Cудьбы человеческие

Александр Фирдман
 - Ты кто?- спросила она. - Человек - ответил он.  - А человек, это кто? - спросила она.  - Человек - это ты, я, твои мать и отец, ну в общем все люди.  - А Мурзик тоже человек? - спросила она, поглаживая котёнка.
- В некотором роде, - ответил он ей, едва заметно улыбнувшись. Услышав этот диалог, я выглянул в окно и обратил внимание на человека, сидящего на лавочке, а рядом с ним соседскую девочку лет пяти, держащую на руках котёнка. Это был мужчина лет тридцати, в выгоревшем на солнце солдатском обмундировании. Сквозь небритое лицо пробивалась болезненная желтизна. Глаза его выражали грусть и, как мне показалось, некоторое безразличие. Заинтригованный этим диалогом, я вышел во двор и присел на лавочку рядом. Интуиция мне подсказывала, что за этим скрывается нечто необычное, и я в этом не ошибся.
- Вы сами откуда? - спросил я. - С того света, - ответил он, с горечью улыбнувшись. - Я извиняюсь, мне бы попить водички, - попросил он, облизывая пересохшие губы.
- Да, конечно, - ответил я - А может войдёте в дом и чего-нибудь перекусите? - Не  мешало бы, если это возможно, - с робостью тихо произнёс он. Мы встали и он ласково погладил по головке свою маленькую собеседницу. Открыв дверь, я пригласил его войти и усадил за стол. Отрезав краюху ржаного хлеба, я налил молока в кружку, придвинул вазочку с колотым рафинадом (нехитрая еда пятидесятых послевоенных лет) и жестом пригласил его к трапезе. - Да вы не стесняйтесь, ешьте, -сказал я ему и вышел во двор в ожидании, когда он закончит свою трапезу. Прошло минут десять. Поев, незнакомец тоже вышел во двор и, поблагодарив меня за угощение, присел рядом. С облегчением вздохнув, он вынул из кармана сигареты и закурил.
Сделав несколько затяжек, он обратился ко мне: - Вас, вероятно, интересует кто я, откуда и чего вдруг появился здесь у вашего дома? 
 - Если вас не затруднит, то я с интересом выслушаю вас, - ответил я ему.
 - Родом я из Одессы, - начал он свой рассказ. До войны я жил на
Слободке (слободка - одна из окраин города, где в основном преобладали небольшие частные дворики).
После окончания школы - семилетки отец устроил меня на завод учеником электрика, где сам он работал слесарем. Моя мать была домохозяйкой, ибо работа по дому занимала много времени.
У нас в хозяйстве была корова, свиньи и всякая живность, которые обеспечивали нам безбедную жизнь. Когда подошло время, меня призвали на воинскую службу. Служилось мне довольно неплохо. Ввиду того, что я был по специальности электрик, не так уж часто мне докучали муштровкой. Чаще всего я был занят электрическими работами. Где заменить выключатель, где проводку и т. п. Я часто писал родителям, a они отвечали мне. В общем жизнь мне казалась радужной, если бы не случай, в один миг перевернувший всю мою жизнь.
Он явно нервничал, курил одну сигарету за другой. Видимо, воспоминания были тягостными.
- Если вам трудно говорить об этом, может не надо, - сказал я ему. - Нет уж, браток, - ответил он. - Ты первый, кому я открываю всю свою душу.
Он неожиданно перешёл со мной на ты. Это меня совсем не удивило. Мне тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Затянувшись в очередной раз табачным дымом, он продолжал:
- Получил я как-то наряд от старшины посмотреть, почему погас свет в Ленкомнате. Осмотрев всё, я пришёл к заключению, что замыкает проводка. Вынув из сумки зубило и молоток, я начал долбить стену чуть выше выключателя. Я был так увлечён работой, что не заметил появившегося старшину. Лицо его исказилось в гневе и он начал неистого кричать: - Ты что же это, проклятый инородец, вытворяешь?! Все вы иуды проклятые ненавидите вождя нашего, товарища Сталина! Ты погляди назад, паршивец!
Я оглянулся и остолбенел. На противоположной стене портрет, изображающий стоявшего во весь рост И.Сталина, был покрыт слоем пыли.
- Виноват, товарищ старшина, - взмолился я и, взяв веничек, направился к портрету с намерением смести пыль с него.
- Не дотрагивайся до вождя нашего! - взревел старшина. Он тут же выскочил за дверь и приказал часовым вызвать караул.
- На губу паразита, под трибунал! - взвизгивал он.
Через несколько дней состоялся суд и тройка заседавших вынесла мне приговор:
 “Считать содеянное в Ленкомнате политическим актом, приговорить к 15-ти годам лишения свободы в лагерях для политзаключённых. Приговор обжалованию не подлежит”.
Не буду, браток, тебе рассказывать, как я мыкался в заключении. Единственное скажу, что как политзаключённый я был лишён права переписки.
С тех пор моя связь с родителями оборвалась. Полагаю, что они были осведомлены о моём заключении.
Спустя год началась война с фашистской Германией и нас, политзаключённых, отправили на передовую, дабы кровью смыть свою вину перед Родиной. Воевал я в Н-ской части, входившей в состав 1-го Украинского фронта. В каждой воинской части находился отдел СМЕРШ, представители которого вели неотрывное наблюдение, в особенности за бывшими заключёнными.
Штрафбат есть штрафбат. Мы выполняли самые невыполняемые задания. Многие из нас искали смерть в бою, как облегчения. Многих награждали, но когда приходило время моего награждения, представления отклонялись.
Долго я не мог понять в чём дело. И вот, как-то мой фронтовой друг говорит: - Ну, как ты, Глухов, не можешь понять. Ведь вина твоя связана со Сталиным, а они этого не прощают.
