем я, каким вижу себя. Это что-то со временем и пространством связано? Когда ты вспоминаешь — каким бы ты мог быть.
     — Раз так — можем поговорить. Только на каком языке? Как-то видел такую картину — сидит на остановке какой-то бомж, такой затертый и зачуханный, сидит и говорит по сотовому телефону. Неправильно. Понятно, что не вяжется этот телефон с бичом. Но самое главное, он говорит как-то неправильно. Как бы это объяснить… Сам телефон определяет стиль общения. Поскольку первыми обладателями сотиков были бандиты, депутаты и другие менеджеры, то они и стали законодателями мод. Остальные стали копировать их. Когда по сотовому говорит профессор словесности, строение фраз и набор слов практически неотличим от какого-нибудь “братка”. А тут бомж совершенно выбивается из этой категории. Дело не в том, как он одет, и что вообще у него сотовый. Он слова употребляет совсем другие. “Здравствуй, Маша. Как у тебя дела на работе. А как дети? Коля-то по математике успевает?” Вот это как-то вначале резануло. Потом пригляделся — а он нашел где-то удостоверение, раскрыл его, и говорит. Вот, самое главное — он не употреблял слов “стрелки”, “терки”, “бабки”, “телки”, вот что поразило. Слово имеет важное значение и у бандитов. Не случайно же, если ты умеешь говорить на их языке, то есть на фене, ты уже кое-что значишь. Не умеешь говорить — с тобой никто не станет иметь дело.
     — Но это же нормальное дело — профессиональный язык. Он может служить пропуском, типа клубной карты в любом значимом сообществе людей. Система опознавания “свой-чужой”.
     — Чиновники, как специфический вид криминальных сообществ, точно так же обязаны говорить на своем языке. “Зайдите завтра”, “этот вопрос не в моей компетенции”. Вы же представляете эту картину: человек стесняется, он в очереди высидел, робко так стучится, входит, на краешек стула норовит сесть. Как на приеме у стоматолога. Он уже и готов к тому, что будет неприятно, обидно или больно.
     — Слово и дело — в каком они соотношении? Или все-таки нужно выбирать одно из двух: говорить или делать?
     — Мы опять возвращаемся к весу и смыслу слов. Слова пустые, как ни странно, занимают очень много места, так, что на дела не остается ни времени, ни сил, ни
пространства. Грубо говоря, это наркотик. Ты можешь полностью построить собственное представление о действительности и о себе при помощи таких вот пустотелых конструкций. Ты можешь ими играть, продавать их по отдельности и целыми блоками. Лингвистический аферизм. Ну вот самое простое — “позиционироваться”. То есть создавать у окружающих ложное представление о себе.
Беда в том, что поддержание этой лжи не оставляет времени на жизнь в своем естестве.
     — А как быть со сферами специфическими, такими как наука? Где все построено именно на специальной терминологии? Кастовость, сектантство.
     — Вообще-то внутри этого сообщества не принято употреблять слово “секта”. Там предпочитают термин «элита». Но секта действительно точнее. Примитивное средство защиты: “общество не может судить о науке”. Но это как раз и есть признак секты — деление людей на посвященных и непосвященных. Другое дело, что наука бывает разная. Одно дело — наука экспериментальная. Человек целыми днями работает, что-то измеряет, мучается, он полжизни может отдать на один эксперимент. Есть теоретическая, но тоже с практическим уклоном — вывод каких-то уравнений, формул. Больцман пытался создать неравновесную теорию термодинамики в течение десятилетий и, в конце концов, покончил жизнь самоубийством. Это отнимает у человека все.
     — Есть еще общественные науки, которые ближе всего лежат к идеологии. Сейчас сфера их применения расширилась необъятно. Это уже не только пропаганда в чистом виде, это в большой степени сфера услуг. То есть не поддержание какой-то целостной идеологической среды, но, наоборот, дробление ее. Вплоть до политического консалтинга и коммерческой рекламы. Там существует свой язык, который и призван быть непонятным. Потому что задача его — не объяснение действительности, а создание параллельного мира. Надо сказать, что ученые, даже из близких сфер, но немного из разных направлений, тоже перестают понимать друг друга. Язык так стихийно развивается и совершенно негармонично.
     — Одни науки отгораживаются от других, а все вместе — отгораживаются от общества. Нельзя сказать, что это было всегда. Попытки объединения были, и Герцен еще писал, что разделение на естественников и гуманитариев искусственно, должно быть единое пространство. Собственно, и начало науки было связано с философией, попыткой создать целостную картину мира — и вписать в нее свои новые знания, открытия. Уже потом началась узкая специализация, корпоративность. Как у Райкина — один пуговицы пришивает, другой рукава. За костюм никто не отвечает. Вообще-то это не смешно, потому что именно специализация убивает в человеке самое лучшее. Тебе говорят: “Ты должен работать с гаечным ключом. Отверткой будет работать кто-то другой”. Ты не то что бы превращаешься сам в винтик — у винтика по крайней мере есть функция, предназначение, он в систему встроен. А ты — приложение к гаечному ключу, то есть к сфере обслуживания винтика. Знать все ни о чем. Как наука специализируется, так она и интегрируется. Общее надо искать не в листьях науки, а в корнях. Глубинная философия — это уже та самая теория познания, о которой мы говорили. Если мы имеем отношение к творцу, а тем более — созданы по его образу и подобию, стало быть, есть в нас частичка того, что позволяет разбираться в чем-то серьезном, не в угоду своим диким потребностям, а, уподобляясь творцу, осознавать смысл созданного и развивать его, совершенствовать. Не противореча, не уничтожая при этом природу. Развивать то, что заложено природой, чтобы это было эволюционно оправдано. В этом направлении
надо искать нечто общее, что может объединить и ученых, и просто мыслящих людей.
     — Объединение возможно только до тех пор, пока наука не вырождается в идеологию. После этого пустые слова начинают размножаться самопроизвольно, в геометрической прогрессии, потом они занимают все сферы, в том числе и научные. Скажем, “рынок”, за которым ничего не стоит, повлек массу других пустых слов — менеджер, консалтинг, мерчандайзер, пиар, демократия, легитимность… В отличие от других цепных реакций, здесь имеется возможность обратного отсчета. Мы идем по цепочке в обратную сторону и обнаруживаем источник инфекции.
     — Когда люди не вполне уверены в том, что они делают, куда идут и вообще — кто они такие, какое-то успокоение им начинают приносить слова. Вспомни французскую революцию. Свобода, равенство, братство — это здорово, великолепно. Но что дальше? Куда идти, кто враг, кто друг? А давайте, раз уж жизнь у нас новая пошла, станем и говорить по-новому. И выдали на-гора целую толпу ничего не значащих слов, вплоть до смены названий месяцев. Чтобы постоянно помнить — мы теперь живем по-новому. С учетом того, что люди сами-то внутренне последние десять тысяч лет не менялись, им же трудно постоянно поддерживать в себе иллюзию, что со вчерашнего дня они совсем другие. Нужны подтверждения извне. Вот они их и получают. Смотрит на календарь француз — там какой-нибудь брюмер изображен. Ага, революция, стало быть, свобода и все такое. Смотрит русский человек на собственную визитку — написано “менеджер”. Точно, рынок у нас, свобода и цивилизация. И вот такие базовые слова порождают массы других слов, и человек между ними пытается как-то лавировать, уворачиваться, ну а уж если не удается, то он их сам начинает употреблять.
     — Не согласен. Им нужны новые слова. Они их ждут. Те слова, которые связаны с конкретным действием, делом, предметом — они не являются сами по себе товаром.
Вот такой грубый пример. У вас никто не купит слово “хлеб”. Не заплатит деньги. А непременно потребует буханку или батон. Слово “книга” тоже не продается. Там
содержание должно быть, мысли, изложенные на бумаге. А вот взять слово “менеджер” — оно самоценное. То есть цену имеет не навык, умение, услуга, которые предполагаются, а именно само слово. Причем стоимость его достаточно высока. Под эту абстракцию тебя могут взять на содержание в солидную фирму, могут избрать губернатором и так далее. В идеологии это обычное дело. Когда человеку всучивают нечто в экзотической упаковке. Лучше, если под оберткой нет вообще ничего. У нас ключевые слова “рынок” и “демократия”, которые породили всю остальную стаю слов. Сами по себе слова хорошие, впрочем, плохих слов и не бывает.
     — Собственно, любые преобразования, пусть даже и рыночные, могут быть уместными и эффективными. Но при одном условии — когда большая часть людей поступает по своим внутренним убеждениям. По совести. Давайте только договоримся: мы считаем честным и порядочным не того человека, который, спросив у вас “Который час?”, не стал после этого резать бритвой по глазам и забирать часы и бумажник. Порядочный человек не тот, кто не поступает плохо, а кто сознательно и бескорыстно поступает хорошо, в любых ситуациях. Не из страха и не за деньги.
     — Война, 1942 год, блокада Ленинграда. В принципе, все в одинаковых условиях — продовольственная карточка, нормы жесткие. Но реально… Сотрудники музея хлеба умирали от голода, но зерно не трогали. С другой стороны, тогдашние предприниматели и коммерсанты занимались бизнесом, по нынешним понятиям вполне пристойным и эффективным. Меняли еду на драгоценности. Все вроде бы прилично — спрос есть, предложение. Ты добровольно отдаешь все, что у тебя есть, потому что иначе дети твои умрут… То есть люди в одинаковых условиях ведут себя очень по-разному, это факт. Но мы говорим о возможности создания таких условий, чтобы люди могли вести себя прилично, и это было бы для них естественным. Говорить о какой-то особой породе людей, которых нужно или можно вывести — тоже бред. В каждом отдельно взятом индивидууме есть все — хорошее, плохое, благородное, подлое. В разных пропорциях. И невозможно предугадать, что из этого набора в данной ситуации всплывет. Вот, скажем, терпит крушение самолет, набитый до отказа профессорами — гуманитариями и пацифистами, ну пусть еще и вегетарианцами в придачу. Так вот, нет никакой вероятности, что через недельку-другую они не приобщаться к каннибализму. Обосновав, естественно, свои новые приоритеты в питании какими-нибудь гуманистическими теориями. А ведь что еще характерно — в подобной же ситуации нормальные люди, не знаю, шахтеры или крестьяне, они ведь наверняка предпочтут умереть. Вот в чем проблема. Некоторый запас знаний или даже просто терминов позволяет строить теоретические конструкции, значительно выходящие за границы человеческой нравственности. Если мы вернемся к нашим рыночным революциям, никто ведь не говорит о том, что некоторые люди патологически голодны и любое количество еды и денег кажется им недостаточным. Хотя это и есть основная движущая сила рыночных отношений. Нет, создается система символов, слов, из которой должно следовать какая-то вселенского масштаба задача, которую мы решаем. Тут тебе и свобода, и инициатива, и цивилизованное человечество. Вероятно, так и нужно, потому что попробуй ты сообщи населению страны, в которой живет 150 миллионов человек: смысл вашей жизни в том, чтобы удовлетворить голод сотни-другой человек. Получится как-то обидно и безнадежно. В том смысле, что голод этот утолить невозможно, а людям все-таки спокойнее и привычнее идти к достижимой цели, хотя бы теоретически достижимой.
     — Если мы говорим об эксперименте, то должны четко понимать: эксперимент имеет цель, он строго ограничен во времени, и условия его не меняются по ходу. События последних лет говорят о том, что, если эксперимент и имел место, он давно вышел из-под контроля. Скажем, смысл его заключался в том, чтобы проверить реальный уровень нравственности советских людей. Пока стоит милиционер, никто и не нарушает. А тут убрали милиционера — и что? Нельзя сказать, что мы не получили никаких результатов. Очень много информации для анализа, все это представляет большой интерес. Однако — когда срок окончания эксперимента, время осмысления результатов и самое главное — выводы?
     — Начало эксперимента я бы отнес к 1917 году. И главным экспериментатором назначили Владимира Ильича Ленина. Когда его спросили: “Как вы собираетесь с таким необразованным народом построить такое общество, где требуется высочайшая культура и нравственность, и сознательность?”, что он ответил? “Не волнуйтесь, товарищи писатели. Вначале мы создадим условия, которые изменят людей, сделают их порядочными, нравственными и сознательными”. Это была гипотеза, она вытекла из множества философских учений. Так вот, если говорить об этом временном промежутке, все нормально. Мы имеем формулировку условий, цели эксперимента, время начала и время окончания. Результат мы тоже имеем. Людей изменить только внешними условиями невозможно.
     — Хорошо, но если мы предположим, что имели место два последовательных эксперимента. Первый — связанный с выведением нового сорта людей, евгеника в чистом виде. Второй эксперимент — это уже селекция. То есть в течение семидесяти лет было получено некоторое количество человеческого материала. Предположительно — с новыми свойствами. Однако эксперимент этот происходил в условиях тепличных, и тогда было принято решение вывести его в естественную окружающую среду. Окончательный отбор, можно сказать. И он начался в 1991 году. На первой стадии эксперимента искусственно задавались условия, когда лучше, комфортнее, безопас-
нее было быть или казаться приличным человеком. На второй стадии происходит резкая смена климата, условий — и снимаются все ограничения. Результаты можно
сравнить. Хорошо, можно считать второй эксперимент контрольным опытом. Заметьте, условия его ужесточались со временем: на первой стадии человеку говорят: “Мы тут магазин грабим, не хочешь ли поучаствовать, наешься от пуза. И ничего за это не будет”. Да или нет? На второй стадии: “Мы грабим магазин. Все грабят магазин. Если ты не станешь грабить магазин, ты останешься голодным. А еще — мы все тебя не будем уважать”. Да или нет? На третьей стадии: “Мы ограбили магазин и вы-
тащили практически все. Мы можем дать тебе немного еды, если ты будешь служить нам. Сейчас ты никто, и дети твои будут никем, и ты умрешь с голоду, и они ум-
рут с голоду”. Да или нет?
