Назад, Глава 5. Все изгибы скоростного режима: http://www.proza.ru/2018/04/03/812
...К чести Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь
не с любым и каждым человеком может случиться история...
Томас Манн, Волшебная гора. Предисловие.
...Говорят, что средневековые бестиарии предлагают нам теоретическое объяснение сущности каждого живого существа, прилагая его к людям. Но по-моему это ничего не объясняет. Потому что в этих сочинениях дикие животные символизируют разные аспекты людской натуры, например, клисса – хитрости и лжи, голубь – символ мира, а клов обозначает войну. Но возникает вопрос: как может стать пристанищем только одного качества подлинно живое и разностороннее существо, тот же клисс или клов? Или ещё: как люди, на самом деле родоначальники всяких там хитростей и войн, смогут позаимствовать хоть какое-нибудь качество у, например, голубя, если они не понимают его и не знают? Что, впрочем, не странно. Ведь как они могут узнать его и понять, если они его толком не видят? Нет, они, конечно, видят что-то и думают, что видят именно голубя и видят его насквозь, но вот подлинно ли его они видят?..
Примерно с такой программной речью обратился странствующий учёный клисс к зубообразным воротам каменношпильного замка, мерно прохаживаясь перед ними и неторопливо излагая клиссонаучную точку воззрения на мир в один из горных полудней. Возможно, он смог бы изложить её и более развёрнуто перед кем-либо из делегатов от жителей данного города, если бы... если бы вышедший стражник не оказался кловом Бродяем Кругасиным, неплохо знавшим Наречника!
– Вот ведь... – буркнул Наречник себе под нос, сдерживая звук. – Пожар потопа не лучше...
– Так-так-так! Кого я вижу! Сла-адкий Наре-ечник! – с жутко-приветливыми интонациями произнёс вышедший и подбоченился, ожидая ответа.
Наречник вздрогнул. Оно и понятно – слишком давно его никто не называл так, с этой прибавкой. Да и к тому же устарела прибавка эта.
– Ты ведь остался там, с этими... – тем временем продолжал клов, поскольку Наречник молчал. – Так что ж тебе здесь ещё нужно, а?
– Да я... шёл тут, понимаешь... – замямлил клисс, мечась взором туда и сюда в поисках зацепки.
– Да я понимаю, что ты шёл! – бурля иронией, заметил Бродяй. – Только это ещё не ответ, а? И я ещё раз спра... Кстати, чтоб ты знал, – пояснил он, – я здесь – начальник стражи, а потому... Ещё раз спрашиваю: что тебе здесь нужно?
– Я ищу здесь одну клис... – начал было Наречник и вдруг вспомнил: – Слушай, Бродяй, ты ведь, кажется, родственник Бэмсу Шваркенбауму, нет? Так у меня тебе привет от него, моего, кстати, друга. И ещё вот картошечка печёная есть... в качестве гостинца... несколько штучек... осталось... – чем дальше, тем тише и жальче звучал его голос и тем грознее делалась физиономия Бродяя, словно туча, наливаясь молниями.
Но от последних слов Бродяй вдруг как-то сдулся и, засмеявшись, махнул на клисса лапой:
– Картош... ну клоун! И кстати, – всё же скривился потом он. – Когда это ты успел стать Бэмсу дру... Хотя... все вы там теперь... – клов помолчал, хмуро глядя на Наречника, стоявшего перед ним с усиленно невинными глазами. – Ладно. Так кого ты здесь ищешь-то? Клиссу какую-то? Так вот, чтоб ты знал: клиссы здесь не живут, – последнее он произнёс, приблизив свою пасть к лицу Наречника почти вплотную. И захохотал, выпрямившись: – Потому что не выживают! – но, отсмеявшись, он всё-таки заключил: – Ладно. Проходи. Но чтоб завтра духу твоего здесь не было!
