Назад, Глава 10. Зияющий путь в горы...: http://www.proza.ru/2018/04/04/289
Глава 11. ...И по горам,
Так они проводили вечер. Что-то говорили по очереди. Обычно всего несколько слов.
Потом замолкали. А ещё потом вдруг, как по волшебству, находились новые слова,
и разговор продолжался.
Руне Белсвик,
Простодурсен живёт без лопаты давно, а кто-то из тьмы загляделся в окно...
Но, правда сказать, уже не очень сильно в гору – совсем рядом было поющее плоскогорье, сусликовая степь, полная ветров. Всего-то несколько скальных лестниц пройти, да едва не упасть с них раз десять. А так-то на самом деле – рукой подать. Да только рука-то эта без перьев, летать не умеет. Ведь и Бобрианы даже не летают сами по себе, лишь парят – что ж тогда говорить о клиссах? Но мы с вами, как это ни странно, всё-таки говорим.
Итак, как я сказал, это была сусликовая степь. И по совместительству – большая сусликовая деревня, широкое и пространное убежище Эглеунты, прозрачная высота степей. От этих мест дальше начиналось снижение – Наречник, едва поднявшись сюда, уже видел, что это будет так. Но ещё предстояло пройти эту степь, и не только пройти, но... найти здесь кого-нибудь, кто смог бы рассказать... Ну хоть кого-то вообще, хоть что-то найти! Потому что эта деревня, о существовании которой если бы не сказала ему Тририри, Наречник, придя сюда, и в жизни б не догадался, вообще была не видна, словно её и нет! Такой вот казус.
– Хм... – задумчиво протянул Наречник, придерживая подбородок и рассматривая окончание этой горной ступени, за несколькими острыми выступами скал плавно переходящей в снижение. – Странная какая деревня... Прямо как сама Эглеунта, – нашёл он и в этом нечто позитивное, – такая ж неуловимая.
Да, таким оно оказалось, это странное плоскогорье, которое он смог пройти поперёк всего за одно утро, – солнце теперь стояло ровно в зените. Трудно сказать, всегда ли и всякому ли путешественнику оно представало таким, поскольку того знать мы не можем. Ну, разве что ещё попытаться пройти его вширь, которое на самом деле было вдоль... И Наречник, вернувшись примерно к середине того, что было поперёк, отправился в то, что было вширь. Влево, а потом вправо... Никого. Как говорится, ровным счётом, хотя и считать-то не приходилось.
Но зато хоть удалось увидеть, что не совсем-таки эта местность была плоскогорьем, как это можно себе представить – этакий огромный пенёк в горах, на котором только сидеть можно и больше ничего, разве что ещё в домино играть. Нет, здесь были всякие пересечения местности вроде скальных выступов из общего уровня земли, каких-то расщелинок, уходящих вглубь, но, впрочем, не оканчивающихся никаким ходом (пару раз он проверил), – и всё это даже во вполне достаточном количестве, чтобы заблудиться. Ну, при большом желании, конечно.
Встречались здесь и деревца, впрочем, маленькие и приземистые, скорее, это был горный стланец. А в остальном – травы, летние густые травы, уже вполне высокие и пышные, в самом разгаре цветения. Ковыли, мятлики, тонконоги, типчаки, бородачи, овсецы... А также шалфей, чабрец, мята и сон-трава, мышиный горошек... Да сколько всяких! И над всем этим безмолвием (как бывают безмолвны дети, когда чем-то увлечены) и незаметной жизнью разнотравья – огромное летнее солнце, переплетённое с ветром... Впрочем, ветер был мягким, лишь едва ерошащим гриву этого травяного леса.
И так же тихо и едва слышно ходил здесь Наречник, меряя это пустое пространство стелющимися шагами, утопая в прозрачном воздухе высоты, в котором так отчётливо были видны теперь очертания дальних гор...
Но тени делались всё длиннее. Наречник понюхал воздух. Ветер становился влажным. Дальние виды стали делаться зыбкими, расплывчатыми... Прохлада коснулась плеч и локтей Наречника, он вздрогнул и поёжился. И тут же пощупал сумку с заветными четырьмя рыбками. Да, они были на месте. Близился вечер. Ещё раз глянув на небо, он залез под какую-то скалу, окружённую стлаником и стал ужинать. А может, и обедать или даже завтракать. Короче говоря, съел стратегические свои запасы и, вытряхнув сумку, повесил её проветриваться, чтобы не пахла рыбой. В другой, из содержимого которой он в гнезде Крондойя приготавливал зелье, теперь были сушёные яблоки, положенные туда ему на дорожку Тририри. Наречник бережно приоткрыл её и понюхал. Да, совсем другое дело, что и говорить.
