Назад, Глава 3. По следу: http://www.proza.ru/2018/04/02/1896
Глава 4.
Ужасные и чудовищные
приключения Наречника
в стране Двоякости.
Видно, и он был чем-то встревожен, потому что глаза его чуть не вылезали из орбит.
П.Г. Вудхауз, Дживз, вы гений.
Женщина шла широким шагом, а Наречник, крепко держимый за руку, семенил за ней. А иногда даже и ехал (или волочился – это уж как повезёт), когда ноги не успевали или попадалось скользкое место – ведь страна-то здесь была снега и льда как-никак.
Вначале невозможно было ничего понять или разглядеть, потому что снег шёл крупными хлопьями, а ветер, вращая их так и сяк, то и дело бросал в лицо, так что всё вокруг представлялось каким-то пёстрым и раздробленным, как в калейдоскопе. Но постепенно он смог уже что-то видеть. Это был их город – множество домов, хаотично стоящих не только в самых разных положениях относительно друг друга, но и в самых разных позах, словно танцоры, вдруг застигнутые кем-то, застыли на полушаге, остановившись посреди жеста, или множество увлечённо беседующих замерли на полуслове, набрав в грудь воздуха, да так и не сказав ничего. Видно, ветер, в котором они здесь всегда жили и от которого питались, и мостил их улицы, и строил дома – оттого всё и было таким, подобным хороводу палых осенних листьев, внезапно поднятому с земли его порывом. Только какой же именно это был ветер? Вот это ещё предстояло понять.
Как вы помните, домик Вуснедуйи стоял на отшибе, и теперь она с волочащимся Наречником, пройдя свой отшибленный путь, уже входила в селение, освещавшееся множеством фонарей. И только въехал клисс вслед за нею на первую улицу, так едва язык не проглотил: прямо на них спокойным таким прогулочным шагом шла Красомаха во всём своём ужасе!
– Спокойно, не дёргайся, – будничным голосом сказала Вуснедуйя, – я же тебе говорила, что здесь все кажутся тем, кем хотят.
– Н-но... – сипя и едва укладывая буквы в слова, ответил Наречник. – К-кто ж-же м-мож-жет х-хот-теть в-выг-гляд-деть К... К... К... – он так и не выговорил имени.
– Ну вот, – усмехнулась гостеприимная его хозяйка, – оказалось, что кто-то хочет. А ты как думал? Вот так просто взял в этом городе и пошёл? Не-ет, брат, без провожатого тебе здесь ника-ак...
И так время от времени уже не она тащила за собою упирающегося Наречника, а он висел у неё на руке, пытаясь спрятаться весь целиком за этой рукою или даже забраться в ладонь. Потому что так прогуливаясь, повидали они и Дорнока, и Грита, и даже Клокодыра (как, интересно, смог он жить там, где нет жидкой воды?) – да мало ли ещё какого народу перевстречали, всех и не упомнишь. Тем более, что Наречнику уже и память почти отшибло. А Вуснедуйя – что ей? Она соответствовала своему имени – знай себе шагает, да и шагает по улицам. Но вот они и до какого-то главного места дошли.
– Это ырнок, здесь всё продаётся и покупается, – отчего-то углом рта вполголоса сообщила своему вислому подопечному Вуснедуйя, бодро вступая в широкие двери огромного сооружения, напоминающего парник, только стёкла и рамы в нём были из льда, да и, к тому же внутри него не парило, а леденило.
– О-о, у тебя тут что-то животное, – облизываясь, сказал кто-то Вуснедуйе, – почём продаёшь?
– Нипочём и никогда, – подмигнув, ответила та вопросившему.
У Наречника захолодило под ложечкой. Сглотнув комок, он вжал голову в плечи и постарался выглядеть неживым, что у него весьма успешно и получилось.
– Ха, почём воротник продаёшь? – спросил тогда кто-то другой, на что, на счастье висящему, всё теми же словами ответила Вуснедуйя.
– Это что же за ужас такой тут творится?.. – прошептал Наречник, вытирая украдкой холодный пот.
