Михаил Коровкин.
Это уже не смешно!
Быль.
Часть 1. Болят мои раны!
Глава 1. На чём стоим или дедова нога.
Через неделю после окончания моей учебы по сосудистой хирургии в приемный покой нашей городской больницы привезли деда с жалобами на боль в ноге и чертей. Черти деда беспокоили не сильно, а вот нога несколько дней назад адски заболела, стала бледно, холодной и перестала ходить, Дед в медицине был слабоват. Все болезни лечил своей же самогонкой. К старости он то ли зрением и вкусом ослаб, то ли изначально лишний раз перегонять ленился, но сивушных масел в этом мутном пойле было много, что и обусловило токсическое действие лекарства на мозг. Это была версия качественная, но имелась ещё и количественная. Эффект объяснялся чудовищным количеством выпитого.
Фельдшер сельской скорой был мужчина сурового воспитания. Огонь, воды, медные трубы, роды в машине, кровавая рвота, размолотые в молотилке руки: он видел всё. А уж низкого качества большого количества алкогольными напитками фельдшера было не удивить. Но и он уважительно покачал головой и заморгал от невольной слезы, когда дед выдохнул в его сторону.
В участковой больнице дежурный хирург к самолечению деда отнёсся без понимания и выпивать запретил. Синдром абстинентный у деда спровоцировал. Принципиальный врач был или просто сволочь, теперь уже не выяснить. Но отнёсся к деду он без душевной теплоты, что можно понять. Пах дед после недельного запоя не фиалками. С дедовой ногой доктор разбираться не стал, назначил аналгетики и в палату положил, где от такой терапии да без своей сивухи дед заблажил. По причине начавшихся галлюцинаций перевели деда в психоневрологический стационар, дурдом то есть. Но цепкие пальцы карательной психиатрии, так ловко ломавшие жизни диссидентов, разжались. Психиатр оказался мужиком вдумчивым, логично рассудил, что если у организма одна нога теплая и розовая, хотя и не мытая, а вторая так же не мытая, но холодная, бледная, болит и не шевелится, то в организме произошло какое-то сильное расстройство. И хрен с ним, с делирием! Дед может врезать дуба. И отправил его, болезного, в городскую хирургию.
И тут на сцене, то есть в приемном покое, появляюсь я, получивший от Заведующего напутственное "иди, ты же у нас теперь сосудистый хирург". Сосудистый хирург, признаться, из меня тогда был аховый. Полгода после окончания интернатуры. Только-только ручёнки перестали трястись во время аппендэктомии или ушивания прободной язвы. Гордился этим страшно. Считал, что ещё чуть-чуть, и мертвых воскрешать начну.
Как говаривал один патологоанатом, у хорошего хирурга руки отбиты. Или заведующим, или патанатомом. Руки у меня тогда уже были немного отбиты. То есть я начинал улавливать тонкую грань между "да я тут сейчас один всё смогу" и "ничерта я пока один не могу, позовите Заведующего в операционную срочно". А тут такой карт-бланш! Диагноз сомнений не вызывал: тромбоэмболия бедренной артерии. Анестезиолог дал добро и всё завертелось. Зондов Фогарти и атравматических ниток для шитья сосудов я за время учёбы правдами и неправдами, в основном неправдами, раздобыл много. Это и мудрые советы Заведующего позволили тромб из артерии достать благополучно. Ногу деду я спас. Делирий дед победил сам. Рана зажила и выписал я деда под одобрительные молчаливые похлопывания по плечу старших товарищей. Подбородок мой после всей этой истории приподнялся, я стал меньше сутулиться, а говорить медленнее и на тон ниже.
Дед же на этом не успокоился. Он, видимо, улучшил качество производимого напитка и, в просветлённым состоянии, а может так рыбацкая удача психанула, однажды наловил много рыбы в ближайшем озере. Ну, наловил бы, и ладно. Но дед не забыл доктора, который ему ногу спас. Медсёстры объяснили деду, что до меня таким дедам ноги отрезали выше колена и в собес за протезом. Войди в команду Джека Воробья! А доктор операцию сделал, и шляйся на старой родной нижней конечности, хрусти коленкой, где хочешь. Так вот этот бешеный улов дед сложил в два полиэтиленовых пакета и привёз в больницу.
Нравы тогда были простые, про бахилы и охранников никто не слыхивал. Дед проник в ординаторскую с пятнадцатью килограммами слегка уснувшей рыбы. В этот момент в нам из операционного блока позвонил анестезиолог и сообщил пароль: "Мойтесь!" Значит это, что пациент готов к проведению оперативного вмешательства и хирурги могут обрабатывать, т.е. "мыть", руки, одеваться в стерильные халаты и колпаки и начинать операцию. Мы с Заведующим встали из-за письменных столов и тут вошёл дед со своей рыбой. Он рассыпался в благодарностях, долго тряс мне руку, кланялся и повторял : " Я табе рыбки, вот! Я вот рыбки табе, дохтур!" Поблагодарил я деда и, аккуратно выдавив его в коридор, поспешил в оперблок. И стало там нам не до деда и не до рыбы.
Перфорация опухоли ободочной кишки с разлитым каловыми перитонитом - это непросто для врачей, а больному так вообще шансов немного. Но шансы есть всегда. Женщине повезло. Не повезло нам.
Вывалились мы из операционной немножко уставшими, с горем пополам добрались до ординаторской. Заходим и видим... Как бы поточнее описать? Сальвадор Дали. Абсурд вторгся в нашу реальность. По старому рассохшемуся паркету ординаторской, кто весело, кто вяло, прыгали дедовы рыбы. Всё два пакета. Килограмм пятнадцать. Шлёп-шлёп. Шлёп-шлёп-шлёп. Прыгают и обдирают бока о щели паркета.
Рыбу я собрал, санитарка вымыла пол, но всю чешую и слизь не удалось вымыть из паркетных щелей. Через пару дней это всё протухло. Входя утром в ординаторскую, я прослезился. Одно дело - содержимое толстой кишки из брюшной полости выгребать, жизнь спасая, а другое – часами писать истории болезни в аромате тухлой рыбы.
И тут я услышал это. Вернее сказать, сначала я увидел, как пыльный фикус на подоконнике трепещет листами. Потом накатил рокот громче девяти бального шторма.
Надо сказать, что мой Заведующий начинал свой трудовой подвиг судовым врачём на тихоокеанском флоте и блюл в себе морского офицера до конца жизни. В самые эмоционально насыщенные моменты он умудрялся сдерживаться и заменял вполне естественное «б…ть» на «боляаат мои раны».Но происходящее выбросило его за рамки приличия. В этот момент я впервые в жизни услышал малый морской загиб. Музыка. Моцарт для уха ценителя и знатока. Помню, я даже зажмурился. Уж очень красочно были описаны все многочисленные интеллектуальные, генетические и нравственные пороки несчастного деда. Добил он старика пожеланием: "Чтоб ему, как вчерашнему!"
Глава 2. Носите трусы, друзья!
