В Сочи Наргинский прилетел утром.
Кипарисы тёмные, строгие, похожие на застывших в молитве монахов, неестественно зелёные газоны, подстриженная, плотная стена самшита вдоль дорожек – всё это казалось бы после заснеженного, застуженного Ленинграда театральной декорацией, если бы не моросящий дождь и солоноватый, пахнущий близким морем, воздух.
Всеволод Викторович отдыхал в пансионате «Нева» не один раз и Сочи знал хорошо.
Он вышел из автобуса у Главпочтамта и по улице Воровского быстро дошёл до Зелёного переулка. Дом он узнал ещё издали, даже не видя номера. Он остановился перед калиткой, удивляясь своей проницательности. Вроде все фасады в этом квартале на одно лицо, но, очевидно, ни стенами, ни замками внутреннюю трагедию дома не скрыть.
Она просачивается наружу, обволакивая дом тёмной печалью, оставляя глубокие морщины в штукатурке, проявляясь в поблекшей и местами облупленной краске на ставнях, в полузасохшей сирени возле окна, в скособоченной калитке, в большой луже посреди двора.
- Сиротливость… Вот в чём дело,- нашёл он нужное слово.
Он вошёл во двор, шагнул на крыльцо и нажал кнопку. Глухо и басовито, как шмель, прогудел где-то далеко за дверью звонок.
Тишина.
Через минуту нажал ещё раз. Прислушался, но никаких признаков присутствия в доме человека. Слегка раздосадованный, он сошёл с крыльца.
- Вам кого? – услышал он за спиной слабый голос. Из-за чуть приоткрытой двери выглядывал краешек лица : жёлтая щека и неестественно блестящий тёмный глаз.
-Мне Савченко,- обрадовался Наргинский, возвращаясь, - к сожалению, не знаю ни имени, ни отчества.
- Вначале узнайте, а потом звоните.
Дверь захлопнулась.
- Постойте!У меня адрес ваш. Я только что прилетел. Послушайте. -Наргинский постучал в дверь
.
- По этому адресу живёт, я знаю, Светлана Ильинична Савченко, в девичестве Малышева.
Дверь так стремительно распахнулась, что Наргинский едва успел отшатнуться.
Перед ним внезапно выросла странная мужская фигура. От резкого движения полы халата распахнулись, обнажив смугло жёлтый скелет в чёрных трусах и необыкновенной худобы ноги.
- Рас-с..о..-гу-ев!?- В шелестящих булькающих звуках человеческого голоса прорвалось столько ненависти, что Наргинский опешил.
- Я… Я не понимаю, что вы сказали. Я – Наргинский. Я только что прилетел из Ленинграда,- бормотал Всеволод Викторович, пятясь назад и не сводя бегающих глаз с обезображенного гневной гримасой лица.
- Что? Кто? …Кто вы такой? Наргинский? Простите, не знаком, - человек суматошно запахнулся в халат и как-то сразу уменьшился, стал ниже.
- Простите, я болен. У меня бред. Вы знали Светланочку? Откуда? Как? Что вы молчите?- Он говорил быстро, отрывисто, с каким-то внутренним напряжением. - Я вас шокирую? Болезнь не красит… Входите, если с делом. Я не могу долго стоять. Зябко. Пожалуйста, сюда. Простите за вид, я с постели. Печень… Разыгралась, наглая. Присаживайтесь.
Наргинский сел в кресло, озираясь по сторонам. Со стены на него смотрело юное лицо Светланы. На полочке перед частоколом губной помады, пузырьков из-под духов стояло ещё несколько её фото. На одном уже взрослая, в годах, со странным выражением лица, особенно в прищуре глаз что-то затаилось порочное, отталкивающее. В комнате был тот беспорядок и запах, когда болеют долго и тяжело.
- Извините, я с вашего разрешения прилягу.
- Конечно, конечно. Простите, что я без предупреждения и не вовремя. Визит мой неуместен, но не знал ничего о вас… О вашей болезни.Хотя,- подумал он,- возможно приехал вовремя.
Глядя на лысеющий череп, туго обтянутый жёлтой кожей, с тёмными, почти кофейными провалами глазниц, на прилипшие к дёснам щёки, Наргинский вдруг почувствовал исходящий от лежащего в постели сладковатый запах разложения.
Смерть уже усердно вела в нём тайную работу.