     — Согласитесь, сейчас мы можем с достаточной степенью точности ориентироваться — какое количество людей прошло первую стадию, какое — вторую, и кто дожил до третьей. Тут, кстати, уже можно чуть ли не пофамильно называть. Скажем, группа людей, которым в 1991 году было от 25 до 35 лет. Кто из них где оказался. Собственно, только они и могут считаться полноценными
экспериментальными образцами. Они сформировались в прежних условиях, и они были самыми активными участниками нового эксперимента.
     — Надеюсь, речь не идет о том, что какая-то группа лиц здесь и сейчас на самом деле ведет подобный эксперимент? Это слишком уж большое научное допущение. Притом что результат был, к сожалению, предсказуем. В любой критической, катастрофической ситуации есть процент людей, которые ведут себя нетипично. Что имеется в виду? Гибнет “Титаник”. Спасательных средств там хватает с избытком. Но начинается паника, сильные выживают, слабые умирают. И очень небольшой процент
людей не участвует в побоище, не поддается панике, пытаются помогать кому-то. От силы — пять процентов. Примерно такой же процент отсеялся в ходе эксперимента в нашей стране. Люди, которые хотели бы жить так, чтобы можно было себя уважать. И обоснованно. Но заметьте — если такая закономерность существует, она не вполне зависит от условий, в которых формировался человек.
     — Если мы посмотрим даже общепринятую версию истории, у нас подобные вещи случались. Но в меньших масштабах и в других условиях. Скажем, попытка Петра
втащить Россию в Европу. Через форточку, естественно, не через парадный вход. Тоже очень многое поменялось — из внешних атрибутов. Слов много появилось нелепых, одежда другая, прически. Собственно, все. Россия, даже при этом копировании, оставалась собой, шла своей дорогой, может быть, не самой легкой, но своей. Возможно, эта точка зрения спорная или даже покажется кощунственной, но все же: с точки зрения познания, движения, развития собственная дорога, не пройденная никем, видится предпочтительнее, нежели хождение строем по чужой асфальтированной дороге. По крайней мере, если речь идет о человеческой жизни. Не может быть абсолютных примеров для подражания, потому что люди рождаются разными. Государства, между прочим, — это некие сообщества абсолютно разных людей. Мы никогда и никого догнать не сможем, если будем пытаться и дальше ходить чужими дорогами, а не искать свой собственный путь. Другое дело, что все эти понятия — кто впереди, кто позади, они весьма относительны и могут иметь смысл только тогда, когда ты идешь чужим путем или живешь чужой жизнью, что то же самое.
     — Человеку очень сложно жить вообще без ориентиров. Ему социальный статус важен? Очень важен. А материальное положение его заботит? Да, заботит. Как его в семье воспринимают, кормильцем или нахлебником, есть разница? И вот из таких мелочей складывается система оценок, а во многих случаях она же становится системой ценностей. Американцы формулируют это как: “Не хуже, чем у Джонсонов”. Правда, касается это исключительно материального. Чтобы тапочки у тебя были не дешевле, чем у соседей. И бюст у жены не меньше. Мы попали в такую ситуацию, когда, с одной стороны, официальной доктриной является принцип “Не хуже, чем у Джонсонов”, причем без всякого перевода на русский язык. Заметьте, с какой гордостью российская публика воспринимает любые выходки наших нуворишей за границей. Нет, какой-то частью сознания ты понимаешь, что это стыдно, что это пошлость запредельная, купеческая. Но ведь “не хуже чем у…”? В общем, да. И хотя понимаешь прекрасно, что это он за твои деньги там юродствует, но ведь клоун-то наш? Нос им утер? С другой стороны, сохраняется еще старая система ценностей, в конце концов, просто даже уровень образования у нас слишком высокий, чтобы вот так сразу и органично отойти на полтора века назад. Можно даже предположить, с большой степенью вероятности, что после волны западничества придет мода на славянофилию, и тогда нувориши станут лакеев мазать горчицей, вызывать цыган и прочее.
     — Есть одна особенность. Мы говорили о том, что определенный процент людей, очень небольшой, способен противостоять внешним обстоятельствам. Причем люди эти встречаются в разных сферах. Врачи, которые отказываются выписывать дорогие лекарства вместо полезных. Учителя, которые отказываются преподавать историю, в которой СССР был агрессором во Второй мировой войне. Девушки, которые моют пол в подъезде, но не идут в проститутки. Такие люди были всегда, и, собственно говоря, мы можем и должны ориентироваться только на них. Они единственные, кто прошел отбор, все ступени.
     — Природа не создавала механизм, по которому бы непременно было хорошо: создал ты с себе подобным детеныша, выполнил долг перед видом, и наступило хорошо. Оно, конечно, бывает и даже очень хорошо и прекрасно, но — не надолго. А потом опять наступает поиск — не хватает чего-то. Люди находят, конечно, обход вот этих всех штук природных. Через культуру, через привычку, через общность духовную — и тогда они держатся вместе. Но это скорее исключение. Кому повезло, кто над этим думает, работает — у него может получиться. Но это все-таки не естественно, обман природы получается.
— По какому признаку могут объединяться разные индивиды? Любое пересечение индивидов не есть хорошо. Возьмем мы самую простую буддистскую схему. Навредил ты человеку — увеличил свой кармический груз. Помог человеку — это ты себе помог, груз скинул. А ему помешал, и вообще, может он из-за помощи твоей на второй круг пойдет. Как быть-то? Не должны люди жить вместе, вот что.
     — Есть одно основание. Притом что разные, да, и дорога у всех своя, и финал персональный — но можем же мы быть товарищами по несчастью, по крайней мере? Понятно, что никакой потребности в больших скопищах людей у отдельного человека нет. Только несчастье, психическая болезнь и непонимание себя могут по доброй воле загнать человека в такие муравейники. Ты становишься настолько уязвимым для всяких внешних обстоятельств, настолько несамостоятелен в своих поступках и эмоциях, что все твои личностные проявления, индивидуальные тут же становятся смертельной угрозой их носителю. Потребность в общении — да, она существует. Но это настолько широкое понятие — “общение”. Собственно говоря, его же можно искусственно организовать, спровоцировать. Бутылка водки становится и целью, и способом, смыслом общения, вот, как крайний случай. Хорошо, когда тебя слышат? Да. Хорошо, когда тебя понимают? Безусловно. Но ведь, в конце концов, наступает момент, когда тебе непременно нужно побыть одному. Каждый с такой штукой
сталкивался — приходят к тебе гости, и все так здорово, и весело, и напряжения нет никакого, потому что все как родные и любят друг друга, и вроде бы говорить можно обо всем целую вечность. А потом они уходят — и у тебя какое-то внутреннее облегчение наступает. Ты рад им в любое время, пусть они сегодня вечером снова придут. Но вот сейчас, когда остался в привычном окружении, которое ничуть не мешает быть одному, — тебе легче. Хотя вроде бы и стыдно немного — близкие ведь люди, самые близкие, они уходят, а ты рад.
     — Есть другая сторона — неумение быть одному, незнание, куда себя девать в одиночестве. Очень страшная вообще-то штука. Немногие могут выдержать испытание
одиночеством. Даже когда здоров, молод, свободен, тебе не о чем заботиться и переживать — тянет же в стаю? Чтобы быть с себе подобными — и совсем уж до крайности избавиться от необходимости принимать решения, думать. Никто не говорит — бери книжку и читай. Не в этом дело. Тем более что и навык этот в значительной мере утрачен. Вдумчивое чтение, с удовольствием, к нему тоже вкус нужно прививать, привычку. Тем более, когда речь идет не о развлекательном чтиве. Впрочем, тут-то все просто. Принцип действует пищеварительный — с минимальными усилиями получить максимальное удовольствие. Именно поэтому телевизор выигрывает у книг, а наркотики побеждают телевизор. Принцип сохранения энергии. Читаешь книгу — нужно напрягать сознание, чтобы образы зрительные появились. В телевизоре образы готовые, но они как-то прихотливо изменяются, помимо твоей воли. Наркотик не требует никаких умственных усилий. Напрямую подключается центр удовольствий.
— Не обязательно читать. Ты думай. Это еще до всякого познания, просто необходимое условие существования. Если ты думаешь, и мозг твой развивается, ты невольно познаешь. Ты сравниваешь, соизмеряешь — и возникают притом некоторые условия, когда ты приобретаешь другое качество. Начинаешь представлять интерес
уже как источник нового знания. Оно же действительно индивидуально и уникально, при условии, конечно, что оно — твое. Интересно другому человеку только новое,
оригинальное, исключительное. Хотя бы для успокоения. Сидит он такой странный и вдруг осознает: а ведь он выпал из жизни. Нет, он все вроде бы понимает, не хуже
других. Но выводы получаются совершенно дикие. И так один раз, и второй, и третий. А если он вынужден публично рассказывать, до чего он додумался? Может быть, соврать им проще? Оно так, потому, что всегда есть опасность, что тебя за сумасшедшего примут. Грань между гениальностью и сумасшествием очень тонкая, и перейти ее ничего не стоит. Как на одну, так и на другую сторону. Ты вечно балансируешь, следуя прихотливым траекториям собственной мысли, и она нередко заводит тебя в такие глубины, где, по твоему мнению, ни один “нормальный” человек не бывал. Запретная зона. Так вот эту связь с непознанным, то есть непубличным, непопулярным и неизвестным, нужно отрицать изо всех сил. Чтобы не выпасть.
     — Ну, хорошо, за сумасшедшего не примут. А за кого? Тебе ведь важно, чтобы именно за того, кто ты есть, принимали? А кто ты есть? Не по социальному статусу, и не по ученой степени, и уж точно — не по количеству денег? Просто — как человек? Так нет же, тут начинают специфические факторы наслаиваться. Они вроде бы и не пищеварительного свойства, но с другой стороны… Очень уж близко лежат. Нашел ты правильные слова, и все ты можешь объяснить, и суть вещей тебе понятна. Собственно, докопался до ключевого — до смысла жизни. Дальше-то что? Казалось бы, очевидный ответ. Ты всю жизнь с трудностями немалыми и лишениями, вопреки всему и всем искал свою дорогу. И вот она перед тобой, прямая, как стрела, с фонарями по обе стороны, да еще с указателями “правильной дорогой идешь”. Твои действия? Броситься на эту дорогу и бежать изо всех сил, испытывая при этом счастье или хотя бы умиротворение? Ан нет. Перво-наперво, о великом своем открытии и откровении тебе надо миру поведать. Потому как миллионы людей шлялись где попало, смотрели в миллиарды глаз и ничего не нашли. А ты — нашел. И непременно им на ошибку нужно указать: не там ищете, дорогие товарищи, и не так ищете, и не то. Побуждение естественное, все так делают. Бежит стая гиен, а одна вдруг находит труп буйвола, положим. И нет, чтобы вначале пообедать, а потом уже выть и хохотать — нет, она тут же завопит со всей мочи, и хоть знает, что насчет еды сильно проигрывает, — а зато же гордыней компенсирует. В этом смысле человек гораздо дальше ушел. Он способен выть и хохотать не только, когда запах трупа учует, а и просто так, по ходу жизни, чтобы о нем не забывали. Или того пуще — кто-то нашел, такой тихий и незаметный, а голос-то кто первый подал? Вот то-то. Ему и кусок самый жирный.
     — Обман-то в чем заключается? Ты, когда голос подаешь, чего миру поведать хочешь? Вот, мол, я такой замечательный человек, нашел свою дорогу. А дальше? Если ты не последний подонок, то должен догадываться — да, дорога есть. Но годится она только и исключительно для одного человека. Для тебя. Каждый, кто имеет глупость следовать за собой, просто теряет силы и время, отдаляется от своего пути.
     — Тогда совсем непонятное выходит. С одной стороны, должен ты по каким-то ухабам и чащобам бродить, разыскивая свою дорогу. Но как только нашел, самое плохое и начинается?
     — Может быть, и так. Тут просто мы опять возвращаемся к проблеме одиночества. Ты можешь сколько угодно стремиться быть один, но быть одиноким — непосильное бремя. Тут важны даже не материальные какие-то взаимоотношения, не социальный статус и прочая суета. Человека поддерживает осознание того, что о нем помнят. Например, он кому-то нужен. Это на шкале положительных эмоций. Но точно так же человеку не одиноко, когда его ненавидят. В том и другом случае играет роль только количество помнящих, отнюдь не испытываемые ими эмоции. Тебе ненавидят? Да сами они сволочи, и ты им тем же отвечаешь. Тебя любят? Ну, что же, это их положительно характеризует, они достойны… снисхождения, например.
     — Одному плохо, в толпе нельзя — а есть ли оптимальный вариант? Объединение в интересах выживания, в этом смысл сообщества. Один делает сапоги, другой —
пироги, и чтобы народу ровно столько проживало, что каждый полезен был бы и уместен. Получим что-то вроде сельской общины. И что же? Получается, побоку всякий прогресс и достижения, возвращаемся мы назад, по историческим меркам лет на пятьсот…
     — Вот уж чего нельзя утверждать наверняка — так это где у истории вперед и где — назад. Если то, что происходит последние лет сто, вы полагаете правильной и единственно верной дорогой вверх, вперед, к звездам — это полный бред. Если совсем уж грубо, схематично изобразить “прогресс”, получается довольно странная
картина. До определенного времени люди блуждают во мраке, чего-то там мучаются, ссорятся, воюют, страдают, на костер идут… Но притом никому в голову не приходит
взять и поставить во главу угла человека сытого. Как конечную стадию развития хомо сапиенс. Нет, в качестве промежуточного продукта эволюции человек сытый рассматривался. Безусловно. Но учтите: много людей голодает, генеральные потребители пищи должны считать себя венцами и образцами эволюции. Не считают почему-то. Более того, когда мыслящих шведов накормили, и все их материальные позывы более-менее предупредили, у них развилась эпидемия самоубийств. От бессмысленности жизни.
— Вообще-то, голодная жизнь едва ли осмысленней. Когда все помыслы упираются в кусок хлеба. На самом деле, все зависит от точки зрения, от отношения. Буддийский монах вполне обходится горсткой риса в день. Кто- то чувствует себя голодным, если полкилограмма сала не скушает на завтрак. Но в общем, такая это сфера, где чистая физиология все-таки не главное. Возможности человека в плане ограничения своих потребностей также безграничны, как и его потребительская распущенность. В том и в другом случае мы имеем дело скорее с внешними установками, чем с внутренними потребностями. Причем установки эти с некоторого времени начали носить характер идеологии, претендовать на всеобщность, стали своего рода философией, да, пожалуй, и религией.