Под вчерашним Заведующий имел ввиду грустного заикающегося персонажа с множественными ссадинами и неглубокими ранами мошонки. Фельдшер скоро помощи держался за больной от смеха живот и отказывался сообщить " обстоятельства начала заболевания или получения травмы". Есть такая графа в документах скорой. Сам мужичек говорил мало и малопонятно. Попытка самооскопления? Нелепый суицид? Ревность жены? Жертва маньяка? Джек-потрошитель мошонок? В конце концов фельдшер открыл тайну получения странных травм. Самодельная кровать повышенной комфортности - сетка-рабица, натянутая на деревянную раму, чтобы пружинило. Матрас съехал с кровати. Присел наш герой на это прокрустово ложе, будучи дезабелье, сиречь без трусов. И в растянутую весом царя природы ячейку сетки незаметно проскользнула вся его мошонка. Посидев, человече решил встать, но не тут-то было. При вставании растянутая ячейка сетки сужалась, надёжно удерживая добычу. Судьба крепко взяла его за тестикулы.
Вяло подергавшись, мужик ободрал кожу о проволоку и осознал всю безысходность ситуации. Ни до телефона не дотянуться, ни до сигарет, ни нужду справить по-человечески. Через несколько часов жена вернулась и вызвала скорую помощь. Фельдшера вволю наигрались в эту игру. Ванька-встанька, честное слово. Сидит - всё свободно болтается. Встаёт - как в тисках. Дошло до фельдшеров. Они сели на кровать по бокам от страдальца и он, как птица с гнезда, рванул в сортир. Терпел-то долго.
Носите трусы, друзья! Это не только отличит вас от других приматов, но и сохранит здоровье.
Глава 3. Мишаня.
Из Москвы, с курсов повышения квалификации вернулся Михайло. Для старших товарищей, естественно. Для меня он был Михаилом Владиславовичаем. Надо пояснить, что в приличных хирургических отделениях одновременно работают три поколения хирургов. Старики, видевшие чёрта не только старого и лысого, но и ещё молодого, с пышной шевелюрой. Осторожные матёрые волки. Есть хирурги среднего возраста, несущие на себе основной вал нагрузок, ночных дежурств. И есть молодые восторженные волчата, радующиеся любой самостоятельной операции, и такие же смешные, когда гордятся каждой успешной аппендэктомией.
Михаил Владиславович был как раз хирургом средней возрастной категории, солью земли. Дежурил по ночам много, плановых операций выполнял много. И вот однажды, вернувшись с очередной учёбы и нахватавшись там прогрессивных хирургических нововведений, он предложил Заведующему при операции по удалению зоба щитовидной железы разрез делать не прямой, как делали в этом отделении всегда с послевоенных лет, а дугообразный, Обзор лучше, оперировать удобнее. Заведующий, задумчиво глядя поверх очков, долго слушал младшего товарища, в красках расписывающего все преимущества нового разреза. Наконец он снял очки, сложил их, убрал в карман и сказал: «Мишаня, поставь-ка чайник!». Мишаня всё понял и больше к этой теме не возвращался.
Есть такая страшная болезнь – гидраденит. Это воспаление потовых желёз. На Руси её называли «сучье вымя». Это за внешний вид воспаленных участков. Я при случае рассмотрел внимательно кормящую щенков собаку. Похоже. Бывает она в разных местах, но страшнее всего гидраденит подмышечной области. Страшна эта болезнь тем, что не даёт человеку нормально опустить руку вниз. Болит сильно. И этот страшный недуг поразил Мишаню.
В юности он занимался вольной борьбой, поэтому в узкие двери входил боком. Широчайшая мышца спины у человека была сильно развита. В такой позе увековечен Юрий Гагарин на площали его имени в Москве, если кто знает. Вот так Мишаня и передвигался в пространстве, с трудом не разрушая всё вокруг. И тут случился вышеописанный гидраденит. И правая рука хирурга, телосложением и так отведенная от вертикали градусов на сорок пять, приняла горизонтальное положение. Дежурства же никто не отменял. И пару суток он маялся, пока не решился подвергнуться операции вскрытия проклятого гнойника. Но эти пару суток, видя его асимметричную спину в коридорах, не только персонал, но и больные качали головой и уважительно говорили: «Встал на крыло!».
Глава 4. Реклама БМВ.
С Мишаней связан ещё один памятный эпизод. Однажды скорая привезла подстреленного бандита. В девяностых случай почти рядовой. Огнестрел брюшной полости - штука неприятная во всех отношениях. Слева под рёбрами имеется входное отверстие, выходного нет. Следуя закону сохранения вещества и энергии Ломоносова-Лавуазье, эти девять граммов должны быть где-то внутри. Гемодинамика стабильная, давление держит. Мишаня начал поиск пули в брюшной полости. Рентгенография на операционном столе: пуля слева от позвоночника. Входим в живот. На внутренней поверхности брюшной стенки имеется замечательная дырка. И всё. То есть в брюшной полости вообще нет признаков повреждения внутренних органов. Желудок, сальник, тонкий и толстый кишечник, печень и поджелудочная железа – всё осмотрено и ощупано трижды. Ничего. Но пуля-то, дура, есть! На повторной рентгенограмме её прекрасно видно. На снимке есть, а в животе нет. Хоть плачь. По спине рванули мурашки наперегонки с каплями холодного пота. Ну нет пули! Но она, сука такая, есть. А найти нужно. Это обязательное условие.
И тут я, ассистировавший Мишане на той операции, от переутомления всеобщей нервозностью начал подрёмывать. Мозг молодого хирурга в процессе дрессировки – удивительный орган, способный на разные трюки. Хронический недосып на фоне переизбытка здоровья. Чумовой коктейль. Спасибо хирургической юности, я до сих пор могу заснуть в любое время суток и в любой позе. Именно это я тогда и сделал. А, чтобы не упасть, мозг отдал команду пальцам покрепче вцепиться в печёночный крючок. Это такая широкая стальная лопата с ручкой, которой отодвигают органы в сторону, если нужно что-то осмотреть в животе. Задремал я, значит, и меня повело в сотрону. Крючок, за который я держался, последовал за мной и приподнял задний край печени. Из-под него выкатилась пуля.
Мишаня всхлипнул от радости. Вот оно, бандитское везение. Так не бывает, чтобы пуля прошла полживота и ничего не задела. Но я это видел своими невыспавшимися глазами. Мистика. Конечно, было этому вполне материалистическое объяснение. Позже следователь нам рассказал, что пуля сначала прошла сквозь дверь бумера (третья серия БМВ, если кто забыл), и уже на излёте попала в тулово. Кинетической энергии её хватило только на то, чтобы пробить брюшную стенку. Если бы в концерне «BMW» узнали об этой истории, продажи этих действительно неплохих автомобилей в девяностых в России возросли бы многократно. Рекламный слоган-то какой мог быть: «БМВ. В Вас стреляют, а Вам нас*ать!».
Глава 5. Отдать долг ветеранам.
Везло мне в начале трудового пути на забавных дедов, что и говорить. Расскажу Вам ещё пару историй.
Я, как и положено молодому хирургу, совмещал работу в больнице с вечерним приёмом в поликлинике. Имел удовольствие общаться с чудным человечищем. Совершенно изумительный персонаж дед Удалов. Лысый, как колено, старый, как Октябрьска революция, он сидел в коридоре поликлиники, пропуская всех. Вошёл в кабинет последним, попросил меня на ушко отослать куда-нибудь медсестру.
Как потом выяснилось, был он УВОВ, то есть участник Великой Отечественной войны. Человек, имеющий право распахивать ногой в любое время дверь в кабинет любого врача, ждал до последнего. Дряблые старческие щёки подёрнулись румянцем. Спустив штаны, дед продемонстрировал мне свой нефритовый стержень, крайняя плоть которого была, как у ребёнка, сведена в тоненький стручок.
