Назад, Глава 11. ...И по горам,: http://www.proza.ru/2018/04/04/1117
Глава 12. (пауза),
Дом стоял тихо и слушал. Ему нравилось, что они так говорят. Он даже скрипнул
дверью от удовольствия.
– Видите, дом понимает, что мы говорим! – сказала Милли.
– Конечно, ведь это самый умный дом на свете! – заметил папа.
Дом чуть не скрипнул ещё раз, но вовремя удержался. Дома не должны болтать
слишком много. Но если дом и не скрипнул, то он вздохнул чердачным окном, еле
слышно зазвенел угольками в печке, и все поняли, что у него сегодня особенно
хорошее настроение.
Анне-Катрине Вестли, Каникулы в хлеву
Шёл он так, шёл, да разморило его солнышко и решил он сделать паузу, да прилечь и отдохнуть. А прилегши, не заметил он, как и уснул. Не заметили того и облака, продолжая течь дальше. Не заметили того и травы, продолжая расти. Не заметили цветы, распускаясь вокруг спящего клисса.
Вот так и склон тем временем мерно снижался. Однако он не был совершенно ровным – в нём встречались всякие канавки, ямки и прочие углубления, как равно и наоборот, всевозможные возвышеньица и холмики, что придавало всему его внешнему облику неповторимую и диковатую привлекательность. Но клисс этого уже не видел, поскольку спал.
Зато его видели цветы и травы, пытаясь укрыть от жара летнего солнца, сплетаясь и создавая тень. Видели облака, то и дело заслоняя его от пристальных лучей. Видел ветер, овевая его, впрочем, так осторожно, чтобы не отодвинуть травяного полога. И всё же солнце было сильнее – ведь оно всегда сильнее, как ни старайся. И клисс проснулся.
И тотчас обнаружил, что ещё бы немножко и превратиться бы ему в сухофрукт. Точнее, в сухоклисс. А посему в срочном порядке нужно было найти ручей, а ещё лучше – озеро, хотя бы небольшое. Но пока перед ним были только травы и травы, лес лишь грезился впереди, но оставалось ещё неизвестным, есть ли там водопой. То есть он есть конечно, но вот где именно...
И стал он тогда утолять жажду тем, что имел – травою. Ведь среди трав есть много таких, у которых стебли сочные и сладкие, хотя и небольшие, но на то ведь они и травы, чтоб быть небольшими. И они продолжали свою жизнь в нём.
А потом он нашёл полянку луговой клубники, которой было самое время поспеть, и стало совсем хорошо. Только очень уж сладко, а иногда и кисло, так что всё равно пить хотелось.
И вот наконец пришёл он к краю леса. Собственно, дубравы, светлой и ясной, какой и бывают дубравы в летний благоуханный день. И так она была хороша, что опять Наречник прилёг на краю её в благодушном теньке, прислушиваясь к шелесту листьев, внюхиваясь в суховатый и тёплый, какой-то домашний запах коры, прошлогодних и новых листьев, тихо и медленно растущих веточек... И снова уснул.
И знаете, его можно понять. Потому что в это время и в этих краях дубравы подобны раю: тихая и прозрачная светлость лета, чистый и сладкий воздух средних горных лесов, широта пространства, вдруг ставшая уютным уголком, всего лишь малая часть огромного леса, но охватившая собой все его просторы...
В этот раз разбудила его музыка.
И чему это было подобно? Сплетающиеся в узорных дубовых ветвях и листьях солнечные лучи? Или струи дождя, тёплого и округлого, как яблоко на ладони или полный глоток росной прохлады... Или ручейные воды, обвивающие камни и ветви, упокоившиеся в нём, рогоз или камыш – что найдётся... Что это, в самом деле?
Проснувшись, Роман опёрся на локоть и прислушался – не иллюзия ли... Да, так и есть. Музыка. Он сел и, улыбнувшись, прислонился спиною к дубу и стал слушать. Но долго удерживаться от приближения ему не удалось. И, поднявшись, он пошёл на звук. Но, не пройдя и ста шагов, хмыкнув, остановился.
– Пф... – пробормотал он, улыбаясь уже сам себе. – Похоже, я уже очень сильно хочу пить...
Потому что звуки, льющиеся меж обширных крон, стали просто журчанием. Ну что ж, это тоже было неплохо. Вода, как говорится, основа жизни.