– Ух ты, – заметил вдруг он, – Тририри и сумку всю починила! – и, улыбнувшись, он задумался, глядя в никуда.
А может, в стремительно утекающее от него прошлое... Глаза его повлажнели. Как, впрочем, влажным сделался и воздух – как видно, близился дождь. И выглянув, клисс ещё раз глянул на небо.
– А что ж, пусть и дождиком сумку промоет... – заключил он беглый осмотр и, опять укрывшись в своём подкаменном логове, положил сумку с яблоками под голову, да и прилёг отдохнуть.
Ведь скоро наступит ночь и до сих пор вообще ничего не было известно о том, куда идти или что делать дальше, потому как обещанной Тририри деревни сусликов как не было, так и нет, да ещё этот приближающийся дождь... Всё это было вокруг него. И, сам не заметив как, он задремал.
И получил по лбу. Не знаю чем – не заметил. Само собой, клисс тотчас вскочил и занял оборонительную позицию. Точнее, хотел занять. Хотел, да не смог, поскольку, вскочив, стукнулся макушкой о свой камень-укрытие. Хорошо хоть не очень сильно. Плюхнувшись опять на землю и потирая ушибленное, он пробормотал:
– Вот, не зря говорила бабушка: «не спи на закате – будет голова болеть»...
Но долго потирать ему не пришлось. Потому как из всех щелей полезли на него снаружи какие-то... в веточках... индейцы – не индейцы... дикари какие-то в общем. И атаковали, что есть силы молотя его бока (выше достать не получалось) своими страшными и ужасными кулаками величиной с горошину. Едва не защекотали до смерти, он уже под конец и смеяться не мог. Наконец они утомились и остановились передохнуть. Тогда-то он и смог уже спросить:
– Ф-фу-ух... Привет, ребята... Вы что ж за звери-то такие? Нападаете на ни в чём не повинного путника, мечете ему в лоб бобами, щекочете почём зря едва не до смерти... Кто это вас манерам таким научил?
– Ты, дядя клисс, нас не поучай, – заявил один, по виду старший, точнее, главный, потому что они все были самыми что ни на есть младшими, – мы – разветчики (он так и сказал: «разветчики»), боевой отряд Кислюсов!
Наречник опять принялся смеяться, хотя его уже не щекотали. Младший старший надулся:
– И ничего смешного здесь нет! Мы маскируемся веточками и ты нас ни разу не заметил!
У них и вправду вокруг голов были навязаны всякие веточки, травки, прямо ходячие кустики такие получились... величиной с кабачок.
Наречник прервал смех:
– Ну, вообще да... И правда не заметил... А вы что, всё время были рядом что ли?
Старший младший отчего-то надулся опять:
– Это не важно! Главное, что ты нас не заметил!
У Наречника отчего-то опять губы в пляс пустились, едва не прыскают, а старшина всё не умолкает:
– И что за флаг такой ты вывесил над нашим командным пунктом, а? Полосатый! Он что означает, скажи хоть! Это что – пауза перемирия, объявление антидота или ветряной передрыг?
Ну, поскольку все эти военные термины Наречнику знакомы не были, он опять давай смеяться. А старшина аж по швам трещит от негодования:
– Отставить смех и извольте ответить по форме, господин оккупант! Сейчас сержант Буреил...
Дальше было не слышно. Потому что Наречник уже не только смеялся – он хохотал во всю ивановскую. Но, как оказалось, командный голос у старшины был в порядке:
– А-а-атставить сме-е-ех! – завопил он.
Аж красный весь сделался, бедный. Наречник умолк. Ну, в конце-то концов, не совсем же он необученный. Ведь бабушка, в конце концов, говорила...
– Представьтесь пожалуйста! – всё в том же строго-официальном тоне приказал старшина.
– Я Наречник, странствующий клисс, – послушно ответил Наречник.
Старшина подождал, не будет ли продолжения. Но того не последовало. Кивнув головой, он продолжил:
– Что ж, в ответ на вашу любезность я представлю вам своих друзей. Итак, сержанты Буреил, Вихреил, Ветреил, Пуржеил. Рядовые Штормеил, Смерчеил, Торнадеил, Ураганеил...
Наречник, поднявшийся для приветствия, отчего-то упал на землю.