– О, это ясно! – на ширину плеч улыбнулся Наречник. – Это само собой. Завтра меня уже тут здесь... просто... ищи-свищи! Это как пить...
– Иди уже! – толкнул его взашей стражник. – Разлепетался... как заяц прям!.. Тфу.
А Наречник, пролетев несколько шагов и вспахав носом пыль на булыжной мостовой, как ни в чём не бывало поднялся, отряхнулся... Само собой, и картофелинки высыпавшиеся подобрал и сложил в сумку. Все до одной. Хорошо хоть снеговетер вместе с ними не вылетел... Да и пошёл в город. А что? Нам не привыкать.
И вот тут и оказалось, что впору ему было пожалеть, что не обладает он людским умением представляться тем, кем пожелаешь. В городе были одни кловы! И он один – клисс. Уже по-весеннему рыжий. И все на него смотрели. Но таким взглядом, словно у него, скажем, две головы. Или ещё какое-нибудь уродство. Он даже пощупал снеговетер в сумке – не попытаться ли на себя дунуть? Ну правда, можно ведь и задуматься, с чего бы всем на него так смотреть? Мало ли, может, какое-то действие ледяной страны за ним сохранилось? Он даже с недоверием осмотрел оставшиеся в сумке печёные картофелины, которые он с таким усердием ел. Картофель как картофель...
И тут, подняв глаза, он увидел в толпе кого-то некловного. Он даже улыбнулся, хотя это был всего лишь маленький ёж Морковен. Но в каком виде! В рабочем фартуке, в рукавицах... Наречник уже хотел что-то крикнуть ему, как кто-то позвал ёжика и тот, с извинением поклонившись клиссу, исчез в переулке за одним из домов. Наречник вздохнул. Да, ведь ежи тоже ели картофель и никем не представлялись и, как видно, не представляются.
А кловий народ по-прежнему шёл себе и шёл по каким-то своим делам из конца в конец этого огромного для таких мест города. Возвышающиеся над ним прерывистым кольцом скалы были усеяны рядами пещерок... Вот из одной из них кто-то вышел... Впрочем, обычных пещер – это отсюда, со дна они казались маленькими. А здесь, на внутреннем пространстве города, улицы, словно лучи, сходились к центру, где была обширная площадь, называвшаяся почему-то Площадью Пустоты. Так было и написано на памятной табличке при входе в неё. Может, потому, что она была оставлена незастроенной?
Наречник, идя в толпе, попытался было улыбаться каждому, кто на него взглянет (а глядел и хотя бы бросал взгляд каждый). Но ни разу не увидел в ответ улыбки. Ни даже хоть какого-нибудь живого мимического жеста. Всегда одно и то же в ответ выражение... Как же его назвать? Камень? Да нет, не камень, хотя и похоже... И в этот-то момент он и увидел упомянутую табличку с именем площади. И едва не рассмеялся. Потому что это имя как нельзя лучше подходило для странного того выражения лиц смотревших на него кловов.
Ну, тогда он... всё равно продолжил улыбаться всем.
Да. Всё это было хорошо и прекрасно – в самом деле, отличное упражнение в воспитанности, – но ему нужно всего за один день успеть... Да какое за день – уже близился полдень! Так что оставались всего половина дня, вечер и ночь. И после них – то самое завтра, когда в городе даже духа Наречникова невозможно было б найти и сыскать, как ни ищи, ни свищи. А действительно, от удивления можно было бы и присвистнуть – таким большим казался отсюда, из центра, этот город. Всё крыши, крыши, крыши – до самых стен. А там ещё сколько этих пещер со своими жителями в каждой из них...
