Глава-VIII
– Подданные мои! – герцог в красной мантии рыцаря-ионита с белым восьмиконечным крестом на правом плече, стоя на плахе, сделал паузу, чтобы взглядом окинуть заполненную народом площадь.
– Мы собрались в знаменательный день, – продолжил он, когда воцарилась тишина. – Пятидесятый по Пасхе! Великая Троица! День, когда каждый честный крестьянин, причастившись, должен отдать дань Богу! В молитве общей в храме, дома в кругу близких! Сегодня мы должны выбросить из жизни нашей плохое, чтобы идти дальше в смирении и любви к Богу и ближнему! Посмотрите на этих людей, христиане ли они? Вином опаивали и убивали тех, кто давал им милость свою, к себе приближая.
Сюзерен показал пальцем на преступников. Дрогнули хоругви и цеховые стяги. Ремесленники и крестьяне, негодуя, подняли шум. В преступников полетело всё, что оказалось под рукой. Камень, брошенный из толпы, попал в лицо Бонне. Он видел бросок, но отворачиваться, как это сделали подельники, не стал. Кровь из разбитого носа потекла на белоснежную рубаху трубадура и растеклась на груди алой полосой.
Стража, окружив сюзерена, стала бить мечами в щиты до тех пор, пока толпа не стихла.
– Все знают их грех! Но мы милосердны! Верно?! Мы можем одного из них спасти, как это было однажды на Голгофе! Можем?! – обратился Генрих к народу.
Над площадью повис тихий гул голосов. Герцог, требуя тишины, поднял руку:
– Трубадур не пачкал руки кровью крестьян. Подарим ему жизнь? Простим его?! Он не хотел смерти моего сына. Рискуя жизнью, трубадур пытался спасти наследника. Свидетель есть!
Толпа загудела и расступилась, пропуская вперёд седую старушку в чистой праздничной одежде.
– На моих руках трое детей, – всхлипнула женщина. – Мать их умерла в родах, а отец отравлен вином трубадура! Ты отец нам, милорд! Мы, твои подданные, рады спасению наследника, да, но грех трубадура слишком велик! Нет ему прощения!!
– Все так думают?! – взгляд Генриха врезался в толпу.
– Смерть трубадуру!!! – выкрикнул кто-то хрипло, и многократное «смерть», усиленное отражением звука от крепостных стен, эхом прокатилось над площадью.
– Вы так решили! – провозгласил герцог и обратился к мастеру закона. – Моё слово последнее: пусть умрёт славной смертью. А остальным - дыба! Руки, которыми они убивали невинных, переломать, а после – повесить преступников!
Палач, на мгновение склонив голову, поднёс руку к сердцу, оглянулся на стражу и пальцем указал на Корявого. Трясясь от страха, разбойник упал на колени и стал креститься связанными руками.
– Поздно Бога вспомнил, – сказал ему Бонне. – Твоё предательство и жадность дорого тебе обошлись.
Стража, подхватив преступника под руки, потащила к дыбе. Через мгновение Корявый был уложен на скамью истязаний и привязан верёвками. Лукас поднял булаву над головой. Двумя сильными ударами он поломал осуждённому кости рук. Нечеловеческий крик приглушил хруст костей. Под гром барабанов Корявого понесли к виселице. Ноги не держали его - он вновь упал на колени, теперь не от страха, а от адской боли. Так и вздёрнули с колен. Судорожные конвульсии были недолгими, тело застыло. Остекленевшие глаза, выпученные от боли, и вывалившийся язык подтвердили первую смерть.
– Толстяка на дыбу! – приказал палач.
– Прости, Господь! Простите, христиане! – закричал, рыдая, Хряк. – И ты, Граф, прости предательство...
Всё повторилось лишь с той разницей, что Хряк на дыбе потерял сознание. В таком состоянии и повесили.
К плахе подвели трубадура.
– Ты можешь сказать последнее слово, – негромко напомнил палач.
– Пусть рядом со мной встанет шут, – попросил он Лукаса, показав взглядом на Оскара, который был в двух шагах от эшафота.
– Слышал, Оскар? – спросил его Генрих. – Выполни просьбу! А ты, Лукас, отрубишь трубадуру голову, когда уйду. Я против этой казни и смотреть на неё не буду. А по тебе, трубадур, закажу молебен.
Окруженный охраной герцог спустился с эшафота и направился к главным воротам замка.
– Не вини себя, Оскар, – тихо сказал Бонне, едва шевеля разбитыми губами. – У входа в землянку - поваленное дерево. Дупло найди. Там деньги, золото. Помяни меня. Подними кружку. Жаль, что так вышло. Ты сделал всё, я знаю. Прости меня и прощай!
– На колени, трубадур! – приказал мастер закона.
Проводив взглядом удалявшуюся свиту, палач приготовил огромный меч.
– И ты прости! Виноват я. Не смог... – сказал шут, продавив хриплые звуки через ком в горле.
Со стены казармы на казнь смотрел белый ангел, закутанный в чёрный плащ. Проводив взглядом Ларго, тень которого сопровождала телегу с трупами, Раймонд вздохнул. Даже со стены было заметно родство казнённого юноши и ангела смерти. "А где мой «король?»" - подумал ангел и посмотрел на эшафот. За краем настила он заметил слабое шевеление. Это был шут. Он не пошёл за герцогом. Им двигало желание быть на похоронах Бонне. Не сейчас со всеми, а позже, когда всё стихнет и люди разойдутся.
Герцог поднялся на крепостную стену. Нахмурив брови, облокотившись на край проёма бойницы, он стал наблюдать за тем, что творилось на площади. Он поверил в невиновность музыканта, но поступить по-другому не мог. Сейчас Генрих презирал себя за слабость. Весы, на которых была смерть крестьян и жизнь Бонне, перевесили в сторону первых.
Раймонд остался. Не улетел. Он один понимал, что это только начало истории. До следующего кровавого события времени осталась мало.
след. глава:
http://proza.ru/2012/01/04/1264