– Да хватит ржать уже, это звания такие! – не выдержал тона старшина.
– А Дождеила с Грозеилом и Громеилом нет? – просипел едва живой от смеха Наречник.
– О, а хорошая идея... – вдруг задумался главный Кислюс. – А если ещё Градеила, Ливнеила и Гололёдеила... – но, всё же чуткой своей интуицией почувствовав какой-то кроющийся подвох, он опомнился: – Так, ладно, хватит! Шы-ыре-енга... для приветствия... стройся!
Он так и сказал: «шыренга».
– Может, через букву «и» правильней будет? – спросил Наречник.
– А, буквоедский ты ржун-перечник Наречник! – отмахнулся от него главный Кислюс. И опять своим: – Узе-енга... тоже стройся!
– У тебя часом не Сквозняк прозвище? – успев вставить словечко, опять спросил Наречник.
– А ты откуда знаешь? – опешил главный Кислюс. – Но вообще Сквознякеил конечно.
Ну, тут уж Наречник почёл за лучшее некультурно отползти от них куда-нибудь подальше под скалу в тенёчек, пока они там свою рекогносцировку производят и всякие неологизмы употребляют, а то ведь, не ровён час, так и помереть от смеху можно.
Как ни странно, боевые Кислюсы на подобную его нетактичность и невоспитанность не обиделись. Хотя вообще-то понятное дело. Ещё бы обижаться, если их вкуснейшими сушёными яблоками угостили, да к тому же целой огромной сумярой величиною со стог. Ну, для их роста, само собой.
Но ребята оказались совестливыми и яблок лишь попробовали, остальное решив отнести своему мужественному народу, прячущемуся под землёй. А заодно и странника бездомного приютить.
– Пойдём, дядь Наречник, с нами, – сказал ему какой-то из этих «ветро-илов», когда все остальные что есть мочи тащили огромный рюкзак, ну, то есть Дорину сумку с сушёными яблоками.
И он пошёл. Вечер тем временем был в самом разгаре.
И вот тут в самом деле уже стоило удивиться. Потому как едва вышли они из подкаменно-стланникового форпоста, да обошли его кругом, как один из лежащих рядом камней (в жизни не отличишь, который именно) отодвинулся и под ним открылся ход под землю! Да ещё с лесенкой и с какими-то светильниками по бокам! Ну, кстати, таким большим как Наречник идти по ней приходится с осторожностью, чтоб шерсть случайно не подпалить.
– Послушайте, толпа, – обратился к вошедшим кислюс, сидевший внутри, видно дежурный, – никто не поможет рычаг подвинуть.
Вместо ответа толпа просто посмотрела на Наречника. Тот, пожав плечами, подвинул рычаг и дверной камень встал на место.
– Спасибо, – с благодарной улыбкой сказал дежурный, а толпа двинулась дальше.
– Наш подземный город, – тем временем рассказывал Наречнику Сквознякеил, а проще говоря Сквознячок, – называется Малый Кислюс. Да-да, есть ещё Большой Кислюс, это ясно. Но где он, посетителям знать не положено! А потому... – он вдруг замолчал, даже не пытаясь делать паузу трагической, потому что именно такой она и была, и через минуту продолжил: – Ну, вообще-то я и сам, правду сказать, не знаю, где он. Только дедушка Ду-Бахмет знает... – благоговейно пояснил Сквознячок. – Мы к нему и идём. О, кстати, а у нас здесь Эглеунта даже два раза ночевала! Вообще-то она всегда на улице ночует, хотя и никто точно не знает, где именно...
– И даже дедушка Ду? – спросил Наречник.
Сквознячок пристально посмотрел на клисса, впрочем, продолжая идти и оттого едва не полетел кубарем, споткнувшись о пятку идущего впереди сержанта Буреила. Но вид Наречника был – сама безмятежность и непорочность. Вздохнув и отряхнувшись, главный Кислюс ответил:
– Да, и дедушка Ду не знает.
И вздох его был так горестен, что Наречник больше ничего не спросил. И вид его, кстати, сразу утратил былую безмятежность.
Когда они вошли в зал для гостей, дедушка Ду уже заваривал чай – быстро, видать, работает кислютческое оповещение.
– Дедушка, – сказал Сквознячок, – вот тут яблоки от бабушки Тририри и... И ещё дядя Наречник с ними.
– Хорошо, – пряча улыбку, ответил Ду. – Идите пока, отдохните перед ужином, а мы с дядей Наречником чайку попьём. Ему полезно будет с устатку-то...