     — Насчет религии, наверное, некоторое преувеличение. Любая религия тем и отличается от идеологии, например, что дает целостную картину мира. От начала до
конца. Да плюс к тому — механизм, который все это дело приводит в движение. Да и не это главное. Религия в этой картине уделяет место человеку. То есть ты, конкретный гражданин, находишься в системе мироздания вот здесь, и ежели станешь ты вести себя как попало, то положение твое изменится. Плохо тебе будет. Станешь вести себя прилично — тоже изменится положение, но к лучшему. Притом что религиозная система выстроена по строгой иерархии, если хотите, называйте это “вертикалью власти”, но степеней свободы там гораздо больше, чем в самом свободном потребительском обществе. Всегда есть две возможности — как тебе поступать. Осознанно поступать, вот что важно. В том обществе, которое называется цивилизованным, демократичным, да как угодно ты его называй — нет в нем этой возможности. То есть существует некий порядок, система законов и условностей, которые соблюдаются всеми или почти всеми членами этого сообщества. Но если мы говорим об осознанных поступках людей — нет ни малейшей возможности их совершать.
     — Само по себе понятие “как жить” не дается ни в религии, ни в науке. В лучшем случае можно получить некоторые представления о том, что можно и чего нельзя. Какая-то гармония возможна, если как раз на этом месте и остановиться. То есть, грубо говоря, выучил ты Нагорную проповедь, принял ее как руководство к действию… Но и в этом случае тебе надо срочно от людей убегать, чтоб свою гармонию в целости и одиночестве хранить. В монастыре, например. Потому что если ты продолжаешь двигаться вперед, да еще своим путем, непременно столкнешься с противоречиями. Причем глобальными. Когда черное может быть белым, зло может быть добрым. Собственно, с этого только все и начинается. Тебе дается шанс. Один шанс. Ты волен использовать его как угодно. Причем вся штука в том, что перед тобой несметное количество разных дорог, хороших и плохих, темных и освещенных. И в общем-то, так уж в природе человека заложено, предпочтение тем дорогам отдается, которые ровнее, светлее и лучше всего — под гору. А главная подлость в том заключена, что твоя дорога, настоящая — она из всех возможных самая трудная, и всегда — в гору.
     — Человек смертен. Причем, никто же не знает, что там, дальше. Может, и нет никакого дальше. Так какой смысл надрываться, в гору переть, когда финал известен. Зароют тебя на глубину два метра, червям на радость. Так может, перед смертью хотя бы пожить…
     — …По-человечески, да? Само напрашивается. Кстати, обратите внимание, когда мы говорим “чтобы все, как у людей”, или “пожить по-человечески”? Когда нужно
оправдать подлость или слабость.
     — Может, все это ерунда? Куда-то стремиться, чего-то знать. Кстати, в Библии тоже ведь есть предостережение по этому поводу: “многие знания — многие скорби”. Вот и получается, что единственная разумная форма жизни — это жить в свое удовольствие.
     — Никто и никогда не говорил, что быть человеком легко, и тем более приятно. Вроде бы по всему получается — чтобы хоть немного стать человеком, надо пройти свой путь или часть его. Вот, например, сейчас созданы для этого все условия. Потому что среда максимально агрессивная, совсем нет возможности быть собой. Притом что каждый день перед тобой раскладывается несметное количество ложных путей, да еще в спину тебя подталкивают: иди скорее, все вон уже как далеко ушли, ты догонять должен.
     — Или даже так: не загораживай дорогу, козел.
     — В принципе, если говорить с точки зрения физической, можно вообще не тратить энергию. Абсолютно. Чтобы выпасть из этого социума, не бегать в табуне, ты можешь всего-навсего остановиться. Правда, нет никаких гарантий, что тебя не растопчут те, кто бежит сзади. Логике это слабо поддается. Казалось бы, раз ты отказался от борьбы у корыта, так какое им до тебя дело? Но нет, тут, во-первых, фактор случайности срабатывает. Элементарно — тот, кто продолжает движение к кормушке, он ведь в данный момент только ее и видит, а уж что там под ноги попало — никто не виноват, шевелиться надо бодрее. А кроме того, есть и неосознанное стремление социума свести на нет любые исключения. Вот, скажем, отбилась какая-то особь от стада. И не бежит туда, где, по общему мнению, самая зеленая трава. Почему она так себя ведет? Уже не голодная? Да кто же поверит. А может такое быть, что она чего-то там нашла, еще более зеленое? Запросто. Так надо это дело пресечь. Чтобы впредь не повторялось. А наше общество несколько сложнее устроено, чем обычное стадо. Там две составляющие доминируют: страх и голод. В разных пропорциях. При этом они естественны. То есть все по-настоящему. Корова голодна, и это означает только то, что она хочет есть. Человек может быть сытым, и даже обожравшимся, но голод от этого только усиливается. Страх голода, можно так назвать.
     — Может быть, не нужно так высокомерно? Никаких различий нет, особенно если взять стадо овец и социум. Те же самые принципы организации, приоритеты, системы ценностей, система власти. Даже по внешним признакам мало отличий. Руководителем коллектива, как правило, у них избирается кто-то другой породы.
     — Козел?
     — Да, как правило — козел. Или, например, черный президент в стране с белым населением. Так проще осуществлять демократию. Плюс — силовые структуры.
Специально обученные овчарки. А роль мирового сообщества, соответственно, выполняет пастух.
     — Хорошо, пусть даже так. Но, согласитесь, что нынешние условия все-таки предпочтительнее любых других. Вот представьте себе идеальный мир. Все сытые и
думают исключительно о ближнем. Спасибо-пожалуйста, чисто как в трамвае, и даже нет у тебя повода левую щеку подставить — потому что дураков нет, которые бы тебя по правой лупили. Дальше что? Хороводы водить или книжки духовного содержания читать коллективно?
     — То же стадо, получается, но опаснее. Сейчас мы живем в такой ситуации, когда не нужно сверхусилий приагать. Как это у американцев рекламный слоган есть “Просто делай это”. Ну вот, у нас — “Просто не делай этого”. И тебя встречным потоком с такой силой швырнет неведомо куда, что можно и разбиться. Да и разбиваются многие… Почему это плохо? Да хотя бы потому, что не интересует никого — чего ты не делал, хотя и мог бы. Почему не убил никого, не ограбил, родину не предал. Считается только то, что ты сделал. В какой мере человека в себе воспитал. А у тебя все силы уходят на то, чтобы с окружающей средой отношения выяснить, доказать что-то. Но есть другая опасность. Ты же все понял и надо другим непременно рассказать. Из хороших побуждений. А им, выясняется, и не нужно твоего понимания. У них своего понимания хоть отбавляй, и при этом их понимание радость им приносит и еду, а твое — бессонницу и сумасшедший дом, если глубоко покопаться. Хороший выбор.
     — К счастью, нет никакого выбора. Тот, кто хотя бы раз задумался об этом самом пути, он, можно считать, уже в дороге. И ему ничьих советов не нужно, сам найдет, рано или поздно. Или не пойдет, но тоже сам. Так что никакого там насильного впихивания в рай быть не может.
     — Одна только проблема. Мы далеко не все одинаковые. Мало того, что есть масса естественных, общечеловеческих, скажем, принципов деления. Мужчины — женщины. Умные — глупые. Толстые — тонкие. Нет, у нас еще имеется наследие. У большей части населения есть не то чтобы знание или идеалы — об этом нельзя с уверенностью говорить. Но, во всяком случае, имеется жизненный опыт, который кардинально отличается от нынешнего. Уже одно это делает практически неизбежным возникновение какого-то внутреннего конфликта, искры, что ли. Занимался ты чем-то, о чем и рассказать стыдно, скопил денег кучу, купил два ведра черной икры
— и приготовился уже стать счастливым. А потом отчегото вспоминаешь, как сидели вы с друзьями в лесу, у костра, и картошку печеную ели с черным хлебом. Так вот,
она вкуснее была. Почему?!!! Она же не стоила практически ничего, а особенно в пересчете на доллары. И еще вспоминаешь, что вот некоторые из тех, с которыми
картошку-то ели, они умерли. Не выжили. А вот с одним другом вы первые деньги сделали, но потом пришлось его заказать, потому что так больше денег выходит. Из тех же, кто остался в живых, вряд ли кто руку тебе подаст…
     — Пример не слишком-то показательный. А ты возьми да и запей икру чем-нибудь для радости и счастья. Пуще же того — выйди на улицу, погляди, сколько народу в мусорных баках роется, да и утешься, очень сильно это помогает. Если повезет, то придет мысль насчет того, что “жизнь удалась”. Так вот, если придет, не надо ее отгонять. Действительно, удалась.
     — Вы всерьез?
     — А как же, конечно, всерьез. Никто и никому не давал права говорить — вот так жить правильно, а вот так — неправильно. Тем более, когда ты начинаешь настаивать, что правильно — это то, как ты живешь и как ты поступаешь, все же остальное — ошибка, вздор и заблуждение. Раз уж заговорили мы про два ведра черной икры, так и продолжим. Нет у тебя этих ведер, да вообще, ты только понаслышке знаешь, что это такая специальная еда для состоятельных людей и, должно быть, очень вкусная. Надо в отчаяние впадать? Скорее, нет. Особенно если подумать немного, общие знания по биологии применить. Конечный результат пищеварения каков? И дальше у тебя целая цепочка протягивается, которая упирается в погост.
     — Как только человек выслушал свой внутренний голос, понял свое призвание, он может его реализовывать. Не комплексуя, не опасаясь, что его не поймут, не думая, что это не будет полезно. Да, действительно, многим это будет пустой звук, китайская грамота, они ничего не поймут. Но есть такие люди, которые хотя бы чуть-чуть начнут его понимать. И он ответственен перед теми, кто его услышал. Появляется шанс, что тот, кто услышал, пойдет дальше, ему это как-то поможет. Пусть это три, пять человек — но, конечно, не страна, не город и даже не улица.
Они есть, может быть, пять человек в мире, именно для них это важно и понятно. Мы ведь все время думаем о том, чтобы найти какие-то слова, понятные всем, и тогда люди все поймут... Таких слов нет. Таких людей нет. Уж тем более, они не встречаются в массовом масштабе. Так это же и нормально. Все мы разные. Если тебя во всем мире понимают хотя бы два человека — этого вполне достаточно. Но вначале тебе нужно понять себя.
     — Но тут в чем проблема — люди могут быть тебе очень близкими по сути. Однако во внешней жизни они реализуются по-разному. Причем в большинстве случаев просто невозможно знать о их существовании. Пчел он разводит или троллейбус водит, или учителем работает в сельской школе. И доступные средства коммуникации типа Интернета им и недоступны, и безразличны...
     — Так об этом и речь. Мы сейчас берем только тех, кто, во-первых, имеет что сказать, во-вторых, умеет сказать, и, в-третьих, у него есть такая возможность. Но самое главное — если ты будешь жить по человеческим принципам, тебе не нужно будет говорить.
     — Но все-таки, если глубже в себе покопаться, что там обнаружится? Там ведь, кроме всего прочего, имеется страх. Особого свойства. Не выглядеть смешным, не выглядеть нелепым. В принципе, главная-то причина в нем. Причем чем ты больше начинаешь понимать себя и мир, чем дальше ты прошел, тем сильнее страх. Тебе лучше промолчать, чем получить вдруг доказательства, что придумал ты вовсе простое, придуманное уже сто раз до тебя.
     — Ладно, коллега, может быть, вы знаете, как улучшить жизнь человека?
     — Знаете, коллега, мне почему-то фраза эта непонятна да и подозрительна очень. Что вы вообще имеете в виду, составляя формулу с тремя неизвестными:
     — Что такое “человек”?
     — Что такое “жизнь”?
     — Что такое “улучшить”?
     Вы что, знаете ответы на эти вопросы? Так на этом можно любые разговоры заканчивать. Потому что вариантовто совсем мало: вам с такими убеждениями в лучшем случае в психиатрическую лечебницу надо обращаться. По поводу мании величия. Богом себя возомнили. А в худшем случае, это когда болезнь неизлечима, надо в политику подаваться, во власть или каким другим властителем дум и тел становиться.
     — Может быть, не стоит валить в одну кучу политику, властителей дум и психиатрические лечебницы? Есть же нормальные способы решения уравнений. Возьмите да подставьте в формулу вместо неизвестной величины — известную. То есть реальную. Очень любопытно было бы посмотреть, что из этого получится. Вот, кажем, понятная величина — Иванов. Равно понятию “человек”.
     Получается: “Как улучшить жизнь Иванову?” Проще ведь гораздо, так?
     — А кто это спрашивает насчет улучшить?
     — Допустим, тот, кто всегда обещает это сделать. Президент, если хотите.
     — Тогда получается бред какой-то дикий. Нет, на самом деле. Чего там голову ломать, позови ты этого Иванова и спроси: так мол и так, Иванов, мы тут все вместе, 16 миллионов человек (это у нас такой аппарат управления в стране) не спим ночей и все думаем, как бы это тебе жизнь улучшить. Теперь ваш ответ, Иванов.
     — Так это смотря какой Иванов. Ну, допустим, тот Иванов, о котором все эти 16 миллионов мечтают. Иванов-голодный. “Да чего там думать, вы по десятке скиньтесь, и нормально будет. У вас не убудет, а мне приятно”. Что там в сумме? Нормально, 160 миллионов рублей. Такое враз не пропьешь. Такое вообще пропить невозможно. Даже с хорошей закуской. Дальше что? Переходим к Петрову. С тем же самым вопросом: “Как тебе, Петров, жизнь улучшить?”