В ходе расспроса выяснилось, что у несчастного деда последние годы периодически возникали воспаления крайней плоти. Что, закономерно, привело к рубцеванию ран и неизбежному её сужению. Оголить головку члена дед уже не мог, после каждого мочеиспускания, частого, как у каждого больного аденомой простаты, у него там всё щипало. Деда всё это достало и он пошёл к врачам. К урологам, само собой разумеется. Как бы Вам объяснить попонятней? Урологи – это дворяне медицины. Люди, которые за сто рублей из кармана даже шариковую ручку не вынут. Урологи Деда послали. Сильно и понятно. Ну кому охота связываться с восьмидесятилетним дедом, до которого и пальцем-то дотрагиваться страшно. Дед помереть может в любой момент. Тут и говорить не о чем.
Но это я сейчас так рассуждаю. С высоты, так сказать, прожитых лет. А тогда я верил в исцеляющий скальпель, в добро, которое побеждает зло. Как выяснилось, добро побеждает не только зло, но и более слабое добро. Но об этом позже. Сейчас про деда. Я повёлся на старческую слезу и решил выручить ветерана. Сломался, короче говоря. Проведению местной и проводниковой анестезии я был обучен, низкий поклон Заведующему, неплохо. В назначенный день дед пришёл в конце приёма в поликлинику. Уложила его медсестра на операционный стол и сделал я ему обрезание по всем принципам урологии, даже оставив запас крайней плоти на совершенно уж фантастический случай вернувшейся эрекции.
Дед, видать, в войну не в штабе отсиживался. Страдания первых дней перенёс стоически. Зажило всё у него неплохо и быстро. Во время последней перевязки, разглядывая результат операции, он с ехидной улыбочкой спросил, можно ли ему теперь в синагогу. Я, как Вы понимаете, разрешил деду даже посещение мечети.
Низкий Вам поклон, участники Войны. Чем смог!
Глава 6. Коварство и любовь.
Ещё один персонаж. Время стёрло фамилию, но лицо его, перекошенное нечеловеческим страданием, вижу, как сейчас.
Сижу я однажды в приёмном покое, подражая булгаковскому (коллега же) коту Бегемоту, никого не трогаю. Примус не починяю, пишу истории болезни. Распахивается дверь и по стенке, перебирая ладошками, согнувшись в три погибели, вползает фельдшер скорой помощи. Молча бухается на кушетку для осмотра больных и хохочет уже во весь голос. На мой вопрос «Чего привёз?», фельдшер машет на меня руками и с трудом выдавливает из себя «сам, сам, сам». Двери распахиваются и в приёмник вступает дед. Он держит расстёгнутые ватные штаны у пояса и идёт… Не знаю, как описать … Представьте себе человека, у которого между ног зажата табуретка. Как он ходит? Вот точно так же, только без табуретки, шёл дед. Я молча указал ему на дверь смотровой и вошёл следом. Дед отпустил штаны, они упали до колен, открыв моему взору невероятную картину. Вокруг эрегированного полового члена, у его основания, то есть ближе к коже лобка, имелось горлышко пластиковой бутылки. Обычная бутылка из-под кока-колы или другого лимонада. Я с укоризной посмотрел на деда. Но в мутноватых старческих глазах не было и намёка на конфуз, только обида, тоска и боль, физическая и душевная.
Дед, глотая слёзы и всхлипывая, поведал мне душераздирающую историю: его соседки, две молодые девицы, зная о том, что он получил пенсию, пришли занять денег. Зная, что деньги эти *** пропьют и долг не отдадут, он послал их матерно. Девицы заметили, что дедовой старухи нет дома, и решили мстить жадному и грубому соседу. Они вернулись с бутылкой самогонки, сдобренной димедролом, и предложили деду пить мировую чашу, то есть рюмку. Дед купился на дипломатический этикет и выпил. Выпив, дед опал, как с белых яблонь дым.
Димедрол – продукт советской фармакологии. А в Советском Союзе всё было военно-полевое, включая фармакологию. Препарат этот обладает помимо противоаллергического ещё и седативным эффектом. Организм, которому не повезло встретиться с димедролом, перестаёт желать кричать, ругаться, ходить, и осложнять жизнь окружающим. Организм начинает желать тупить и спать на любой доступной поверхности. При введении больших доз поверхность для сна уже не является обязательным условием.
В итоге дед отрубился посреди кухни. Торжествующие над телом поверженного врага фурии изъяли остатки его пенсии, но их чёрные души жаждали большей мести. Убивать они его не собирались, но наказать в особо извращённой форме способ нашли: стянули с деда штаны и надели на нефритовый стержень пустую пластиковую бутылку. Горлышко бутылки передавило отводящие кровь от корня жизни вены и наступила эрекция. Привет из далёкого прошлого. Что пронеслось перед мысленным взором вернувшейся домой бабки, неизвестно. Но она с помощью ножниц попробовала освободить воздетую в пионерском салюте плоть мужа. Ей удалось срезать всё, кроме горлышка. Пока она пыталась вырвать часть мужа из плена продукции компании «Кока Кола», пока вызвали скорую помощь, прошло некоторое время. Плоть распухла до невиданных ни дедом, ни бабкой в молодости размеров и начала сильно болеть.
Вы никогда не пытались разрезать горлышко пластиковой бутылки? А горлышко пластиковой бутылки, одетое на пиписку? И не пытайтесь, прошу Вас! Я перепробовал всё. Я пытался разрушить это горлышко щипцами для снятия гипсовых повязок, резал её скальпелем, раскусывал костными кусачками. Пустое! Пот заливал мне ненавидящие Америку вообще и «Кока Колу» в частности глаза. Дед скулил и просил пощады. Я матерился сквозь зубы. Медсёстры ржали.
Наконец (звучит двусмысленно, согласен) я вспомнил, как делается трепанация черепа. Видимо, мой мозг распух и уже не вмещался в него. А трепанация делается так: просверливаются отверстия в черепной кости, между соседними дырками просовывается изогнутый желобоватый зонд имени товарища Кохера. В этом узком желобке пропихивается пила Джигли: струна из нержавейки с крупными витками, на концах которой имеются колечки, чтобы зацеплять ручки. Эти ручки зацепляются за колечки и тянутся то в одну, то в другую сторону. Крупные витки проволоки играют роль зубцов пилы. Так кость и пропиливается между отверстиями.
Так вот, пропихнул я зонд Кохера под горлышком бутылки, провёл по нему пилу Джигли, нацепил на неё ручки и стал пилить.
О, благословенная Италия! Нежно любим мною с тех пор Пиренейский полуостров. Бесконечна моя благодарность всем сынам Рима, Венеции и Флоренции, а особенно сеньору Джигли. Его пытливый ум изобрёл сей чудный инструмент – пилу его имени.
Когда треснуло последнее волоконце и кольцо горлышка разжалось, дед всхлипнул от облегчения. Я тоже всхлипнул от облегчения. До сих пор не пойму, кому из нас с дедом сильнее полегчало.
«О, женщины! Вам имя – вероломство!» - мы с дедом подписались бы под каждым словом Вильяма нашего Шекспира.
Глава 7. Экзамен. Чем пахнут ремёсла?