Но украдка его была замечена и шёпот услышан.
– Это же ветры, – философски заметила Вуснедуйя, – они много чего могут сюда принести... Чтобы идти здесь, нужно иметь понимание, – и добавила, нагнувшись к нему: – Вот так-то, – и Наречник, видно думая, что сейчас она нажмёт ему на нос, как на сигнальную кнопку, вжав уши в плечи, ждал, но он только сказала ещё, выпрямляясь: – А ты хотел... Эх ты... турист!
Но этот самый ырнок был весьма большим, так что единожды вошедши в него, не так скоро они смогли и выйти. Понемногу Наречник стал обвыкаться с тем, что все встречающиеся то и дело меняют облик, и облик этот был в основном один страшнее другого, и уже не напрочь закрывал глаза. А не напрочь закрывая, стал видеть он, что среди всех этих ужасов ходят вполне живые существа и рассматривают вполне красивые, даже чудесные вещи. И все они сделаны были руками. И когда проходили они одно местечко в этом ырноке, такой небольшой павильончик, называемый замигоном, заметил там Наречник холщовую сумку со знакомой-презнакомой вышивкой...
– Пост... постой! – зашевелился он на руке.
– О, варежка проснулась, – усмехнулась Вуснедуйя, продолжая идти. – Для чего? Всё равно ведь всё это тебе недоступно...
– Но... отчего? – удивился клисс.
– Не знаешь? – продолжая усмехаться, сказала женщина. – Ну тогда попробуй, спроси хозяина про ту вышитую сумку.
И клисс, даже не остановив внимания на том, откуда она знает, что он хотел именно сумку, и именно эту, ринулся к прилавку:
– С-скаж-жите, а с-скол-лько... – начал говорить он, сдерживая рвущееся из груди сердце.
– Сумка-то эта? – бесцветно спросил продавец. – Три понта стырлингов.
И отвернулся.
А Наречник, всё ещё стоя перед прилавком, не знал, что дальше, глядя в свои пустые ладони и шевеля пальцами, словно пытался сосчитать и никак не мог справиться с этой непостижимой суммой. Ведь он, само собою, не только не знал, какой именно эта сумма является (да и сумма ли это в конце концов?), но он ещё и не знал, что такое понт, не говоря уже про стырлинги.
– Пойдём, бедолага, – хохотнула Вуснедуйя, опять ухватывая его за руку, – вырастешь большим – купишь...
И он опять – уже привычным образом – вжал уши в шею.
Вернулись они уже под утро, и маленькая Гьювва их не встретила, хотя он и смотрел во все глаза в глубину уютной теплоты этого дома, переступая порог. В животе его заурчало. Он вздохнул и закрыл глаза. Вуснедуйя, молча усадив его за стол, поставила на плиту чайник. Потом коротко сообщила:
– Вначале будет чай, – и ушла к себе в комнату, притворив за собою дверь.
Наконец чайник закипел, из носика повалил пар, а хозяйка всё не возвращалась. Животное урчание звучало всё чаще, но Наречник терпеливо сидел... Проснулся он, когда нос его внезапно коснулся чего-то горячего. Изумлённый клисс зашипел и, схватившись за нос, стал оглядываться туда и сюда, вращая блюдечными глазами.
И тут Гьювва пролила чай. Точнее, спрыснула им пространство, не успев проглотить. Хорошо хоть отвернуться успела.
– Эй, братец, – почти не улыбаясь, заметила Вуснедуйя, – чай-то ртом надо пить, а не носом. А то так и нюх потерять недолго.
Услышав этот мудрый совет, мирный и обрадованный Наречник стал пить прекрасный их зимний чай, чёрный со всякими летними ягодами и травами, всё ещё помнящими солнечный благоуханный полдень.
И к тому моменту, когда они закончили (всего-то несколько кружек), уже доспело овощное рагу с печёной картошкой. Но как это возможно, – спросите вы, – делать всё наоборот?
– А вот так, – сказала Вуснедуйя, – мой муж Бацман всегда делал так, и мы это продолжаем.