За годы войны я был несколько раз тяжело ранен, лежал в госпиталях. Для меня это было время отдыха. Начал я войну под Харьковом, прошёл с боями Болгарию, Польшу, Чехословакию и закончил в Австрии, в Вене. Когда объявили о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии, мы все радовались и плакали. Наконец-то нас отпустят домой. Каждый час мы ждали демобилизации.
И вот, однажды вызвал меня дневальный к начальнику части. Прибыл я в расположение начальника части и чётко отрапортовал о прибытии. Командир пригласил меня подойти поближе и сказал: - Вот что, Глухов, ты знешь, как я к тебе отношусь. Не однажды представлял тебя к наградам. Бог свидетель в том, что я всегда ценил твою храбрость, так что не поминай лихом. С тобой желает поговорить младший лейтенант".
И, махнув рукой, он с горечью удалился из комнаты. Я осмотрелся.
За столом сидел младший лейтенант и перелистывал моё досье, не обращая на меня внимания. Это был почти мальчишка, как видно только закончивший школу Н.К.В.Д. Новенькая, поскрипывающая портупея ладно сидела на только что сшитом обмундировании. Всем своим видом он старался показать себя бывалы фронтовиком. Но меня, прошедшего годы войны, на мякине не проведёшь.
Я с облегчением вздохнул и подумал, ну с этим мне разговаривать будет не трудно. Пересмотрев моё дело, он поднял на меня глаза и сухо сказал: - Рядовой Глухов, наград  я  вижу не имеете, что ж так плохо воевали? - Я попытался ему возразить и стал объяснять, что я бывший политзаключённый и мой командир может подтвердить, что я честно воевал. Он вдруг резко оборвал меня и начал истошно кричать: - Мне всё равно, что скажет ваш командир! Вот передо мной ваш послужной список, а посему, по решению трибунала вы не можете быть освобождены и будете отправлены для продолжения отбывания своего срока.
Таким образом, меня под конвоем перевезли до Москвы, а оттуда на Север в лагеря политзаключённых.
Не буду, браток, тебе рассказывать о лагерной жизни, ничего привлекательного в этом нет. Единственное скажу, когда появилась какая-то оттепель и нам разрешили писать домой письма, я сразу же написал своим старикам и с нетерпением ждал ответа.
Ответ я получил не скоро. Мне вручили моё же письмо с красным почтовым штемпелем: "Адресат выбыл в неизвестном направлении."
Отсидел я от звонка до звонка и вот только вчера вернулся домой.
 Я не допускал мысли, что моих родителей уже нет в живых.
“Может они остались в эвакуации. Может живут по другому адресу,” - предполагал я.
С замиранием сердца я медленно приближался к родному дому с надеждой получить информацию у соседей. С радостью узнавал домики, тропинки, деревья. Всё, что мне было дорого и связанно с моим детством и юностью. Наконец-то я увидел старого соседа. Его дом находился рядом с нашим. Он сидел на лавочке у калитки. Я поздоровался. Он кивком головы ответил мне, явно не узнавая меня.
- Дядя Ваня, ты что не узнаёшь меня? Это я, Илья Глухов.
 Он как-то встрепенулся, на глазах у него появились слёзы, - Ильюха, родной, а я ведь старый дурак не признал тебя.
- Ну, конечно, дядя Ваня, ведь я стал старше на пятнадцать лет и пребывал всё это время не в санатории.
- Дядя Ваня, что ты знаешь о моих родителях? - с тревогой спросил я.
- Эх, Ильюха, твоих стариков уже давно нет в живых.
Говорил я им , чтобы они уезжали не то немцы вот, вот войдут в город. А они мне - куда нам от нашего добра, авось всё обойдётся. В первый же день, как только нагрянули немцы, твоего отца повесили на воротах с табличкой "Юдэ", а мать заперли в подвале. Неделю висел твой папаша, пока не приехали полицаи  и погрузили его на подводу. Мамашу твою, тоже уже мёртвую, уложили рядом с отцом и увезли. В вашем доме  была комендатура, а после войны туда вселили эвакуированных. Может отберёшь свой дом?
Я замер, не имея сил произнести даже звука. Всё детство и юность мгновенно пронеслись перед моими глазами. Когда я очнулся, дядя Ваня пристально и с сожалением смотрел на меня.
- Нет, дядя Ваня, не буду я этого делать.
Не смогу я жить там, где погибли мои родители.
Он вдруг прервал свой рассказ.  Лицо его перекосилось от боли воспоминаний. Он застонал и, обхватив свою голову руками, долго сидел в таком положении, не проронив ни слова.
Наконец-то он  взглянул на меня и спросил: - Ну как, браток, невесёлая история? Ну да ладно. Спасибо за угощение, мне пора.
А пришёл я сюда в надежде увидеть своих старинных приятелей. Они жили вон в той парадной, да видно не судьба. Не живут они больше там. Война разбросала кого куда по разным местам.
Ну что ж, извини, браток, что забрал я у тебя много времени.
Пора и честь знать. Я прямиком на вокзал. Поеду к другу своему фронтовому. Он в тюрьму мне свой адрес переслал и давно уж зовёт к себе.  Незнакомец встал и, пожав мне руку на прощанье, cказал: - Не поминай лихом, даст Бог, ещё встретимся.
 Я смотрел ему вслед, пока его фигура медленно исчезала в покрове ночи, и мысленно произносил: “Дай Бог тебе счастья, Человек! Сколько  же испытаний выпало на твою долю, Человек! Дай Бог тебе удачи и покоя на новом месте, Человек! Ты заслужил это своими страданиями, Человек! ”