     — Стоп. А как же с Ивановым? Он же деньги получил, все, что можно было, себе приобрел, так ведь теперь он стал совсем другим Ивановым. Тот-то, помните, был Иванов-голодный, а этот, наоборот, Иванов-сытый. У него, слава богу, потребности появились, качественно новые. Он, слава богу, и в помощи вашей вряд ли уже нуждается. Да наверняка даже. Начиная с простецких совсем вещей. Мусор ему требуется вынести на помойку. Он еще дворецкого не успел себе нанять, а мусор, между тем, накопился. И вот, значит, 16 миллионов людей приходят под окна к Иванову и требуют дальнейшего улучшения жизни. Иванова, соответственно, не своей. Их-то жизнь становится лучше, только когда Иванову хорошо.
     — Представить такое скопление людей под окнами отдельно взятого дома очень трудно. Пусть даже дом огромный. Получается, как одна Москва и шесть Красноярсков, примерно. Но для нашего уравнения сойдет. Как можно употребить такую массу людей в практических целях, то есть для улучшения жизни Иванова в конкретный момент времени — мусор вынести? Малейшая попытка доверить эту функцию, скажем, главе правительства, неминуемо вызовет государственный переворот, смену кабинета и кризис верхов.
     — Что мы получаем на промежуточном этапе? Возможность улучшить жизнь даже одного человека путем выноса мусорного ведра — задача абсолютно неразрешимая для всей системы государственной власти и местного самоуправления.
     — Ну, хорошо, ситуация не вполне жизненная, потому что 16 миллионов человек невозможно согнать в одно место. Давайте такую вполне жизненную модель нарисуем.
Вот, скажем, депутаты Законодательного собрания Красноярского края, числом 42 человека, становятся одержимы идеей “улучшить жизнь Иванова”. Технологических,
юридических и финансовых проблем нет и быть не может. Вот, предположим, доставляют Иванова в зал заседаний и сообщают ему торжественно:
     “Согласно тому-сему и на основании пятого-десятого, принять Закон Красноярского края”. Вы же прекрасно знаете, какая преамбула пишется практически к каждому закону: “В целях дальнейшего повышения уровня жизни населения”. Не важно, о чем там закон, но обязательное требование — чтобы там преамбула была, гласящая об улучшении жизни человека. Иванова, да. Стоит, предположим, Иванов, а ему депутаты хором:
    — Слушай сюда, Иванов, и не говори, что не слышал. Так вот, Иванов, для улучшения твоей жизни мы решили, что квартплату свою паршивую станешь платить в три раза больше. И за проезд в автобусе — в два раза больше. При этом цена на хлеб поднимется в два раза, а бесплатного образования для детишек твоих не будет вовсе, а вместо завода, на котором ты работаешь, мы магазин построим… Ну, и дальше, по тексту. В принципе, одного бы хватило закона. Если вы обратили внимание, я же реальные законы Красноярского края процитировал, только в
доступной форме. Так вот, при условии, что Иванов — не слепоглухонемой дурак, он на первой фразе должен удивиться. «Постойте, — скажет он, — вы тут за кого меня
держите, дорогие товарищи? Вы, если мою жизнь улучшать собираетесь, так вы же не стесняйтесь. Прямо так подходите и спрашивайте. И не стану я скрывать, много
чего могу предложить. Но поверьте мне, пожалуйста, никогда, ни в каком пьяном бреду и сумеречном состоянии души не стану желать участи такой ни для себя, ни для родных, ни для соседей, и даже для осла соседа своего — не желаю».
     — Совершеннейшая чушь, смею вам заметить. Вы ведь не натурального Иванова на улице поймали — вы гомункулуса лабораторного им подсунули. Президенту или депутатам, все равно. Они и без вас давно уже забыли — что такое натуральный человек, и в чем тогда поучительность опыта? Одну модель поменяли на другую.
     — Если государственная система генерирует существ, противоположных людям, и при этом успешно функционирует, может быть, люди действительно не нужны? Они мало того, что стройную работу государственной машины будут нарушать, у людей никогда не получается равноправного партнерства. Или ты кого-то с пути сбиваешь, или тебя на другую дорогу перетягивают.
     — Да ты хотя бы комплексовать не будешь, что никому это не нужно. Потому что есть два-три человека на твоей стороне, и пусть вы разные, и пусть идете своими путями — но ведь идете? Да, идете. С открытыми глазами? Да, с открытыми. Между прочим, это очень много. Потому что, могу предположить, сколько погибло настоящих людей только потому, что не нашлось рядом второго человека. Другое дело, что ты не найдешь их вот так, сразу — на твоей лестничной площадке, может, и в городе. Где-то в мире, скорее всего, и есть. Хотя не факт. Из тех людей, которые уже жили, наверняка были те, которые тебе были нужны и кому ты был нужен. Просто кто-то из вас перестал идти, остановился — да нет там ничего, за горизонтом. Надо как все. Да еще и пожалел, небось, — вот ведь, другие-то вон куда успели убежать далеко, пока я тут пустяками занимался, внутрь себя подглядывал.
     — Пусть ты даже и очень упорный субъект, и смирился ты с тем, что в лучшем случае — пару человек тебя поймут, а вообще, нормальный вариант — одиночество. И пусть. Но тебе ведь и при этом нужны если не попутчики, не советчики, не собеседники — хотя бы иллюзии. Чтобы дорога легче казалась, горизонт ближе, что ли. Не как мираж в пустыне, он обычно в сторону уводит, да и хватает в нашей пустыне миражей, они и так один на другом лепятся. А еще — нужно тебе, чтобы кто-то не то, чтобы вел, но вот так периодически головой кивал: правильно, мол, идешь, давай, двигай дальше.
     — Сейчас мы вообще не об этом говорим. Ты ведь понимаешь прекрасно, что и попутчики хорошо, и советчики, но только когда ты сам идешь — тогда оно по-
настоящему и единственно возможно. Никто тебе ничего не подскажет — ни Христос, ни Будда, ни Кришна. Если то, что я могу делать, никому не нужно — тогда я ничего и не буду делать. Дурак. Делай, тебе это нужно, больше чем кому-либо. Только не порти ничего, вот и все. Не делай гадостей природе, и прежде всего своей. Ты хочешь так жить, чтобы выборами этими сучьими не заниматься? Так и не занимайся. Чтобы на прокорм заработать, всегда можно найти возможность. Сидим мы, не пьем, девочек не вызываем — притом не скучно. Мало этого? И вот дальше у нас чисто русское — ага, полного и окончательного совершенства не предвидится, результатов ощутимых вроде бы тоже — тогда пошло оно все, я лучше вообще ничего делать не стану. А то, наоборот, постараюсь все испортить, но уже окончательно, до самой глубины.
     — Да что же это такое — опять русские неправильные. Мы, между тем, гораздо меньше похожи на животных — по сути, чем те же американцы. Не потому я говорю, что негры здорово на обезьян смахивают, а про сущность. Ну, ты лужайку свою стрижешь и ногти каждый день лаком покрываешь — дальше-то что? По сути, свинарник, только очень организованный. Кормление по часам, а то еще музыка бывает, для усвоения пищи. Мы же, сравнительно, как свиньи живем. Ну, по условиям, по внешним признакам. При том — люди, живые. Оттого и творим иногда вещи нелогичные, то есть те, которые простым голодом, или страхом или инстинктом размножения невозможно объяснить. То есть западными мерками измерить.
     — Шовинизм бытовой.
     — Никогда в жизни. Ночью разбуди, спроси — очень я их всех уважаю. Потому что правильные, размеренные — и до одурения предсказуемые. И люди-то среди них разные попадаются, нельзя же всех под одну гребенку стричь. Да, много таких, у которых в голове только доллары шуршат, а в глазах — нули прыгают. Но и среди нас таких немало народилось. Они, например, могут себе и высокие помыслы позволить. Он слушает музыку, потягивает шартрез. Тут нищий подходит. «Да пошел ты, козел. Не видишь, я Бетховена слушаю».
     — «Прачечная? Хренячечная. Это министерство культуры, профан».
     — Примерно так. Министерство культуры. Все-таки задача гармоничного общества — давать возможность людям для самореализации. Все. Не надо больше ничего.
     — Общество отторгает, причем достаточно активно, некоторых людей. Которым страшно видеть, во что мы превращаемся. Их не травят, не гонят. Они уходят. Можно, конечно, воспринимать это как симптом сугубо положительный. Во-первых, они что-то такое нашли, свое, настоящее. Во-вторых, это не прошло незамеченным для других. Тут, правда, есть исторические аналогии, не очень приятные. Один человек тоже нашел, да еще стал рассказывать другим. Так его потом к кресту прибили.
     — Выбрасывает общество не потому, что ты чего-то там нашел, да еще и вслух про это сказал. Сиди себе тихо, никто не тронет. Выбрасывает общество тех, кто мешает людям делать свое скромное дело. Если называть вещи своими именами — делать подлости, гадости и глупости. Вот представьте: приходят люди в магазин, купить хотят что-то. И тут откуда ни возьмись гражданин такой умный. «Вы знаете, это нельзя в пищу употреблять, вы от этого умрете». Как с ним быть? Если магазин маленький, то ему продавец в лицо вцепится. А если большой — служба безопасности покалечит. Чего ты обедню портишь, в самом деле? Люди платят деньги — значит,
они понимают, что делают. Если они умрут, это тоже их право. Может, и не умрут, кстати. Потому что это было бы антирыночно. Ценность человека заключается в том,
что он многоразовый потребитель. Скажем, маленькому человеку можно успешно всучивать памперсы и детское питание, потом — сникерсы и плейеры, потом — пиво и
лезвия для бритья, ну, и так далее. Поэтому объективно смертельно опасных продуктов быть не может. Не рационально. Другое дело, что люди не всегда поступают рационально. Если есть возможность получить много и сразу, они так и делают. Речку осушить, чтобы рыбу поймать. Курицу зарезать, которая золотые яйца несет.
     — Какой-то шпионский роман получается. Чтобы выжить в таком вот мире, ты не должен думать. Если ты все-таки не удержался и начал думать, ни в коем случае
нельзя говорить. Если ты и это правило нарушил, говори шепотом.
     — Другое дело — если ты действительно нашел, не можешь ты быть таким простым и по улицам ходить с проповедями: жить надо вот так. Нестыковка тут получается. Раз ты так делаешь, значит, ничего ты не понял, и знание это вовсе не твое. Где-то позаимствовал, например, а потом привык. Или того хуже — из корыстных побуждений ты так поступаешь. Ты должен, как агент иностранной разведки, незаметно действовать. И ни в коем случае не говорить всем. Все не поймут, да их это и не касается. Объявление на заборе: «Познал истину. Готов поделиться. Интим не предлагать». Вот, такой разве что вариант. Потому что твоя истина мне ничуть не интересна. То, что тебе не особо интересно мнение окружающих, — нормально. Другое дело, что ты права не имеешь выглядеть дураком или блаженным. Тут уже не твое личное дело, а всех, кто до тебя, вместе с тобой, и после тебя.
     — Человек есть один. Человека нет много. Один. Совсем. Навсегда. Может быть, в конце и наступит какое-то изменение, но сейчас ты можешь только сам принимать
решения и сам выполнять их. Так вот, немедленно возникает острое желание всю эту беду на кого-нибудь переложить. Лучше всего получается перекладывать на «всех».
«Все так думают», «все так делают», «общественное мнение». В некоторых случаях в жизни возникает нечто, когда человек чувствует: да, это именно то, ради чего стоит жить. И никто, кроме тебя, этого не сделает.
     — Что может испортить человека? Власть? Слава? Богатство? Водка...
     — На самом деле, человека ничто не может испортить. Человек по определению хороший, добрый. Плохому, пусть он пить бросит, курить и станет здоровый образ
жизни вести, ничего не поможет — ну, здоровенный станет подлец и убийца.
     — Пусть будет так. Только оценивать — кто имеет право? Тут даже не в том дело, что ты суешься, куда не следует, на чужую территорию. Гораздо важнее, что ты делаешь это за счет собственной жизни. Вот представьте себе песочные часы. Личные, персональные. Песчинки падают, причем — без всякого перерыва на сон, обед и работу. Абсолютно равнодушные и бесстрастные. Их не волнует, что ты в данный момент времени делаешь что-то такое, чего и делать тебе не хочется и не нужно, а просто исходя из соображений «жить как-то надо». Или, того хуже, «надо зарабатывать на жизнь». А чего на нее зарабатывать, она и так у тебя есть, и ты ее тратишь на странные попытки... заработать на ее приобретение. Часы песочные время отсчитывают исправно. Когда ты книгу читаешь и когда в казино играешь, когда строишь дом, и когда бизнесом занимаешься, когда со своими детьми играешь, и когда чужих детей грабишь.
     — «Блажен, кто верует». Может быть, и блажен. А если не верует? Брошен в эту жизнь, как беспризорник, и идет. Притом что все у него есть, все как у людей. Он, естественно, когда приходят к нему плохие мысли, то есть неправильные, гонит их прочь. «К чему это мне дурака валять? Буду жить, как все. Машину вот куплю, квартиру. Ничего нового все равно не придумаешь, это для чудаков занятие». И даже если ты ему говорить что-то попытаешься, он просто уши закроет и все. Бывают, конечно, ситуации, когда никак невозможно не думать. Любовь, потеря близкого человека. Человек, силою обстоятельств вышибленный из привычной колеи, становится восприимчив для другой логики, других ценностей. «Да стоит ли оно того, нужно ли тратить жизнь на зарабатывание денег. Люди уходят, люди умирают, им не нужны деньги». Потом, как правило, проходит. Потому что он хочет уйти от них, он не желает о них думать. В принципе, мы можем говорить о том, что большая часть так называемых ценностей — фикция, обман, мишура, причем они очень тонкие, хрупкие, сдернуть их ничего не стоит. Другое дело, что там под ними обнаружится. Вы смотрели когда-нибудь в пропасть? Неприятное занятие. Тебя туда тянуть начинает, причем явственно так, ощутимо. А там нет ничего, пустота...
     — Время — это фишки в казино. Тебе они достались просто так, и ты можешь их употребить как угодно. Проиграть, подарить, пропить, раздать.