-Боже мой, - мысленно содрогнулся Наргинский.
-Страшно? – В глазах лежащего мелькнула насмешка.- Страшное позади. А это – избавление.- Он глубоко вздохнул, скосив глаза в сторону трюмо.- Так кто вы и зачем?
- Извольте, я – Наргинский Всеволод Викторович. Однокурсник Светланы.
-Не припомню такого. Не могли же вы так измениться? А впрочем – время… Оно не щадит. Но всё равно, уверен, в альбоме вас нет.
- Ах вот вы о чём Дело, видите ли, в том, что мне пришлось взять академический отпуск и я окончил институт на год позже. Но связь с группой поддерживал до конца...А вы?
- Я бывший вдовец, но теперь светланочкин муж, Савченко Владимир Сергеевич. Собственной персоной. Бывший инженер-теплотехник. Бывший кандидат наук, а сейчас паразитирую в в финансовом чреве ВЦСПС. Простите,я, кажется, увлёкся собой. Вы что-то хотели сказать? Если на счёт жилья, я не сдаю.
- Нет-нет... Я приехал лично к вам по совершенно иным мотивам. Я сожалею, что приехал так не кстати, но только острая необходимость заставляет меня, поймите, только необходимость. Это важно не только для меня и вас отчасти, я бы сказал, необходимо и для справедливости.
Ибо ничто так не развращает общество, как отсутствие в нём справедливости. Так ведь?
Он понимал, что говорит не то и не так, потому что сам ещё не знал, как подойти к главному, ради чего приехал сюда. Принести моральную боль больному, а этого не избежать, бесчеловечно.
- И какая лепта с моей стороны?
-Сейчас всё объясню. Недавно в мои руки попала случайно рукопись, даже не рукопись повести, и не дневник, хотя похоже и на то и другое, некоего Роберта Логинова.
Логинов?..Логинов, Логинов. Которого на целине.
- Да-да, я вижу вы в курсе событий.
-Светланочка ценила время своей юности.
- Чтобы вас не утруждать, я перейду к делу. На мой взгляд, я подчёркиваю, пока на мой взгляд, есть непосредственная связь между трагедией на целине и исчезновением Светланы.
-
-Что-о!? –больной резко приподнялся и тут же в изнеможении упал на
подушку. Минуту он молча и пристально разглядывал Наргинского. Всего- с головы до ног. Возникло ощущение стыдливости от собственной наготы, как будто одет в костюм Андерсенского короля, а не в добротный из чистой шерсти костюм голландской фирмы.
-Вы кто?...Из УГРО? – скулы его пошли белыми пятнами.
-Ну что вы. Я бывший инженер-электрик. В данный момент, как высказался некто, инженер человеческих душ.
-Писатель?...Тем более! Какая жестокость – светлое имя рядом с убийством! Вы отдаёте отчёт своей грязной фантазии? -Он отвернулся лицом к стене.
- Ради всего святого, успокойтесь. Вы правы, возможно это моя фантазия, но есть обстоятельства, требующие фактов. Я же прилетел сюда не от праздного интереса.
-Вы желаете фактов? От меня? Каких фактов? Я уже давал факты. Ну и что? Знатоки – они здесь, - он ткнул пальцем в телевизор и вдруг засмеялся гортанно, с хрипом.
–Вы не задумывались, какой смертельный аттракцион придумало для себя человечество? Это же всемирный иллюзион деятельности. Иллюзия активности при парализующей пассивности мысли и тела. В этом бесчеловечность телевидения.
Производство живых роботов в домашних условиях. Всеобщая доступность и дешевизна. Достаточно ежедневной поливки потоком запрограммированной информации по трём каналам и ..в 18 –готов робот.
Один под ружьё. Другой под корову… Простите за цинизм, но я ненавижу этот ящик. Ещё потому, без него мне сейчас не обойтись. …Отвлекает.
Наргинский в знак согласия кивнул. Его начало беспокоить то, что разговор мог не получиться.
С привычными для него нормами поведения в любом обществе, где он легко находил общий язык и свободно проникал в святая святых человека, здесь делать было нечего.
Он терялся от запахов болезни, от вида этого полумертвеца, ещё способного острить и иронизировать, от смешанного чувства жалости и презрения к мужчине, которому жена изменяла с первых и до последних дней своей жизни, и он, зная об этом, продолжал жить с нею и, говорят, любил её до беспамятства и продолжает любить, судя по всем этим бесчисленным фото на стенах и полках.