Но везло мне и на бабулек, чего уж там. Самые яркие воспоминания, конечно, связаны с ситуациями сильного разочарования.
Закончилась моя интернатура. Это первичная специализация по хирургии после окончания учёбы в институте. Экзамен я сдавал во Пскове целой комиссии. Прочитав мой отчет о проделанной за год работе, где были перечислены все операции, на которых я ассистировал, и все операции, сделанные мною лично, главный хирург области сказал: «Ну, хорошо. Руками Вы сделали много. Расскажите мне о спектре действия таких антибиотиков, как имепенемы.».
Что касается антибиотиков, в те далёкие девяностые, цефалоспорины-то были в сейфе Заведующего под замком. Про имепенемы, убивающие любого микроба, периферийные хирурги только слышали, да и то не все. Я, например, даже не слышал. Или забыл. Но находчивость, воспитанная за год интернатуры Заведующим, спасла и в этот раз.
Я вспомнил студента, который к экзамену по биологии выучил только блох. Рассказывая про рыб, он заявил профессору: « Рыбы покрыты чешуёй, но, если бы они были покрыты шерстью, то в ней бы водились блохи. А блохи имеют следующее строение…».
Я выдал экзаменатору, что в нашей больнице, кроме пенициллина и гентамицина, за год я ничего не видел, а спектр действия этих антибиотиков следующий… Экзаменатор махнул рукой, написал в ведомости «хорошо» и ушел курить. Я выдохнул больше воздуха, чем вдохнул, и уехал домой. Экзамен на этом закончился.
Июнь распахнул мне свои объятия, в которые я был готов броситься с головой. Мой друг познакомил меня с чудесной девушкой. Она, правда, задала мне один вопрос, на который я не нашёл сразу ответа.
Она не спросила, пьют ли хирурги. Её доберман, с которым мы в этот момент гуляли. сел, склонил на бок голову, и вопросительно уставился на меня.
Она не спросила, много ли пьют хирурги. Доберман, не отрывая взгляда от моего задумчивого лица, переминался с лапы на лапу.
Девушка задала другой вопрс. Она спросила: « А это правда, что хирурги так много пьют?». У меня не было ответа. У меня вообще не было слов. Алкоголь я видел тогда по большим праздникам в объёме бокала вина. Совмещать его с хирургией мне даже не приходило в голову. Боже, как давно это было, как молод и глуп я был!
Девушка была фантастически хороша, но совместить любовь с хирургией не получилось. Но получилось вдвоём с Учителем, обливаясь потом в душной операционной, спасти несколько десятков зачем-то нужных Господу жизней.
Лето пахнет цветами, свежей листвой, подвяленной на солнце, ледяным мороженым и расплавленным асфальтом. То лето пахло для меня человеческой кровью, гноем и потом. И синегнойной палочкой. Тот, кто знает, подтвердит, что запах этот нельзя спутать ни с чем.
Я бы рассказал Джанни Родари, чем пахнут ремёсла.
Глава 8 . Брань и молитвы. Воскрешая мертвецов на коленях в луже мочи.
Так вот, о бабушке. Успешно сдав экзамен за курс интернатуры, я, гордый присвоенным мне званием «врач-специалист-хирург», припёрся в отделение. Дежурил Заведующий. Поступлений было немного. Я взял папки с историями болезней пациентов, которые лежали в моих палатах, и стал читать. Одинадцать мужчин и девять женщин. И две койки в палате для агонирующих. Последний приют, так сказать, перед встречей с творцом. На самом деле такие палаты в периферийных больницах создаются из-за малого количества коек в реанимационных отделениях. Заведомо умирающих переводят туда, чтобы своими криками они не нервировали выздоравливающих. Суровая проза жизни. И смерти. А наблюдают этих больных молодые врачи. Мой Заведующий объяснил это так: «Посмертные эпикризы нужно учиться писать!».
За год интернатуры я написал чуть больше пятидесяти посмертных эпикризов. Научился, чего уж там. Так вот, сижу я тихонько в ординаторской, читаю истории. Вдруг там попадётся какая-нибудь экзотика, с которой я не сталкивался. Заведующий был в реанимации, в шахматы играл с реаниматологом. И тут вбегает дежурная постовая медсестра и вопит, что в женской палате бабка помирает. Я, на бегу хватая фонендоскоп, несусь в палату. Девять коек. Восемь перепуганных тёток разных возрастов. Кто ходячий, тот жмётся к стенам. Кто неходячий, на локтях приподнялся. И все галдят. Как чихнуть в курятнике. Посреди палаты с кровати головой вниз висит посиневший организм значительной степени изношенности. Дышать забыла. На сонных артериях пульса нет. Сестра квочек выгнала в коридор, а я стащил бабульку на пол, ближайшую к ней ровную твёрдую поверхность, и начал комплекс СЛР – сердечно-лёгочной реанимации. Сестра звонит в реанимацию. Там говорят, что реаниматолог пошёл в пищеблок снимать пробу. Сестра звонит в пищеблок. Поварихи говорят, что барин реаниматолог изволили отужинать и только что убыли к себе в чертоги. А мобильников и пейджеров тогда ещё не было. Поди – найди его.
А я бабушку всё качаю, на один вдох – четыре сжатия грудной клетки. Парень я был спортивный, но уже уставать начал. Бабка из синей стала бледной, но отчетливого пульса на сонных артериях не было. Наконец, в коридоре раздались быстрые уверенные шаги. В дверях палаты появился реаниматолог с дефибриллятором, слегка сгибаясь под его тяжестью. Самые тяжёлые в мире – не только советские калькуляторы, но и советские дефибрилляторы. Бабульку быстро заголили. Дальше, как в кино: «Все отошли! Разряд!». Стук подпрыгнувшего и упавшего обратно на пол тела. Я продолжаю качать бабушку, пока дефибриллятор накопит в конденсаторах разряд и с готовностью пискнет. «Нет пульса! Все отошли! Разряд!».
Уставшее сердце бабули, уже расслабившееся, чихнуло и завелось с четвёртого разряда. Она порозовела и по-богатырски обмочилась. Я в этот момент стоял рядом с ней на коленях. Не успел встать. А был я в штатском, в джинсах и кроссовках. А стал быть в мокрых джинсах и кроссовках. В них же пришлось идти домой и сразу же отстирывать одежду и обувь от дивного аромата. Смешенное чувство, скажу я вам.
История на этом не закончилась. После восстановления самостоятельного дыхания и сердцебиения бабулю забрали в реанимацию. Она не спеша пришла в себя, но сбилась в пути с дороги. Посгипоксическая энцефалопатия.
Неделю она крыла громким матом всех, кого видела. И меня в том числе к бурному веселью сотрудников хирургического и реанимационного отделений. Протянув руку помощи, успей увернуться от пинка благодарности!
Душа бабулькина тяжело смирялась с необходимостью возвращения в поднадоевшее тело, но все-таки через неделю бабка стала понимать, где находится и что вокруг происходит. Мат сменился тихим шелестом молитв и причитаний. Как не заходил к ней в палату, так слышал: «Отче наш, сущий на небесах…». Очень верующей оказалась. Ушла на своих ногах. Спасибо, естественно, она нам с реаниматологом сказать забыла или не захотела.
Занятой человек. В церковь пешила очень. Понятно же.
Глава 9 . Копьё судьбы.