     — Или подготовительный этап? Ты за это время должен подготовиться к чему-то более значительному. Может быть, и так. Кто-то к этой мысли приходит, кто-то слышит ее и соглашается, и тогда начинает жить.
     — И тут же понимаешь, что лично ты не пуп земли. До тебя были миллионы, сейчас живут миллиарды, и еще будут. Все они думали о том же, о чем думаешь ты. «Я не хочу изобретать велосипеды, я хочу понять — как жить. Для чего. Хотел бы изменить себя, улучшить, жить естественнее». Ты помнишь, каким был, ты понимаешь, какой ты сейчас, — но каким ты будешь неизвестно, и ты начинаешь искать ответ. Хорошо, если найдется еще один непонимающий, как и ты. Как дальше жить, что делать — тогда хотя бы слова найдутся, которые тебе хоть что-то объяснят. Опять же, слова эти — ни в коем случае не инструкция, не Карнеги и не ваш психиатр.
     — Обычно попытки осмыслить жизнь, переоценить ценности и совершить какую-нибудь глупость настигают человека годам к сорока — пятидесяти. По этому поводу написано множество работ, которые все объясняют. Физиология, психология, биология. Такое объяснение иногда помогает. Ты вот живешь, как животное последнее, а потом вдруг о чем-то задумываться начал. «Может, неправильно я все делал и напрасно людей жизни лишал». Чего доброго, в храм тебя попрет или на благотворительность. Хуже всего — ты начинаешь вообще сомневаться — кто ты, и для чего, и что тебе делать дальше — ума не приложишь. Но если есть под рукой хороший доктор, причем специальность его вовсе не важна, он тебе мозги вправит. Во-первых, кризис среднего возраста. Во-вторых, может, повезет и какая-нибудь аномалия обнаружится. Глисты, например, очень способствуют критическому осмыслению действительности, или вот еще — несварение желудка. И когда ты поймешь, что все твои сомнения были из-за каких-то кишечных паразитов, то и успокоишься моментально. Ну, а глисты сами собой пройдут. Да проще всего их придумать. Физиология, она очень полезная. Способная доступно и просто, а главное — убийственно аргументированно объяснить любое состояние человека. Это не совесть, просто съел чего-то.
     — Вообще-то возраст имеет значение, на самом деле. Примерно к этому времени у тебя появляется возможность посмотреть на себя со стороны. И способность, со-
ответственно. Все те цели, задачи, устремления, которые ты для себя выстраивал и к которым стремился, они либо уже осуществились, и ты понял, что все это не то, либо осознал, что никогда тебе их не достичь и не стать тем, кем хотел. Дети у тебя выросли, у них своя жизнь начинается, семья — либо есть, либо нет. Старость, между тем, еще не наступила, потому все твои мысли о вечном, они пока носят характер такой, теоретический, скорее. У тебя есть достаточный запас времени и жизненных сил, чтобы принять решение, изменить жизнь. Хотя бы и полностью, кардинально. Другое дело, что только в очень редких случаях человек способен поменяться сам.
     — Можно спокойно и безболезненно перешагнуть этот возраст. Нужно только как можно больше создать поводов не думать о себе. Лучше всего — хотеть чего-нибудь. Денег, машин, любовниц, карьеры, власти, славы... Это будет крепость, и ни одна мысль через нее не проскочит.
     — Мы же не о таких говорим, а о тех, кто задумывается и хочет найти для себя путь. Что ему делать? Библию взять? В церковь пойти? Какую библию и в какую
церковь, вопрос. Да и для чего? Человек задумался, ну, и пусть думает. Религия дает готовый рецепт от всех болезней. Мы можем, конечно, предположить, что вот это самое свойство человека — думать, это некая патология, болезнь, для которой требуется лечение. А если нет — какой рецепт может быть? И столько разных условностей возникает, что ты оказываешься в полной и абсолютной неопределенности. Тебе нужно совершать выбор — очевидно. Но какой, и куда это приведет, и с какой целью. Тут же нет ни одного понятного, простого ответа.
     — Человек, если брать его в первоначальном виде, созданный по образу и подобию, как заготовка божественной сущности, чтобы прийти в предназначенное ему состояние, должен быть абсолютно свободен либо стремиться к абсолюту. Такую свободу может дать только самоограничение. Потому как любая собственность,
привязанность, приверженность и прочие штуки — они свободу ограничивают. Не надо заблуждаться по этому поводу. Зависимость человека от вредных привычек ничем не хуже зависимости, скажем, от здорового образа жизни. Когда ты калории считаешь потребленные и мясо не ешь. А еще зависимости могут возникать от материального, что вполне понятно и миллион раз описано и осмеяно. Но в той же мере и от духовного — религии, культуры, науки. Человек может освободиться от дурных
привычек — но это не значит, что он приобретет нужные ему навыки. Он же творец.
     — Иногда техника рассматривается как результат повторного творения. Когда мы ее создаем, думаем о чем угодно, только не о том, как это на нас будет отражаться. Ты кнопку нажал — оно урчит. Педаль придавил — она движется. Рычаг дернул — оно летать начало. С ума сойти можно, до чего прогресс дошел. Но штука в том, кто именно там дергает, нажимает и придавливает. Человек обычный. Который, естественно, не понимает, как оно все движется, не знает, какие последствия все это имеет, — а притом же привыкает очень быстро. И потом на людей это свое умение и привычку переносит. Чтобы вот так же на кнопку нажать — и они дружною толпой побежали, без вопросов, просто очень быстро. Когда ты используешь технику, которая провоцирует на такое вот кнопочное отношение к людям, нужно это как-то компенсировать.
— Техника-то вообще ни при чем. Машины есть у многих — но не все слушают Шуфутинского на полную громкость, под окнами и ночью. У всех есть кухонный нож, но не все вспарывают им брюхо ближнего своего или даже дальнего.
     — Может быть, все дело в том, что ты себя никак не можешь рассмотреть? Такая беда, ничего не поделаешь. Потому как очень многое как раз об этом говорит. Вот если сесть спокойно и любой свой день, обычный и типичный, разложить на две части, только честно. В правой части — что из того, что ты делал, нужно было для тебя, важно и без всякого принуждения, в левой части — то, что ты делал по принуждению. Принуждение бывает разным. Вот хотя бы несколько вариантов: «должен», «можешь», «надо же как-то жить», «кто будет кормить семью», «так принято», «что скажут люди». Все, что имеет отношение к какой-то логике, осмысленности, вообще процессу думанья, происходило по принуждению. А сам ты, для себя, пищу внутрь ввел, вот и все, пожалуй. Да и то, при условии, что никаких диет не придерживаешься. Ну, хорошо, захотел спать — лег спать. Маловато будет для свободной воли и независимого человека, не кажется ли вам? Это ведь даже не животное, скорее — механизм какой-то. Заправили его, включили — действует. Потом смена кончилась — выключили. Станок, производящий себе подобных. Да, кстати, вот еще самостоятельная функция — размножение.
     — Вы его одного оставьте. То есть вообще одного: в городе, в стране, на планете. И всем он может пользоваться совершенно безвозбранно. Как вы себе представляете, поставит он машину под окнами и Шуфутинского врубит во всю мощность? Сомнительно. Слушатель-то один. Он сам. Или другие проявления независимости и самостоятельности. Перед кем выпендриваться? Выходит, что несчастный этот человек не для себя все это делал, ему, может, самому Шуфутинского отвратительно слушать было — но надо реноме поддерживать. Насчет — «а плевал я на вас всех с высокой колокольни». Внутренний это посыл или внешний? Да внешний, внешний, чего там.
     — Вообще-то, было бы любопытно такой эксперимент провести. Что бы стал носить такой человек, что есть, что пить. Притом что абсолютно все в твоем распоряжении. Галстук самомодный он наденет в зиму или телогрейку простецкую, в Красноярске проживая, например.
     — Как бы объяснить это противоречие... Тот, кто думает о людях, то есть соблюдает приличия какие-то, понимает, что вокруг него точно такие же живые люди, — на самом деле он самостоятелен, индивидуален. Да, и одинок. То, что ты сознательно не делаешь вред другим, тем более, если приносишь пользу — только это идет в зачет. С другой стороны, тот, кого мы называем эгоистами, кому плевать на все и на всех, — он для себя, вот в том, глубинном смысле, практически не живет.
     — Приличный человек — что это за зверь? Законопослушный? Который мимо урны не бросает и на зеленый свет ходит? Ничего подобного. Ты можешь быть сколько
угодно послушным и лояльным — пока милиционер на углу стоит. Потому что страшно. Но никаких гарантий быть не может — что ты станешь делать, если милиционер этот отвернется. Если его совсем не будет. Между прочим, ситуация никакая не гипотетическая, мы из нее до сих пор не вышли. Вспомните, как в СССР относились к спекулянтам. Вот представьте теперь, спрашиваем мы советских граждан: «Кем бы вы хотели видеть ваших детей?» Сколько человек ответили бы «спекулянтом»? Думаю, ни одного, и при условии полной анонимности. Сейчас тех же самых людей опросите, чуть-чуть изменив форму: «Хотели бы, чтобы ваш сын был коммерсантом?» Процентов около ста ответят «да». Вполне искренне. Что случилось? Просто — милиционера убрали. Стало можно. Когда внутри у тебя нет ничего, тогда ты действуешь строго по инстинкту. Инстинкт велит тебе хватать как можно больше и бежать как можно дальше. Так вот, приличный человек — тот, кто руководствуется не страхом или инстинктом, а своим внутренним законом. Он слишком ценит себя, чтобы разменивать это уважение на сомнительные блага.
     — Ты одинок. Ты идешь своим путем, который заканчивается неизвестностью. Осознавать это крайне неприятно. При этом я понимаю, что и каждый из людей
проходит свой путь с такой же темной концовкой. Это нас объединяет. При этом совсем не требуется играть в дурацкие игры и пытаться устанавливать светофоры на
чужих дорогах.
     — Вы понимаете, когда мы говорим о конкуренции, естественном отборе и других ботанических вещах, мы же не совсем искренни. То есть просто врем. Вспомните, когда поступали в университет или институт. Абитуриенты живут вместе, готовятся к экзаменам вместе. При этом все четко понимают — поступит только один из десяти. Все тут друг другу конкуренты. По определению. И что же? Да ничего. Друзьями становятся. Мало того — на экзамене помогают друг другу. Притом что на карту очень много поставлено. Может быть, дальнейшая жизнь. Или ты поступишь, или в армию пойдешь ближайшей осенью. Очень многое решается. А теперь возьмите
какой-нибудь коммерческий конкурс, тендер. Участвуют в нем люди сплошь состоятельные, богатые, скажем так. Что победа, что поражение — ничего кардинально в их жизни и финансовом состоянии не меняется. Но притом могут они просто физически устранить конкурента? Легко. Казалось бы, цена вопроса несопоставима. Жизнь или кошелек. Поведение разное. Одних эта конкуренция скорее объединяет, других — разделяет. Обратите внимание — когда жизнь заканчивается, тебя вряд ли ожидает денежное вознаграждение за победу в аукционе и устранение конкурентов. Было бы точнее предположить, что там скорее экзамен.
     — Вот то-то и удивительно. Если вся жизнь человека — это подготовка к экзамену, тогда конкуренция должна приобретать скорее характер сотрудничества, чем взаимного уничтожения. Но — не приобретает. Она должна объединять. Будем ли мы говорить об этом экзамене? О том, что он будет, знают все. И никаких возможностей обойти, избежать или шпаргалку получить, их нет. Ну, не будем же мы всерьез рассматривать как шпаргалку всякие там индульгенции, отпущение грехов, постройку храмов на награбленные деньги.
     — Что за экзамен-то, кстати? Хотя бы общие представления о предмете имеются? Судя по тому, какими способами люди к нему готовятся, можно всякое подумать. Некоторые сильно за здоровьем следят, может быть, физкультуру сдавать нужно? Хотя, следи не следи, обычно в таком виде попадают, что особо не побегаешь. Нет, безусловно, денег надо как можно больше накопить. Вероятно, специальность — финансы и кредит.
     — Тут еще нужно про экзаменатора что-нибудь узнать. Студенты ведь в первую очередь интересуются не тем, что нужно сдавать, — важнее, кому сдавать. От личности многое зависит. Он, допустим, написал монографию, и ни один человек в мире по доброй воле читать ее не станет. А тут возможность появляется множество читателей приобрести, очень вдумчивых и благодарных.
     — Вы про какую монографию? Библию, что ли?
     — Не важно. Пусть и Библия. Шпаргалки нужно готовить еще. По разным предметам. Но самое неприятное в этом экзамене — он может случиться в любое время. Вот сейчас, например. Приходит серый человек и тихим голосом сообщает: ваша очередь, товарищ. Единственное, что мы знаем, — придут за всеми.
     — Ну, допустим, сидим мы в камере. Завтра утром — расстрел. Последнюю просьбу уже выполнили. Дел — никаких. Но у кого-то приговор на сутки, на двое отложен. Как к ним относиться? У тебя вот телогрейка почти новая остается. Куда ее? Тем отдать, кто лишние сутки будет жить, — или порвать ее в клочья, пусть никому не достанется. И вообще, как с этими поступить, которые дольше собираются жить, хоть бы и на сутки? Может, придушить, чтобы не радовались. Пусть все остается людям — или после нас хоть потоп?
     — Никто не думает о таких далеких вещах. Сейчас особенно. Живи сегодняшним днем. Обмани ближнего, ибо дальний может приблизиться и обмануть тебя. Или еще такая теория — оставшиеся два часа надо прожить так, чтобы они, суки, надолго это запомнили. Те, которые остаются.
     — О справедливости будем говорить. Кто-то участвует в дележе того, что было общим. Кто-то не участвует, потому что не может. Силы не те, зубы сточились или, наоборот, еще не отросли как следует. Ну, можно им посочувствовать. Но еще и третья категория имеется. Те, кто сознательно не желает биться у корыта, кто не считает это ПРИЛИЧЫМ для человека. С ними-то что сделать? Они же чем-то занимаются, пользу приносят. Доктор, допустим какой-нибудь. Который глупо и бездарно лечит больных вместо того, чтобы делать на них деньги. Учительница сельская. Ученый со странностями, гуманитарий недобитый. У первых — соревнование, кто больше скушает. Проигравшего нужно топтать — тоже понятно. Почему они на зрителей кидаются, вот загадка. На тех, кто в стороне?