Наречник вздохнул и опустил голову. Понятный на самом деле жест в таких условиях. Потому как успеть за один день просто найти хоть какой-то признак присутствия здесь Дори уже было трудно – не то что узнать, куда именно она отсюда ушла. Если только не... Если только не странная та и небывалая удача, в которой он и обнаружил стихи на стене пещеры, в которой он смог уйти из Ледяной страны... Если только не эта непостижимая ему помощь... Он посмотрел на свои ладони, сжал и разжал руки. Всё так же пусто. И вдруг услышал смех. Маленький такой смешочек. Но это было уже хоть что-то живое! Он быстро поднял глаза и огляделся. Но вновь – ничего... Лица, лица и лица, мерно плывущие мимо.
Он попробовал поделать ещё какие-нибудь жесты. А что? Может, представиться фокусником или ещё каким-нибудь артистом? Только вот фокусов он не знал ни одного, скажу я вам по секрету, а для артистизма здесь нужно было ещё нечто... Ну, например... Например, вот Морковен, который опять показался в толпе.
Наречник просиял и помахал тому рукою. Морковен сосредоточенно махнул в ответ и продолжил своё напряжённое дело, которым был занят, а именно – тащить за собой сквозь толпу упирающегося Лиловена. Вон оно как оказалось! И оба – в рабочих фартуках! Ну, только разве что только теперь уж без рукавиц.
– ...ушай, ну нас же уволят... – продолжал тем временем гудеть под нос Лиловен, пытаясь вырвать из цепких лапок Морковена завязки своего фартука. – Что мы тогда будем есть?
– Да я ж отпросился! – беззаботно отмахнулся Морковен, продолжая движение.
Чтоб облегчить им дело, Наречник пошёл навстречу.
– Привет! – лучезарно приветствовал его Морковен, останавливаясь.
– Доброго дня, – суховато, но воспитанно заметил Лиловен, расправляя на себе скомканный усилиями Морковена фартук.
– Привет, ребята, – улыбнулся им Наречник, присаживаясь перед ними на корточки. – Вы, я вижу, тут вроде как свои... Не поможете советом? Как мне вот здесь, – он обвёл обтекающую их толпу глазами, – найти хоть что-то о Дори? Мне б хоть понять, с чего начать, а? – и он замер, ожидая ответа.
Но молчали и ежи, продолжая, впрочем, стоять перед ним. Точнее, Морковен молчал с улыбкой, а Лиловен кряхтел и жался. Наконец, когда Морковен ткнул его локтем в бок уже третий раз, Лиловен сказал:
– Ладно, хорошо!.. хватит пихаться... Мы поможем.
Наречник с облегчением вздохнул и обтёр лицо руками. Ладони остались влажными.
– ...Для начала мы покажем тебе город, чтобы ты мог представить всё это... – говорил Лиловен, когда они шли по одной из улиц, направленной ко второй большой расщелине.
Ведь когда-то сквозь эти места проходил обширный и торный путь – сквозь одну расщелину, заграждённую теперь зубастыми воротами, сюда входили, а сквозь другую, к которой они теперь шли – выходили. Ведь само собою было им предположить, что именно живущие там могли видеть, как выходила из города клисса. Ну, раз уж все кловы здесь так замечают их присутствие. Было и ещё несколько меньших расщелин, через которые тоже, возможно, был выход – они оставались на потом.
– ...Ведь это непросто... – продолжал говорить старший ёжик. – Потому что вряд ли нам просто так хоть кто-нибудь что-то скажет...
Наречник остановился:
– Так зачем же мы будем ходить туда и сюда? Может, нужно что-то другое сделать, а? Как услышать ответ?
– Ну... – замялся Лиловен. – Я думаю... всё же нужно тебе рассмотреть город... Мне кажется, это что-то подскажет...
– Ну хорошо, – вздохнул Наречник и снова двинулся вперёд. – Давай попробуем. Только побыстрее, а то уже день к вечеру пошёл.
А единственное, что подсказало им это путешествие, это то, что лапы у них не каменные в отличие от мостовых, что пить от беготни сломя голову им хочется везде, а не только у единственного городского фонтана, к которому они возвращались уже четвёртый раз. Хорошо хоть он был недалеко от центра, так что они, словно ткацкие челноки, описывали движения от края города к краю через этот фонтан.