Подхихикивая надо мной, Заведующий спросил, на что я сдал экзамен. Услышал ответ, сказал: «Угу», и, как бы между дел, поинтересовался, очень ли я хочу в отпуск. Не понимая, к чему он клонит, я сказал, что не очень. Тогда он предложил мне потрудиться июль, пока старшие товарищи, боги хирургии, будут четыре недели вкушать амброзию и погружаться в нирвану, то есть пить коньяк и отсыпаться. Сам он, надо отдать должное, летом в отпуск уходил последним. Иногда это было уже начало октября.
Хирургическая служба периферийной больницы, в которой я начинал работать, бала довольно обширна. В отделении общей хирургии, где я трудился, было шестьдесят коек. Ещё были восемдесят коек травмы, по тридцать коек нейрохирургии, урологии и детской хирургии. Что удивительно, летом больничные койки не пустовали.
Любовь к приключениям в нашем народе была сильна всегда, а ожирением, даже в голодные девяностые, (тут надо бы написать «страдала ожирением», как принято в справочной медицинской литературе, но к девяностым больше подходит «наслаждалась ожирением») треть женского населения и мужиков чуть меньше. Я клоню к тому, что приключения искать всегда было на что.
Например, один рабочий одного завода, пусть будет «Красный бармалей», по причине хронической невыплаты зарплаты решил не ждать милостей от директора, а взять их у завода самому. Если не озолотиться, то обаллюминиться хотя бы. Собрал он, что смог, на родном предприятии и приготовил у забора к эвакуации. А забор был высокий, метра три, и делали его в славные застойные годы из арматурного прута тощиной с палец. Навершия этих вертикальных прутов были заострены и выступали вверх над горизонтальной планкой на полметра. Сейчас вы поймёте, зачем в моём рассказе присутствуют эти скучные технические подробности.
Аллюминиевые детали наш герой сложил в обычные мешки. В оговоренное время его возлюбленная, имевшая для приключений обширные площади пониже поясницы, ждала его за оградой. УАЗ родственника, третьего участника преступного синдиката, гостеприимно распахнул откидной задний борт. Аллюминий легок. Воровать страшно. Поэтому родственник остался на водительском сидении и двигатель не глушил на случай срочной эвакуации с места преступления. Принимала товар дама. Мешки взлетели над забором и попали в её небескорыстные лапки. Всё шло по плану, пока силы подающего не оставили его. Последний мешок зацепился за острие и повис. Дама в стремлении к обогащению рванула по забору вверх, чтобы спасти товар. И это ей удалось, но, слезая с забора, она оступилась и нанизала себя на заточенную арматуру.
Лето – время шашлычное. Висит, значит, этот организм на шпажке на высоте двух с половиной метров, голосит, понятное дело, матом. Не благим, а самым настоящим. Родственник дал по газам и скрылся. Ромео вызвал скорую помощь. Приехал фельдшер, понял, что снять дурищу с шампура нельзя, да и опасно: острие вошло недалеко от ануса, а вышло через переднюю брюшную стенку. Выход – спилить. Ножовку по металлу нашли быстро, завод, всё-таки. Но на арматуру в Советском Союзе пускали хорошую сталь, прочную. Ручной ножовкой перепилить её - уже подвиг, а с таким шашлычком – медаль Героя Советского Союза. Ага, щаззз! Грамоту ко Дню медицинского работника не хотите ли? Трудозатраты фельдшера были сопоставимы с полётом в космос или с разгрузкой трёх вагонов угля. Адский труд для ангельской цели.
Он сделал это. Он смог. Деваться-то ему всё равно было некуда. Человек, попавший в безвыходную ситуацию, способен на невероятные свершения. В этой ситуации оказался несчастный фельдшер. Принятая на руки фельдшерами и подоспевшими милиционерами дама была помещена на носилки скорой помощи, а затем и на операционный стол оперблока. Ревизия брюшной полости. Повреждение толстой кишки. Рваная рана промежности. На удивление легко отделалась. Вывели «двустволку» - anus praeternaturalis – противоестественный задний проход, как говорят пациенты, «жопа на боку». Для того, чтобы повреждённый участок толстой кишки смог спокойно зажить, его выключают из процесса пищеварения, переносят «анус», то есть место выхода кишечного содержимого наружу, выше, так сказать, по течению. Через три – шесть месяцев вполне возможно восстановление естественного процесса опорожнения. Реконструктивная операция, конечно же. Но это небольшая плата за возможность какать попой, а не в мешочек на боку.
Гораздо сложнее было вытащить из неё аматурный прут. Заведующий, пока я накладывал швы на «anus praeternaturalis», поднатужился, но не смог. Позвали дежурного травматолога. В четыре руки отцы-командиры всё-таки смогли выдернуть из тётеньки полуметровый кусок арматуры. Ни одного крупного сосуда, ни мочеточника не было задето. Ну, везёт же сами знаете кому!
У каждого хирурга в ординаторской есть свой письменный стол. У каждого хирурга, проработавшего на одном месте много лет, в ящиках письменного стола скапливаются всякие забавные штуки. В коллекции моего заведующего появился новый экспонат, вызывающий бурный интерес посетителей. Справа от стола Заведующего стоял стеллаж с операциционными журналами. С тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Прониклись? Я тоже. И в уголке, прислонившись к стеллажу с журналами, гордо замер арматурный стержень. Понятное дело, в ящик стола он не влезал, так и стоял в углу, пылился. Санитарка, мывшая пол в ординаторской, в священном ужасе не могла заставить себя прикоснуться к нему. Заведующий сам стирал с него пыль марлевой салфеткой. Каждый раз он трогал пальцем опил арматуры, совершённый героическим фельдшером, и уважительно цокал языком и качал головой.
Чего уж говорить, подвиг – он и есть подвиг. А памятник может стоять и на площади, и в ординаторской хирургического отделения. Главное то, что я помню. Я расскажу сыну. Я расскажу вам.
Земной поклон ему, фельдшеру провинциальной скорой!
Глава 10. День рождения.
Интернатура – чудесное время приобщения тайн профессии. До сих пор отмечаю семнадцатое сентября как День рождения. День рождения меня как хирурга. Потом-то я понял, что всё это было подстроено Заведующим.
Начиналось всё буднично. Очередной аппендицит, осмотр в приёмном отделении, подъём больного в операционную. Заведующий мне сказал: «Начинай, я сейчас подойду». Деваться мне, собственно, было некуда. Поверьте, субординация в хирургическом отделении круче, чем в армии. И дело не в отдавании чести. Дело в авторитете начальника.
Авторитет Заведующего был непререкаем. Я начал. Ритуальное мытьё рук с мылом и щётками, обработка их стерилизующим раствором. Тогда всё было без импортного пижонства, родной российский первомур: перекись водорода, муравьиная кислота и боль воспалённой кожи рук и предплечий. По три минуты в двух тазах. При входе в операционную медсестра Валентина Даниловна, похоже, ругавшая ещё самих Пирогова и Спасо-Кукоцкого за несоблюдение санэпидрежима, одела меня в стерильный халат и завязала на моей спине две завязки. Я воткнул руки в раструбы растянутых ею стерильных перчаток. Ритуал продолжался. Анестезиолог дал отмашку: «Обрабатывайтесь!» Я намазал живот пациента антисептиком и обложил операционное поле стерильными простынями. И привычно сложил руки на груди в ожидании Заведующего. Время шло. Анестезиолог, посмотрев в очередной раз на часы, заворчал: «Ну, чего ждёшь? Начинай уже! Время-то идёт!» Даниловна молча протянула мне скальпель.