Но... А впрочем, какая разница, если ты очень хочешь есть, а не только пить? Разве что непривычному к такой последовательности клиссу ещё побегать на двор пришлось, прежде чем приступить к основной трапезе. А так ничего. И, главное, лишнего не съешь – вот это уж точно. А что? Отличная экономия продуктов. Особенно зимой. И особенно в этих странах.
И опять Наречника стало клонить в сон. Но он, мужественно борясь с ним, всё поднимал и поднимал голову, пока не оказалось, что он поднимает её, лёжа на топчане в своей каморке под лестницей на чердак. Да, чуланчик этот стал ему уже своим... Ну, тогда он, признав поражение, окончательно склонил отяжелевшую голову и уснул, хотя это и стало для него непривычным распорядком дня. А что сделаешь, если тебя целую ночь водили по всему городу и демонстрировали разнообразные виды местных достопримечательностей и ужасов?
Но к вечеру он всё же проснулся. И обнаружил, что голова его по-прежнему тяжела, потому как опять он проспал закат.
– Что же это... такое... – пробормотал он, усиленно растирая лоб, и лицо, и виски, и шею...
Но нет, она оставалась тяжёлой. И вот так, едва разлепив веки, он поплёлся в зал, где с радостным и улыбающимся лицом уже ждала его Вуснедуйя.
– Ну, как спалось? Что, немножко чаю и – на прогулку? Один хочешь пойти или с компанией? Или, может, даже подкрепиться перед походом стоит? Чего ты молчишь-то? – выложила она без перерыва.
– Да я... не молчу... – промямлил Наречник, едва ворочая языком. – Просто... слова вставить... негде.
Но Вуснедуйя, кажется, даже и не думала слушать его ответа, активно нагружая тарелку каким-то варевом (оказалось кукурузной кашей), заполняя кружку чем-то дымящимся и пахнущим травами и ставя всё это перед ним.
– Давай, брат, подкрепись и иди теперь в город один. Надо же, в конце концов, уже начинать осваиваться тут.
– Эт ещ защем? – прошамкал в ответ Наречник, глотая пищу.
И это его замечание было также игнорировано.
Так или иначе, но, подкрепившись гостеприимно предложенными ему едой и питьём, отправился он в новый свой и нелёгкий путь по городу. Только вот в этот раз оказался он нелёгким в каком-то ином, уже новом смысле.
То, что за ним всё время ходили какие-то трое типов, то и дело меняя свой внешний облик, это ещё было полбеды. Хотя тоже странно: меняют они вид незаметно как и очень быстро; оглянёшься на них посмотреть – идут какие-то трое типов, моргнёшь – и на месте них оказывается уже кто-то совсем иные. Но с этим Наречник уже как-то обвыкся, и даже страшные рожи теперь не вызывали у него такого страха, разве что когда появлялись внезапно.
Главное было в другом. Он совершенно не мог разобраться, где здесь и что. Даже если исключить из внимания постоянно меняющиеся внешние облики окружающих, невозможно было сориентироваться в устройстве этого города – словно бы ветер непрестанно менял его формы и тасовал последовательности домов и улиц. И потому Наречник, ходя по ним, всё время плутал и возвращался обратно к домику Вуснедуйи. Это была по-настоящему безвыходная ситуация. Так он проходил примерно три четверти ночи и, сдавшись, снова вошёл в странноприявший его дом.
– Ну, как походил? – улыбнулась ему Вуснедуйя из кресла в углу, где уютно стоял торшер, сбоку горел камин и можно было удобно читать книгу. – Стало лучше?
– Я прошу у вас помощи, – устало сказал Наречник, затворив дверь, но оставаясь вблизи неё. – Я не могу выйти из этого города сам, не могу обойти его кругом, не могу понять, как он устроен. Но мне нужно пройти сквозь него туда, куда прошла моя Дори. Я не могу больше оставаться там, где её нет, потому что я знаю, что она жива. Помогите мне, пожалуйста...