Наргинский понимал, что повторной встречи может и не быть и потому надо выяснить всё сегодня. Но как?! Как!? Мысленно кричал он, зная, что придётся доставить измученному болью человеку ещё муку пострашнее физической. Это было не в его силах.
Он сидел и потерянно разглядывал носки своих ботинок. Больной тоже молчал и лежал недвижно. И казалось не дышал. Вдруг он зашевелился и Наргинский встретился с его насмешливо сочувствующим взглядом.
- Я вот всё думаю… Какая логика в предполагаемой вами связи. Между тем и сегодняшним – более тридцати лет. Целая жизнь…И причём здесь рукопись? Объясните, Всеволод Викторович...Я жду.
-Конечно, конечно. Я всё объясню,- засуетился Наргинский, с трудом подавляя радостные нотки в голосе.
- Рукопись Логинова, как я уже говорил, полудневник, полуповесть, где действительность перекликается с вымыслом. В ней почти в хронологическом порядке описаны события институтских дел и та злополучная поездка в Сибирь. Я ведь тоже там был. И знаете- для меня откровение, когда я прочёл её.
Я взглянул на те события другими глазами и поразился тому, чего мы по своей молодой близорукости и малости житейского опыта не могли увидеть. Но самое интересное и удивительное , я бы сказал, автор, сам того не осознавая, описал формирование преступного характера одной личности. По моему убеждению – это убийца Марка.
-Насколько мне не изменяет память,- Светочка считала как и все убийцей шофёра, кажется Берёзкин-фамилия.
- Нет, шофёр жертва того же убийцы.
-Извините, а кто же – Роберта?
- Всё тот же. Убийца был один. Между прочем в рукописи есть, вернее проскальзывает намёк, что Светлана подозревала или по крайней мере сомневалась.
-Что!? Чепуха! Как вы смеете! Вздор! ..Чушь! Знать 30 лет и молчать!? Нет, это не для Светочки. Она всегда была со мной искренна. Никаких тайн, вы не верите? Я вижу, вижу. Зря вы улыбаетесь.
Я понимаю вашу иронию. В ваших глазах я жалок и смешон анекдотически, не так ли?. Не оправдывайтесь. На поверхности- да, а копнуть глубже- всё иначе. Хотите начистоту? Мне стыдиться нечего, сами видите, я почти готов . Туда.- Он устремил взгляд вверх. – Так вот…Я всё знал. Она ничего не скрывала. И я никогда не осуждал её.
.Потому что сам знаю, какая это Голгофа- безнадёжная любовь.- Он закрыл глаза, словно спрятал их за солнцезащитными очками. Так темны были его веки.- Да, Светочка была безнадежно влюблена, как и я безнадежно был влюблён в неё.- Он грустно улыбнулся.- Мы очевидно сошлись поэтому. Любовь не терпит одиночества.
Два нелюбимых существа. Два безответно любящих, живущих одной надеждой и ожиданием чуда. Вам этого не понять. Ведь любить – это божий дар, скорее- божественный дар. Это талант, данный судьбой. Для вас это звучит напыщенно. Не так ли?-
- Ну почему же? Вы правы- любить глубоко и безоглядно не всем дано,- согласился Наргинский, почувствовав обидную, непонятную зависть то ли к прозвучавшим словам, то ли к самому говорящему.
-К всеобщему сожалению, да...А Светочку я полюбил ещё в детском возрасте.
Наши матери- школьные подруги. Обе вдовы. Когда мать уходила на работу в ночь, я ночевал у них. Когда наоборот -Светочка ночевала у нас. Мы жили на две семьи. Она для меня была сестрой, я для неё – братом. Мы просидели с ней за одной партой 10 лет. ..Я был влюблён в неё до сумасшествия, до того, что стал бояться своей любви.
Я затаился ,спрятал свои чувства так глубоко, что никто, ни она, ни друзья ничего не замечали. ..Она была для меня недосягаемой мечтой. И осталась до сих пор. –Он испуганно приподнялся.- Где она? Что с ней!? Вы ведь что-то знаете и скрываете от меня.! Почему молчите?! – Он приподнялся ещё выше, опираясь на локти. Злобная гримаса неприятно исказила его лицо.