     — Есть такая телеигра американская, россиянцы ее тоже скопировали, «Фактор страха». Там участники соревнований должны есть червей, пить желчь или просто
тухлятину какую-нибудь. Кто больше съест за деньги. Там есть один победитель, много проигравших. Но иногда находится чудак, который вдруг заявит: «Я не ем дерьма». И присоединяется к зрителям. Если рассматривать подобные соревнования как модель нашего нынешнего общества, они имеют глубокий смысл: люди добровольно
определяют свое место на пьедестале почета. Есть дерьмоед-чемпион, есть дерьмоеды-неудачники. Они хотели, пытались, но не получилось, и теперь они завидуют победителю. Есть третьи, которые попробовали и убедились, что это не их. Ну и зрители. Которые даже пытаться не стали. Как раз они-то и вызывают самую лютую ненависть унылых дерьмоедов-неудачников. Обидно нажраться такого совершенно бесплатно.
     — Так в чем несправедливость-то?
     — В том несправедливость, что зрителей трогать нельзя. На любых соревнованиях барьер есть или решетка. В цирке тоже непременно, когда зверей выпускают. Почему же вы лезете в наши дела? Вот анекдот помните, еврейский. Мойша продает семечки на ступенях банка Моргана. «Мы партнеры. Я не занимаюсь финансовыми операциями, Морган не торгует семечками». Вот, в принципе, нормальное сосуществование. Вы не лезете в науку, искусство и прочие сферы, где еще обитают чудаки, и не убиваете их своими «популярными» и «массовыми» монстрами. Мы не вмешиваемся в вашу сферу, потому что, извините, если ваше поведение описывать в терминах гуманитарных, то есть человеческих, так получится такой мрак и срам, что и сказать невозможно. Какие-то битвы червей, что ли. Оно так получается, если ваше поведение мерить человеческими категориями. Мы этого не делаем.
     — Одно время много говорили об инфильтрации преступных элементов во власть. Словно когда-то у власти были иные элементы. Кто идет в бандиты? Человек без
бога в душе и царя в голове. А кто идет во власть — в такую, где можно воровать? Примерно такой же тип, только качеством похуже. Трусоват он, чтобы прохожих на
улице грабить. Да еще здоровых мужиков, мало ли. Он лучше бабушек ограбит миллион, последний рубль у них забрал — вот те и капитал составился.
— Любому, кто там находится, страшно обидно слышать такие слова. Он работает день и ночь, трудится, а какие-то бездельники его еще и носом тыкают. Кто-то из европейцев еще полтора века назад говорил, что в чиновники должны идти люди средних, очень средних способностей. Иначе — задохнешься. Ты должен функционировать, быть шестеренкой, и так, чтобы твои зубчики полностью совпадали с другими. Соподчиненность частей. Людям с самостоятельным мышлением там нелегко, никак не вписываются. Некоторые чиновники полагают, что они не привыкли работать в команде. Под командой имеется в виду именно вот эта соподчиненность частей. Хотя, что значит — не умеют работать в команде? Интеллектуалы как раз очень часто работают в команде. Но тут — аппарат. Это даже не армия, где приказы не обсуждаются. Еще жестче — ты не имеешь права даже задумываться над содержанием. Если тебя за этим делом когда-нибудь поймают, ты становишься профессионально непригодным. С другой стороны, тем, кто там работает, надо памятники ставить. Платить же им надо столько, сколько они попросят. Лишь бы они ничего не делали. Главное, нельзя машинам это дело поручить. То есть оперативной памяти там самый чуть требуется, и вообще слабенький может быть компьютер. Но опасность есть, что сгорит машина от стыда и противоречий. Приходят каждый день люди со слезами на глазах: сыночек, сделай нам воду, таблетку нечем запить. Какой робот выдержит?
     — Грех смеяться над чиновниками. Плевать мне на всякие там ваши государственные интересы. У меня нет таких амбиций, мне бы как с собой разобраться, а то помирать сравнительно скоро. Но вот с человеческой точки зрения, действительно ведь, люди глубоко несчастные, и, в общем, получается, что по нашей вине. В том числе. Да это представить страшно: вместо того, чтобы быть собой, жить своей жизнью, ты живешь жизнями тех, кто сверху, тех кто слева, справа, да еще и снизу, масса подпирает. Общественно мнение, которому ты должен поклоняться, а оно тебя при этом считает уродом, да и не без оснований. Каково это? Кто-то должен делать грязную работу? Вероятно. Грязной работой может считаться работа ассенизатора, например. Но в чем отличие? Ты ей занимаешься, например, восемь часов в день. Вот восемь часов, скажем, вычеркиваешь из нормальной жизни. Когда ты работаешь чиновником, ты вычеркиваешь 24 часа — а еще, может быть, бесконечность на карту ставишь. Неизвестно, что там, за чертой.
     — Было у меня одно заблуждение, по молодости. Пришел в эти структуры с убеждением, что надо просто поднять квалификацию чиновников и уровень моральной ответственности, щепетильности, что ли. Компетентный и добросовестный государственный аппарат, скажем так. Но как людей-то подобрать. Допустим, протестировать на предмет квалификации достаточно просто. По крайней мере, возможно. Обучать еще можно, переобучать, новых брать. А с моралью как быть? Обратился к одному психологу — можно тест на порядочность сделать? О, батенька, проблема.
     — Извините, конечно, но порядочный человек никогда, ни при каких условиях близко не подойдет к этим структурам. Вы что их, как в армию, забирать будете?
     — Ну да, сейчас так и есть, но некоторое время назад были же у нас романтические времена, когда казалось — все возможно, и даже нормальные чиновники. Самое неприятное, сейчас мы можем рассматривать тех, кто идет во власть, и тем более — попал во власть, как носителей некоего клейма, приговора, диагноза, наконец. Скажем, трусоватый клептоман с манией величия. Или — комплексом неполноценности.
     — Кто это у нас такие диагнозы раздает? Что-то не видел я объявлений в газетах — срочно требуются руководители для приличного региона со скромными потребностями. Или, например, чтобы через военкоматы их призывали.
     — В том-то и дело, чтобы работать во власти, нужно быть достаточно толстокожим человеком, кому не важно никакое общественное мнение, вообще люди. Тепло чтобы ему было, сытно, деньги были — и пропади оно все пропадом. Тоже, надо сказать, результат селекции. В чистом виде, то есть вот так на улице, подобный тип людей не встречается. Нужен отбор и воспитание.
     — Идея насчет того, что общество можно как-то организовать, выстроить на новых, правильных принципах — она не то чтобы сказочная и наивная, она скорее опасная и бредовая. Организовать или не организовать человек может только сам себя. Хорошо, у нас еще есть традиционная система организации «сообразить на троих». Вот и все, предел управляемости и организации. Да и то, когда на троих организовывается общество, там очень сильный внешний фактор имеется. Собственно, вокруг него оно все и организовывается. Человек — это же вселенная. Как ты ее организуешь, тем более две или больше вселенных? Загнать в клетки — да, можно. Но вот другая идея, которую пытались реализовать: развязать руки, и инициатива сама прорастет, ее или фантазер безудержный провозглашал, или провокатор. Человеческое общество — это не лес. Там действительно все само организовывается, потому что каждый элемент связан с другими, не могут они существовать в отдельности. Вы его кислотными дождями не поливайте, и лес будет жить вечно. А человеческое общество — другое. Среди людей бывают, конечно, деревянные, но не как правило.
     — В чем могла бы состоять функция власти? Есть, например, одна роль, которую пытаются разыгрывать: роль отца.
— Нет, при чем здесь семейные отношения, тем более — роли. В принципе, были в истории крупные руководители, которые что-то такое в башке имели, идею такую и
пытались эту идею реализовать. Наполеон, например, или Гитлер. Собственно, если бы они хотели, вот как сейчас, денег натырить и потом в Куршавеле их на проституток извести, так им и усилий не надо было никаких, тем более в каких-то условиях нечеловеческих жить. Они, как ни странно, миссию свою выполняли.
     — При чем здесь миссия? Одним надо просто в тепле поесть, а в качестве острой приправы — чтобы как можно больше людей вокруг были голодными и холодными. А вот эти ребята, про которых речь, — у них просто другие гастрономические пристрастия. Хорошо им, когда видят спины бегущих врагов и горящие города, и много трупов. Жечь и радоваться, мучить и радоваться, убивать и радоваться. Как-то язык не поворачивается назвать это нормой, тем более — примером для подражания.
     — Ладно, пусть даже и так. Но вот почувствуйте разницу: Гитлер, Наполеон, Сталин, Македонский, Чингисхан — довольно крупные руководители. Такого военного типа. Пусть даже с некоторыми перегибами. Пусть так. Но, как бы это сказать, изначально у них были нормальные, человеческие, духовные мотивы. А теперь возьмите руководителей нового типа, которые нынче правят во всем мире, то есть почти во всем мире, исключая Кубу и частично — Китай и Индию. Не воины, отнюдь. Торговцы. Ими-то что движет? Вы отбросьте всякую дребедень насчет прав человека и демократии. Что остается? Чистая физиология, нет, даже не так — пищеварение. Они точно также ведут войны, людей убивают, но притом — за еду. За еще больше еды. За черт его знает сколько еды. Так вот, по мне все-таки воины предпочтительнее торгашей. И Наполеон представляется более приличным парнем, чем все нынешние вместе взятые. Он хотя бы не голодный был.
     — Представьте такую картинку: идешь ты по улице, а тебе на встречу более значительная личность попадается. С ножом, например, а лучше — с пистолетом. И предлагает тебе эта личность совершить коммерческую операцию. Ты отдаешь ему всю наличность, часы и одежду, он тебе дарит жизнь и здоровье. После совершения сделки вы расходитесь, довольные друг другом. До этого места все нормально? Да. Похоже на действия властей? Нет. Потому что не хватает пустяка одного — власти важно не только тебя обобрать, но нужно еще и унизить. То есть дураком выставить. «Нет, ну вы на него посмотрите. Голый-босый, без денег и часов. Потому что пьет много, а работает мало, вот откуда все». Да ни один самый отмороженный бандит до такого цинизма не дойдет. Да еще чтобы публично, вот так, на всю страну — знаете, встретил вчера одного гражданина, он совершил злодейское нападение, силой всучил мне часы, бумажник и одежду, после чего скрылся с места происшествия. Перебор, мне кажется. А власти? Они ведь каждый день подобные вещи рассказывают, про всех и каждого. Не возражаю, чтобы они обкрадывали. Дураками не надо обзывать, повода не давали. Имущество — берите.
     — В химии есть вещества, благородные газы, которые практически ни с чем не соединяются в нормальных условиях. Почему бы не предположить, что и в обществе
имеются такие люди? Мало с кем вступают в реакцию. Когда мы говорим о высоких материях: патриотизме, любви к родине, — трудно оценивать, что на самом деле
человеком двигает. Были патриоты одной родины, стали патриотами другой. Те же самые люди. Легко было перепрыгнуть? Да они и не заметили. Родина там, где кормят и тепло. Достаточное основание. Можно предположить, что есть настоящие люди, не зависящие от рациона кормления и условий стойлового содержания, для которых такие основания никакими основаниями не являются.
     — Вопрос в выживании. Как бы это сказать, ну вот есть у тебя разные группы мышц. Пользуешься ими каждый день — они крепкие. Хотя устаешь при этом. Такая цена просто. Потом устал ты каждый день, допустим, ходить. Тебя возят, носят, катают. Абсолютно не устаешь, но притом мышц не остается совершенно. И когда благодать кончается, вдруг оказывается, что ты ходить не умеешь. Если грубую аналогию провести, у нас была куча разных протезов и приспособлений, чтобы мы не слишком часто пользовались мышцами души, совести, морали, чести. Не потому, что их не было в обществе. Наоборот, они были, но в такой искусственной, железобетонной форме. Быть плохим автоматически означало наказание. В большинстве случаев. И тут раз, в один момент говорят — так, все эти приспособления мы забираем, идите куда хотите, как хотите и с кем хотите. Мы же вроде никуда и не хотели? Нет, как же не хотели, хотели. Притом запомните — медленно ходить нельзя, тут такие законы, нужно непременно прибежать первым.
     — Вы ничего не путаете? Насчет прибежать первым, допустим, правдоподобно. Но причем здесь вот эти морали, нравственности и ум, в конце концов? Если уж на то пошло, то они в таких соревнованиях только помеха.
— Ясное дело, никто и не спорит. Но, понимаете в чем штука, — они способствуют прямохождению. То есть чтобы человек на двух ногах передвигался, не на четырех. Хотя это скорее наказание, чем достижение. Спина болит, органы, черт знает, как внутри развешены, что же касается преимуществ, так их нет вовсе. Гепард на
четырех ногах бежит значительно быстрее. Или тот же страус, несмотря на то, что он вообще — птица. Так вот, в прежнем, экспериментальном обществе навык прямохождения достигался искусственными конструкциями, протезами, как мы уже и говорили. Легко быть честным, если красть нет возможности. Легко быть умным, если дураки не ценятся. Ну, а дальше что — так это мы все видим.
     — Глупости это. Уж казалось бы, куда больше атрофируются вообще все мышцы, когда ты ездишь на служебной машине, живешь на служебной даче, продукты тебе привозят из спецраспределителя. Но однако же они как раз и сумели в большинстве своем приспособиться.
     — Ну мы ведь не про острые локти говорим и не про быстрые ноги. Нравственность-то здесь в каком месте?
     — Тут, пожалуй, не мышцы важны, а форма или размеры. Вот есть такая сеть, в которую человеков ловят. Кто-то в нее попадается. Самые толстые. Но есть люди,
которые проходят сквозь сеть…
     — Может, это и не люди вовсе, они промыслового интереса не представляют, инфузории какие-нибудь.
     — Те, которые попались, они никогда не смогут дойти до такого уровня рефлексии, чтобы поверить в существование других, иных.