Вуснедуйя молчала, нахмурившись и внимательно глядя на него, стоящего у порога с опущенными лапами, обвисшими ушами и упавшим хвостом. Но, вдруг просветлев лицом, она сказала:
– Хорошо, мой друг, хорошо. Я помогу тебе. Тебе просто нужно освежающее зелье, которое даст тебе понять, как именно здесь всё устроено, и тогда ты сможешь найти выход. Садись пока, подожди, я заварю его, – и, поднявшись, пошла на кухню; книгу, которую читала, она зачем-то взяла с собой.
С тяжёлым вздохом Наречник снова прошёл к столу и, понурив голову, сел на свой стул. Тут же приотворилась дверь в комнату Гьюввы и в образовавшуюся щель взглянула на него сияющая её и одновременно какая-то чумазая мордашка.
– Эй... – прошипела она сквозь щель.
Наречник не сделал ни движения.
– Э-эй! – опять прошипела она, отворив дверь чуть пошире.
Ни жеста в ответ.
Тогда наконец девочка высунулась наружу, впрочем, находясь в положении полной готовности спрятаться вновь.
– Наречник, ну ты чего? – спросила она тем же шёпотом, ещё по инерции улыбаясь.
– Да вот, – ответил тот ей в тон, – сижу на стуле.
Девчачья улыбка вернулась к прежней лучезарности (и неполнозубости).
– Это-то я вижу. А дальше что? – спросила опять девочка и замерла в ожидании; было слышно, как она пыхтит, сохраняя вынужденное своё положение высунутости за дверь.
И тогда уже он не смог ей не улыбнуться в ответ.
– По городу походил... – сказал он, но так, словно хотел сказать ей что-то другое. – Да только толку во всём этом мало оказалось. Не могу я разобраться тут у вас. Да ещё эти... повсюду за мной ходили, какие-то... не знаю... миражники.
– Это ившнопы, – по-детски горестно вздохнув, сказала Гьювва.
Наречник с пониманием кивнул – а что тут неясного? – ившнопы. Кто ж этого не знает?
Они помолчали. Вуснедуйя всё возилась с чем-то на кухне.
– А что, – спросил тогда Наречник, – Дори так же здесь буксовала, как я?
– Нет, – грустно качнув головой, ответила Гьювва, – она просто вылечила меня и ушла, оставив маме ещё лекарства на всякий случай. Но ты не думай, она просто столько лет жила среди всяких страшилищ, что уже почти никого не боялась. Ну, может, иногда только чуточку.
Они опять помолчали.
– А я не могу туда ходить, – опять вздохнув, сказала девочка; она уже стояла снаружи, просто держась за дверь. – Потому что ещё не умею меняться, как взрослые, и все меня видят такой, как я есть – просто девочкой... Но это не только я, это все дети здесь так. Потому до тех пор, пока мы не станем взрослыми, мы сидим дома. Или ходим на улицу со взрослыми. Потому что мы не умеем ещё защищаться.
– Защищаться? – переспросил Наречник.
– Да, защищаться, – с досадой сказала девочка. – Ну как же ты не поймёшь? Ведь это – за-щи-та... – она сказала ему последнее так, словно бы он уже три года сидел в одном классе, никак не понимая самых простейших вещей.
Забывшись, она оставила шёпот, и мать это тотчас услышала:
– Гьювва, ты чего здесь? – высунулась она из кухни. – Тебе нужно готовиться ко сну. Мы с тобой уже сегодня достаточно поиграли. А дяде Наречнику нужен покой и подкрепляющий отвар.
В глазах девочки при этих словах мелькнул испуг, но она ничего не сказала, вернувшись в свою комнату и осторожно закрыв дверь.
– Вот, попейте, – сказала Вуснедуйя, поставив перед Наречником ароматную кружку. – Его состав сложен, пришлось повозиться. Но зато он поможет.
Наречник, вздохнув, взял кружку в руки. Она была тёплой, но в меру, не обжигала.
– А потом я смогу уйти? – взглянув на хозяйку, спросил он, прежде чем выпить.