И он пошёл дальше. Перед ним был всё тот же склон, восшедший к небу дубовой рощей, в тенистых и вместе прозрачных недрах которой уже виделась ему деревня... Деревня набаков, как сказали Кислюсы. Но левее неё всё сильней и сильнее слышался водный голос. И Наречник, само собою, свернул туда. На то он и Наречник в конце концов.
И, представьте себе, он всё же нашёл здесь музыку! Потому что выйдя к ручью и небольшому пруду, создаваемому отличной бревенчатой запрудой – даже Бобрисэй бы её не постыдился (а кстати, не он ли её и строил?) – Наречник нашёл здесь семью набаков, обычных таких набаков, округлых и совершенных, сгрудившихся вокруг арфы, на которой играла... ну, играла, собственно, одна из них. Так что он и в самом деле слышал не журчание, а арфу. Только вот как? Ну, то есть как возможно арфой изобразить... Если только он слышал и журчание, и арфу вместе?
– Ой, – сказал папа-набак, увидев вышедшего из-за дерева клисса. – Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответил клисс и улыбнулся.
Просто очень трудно было удержаться и не улыбнуться. Ну, то есть при виде вытянувшихся округлых лиц. И тогда вся эта чудная семейка тоже принялась улыбаться, что, разумеется, набацкому лицу гораздо более подходит. На самую то есть ширину плеч.
– Э-э... Позвольте представиться, – решил наконец прервать улыбочную паузу папа-набак, – мы – Гарденбарты... Э-э... наша фамилия такая... Мы отсюда, из деревни.
– Да, я это понял, – кивнул Наречник. – Но как же красиво вы играли!
Улыбки набаков приобрели оттенок смущения, а всё ещё сидевшая у инструмента мама-набакиня покраснела и Наречник почёл за лучшее дальше не распространяться. Однако они решили всё объяснить сами.
– В деревне сейчас послеобеденный отдых, – сказала мама, – и потому мы играем здесь... Мы, собственно, ещё только репетируем.
– И потому мы делаем это именно здесь, – скривив губы усмешкой, заметила девочка-нибакиня.
А мальчик-набак только хлопал глазами и улыбался. Похоже, он первый раз в жизни видел перед собою живого клисса.
– ...И чтобы никого не беспокоить, – с усилием удержав на лице улыбку, продолжала мама, – мы маскируем звуки под всё, что здесь есть, – и она обвела глазами деревья, ручей и пруд, шелестящие на лёгком ветру травы, сквозящие в высоких кронах и пляшущие здесь, на земле и воде солнечные лучи.
Наречник молчал и смотрел на неё во все глаза, а она опять смутилась.
– Угу, – опять буркнула девочка, – просто если услышит Чекас...
– ...То он обрадуется и заставит нас играть для всех, а мы ещё не готовы, – опять подхватила мама.
– Чекас? – спросил Наречник, чтобы о чём-нибудь спросить.
– Да, – вставил слово и папа, – это глава нашей деревни. Чекас Бэрдэнэт, если полностью.
– Понятно, – улыбнулся Наречник. – А меня зовут Наречник. Роман Наречник, если полностью.
Ну, тут и все Гарденбарты опять заулыбались и тоже стали представляться. Выяснилось, что папу зовут Ширвант (и застенчивая улыбка), а маму... Мама сказала так:
– Уж простите меня... мне так неудобно... Такое имя... Ширмой меня зовут... Ну, так уж мама с папой назвали... – и извиняющеся улыбнулась.
А дочка не стала улыбаться, ни извиняющеся, и никак по-другому. Потому что пришла очередь представить и её. А звали её Шторой. И тут уж даже культурный и благовоспитанный Наречник не выдержал. А может, и наоборот, шуткой неловкость скрасить пытался. Так или иначе, он фыркнул, подмигнув девчурке:
– Пф!.. Гардиной не дразнят?
– Угу, – буркнула та, криво усмехаясь. – Дразнят. Занавеской.
И все с облегчением рассмеялись. Ведь в общем-то всё понятно – что поделаешь, такие уж имена у них, все всегда смеются. Ну, поначалу.
А сынишку звали Шурик, так что в этом признаться было уже безопасно.
