В скорбные дни после трагедии в Кемерово не только следила за новостями, но и, как обычно, читала книжки. Как и всегда, при любых обстоятельствах.
Много лет назад отдыхали с маленькой дочкой в Крыму, я была воспитателем в служебном лагере, собрали детей на работе у моего отца и отправили в Крым с двумя папами-инженерами и мною, каким-никаким педагогом.
В Крыму мы жили в совхозе под Джанкоем, нужно было чем-то занять детей, и я водила их на окрестные поля и в сады воровать кукурузу и фрукты и на местные пруды для полива купаться, местное начальство смотрело на это сквозь пальцы. Кукурузу мы варили в ведре кипятильником, фрукты съедали на месте.
Нас и организованно вывозили "оказать помощь в уборке урожая", но свободного времени всё равно было навалом, и если папы-инженеры быстро углубились в дегустацию крымских вин, то я освоилась не сразу.
Водила детей купаться за пару километров, пока туда, пока обратно по жаре сходишь, уже и обед с тихим часом. Читала дочке вслух, благо, у нас с ней была отдельная маленькая комнатка. Съездили с ней вдвоём в Ялту на несколько дней, уже не было терпения дожидаться, когда же весь лагерь вывезут на море.
Наконец совхозное начальство выделило бензин для автобуса, и нас отвезли на Азовское море под Керчью. Попробовали по дороге на Чёрном море лагерь разбить, но там холодная была вода, решили ехать на Азов, где потеплее.
В нашем палаточном лагере не было ни воды, ни туалетов. Воду для готовки носили из ближайшего санатория, умывались и посуду мыли в море, а все "удобства" - в кустах. Зато вода и правда очень тёплая и в ней масса креветок, дети не вылазили из воды, а креветок мы варили на костре вёдрами.
Меня минуло, видно, даже в море руки мыла по привычке старательно, а дочка по возвращении домой переболела гепатитом, вряд ли по дороге, в Ялте или в совхозе подцепила, скорей всего именно там, на берегу.
В этом диком лагере, кроме нас с детьми, обосновались какие-то гопники, то ли торговали у санатория, то ли просто отдыхали. Моя палатка была к ним ближайшей, крайней в нашем расположении. И я постоянно ходила с ними ругаться, увещевала, чтобы не матерились при детях.
Просыпаюсь однажды - ни гопников, ни вещей в палатке. Часть вещей нашли потом в лесочке, где они потрошили нашу дорожную сумку: одежда, книжки, документы, дочкины игрушки, деньги.
Деньги, документы, одежду и книжки они унесли, выкинули только игрушки. Молодой милиционер из ближайшего посёлка, куда потащилась я по жаре писать заявление, сказал, что повезло, могли и прирезать.
Кой-какую одежду и деньги нам привёз знакомый, ехал навестить детей в лагере. Вместо паспорта дали мне справку в милиции. А вот книжек достать было негде. Хорошо, у меня были с собой бумага и ручка - письма писать, держала под подушкой. Так я от скуки, что осталась без книг, принялась сочинять роман и порядочно накатала, мы там недели две были.
Это я к тому, что читаю при любых обстоятельствах, если хоть какую-то книжку можно достать. Но иногда затрудняюсь с выбором, всё читано-перечитано, смотришь на корешки и недоумеваешь.
Шли с ребёнком в стоматологию, и я Александра Беляева схватила, помнила его смутно по своему детству. Прочла, пока ждала в вестибюле, половину " Головы профессора Доуэля" и поняла, что чтение совершенно не детское.
Дай, думаю, лучше "Человека-амфибию" сыну на ночь почитаю, может, не такое вивисекторское сочинение. Нет, такое же. Хотя фильм - посмотрели вместе - неплохой, Ихтиандр с Гутиэре молодые, красивые, да и остальные артисты старой школы сыграли хорошо, сказку про любовь и разлуку.
У Беляева в тексте больше ужасов про отрезанные-пришитые головы и про людей и обезьян с жабрами. Он из семьи священника, закончил перед революцией 1905-го года духовную семинарию, вышел оттуда безбожником, отец, слава Богу, своей смертью умер, а мать от голода в Крыму при большевиках, как и сам Беляев - от голода|холода при немцах в декабре 41-го.