-Если бы я знал более чем вы, я бы сюда не прилетел.
- Простите. Нервы. ..Неизвестность убивает.
- Я вам глубоко сочувствую и хочу помочь. У меня к вам много вопросов и я надеюсь получить на них ответ.
- Вопросы? Что за вопросы? Вопросы. .. Давайте быстрее.
- Я бы хотел услышать от вас о последних годах вашей жизни со Светланой. Особенно после юбилейной встречи в Ленинграде. Вы ничего не заметили странного в её поведении за это время?
Больной опустил голову, раздумчиво покачал ею и вдруг резко исподлобья взглянул в глаза Наргинского.
-Вот вы какой… Не дооценил. Каюсь. Ваша проницательность пугает. Или вам кто-нибудь рассказал? А? Думаю - нет. Некому! Да, вы правы. Всё началось после приезда из Ленинграда. До этого он прилетал в Сочи каждое лето на несколько дней- один. А когда с семьёй- редко- тогда на весь отпуск... Прихода лета я ждал, содрогаясь от ужаса и ненависти...
Но эти дни, не поверите, были едва ли не самыми счастливыми для меня. В эти дни я как бы заново влюблялся в Светочку... Она была безмерна счастлива.
Счастье буквально лучилось из неё. Она расцветала. И я любовался ею. Боготворил её, забывая причину её счастья. Вам этого не понять...
Сожалею.-Он было замолк, но тут же спохватился.- Кажется я отвлёкся. Извините. Действительно, после юбилейной встречи с нею что-то случилось. Она окончательно замкнулась, ушла в себя. По ночам плакала. Я не досаждал вопросами. Она ни на что не жаловалась. Жила и делала всё как-то машинально. Безропотно. Так прошёл год.
Он не прилетел и на следующий. Все эти годы он не появлялся здесь. Я не знаю, что было между ними, но Светланочку потом словно подменили. – Он улыбнулся, просветлев и глаза его потеплели. – Она неожиданно обратила на меня внимание. Я стал предметом её неусыпной заботы.
Словно навёрстывала не полученное мною от неё за все совместные годы. Я был счастлив. Она тоже. Я видел… Но ...моя болезнь... Болезнь.- Он закрыл глаза и надолго умолк.
-Я понимаю. Что с моей стороны это не по -людски. Но всё же расскажите о последних месяцах вашей жизни. То, что я увидел при встрече с нею в прошлом году, -я отдыхал здесь недолго,- меня удивило, возможно показалось.
-Вы от кого узнали, что она принимала наркотики?
Неожиданность вопроса обескуражила Наргинского. Об этом он ничего не знал. Но наркотики и исчезновение Светланы вызвало где-то в подсознании какую-то новую версию и едва не вырвавшийся наружу ответ по-детски искренне : -От вас.- спешно заглушил вымученным кашлем.
-Профессиональная наблюдательность,- наконец, откашлявшись, сказал Наргинский.- Но никто, кроме меня, об этом не знает. Клянусь.
-Почему-то верю… Это всё из-за меня. Моя болезнь её сломала. Два года она держалась. Прошлым летом она встретила однокурсника Агелева.
-Женю? Я видел его недавно. Собирается в Израиль.
- Все они бегут как крысы с тонущей баржи. Так вот он сказал ей. Его дядя с таким же диагнозом как у меня бегает по Иерусалиму как молодой. Вылечили. Но лекарства дорогие. Несколько тысяч зелёных. Сколько точно, она не сказала.
Продала всё, что накопили. Вплоть до обручального кольца и серёжек. У кого-то ещё заняла . Съездила в Вильнюс. Поменяла на валюту и отвезла Агелеву... Через месяц приходит от него письмо. У его родственников- они выезжали в Израиль- на границе конфисковали всю валюту. Врут, конечно. После этого и началось.- Он закрыл ладонями лицо.
Потом встрепенулся и ладонями скользя по щекам, словно растянул ими бескровные губы в растерянной улыбке.- За две недели до отъезда в Москву у неё вдруг появились деньги. Много денег. Она отдала долги, оставила мне 200 рублей на пропитание. На неделю тебе хватит.- Он рассмеялся.- Мы на такие деньги три месяца могли жить.
