Новый город встретил нас красивым, старинным зданием вокзала. Поезд стоял на станции всего десять минут. Отец сначала вывел нас - детей и оставил на попечение бабушки. А сам вместе с мамой начал вытаскивать вещи.
- Камышлов, - прочитала я название станции. - Ка-мыыы-шлооов, - протянул младший брат Саша, он был на один год младше меня и уже умел читать по слогам.
Вскоре поезд ушёл дальше, а мы вышли на привокзальную площадь, там ждала нас легковая машина от военкомата, где предстояло служить отцу.
Первое время военкомат снимал нам квартиру в доме известной в городе семьи Скворцовых. Дом был расположен уединённо, в большом, тенистом саду. Наша квартира состояла из двух комнат и большой кухни, с двумя закутками. В одном поставили кровать для бабушки с дедушкой, он приехал тоже жить к нам. Раньше он жил в деревне, в Пермской области, где у них с бабушкой был дом. И он жил там, пока бабушка помогала нашим родителям поднимать нас - детей. А теперь он распродал всё хозяйство и сам дом и приехал к нам. В другом закутке с небольшим окном старший брат Арсений устроил себе комнатку. Это было его царство-государство, нам - малышне, да и взрослым тоже, хода туда не было. Мы только издалека видели, что на столе, на полках у него стояли, лежали, висели какие-то приборы и провода. Брат был большой радиолюбитель. Мы - младшие разместились в маленькой боковой комнатке, а самая большая комната была родительской комнатой и одновременно парадной, для приёма гостей.
Первое знакомство с новым домом и его окрестностями началось у меня с неожиданного потрясения. Я росла очень робкой, несмелой девочкой. С детьми я почти не общалась, единственным другом моим был младший брат, но он ещё некоторое время болел, и я вынуждена была играть одна. Потихоньку исследовала двор и сад, а однажды вышла и за ворота дома. Сразу за домом расстилалась поляна, полная цветущих ромашек. Я стояла, любуясь этим великолепием, и вдруг из кустов на окраине поляны выскочил мальчишка. Он был загорелый до черноты, с большими, тоже чёрными глазами, в волосах торчали перья каких-то крупных птиц (вороны или галки), в руках мальчишка держал самодельный лук с натянутой бечёвкой и стрелой. Мальчик направил на меня стрелу и крикнул: - Ааа! Попалась бледнолицая! Надо сказать, что я от природы светловолосая и светлокожая. Да и
приехала из северного города и, по сравнению с мальчишкой, я, действительно, казалась бледнолицей. От страха я не знала, что сказать, руки и ноги мои стали ватными. Я оглянулась назад, на ворота дома, но "краснокожий" оказался между мной и воротами, путь к отступлению был закрыт. - Ты кто? - снова крикнул "индеец", - как тебя зовут? Отвечай, а то скальп сниму!
- Я тут живу, - шёпотом ответила я, кивая на ворота дома, - зовут меня Вероника.
- А меня Витька, если, кто обидит, скажи мне, - выкрикнул Витька и исчез в кустах.
Переведя дух я ретировалась во двор. С тех пор одна за ворота я долго не выходила, но любопытство брало верх.
Витька жил в соседнем дворе, в старом, барачного вида, доме. За забором я часто слышала его голос, и чтобы увидеть поднималась на три ступеньки лестницы, приставленной к сараю недалеко от забора. Если Витька замечал меня, то тут же натягивал лук и пускал в меня стрелу. И чаще он попадал в меня, издавая клич краснокожих индейцев. Несколько раз он пытался перелезть через забор в наш двор, чтобы "снять с меня скальп", но наш пёс Полкан, неистово лая, не пускал его. Витька со злости стрелял и в Полкана, но ничего не мог сделать, и я наблюдала за ним с безопасного расстояния. Была у Витьки младшая сестра, которую Витькина
мама оставляла под его присмотром. Мать воспитывала их одна и была вынуждена много работать, чтобы прокормить двоих детей. Сестрёнка Светка мирно играла тут же во дворе немудрёными игрушками. Я часто с ужасом наблюдала за Витькиными
"методами" воспитания младшей сестрёнки. Если она не хотела идти в дом, чтобы поесть или спать, Витька, без разговоров, срывал ветку крапивы, росшей у забора, и хлестал Светку по голым ногам. Плача до визга, та бежала домой, а брат, издавая клич индейцев, мчался за ней.