Очень отдалённо ощущения свои смогу передать так. Представьте коктейль из первого секса, первого прыжка в прорубь из парной, первой драки и первой игры в карты на деньги. Теперь умножьте на сто.
Я забыл всё. Весь ход операции, что и зачем нужно делать. В моём поле зрения появлялись инструменты, молча подаваемые Даниловной. Я несколько секунд пялился на них, соображал, для чего они нужны, догадывался, что я могу ими сделать прямо сейчас и вот таким окружным путём постепенно выполнял классическую аппендэктомию. А через стеклянное окно между операционной и предоперационной, подперев щёку кулаком, наблюдал за всем этим безобразием Заведующий, обмениваясь с анестезиологом и операционной медсестрой понимающими взглядами. Он вошёл в операционную в самый важный момент операции, когда мне оставалось наложить зажим на основание удаляемого отростка, оценил ситуацию в операционной ране и буркнул: «Ты уже всё сделал. Чего мне мыться? Заканчивай!»
И я закончил. Закончил, не будучи уверенным, на каком свете нахожусь, как и начинал. Иногда я думал о том, сильно ли заметна полоса пропитанной потом ткани, уходящая по моей спине от лопаток вниз в трусы и ниже.
Позже я узнал, что всё это было спланировано заранее, что Заведующий всех подговорил, что анестезиолог по сценарию должен был подтолкнуть меня к началу операции, а невозмутимая пятисотлетняя Даниловна, пользующаяся беспрекословным авторитетом у всего коллектива, участвовала в этом шоу с невероятным удовольствием. Таких инициаций, как моя, в её практике было тридцать-сорок.
Так, в общих чертах, и произошло моё посвящение в хирурги. Низкий вам поклон, наставники и коллеги. Помню о вас с благодарностью. Не забуду никогда.
Глава 11. Крылатые фразы.
Как рождаются крылатые фразы? Кем? Не сотрудниками, что удивительно, филфаков, а простыми тружениками. Например, операционными медсёстрами провинциальных больниц. Однажды я присутствовал при рождении такой крылатой фразы. Операция на брюшной полости, деталей и подробностей не помню. Во время операции Заведующий вознамерился что-то прошить в глубине раны, например, пойманный зажимом кровоточащий сосуд. Он, не глядя на сестру, протягивает к ней руку и требует:
- Шить тройку на крутой игле.
«Тройка» - это толщина нити № 3. Крутая игла - это не качество, а степень изгиба, доля окружности ;.
Валентина Андреевна протягивает Ему иглодержатель с зажатой в нём иглой, в которую вдета требуемая нить. Но нить в этот момент цепляется за что-то и выскальзывает из иглы. Даниловна, не заметив этого, протягивает инструмент Заведующему. Он, не глядя, берёт иглодержатель в руку, примеривается прошить желаемый сосуд, но обнаруживает отсутствие нити. Вомущению его не было предела. В сторону Даниловны летит недоукомплектованный инструмент.
- Что ты мне даёшь? Нитки-то нет!
Но Валентина Даниловна, нисколько не потеряв присутствие духа и, сохраняя царственное спокойствие, заявляет ему:
- С ниткой каждый дурак зашьёт! Но Вы-то – заведующий отделением, хирург высшей категории, главный хирург города и района…
Заведующий не нашёлся, что ответить. Он молча принял иглодержатель с новой нитью из рук Даниловны, закончил операцию и ушёл в ординаторскую. А фраза «с ниткой каждый дурак зашьёт» вошла в историю отечественной хирургии. Я слышал эту присказку от коллег из Сыктывкара и Рязани, Калининграда и Владивостока. Она ушла в народ. И я горд тем, что «каждым дураком» в момент рождения этой фразы был я.
***
Глава 12.Снятие пробы. Курицы, взорванные гранатой.
И ещё про интернатуру. По типовому, утверждённому минздравом, плану изучения необъятной науки хирурги, и мне предстояло постчить всё на свете. Важный момент: я был единственным интерном в больнице за последние шесть лет. Заведующий, как официальный руководитель моего обучения, справедливо опасаясь, что мне может понравиться работать и в других отделениях, сузил круг моего образования. Он не пустил меня в онкодиспансер, свёл до минимума поликлинический приём и крайне ревностно относился к предложениям хирургов других отделений поассистировать им. В формулировке он был, как всегда, краток: «Ходють тут всякие, а потом интерны пропадають!».
Кадровый вопрос в хирургической службе стоял очень остро. Желающих заниматься хирургией дураков было всегда немного, а в те нищие девяностые годы – особенно мало. Тем не менее я, в основном ночами, получил немалый опыт в травматологии и ортопедии, урологии, детской хирургии. А уж консультировать дурдом, простите, психоневрологический диспансер, туберкулёзный диспансер, ближайшую райнную больницу – святое дело новобранца. Но, помимо Заведующего, все старшие товарищи вольно или невольно передавали мне свой опыт.
В обязанности дежурного врача входит много всяких неприятных задач, но есть и приятность. Ответственный дежурный врач должен с полным осознанием своей нешуточной ответственности три раза в день побывать на пищеблоке и снять пробу с порции питания, которое должно быть роздано больным, признать его соответствующим меню-раскладке, расписаться во всех журналах и подписью своей разрешить питание болезных этим пищевым продуктом. Мне всегда было интересно, как работники пищеблока выкручивались, когда мы не вылезали из операционной? Наверное, подделывали наши подписи. Но был один врач, относившийся к данной обязанности более ответственно, чем другие. Геннадий Александрович Рабинович на пробу ходил всегда лично и часто брал меня с собой.
Мой Заведующий за что-то недолюбливал травматолога-ортопеда Геннадия Александровича Рабиновича и не очень это скрывал. Бывало, что доктор Рабинович заглядывал к нам, полостным хирургам, в операционную и, со свойственной всем сынам Сиона жизнерадостной любознательностью, спрашивал: «Что делаете?». На это мой учитель шипел сквозь зубы и закрывающую половину лица маску: «Оперируем!». Со свойственной же сынам Сиона настырностью Геннадий Александрович спрашивал: «А что оперируете?», на что получал неизменный ответ: «Операцию!».
Посещение пищеблока представляло из себя следующее. Мы долго шли по подвальным коридорам, пока Геннадий Александрович не распахивал дверь в тайную комнату, в которой в клубах вкусно пахнущего пара творили свою магию существа скорее женского пола, все невысокого роста, с чудовищно развитыми бёдрами и молочными железами, но с лицами фельдфебелей прусской армии. Без тени улыбки они помешивали свои зелья в огромных котлах. Но был в сторонке оазис комфорта и дружелюбия - помещение заведующей пищеблоком. Там нас всегда ждали огромные тарелки с едой, порубленный толстыми кусками хлеб, сладкий чай и, бывало, даже сливочное масло. В это славное время в Россию в больших количествах стала поступать американская курятина в виде окорочков, сложенных пазлами и смороженных брикетами по десять килограммов. Эту курятину чаще всего и использовали сотрудники пищеблока для заполнения в меню-раскладке графы «мясо/птица». Подходили они к этому творчески, а именно срезали с окорочков мясо, но оставляли немного кожи, сухожилий и хрящей.