Объяснить –откуда, отказалась наотрез. Только добавила- теперь будет так всегда. Почему? Откуда? Следователю я ничего не сказал. Боялся. Пришьют Светочке торговлю наркотиками. Она ещё сказала- в Москве тебя вылечат. В кремле есть больница, где лечат все болезни.
-Простите, к вам никто не обращался по поводу возврата долга.
- Какого долга? Что вы! Я никому не должен.
- Я имел в виду долг Светланы. Вы же сказали, что у неё появились деньги.
- Вот вы о чём. –Он саркастически хмыкнул.- Я знаю откуда деньги.- Он вопросительно с затаённой усмешкой взглянул в глаза Наргинского, как бы молча спросив:- Неужели не догадались?
- Я тоже подумал. Единственно, что меня смущаете фраза... Так теперь будет всегда. Что она имела в виду?
- Вам этого я не скажу. Не знаю. Не догадываюсь и не хочу. Извините, я устал.
-Да-да, я ухожу. Но всё же – последний вопрос. Зачем она поехала в Москву?
- За валютой.
- Вы так думаете или ...
- Это её последние слова. Всё. Прощайте.
- И так, что мы имеем,- размышлял Наргинский, медленно бредя пустынной набережной. – Во-первых, Светлана разорвала отношения с Расторгуевым или он с ней. Вопрос. Причина. Возможно на юбилейном вечере кто-то рассказал ей правду о сибирской трагедии. Кто? Тот, кто знал, что Расторгуев убийца и у него были веские доказательства.
Иначе бы Светлана не поверила. Она же любила его безрассудно и слепо. А Эрик?- Почему-то вдруг захотелось назвать его по имени, как в далёкой юности. Эрик. Он любил её, но скрывал от всех и об этом знал только, наверное, один человек.
Море гремело, рокотало галькой, увлекаемой вспененными волнами и этот звук вызвал в памяти Наргинского воспоминание той странной ночи, тайну которой он сохранил до сегодняшнего дня. В ту ночь после сдачи последнего экзамена они изрядно выпили, ему не пьющему, подлили водки в пиво и заставили выпить, отчего он так окосел, что не помнил как дополз до кровати и мертвецки уснул.
Проснулся он среди ночи неожиданно, ничего не соображая и тяжело ворочая очугуневшей головой. Комната беспрестанно освещалась на мгновенье бледным зеленоватым светом, словно где-то за окном вспыхивала и тут же гасла неоновая реклама и в её неверном призрачном освещении тускло блеснёт зеркало, отражая отблеск никелированной спинки кровати, а всё остальное расплывчатое, неясное, также мгновенно погружалось во мрак и тогда не прекращающийся грохот ещё более усиливался, словно сотня трамваев, старых, разболтанных, разом сорвались с места и понеслись по улице.
- Уже утро,- подумал Наргинский, содрогаясь от мысли, что нужно вставать и укладывать вещи. В девять часов уходил его поезд. Но когда грохот неожиданно стих и он услышал плеск воды за окном, понял, что это гроза и с наслаждением потянулся. Кровать душераздирающе заскрипела, но не его, а та, что в углу. От туда донёсся шёпот.
- Тише, ты разбудишь его. Лучше пойдём в коридор.
-Ерунда. Он теперь бесчувствен как сосиска.
Второй голос он узнал сразу. Это был голос Эрика. А первый мог принадлежать только женщине, так он был нежен.
-Я тебе покажу сосиску,- чувства Наргинского были оскорблены и требовали воздать обидчику. Он хотел встать, но руки и ноги словно привязаны к кровати.
- Милый, зачем ты делаешь мне больно?
- Тебе? Больно? Ха! Ты же бесчувственна как доска.
- Я люблю тебя. И ты знаешь об этом.
- Меня все любят.
- Но так как я – никто.
Язвительный смех Эрика насторожил. Наргинского и пробудил в нём любопытство.
-Мне, наверное, лучше знать. А? Вот, к примеру, Эммочка,- и звонкое, как пощёчина причмокивание, -чувиха, я понимаю,- и опять причмокивание откровенное, циничное. –Какие засосы! Закачаешься. Редкий экземпляр.
-Опять ты за своё, Эрик, милый не надо, слышишь? Не говори так не хорошо. Ты не такой, я знаю. Лучше поцелуй меня.