Новый город мы исследовали с дедушкой, сначала вдвоём, а потом стали брать с собой и брата. Он быстро выздоравливал и скоро свободно бегал. Мы ходили по улицам, которые быстро становились родными. Отдыхали в скверах, сидя на скамейке. Иногда доходили до вокзала и наблюдали за поездами.
- Дедушка, а куда идёт этот поезд? - спрашивал Саша.
И дедушка перечислял города, через которые должен пройти поезд: Тюмень, Новосибирск, Красноярск, Иркутск... Или: Свердловск,
Пермь... - это в другую сторону. Скоро мы знали сами названия этих городов. Дедушка Ваня рассказывал нам, чем они славятся, какие в них заводы есть, что выпускают. Город нам с братом очень нравился. Всё здесь было более светлое, чем в Североуральске. Деревянные дома покрашены в разные цвета, а кирпичные побелены известью, иногда с добавлением голубой, розовой или другой краски. В сквере около вокзала был фонтан. А в железнодорожном саду днём работали аттракционы. Дедушка покупал нам мороженое. Я никогда и нигде больше не ела такого вкусного мороженого. Делали его на местном молочном заводе, а продавали
мороженщицы. Само мороженое было в большом чане, плотно закрытом и стоящем в ванне со льдом. Продавщица брала в руки особое приспособление - пресс, в которое клала сначала вафельный кружок, затем накладывала мороженную массу,а потом снова кружок вафли. Всё это сдавливалось прессом и получалась идеально круглая мороженка, ограниченная сверху и снизу вафлями. Стоила такая мороженка десять копеек. Мы с удовольствием лизали лакомство, смотрели вокруг и слушали рассказы деда.
Дед был настоящим народным самоучкой-умельцем. Он мог сделать всё - от
прищепки до сложного, красиво украшенного шкафа и другой мебели. Он умел шить и обшивал всю семью. Первое моё школьное платье тоже сшил он. Такого платья не было ни у одной девочки в классе и в школе. Тёмно-бордовое, из качественной
шерстяной ткани. Юбка - в круговую складку, воротничок-стоечка, к нему было удобно пришивать белый кружевной воротничок, на груди - кармашек для платочка. Если учесть, что форму дополнял белый, отделанный тонким кружевом, фартук, то, конечно, как первоклассница, я выглядела здорово. Всё это великолепие дополняли белые атласные банты в косах.
Школа находилась недалеко от нашего дома, но для меня - домоседки, начало учёбы в школе было тоже потрясением. Школа оглушила меня огромным количеством детей, их громкими криками. С ужасом я увидела в своём классе и Витьку. Он косился на меня чёрным глазом, что не сулило ничего хорошего. Дети многие знали друг друга и весело болтали между собой.Я знала только Витьку, но разговаривать с ним боялась. Сидела я за партой одна там, где меня посадила бабушка, это она привела меня в школу первый раз. Мама моя начала работать в другой школе и встречала в этот день свой первый класс. Учительница, звали её Зоя Иосифовна, посадила со мной рядом девочку, которая опоздала к уроку. В класс её внесла мать на руках, видимо, так они спешили. Звали девочку Галя.