– Зато он у нас спец по всякой механике, – почему-то сказал папа и все опять засмеялись, и даже сам Шурик, у которого на этот случай даже очки на носу оказались.
– Это моя конструкция, – заявил он, указывая дрожащей от волнения лапкой на арфу.
– Стоящая вещь, – серьёзно кивнул головой Наречник. – Одна моя знакомая тоже на подобной играла.
– Это не Дори случайно? – спросила Ширма.
– А вы её знаете? – враз заблистал глазами Наречник.
– Ну как же, – сказал Ширвант, – она же – наша помощь... Мы, собственно, её и раньше знали, только через наших родственников – Грюндербеги такие, не доводилось слышать?
– Грюндербеги? – ещё больше изумился Наречник. – Ну надо же! Конечно, знаю их!
– Ну вот, – продолжил Ширвант, – моя Ширма и Шкрома Грюндербег – сёстры. Между прочим, благодаря помощи Дори у Грюндербегов скоро будет малыш. И нам она помогла... Она вылечила Штору. Но и это ещё...
– Да ладно! – перебив отца, фыркнула девчурка. – Я и так была здорова! – но, встретившись с нахмуренным его взглядом, всё же почла за лучшее поправиться: – Ну... выздоровела бы!
– А ещё, – со вздохом продолжил Ширвант, – она помогла нам услышать самих себя... Мы давно хотели освоить какой-нибудь инструмент, но никак не могли понять, какой же именно. Все те, что мы встречали и видели, нам казались неподходящими. И вот когда она, как-то гуляя здесь у ручья, вдруг стала рассказывать у музыке арфы, в нас всех что-то ожило... – он говорил, а Штора, повернувшаяся ко всем спиной и, кажется, с увлечением наблюдавшая за игрой рыбок в тёплой воде пруда, внимательно слушала; сама-то она отвернулась, а уши её были обращены к ним. – А также она определила, что у Шурика близорукость и сделала ему очки...
– Я тоже их делал! – ставил слово и Шурик.
– Да, да, я знаю, – улыбнулся ему отец. – И после того они вместе сделали арфу.
– Да... – вздохнул Наречник, косясь на вкусную гладь пруда, где мягко колыхались влажные воды.
– Ой, – сообразила Ширма, – вы небось пить хотите, а мы вас задерживаем.
– Ну, – смущённо улыбнулся Наречник, – я, знаете, ни от чего не откажусь – ни от воды, ни от беседы, – и, напившись, вновь поднялся, выказывая полное внимание.
– А знаете, – сказал Ширвант, – пойдёмте к нам обедать. У нас сегодня печёная картошка и огурцы. Вы как?
– Премного благодарен, – поклонился Наречник, с усилием удерживая уголки губ в рамках улыбки приличия и не давая им разлететься по сторонам.
– Ну, вот и отлично, – заключил отец семейства и, осторожно перенесши в дупло огромного дуба арфу, возглавил чинное шествие домой.
Они вошли в селение, когда все ещё спали.
– Деревня наша называется Широкий Бор, – полушёпотом рассказывал Ширвант Наречнику. – И, как говорят, существует с незапамятных времён. У нас очень любит останавливаться на отдых Эглеунта... – (у клисса вырвался вздох). – Кстати, ягоды сейчас в самом разгаре и есть даже первые фрукты, в частности, сливы... А вот это – наше общеборское хранилище продуктов и одновременно лавка. Называется – Ширпотреб, – (Наречник едва смог сохранить серьёзность). – Ну, а вот уже и наш дом. Думаю, там уже всё готово, – заверил папа-набак и пояснил, открывая дверь: – Мы, когда уходим на репетицию, оставляем в очаге немного тёплых углей и кладём в них картофель. Или вешаем над углями котелок с какой-нибудь кашей или ещё чем-то. И, когда возвращаемся, всегда уже всё бывает готово... Ну, так и есть, – сообщил он, разломив одну из картофелин и торопливо перебрасывая её из руки в руку. – Вполне готова.
И они с радостью и лёгкой душою стали обедать.
И они обедали, и говорили о том о сём, что значит ни о чём и вместе обо всём на свете, и пили чай, и опять говорили и не заметили сами, как наступил вечер. Шурик заметил. Даром, что он техник, да ещё и очки носит. И Ширвант пригласил Наречника переночевать у них, тем паче, что в мансарде как раз пустовала гостевая комната, а как известно, сон в летней мансарде почти не хуже, чем на сеновале... Так что Наречник согласился.