В комнате стало тихо, лишь дождь барабанил по стеклу и вода звонко плескалась и хлюпала по асфальту. Под прикрытые веки скользнула светлая тень и долго потом гремело, перекатывалось, рушилось и когда раскаты грома унеслись в даль, затихая, из шума дождя вновь выплыл шёпот.
-..сегодня , милая.
- Тебе хорошо со мной?
- Да, по крайней мере, лучше, чем с другими.
-У тебя очень нежные руки. Видишь, они могут быть нежными.
- У тебя глаза светятся.
-Да?- она счастливо рассмеялась.- То же мне выдумщик.
- Я не выдумываю. Они правда светятся, как у.. .как у светлячка в лесу.
Она опять рассмеялась.
- Не надо,- сказал он категорически.
- Ты не хочешь? Почему? Я в только в щёчку.
-Не хочу!- уже угрожающе произнёс он.
- Тебе плохо, Эрик? Не молчи.
- Голова трещит.. Пить хочется. Налей, здесь где-то чайник был.
-Что ты, я свежей принесу, холодной.
Заскрипел пол, потом зазвенело, звякнуло.
- Нашла. Потерпи, я быстро.
Чуть скрипнув , закрылась дверь. И как только дверь закрылась, он застонал, заметался по кровати, отвратительно скрипя зубами и вдруг приглушенные странные звуки, словно собака залаяла во сне. Но вскоре он умолк и слышно было его прерывистое дыхание и глубокие вздохи, по-детски горестные и всхлипывающие.
-Мерси, мадам, -_сказал он, когда она вошла и голос его бодр и насмешлив. Его зубы застучали о край стакана.
- Не торопись, ласковый мой, ещё поперхнёшься. Уже напился?
-Да,- выдохнул он и неожиданно грубо и зло рыкнул,- вон! Уйди!
- Что ты, Эрик? Что с тобой?
-Убери руки. Уходи, я сказал.
-Эрик, не надо. Я хочу побыть с тобой. Я только посижу рядом. На стуле. Только посижу.- Она всхлипнула.
- Прекрати. Я не выношу слёз.
- Я не буду. Я уже не плачу. Ты видишь – я уже не плачу. Глаза у меня сухие. Потрогай.
-Какая ты.
Звуки беспорядочных быстрых поцелуев.
- Как хорошо, милый. Почему ты не всегда такой?
- Скучно.
-Глупенький. А я хочу, чтобы ты всегда был таким.. Только со мной. Ни с кем больше.
- Ну ты и эгоистка.
-Потому что я люблю тебя вся. Вся люблю, до конца, как может любить любящая женщина.
- Что!? Неужели ты думаешь я буду спать с тобой?...Ха-ха. Это всё равно, что переспать с гладильной доской.- Он засмеялся злым обидным смехом.- Пошла вон. Надоела.
-Гладильная доска… Доска.- Что-то мельтешилось в памяти, что-то было знакомо, мысли ворочались тяжело и натужно. –А-а! Светка. Ну, конечно, Светлана Малышева.
Впервые Наргинский увидел её на своём дне рождения. Это было ещё за неделю до вступительных экзаменов. Её привёл Эрик.
-Знакомьтесь,- бросил он небрежно через плечо и улыбнулся той особенной многозначительной улыбкой, какою улыбался всегда приводя с собой своё очередное увлечение.
Наргинскому тогда показалось, что в его коротких скользящих взглядах, бросаемых на Светлану и на всех присутствующих, мелькало смущение и немой вопрос, не дающий ему покоя, словно он хотел спросить: – Ну как? – и не решался.
За столом он держался немного натянуто и необычно сдержанно и пил совсем мало.
Но тогда Наргинский не предал этому никакого значения. Малышева ему не понравилась. Тощая и плоская как камбала и к тому же на редкость нервная девица. Он видел как её всю передёргивало, когда кто-нибудь ронял на пол вилку или громко вскрикивал.
У неё был удивительно яркий припухший рот, бледная чистая кожа и тёмные блестящие как мокрая переспелая вишня глаза.. Она была не в его вкусе.
Когда они вышли покурить, Наргинский спросил:- Где ты откопал эту гладильную доску?
- Её в детстве катком переехало, эт точно,- сказал Эрик, жалко улыбаясь и краснея. Наргинский понял, что сказал что-то лишнее, оскорбительное для Эрика.