     — Извините, те, кто попал, они и не должны много думать. Вы сами-то представьте: лабораторный хомячок, который вдруг начинает обсуждать ход эксперимента с профессором. Бред какой-то.
     — О том и речь. Они не должны понимать, осознавать, рефлексировать, хотя бы уже потому, что они этот отбор прошли. Отбирали как раз таких — бессловесных и готовых. Вопрос в другом — кто экспериментом руководит, кто из людей кишечных паразитов понаделал? Очень сомнительно, чтобы этим занимались те, которые не попались в сеть. Не нужно им этого категорически, более того, опасно. Им времени нет глупостями заниматься, с самим собой бы разобраться успеть. Да у них и потребности другие, по большому счету. То есть да, еда им нужна — но для того, чтобы организм поддерживать. Одежда нужна — чтобы не замерзнуть.
     — А государство им для чего нужно? Если все станут сытыми, одетыми и перестанут бояться? Как управлять таким обществом? Государство на протяжении веков действительно было объективно необходимо, поскольку только оно могло защитить своих подданных и обеспечить им приемлемые условия существования. Современные научно-технические возможности позволяют удовлетворить все первичные потребности человечества в течение нескольких месяцев. Можно предположить, что проблемы голода, терроризма, безработицы, экологии, прав человека и так далее не решаются и даже поддерживаются государствами потому, что они являются эффективным управленческим ресурсом. Так было всегда, но особенность современных государственных машин состоит в том, что они вынуждены создавать и множить искусственные проблемы. Не случайно рыночная экономика и идеология потребления являются доминирующими. Только в этих условиях возможно создание системы заведомо недостижимых целей и неудовлетворяемых желаний. Например, феномен олигархов. Назначается группа людей, обладающих непомерными финансовыми ресурсами, источник которых не идентифицируется. Основное его свойство — невозможность повторения конкретного опыта. Всем понятно, что ни один из них не мог заработать это богатство ни умом, ни руками. Это важно для того, чтобы население, на которое рассчитано это чудо, не отвлекаясь на частности — как можно заработать, сосредоточило свое внимание на главном — насколько безумно и извращенно тратят свои капиталы олигархи. Неважно, какие эмоции испытывают зрители: они могут ненавидеть, смеяться, завидовать, подражать, восхищаться, отдаваться... Смысл один — создать разность потенциалов между твоими реальными возможностями и теми фантастическими потребностями. Несмотря на то, что твои возможности способны с лихвой удовлетворить твои реальные потребности. А предлагаемые тебе для подражания образцы никакого отношения к человеческим потребностям не имеют. Золотой унитаз не более функционален, чем фарфоровый...
     — Допустим, это очевидный пример. Дурилки картонные. Но есть и более сложные схемы, в которых мы сами принимаем участие. А некоторые за них почти жизнь готовы отдать. Права человека — это же важно? А ведь это та же мифическая конструкция, что и золотой унитаз. Вначале тебе приписывают несвойственные функции, объявляя их твоими неотъемлемыми правами. Например, тебя назначают потребителем. Затем для тебя, то есть потребителя, создается целая система прав и законов. Государством, естественно. Но чтобы ты ощутил на себе заботу, требуется создать условия, при которых возникает угроза нарушения не только твоих прав, но и жизни, например. Что для этого нужно сделать? Ликвидировать систему государственной торговли. Ликвидировать систему государственного контроля за качеством продуктов и товаров. Создать заведомо неконтролируемое множество субъектов коммерческой деятельности. В результате вероятность нарушения твоих потребительских прав неизмеримо возрастает. А следовательно, формируется потребность в их защите. Естественно, государством. И ты сам начинаешь отстаивать свои права потребителя, хотя еще вчера само слово «потребитель» справедливо считал оскорблением. Синонимом слова «паразит». Примерно так же обстоит дело и с другими правами человека.
     — Это что, заговор государств против человека?
     — Скорее, рефлекторная реакция. Противоречие между системой управления и уровнем развития человечества. Классика. Карл Маркс. Системы управления соответствуют примерно 14—16 векам, поскольку активно используют средства именно того периода: астрология, алхимия, мистика, религия... Из современных приемов государства научились симулировать терроризм, толерантность, демократию, экологию, образование, культуру, науку, здравоохранение, спорт, патриотизм, нравственность, традиции, развитие.
     — А что-то осталось настоящего?
     — Риторика. Расходы на содержание аппарата. Гербы.Гимны. Армии. Много чего. Но самое главное, осталось представление о действительной пользе и необходимости
государств, которое, собственно, и поддерживает их существование.
     — Хороший миф всегда победит плохую реальность. Сдается мне, что главным объектом потребления служат даже не продукты, а эмоции. Если бы речь шла только о физиологии, вряд ли бы вообще мы до такого бреда дожили, в том числе до общества потребителей. Оно ведь как получается? Допустим, испытываешь ты голод. Чистая физиология, не получишь калории — помрешь. Имеет значение, что ты ешь? Практически никакого. Хлеб с водой очень даже неплохо пойдут. Дальше. Поел ты этого самого хлеба, силы у тебя появились — дополз до холодильника. С голоду ты уже не умираешь. Значит, чего? Надо, чтобы еда вкусная была. С точки зрения полезности она тебя уже мало волнует. «Вкусно» — уже не физиология, скорее, эмоции. Притом важно очень — один ты или нет. На предмет, например, эстетики. Ну, это тоже не главное. Вот ты полностью стал сытым и точно знаешь, что на завтра у тебя припасено будь здоров, да, в общем, на всю жизнь. Что важным становится? Плевать тебе на физиологию с высокой колокольни. Теперь тебя начинают всякие другие эмоции захлестывать. Например, любопытство. Слышал я, что вот лягушки очень вкусные бывают. Дайте-ка мне килограмма два, а то вдруг кто спросит, каковы на вкус лягушки, а я и не знаю. Вот в этом месте амбиции прорезаются, статус и все такое. Ну, и понятно, что дальше. Тебе становится важным — где именно ты принимаешь еду внутрь, с кем, откуда она привезена, кто готовил и прочее. К потреблению калорий, к поддержанию жизнедеятельности организма все эти вещи не имеют ни малейшего касательства. Однако же в процессе пищеварения могут занимать процентов 99 места, времени и усилий.
     — Ради получения удовольствия, вообще-то, человек готов практически на все. Притом еще люди очень разные. Кому-то просто по башке дать ближнему приятно,
кто-то сложнее устроен — он по башке должен дать, потом обобрать и только потом удовольствие получить. Ну, еще встречается тип людей, которые нечаянно локтем
кого заденут и мучаются целый день.
      — Если можно надеяться, что кто-то выведет человечество, так только на эту, третью категорию. Оставить все как есть невозможно, потому что вырождаемся. «Удовлетворение потребностей» — такая странная, страшная вещь, это даже не мина замедленного действия. Больше похоже на термоядерную реакцию. Неуправляемую.
Люди, ведомые исключительно животом, все без исключения считают, что они сами по себе. На самом деле их можно рассматривать разве что в качестве элементов
глобальной пищевой цепи.
     — Ну и пусть. Такое только приветствовать надо. Такой подход, когда ты не плутаешь запутанными тропами, а напрямую к цели приходишь. Если цель у тебя — получить максимум удовольствий в единицу времени, так и не стесняйся. Можно, например, обратиться в психиатрическую лечебницу, и тебе в башке сделают короткое замыкание. Все просто замкнут на центр удовольствий. Жизнь станет короткая, потому как даже инстинкт самосохранения завянет под гнетом невиданного счастья. Но очень яркая. Как будто ты одним махом принял вовнутрь все существующие виды наркотиков, водки и женщин. Собственно, к тому и сводится существование человекообразных, только во времени растянуто. А тут мы время резко сжимаем, соответственно, концентрация счастья увеличивается.
     — О чем бы мы ни говорили, всегда остается непроясненной мера. Чтобы сравнивать что-либо с чем-либо, для начала надо бы их померить. Неисчислимость. Например, в отношениях человека с природой. Что берет человек от нее и что дает ей? В самой природе, то есть в природе без человека, эти балансы четко выверены. Природа жила бы и жила, если бы не человек. Человек появился-возник и первое время, вероятно, тоже был вписан в природу, соразмерен ей. Потом постепенно началась разбалансировка. Начинал все более брать, все менее отдавать. Как начать отдавать то, что задолжали наши предки?
     — Для этого хорошо бы оценить размер общечеловеческого долга. И начать с простого: подсчитать, сколько затрачено природы на изготовление простой безделушки, которой мы пользуемся. Взять зажигалку. Ей цена в магазине 10 рублей. А ущерб при ее изготовлении… Посчитай: нужно было выучить геологов, разведать нефть, уголь, руду, построить буровую, проложить нефтепровод, добыть нефть, выучить инженеров и технологов, построить нефтеперерабатывающий завод, металлургический завод, химический завод, построить железную дорогу, собрать тысячи людей, построить им жилье, магазины, аптеки, оплатить все это. С учетом того, что большинство из производимых изменений необратимы — ну не сможем мы при всем желании вернуть нефть в землю, невосполним ущерб. В деньгах это примерно будет выражаться как минус бесконечность. Мы не учитываем затраты в человеческих жизнях, поскольку это ресурс возобновляемый, но они столь же велики. Насколько наша потребность в этой вещи жизненно необходима, чтобы влезать в долги, которые в принципе невозможно погасить? А мы взяли самую незначительную и малозатратную вещь. Еще бывают телевизоры, мобильные телефоны, яхты, другие излишества.
     — Вы знаете, как делают трубки «Данхил»? Трубка, для того, чтобы курить табак? Ее собирают из колец. Одно кольцо — из баобаба. Спиливают трехсотлетнее дерево, вырезают из него один кубический сантиметр, а остальное сжигают. Второе кольцо — из слоновой кости. Та же технология. Слона сжигают. Третье кольцо из тапира. И так далее. Когда ты ее приобретаешь, тебе представляют доказательства — да, действительно, трубка существует в единственном экземпляре, остатки материала — то есть целое дерево, целый слон и тапир уничтожены. Каким образом это влияет на потребительские качества курительной трубки? Казалось бы, здесь главную роль играет качество табака? Нет. Как и в большинстве подобных случаев, покупатель даже и не пользуется вещью по назначению, он и не трубку покупает, а статус, имидж. Он любуется ею, хвастается, становится участником глобального двоеборья, где бессмысленность соревнуется с жестокостью. Какой показатель является решающим на ярмарке тщеславия, по какому признаку мы относим людей к «сильным мира сего»? Количество достижений в истории этой болезни. Деньги выступают, с одной стороны, показателем уже произведенных бессмысленных жестокостей, а с другой — нструментом для умножения масштабов разрушений.
     — На самом деле частичная расплата все же происходит. Причем у всех, только у каждого по-своему. Любая вещь фактически покупается в кредит, по смешной части ее реальной цены. При этом остаток и проценты никогда никем не платятся в рублях, но платятся натурой: утратой наших способностей, снижением их качества, остановкой в развитии. Купил телевизор — ослабил остроту зрения, ума, воображения, вкуса. Купил автомобиль — утратил навык прямохождения. Вошел в Интернет — получил возможность не пользоваться мозгом.
     — Боюсь, дело не только в этом. Утрата физических свойств никаких неудобств бывшему человеку не приносит. Более того, это даже некий повод для гордости — он
может передвигаться, но не может ходить, он может смотреть, но не может видеть, он может слушать, но не может слышать, он все знает, но ничего не понимает. Если
он не может всего этого делать сам, значит, за него это кто-то делает, и он, получается, главный.
     — А ведь, действительно, каким должен быть настоящий, идеальный, полнокомплектный человек, сказать трудно. Нет готовых образцов. Но вот почувствовать, что в данной конкретной особи недостает каких-то сугубо необходимых видовых признаков, вроде бы проще. От противного. Не от достоинств, а от недостатков. Вон, этот не прямо ходит — в сторону. Этот не слышит. Тот не видит. Та не понимает.
     — Так вот это и есть реальная цена. За все, что ты получаешь из внешней среды, можно расплатиться только тем, что имеет единственно реальную ценность — своей человечностью. Механизм утраты человечности достаточно прост и в чем-то даже справедлив. Допустим, добываешь ты средства к существованию журналистикой. Что от тебя требуется? Главное качество — очень тщательно не замечать того, что происходит на самом деле. Ты, конечно, привыкаешь к этому состоянию, и делаешься даже успешным. А на полученные средства приобретаешь большой и очень плоский телевизор. С точки зрения нормального человека, это даже смешно: отказаться от
зрения, чтобы получить телевизор. И так, собственно, во всем. Мы покупаем представление о том, что такое «пожить по-человечески» ценой отказа от возможности собственной человеческой жизни.
     — Путаница получается с мерами и соразмерностями. Что ценнее чего? Что ценно на самом деле, а что иллюзия?
     — Говорят, что такая внутренняя мерка, в принципе, была в человеческом существе предусмотрена. Некоторые считают, что совесть — это оставшиеся, исчезающие следы этой способности. Другие думают, что это свойство связано с первозданной человеческой способностью воспринимать целостный мир целостно. Со временем человечество развивалось в сторону, уводящую его от гармоничного растворения в мире природном. Современных ученых, изучающих природу, не случайно называют «естествоиспытателями». Пытки, проводимые в лабораториях, оснащенных изощренными инструментами, рассматриваются как единственный способ познания мира. При этом объект изучения непременно расчленяется — будь то лабораторный хомячок или сознание человека. И дело здесь не только в том, что, изучая природу человека, мы расчленяем нерасчленимые его функции, но и в том, что делая это, мы автоматически разрушаем свое сознание. А это разрушенное сознание воспроизводит собственные дефекты неадекватного отражения мира в теориях, концепциях, научных картинах мира. На основе такого понимания мира и человека конструируется так называемая «вторая природа»: техника, социальное устройство, наука, искусство.