В первую же перемену, когда Зоя Иосифовна велела нам выйти из класса, Витька оттеснил меня к раздевалке и развязал все мои бантики. Вид я имела плачевный, но Галя, увидев, что обижают её соседку, стукнула Витьку своим новым портфелем по голове. Галя взяла очень нравящийся ей портфель из класса с собой на перемену. И вот он так ей пригодился. Витька присел от неожиданности и вынужден был ретироваться на четвереньках, а Галя продолжала бить его, приговаривая:
- Не лезь к ней, не смей обижать слабых. Это была первая житейская мудрость, полученная мной в школе: слабых обижать нельзя. Ах, сколько раз в
моей жизни окружающие меня люди нарушали эту заповедь по отношению ко мне!
Галя, прогнав Витьку, вернулась и преподала мне ещё одну житейскую мудрость: - Не бойся его,лупи сразу портфелем. И никого не бойся. Будешь бояться - будут обижать. Так началась моя школьная жизнь...
Всю осень бабушка провожала и встречала меня. А зимой, если не было метели и мороза, я ходила в школу одна, вернее, с Галей. Она жила недалеко от нас. Утром Галя заходила за мной, а после уроков мы шли вместе с ней до моего дома, а потом она шла дальше. Из школы с нами шёл и Витька, вернее, он не шёл, а кружил вокруг нас, то приближаясь, то отдаляясь. Надо сказать, что он больше никогда не обижал меня.
- Смотри, - говорила мне Галя, - что сейчас Витька будет делать. И я с ужасом наблюдала, как тот, забежав вперёд нас, подбегал к колонке, из которой брали воду для питья жители окружающих домов, расстёгивал штаны и пускал жёлтую
струю прямо на кран, откуда текла вода, когда человек подставлял под него ведро, нажимая на длинную ручку колонки. Сделав своё "дело", Витька застёгивал штаны. А когда подходили мы, кран на морозе обмерзал желтоватым льдом. Однажды Витьку застал за таким неблаговидным делом один из жителей окрестных домов. Я думаю, он специально караулил, чтобы выследить хулигана - уж очень быстро этот человек выскочил из ворот дома. Мужчина догнал Витьку и хорошенько оттрепал сорванца за уши. Витька даже заревел от боли, но, когда мужчина, продолжая ругаться, ушёл, то досталось нам с Галей от Витьки. Мы, как свидетели его позора - слёз, были обстреляны снежками и основательно вываляны в снегу. Но "орошать" колонку Витька перестал. Галя велела мне тогда не жаловаться дома на Витьку.
- Он же парень, хоть и хулиган, - сказала она, - и ему стыдно
перед нами, что он не стерпел - заревел от боли. Вот он и накинулся на нас. И никому не рассказывай то, что здесь произошло.
Мы отряхнули друг друга от снега и пошли по домам. Вообще от Галки я много почерпнула житейской мудрости. Но и Галя многое в жизни ещё не понимала и не знала. Витька был мальчишка бойкий, хулиганистый, но на уроках он вёл себя хорошо и учился тоже хорошо. Настоящих хулиганов мы узнали потом, когда во втором классе к нам привели детей из детдома. Они - три мальчика и две девочки - стали учиться с нами. Это были замкнутые, необщительные дети (особенно девочки). Правда к концу года мы даже подружились с двумя девочками,
ходили к ним в гости. Надо сказать, что в детском доме это разрешалось и даже
приветствовалось. Воспитатели старались, чтобы их дети ничем не отличались от
нас - домашних детей. Девочки Валя и Лариса, приходили и ко мне в гости, но
всегда играли только на улице, во дворе или на реке, а домой никогда не заходили, как бы я их не звала. Вот, когда мы поняли, что такое настоящие хулиганы. Был среди них один мальчишка - Генка Чугаев. Он абсолютно никому