Он хотел извиниться, замять всё шуткой, но Эрик уже торопясь и словно оправдываясь, начал объяснять, что он привёл её только затем, что этой доске захотелось познакомиться с его другом.- Я тебя, очевидно, перехвалил, ты не теряйся, давай, мне она до лампочки. И, вообще, наплевать на неё. А ты как хочешь. Бери.
После этого он ни разу за весь вечер не подошёл к ней. Она танцевала с другими, едва сдерживая слёзы и стараясь как можно веселее улыбаться. С тех пор он никогда не видел их вместе, хотя уже потом во время учёбы не однажды замечал отсутствие их одновременно на лекциях и занятиях.
Были ещё странные совпадения- если Света ехала в город одна, то у Эрика неожиданно возникали неотложные дела в городе. В такие дни они возвращались поздно в одиночку в один и тот же час, но с интервалом не менее 5 минут. Причём первой в общежитии появлялась Светлана.
- Странно, но никто из группы за 6 лет учёбы даже не подозревал их связи,- удивился своей мысли Наргинский , возвращаясь в сегодняшний день,- хотя все знали, если не весь факультет, что она влюблена в него по уши, а он отвергает и даже издевается над её чувством.
Ту странную ночь он не воспринял тогда всерьёз и вскоре забыл о ней, словно ему это померещилось в пьяном угаре. И теперь, вспомнив и сопоставив с услышанным от Савченко, он поразился острому чувству зависти и непонятной обиды, возникшей в нём тогда у постели больного. Он вдруг понял, что за все прожитые годы он так и не познал подлинной страстной любви, готовой ежесекундно на самопожертвование ради любимого человека.
Две его бывшие жены оставили в душе лишь горечь сожаления о бездарно прожитых совместно лет. Последующие мимолётные связи вызывали лишь разочарование и всё более крепнущее чувство презрения к слабому полу.
Все его женщины любили не его самого, как мужчину, и даже не его талант, а то, что с последним связано, то, что вертится вокруг знаменитых людей, хотя он никогда не считал себя одним из них из-за своей врождённой скромности.
Эти двое, Эрик и Светлана, любили друг друга, встречаясь на несколько дней в году, пряча свои чувства от близких и друзей. Какую глубину чувства надо иметь, чтобы в течение тридцати лет жить мечтой о кратковременной встрече, один раз в год провести вместе несколько дней и снова расставаться на год. Что же им мешало быть вместе? Конечно, карьера Расторгуева.
Наргинский уже не сомневался и даже полностью убедил себя в этом.
Расторгуев жаждал получить от жизни много и сразу. Что он имел бы от женитьбы на Малышевой? Дочери воспитательницы детского сада. Нищету рядового инженера. Это не для Эрика. Он познал послевоенную нищету и снова туда возвращаться не жаждал.
Он женился на дочери замминистра, который последние шесть лет уже член ЦК. Потерять такого покровителя, такую могущественную руку для Расторгуева- конец карьере. К тому же он член партии и причём не рядовой. В тех кругах развод не поощрялся.
К тому же страсть власти, ненасытная жажда всеобъемлющей власти, у таких людей как Расторгуев исторически превалирует над всеми другими чувствами, отвергая границы разумного. Что страсть в любви пред страстью власти! Всегда- всего лишь жертва. И Светлана – очередная жертва Расторгуева.
В её исчезновении замешан только он. Очевидно, она написала ему, обвинив в убийстве четырёх человек. Конечно, Расторгуев понял, что только на юбилейной встрече кто-то мог ей рассказать правду о тех событиях 58 года. Но кто? Роберт? Но того уж 30 лет нет в живых. И потом- знать и молчать столько лет! Нет, кто-то узнал недавно…
Но кто? Кто мог ей рассказать? Я узнал, но…Стас! Ну, конечно, Стас. Он прочёл рукопись и понял, что только Эрик, а не Берёзкин –убийца. Рукопись он получил фактически перед юбилейной встречей. Разумеется, он дал ей прочесть, иначе, чем объяснить её внезапный поспешный отъезд, похожий на бегство. Ни с кем не простившись, на следующее утро после юбилейной встречи она улетела домой.
Она порвала с Расторгуевым. Её поведение в последние годы тому подтверждение. Но болезнь мужа вынудило её обратиться к Расторгуеву. Явно, она потребовала денег, шантажируя его. Конечно, он напуган. Предание гласности его преступного прошлого – это конец его карьере.