– Ага, – кивнул командир Сквознячок, и вся бравая команда «разветчиков», неловко подталкивая друг друга, вышла из зала, оставив в уголке Дорину сумку.
– Тебе сумка-то нужна будет? – спросил Ду и тут же сам себя поправил: – А, да что я спрашиваю – ясно, что нужна... Хорошо, сейчас я... Ага, вот он, – и довольно ловко вытолкал и прилагавшегося к залу чуланчика вместительный сундучок (для Наречника – вместительная коробка). – Помоги-ка... – и они пересыпали яблоки. – Хорошо, – опять сказал Ду. – Ну, садись, я попотчую тебя.
И они стали пить чай с орешками, цукатами и черносливом. А потом ещё с лепёшками с мёдом. А потом ещё с принесёнными Наречником сушёными яблоками. А потом уже просто так, поскольку даже большой Наречник наелся. И ночь всё шла и шла, не кончаясь, а они говорили и говорили...
– ...Мы ведь выходим наружу лишь в сумерках, утренних или вечерних, – рассказывал Ду, с тихой улыбкой покачивая головой, – уж прости, что пришлось тебе пождать нас... Ребятки мои – непоседы, но зато они – самые ранние выходцы наружу, да... Хорошо хоть в этом году пищи достаточно, так что мы на лето в спячку решили не впадать, а то ты вообще бы никого из нас так и не увидел... Но ради Эглеунты, когда они приходит, мы, конечно, всё равно просыпаемся, даже в спящие лета...
– Часто она бывает? – словно бы мимоходом спросил Наречник, прихлёбывая чай.
Ду, улыбнувшись его манёвру, впрочем, всё так же скрыто, ответил, тоже словно бы мимоходом:
– Да она всегда здесь...
Роман Наречник поперхнулся чаем. А Ду себе спокойно, не дуя в ус, наливает чай, да продолжает попивать его маленькими глотками. Прокашлявшись, Наречник спросил, ещё сиплым голосом:
– Как то есть здесь? Где – здесь?
– Ну, – безмятежно поднял брови Ду, – в этих всех её местах... У нас, в деревне ежей, в деревней зайцев, в деревне набаков, в деревне эхчеапр...
– Будь здоров, – сказал Наречник, слушая изо всех сил.
– А я и не чихал, – сказал Ду. – Ты разве не знаешь эхчеапр?
Наречник задумчиво покачал головой.
– А зря, – продолжал Ду, – они благородные существа, весьма мудрые... Но ничего, ещё узнаешь. Думаю, они многое могли подсказать твоей Дори...
У Наречника вспыхнуло лицо. А Ду невозмутимо говорил:
– Думаю, и Эглеунта бывает у нас не только для того, чтобы помогать всем нам и хранить... Но и мы приносим любви её в дар наши маленькие сердца... Думаю, и Человек радуется, глядя тогда на всех нас...
Лицо Наречника уже сияло.
– И Дори, придя к нам, ждала Эглеунту, – всё рассказывал Ду. – Ждала день, ждала два, ждала ещё больше... Но та всё не приходила. И тогда Дори – ты ведь знаешь её, она не может долго усидеть на месте (Наречник поспешно кивнул) – не дождавшись, решила идти дальше, своим, известным лишь только ей путём...
Наречник заметно погрустнел, если не сказать вообще упал лицом. А Ду всё в прежнем духе продолжал:
– Но перед уходом она оставила для Эглеунты письмо... – небольшая пауза позволила лицу Наречника опять вспыхнуть надеждой. – И Эглеунта, придя к нам, получила его... Через день она ушла и забрала письмо с собой, – опять на клисса сошёл горестный вид. – Но я ещё раньше успел его переписать, – и опять всплеск радости; Ду, словно из глины, лепил настроение Наречника. – Правда, в письме были только стихи... Но для истории нашего селения я переписал их. Сейчас я тебе покажу их, – и, поднявшись, он зашёл в тот же чуланчик и вынес оттуда огромную книгу; для Наречника она была как блокнот. – Вот, смотри... Да, на этой странице.
И Роман прочитал их. Они были такими:
Откуда вечная твоя тоска,
Лесов и гор неудержимый странник,
Никем не узнанное сердце? Как,
В речной воде пылающею раной
Приоткрываясь, словно бы в ответ –
Тобой немая прорастает жажда?