Но зато Наречник много узнал. Например, то, что город живёт за счёт изготовления одежды. И что раньше в ходу были всё больше дублёнки из овечьих шкур, но теперь это уже редкость, как и меховые шубы (и вздох облегченья). Но так же изготавливают и тканевые одежды, что стало теперь уже основным. И потому городу пришлось привлечь и иных, кроме кловов, специалистов. Например, птиц, таких как ткачиков и других. Впрочем, в городе им показываться запрещено – в целях гигиены. А для пресечения попыток существует воздушная стража, которой, впрочем, тоже без лишней надобности запрещено летать над городом.
– И по этой причине у нас в городе всегда небо чистое! – с радостной улыбкой вставил тут Морковен.
– Угу. И плечи, и головы, и мостовые тоже, – добавил в своём стиле Лиловен и продолжил рассказ.
Дальше Наречник узнал, что на ткацком производстве работают и они, ежи. Но есть ещё и другие рабочие. Например, малые зъеми. В качестве общей платы кловы приносят всем рыбу стырлядь, которую разводят в двух озёрах рядом с городом. Есть и ещё кой-какие хозяйственные промыслы, но о них мало кто знает. И они, ежи, к этому малому количеству не относятся.
Наречник увидел (конечно, только снаружи) и ткацко-швейные цеха, и два упомянутых озера (лишь издали), и иные места, связанные с производством.
– ...А вот это – квазимот... – всё рассказывал Лиловен. – Здесь хранилище...
Наречник отчего-то засмеялся.
– Ты чего? – удивился Лиловен.
– Нет-нет, – спохватился клисс, – ничего, рассказывай.
И ёж, ещё раз подозрительно глянув на клисса, продолжил экскурсию.
Но им всё равно никак не удалось ничего. Во-первых, после такого забега в голову ничего больше ничего путного не приходило. Тем более, что рыбу стырлядь сегодня ежам ещё не давали, а картошка уже в глотку не лезла. Во-вторых... с ними даже вместе с ежами всё равно никто не разговаривал! Ни одного даже жеста или хоть какого-то другого выражения лица кроме вот этого обычного... площадь пустоты!
– Н-да-а... – Наречник присел у какого-то фонарного столба и задумался, потирая лоб.
– Эй-эй, поднимайся, тут не сидят, – зашипел на него Лиловен, дёргая его за локоть.
Клисс со вздохом поднялся на нещадно гудящие лапы.
– Послушайте, – вдруг сказал Морковен.
Они посмотрели на него. Но он ничего больше не говорил. Было тихо, улочка одна из самых нецентральных, в воздухе в отдаленьи звучали шаги, какие-то голоса, слагавшиеся в причудливую и непрестанно меняющуюся и возвращающуюся вновь к самой себе мелодию...
– Ну? – спросил Наречник.
– И что? – добавил Лиловен.
– Ты забыл что ли? – улыбнулся Морковен. – Твоя ведь была идея...
Лиловен тяжело вздохнул и произнёс одно только слово:
– Музыка.
Но этого одного слова оказалось достаточно, чтоб Наречник подпрыгнул едва ли не выше фонарного столба. И это при таких-то натруженных лапах!
– Да, поистине да! – сказал он, расцеловав обоих ёжиков и даже не уколовшись. – Это справедливо! Конечно же! Если с тобой не разговаривают, то нужно обратиться по-другому! Иным образом – не словесным. Но... – Наречник вдруг погрустнел: – Только как? У меня ведь и голос для пения не особо подходящий, и инструмента никакого нет...
Вот тут и выяснилась причина тяжести вздоха Лиловена.