И все они с радостною душою и лёгким сердцем стали ужинать. Набацкая-то деревня дак. Но Наречник, само собою, не стал уж говорить, что если так продолжать, то он и сам скоро набаком станет – чего же ради обижать радушных хозяев? А посему, как сказано, с радостным сердцем... он решил ограничиться чаем с сухофруктами. И неожиданно для себя встретил любопытный и даже потеплевший взгляд до того всё время зыркавшей букой Шторы. С этим и вступили все они в вечерний разговор и так опять оказались причастными таинству вечера... Знаете, я иногда даже думаю: не всё ли важное в этой истории говорится вечером?
Солнце уже скрылось за западными приморскими горами и лишь отблески его отражались на вершинах и склонах дальних восточных гор. Дом Гарденбартов стоял на краю деревни, а потому ничто не препятствовало им сесть вокруг самовара на веранде и, глядя на затихающий свет, как, бывает, глядят в огонь в камине, и говорить о том, что, словно каминное тепло в зимний вечер, согревает всегда и везде... О пении летних птиц. О том, какое было в этом году цветение. О первых плодах, как они, достигая спелости, делаются почти прозрачными и словно хранят в себе свет и тепло лета. О благоуханных ягодах. О лесных и луговых травах и их отличиях и родстве. О ветрах гор и ущелий. О летних ливнях. О том, как смешно, случается, падают с ветвей девичьего винограда прямо в чайную кружку ненароком заползшие на веранду ткилюйи – и тут важно успеть их быстро выловить, чтобы внезапная чайная баня не стала для варочным котлом. Самым настоящим мастером и рекордсменом в этом был, конечно же, Шурик. Только вот, правда, он и стряхивал их в чашку сам... Но это тотчас забывалось после каждого прекрасного спасения.
И вот тут и вспомнил Наречник о Дори. Они как раз говорили о всяких умениях.
– Да... – сказал Наречник. – И я тоже в детстве занимался в кружках умения. Ну, а Дори, само собою, в ботаническом...
Они немного посмеялись (ну всего-то минут пятнадцать) и тут вдруг Шурик спросил:
– Дядь Наречник, а что... вы ведь любили друг друга?
– Шурик! – попыталась его одёрнуть мама, да что уж тут – произнесённое уже сказано.
– Ну... я... – замялся было Наречник, но потом, вдруг обмякнув, признался: – Да. Так оно и было.
– И ты что, не посмел ей признаться? – заметив его изменение, ахнул Шурик. – Ты что, стеснялся что ли?
– Ну слушай, Шурик... – начал уже папа, но великий его техник, с великим же негодованием потрясая лапкою, возразил ему:
– Но как же, папа! Ведь это же очень важно!
– Да, – слабо улыбнулся Наречник, – это и в самом деле очень важно.
– Ха! – вдруг вступила в беседу и Штора. – А я знаю правду.
– Да? – быстро сглотнув комок, с едва скрываемым испугом спросил Наречник. – И какая она?
– Да ты просто струсил!.. Струсил сказать ей! – бросила Штора и отвернулась.
– Штора! – попыталась одёрнуть теперь уже её Ширма, у которой от изумления уже и глаза почти что на лбу были. – Что ты говоришь?!
Но та, неопределённо махнув рукою и ничего не объясняя, просто вышла в сад и стала ходить там за облетающими жасминовыми кустами. Лепестки их, словно снег, лежали повсюду, но всё же она ступала, стараясь не попадать на них.
– Нет-нет, – сказал Ширме Наречник, одновременно и грустный, и радостный. – Она права... Это так и есть. Я был... я оказался трусом. Но теперь я хочу это исправить.
И Штора в этот момент, внезапно повернувшись, посмотрела на Наречника сквозь облетевшие ветви жасмина... Но никто не заметил того. И взгляд её был ещё более иным.