В безмолвном протяжении ветвей
Так дерево растёт – и отсвет каждый
В нём отражается... Поющий знак,
Лучистых плектров ток прикосновенья,
Влекущий жизни, тайная весна,
Тебя живое, протянувшись тенью,
Объемлет в глубине своей! Покой
Текучих облаков в прозрачной глади –
Пусть будет бесконечною, такой –
Любви твоей и ожиданья ради
Та встреча...
Вздохнув, он прочитал их ещё раз и потом, всё ещё пребывая мыслями в распахнутых перед ним страницах книги, спросил:
– А давно ли ушла Эглеунта?
– Да... Прямо перед твоим приходом... – с детской безмятежностью в глазах ответил Ду.
– Так... что ж ты... – у Наречника аж дыханье перехватило. – Что ж ты молчишь-то!
– Да я как раз не молчу... – хмыкнул дед. – А что, для тебя это важно? Ты разве не Дори ищешь?
– Да, – сказал Роман и поднялся, встал вместе с ним и дед, – я ищу Дори. Но разве ты, такой мудрый, не понимаешь, что найти мне её надо не только... Не только, как находят яблоко под деревом или гриб в лесу! Мне нужно её найти – понимаешь, её, именно её...
– Да, – ответил Ду, и вид его был теперь торжествен и серьёзен, даже немного печален, – я это понимаю. Хорошо, что понимаешь и ты.
– И вот Эглеунта-то и могла бы... – сказал ещё Наречник и замолк, впрочем, лишь на мгновенье. – Скажи, куда именно она пошла? – и двинулся к выходу из зала.
– Э-э, постой-ка, молодой человек, – с деликатной улыбкой остановил его старец-кислюс, – не думаю, что идти сейчас будет правильной мыслью.
– Это почему это? – хмуро спросил Наречник, остановившись в дверях зала.
– Так ведь стоит ей лишь на чуть отойти от деревни, как её уже невозможно найти... – пояснил старец. – Если она сама того не захочет. Только ведь время потеряешь, и всё. Ну, а если захочет, так ты её найдёшь – ты, главное, иди своим путём. Понимаешь, своим... А твой путь каков?
– Я хочу найти Дори, – упрямо сжав губы, процедил Наречник. – А для этого...
– А для этого, – перехватил его слова Ду, – тебе стоит идти тем путём, который подсказывает тебе твоё сердце... Вернее, Тот, Кто дышит в нём... – последнее он сказал совсем тихо, но, думается, клисс услышал.
Потому что он, вернувшись в зал, устало опустился опять на своё место возле недопитой и к тому же остывшей чашки чая.
– Ведь то, что ты ищешь найти в Дори, и соединяет вас, – закончил Ду и, помолчав мгновенье, сказал: – Давай-ка я лучше тебе ещё чайку налью... Только теперь другого, сонного... Нужно тебе успеть отдохнуть перед дорогой – ведь ночь уже на исходе, а мы открывает камень лишь в сумерках... Не ждать же тебе ещё день до вечера, в самом деле?
– Да, ты прав, – со вздохом кивнул Наречник. – Давай сюда твой чай и покажи, где можно уснуть.
– Хорошо, – благостно улыбнувшись, заметил Ду. – Даже очень хорошо.
И он налил ему сонного чаю.
Наутро его разбудил Сквознячок:
– Дядя Наречник, вставай скорее, уже сумерки на исходе... Прости, что тороплю, мы решили дать тебе поспать подольше... Уж прости нас, мы днём не выходим, – продолжал он объяснять уже на бегу за шагающим семимильными шагами Наречником; услужливый Буреил, задрав руки над головой, тащил за ними две пустые Дорины сумки.
Заметив его, Наречник улыбнулся и, нагнувшись, ласково потрепал его по макушке. И, взяв сумки, повесил их опять на оба свои плеча крест-накрест. И так вышел наружу, в расцветающий летний день. И все кислюсы-разветчики в полном составе и украшенные маск-веточками провожали его, стоя возле отодвинутого камня. Помахав им, клисс завернул за каменно-стланиковый форпост и двинулся к краю прекрасной этой маленькой степи, к которому уже подходил вчера и, вернувшись в середину горной степи, нашёл здесь чудных своих друзей. И чудным же, кстати, образом.
А плавный спуск с горы среди трав приветствовал его шелестом маленьких листьев, благоуханьем цветов, пением каких-то невидимых, а может, и невиданных птиц, порханием бабочек и всем тем прекрасным летним безумием, лучше же сказать изумлением, за которое мы и любим солнечную эту пору.
Дальше, Глава 12. (пауза),: http://www.proza.ru/2018/04/04/1318