– Ну... – сказал он, – мы позаботились об этом, – и, непрестанно преследуемый взглядом Морковена, нехотя достал из оплечной сумки инструментик. – Вот, – с благоговением сказал он. – Это настоящая полевая странственная йелтафь... – и тут же нахмурился, увидев скептическое выражение лица Наречника. – Нет-нет, напрасно ты думаешь, – махнул он ладошкой, – это не какая-то там обычная чкадуда, это... подлинная йелтафь! – с придыханием закончил он и наконец протянул инструментик Наречнику, склонясь, как оруженосец перед рыцарем.
– Да я не об этом... – ответил клисс, держа тростиночку в пальцах. – Я... э-э... просто... ну... маловата она для меня вроде как.
– Да ты попробуй, попробуй, – сказал Морковен, стоя за Лиловеном и улыбаясь. – А вдруг – и получится, а?
И что оставалось делать? Наречник попробовал...
Когда он закончил и открыл глаза, оказалось, что рядом, кроме Лиловена и Морковена стоят ещё человек пятнадцать кловов. Правда, как только мелодия прекратилось, они тотчас повернулись и ушли, но это уже было что-то!
– Есть! – шёпотом сказал Наречник, прижимая инструментик к груди. – Надо же...
– Ну! – хмыкнул Морковен. – А я что тебе говорил?
А Лиловен только вздохнул, преданными глазами следя за оружием, носителем коего был, за прекрасной и редкой йелтафью, подлинным инструментом странников, созерцателей и поэтов...
И пошли они по городу. Наречник играл на тростинке, ёжики подхлопывали и подтопывали, и был у них настоящий оркестр. И там, где они останавливались, кловы собирались вокруг и слушали. Внимательно. Ни разу не перебив. Вот только, лишь он переставал играть и пытался задать им вопрос, они опять отворачивались и уходили, не проронив ни слова.
Впрочем, однажды Наречник всё же услышал нечто и, можно сказать, в ответ.
Когда они стояли на одной из улочек, ведущих к одной из меньших расщелин, и играли там любимую Наречникову мелодию, которую он всегда напевал, отправляясь в море и сам уже не помня, когда именно и где её услышал или сочинил, вдруг один из кловов попытался подвыть ей. На него сразу зашикали, а он, смутившись, стал объяснять толстым и дрожащим голосом:
– Простите, простите... я просто как услышу её, так первую нашу с Магдой встречу и вспоминаю...
И тут-то и смог наконец Наречник не только услышать хоть что-то в ответ, но и увидеть. Случившееся ли лёгкое смущение в толпе отвлекло окружающих, или иная какая была тому причина, но Наречник, ещё играя и обводя глазами толпу, вдруг наткнулся на взгляд. Можно даже сказать так: смог уловить этот Взгляд. Да, именно с заглавной буквы.
И он, конечно же, тотчас прекратив играть, попытался пробиться к этому взгляду, к глазам коснувшихся в нём самой глубокой его глубины, но не мог. Его удерживали, без лишних слов прося, даже требуя доиграть мелодию. Само собой, это был тот растроганный вспоминатель. А Наречник всё вырывался и лез... И когда он прилез наконец к тому мраморному портику, увитому плющом, где, как видел он, стояла обладательница тех глаз, здесь уже и в помине не было никого похожего.
– Ну где же она? – с досады Наречник топнул лапой так, что на глазах появились слёзы.
И пробежавшись по всем окрестным улочкам и закоулкам не смогли они найти её. А впрочем, как найти, если никто здесь не смотрит в глаза клиссу и, соответственно, невозможно определить, каков именно будет взгляд у того или у другого?
И он продолжал ходить и играть, кружа возле этих улиц. Лиловен и Морковен ходили за ним и смотрели. Но как они могли найти ту, кто был им нужен, если они не видели того Взгляда? И всё же они пытались. И после некоторого количества кругов Морковен вдруг вспомнил:
– Наречник, послушай... – от ответственности момента и торжественности своего открытия он даже решился ухватить клисса за руку.