– Да, да, конечно, сможешь, – ответила та, глядя на кружку. – Ты пей, пей.
И он выпил.
Проснулся он от того, что весь заледенел.
– Дори... – блаженно улыбнувшись, пробормотал он, пытаясь ухватить сюда, в этот мир хотя бы часть своего сна.
И тут же, словно удар, обрушилось на него окружающее пространство. Он лежал всё в той же каморке под лестницей, ведущей на чердак. Было тихо. Заледеневшее окно виделось серым и ясно было только, что это не ночь. Значит, в доме все спят. Наречник попытался оторвать голову от топчана и не смог, настолько в нём всё замёрзло – от носа и до хвоста, разве что сердце ещё билось как прежде.
– Как же быть? – просипел он, выдохнув облачко пара, жалкие остатки внутреннего тепла.
Похоже, что печь давно не топили.
Скрипнула дверь и на пороге появилась маленькая фигурка, чуть увеличившаяся от надетых шапки и шубки.
– Ну что, не смог ты уйти, да? – спросила Гьювва.
– Ага, – прохрипел Наречник, – не смог... Не поможешь?
Гьювва, улыбнувшись, подошла к нему и осторожно посадила его. Наречник даже зашипел – так обжигали его её пальцы.
– Бедный, – скривилось её лицо, – ты же весь заледенел!
– Ага, – опять сказал клисс. – Так и есть.
– Ничего, – деловито сказала девчушка, – сейчас я тебя согрею, – и, сев с ним рядом, она распахнула шубку, укрыв его одним краем и прижимая к себе.
Вначале он всё шипел, потом его стал колотить озноб, и наконец он оттаял и замер, изумлённо поглядывая на окружающий мир.
– Надо же... – прошептал клисс. – Я живой.
– Так, – сказала серьёзная миледи. – Не расслабляйся, нам предстоит далёкий путь. Только вначале тебе нужно подкрепиться. Меня-то мама потом покормит. Вот, – достала она из кармана свёрточек, – поешь.
В нём были две печёных картошки и помидорка. Улыбнувшись на ширину плеч, клисс принялся есть.
– Может быть, почистишь? – спросила Гьювва, глядя ему в рот. – А впрочем... – и добавила, вспомнив важное: – Просто не надо было тебе пить того отвара. Надо было набирать в рот, а потом чихать или кашлять, всё бы и выливалось наружу.
– Ву... ве вваву ве войвёфь... – сквозь картошку ответил клисс.
Помидоркой он, как обычно, брызнул.
– Эх ты, неряха, – ласково сказала девчушка. – Пойдём быстрее, у нас мало времени.
– А мама где? – спросил Наречник, приоткрыв за дверь каморки и тотчас закрыв её.
– Она спит, не бойся, – махнула рукой Гьювва. – надышалась отвара, когда варила. Это сонное зелье, а ты не знал, – заключила она, потрясая ладошкой.
Что ж, с этим трудно было поспорить. Да и что с него, простофили, взять?
И пошли они тогда через замерший спящий город. Наречник только на всякий случай попросил взять с собой снеговетер.
– Если мама увидит – рассердится... – вздохнула Гьювва, но, помявшись, согласилась.
Они прошли шагов пять, как она сказала:
– Постой, – и вновь скрылась в доме.
У Наречника опустились уши. А куда бежать? Всё равно он пути не знает. Но каково же было его удивление, когда Гьювва вынесла ему ту самую сумку!
– Это мне? – спросил он, едва поймав улетающие на макушку брови.
– Да, тебе, – грустно ответила девочка. – Бери, там ещё есть картошки. Тебе пригодится.
– Но... – растерянно сказал он. – Ведь ты же, наверно, хотела...
– Пойдём, – сказала Гьювва уже сурово и быстро пошла вперёд.
И Наречник тихо пошёл за ней.
Пустынные улицы города уже не казались теперь такими ускользающими и меняющимися. Город как город. Только немного кривой на все стороны, вот и всё. Причудливые дома, мощёные ледниковым булыжником мостовые, кованые фонари... Даже очень красиво.