Потому он безоговорочно частично высылает ей деньги и предлагает приехать в Москву за остальными, но уже в валюте. Он понимает, что кто-то кроме неё обладает какими-то уликами против него. Кто? Для этого он заманил Светлану в Москву. Её исчезновение, смерть Стаса, обыск и сгоревшая дача всё это говорит о том, что искали рукопись.
А если Стаса пытали и он…
Сердце замерло, кольнуло словно иглой. Ледяные мурашки скользнули по спине.- Следующим буду я,- обожгла мысль.
Эта простая и ясная мысль воспринялась им как смертный приговор. Он ощутил дыхание смерти за спиной. Никогда ему не приходилось испытывать такого острого леденящего страха, но это ощущение длилось мгновение. Он резко повернулся, сжав кулаки. Никого.
Набережная, насколько можно было видеть в темноте, была пуста. Он опустился на скамейку, почувствовав непомерную усталость. Море по-прежнему рокотало, перекатывая гальку, шумно разбиваясь о бетонные блоки. Наргинский ощутил спиной влажный холод скамьи… Захотелось в тепло, к свету, но что-то подсказывало, что в гостинице ему лучше не появляться.
- Надо вначале всё обдумать, взвесить и потом решать, что делать, – успокаивал он себя, но на душе было тревожно, неспокойно.- Допустим, что Стас не выдал у кого рукопись, а сказал, что она была на даче, то есть сгорела. Тогда не о чем беспокоиться. Но будь я на месте Расторгуева или начальника убийц Стаса (то, что они из КГБ, он уже не сомневался), как бы они восприняли всю эту цепь событий?
Владелец рукописи уверяет, что она сгорела на даче. Но ведь рукописи не горят! Болваны, разве вам ничего не подсказал обыск? Смешно, не найти пачку бумаг в крохотной деревянной дачке! Да и зачем ему было прятать её? Не было там рукописи! Олухи, развели вас как лохов. Поспешили убрать такого нужного свидетеля. Где теперь искать её? Кому он мог отдать?.
Издателю? Журналисту? Писателю? Ищите среди них его знакомых.
Вот и вполне возможный вариант. В первую очередь Расторгуев назовёт мою фамилию. Значит меня уже разыскивают.
Если Валентина проговорилась, что я улетел в Сочи ( хорошо, что сказал поехал отдохнуть), то меня уже здесь ищут. Получается, что гостиница и самолёт отпадают. Где-то же надо переночевать. Не под пальмой же...
Савченко... Они уже были у него, но до моего приезда. Надо его предупредить, что он не знает меня и никогда не встречался.- Наргинский поднялся. Он довольно быстро дошёл до Зелёного переулка и, хотя фонари не горели и было довольно темно, он ещё издали заметил человеческую фигуру, застывшую у калитки Савченко.
Он не мог ошибиться, возле калитки чернел куст сирени и ветви её свисали через забор. Человек, а это явно был мужчина в шляпе, стоял лицом к дому, явно прячась за куст, и в нетерпении кого-то ожидал, судя по часто вспыхивающему огоньку папиросы. Наргинский прошмыгнул в соседний двор, благо калитка была распахнута и присел у забора за кустом самшита. Вскоре где-то хлопнула дверь..
-Вы что так долго?- тихий , молодой, недовольный голос.
-А я ему маникюр сделал.- Полушёпот сипловатый, надтреснутый. Из калитки вышел его хозяин, тоже в шляпе, почти на голову ниже ожидавшего.
- Не понял.
-Я ему ногти обстриг. У него ногти как когти. Всю руку искровянил, сука!
- А зачем обстриг?-
- Дурак ты, Саша. Идём.- Они пошли вдоль забора. Наргинский прижался к кусту.
- Моя кровь и мой эпидермис у него под ногтями. Понял? А теперь его ноготки у в моём кулачке вместе с уликой.. Думать надо, Сашок. Учись, пока я жив.
- Ну вы даёте.
- Опыт, милый, опыт.
Когда стихли их шаги, Наргинский вышел на улицу. В одном из окон Савченко горел свет. Наргинский вошёл во двор. Желания войти в дом он потерял сразу, едва заглянув в окно. Савченко лежал в постели, повернув голову в сторону окна. Чёрные, словно налитые тушью непомерно огромные зрачки неподвижно уставились в никуда.
Наргинский выбежал со двора.