Наречник прекратил играть, кловы, похмыкав и пожав плечами, пошли себе своими путями, а ёжик, заставив Наречник пригнуться и таинственно говоря ему в самое ухо, изрёк:
– У неё на руках был ребёнок, – и пояснил: – Ну, то есть маленький кловик.
Наречник медленно выпрямился. Потом быстро оглядел всех окружающих. Нет, с ребёнком никого видно не было.
– А вообще... – вдруг сообразил он. – Много ли мы видели за это время маленьких кловов?
– Вот то-то и дело, – выявил своё присутствие и Лиловен. – Идёмте, я знаю, где кловий сад.
И дунул с такой скоростью, что аж большие его горные уши к игольчатым плечам прижались.
– ...И вот... ещё... что... – сказал Наречник на бегу. – Или она... или ребёнок... были... больны и... вылечились!
– Стоп, – Лиловен остановился так же внезапно, как и побежал; Наречник и Морковен от неожиданности упали. – Это ещё почему?
– Да всё просто, – пояснил Наречник поднимаясь и отряхиваясь. – Они знают Дори, а Дори в первую очередь помогает болящим. Ну и вообще всем несчастным.
– Угу, – кивнул Лиловен и опять чесанул что есть сил.
– Чего это... он? – спросил на бегу клисс Морковена.
– Да... рыбу должны... скоро начать... раздавать... – ответил тот.
В кловий сад Наречник поспел и кстати, и некстати, в худую пору и в добрую. Некстати и в худую потому, что кловята остались недовольны обедом и выли и скулили на разные голоса так, что в ушах треск стоял. И кстати и в добрую потому, что как только Наречник заиграл мамину колыбельную, все сразу же успокоились. И даже завхоз кловьего сада, недодавший им сладкого, на радостях с Наречником поговорить соизволил. Ну, если считать эти несколько слов разговором.
– Ну... спасибо! – сказал клов, удерживаясь, чтоб не отвернуться.
– Скажите, – быстро спросил Наречник, – а не было ли какого малыша на днях болевшего, а потом выздоровевшего? Или, может, мамы одного из малышей, не подскажете?
– Ха! – сказал клов. – Больных в этом городе не бывает.
– Как это? – опешил Наречник.
– Ха! – опять сказал клов. – Им просто не дают болеть! – и, с жуткой хитрецой подмигнув, отошёл и больше не реагировал ни на какие вопросы.
Хотя Наречник, даже если бы захотел, не смог бы сразу таковой задать, потому что у него аж шерсть от ужаса на загривке встала дыбом. Это значит... что их... или уничтожают, или изгоняют куда-то в очень плохое место на верную смерть!
– Есть здесь одно такое место, – хмуро подтвердил Лиловен. – Только, насколько я знаю, туда уже месяц как никого не изгоняли. А так как там невозможно выжить больше пяти дней... – и он с сожалением покачал головой из стороны в сторону.
– Но кого же я тогда видел? – пробормотал Наречник, когда они вышли из кловьего сада.
– Слушай, я не знаю, – сказал Лиловен. – И, кстати, нам надо бы тут... ну...
– Да-да, я знаю, – сказал клисс, где-то странствуя мыслью, – бегите за вашей рыбой, я тут похожу немножко... подумаю...
Ну что ж – ежата удрали за рыбой, а Наречник пошёл бродить. И тут его осенило:
– Я понял! – хлопнул он себя по лбу. – Как же сразу-то не дошло!.. Она же просто скрыв... – и он, оборвав сам себя, огляделся.
Нет. Улица как улица. Несколько кловов прошли направо, несколько налево. Вздохнув, Наречник опять задумался:
– Но как же тебя... найти? Вот ведь, и ежата ещё удрали... Где-то же должен здесь быть роддом... – и он пошёл посмотреть вокруг кловьего сада.