Тёща его была шведка, по паспорту - немка, поэтому вместе с дочерью и внучкой, (женой и дочкой Беляева) немцы их как фольксдойче отправили в Германию, а потом ещё на десять с лишним лет наши упекли в Сибирь. Но они выжили, а у него какая страшная судьба!
Странное чувство: читаешь, русским языком написано, но возникает стойкое ощущение чего-то чужеродного. Какой страшной была советская предвоенная безбожная литература!
В эти же дни прочитала "Последний срок" Валентина Распутина. Много лет назад в Минске в Русском театре посмотрела спектакль по этой повести, наплакалась и до сих пор помню впечатление. Повесть мягче, не так бьёт по нервам, как спектакль, но и в ней два места до слёз пробили: когда Люся вспоминает, как мать, Анна, в голодный послевоенный год подымала упавшего в упряжи доходягу Игреньку, на котором она, девчонка, боронила весной поле, какие она нашла для него слова.
И когда Анна учит старшую дочь, Варвару, как нужно будет её оплакать, дескать, другие дети, городские, не станут, а ты обвой меня:
- Матушка ты моя, лебёдушка белая, на кого ты нас оставила...
Наревелась как и на спектакле. Экранизацию никто не снял, есть в сети два спектакля сибирских театров, оба не понравились, минский лучше был, там потрясающая была старуха, Анна.
Распутину 33 года было, когда написал, в 70-м году. Анне по тексту 80, значит, она 1890-го года рождения, в бабушки ему годится. Пока искала текст, прочла несколько пересказов, все врут. Не семеро детей было у Анны, а 13, пятерых младенцами она похоронила, трое сыновей погибли на войне, пятеро остались в живых.
В живых-то остались, но выросли такими, какими показал их молодой тогда писатель в своей первой повести: мелкими и суетными. Младший, Михаил, и его жена, Надя, которая и ходит за слегшей Анной, особенно молчаливая Надя, вызывают сочувствие, даже пьющий Михаил, совравший матери, что "отбил телеграмму" ещё одной, самой младшей и так и не приехавшей дочери, Таньчоре, дескать, это он отменил её приезд.
Но городские Илья и Люся - такие пошлые. А между ними, Михаилом с Надей и Ильёй с Люсей - простоватая Варвара, которая в итоге уезжает вместе с братом и сестрой, так и не дождавшись "матушкиной" кончины. "Той же ночью старуха умерла"...
В повести есть ещё соседка и подружка Анны, Мирониха, у которой как раз в эти дни пропала корова, то ли ушла в лес за гору, то ли медведь задрал, с которой Анна прощается перед смертью с раздирающей душу простотой.
Есть маленькая внучка Анны - Нинка. Следущую свою повесть, "Уроки французского", Распутин прямо напишет от лица ребёнка, но мне кажется, что и в "Последнем сроке" у него тоже взгляд вчерашнего ребёнка, внука, которого не вызвали из армии родители к бабушкиному одру, был такой факт в его биографии.
Помню, почему так плакала на спектакле. Бабушка Наташа за год до этого умерла вскоре после того, как мы, внуки, разъехались с каникул, и на похороны нас не взяла мама, далеко и дорого.
Распутинские старухи, что Анна, что Дарья из "Прощания с Матёрой", так похожи на моих бабушек. Не только характером, верой, перенесёнными испытаниями. Но и тем прискорбным фактом, что своих детей, особенно сыновей, без не вернувшихся с войны мужей воспитали они как смогли, и в безбожном государстве выросли из этих оставшихся без отцов мальчишек безбожные пьяницы. В лучшем случае, о чём прямо пишет Распутин: что работяги-пьяницы не хуже тех, кто трезво на голубом глазу заворачивает реки и строит "прекрасный новый мир", насилуя природу и душу народа.
Вот об этих двух течениях и хотелось написать: вивисекторах и жертвах, а также о тех, кто пел славу вивисекторам и тех, кто оплакал жертвы.
Ничего не изменилось, то же и с кемеровской трагедией произошло: в публичном пространстве нашлись и желающие оправдать вивисекторов, и те, кому жертвы дороже и ближе. Разделение на эти два течения проходит так: у кого-то страх перед земной властью больше страха Божия, а кому-то совесть ясно говорит, что здесь граница, или-или, и человек с сожжённой совестью - уже не человек.