     — Само познание оказалось разрушающим мир и человека. Иллюстрацией этого служит созданный человеком искусственный мир, который кардинально отличается от мира естественного, в котором все элементы согласованно взаимососуществуют. В нашем искусственном мире отдельные его элементы могут находиться в состоянии
конкуренции относительно друг друга, человека, природы. Сама среда существования человека стала противоречить даже его биологической сущности, вплоть до на-
рушения базовых инстинктов. Болезненное стремление жить в мегаполисах не соотносится с инстинктом самосохранения и продолжения рода.
     — У меня есть один знакомый, который категорически не желает внимать заботе президента о его здоровье. Он курит, и надписи на пачках его не останавливают.
Жена не разрешает курить дома, но гонит супруга на лестничную площадку. На эту же лестничную площадку выходит дверь одинокой, но успешной женщины. Она делает карьеру, ходит на фитнес, три раза в год посещает теплые полезные страны и ездит на небольшом автомобиле «Пежо». Автомобиль она удачно приспособила под самыми окнами моего знакомого, дым попадает прямо в квартиру, и это неприятно.
     Успешная дама, как и полагается, пыталась быть политически корректной и толерантной. Она каждый раз, когда сталкивалась с курящим человеком, выражала заботу о его здоровье. Мол, курите вы часто, поберегли бы себя. Нужно заботиться о себе. Мой знакомый на это особого внимания не обращал, но заботу ценил, оттого и про автомобиль не заикался. Но тут, когда президент взялся заботиться о его здоровье и запретил курить в общественных местах, соседку стали одолевать правильные, гражданские, но противоречивые тенденции. С одной стороны, будучи сторонником демократии и толерантности, она должна была с уважением относиться к странностям соседей по планете. Толерантно. С другой стороны, как приверженец правового государства и лояльный гражданин, она не могла пройти мимо нарушений закона. Человек курит в публичном месте, отчасти — на ее жизненном пространстве. И она написала заявление в суд. Там, естественно, дело приняли к рассмотрению, потому что тут не убийство какое-нибудь тривиальное или разбой, а самое что ни на есть нарушение законности с особым цинизмом и политическим подтекстом.
     Вызвали знакомого моего на предварительные слушания. Обычно он с пониманием относится к подобным ситуациям, особенно к стремлениям президента и правительства. Они ему не понятны, но забавны. Но тут что-то с ним случилось, видимо, многолетняя никотиновая зависимость расшатала нервную систему, как и предупреждается на пачках. Вместо того, чтобы уплатить штраф и прекратить незаконные деяния, он подал встречный иск, причем судье предложил оба дела объединить и провести корректный следственный эксперимент. Он счел, что выхлопные газы, которые попадают в окно, гораздо хуже, чем запах табачного дыма на лестничной площадке. И чтобы доказать это, предложил запереть его в изолированной комнате часа на два, чтобы он ни в чем себе не отказывал, то есть курил беспрерывно. Потом зафиксировать нанесенный ущерб. Истица, то есть соседка, в свою очередь должна те же два часа провести в том же изолированном помещении, но наедине с работающим автомобилем. И тоже потом сравнить ущерб. Судья оказалась женщиной исторически образованной, напомнила ему, что в свое время подобные опыты уже проводились в Германии, автомобили называли газенваген и использовались для перевозки заключенных. То есть уже приговоренных к смерти, а не заключенных. Но знакомый мой, не умаляя исторических познаний судьи, напомнил, что автор и вдохновитель этих идей, Гитлер Адольф Алоизович, сигарет не курил, мяса не ел и вообще был приверженцем здорового образа жизни. Но войну проиграл Сталину Иосифу Виссарионовичу, который с трубкой практически не расставался и предпочитал папиросы «Герцеговина флор». После этого истица и обвиняемый, или истец и обвиняемая перешли с исторических личностей на собственные.
     «Надо быть конченой идиоткой, чтобы жить в городе и сравнивать вред от сигареты с вредом от автомобиля. Нужно миллион сигарет, чтобы произвести столько гадостей, сколько один автомобиль производит за час».
     «Надо быть конченым идиотом и параноиком, чтобы жить в городе, посреди которого работает алюминиевый завод, и думать о том, будто автомобили могут на что-то повлиять. Миллион автомобилей за сто лет работы не нанесут атмосфере такого ущерба, как один день работы алюминиевого завода».
     Приятель торжественно пообещал бросить курить в тот день, когда в городе не останется ни одного автомобиля с двигателем внутреннего сгорания. Троллейбусы пусть себе живут. Его соседка пообещала пересесть на велосипед, как только заткнут трубы алюминиевого завода. Судья сообщила, что у нее два решения. Руководствуясь здравым смыслом, она вынуждена согласиться с основными доводами обеих сторон: надо быть полным идиотом, чтобы жить в городе. Но, руководствуясь указами президента и законодательством РФ, она вынуждена сообщить: виновен только тот, кто курит.
     — Смотрите, получается замкнутый круг: искаженное сознание задает разрушения, результаты которых программируют дальнейшую деградацию сознания. Был ли человек исходно с адекватным сознанием? Греки умели познавать мир, не разрушая. С чего начались искажения — внутренние причины, дефекты мозга — или внешний толчок, повредивший сознание?
     — Почему-то кажется, что сознание было и остается гармоничным. Хотя в целом цивилизация и деградирует, но есть исторические факты, противостоящие этой тенденции. Например, Союз Советских Социалистических Республик. Оказалось, что при определенных условиях можно воспитать людей честных и порядочных, любящих
и умеющих созидательно трудиться.
     — Как вы тогда объясните, что эти же самые честные и порядочные люди дошли до того, в чем мы теперь живем?
     — Во-первых, большая часть настоящих людей на тот момент уже ушла из жизни. Во-вторых, кардинально изменились те самые условия, которые формировали человека. Поскольку в истории СССР существовало две концепции и две генерации коммунистов. Первая, изначальная, рассматривала коммунизм как сообщество людей с высокими качествами. Помните, ленинское «Коммунистом может стать лишь тот…». Противоположная по сути тенденция возникла в 50-х годах, и она трактовала
коммунизм как возможность неограниченного потребления. «От каждого по возможности, каждому — по потребности». О качестве человека речь уже не шла, идея освобождения трудящихся всего мира в качестве цели не рассматривалась, ее заместил вполне современный лозунг «Наиболее полное удовлетворение постоянно растущих потребностей». Коренное отличие советских людей обеих генераций от россиян заключалось в том, что даже удовлетворение своих потребностей не требовало от человека отказа от собственного достоинства. В современной России получение любого материального блага как правило связано с утратой базовых человеческих качеств. По сути, речь идет о конвертации человечности в деньги».

     На самом деле — за все надо платить собой, своей внутренней жизнью, человечностью. Я могу выписать себе чек на любую сумму. Но мне самому и придется его оплатить. Что мне на самом деле необходимо? До такой степени необходимо, что я готов за это платить такую цену? Это тебе не почку продать и не под трамвай попасть, тут больше гораздо. Или меньше. Тут подлость какая-то кроется. Когда я лишаюсь части себя, то, что остается, уже не я. И он, этот «не-я», мало того, что не помнит, как он появился, из кого, он не при каких обстоятельствах не вернется в «я». У него есть какое-то смутное ощущение утраты, но он легко может его истолковать, как чувство голода, например. Он же не виноват, жить как-то надо. И он ищет способ утолить этот голод, а навык продажи себя у него уже есть. Я его и научил. Он пытается заполнить пустоту всем, до чего дотягивается, он смотрит по сторонам, он ищет простые способы — чтобы все как у людей, чтобы стать правильно счастливым. А эти не-ты, не-он, не-мы, не-они точно такие же, как и не-я. Мы хотим ощущения полноты жизни? Но для того, чтобы чего-то наполнилось, емкость нужна. И непременно целостная, герметичная, непременно с дном. Что-то не припомню, чтобы я хоть раз в жизни этим принципом руководствовался. Нет, ты перво-наперво смотришь, у какого источника побольше очередь собралась, — наверное, вода там самая мокрая. И ты уже как-то не соразмеряешь — сколько тебе нужно и чего. Тебе важно быть не хуже других, а то и лучше. Полнее. И вот ты видишь человека, который, казалось бы, достиг всего. Сверхсуперолигарх. В его кувшин текут все реки мира. Что ты обязан думать при этом? Какая невероятная полнота жизни. Но ведь все гораздо проще. Может быть, все объясняется тем, что в его кувшине нет дна?

Глава 4
Предназначение

     Оно не придумывается, не навязывается, его нельзя купить, украсть или воспользоваться чужим. Его нельзя найти. Оно не в прошлом и не в будущем. Единственная возможность обрести его — создавать человека из себя, пройдя стадии человекообразности и человекоподобия. Может возникнуть впечатление, что для этого выбрано неподходящее время, поскольку направленность современной цивилизации имеет нечеловеческое измерение в основных своих проявлениях. Но другого времени не будет, во-первых. Во-вторых, его никогда и не было, если не считать короткого и во многом искусственного советского эксперимента. При всей своей уникальности, надо признать, что в конечном итоге он дал один важный результат: можно задать систему, в которой формирование человека становится явлением достаточно массовым. Быть человеком было не стыдно, не опасно и даже почетно. Однако качества, культивируемые и поддерживаемые системой, оказываются нестойкими при столкновении с агрессивной внешней средой. С другой стороны, можно предположить, что как раз предельный уровень агрессивности среды является условием появления предчеловека. Не находя опоры во внешнем мире, он вынужден искать ее в себе.
     Каковы варианты завершения земного существования человека?
     Основных вариантов два: окончательный, то есть не имеющий никакого продолжения, и тот, который имеет продолжение. Первый заключается в том, что с гибелью биологического тела человек перестает существовать. Как гаснет лампочка. Второй предполагает продолжение существования в какой-то форме после смерти.
     Если мы относимся к этому делу прагматично, вопрос может быть только один: что нужно, для того, чтобы обеспечить этот процесс. Очевидно, что в первом случае речь идет об утилизации биологических отходов,
качество которых не зависит от образа жизни, режима питания и количества духовных ценностей. Разложение в нормальных условиях протекает примерно с одинаковой скоростью и результатом. Единственное, что имеет значение, так это минимизация затрат любого рода для оставшихся. Со вторым вариантом не все так просто…
     С формальной точки зрения просто — он предполагает существование человека после биологической смерти. Поскольку мы говорим о продолжении пути, пусть и в новых условиях, предполагается, что оно требует подготовки. Это несколько больше и дольше, чем туристический поход, мы же в вечность собираемся, поэтому может быть важно — в чем идти, с чем идти. И следует понимать, что можно пронести через границу раздела сред.
     Мы знаем, сколько на сегодняшний день существует официально утвержденных инструкций по проведению загробной жизни, описаний ее интерьера, законов, перспектив карьерного роста, будущих руководителей коллективов и так далее. В данном случае, важно только одно — мы допускаем возможность продолжения. Но здесь тоже допустимы два варианта — коллективный и индивидуальный. Тем, кто рассчитывает на коллективный, то есть на реализацию одного из традиционных сценариев, с раем, адом и прочей нирваной, беспокоиться не о чем, поскольку их участие в собственном будущем регламентировано и предопределено вышестоящими инстанциями. Им не нужно готовиться, они способны каждый свой земной поступок рассматривать как инвестицию в райское будущее.
     У тех, кто дошел до возможности существования в виде человека, есть другая версия продолжения. Они и здесь-то перестали быть лишь совокупностью общественных отношений, поэтому любые коллективные формы организации вечности не для них. Хотя бы в силу того, что необходимый для этого элемент веры им не присущ, а любое религиозное учение, подвергнутое осмыслению, становится собранием сочинений, имеющих смысл только для коллективных форм существования, внешних по отношению к человеческой личности. «Ад» и «рай» может существовать и здесь, однако не в традиционном понимании, поскольку и то и другое населено исключительно одним тобой, и они находятся только в тебе. Человек ведь по-разному воспринимает состояние одиночества даже здесь, сейчас. Для одних это благо, для других — наказание. Но в любом случае, это полезный опыт, чтобы в какой-то мере подготовить себя к одному из возможных сценариев.
     Для таких людей важно, как ты живешь сейчас и что из настоящего унаследуется и пригодится в той жизни после жизни. Хотя очертания последней не ясны, можно предположить, что из текущей жизни будет не уместно в последующем. Традиционно принято считать, что человек имеет двойную природу — биологическую и социальную. Поскольку мы знаем, что происходит с физической оболочкой — она сгнивает, все, что связно с отправлением физиологических функций и основанных на них навыках, потребностях, ценностях упраздняется. То есть 99,9999999999 процента нашего жизненного опыта. Коль скоро мы допускаем индивидуальную форму постсуществования, очевидно, что в нем неуместно и все, что было заданно и сформировано в нас социальностью. Что останется? Вероятно, то, что не обусловлено ни биологией, ни социальностью. Назовем это свойство разумностью. Его иногда называют космическим. Вообще-то, эти три составляющие, строго говоря, не являются рядоположенными, соразмерными. Мы в одну кучу валим форму (биологическое), способ (социальное) и содержание (разумное). Причем они находятся в противоестественной зависимости: наше «разумное» в основном подчинено обеспечению биологического и социального. То, что должно быть главным — содержание — является всего лишь инструментом поддержания формы и способа существования.
     Логично предположить, что только постсуществование ставит содержание на подобающее ему первое и единственное место. Речь идет о содержательном разуме, следы которого могут присутствовать и в современном
человеке. В наибольшей степени это проявляется в земледельце. Он поставлен в такие обстоятельства, что не так-то просто нарушить базовые законы разума. Например, причинно-следственную связь. Его ежедневные усилия и их результат не противоречат друг другу. Когда ты сеешь пшеницу, вырастает именно пшеница, и ее количество зависит от твоего труда. Да к тому же в процессе осуществления этих причинно-следственных связей человек каждый день решает задачи со многими неизвестными, в изменяющихся условиях, уровень которых абсолютно недоступен научно-техническому прогрессу.
     Через границу можно пронести только разумное (содержание), для существования которого потребуется новая форма. Это та сущность, которая в нашей земной жизни иногда проявляет себя в виде совести. Она даже здесь, на земле, способна ставить задачи и управлять разумом.

НАЧАЛО