Но ничего похожего найти ему не удалось. Во всяком случае ни из одного из домов не доносилось ничего вроде тех звуков, что слышал он в кловьем саду. Тем временем вечер уже вместе с ним заглядывал в окна. А впрочем, Наречник уже и перестал заглядывать. Он шёл, не видя куда идёт и что-то бормоча себе под нос.
– ...ги, пожалуйс... шу тебя... услыш... – лишь отрывочные слоги переходили в звук. И вдруг громко: – Человек! – и Наречник остановился.
На него смотрели те самые глаза. И на руках у неё был младенец. Он столкнулся с ней нос к носу в каком-то из переулков, ведущих к малой расщелине. Услышав его возглас, кловица вздрогнула и, обратившись вспять, быстро пошла от него. Но теперь он уже не мог её упустить! И он, сдерживая дыханье и поистине по-клиссьему крадучись, шёл за ней, стелясь тенью по стенам. Но оставался вопрос: что дальше? Как обратиться, как спросить? Хотя всё равно это было не актуально, потому что кловица, не останавливаясь, всё шла и шла, приближаясь к расщелине. И вдруг, резко остановившись, обернулась к Наречнику, выскочившему вслед за ней из-за угла:
– Что вам нужно?!
– Я... а... э... – опешил клисс, едва не подавившись собственным сердцем, подскочившим к горлу; и нашёлся: – А вам случайно не нужен снеговетер? – и, быстро достав его из своей, то есть Дориной сумки, продемонстрировал, лепеча при этом: – Может использоваться как жаропонижающее, например. Или ещё... для чего-нибудь... если вдруг...
Он уже и не знал что сказать, стоя пред этим суровым взором. Ему повезло, что картошки полетели по сторонам и младенец кловицы этому рассмеялся. Улыбнулась и кловица. А он и в самом деле был сейчас смешон с этой дурацкой штукой в лапах, сумка упал с плеч, картошки рассыпались, уши опущены, хвост поджат, глаза – что блюдца...
– Хорошо, – быстро сказала кловица и, ни слова не добавив, опять повернулась и пошла дальше по переулку.
Наречник пошёл за ней. Хорошо хоть маскироваться уже было не нужно. Да и шаг она поумерила. Он даже картошки успел собрать. Ну, почти все. Хотя их и так не много оставалось.
Она дошла почти до самой городской стены и зашла в какой-то дом с уютным балконом, под которым и расположился в ожидании Наречник. К счастью, долго ждать не пришлось. Кловица показалось – и младенец всё так же был у неё на руках – с горстью блестящих каменьев:
– Вот, посмотрите.
У Наречника аж глаза загорелись. К счастью, он быстро сообразил их прикрыть. Постояв и умерив дыханье, он опять открыл их и, не глядя на руку кловицы, сказал:
– Нет-нет, мне не нужны камни.
Кловица усмехнулась и, опустив руку, спросила:
– А какую же вещь хотите вы получить за свой снеговетер? Который, кстати, я ещё не знаю, работает ли...
– Нет-нет, – сказал клисс, удерживаясь, чтоб не посмотреть на камни. – Мне не нужно вещей. Я лишь хотел узнать, куда ушла Дори.
– Что это вы ещё? – возмущённо вспыхнула кловица, отскочив от него метра на три. – Какая Дори? Не знаю я никакой Дори!
И он узнал этот взгляд, он был теперь как тогда. Сглотнув комок, он сказал:
– Ведь вот у вас детёныш... И вы, значит, знаете нечто о том, что именно, какая сила соединяет двух... Может быть, вы тогда поймёте, отчего я ищу её и... – он не договорил, и правильно сделал, потому что это был именно тот верный момент, когда нужно было замолчать.
– Хорошо-хорошо, – прошептала кловица; драгоценные камни у неё рассыпались. – Я скажу... Только подождите... Мне нужно кое-что передать тогда...
Нагнувшись, она быстро собрала камни и вновь скрылась в доме.