– Хорошо, что день не солнечный – некоторые в такие дни тоже живут, – сказала Гьювва, когда они перешли горбатый мостик; Наречник его не помнил. – А вот когда такой, как сейчас, то обычно бывает всё тихо.
– А ты это хорошо знаешь? – с хитринкой спросил клисс.
– А то! – фыркнула боевая разведчица.
И вправду, стало уже как-то легче; Наречник тихонько выдохнул, поглядывая на насупленную свою вожатую. Они ещё немножко прошли молча.
– Ты не обижайся на маму, – сказала ещё через некоторое время девочка. – Она просто подумала, что ты ученик Дори, вот и хотела тебя оставить... Она боится, что я опять заболею, а лекарство без лекаря не подействует... Вон, видишь, сонное зелье она варила, так сама вся и спит теперь, – улыбнулась Гьювва, но улыбка её была грустной. – А Дори я не смогла упросить остаться... – последнее она договорила уже совсем тихо.
– А что, – на всякий случай решил переменить тему Наречник, – то, что мама рассказывала вначале про ваш город – это всё правда?
– Да, правда, – нехотя ответила Гьювва. – Ведь у нас все всегда врут, так что если ты хочешь что-нибудь скрыть, нужно просто говорить это прямо, и все подумают, что это неправда, и будут думать наоборот. Вот и вся наука.
И Наречник опять улыбнулся её важной серьёзности.
Вот в такой-то полдень и подходили они к краю этой земли.
– Вон, видишь, – показала Гьювва, – за тем поворотом – утёс? – Наречник кивнул. – Ну вот, а дальше там есть сосновый лесок, мы там с мамой летом собирали землянику... Вот если пройти сквозь него, то дальше тропинка поведёт вниз, – всё сообщала и сообщала девочка, – но там уже другая страна, я про неё не знаю... – закончила она, погрустнев.
– Ой, – спохватился Наречник, – а как же ты пойдёшь назад? Ведь ты не умеешь изменяться! А вдруг кто-нибудь...
– Да ладно! – махнула ладошкой девочка. – Сейчас же ещё все спят.
Но, увидев мелькнувший в её глазах страх, Наречник задумался. И та, притихнув, ждала, тихо стоя рядом. До заветного поворота оставалась не более ста шагов.
– Так, ладно, – решительно заключил клисс. – Сейчас быстро идём назад, ты ложишься спать, а дорогу сюда я уже понял. Пошли, – и быстро двинулся обратно в город.
Гьювва едва поспевала за ним.
Когда они достигли их дома, от них обоих уже шёл пар.
– Ну что, быстро я бегаю? – запыхавшись, спросил клисс, стараясь не прикусить высунутый язык.
– Ага, – восхищённо ответила не менее запыхавшаяся, но не отставшая девочка.
– Ну ладно, – сказал тогда клисс. – Всё, я тебя привёл, до свиданья, – и, подняв глазу на Гьювву, едва не завопил от ужаса и изумления.
Перед ним стояла Дори!
Наречник выронил снеговетер и сумку с печёной картошкой тоже уронил (как сам себя не уронил, непонятно) и хотел уже броситься к ней, как вдруг снова увидел перед собою Гьювву. А та хихикала и подпрыгивала от радости:
– Вот, вот, вот! У меня получилось! Ха, Наречник, ты же ведь подумал, что я – это Дори, ведь правда же, ну скажи!
– Да, малыш, это точно, – ответил тот, присаживаясь перед нею на корточки. – Я подумал, что ты – это Дори.
И вдруг вся радость у Гьюввы разом куда-то ушла, лицо у неё скривилось, и она, бросившись к нему как тогда, опять обхватила его за плечи и заревела, уткнувшись ему в шею:
– Нар... еч... ни... чек... как... же... я... не... хо... чу... чтоб... ты... ух... хо... ди... ил...
– Гьювва, прости меня, – гладил он её по голове дрожащими лапами, – мне очень нужно найти Дори. Настоящую Дори. И тогда мы сможем к тебе прийти ещё раз. Или ты сама придёшь к нам...