не подчинялся, на уроках он не сидел, а ходил по классу, подталкивал пишущих детей, дёргал девочек за косы, давал подзатыльники мальчикам, ставил кляксы в тетради. Писали мы простыми ручками, и посередине на парте, в специальном углублении стояла чернильница- непроливайка. Генка ходил от парты к парте и проводил "эксперимент", действительно ли чернила не выльются, если чернильницу перевернуть. Никому от него не было покоя. Зое Иосифовне было, конечно, тоже очень трудно. Однажды моя подружка Галя заболела, и я осталась за партой одна. Генка, как всегда, "путешествовал" по классу и вдруг сел со мной рядом. Сердце моё замерло от страха: "Что ему взбредёт в голову?"- думала я с ужасом. Генка достал чернильницу убрал её на край парты, где мне было не достать и испытующе посмотрел на меня. В глазах у него был вопрос: " Ну что? Что будешь делать?" Мои глаза начали заполняться слезами, потом одна слезинка упала на страницу тетради. И вдруг Генка подвинул мне чернильницу и даже подтолкнул меня, мол, пиши. Я начала писать дальше, а Генка, к удивлению Зои Иосифовны, сходил к своей парте, достал свою замызганную тетрадку и опять пришёл ко мне. Он раскрыл тетрадь, полную одних клякс, и даже попытался что-то в ней писать. Правда, ему это скоро надоело, и он снова принялся за свои дела, но все дни, пока не было в школе Гали, он временами садился ко мне за парту, и наступало в классе временное затишье. Генка то пытался отобрать у меня тетрадь, то дёрнуть за косу, то держал над моим листом свою ручку, с обмакнутым в чернила пером и ждал, когда упадёт клякса, но каждый раз, когда мои глаза медленно наполнялись слезами, он всё прекращал. Зоя Иосифовна потом рассказывала, что всегда готова была защитить меня от хулигана, но этого ни разу не понадобилось. Генка начал хоть что-то делать, сопя, он писал в тетради, считал, правда, на пальцах, даже рисовал в альбоме на уроке рисования. Галя в тот раз болела долго, и в классе установился относительный порядок. Генка Чугаев учился у нас недолго, был он воришкой и однажды пробрался в кабинет директора школы и украл у него кошелёк с деньгами, где и был пойман. Нам потом объяснили, что Генку перевели в другую школу, сейчас, конечно, понятно в какую.
Но жизнь столкнула меня с Генкой Чугаевым ещё раз. Было это много лет спустя, я уже закончила школу. Летом, в июле, когда стоят у нас белые, тёплые ночи, мы с подружкой возвращались с танцев. В те времена ещё не страшно было ходить по улицам, хотя кое-какие случаи тоже бывали. Мы болтали и смеялись, и вдруг из сквера, мимо которого мы шли появились трое парней, они окружили нас кольцом, которое сжималось всё больше и больше. От страха мы не могли даже закричать, парни тоже молчали. Мои глаза медленно наполнялись слезами.
Неожиданно один из парней сделал остальным какой-то знак, и те отступили, а потом и совсем исчезли. А тот, который остался, заглянул мне в лицо и сказал: - Аааа, это ты, красивая? Хорошо, что я тебя вспомнил, скромная ты очень и терпеливая - каждый может обидеть. И плачешь ты красиво, - он поклонился
и сделал картинно-шутливый жест рукой, мол, путь свободен. Это был Генка Чугаев... Мы подружкой на плохо гнущихся ногах пошли вперёд, а Генка шёл за нами до угла, где надо было поворачивать нам на нашу улицу. Мы с подругой жили в соседних домах. Я оглянулась, когда уже взялась за щеколду ворот своего дома, Генка стоял на углу, он охранял нас. Больше я его никогда не видела.
Правда, в то время прошла по городу волна краж. Говорили, что работают заезжие "гастролёры". Потом всё утихло...
Генка Чугаев - вор-рецидивист, мой одноклассник-хулиган преподал мне ещё одну мудрость: человечность и доброта есть в любом человеке, надо увидеть её,
всколыхнуть чем-то, и она проявится. Генка, ещё тогда, во втором классе, запомнил девочку, которая смертельно боялась его, но не кричала, не жаловалась, не плакала, запомнил глаза, заполняющиеся слезами и одну слезинку, падающую на тетрадь.
Он не мог тогда обижать меня, не обидел и через много лет.