И вот теперь уже Наречнику пришлось ждать, кажется, целую вечность. На его счастье не случилось ни одного прохожего (да и улочка была не самой яркой и торной). Наконец она вышла, извиняясь тем, что ребёнок хотел есть, пришлось его кормить. Сейчас он сидел на руках и, весело улыбаясь, что-то лепетал, маша лапкой Наречнику.
– Здесь есть страна больных, ваша Дори ушла туда... – сказала кловица, медленно направившись по переулку в сторону расщелины; Наречник пошёл за ней, словно бы они просто прогуливались. – В той стране теперь моя бабушка... Я хочу передать ей это, – и она протянула Наречнику узелок, пояснив: – Там немножко Дорина снадобья... Я оставила для малыша... И ещё продукты... Её зовут Муриэль. Передайте ей его, пожалуйста...
Наречник взял узелок и тут малыш стал тянуться к рыжему его уху, верно, приняв клисса за Дори.
– Да, Рамуня, это дядя... дядя клисс, да...
Наречник вздрогнул. Они уже стояли у самой расщелины, за которой открывалось бескрайнее пространство вечерних гор, слегка подёрнутых облаками.
– Скажите, – спросил он, не глядя туда, – а как... вас зовут?.. Я не мог нигде раньше вас видеть?
Но та, нахмурившись и прижав малыша к себе, ответила:
– Зачем это? Что вам в моём имени? Я уже и так слишком много вам рассказала... Вот здесь лифтовая площадка. Становитесь, я запущу лифт. Не бойтесь, он остановится ровно там, где нужно.
Наречник, вздохнув, опустил голову и, сделав несколько шагов, стал на огороженную ивовыми прутьями площадку. Так бы они, наверное, и расстались, если бы не два его добрых друга. Маленькие его покровители Лиловен и Морковен опять подоспели вовремя.
– Наречник, постой! – кричали они, что есть силы суча своими лапками, стараясь поспеть к отходу лифта. – Возьми с собой рыбки!
Так вот, оказывается, для чего им была рыба... У Наречника задрожали губы. Может, потому он и не заметил, как у кловицы, собиравшейся его отправить в неизвестную ему Страну больных, изумлённо расширились глаза, когда она услышали ежиные вопли. И как она, уже начав опускать пусковой рычаг, хотела было остановиться, но потом, тряхнув головой, продолжила движение, только сказав ежатам:
– Вы бросьте ему, он поймает.
Он поймал. И тут же вспомнил про их чудесную йелтафь, как они говорили.
– Постойте... ваша... как её... у меня ваша тростинка!
– Пусть остаётся тебе, – крикнули они хором, – мы так решили! – и опять помахали ему.
И кловица опустила рычаг да конца, отправив его в новое странствие. Но не просто так, не с пустыми руками. Потому что, услышав Наречника прозвище, она назвала и его имя. И тем назвала и своё.
– Спасибо тебе... Роман, – сказала она, когда площадка отъехала от уступа настолько далеко, что он уже не смог бы вернуться, но всё ещё мог её слышать.
Наречник ахнул:
– Майя! Я знал, я знал! – но он уже не мог броситься к странному другу своей слабой юности.
А она только улыбнулась ему в ответ. Да, это была она.
– Как там Тэрпа? – ещё успел услышать он.
– Хорошо! – крикнул Роман Наречник в ответ. – Малыши подросли, такие силачи стали! Она с Бэмсом преподаёт в училище, живут там, где и раньше, заходи, когда сможешь!
– Ладно!.. – кажется, это было последним, что он услышал, дальше звуки стали дробиться.
Или это просто всхлипы перебивали? Или скрип опускавшегося лифта?
Наречник смотрел на них, пока мог видеть, не пытаясь вытирать слёз – всё равно это не помогло бы. И так он входил в наступающий новый вечер, новый его странственный день.
Дальше, Глава 7. Страна больных: http://www.proza.ru/2018/04/03/1180