– Все вы... оправдываетесь всегда... а потом уходите... – ещё плача, сказала она, но вдруг перестала плакать и, отстранившись, серьёзно и даже как-то деловито спросила: – А вы не прогоните меня из вашего Города?
– Нет, Гьювва, – ласково ответил Наречник, – мы никого не прогоняем. Просто мало кто может найти путь к нам. А вот ты – найдёшь. Я даже обещаний никаких тебе давать не буду, потому что ты сама это сделаешь. Я просто вижу.
– А что ты видишь? – замерев, шёпотом спросила Гьювва.
– Что ты сможешь найти нас, – старательно сдерживая улыбку, ответил клисс.
– Тфу, клоун, – толкнула его в плечо Гьювва.
Но потом улыбнулась вместе с ним.
– Ну всё, иди, а то солнце уже склоняется, – сказала наконец она.
– И как ты это видишь... – начал было Наречник, но потом перебил сам себя: – Стой. Не это. Я хотел ещё вот что спросить: чем Дори оправдывалась, когда уходила?
– Она сказала, – со вздохом ответила Гьювва, – что в мире ещё много есть девочек и существ, нуждающихся в её лечении...
Наречник с некоторым разочарованием опустил взгляд. Но, подумав, вновь поднял голову и ответил:
– Да, это так и есть. Она сказала тебе правду.
И он опять пошёл в город, чтобы выйти наконец из этой страны льда и снега, изо всех сил стараясь не оглянутся. Но, дойдя до поворота с их отшибленной улочки, он посмотрел назад. Гьювва стояла на крыльце. Заметив, что он оглянулся, она помахала ему рукой. Варежка у неё упала, но она не нагнулась за ней, а так и стояла, глядя на него. Наречник поклонился ей до земли и что есть силы бросился вон, сжимая зубы и давя в себе коварные всхлипы, потому что ещё немножко, и он...
Он добежал до края города в один миг – теперь это оказалось совсем коротко. И вот он, заветный утёс, а за ним... Да, сосновая роща! И пусть сосны были изогнуты высотою и было их не очень много, но перед ним была именно роща! И тропка видна, идущая сквозь неё! Всё было правдой. Он обернулся последний раз взглянуть на город. Сходящие сумерки приносили тепло, воздух делался влажным, как это и бывает весною. Видно, весна шла теперь вместе с ним. А может быть, это он шёл в ней... Так или иначе, они шли вместе.
Лишь перейдя границу и вступив в сосновую рощу, он вспомнил, что в сумке у него кроме печёной картошки остался ещё снеговетер. Он даже с досады хлопнул себя по лбу. Но нет, теперь уже возвращаться было точно поздно. Но, помявшись, он всё же вернулся. К краю рощицы. Постоял на границе ледяной этой земли, потом сделал шаг внутрь неё... Тут что-то шевельнулось в близстоящих молодых сосенках. Как ошпаренный Наречник выскочил обратно в лес. Движение тотчас стихло. Тогда, продолжая стоять за границей, он перегнулся внутрь ледяной страны и положил на землю снеговетер. Чужой, хотя и, может быть, нужный ему снеговетер – кто знает, что там, впереди? И, приятельски похлопав чудное устройство по боку, клисс выпрямился. Всё было тихо. Как можно осторожнее он повернулся на месте да и пошёл прочь.
Но, пройдя сколько-то (не очень много), не выдержал и оглянулся. Его, то есть чужого снеговетра уже не было.
– Вот и ладно, – вздохнув, сказал тогда клисс.
Туманный и непостижимый мир людей... Остался он позади. Но это было нечто иное, чем тот мир или то дыхание, что окружало Человека или даже Митька и Веника и им подобных... Кого ещё Наречник мог знать? Больше, может, и никого... Впрочем, нет. Он знал ещё Гьювву.
Дальше, Глава 5. Все изгибы скоростного режима: http://www.proza.ru/2018/04/03/812