Ночью Наречник не сомкнул глаз. Да, мансарда и впрямь была и просторна, и уютна, прохладный и вместе тёплый воздух летней ночи пронизывал каждое дерево и всякую вещь, но сон ходил где-то вокруг, никак не соизволяя взойти под эту гостеприимную крышу. И Наречнику тоже стало, видимо, совершенно невозможно оставаться на месте. И он, встав, крадучись вышел в сад. И правильно – если бы он решил своими шагами натирать полы в мансарде, то он неизбежно бы разбудил спящих Гарденбартов. Ну, по крайней мере, кого-то из них. И там, в саду, почти как незадолго до того Штора, стал он прохаживаться туда и сюда, избегая наступать на белые лепестки – должно быть, хотя бы там хотел он нагнать бродящий в округе сон. И не мог оттого он заметить, как пристально смотрели на него из одного окошка внимательные глаза.
Утро застало его спящим под жасмином. Что ж, видно нагнал-таки он бродяжничающий под кустами и деревьями сон.
– Наречник? – высунувшись из окна мансарды, растерянно позвал Ширвант; дождавшись позднего утра, он пришёл проведать спящего и застал вместо того холодную кровать. – Ты где есть-то, а? Э-эй... – но тут он заметил спящего под кустами и, довольно улыбнувшись, спустился и вышел в сад. – Ну как? Хорошо спалось? – спросил он клисса, садящегося и хлопающего глазами.
– Да... вроде ничего... – зевая и потягиваясь, ответил клисс и поднялся.
Лепестки жасмина за время сна присохли к нему и теперь постепенно осыпались, когда он шёл через сад и по дому, умывался, садился пить чай... И везде и повсюду оставалась за ним эта белая памятная дорожка ставших прозрачными лепестков. Штора, садясь вместе со всеми за утренний (точнее, уже полуденный) чай, пристально посмотрела на лепестки, которые лёгкий ветер выметал теперь в открытую дверь веранды, а потом на Наречника... Но тот уже пил чай. Слишком сильна была жажда, как, впрочем, обычно и бывает после бессонной ночи. Ну, почти бессонной.
– А теперь мы покажем тебе реку, – заявил Наречнику Шурик после того, как все закончили пить чай.
– Это ещё какую? – благостно и расслабленно спросил тот, возлежа на одной из верандовых лавок.
– Шурик, не торопи события, – строго заметила Ширма, убирая со стола.
– А что? – вступился за сына папа-набак. – Он прав, ведь сегодня чай у нас случился позже, так что... А иначе Наречник может не успеть дойти до деревни эхчеапр до ночи.
– Да... – задумалась мама. – Пожалуй, что так. Пойду приготовлю Наречнику дорожный паёк, – и, оставив посуду и остатки завтрака на верандовом столе, ушла в дом.
Ну, а дети – что дети? Шурик победно сиял техническим и умственным ликованием, а Штора, бунча под нос бесконечные «м-м-м», «ы-ы-ы», «ой-й-й» и тому подобные полувозгласы недовольства, продолжила оставленную мамой уборку. А папа стал рассказывать опять полусонному Наречнику о всевозможных красотах и особенностях пути из деревни набаков в селение эхчеапр, который дорогому их гостю и другу Дори предстояло пройти, а частично и пролететь.
– Проле... что? – сел клисс на скамейке, словно петрушка из шкатулки. – Как ты сказал?
– Пролететь, – пожал плечами Ширвант. – А что такого? Обычное у нас дело. На широкате.
– Широ... м-м... это как? – задумался Наречник. – Катиться в ширину что ли?
– Да нет, – засмеялся Шурик, с неподдельным и заинтересованным вниманием стоявший рядом и вслушивающийся в каждый слог беседы, пока наконец не оказалось возможным и ему вставить своё мудрое и техническое слово. – Это значит катиться широко! – и объяснил непонятливому: – Ну, у нас же здесь всё – широкое.
– А-а! – сказал Наречник. – Ну, тогда хорошо. А я уж думал...
– Так, дети, – вошла в веранду общая мама, – пора в дорогу. Шурик, где твой широпед?
– За сараем... – уныло и отчего-то виновато протянул могучий техник и вяло махнул лапкой в сторону сада.
– Угу, – ехидно заметила Штора, уже успевшая убрать со стола. – Без одного колеса.
– Без единого колеса?! – воскликнул изумлённый папа. – Где ж ты так успел...
– Да не без единого, – потрясая лапкой, стал объяснять юный и виноватый гений, – а без одного. Всего одно сломалось.