Опытные больничные, школьные и армейские повара знают, что котёл даёт навар. Именно это чудесное свойство котла и использовали наши кормилицы. Они мелко рубили оставшиеся от окорочков кости и тушили их с порезанным картофелем и морковью. Получалась вкусная жижа, пахнущая курятиной.
Для осуществления врачебной пробы нам не готовили отдельно, накладывали из общего с больными котла, но зато зачерпывали со дна, где погуще, и накладывали столько, сколько вмещала самая большая тарелка.
Однажды нас с Доктором Рабиновичем впервые угостили именно этим блюдом. Заведующая пищеблоком лично поставила перед нами огромные блюда с этим варевом и ещё одну пустую тарелку такого же размера. Я
Глава 13. Заклеенный анус.
Работал одно время в моем отделении санитаром чудный балбес по имени Денис. Балбес – не балбес, а придумал гениальный ход. Чёрт его понёс поступать в медицинский. Но в достижении поставленной цели он проявил упорство и смекалку, достойные лучшего применения. Поступить на бесплатное отделение ему не светило. Ну, то есть, совсем. Учиться в школе он не любил. Любил он сноуборд, девушек и выпить. Время проводил с наслаждением, пока не заблажил медициной. И вот это вот чудо природы решило, что его фамилия должна блистать в зале славы медицины наряду с фамилиями Боткина, Спасо-Кукоцкого, Кохера и Пирогова. Ну, и Гиппократа с Авиценной, конечно же.
Когда он понял, что при всём желании он не может поступить на бюджетный бесплатный курс обучения, он приценился к стоимости платного обучения и понял, что и тут ему не свезло. Цена была для него неподъёмной. И тогда ему в вырост на шее, именуемый головой у других людей, пришла гениальная идея. Он решил взять кредит в банке на нужную сумму для того, чтобы дать взятку кому надо. И этот «кому надо» помог ему поступить на бесплатное отделение. Дальше этот обалдуй честно зубрил, как положено, и сдавал все зачёты. А, чтобы отдать кредит, он работал санитаром, откладывая зарплату и все случайные заработки.
Однажды скорая привезла беднягу с парапроктитом. Чтобы Вы знали, парапроктит – это здоровенный гнойник прямо рядом с анусом. Больно очень. Я предложил ему лечь в больницу для операции под наркозом, но он решительно отказался от госпитализации по каким-то обстоятельствам. Тогда я предложил ему прийти вечером на следующий день в поликлинику, где я мог бы вскрыть ему гнойник под местной анестезией. Он радостно убежал домой терпеть до завтра.
Следующим вечером он появился в поликлинике и попал в нежные объятия санитара Дениса. Он уложил больного на «вертолёт» - гинекологическое кресло. Я сделал операцию и больной, которому сразу полегчало, рассыпался в благодарностях. А, поскольку запах после вскрытия стрептококкового гнойника (знатоки меня поймут) в операционной был немного не «Кензо», я постарался свалить оттуда как можно быстрее. Везение пациента на этом закончилось. Совсем.
Где-то за полчаса до операции я решил подколоть студента.
- Денис, друг мой, а скажи-ка ты мне, какой главный закон десмургии (раздел медицины, изучающий наложение повязок)?
- Я не знаю. Десмургию я сдал на «хорошо», но там не было главного закона. Были только правила наложения разных повязок.
- Да, чему вас сейчас только учат? Что будет с медициной, когда мы, старики, уйдём? Куда катится этот мир? Так и быть. Пока я жив, пригуби из скрижали премудрости. Главный закон десмургии заключается в том, что повязка должна быть наложена так, чтобы она не сваливалась! Всё остальное – детали и подробности. Запомни, мой мальчик!
Выйдя из операционной, я, не подумав о возможных фатальных последствиях, доверил Денису наложение повязки. Пациент ушёл домой.
На следующий день больной пришёл на перевязку, хромая сильнее, чем до операции, чем вызвал моё недоумение.
- Как Вы себя чувствуете?
- Мне намного легче, но мама, когда я попросил её прорезать в повязке дырочку, когда я захотел по-большому, ранила меня там ножницами.
- Какими ножницами?
- Маникюрными.
- Зачем нужно было прорезать дырочку?
- Ну, как Вы не понимаете? Чтобы покакать!
- А что Вам мешало какать?
- Нет, ну Вы и тупой, доктор! Чтобы покакать сквозь повязку!
- Как это «сквозь»? У Вас что, анус был заклеен?
- Ну, да! Так санитар Ваш сделал.
Я начал понимать, что произошло.
- Денис, … твою мать! Иди сюда! Ты что, заклеил ему анус?
- Так Вы же сами сказали, что повязка не должна сваливаться! Ну я и …
- Идиот!!!
История на этом не закончилась. Прошло месяца два. Наш студент ввалился в ординаторскую и, не поздоровавшись, завопил:
- Сергей Михайлович, я сейчас в продуктовый магазин зашёл. Знаете, кого я там встретил? Того мужика, которому я ж@пу заклеил!
- Ну и что, он пожал тебе руку и поблагодарил за лечение?
- Гм,,, Нет. Он меня увидел, побледнел и быстро ушел. В алкогольный отдел.
Глава 14. Кордиамин животворящий.
Первое новогоднее дежурство после интернатуры незабываемо. Бесконечный поток больных с болями в животе, которым коллеги-терапевты решили исключить острую хирургическую патологию брюшной полости или, для краткости, острый живот.
Пока я исключал этот самый острый живот раз пятнадцать да прооперировал прободную язву желудка, наступил вечер. Предновогодняя суета в ординаторских и палатах достигла апогея. Везде появлялись из ниоткуда мисочки с оливье, мандарины и запрещённые в палатах телевизоры. В коридорах витал дух праздника, все улыбались и нерв хирургии не звучал, как обычно, пронзительно, а затих в предвкушении боя курантов.
Курю на лестнице «черного хода», сглатывая слюну в предвкушении стола, накрытого медсёстрами в ординаторской, не ожидая от жизни ничего плохого, как вдруг на лестничную площадку вылетает постовая медсестра и кричит, что меня зовут в приёмный покой.
Спускаюсь в приёмник и вижу на каталке организм. Движений он не совершает, но источает два дивных, соперничающих друг с другом, аромата. Моча и алкогольный выхлоп. Что сильнее? Задумавшись над ответом на этот вопрос, я кивнул двум знакомым ментам. У туловища имеются две ссадины на лбу. В медвытрезвитель не приняли, отправили к нам для исключения черепно-мозговой травмы. Час до Нового года. Всего один час! Довольные служители закона помчались в родное отделение встречать праздник. У них были все шансы. У меня же их не было. Дыхание спонтанное, пульс, давление в норме. Признаков сознания никаких. Что с ним делать? Наблюдать до утра?
Меня спасла тётя Маша, медсестра приёмного покоя, где она работала много десятков лет. Ходили слухи, что она работала в приёмнике не только со дня открытия больницы, но и со дня основания города. Город же был основан в 1147 году. В период Ливонской войны в нём была ставка Ивана 4-го Грозного. В 1700-х годах крепость перестраивали сподвижники Петра Первого. Тяжело же им было с тётей Машей. Характер у неё был не колбасно-угощательный. Венико-выгонятельный был у неё характер. Статью, голосом и повадками она напоминала капрала петровских гренадёр.