– А просто нечего было гонять с горки, – буркнула Штора и, выйдя на улицу, стала смотреть, как скворцы носят еду птенцам.
– Угу, – буркнул ей вслед Шурик, – сама просто хотела покататься, а очередь-то моя!..
– Так, ладно, – примирительно сказала мама. – Тем лучше – значит, пройдёмся, а то завтрак получился поздний и плотный, и если не успеет перевариться, то обеду места не найдётся, а что я – зря что ли готовила? Ну, и Наречнику перед полётом тоже будет полезно пройтись.
Наречник сглотнул внезапно образовавшийся в горле комок, мама протянула ему две плотно упакованных Дориных сумки, которыми тот препоясался, папа, радостно насвистывая вышел из веранды, а Шурик вприпрыжку выскочил вслед за ним. И вот так, весёлые и довольные, они отправились в свой не очень (как оказалось) далёкий путь.
И вскоре они уже стояли на берегу реки. Но какой!
– Вот это да, – сказал Наречник. – И как же её шум не был слышен в деревне?
Но его, похоже, никто не услышал, потому что каждый продолжал заниматься своим делом. Папа – насвистывать (всё равно его тоже никто не слышал), мама – объяснять Наречнику, что полёт на широкате – дело совсем нестрашное, Шурик – объяснять тому же, что именно такое широкат, ну, а Штора просто привела широкат в положение первой готовности. Ну, а широкатом, к великому облегчению Наречника, оказался обычный воздушный шар. Ну, может, чуть более широкий, чем обычно. Но что уж сделать, раз тут у них такая особенность.
– Когда окажешься на той стороне, – крича Наречнику в самое ухо, рассказывал Шурик, – сбросишь вниз лесницу-якорь и зацепишься за дерево. Когда слезешь на землю – отцепишь её. И всё, дальше мы оттянем широкат на место.
– Ясно-ясно, – морщась и отстраняясь, сказал Наречник и потом зачем-то потрогал свои уши; они были на месте.
Вот так и состоялась первая встреча Наречника с Рекой. Ну, собственно ещё не встреча. Но уже, можно сказать, свидание.– Это ещё что, – продолжал вопить гордый Шурик. – Я вот ещё Ширижабль сконструирую! У меня уже и чертежи все готовы...
– А материалы? – философски заметил Ширвант.
– Ну папа! – обиженно топнул ножкой юный гений. – Вот всегда ты...
– ...Опускаешь меня на землю, – примирительно закончила его фразу мама. – И кстати, правильно делает, – и, обращаясь уже ко всем, объявила: – Ну, давайте прощаться.
Наречник пожал всем дружески руку, с Ширвантом он обнялись по-братски.
– Ладно, – проведя лапой по глазам, сказал клисс, – спасибо вам за всё... И за Дори! – и уже было хотел взбираться в корзину широката, когда все отошли в сторону, как вдруг Штора бросилась к нему:
– Стой... дядь Наречник, стой!
– Что? – улыбнулся ей Наречник, оставаясь лапой на первой ступеньке.
Но когда он посмотрел ей в лицо, улыбка сошла у него с губ. Она была вся в слезах. А набацкая девчурка, со всего маху обхватив его шею, прошептала ему в самое ухо:
– Спасибо и тебе... за Дори! – и так же быстро, как подбежала, она отскочила назад.
И Наречник с вновь появившейся улыбкой, но уже другой, тихой, лишь посмотрел ей вслед. А что говорить? Река уже поглощала все звуки. А в глазах его блестели вешние воды, как будто всё ещё продолжалась весна, хотя на дворе давно и в полном разгаре стояло глубокое лето...
Широка мирно перенёс его на другую сторону. Он исполнил всё, как должно с лестницей-якорем, и, дождавшись, когда широкат вернётся на набацкую сторону и Гарденбарты уже должны были уходить, помахал рукой и, более не медля, повернулся и вошёл в лес. Уже иной, влажный и тёплый, как мякоть перезревшего плода, наполненная летним солнцем. И, словно плотная кожура, охраняла текучее и сладкое тепло густая крона деревьев, переплетшаяся и ставшая общей для всего леса. Это был лес эхчеапр.
Дальше, Глава 13. (и ещё одна),: http://www.proza.ru/2018/04/04/1864