Отвесив алкашу пару оплеух, которые могли отправить в нокаут Мухаммеда Али, она три секунды наблюдала за ним с любопытством мальчишки, который надул лягушку и смотрит, как она плавает. Хмыкнув, она ушла в процедурный кабинет и вернулась с заполненным шприцем. Игла вошла в вену. Палец надавил на поршень и … мой злополучный пациент оглушительно чихнул, открыл глаза и сел на кушетке. Есть Бог на свете! Я услышал ангельскую музыку. Я поверил в чудо воскрешения и другие чудеса, совершённые Спасителем. Вокруг головы тёти Маши поблёскивало слабое сияние.
- Где я? – спросил мужик.
- В больнице, - ответил я.
- А сколько времени? – спросил он.
- Полдвенадцатого.
- Так я ещё успею Новый год дома встретить! – завопил болезный и, шатаясь, покинул чертоги Эскулапа. Приемник по-нашему. А я успел пригубить шампанского под бой курантов. На брудершафт с тётей Машей, конечно же.
Глава 15. Душевная такая травма.
Валерий Константинович Головач заведовал травматологическим отделением. Распологалось оно, как принято в нашем отечестве, на третьем этаже хирургического корпуса. Вела на третий этаж широченная лестница с длиннющими пролётами. Одолевал её не каждый. Лифт был один и лифтерша была стара, как египетская пирамида, и сурова, как вердикт патологоанатома. Уговорить её прокатиться на лифте было посложнее, чем соблазнить. Чести быть поднятым на лифте на третий этаж удостаивались действительно больные, которые не могли идти самостоятельно, медперсонал и начальство.
Но санитарки, почти вымерший сейчас вид медработников, тогда ещё в больницах были и пол они мыли часто и с усердием. По этой причине лестница на третий этаж была всё время мокрой и, соответственно, скользкой.
Некоторые особо торопливые пациенты, выписанные из травмы, пытались спуститься по мокрой лестнице на костылях, да ещё и с опорой на одну ногу. Талантами знаменитого танцора Нуриева они чаще всего не обладали, что и приводило их к краху в прямом и переносном смысле. Я лично видел четыре таких наглядных демонстрации второго закона Ньютона. Был впечатлён. Представьте себе вентилятор, лопасти которого – это руки, ноги и костыли. И всё это вращается со скоростью вертолётного винта, подскакивая на ступеньках, несётся вниз по лестнице и голосит матом до момента столкновения со стеной, отскакивает от неё и продолжает движение вниз по следующему пролёту лестницы. От борта в лузу, ага. Всё бы ничего, если бы не необходимость вернуться в травму с новым переломом.
Ходил слух об организме, трижды пытавшемся покинуть гостеприимные стены отделения травматологии и ортопедии, и возвращавшемся без выхода из больницы. День сурка, растянувшийся на недели. На четвёртый раз он взял в заложники лифтёршу, спустился на лифте вниз и смог улизнуть. Где-то на просторах псковских болот он, целый и невредимый, до сих пор бегает и резвится, как дикий мустанг.
Глава 16. Аз воздастся!
Про Валерия Константиновича старожилы больницы рассказывали одну историю, произошедшую давно, ещё в семидесятых. Как-то в пятницу хирурги разных отделений, дождавшись окончания рабочего дня и в предвкушении выходных выпили. Выпили умеренно, поговорили о том, о сём и дружно вышли из дверей приёмного покоя, чтобы отправиться по домам. И были встречены местной шпаной. Стандартное «эй, очкарик, дай закурить, иди сюда, кому говорю». Необходимо уточнить, что Валерий Константинович, хоть и носил очки, был в остальном совершенно здоров. И спортом он занимался. Был кандидатом в мастера спорта, жалость какая, как раз по боксу. Валерий Константинович снял очки и пиджак, которые маскировали его под интеллигентного хлюпика. Гопники, видимо, заподозрили неладное, но дальше события развивались черезвычайно быстро. Свидетели уверяли, что разглядеть что-либо было невозможно. Те, кто не успел убежать, вдруг оказались в нокауте и на асфальте, пачкая его кровью из разбитых лиц. Из нокаута Головач выводил их не традиционными способами, а пинками под рёбра и в пах. Кстати, методика доказала свою эффективность. Пришедших в себя потерпевших загнали в перевязочную приёмного покоя, где Валерий Константинович без анестезии накидал швов на кровоточащие раны. Заглушая их стоны и крики, по коридорам больницы прокатилось: «Помните, кто вам морды бил! Травматолог Головач!». Слава советскому спорту!
Глава 17. Содержимое секретного сейфа.
В отдинаторской отделения травматологии и ортопедии, в дальнем от входа углу, стоял старый сейф высотой в рост среднестатистического молодого хирурга, то есть меня. Это был огромный железный шкаф, много раз покрашенный масляной краской самых казённых цветов. Тайна его содержимого завораживала меня. На мои расспросы о содержимом сейфа коллеги пожимали плечами и отделывались невнятным: «Это, наверное, Головача сейф».
Однажды, во время очередного дежурства, выдались несколько часов без поступлений больных, а все истории болезни были уже написаны. Заведующий властной рукой отпустил меня спать. В поисках свободной ординаторской я поднялся в травму и обнаружил там Деда, то есть Валерия Константиновича Головача за разбором содержимого так интересовавшего меня сейфа. Он распахнул дверцы железного тайника и погрузил себя в его недра самое малое по пояс.
Услышав, что я вошёл, он вытащил толстенную картонную папку с тесёмочными завязками и плюхнул её на свободный стол.
- Вот, Серёга! Моя незащищённая диссертация…
Я благоговейно принял в руки этот фолиант.
- Можно посмотреть?
- Смотри, смотри. Только завяжи потом.
Я листал пожелтевшие страницы, отпечатанные на машинке. В век принтеров, сканеров и прочего «Пауэр пойнта» сложно представить, как делалась наука в Советском Союзе. Это была действительно Научная Работа. Работа без дураков. Каждое слово было выверено и перепроверено автором и его научным руководителем. И трижды тридцать три раза переправлено, отшлифовано и выкристаллизовано ручками. Часто одно исправление профессора заставляло соискателя высокого звания «кандидат медицинских наук» перепечатывать половину диссертации заново. А это сто пятьдесят, а то и двести листов машинописного текста. Это само по себе подвиг. Не удивительно, что до защиты диссертации добирались немногие. Валерий Константинович не добрался. Но он был опытнейшим травматологом-ортопедом, по моему скромному мнению. Я учился у него. У него учились мои учителя. Он был гуру, аксакал, хранитель традиций, безусловный авторитет, за что ему многое прощалось.
Однажды летом, когда многие врачи в отпусках, и остро ощущается нехватка рук, он позвал меня помочь ему на какой-то операции. В условленное время я поднялся в ординаторскую травмы и застал Валерия Константиновича у распахнутых дверей его сейфа. Он приглашающе махнул рукой. Я подошёл ближе и увидел на верхней полке сейфа початую бутылку коньяка и гжельское блюдечко с порезанным лимоном.
- Будешь?
- Нет, что Вы!
- А я буду! – сказал он и махнул рюмашку, смачно закусив её долькой лимона. Глаза на его немолодом лице озорно заблестели. Мы покурили в форточку и отправились придавать очередному сгустку протоплазмы человеческие очертания.